Цеховики

«КОЗА НОСТРА» — СДЕЛАНО В СССР

Допрашивать их ни я, ни Пашка не имели права. Хотя бы потому, что в этой истории мы оба фигурировали как потерпевшие. По идее и беседовать с ними мы тоже не имели права… Однако если нельзя, но очень хочется, то можно…

В кабинете при ярком электрическом свете я смог наконец внимательно рассмотреть прекрасные черты наших пленников. Начали мы с предполагаемого главаря шайки — Корытковского.

Экземпляр хоть куда. Можно на криминологическую выставку отправлять в качестве экспоната «Хомо уркас обыкновениус».

Они сидел, согнувшись на стуле и положив непропорционально широкие ладони на колени. Голова его была перевязана бинтами. Лоб у Крота оказался крепким, не слишком пострадал от удара пистолетом Макарова. Хотя, судя по всему, небольшое сотрясение мозга все-таки имело место.

На пальцах Крота синели три вытатуированных перстня следы былых отсидок. Еще одна татуировка на левой руке символизировала принадлежность хозяина к «отрицаловке» — злостным нарушителям режима в исправительно-трудовых учреждениях. Такие рисунки просто так не накалываются, их зарабатывают лотом, кровью и здоровьем. За них надо отвечать.

Лицо Крота можно охарактеризовать двумя словами — мерзкая морда. Угреватая кожа, сросшиеся кустистые брови, впалые щеки, непропорционально большой, мясистый нос, сплющенный, как у профессионального боксера. Верхнюю губу рассекал страшный шрам, и потому казалось, что Крот все время криво улыбается. Сочетание этой улыбки с наполненным злобой взглядом выглядело жутковато. Три зуба сверкали золотом… С такими субъектами не рекомендуется встречаться в темных переулках. А меня вот угораздило. Если бы не Пашка…

По виду, да, похоже, и по сути Крот был типичным уркой. Притом не из хитрых продувных бестий, всегда знающих свою выгоду, не из виртуозов воров, достигших высот в своем ремесле. Крот принадлежал к числу классических гоп-стопщиков, привыкших орудовать кастетом на большой дороге. Такие и на воле, и в зоне способны подписаться на самые поганые, темные дела и относятся к числу чрезвычайно опасных хищников.

— Ну что, бродяга, поговорим? — спросил Пашка. «Бродяга» на блатном языке означает вор.

— Охота язык напрягать, — буркнул зло Крот.

— Еще как охота. Увяз ты по самые уши.

— Не твоя забота.

— Я о тебе беспокоюсь.

— Если ты, мусор, такой заботливый, иди в детсад спи-ногрызов нянчить.

— И такие грубости от человека, которому ломится покушение на убийство представителя власти. Статья 102 пункт «в»…

— Свежо предание… Ничего ты мне не навесишь.

— Почему?

— Потому что максимум, что вы докажете, это мелкое хулиганство.

— Да? Для раскрутки двести шестая часть третья — особо злостное хулиганство. От трех до семи. Тебе с твоей биографией точно семь будет. Потом еще что-нибудь найдем. Глядишь, и до сто второй доберемся.

— Да? А доказывать как все будешь? Оглянись, мусор, какой год на дворе. Контора нынче не в авторитете, не при козырях. Судья скорее честному бродяге поверит, чем менту. Через трое суток на свободе буду.

— Ты чего, Крот? Газет начитался, и у тебя крыша съехала? Твой дом — тюрьма. И как вчера ты срок мотал, так и сегодня будешь. А Железнодорожный райсуд таким гаврикам всегда по максимуму давал. Даже в условиях нынешнего гуманизма. Сидеть тебе и сидеть. Кроме того, если бы ты просто с нашей конторой связался, было бы на что надеяться. Так ты же на прокурорского следователя полез. Такие дела не прощаются.

— Неинтересно слушать. — Крот демонстративно зевнул, хотя я видел, что последние Пашкины слова достигли цели.

— Теперь тебя опасным рецидивистом признают. Особый режим. Не сахар.

— Ну что ж. Там тоже люди живут.

— Как в песне: я Сибири не боюсь, Сибирь же тоже русская земля.

