Цеховики

КАРУСЕЛЬЩИК

— Знаешь анекдот? — осведомился Пашка. Смотря какой, — скучающе ответил я. Украинец пишет заявление о приеме на работу в . «Прошу принять меня в ОБХ». К нему подходит инспектор по кадрам и говорит: «Ты чего пишешь? СС добавь». — «Ни, в СС я уже служил».

— У тебя странное отношение к этой организации.

— Потому что я по чердакам шатаюсь, бомжей там вылавливаю и краденое ищу, по мусорным бакам лажу, чтобы орудие убийства выудить, а они в отутюженных костюмчиках и французских галстуках сидят в подсобках универмагов и лопают черную икру… Некоторые, конечно.

— Господи, недоставало еще грызни в милиции.

— А ты посмотри, что они на наш запрос ответили. «Секретно. Экземпляр номер два… Проводившимися проверками на комбинате бытового обслуживания населения Железнодорожного района в прошлом году выявлено семь правонарушений. Шесть человек привлечены к административной ответственности, возбуждено два уголовных дела по статьям о нарушениях правил торговли. Дела прекращены с направлением в товарищеский суд. Оперативных разработок не проводилось. Сведениями о преступлениях и правонарушениях не располагаем». Усе. Под боком такой вертеп, а они…

— Ну а дальше?

— Обещают в случае необходимости и наличия оснований провести оперативную разработку. После того как грохнули директора и мы изъяли всю документацию. Объясни, какая тут оперативная разработка? На хрен она теперь кому нужна.

— Оперативное обеспечение нужно. Мы сами утонем в этих бумагах.

— Конечно, нужно. Но с кем работать? Ни одного «наушника». Мы понятия не имеем, что там творилось.

— Ничего. Дойдем следственным путем.

— Ага. Дойдем… Я в такие сказки перестал верить. Было бы от чего оттолкнуться.

— А чего отталкиваться? Я тебе массу версий назову, на чем они деньги делали.

— Утонем в версиях. Знать надо. На сто процентов. И браться за этих ворюг со всей пролетарской ненавистью.

Во второй половине дня Пашка пришел ко мне, держа в руках какую-то мятую бумагу с печатями.

— Смотри, что я принес.

— Что это?

— Список работающих на комбинате, а также работавших, но разлетевшихся по разным причинам в разные стороны.

— Мне зачем?

— Посмотри, обведено карандашом. Сергей Валерьевич Кулиш. Электрик. Уволен 23 марта 1987 года.

— Да хоть Кукиш — мне-то что?

— А то, что это мой старый знакомый. Скажу больше — он мне многим обязан, и есть возможность развязать ему язык.

— Ты думаешь, он знает о том, что творилось на комбинате?

— Этот прохиндей должен знать. Кроме того, такие секреты за семью печатями только для сотрудников ОБХСС, которые пишут отписки в прокуратуру. О том, кто и как ворует, обычно известно многим. Слухи, Терентий, великая сила…

— Откуда ты знаешь этого Кулиша?

— Кто ж его не знает! В Октябрьском районе было два уникума — Кулиш и Самосвалин. Одного года рождения, учились в одной школе. Живут в одном подъезде. Оба сидели по три раза. И все за мордобой. Избивали друг друга.

— То есть?

— Напьются вместе, Кулиш Самосвалину челюсть сломает — и в тюрьму за это. Потом выйдет, опять вместе напьются, старое вспомнят, Самосвалин по старой памяти молотком Кулишу ребра пересчитает — и за решетку. Так и живут. Один сидит — другой его ждет, чтобы потом за него самому сесть. Вместе попасть в зону ни разу не удавалось.

— Комедия.

— Человеческая комедия, как писал Бальзак.

— Где мы его искать будем? Может, он опять своему корешу ребра выломал?

— Узнаем.

Пашка принялся названивать знакомому участковому. Найти участкового в отделении или в опорном пункте практически невозможно. Но Пашка чудом дозвонился ему с первого раза.

