Царствие костей

Глава 21

Лондон

Январь 1889 года

Ранним морозным зимним утром, примерно в половине третьего, Том Сэйерс неожиданно для себя проснулся. Наверное, от холода. Вставать с постели ему не хотелось, но он все-таки заставил себя откинуть одеяло и подняться, надеясь стряхнуть плохое настроение. Стоя у окна, он несколько минут молча разглядывал луну.

Том снял номер в скромной гостинице «Генерал Гордон», расположенной на одной из центральных улиц района Спитафилдс. Из окна комнаты, находившейся на втором этаже, ему виднелась буква «а» названия гостиницы. Буквы стояли далеко друг от друга, поэтому надпись растянулась на всю верхнюю часть фасада. В книге прибытия Том отметился как Джон Тарлоу, столяр-краснодеревщик, приехавший в Лондон в поисках работы. Он хотел взять полный номер, но ему предложили только двухсменный. Значение этого слова выяснилось очень скоро. В комнате фактически жили двое — он и молодая женщина, работавшая ночами в пекарне. К семи утра помещение следовало освободить, туда приходила пекарша, отсыпалась до семи вечера, после чего Сэйерс мог вернуться.

Луна исчезла за плотной пеленой темных облаков, нависших над самыми крышами зданий. Казалось, еще немного, и тучи опустятся на улицы, обволокут их мрачной туманной мглой. В рядах невзрачных серых домов жили семьи скромного достатка. Это был Город Унылых Буден, лондонский Ист-Энд.

В тот вечер их нежданной встречи Стокер хоть и вел себя настороженно по отношению к Сэйерсу, но не предал его, полицию не вызвал. Три часа напряженного разговора закончились тем, что Брэм в конце концов поверил Тому. В душе Сэйерс не очень-то рассчитывал на понимание и не удивился бы, если Стокер явился к нему с полицейскими за спиной, а не с булкой хлеба, добрым куском ветчины, шестью картофелинами, завернутыми в салфетку, и бутылкой пива в руках.

Сэйерс с жадностью набросился на еду. Изредка отрываясь от нее, он поведал Стокеру свою историю. Впоследствии стало известно, что Стокер не только поверил ему, но и, побывав в нескольких театральных салонах, а также у некоторых своих знакомых — актеров, управляющих театрами, рекламных агентов, — везде как бы вскользь упоминал о Сэйерсе, выражая сомнение в его виновности. Мнение Стокера поддержали почти все за исключением нескольких завистников.

Стокер пытался оправдать Сэйерса еще и потому, что видел, как Каспар, едва державшийся на ногах, подходил к поезду в тот вечер в Мидленде, когда Сэйерс просил Брэма сделать все возможное, чтобы задержать состав. Непристойное поведение Каспара придавало дополнительный вес словам Сэйерса. В результате Стокер понял главное — Сэйерс стал жертвой жестокого обмана и подтасовок. Именно Тома приняли за убийцу, а истинный преступник, порочный, с проклятой душой, оставался чист перед людьми и законом. Сэйерс увидел, что мир Стокера не терпит обмана; он, вероятно, был несколько прямолинеен, но в нем мерзавца считали мерзавцем, а честного человека — честным.

«И слава Богу», — думал Том.

Как и ожидал Сэйерс, в гибели Каспара обвинили его. К списку преступлений приписали еще одно. Находились даже такие, кто считал его виновным во всех убийствах, происходивших тогда в Ист-Энде, жертвами которых стали преимущественно уличные девки, хотя Сэйерс в то время побирался и трясся в ознобе в Оксфордшире.

Сэйерс мог бы найти для себя место более безопасное, чем гостиница, но она устраивала его невысокой ценой. Ничего дешевле он не нашел. Стокер разрешил ему взять кое-какую одежду из театрального реквизита, дал немного денег, но Сэйерс не ожидал, что Брэм и дальше станет поддерживать его. Да он и сам не желал быть для Стокера обузой или нахлебником. Гом собирался направиться в Брикстон, где в его доме, арендную плату за который он внес сразу за полгода, хранилась вполне достаточная на первое время сумма денег и кое-какие драгоценности.