— Хорошо поешь, опер. Сплясал бы еще. А я похлопаю.

— Спляшу. На твоих костях.

— Чего тебе надо от меня? Чего прикопался?

— Да ничего. Просто ты хотел завалить следователя. Вот я и пытаюсь понять — зачем.

— Никого я не хотел валить.

— А свинцовая труба и финарь тебе для чего?

— Это вы все подбросили.

— Подбросили?

Пашка из сидячего положения врезал Кроту носком ботинка по голени. Крот взвыл и согнулся, держась за ногу.

— Я с тобой по-дружески говорю, а ты выдрючиваешься тут как б… последняя, — кинул Пашка.

— У, волчина, — зашипел Крот, держась за ушибленную Ногу.

— Кто тебе указку дал? Кто заказчик?

— Хрен в кожаном пальто!

Удар по другой голени оказался более болезненным, и Крот повалился на пол, подвывая.

— Я тебя тут замочу, и ни хрена мне не будет! Слишком много на себя взял, Крот.

— Ну, давай, опер, бей! Меня и не такие били! На зоне все срока в «отрицаловке» ходил, а там твои братья похлеще, чем ты, на молотки ставят! Бей! Ни перед кумом, ни перед хозяином не гнулся! Из ШИЗО не вылезал!.. Убьешь? Давай, волчья харя! — Он приподнялся и рванул на груди рубаху, открывая впалую татуированную грудь.

— Да не ори ты так, — махнул рукой Пашка и выразительно зевнул. — Дело говорю — нам лучше сейчас без протокола кое-что обсудить.

— Нечего обсуждать.

— Почему нечего? Рассказал бы, за что того же Новоселова вы завалили.

— Кого?

— Новоселова. Директора комбината бытового обслуживания.

— Тебе, опер, палец в рот не клади. На бегу подметки режешь. Ты на меня еще покушение на папу римского повесь. Сразу полковником станешь.

— Слушай, Крот, чей заказ был, я знаю и без тебя. Мне только убедиться надо. От тебя два слова требуется, которые между нами останутся. И сбережешь себе массу здоровья.

— Отвали, волчина!

— Гордый. Все вы, бродяги, гордые. Скажи, Крот, вот ты по жизни правильный уголовник?

— Правильный.

— А на дешевых фраеров пашешь. Зад им лижешь. Все из-за каких-то денег.

— На каких таких фраеров?

— На торгашей и цеховиков.

— Отвали, ничего не знаю.

— Жадность — страшное дело. За деньги вы торгашам сегодня зад лижете. А завтра у них «петухами» работать подвяжетесь. Или уже работаете, а, Крот?

"Петухами» в тюрьмах именуют пассивных гомиков, для урки это слово — смертельное оскорбление,

— Сука! — Крот вскочил и бросился на Пашку, получил прямой, точный боксерский удар и устроился на стуле, хватая ртом воздух. Пару минут мы смотрели, как он приходил в себя.

— Я тебя, опер, замочу… Посидишь, сука, на моем пере. Я тебя запомнил.

— Испугал-то как. Я весь в смятении. Можно прощения попрошу, а? Хочешь, даже на брюхе перед тобой поползаю?

Пашка подошел к Кроту и резким движением выбил из-под него стул, потом склонился над уголовником.

— Когда ты выйдешь, если выйдешь вообще, я внуков буду нянчить.

— Свидимся. Из-под любого замка выйду.

— Надоели вы. Сколько лет работаю — а все одно и то же. Угрозы какие-то. Крики… Крот, подумай еще. Тебе лучше все сказать.

— Я тебе все, падла, сказал…

Следующим приятным собеседником был Друзь. К моему удивлению, он так и не снял своей кепки с синим плексигласовым козырьком, хотя смотрелся в ней как полный придурок. Он весь состоял из квадратов. Квадратные плечи, квадратный лоб, квадратная челюсть. Даже глаза — и те квадратные. По разговору и замашкам — тоже урка, правда, несколько другого, чем Крот, розлива.

— Начальники, я же ничего не хотел плохого… Я же никого даже не ударил. Может, все-таки решим по-хорошему?

— Не зуди.