— Славик, привет… Норгулин, да. Узнал? Конечно, должен узнать. Личность известная… Славик, скажи мне, где сейчас Серега Кулиш? Самосвалина еще не прибил?.. А тот его?.. Гора с плеч. Такие люди не должны рано умирать, должны жить на радость всем. Он затянулся.

— Кому всем? Ну, тебе… Мне… Так где он сейчас обитает?.. Где?.. О, Бог ты мой! Он бы еще в детский сад устроился. Сейчас там?.. Хорошо… Ну, пока, Славик, не нуди. Я добро не забываю…

Пашка повесил трубку.

— Уф, утомил. Таких трепачей даже в милиции мало…

— Где твой поднадзорный?

— В порядке. Живет. Работает. Сейчас на рабочем месте. Как штык.

— А где?

— Руководит каруселью в парке имени Ломоносова.

— Поехали…

В субботний день народу в парке было немало. Бабульки выгуливали внучат. Горожане, потянувшиеся к зелени, сидели перед прудом на лавках, вытянув ноги. Столетние толстые деревья радовали глаз. Парк занимал приличную площадь в центре города, был его легкими. Впрочем, существовать ему оставалось недолго. В девяносто втором по решению городской администрации вырубят часть деревьев и установят на освободившейся территории торговые и кооперативные павильоны, как будет сказано, «для возрождения традиций русского купечества». В девяносто пятом львиную долю парка отдадут новым денежным мешкам города под коттеджи, и останется лишь немного сиротливых деревьев вокруг пруда.

Из парковых громкоговорителей доносилась песня Антонова «Под крышей дома твоего».

В игровом зале звенели автоматы, выманивая у детишек пятнадцатикопеечные монеты. Крутилась карусель для малышей с лошадками и слонами. Чуть дальше располагался шикарный аттракцион «Энтерпрайз» — огромное сияющее колесо становилось вертикально, а из кабинок доносились женские визги и сыпалась карманная мелочь.

— Серега устроился на карусель. Смех! — улыбнулся Пашка. — Освободился, но его как особо опасного рецидивиста на работу не берут. Куда податься? Устроился воспитателем в детский сад — народу там не хватает. Через месяц приходит комиссия с проверкой. Видят, он стоит в центре зала, а вокруг понуро, руки за спину, ходят дети. А урка орет: «Иванов, не в ногу шагаешь!» — «Обижаешь, начальник»… Кулиш так детишек развлекает. Идиллия.

Мы прошли немного вперед. К красной карусели с зонтиками. Для взрослых. Она вращалась вовсю, а сверху доносились отборные ругательства:

— Останови, твою ма-ать!

— По-моему, что-то не то, — заключил Пашка. — А, ясно. Вон Кулиш. А вон и Самосвалин.

У будки карусельщика слышалось сопение, пыхтение, тот же мат. Там сцепились трое мужиков. Двое слегка мяли третьего. Похоже, они собирались его бить.

— Ты мне, падла, четвертак не отдал! — орал небритый пузан в кепке.

— Ты, козел, четвертак не отдал, — вторил ему длиннорукий, с челюстью питекантропа парень.

— Я все отдал, — орал волосатый, лет сорока мужчина в тельняшке и с царапиной на лбу.

— Э, кончай базар, фининспектор прибыл! — крикнул Пашка.

— Я тебя, падла! — не обращая на Пашку внимания, заорал «питекантроп» и звезданул «матроса» в ухо.

— У, бли-ин, — взвизгнул тот и царапнул обидчика ногтями по носу.

— У, е… — рыкнул небритый и засветил «матросу» во второе ухо.

Пашка вклинился в кучу малу. Отшвырнул пузана в сторону, а потом и «матроса».

— А ты чо, самый борзый? — крикнул «питекантроп» и занес кулак для удара. Пашка хитрым движением подсек его, опрокинул в лужу, провел мордой по грязи.

— Говори: «Дядя, прости урода», — потребовал Пашка.

— Буль-буль, — забулькал «питекантроп». Пашка отпустил его, предварительно врезав кулаком по хребту так, что только косточки хрустнули.

— Ты чего, Гвоздила, это же мент, — заворчал пузан, успокаиваясь.