Однако в Брикстоне Сэйерса ждало очередное несчастье — хозяйка дома, наслышанная о его злодеяниях и решив, что в конце концов полиция его схватит, сдала жилище другим людям. И хотя Сэйерс уже свыкся с бедами, от такой несправедливости в душе остался очень неприятный осадок.

В центре улицы, недалеко от гостиницы, прохаживался полицейский патруль, который в Ист-Энде ввели после серии убийств в бедняцком районе Уайтчепел, хотя люди поговаривали — в то время ходило много слухов, — что преступник утонул и имя его полиции известно. Сэйерс отвернулся от окна и забрался в постель. Как обычно, он старался не думать о простынях. В двухсменном номере их не меняли неделями. Эта гостиница считалась еще более-менее респектабельной; в других ночлежках существовали и трехсменные комнаты, где постояльцы чередовались каждые восемь часов. Простыни там были еще грязнее.

Сэйерс, поежившись, накрылся с головой одеялом и постепенно согрелся от собственного дыхания. Сегодня, в начале второй половины дня, он встречался со Стокером, который после репетиций собирался на часок-другой отлучиться к себе, отдохнуть перед вечерним спектаклем. В письме Стокер сообщил об имеющихся у него весьма интересных сведениях. Сэйерсу предстояла очень долгая прогулка от Ист-Энда до центра Лондона, но он утешал себя тем, что пребывание на свежем воздухе, во-первых, полезно для здоровья, а во-вторых, поможет немного сэкономить. Сколько он сумеет протянуть на имеющиеся у него деньги и как повернется его жизнь дальше, он не знал.

Жизнь, которую он вел сейчас… да ее и жизнью-то нельзя было назвать. Без имени, данного ему родителями, без любви, без друзей. Разве это жизнь?

Чуть позже полудня Сэйерс стоял у ограды возле Британского музея, дожидаясь Стокера. Тот явился в начале третьего, высокий и мощный, как медведь, расстроенный опозданием, и сразу же рассыпался в извинениях. Сэйерс не показал Стокеру и виду, что давно уже начат нервничать.

— Идемте, — предложил Стокер, едва пожав руку Сэйерсу, и подтолкнул вперед, к лестнице. На ступеньках он сунул в руку какой-то документ и произнес: — Возьмите. Покажете швейцару. Это копия моего читательского билета. Имя в него я вписал самолично.

Сэйерс посмотрел на него и кивнул. Они прошли через громадный холл и вскоре очутились в самом сердце музея, где располагался круглый читальный зал. Там Стокера узнали сразу и даже не стали спрашивать билет, а на фальшивку Сэйерса, наверное, благодаря присутствию Стокера, взглянули лишь мельком.

Просторный, наполненный свежим воздухом зал, высокий и громадный, как римский Пантеон, поразил Сэйерса. Читательские столы шли от стоявшего центре массивного стола старшего библиотекаря, и ряды их напоминали спицы гигантского колеса. Сэйерс, боясь заблудиться, старался не отставать от Стокера. Все места за столами имели номера.

За некоторыми неподвижно сидели старики, словно невидимая паутина опутала их, не давая подняться. Попался на глаза Сэйерсу и юноша, по виду — студент; нахмурив лоб, он листал журналы, стопка которых высилась рядом; через два стола от него восседал грузный мужчина с огненно-рыжей шевелюрой. Читая книгу, он громко сопел. На отдельных столах громоздились книги, но читателей не было.

Сэйерс никак не мог взять в толк, зачем Стокер привел его сюда и что собирается показать. Они обошли половину зала, повернули, долго лавировали между столами и, наконец, Стокер подвел Сэйерса к низко склонившемуся над раскрытой книгой мужчине, явно ученому.

— Разрешите представить вам моего друга, мистер Холл Кейн? — прошептал Стокер.