— У меня тугрики есть. Три… нет, пять тысяч. Хватит? Ладно, семь косарей — и по рукам… Ну, извините. Я же просто так финарь вынул. Начальник, я не хотел вас резать… Ну, извините.

— Бог простит.

— Ну, чего вам стоит? Не надо заявы… Мне нельзя в тюрьму… Нельзя. — Он всхлипнул, и по квадратному лицу поползла слеза.

— Почему нельзя?

— У меня мама больная. Сердце. Я жениться собрался… Мне нельзя в тюрьму. Пожалейте, начальник.

Пашка усмехнулся.

— Десять штук, да? «Волгу» купить можно. По корешам пойду, в долги влезу, но отдам… Нельзя в тюрьму мне. Мать Не выдержит.

— Не суетись под клиентом, Знаток. Давай лучше сыграем в телешоу «Что? Где? Когда?». Не для протокола. Просто на интерес. Тебе минута на размышление. Блиц. Два вопроса. Первый — за что отправили на тот свет Новоселова?

— Что? Да вы чего? Я ни про какого Новоселова не знаю.

— Та-ак. Товарищ не понимает… Ладно, пропустили, к этим баранам мы еще вернемся. Вопрос номер два — кто вас надоумил завалить вглухую следователя?

— Что? В какую глухую? Ничего не знаю. Просто спросили закурить.

— С кастетами и финкой. Кстати, финка не твоя? Может, подбросили?

— Моя. А куда сегодня без финки? Вон сопляки как распустились. Где я живу, без финки не пройдешь. Но никого мы вглухую делать не собирались…

— Ответ неверный. Приз уходит к телезрителям… Дурак ты, Знаток. Лучше тебе язык немного развязать. Иначе куковать тебе лет десять на нарах. Я все сделаю, чтобы добрую половину Уголовного кодекса тебе приклеить.

— Начальник, ну я же ничего не знаю. Я честно говорю — не хотели мы гражданина следователя обижать. Если бы я знал, за сто километров его бы обошел. Ну, извините. Свою цену назовите…

— А, ты еще и статью о даче взятки хочешь…

— Не хочу в тюрьму! Мама на кого останется?.. У меня больше никого нет… Ну, простите…

— Продолжаем игру. Еще минута. И еще два вопроса. Вопрос номер один: вспомни, как вы следователя на краденом «жигуле» хотели переехать.

— Что? На каком «жигуле»? Вы чего, начальники? Как переехать?

— Не помнишь?

Пашка поднялся и вышел из кабинета. Через минуту он вернулся с местным оперативником и тонкой папкой. Из папки он вытащил фотографию четкого отпечатка пальца и обратился к оперативнику:

— Толя, ты у нас эксперт. Посмотри пальчики.

— Дай руку, — прорычал оперативник. Друзь послушно протянул квадратную лапу.

— Та-ак, — задумчиво протянул оперативник, просматривая через лупу пальцы. — Вот он. Точно. Указательный палец. Петлевой узор. Смотрите, вот этот и этот элемент совпадают… Заключение могу дать только завтра… Но предварительно могу сказать — его палец.

— Точно? — недоверчиво спросил Пашка.

— Двести пятьдесят процентов. Вот этот палец, — оперативник взял Друзя за указательный палец, сжал и довольно болезненно тряхнул.

— Вы чего это? — чуть слышно произнес Друзь.

— А ничего. Не надо в краденой машине было за ручки хвататься, — хмыкнул Пашка. — Думал, не наследишь… В общем, по ходу дела получается, что ты профессиональный убийца и сделал вторую попытку замочить следователя прокуратуры…

— Что? Нет!

— Следы рук. Доказательство стопроцентное для суда. Тебе хватит…

— Начальники, вы чего? Какое убийство? Угнал я ту тачку… Угнал — и все. Плохо вожу и чуть было не сшиб кого-то. Случайно.

— А, тогда понятно… Вопрос номер два: каким денежным тузам вы с Кротом прислуживали? И через кого указания получили? Еще минута на размышление.

Взгляд у Друзя потух, из тела будто выдули воздух, он устало понурил плечи.