— У него на лбу написано? — отплевываясь, заныл «питекантроп».

— Нечего на людей с клешнями бросаться. Впредь умнее будешь, — сказал Пашка. — Валите отсюда. Еще увижу — придется полмесяца двор УВД подметать…

Товарищи заковыляли прочь.

— Останови свою хреновину. Вконец людей замучил, придурок, — для убедительности щелкнув «матроса» по лбу, потребовал Пашка. Насколько я понял, это и был Кулиш.

— А я виноват, что они налетели, когда карусель вертелась? — обиженно воскликнул Кулиш, передвигая рубильник. — Привязался — четвертак я у него зажал. Это Самосвалин у меня десятку заиграл.

— Царапина у тебя на щеке откуда?

— Он, зараза, три дня назад оцарапал.

— Ох, вас только могила исправит…

Карусель остановилась. Клиенты с трудом спускались на твердую землю, с которой, похоже, распрощались уже навсегда. Некоторые держались за животы. Одна дама упала на скамейку и схватилась за сердце. Лучше всех чувствовали себя дети. Они были приятно возбуждены.

— Я на вас жалобу напишу! — воскликнула молодая женщина. Она едва держалась на ногах.

— Эх, сволочь, дать бы тебе в лоб, да сил сейчас нет, — пробурчал бородатый мужчина и поковылял прочь, таща за собой хрупкую девушку, покачивающуюся, как боцман после двух пинт рома.

— Сколько времени они у тебя летали, Серега?

— Немного, — замахал руками Кулиш. — Минут пять.

— Да?

— Или десять.

— Но не больше пятнадцати.

— Нет, не больше…

— Закрывай на цепь свою карусель, пока отдыхающие из твоей морды отбивную не сделали. Пошли, поговорить надо.

— На работе я.

— Я тебе дам — работа. Уже на две смены наработал.

— Ну, пошли. Тут пивнуха неплохая есть. Посидим.

— Договорились.

Пивная «Солнышко» выгодно отличалась от такого типа заведений относительной чистотой, наличием креветок и пивом, разбавленным вполне в меру. Для субботы и «сухого закона» народу было не слишком много. Мы взяли по кружке пива и большую тарелку креветок, устроились за столиком, стоявшим несколько поодаль. У входа в пивную на лавке сидели два милиционера с пиликающими рациями и облизываясь, бросали взоры в сторону наслаждающихся жизнью граждан.

Пашка отхлебнул пива и выжидающе уставился на Кулиша.

— Ну.

— Ты о чем? — заерзал на пластмассовом стуле Кулиш.

— Расскажи чего-нибудь.

— Я ничего не знаю.

— Все ты знаешь. Рассказывай.

— Не знаю, что и рассказывать… — Видно было, что Кулиш прикидывал, как бы ему откупиться от настырного оперативника. — Ну, Санька Глист с Мордарием комиссионку взяли две недели назад.

— Глист — с Чайковского?

— Нет, с Пушкинской.

— Понятно. Что еще?

— Ничего… Я же у вас не на жалованье.

— Не на жалованье, а на крючке. Что одно и то же. Ты мне по гроб жизни обязан.

— Правда, не знаю больше ничего… Павел Николаевич, посадил бы ты Ваньку Самосвалина. Надоел, зараза. Смотри, что творит. Людям не дает с карусели слезть. Про четвертак какой-то долдонит. Чего ему на свободе делать?

— За что посадить?

— Я не знаю. Ты б поискал и посадил. Воздух бы чище стал.

— Узнай за что, так посадим…

— Попробую.

— Ты чего с комбината бытового обслуживания ушел?

— Да тоска там.

— Везде тебе тоска. Ты хоть на одном месте больше года Работал?

— Работал. В мебельном цехе, в зоне.

— Тунеядец ты… Что на комбинате делалось?

— Ничего особенного. Проводку жгли постоянно, а я замордовался ее менять. На хрена такая работа нужна — пахать, как папа Карло! Они жгут проводку, а я меняй. Нашли мальчика. А чего, Павел Николаевич, не прав я?