Кейну было лет около тридцати. Лысоватый, как Шекспир, с короткой, как у Христа, бородкой, он поднялся и протянул вялую худую руку Сэйерсу. Тот осторожно пожал тонкие и слабые пальцы.

— Мистер Кейн знает из вашего рассказа только самое необходимое. Можете доверять ему так же, как мне, — произнес Стокер, обращаясь к Сэйерсу, и знаком показал ему на пустой стул у соседнего стола.

Сэйерс принес его и расположился рядом с Кейном.

— Есть у меня несколько выводов, с которыми я хотел бы вас познакомить, — заговорил ученый. — Боюсь, у Стокера они могут вызвать недоумение, но тем не менее я предлагаю выслушать их.

— Давайте выкладывайте свои выводы, мой старый добрый друг, — сказал Стокер, — а уж там мы решим, что они у меня вызовут.

Сэйерсу доводилось слышать имя Кейна, но романы его он прочитать не успел. Вот и сейчас тот, видимо, готовился засесть за очередную книгу, для чего делал в своем блокноте какие-то пометки, хоть и разборчивым, но таким мелким почерком, что Сэйерс засомневался — способен ли автор сам их прочитать. Ученый принялся рыться в объемистых томах, изданных в разные века. Из некоторых книг торчали закладки с надписями.

Закрыв и отложив в сторону книгу, которую он изучал до их прихода, Кейн быстро пробежал глазами сделанные им пометки, затем начал читать вслух:

— Картафил, Агасфер, Салатиил. — Ученый поднял взгляд на Сэйерса. — Эти слова произносил умирающий?

— Да. Именно их я и слышал.

Кейн потянулся за следующим томом, раскрыл его сначала на одной закладке, затем на другой.

— В последние месяцы, — продолжил он, — мы с Брэмом потратили много времени и сил, не говоря уже о фантазии, на то, чтобы написать новую роль для Ирвинга. Воображение наше крутилось главным образом вокруг объектов сверхъестественного характера. Мы перепробовали все, начиная от Вечного жида до Летучего голландца и Демона-любовника… Мы пытались уйти от мистических образов, но мысли наши постоянно возвращались к ним. Слова, произнесенные Каспаром, — это все имена Скитальца.

По лицу Сэйерса ученый догадался, что тот мало что понимает из объяснений.

— Скитальцем, или Странником, называют человека, в далекие века продавшего душу дьяволу за вечную жизнь и тайные, запрещенные знания, — растолковал Кейн и, снова углубившись в том, нашел другой абзац. — Согласно древней легенде, некий человек именем Картафил оскорбил Иисуса во время его пути на Голгофу, за что был обречен бродить по земле вплоть до Судного дня, — продолжал ученый. — По ее поздней версии Картафил вступил в сделку с дьяволом и за душу обрел бессмертие и богатство. В тысяча пятьсот сорок седьмом году его видели в Гамбурге. Тогда он называл себя Агасфером. Позже его узнали под именем Салатиил. Не далее чем семьдесят лет назад дублинский конторщик, некий Чарлз Матурин, записал историю, рассказанную им Странником Мелмотом.

Сэйерс, всегда считавший себя прагматиком, несклонным к мистике, попробовал возразить:

— Возможно, долгая жизнь легенды объясняется тем, что в разные времена Странниками называли себя разные люди. Ведь не может же человек жить вечно. Роль переходила от исполнителя к исполнителю.

— Ваша версия, кажется, справедливее, чем вы сами предполагаете, мистер Сэйерс, — неожиданно согласился Кейн и пододвинул к нему книгу: — Вот посмотрите.

Гравюра на странице изображала старца с высоким посохом в руке, бредущего по каньону мимо распятого Христа, и грозовое небо над ним. Христос безразлично смотрел на уходящего старца. В глазах обоих не было и тени взаимной любви.