— Не хочу в тюрьму, — всхлипнул он. — Вы бы знали, как там хреново. Конвой. Пайка. Все строем. Хреново…

— Тогда говори.

— Не буду я ничего говорить, — безжизненным голосом произнес Знаток. — Тут такие завязки — меня сразу на перья поставят. Вам хорошо в теплом кабинете. А мне на этапах и в камерах на нож садиться.

— Если узнают, что ты что-то сказал.

— Они все узнают. И по всем зонам и этапам сразу прогон пройдет. Что-нибудь такое: «В хороших хатах такому, как Знаток, места нет. Если с хаты его не выкинут, заморозить, отписать, кто скурвился, и хребет сломать на разборе». Это значит, в камере мне каюк.

— А что мне помешает тебя подставить и такой же прогон устроить?

— Если дело мое правое — перед ворами оправдаюсь. А если не оправдаюсь — и там вилы, и там. Хоть честным арестантом в могилу сойду…

— А давай. Сходи…

— У, бля-а, — опять взвыл Знаток и стал растирать по щекам слезы. — У, бля-а!

— Может, все-таки поговорим?

— Нет, бля-а!

— Как хочешь, покойничек.

— Бля-а! — Вой становился все громче. Вой этот несся и из коридора, когда по нему уводили трясущегося Друзя.

— Ничего он не скажет, — произнес я.

— Поработать с ним несколько дней, может, и выдавили бы что, — махнул рукой Пашка. — А может, и нет. Тип похлеще Крота. Посмотри на него. Готов на брюхе ползать, взятки предлагает, весь такой раздавленный, пустым мешком пришибленный… С таким хуже всего встретиться на узкой дорожке. При возможности он тебя на куски изрежет, живьем поджарит. Ради удовольствия. А потом на суде будет слезы лить, кричать о тяжелом детстве, что больше не повторится и станет честным членом общества, если только высокоуважаемые граждане судьи пойдут ему навстречу. Но при первой возможности примется за старое…

— Воров он боится гораздо больше, чем нас.

— Правильно. Потому что из их породы. Они для него свои. Он их привычки знает. И действительно сгинуть готов, на коленях перед нами стоять, гундосить что-то, но ни жестом, ни словом не поможет следствию.

— Ученый.

— Даже чересчур.

— Хоть повинную с угоном написал — и за то спасибо.

— Да, — кивнул Пашка, скомкал фотку с отпечатком чьего-то пальца и бросил ее в урну…

Небо уже начало светлеть, скоро восход солнца. Нам оставалось переговорить с Корнейчуком, тем самым богатырем, который так хотел приголубить меня кастетом.

Здоровенный, накачанный под Шварценеггера, с рельефными широчайшими мышцами, бицепсами, с мощной шеей, он вполне сгодился бы для роли какого-нибудь киборга-убийцы. Лицо у него было смазливое, длинные каштановые волосы падали на плечи. Несмотря на то, что на дворе двадцатый век и человечество далеко ушло от пещер, все равно физическое преимущество над окружающими — большое дело. Имея такую мышцу, можно быть самоуверенным, нахальным и плевать на всех с высокой колокольни. Тебя будут сторониться и обходить, перед тобой будут заискивать хилые образцы человеческой породы. И девки будут ходить гурьбой. Чего не радоваться жизни, имея бицепс сорок пять сантиметров? Окружающий люд для тебя не больше, чем насекомые, которых порой не грех и придавить. И с которыми вовсе не обязательно считаться. Эй, что там за очкарики, интеллигенты, доходяги путаются под ногами? Брысь, я иду. Здоровый, крутой, с кувалдометром вместо руки, питекантроп двадцатого века. Кто сказал, что в современных городах не ценится физическая мощь? Расступись, подвинься…

Сегодня произошло событие. «Питекантроп» получил в ответ каменной дубинкой. Форму его раздувшегося от удара уха красиво подчеркивал аккуратно прилепленный врачом пластырь. Расстегнутая до пояса рубаха открывала перебинтованное туловище — похоже, ребро я ему все-таки сломал, ударив штакетиной. Корнейчук молчал, иногда морщась, когда неосторожный вздох отзывался резкой болью в боку.