— Прав. Подворовывали на комбинате?

— Ясный перец! А где не воруют?

— Где-то и не воруют.

— Только в раю. Слышь, утка в курятник приходит на экскурсию, осмотрела все и говорит: «Хорошо здесь, но где у вас пруд?» — «Да где только можно, там и прут».

— Не отбивай мой хлеб. Я сам по анекдотам спец. Кто воровал?

— Работяги, начальники. Вас что интересует?

— Что-нибудь солидное. Например, как Новоселов разжирел на казенных харчах?

— Жрал много.

— На какие шиши? Не цех же его кормил…

— Трудно сказать. Знаю только, что электричества в этом самом цехе жгли раза в полтора больше, чем положено. И постоянные замыкания, нарушения техники безопасности.

— Ну и что? — спросил Пашка.

— А ничего. Видно было, что работают люди.

— И гораздо больше, чем нужно, — поддакнул я.

— Ага, — кивнул Кулиш.

— Как работягам жилось?

— Отлично. Хоть и по две смены пахали, зато деньжищи какие шли! По две-три сотни лишку.

— Погоди. Какие такие две смены?

— Такие. За хорошие деньги. Которые от жены заныкать можно, потому как ни в одной бумажке их нет.

— Откуда они?

— От верблюда. Непонятно, что ли?

— Левая продукция, — кивнул я. Мы давно ожидали чего-то подобного.

— Левая, правая — я почем знаю.

— А то не знаешь!

— Знаю, что вещички они дерьмовые делали. Я бы такое барахло не купил.

— Почему?

— Потому. Вот на мне тельник, — он потрепал тельняшку на груди. — В этом тельнике умещается один Серега Кулиш. Правильно?

— Твоя правда.

— А если тельник растянуть, — он потянул тельняшку на своей груди, — то в него можно запихнуть и двоих Серег.

— А если на диете посидишь, то и четверых.

— Не в этом суть. Если посильнее растянуть, можно сделать два тельника, но дерьмовых. Вот так и делали сумки в нашем цеху.

— И что там растягивали?

— Кожзаменитель для сумок можно вытянуть. Мне мужики за стаканом говорили, что без проблем. Должно было быть три сумки — получили четыре. Должно быть три портмоне, будет три с половиной.

— Все ясно. Кому сплавляли все это добро?

— Наверное, было кому.

— Не юли.

— Я чего, у них в паханах ходил? Я в шестерках. Мне пару раз по полтинничку перепало за хорошую работу. Ежели бы я как папа Карло с этой проводкой не мордовался — хрен бы они в три смены пахали.

— Вспоминай.

— Какой-то армяшка там крутился.

— Как звали?

— Не знаю.

— Как выглядел?

Кулиш довольно ясно описал Григоряна.

— Он, по-моему, у них в тузах ходил. Да вы чего, черных не знаете? Они своего не упустят.

— Много народу на вторых сменах занято было?

— Да почти все. Кто откажется? По закону — не по закону! Кому это интересно? Я работаю — ты деньги платишь. И все.

После второй кружки пива мы выдавили из Кулиша все ценное, что скрывалось в его памяти. Он, покачиваясь, пошел к карусели.

— Не так много, — сказал я. — Но лучше, чем ничего. Будем проводить встречные проверки, выяснять, куда комбинат поставлял продукцию и откуда брал сырье. Прежде всего уделим внимание магазину Григоряна. Там, думаю, обнаружим массу интересного.

— Надо браться за самого Григоряна и за свидетелей. Я не особо доверяю бухгалтерам. Будем колоть работяг.

— Будем. Когда семерка проведет оперативную установку по дому Григоряна?

— На черта она нам нужна?

— Положено.

— Завтра.

Значит, завтра нам седьмой отдел выдаст все сведения о жилище Григоряна вплоть до расположения комнат, наличия гаражей и прочего.

— Дня через два наносим ему визит вежливости. С понятыми.

— И с постановлением об обыске… Если бы я знал, чем мне предстоит заниматься завтра и послезавтра!..