— Испанцы дали ему имя Хуан Эспера эн Диос, в переводе — Иоанн, ждущий Бога. Его видели в Париже в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году, в Ньюкасле — в тысяча семьсот девяностом. Первые свидетельства о встрече со Странником датируются тысяча двести двадцать восьмым годом. Имена, правда, указываются разные. Он умеет менять обличье, поэтому и описания его иногда разнятся между собой. Вероятный ответ заключен в имени Мелмот. В подписанном Странником договоре с дьяволом есть пункт, согласно которому человек может избежать страшной судьбы и заслужить прощение Бога при условии, что найдет себе замену. То есть того, кто согласится добровольно взять на себя его бремя. Тогда Странник наконец умрет, но его роль перейдет к другому. Иначе говоря, он станет действительно вечным.

— Найдет себе замену? Как это? — удивился Сэйерс.

— Очень просто. Примет на себя чужие грехи. Добровольно, — сказал Кейн.

Оборот, который принимал их разговор, Стокеру не нравился.

— Мелмот — выдумка, — произнес он.

— Все выдумки имеют первоисточники, — парировал Кейн. — Равно как и свой инструментарий. Дьявол, например, является из подпола, договор с ним подписывается кровью. Ну, в общем, вы знаете всю эту ерунду для оркестровой ямы и галерки. Но что такое инструментарий по своей сути, — горячился Кейн, — как не внешние символы внутреннего состояния души? Вы только вдумайтесь, Брэм. Сознательно отвратить лицо свое от Бога. Добровольно ввергнуть себя во тьму, сознательно пойти на осуждение и проклятие. Не подтолкнет ли сам рассказ о Страннике чью-то душу к преступлению? Не создаст ли притягательный образ падшей души?

— Сознательно пойти на проклятие? — повторил Стокер. — Добровольно? Зачем?

— Причины разные — ненависть к себе, к Богу, презрение к окружающим. У каждого сердца — причины свои.

— Нет, — сказал Стокер. — Не может человек жить вечно.

— Но вечной жизни и не требуется, — отозвался Кейн, — Я говорю о передаче бремени от одного к другому.

Оппоненты горячились, их тихий диспут постепенно перешел в громкий спор. Сидевшие неподалеку читатели стали обращать на них недовольное внимание. То и дело в их сторону кидались недружелюбные взгляды.

Сэйерс поднялся.

— Благодарю вас, сэр, — произнес он, чуть наклонив голову в сторону ученого в знак признания результатов его исследования.

— Просветил я вас хотя бы немного? — спросил тот.

— Боюсь, что да, — ответил Сэйерс.

Сэйерс с такой энергией шагал по городскому саду неподалеку от Бедфорд-сквер, что Стокер едва поспевал за ним. Они молча двигались наугад, цели прогулки у них не было. Сэйерса охватило волнение, оно бросало его с одной тропинки на другую. Путь его сделался беспорядочен, как пляска языков пламени.

— Брэм, я все понял, — наконец заговорил он. — Кейн прав. Теперь я все себе отлично представляю. Странник добровольно отходит от Бога и в результате получает вознаграждение. Вначале ему кажется, что его одарили, но в конце концов дар превращается в проклятие.

— Если это и есть то просветление, о котором говорил Кейн, то оно меня разочаровывает, — ответил Стокер. — Каспар — человек злой от природы, остальное — чистая фантазия.

— Не Каспар, Брэм, хотя я уверен, что он обрел власть над своим учителем в тот момент, когда его обучение закончилось. — Сэйерс неожиданно остановился и посмотрел на Стокера. — Силы Эдмунда Уитлока тают, — продолжил он. — Многие заметили — в последнее время он часто устает. Галлифорд считает, что он серьезно болен, но теперь-то я знаю, какая его съедает болезнь. Он не болеет, он умирает, и сам понимает свое состояние.

— И что?

Сэйерс подошел к Стокеру вплотную, взял за руки и сильно встряхнул, словно приводя собеседника в чувство.

— Неужели вы не видите, в чем тут дело? Уитлок! Уитлок и есть демон! Луиза находится в лапах демона!