— Чего надулся? — миролюбиво осведомился Пашка.

Нет ответа.

— Загрустил, смотрю, Кондратий, затосковал.

Нет ответа.

— В молчанку будем играть?

— Я имею право не отвечать на вопросы, — вызывающе воскликнул Корнейчук.

— Правильно, — сказал я. — И имеешь право молча получить лет эдак десять-двенадцать.

Корнейчук стиснул зубы, а потом произнес:

— Да иди ты к такой-то матери, доходяга.

— Смотри, Терентий, — хмыкнул Пашка. — Крутой мужик нам попался. Решил показать, кто тут хозяин… Зря, сынок. Зря. Если бы Крот такое сказал, я бы ему поверил. Он в тюрьме как дома. А ты… Думаешь, здоровый?

— Не слабый.

— Твоя мышца никого не волнует. В камеру к голубым спрячу, их там пятнадцать человек, включая мастера-тяжеловеса по боксу. И намекнем, что и оперчасть, и воры не против, чтобы тобой слегка попользовались. Им там скучно. Они новых людей любят. Сильно любят. Знаешь, ворам совсем не нравится, когда на сотрудников милиции и прокуратуры покушаются. Ведь это только в блатных песнях доблестью считается мента запороть. По практике знают, что это дорого обходится… Чего уставился? Не веришь в такой расклад? Давай проверим. А через день я узнаю, как оно тебе показалось — может, понравится «петухом» быть. Корнейчук зло посмотрел на нас.

— Так что, браток, хамить не надо. Ты где работаешь?.. Конечно, помимо разбойничьего промысла.

— Да какого разбойничьего… Я вышибала в баре «Звезда».

— Хорошее место. Вся сволочь городская там собирается. Там, наверное, и попал в дурную компанию. И стал огорчать старенькую маму.

Корнейчук порывисто вздохнул, сжал кулаки, собираясь что-то сказать, но Пашка жестом руки остановил его:

— Ну, похами еще. Тут же вылетишь из этого кабинета и «петухом» отправишься работать… Ну чего, продышался? Пришел в себя? Продолжим. Ты что-то недопонимаешь. И я тебе сейчас это популярно объясню. Договорились?

Корнейчук кивнул.

— Не бесись, Кондратий, — сказал я. — Мы тебе зла не хотим. И все понимаем. Крот тебе велел в случае чего в милиции ничего не говорить. Все равно облапошат, обманут, посадят. Правильно? Чего молчишь?.. Только облапошил пока что тебя Крот, а не милиция… Кто кастетом бил? Кондратий Николаевич Корнейчук.

— Я не бил. И кастет не мой.

— Эту песню ты споешь в суде. Ты что, не понимаешь, на кого наехал? На работника прокуратуры. Кто твои дурацкие оправдания будет слушать? Никто.

— Но я…

— Чего ты? Ты здоровенный мужик. Твоя комплекция плюс вес кастета да еще мои показания, что ты бил со всей силы… Знаешь, какой вывод напрашивается? Что ты меня хотел убить.

— Не убил же.

— А кого это волнует? Есть такое понятие как покушение. Когда преступный замысел не был доведен до логического конца по не зависящим от преступника обстоятельствам… Покушение на убийство работника прокуратуры. Знаешь, что за это полагается?

— Что?

— Стенка. Если следствие и суд споро пойдут, через полгода тебя расстреляют.

— Ты, Кондратий, уже одной ногой в могиле, — поддакнул Пашка.

— А твои приятели в сторону уйдут. Скажут — понятия не имеем, за что он того мужика мочить собрался. Да еще и поленьев в твой костер подложат. Бил, скажут, сволочь, со всего размаха. Мы его пытались отговорить, удержать, но такого динозавра разве удержишь? Никуда не денутся, скажут. В отличие от тебя они понимают, в какое дерьмо по уши влезли.

Еще минут сорок мы с Пашкой накручивали Корнейчука, довели-таки его до слез и до полного несоответствия образу терминатора. Под конец, всхлипнув и помотав головой, он сдавленно произнес:

— Что же мне делать?

— Я на тебя зла не держу, — сказал я. — Можно попытаться тебе помочь. Я же вижу, что ты в этой истории не основной, а так, на подхвате. Не правильно было бы на одного тебя все вешать. Я могу показать, что кастетом ты меня не бил, а просто вытащил его и продемонстрировал, ну, скажем, требуя денег. Покушение на убийство отпадает, а остается так, мелочь. Годится?

— Д-да.

— Пиши заявление на имя начальника Железнодорожного райотдела полковника Трофимова. Чего писать? Так и пиши: начальнику РОВД полковнику Трофимову от такого-то, проживающего там-то. Явка с повинной. Гулял с моими товарищами, договорились подзаработать деньги и ограбить вечером прохожего. Они взяли такие-то орудия, я взял кастет… Написал?.. А вот тут самое важное: на стройке около улицы Разина мы увидели незнакомого мужчину и договорились ограбить его. Я вынул кастет, не имея цели пускать его в ход, а лишь желая попугать… Пиши, я же обещал, что подтвержу это… Готово?

Корнейчук аккуратно, прикусив кончик языка, выводил на листе бумаги фразы.

— Хорошо… «Потом мы были задержаны сотрудником милиции и доставлены в районный отдел внутренних дел». С уважением, дата, подпись… Что? Да без «с уважением». Я пошутил. А дата и подпись нужны. Сделано? Молодец. Давай сюда.

Я взял бумагу, ознакомился с текстом, остался им доволен.

— Полдела, Кондратий, сделано, — кивнул Пашка. — Теперь за малостью осталось.

— Что еще?

— Нужно, чтобы этой бумаге ход дали. И чтобы мы твои слова подтвердили.

— Так вы же обещали.

— Обещали, — кивнул я. — Но только есть еще малюсенькое условие.

— Какое?

— Разговор останется между нами. О нем никто не узнает. Нам нужна просто информация.

— Какая информация? — заерзал на своем стуле Корнейчук.

— На кого вы работали? Какие задания выполняли? Кто вас надоумил на последнее дело?.. Мы в общих чертах уже все знаем, на каких торгашей и цеховиков вы пахали, но кое-какие факты нуждаются в проверке.

— Я ничего не знаю, — встрепенулся Корнейчук.

— Так не пойдет. Рассказывай, Кондратий. Наше слово — никто ни о чем не узнает.

— О чем говорить-то?

— Начни сначала. Как с Кротом связался.

— Два года назад. В баре познакомились. Я там многих знал. Мне сказали, что он авторитетный урка и чтобы я на него не наезжал в случае, если он себе много позволит. Я в баре уже не один год проработал и ориентировался, что там за публика, кто в авторитете.

— Не один год, говоришь? Ты чего, в армии не был?

— Не был. Освободили по здоровью.

— По дистрофии?

— Нет, почки… В общем, постепенно сблизились. Что я в баре имею? Шиш с хреном. А они живые бабки предложили. За пять минут работы.

— Какой работы?

— Морду кому-нибудь набить. Деньги выбить… Потом другие дела пошли.

— Какие?

— Какого-нибудь задохлика, у которого чемодан денег, до Москвы довезти, и чтобы волоска с его головы не упало. Или груз сопроводить.

— Какой груз?

— Однажды на грузовике из Астрахани вместе со всяким хламом икру везли. Другой раз из Нижнего Новгорода к нам железо перегоняли… А чего, деньги платили. Непыльная, в общем, работа была. До вчерашнего дня.

— Сколько обещали за этот заказ?

— Три косых.

— Неплохо, — оценил Пашка. — Что велели сделать?

— Да ничего особенного. Просто морду набить и лечиться отправить.

— Не свисти, соловей курский. За такую работу столько денег не платят.

— Уф-ф, — Корнейчук потрогал пластырь на ухе. — Мы должны были клиента отрубить, положить тело в машину, влить в глотку водку, а потом бросить у железнодорожного моста под поезд. Якобы спьяну сам угодил.

— И ты на это согласился?

— А куда деваться? Если откажешься, самого замочат. Мне это надо?

— И три косых на дороге не валяются…

По моей коже пробежали мурашки. Бог ты мой, ведь это обо мне так равнодушно рассказывал Корнейчук. О моем убийстве. В животе стало как-то пусто. Подкатила тошнота. Как пить дать — угрохали бы. Сегодня мой день рождения… Уже третий по счету с той поры, как началось расследование этого дела. Е-мое, ну и работенку я себе выбрал.

— Кто заказывал убийство?

— Не знаю. Все делалось через Крота.

— Опять художественный свист.

— Грек велел, — вздохнул Корнейчук.

— Грек, — кивнул Пашка. — Анатолий Парариди, 1950 года рождения, четырежды судимый. Верно?

— Не знаю я, сколько он судимый. Но мужик уж очень серьезный. Крот боялся его как огня.

Новое действующее лицо.

— За что Новоселова убили? — спросил я.

— Понятия не имею, — пожал плечами недоуменно Корнейчук. — А кто это такой?

Я внимательно посмотрел на бандита, пытаясь понять врет он или нет. Мне показалось, что Корнейчук действительно ничего не знает о Новоселове… Все равно всю компанию надо будет проверять на опознании по делу Новоселова.

Мы еще с час порасспрашивали Корнейчука о его деятельности на благо отечественной теневой экономики. По сути, он ничего не знал, но рассказал, где и какой груз ему приходилось прикрывать, описал внешность и назвал имена людей, с которыми встречался. Судя по всему, ни в одной операции, так или иначе причастной к деятельности Григоряна и Новоселова, он не принимал участия. Наконец мы его передали в руки следователя райотдела для допроса, предварительно устроив тому хорошую накачку. Я пообещал, что прокурор будет чуть ли не ежевечерне интересоваться ходом расследования. И чтобы кровь из носа, но ни одна из этих трех сволочей не соскользнула со статьи… Кажется, накачка удалась, физиономия у следователя стала кислой, но на хорошую работу мы его настроили.

Наконец мы остались с Пашкой наедине. Почти рассвело. Город просыпался, пошли первые трамваи, народ устремился на работу. Бог мой, масса нормальных людей живут нормальной жизнью. И семейный скандал для них — самое страшное событие. Они и представить себе не могут, что творится у них под боком… Ну сколько еще я могу обманывать смерть? За всю работу в прокуратуре у меня не было ничего подобного. Может, плюнуть на все?.. Нет, не дождетесь…

— Грек — человек уважаемый, — сказал Пашка, закуривая. — Это тебе не Знаток и прочая шваль. Семь лет назад он две зоны в Коми на бунт поднял.

— Вор в законе?

— Не дорос. Биография подвела. В армии служил. Но на зону был поставлен… В последние годы на поганое дело подписался — к хозяйственникам в услужение пошел, поэтому от прямых воровских дел отошел. Но все еще в авторитете. Сколачивает бригады, некоторые из них, по оперативным данным, имеют оружие. Речь шла даже о двух автоматах.

— Ничего себе.

В 1987 году автомат у преступников ценился примерно так же, как в 1995-м танк Т-72.

— Отшивает наезды на денежных людей, обеспечивает доставки грузов, денежные переводы. Выполняет еще некоторые деликатные поручения.

— Например, пришибить неугодного следователя.

— Может быть.

— Слушай, Паш, ну что за свинство? На убийство целого следователя прокуратуры, ведущего важное дело, присылают какую-то подзаборную рвань. Смотришь западные фильмы — сердце радуется. Красота. Снайперские винтовки, бомбы в самолетах. А здесь!.. Три опойные рожи и дубина в руке. Нема должного профессионализма и уважения.

— Многого хочешь. Чтоб тебе убийцу подослали в галстуке и со снайперской винтовкой! Это, брат, Россия! У нас нет широкого спроса на эту профессию, что, естественно, сказывается и на притоке кадров, и на подготовке. Ну, раз в год какая-нибудь жена накопит пару тысчонок на убийство опостылевшего алкаша-мужа и наймет такого же алкаша, после чего оба попадутся. Ну, грохнут кого-нибудь за долги — так потом всю жизнь трясутся, как бы исполнителя не нашли и обоим расстрельная статья не досталась. Единичные случаи… Единичные. Настоятельная необходимость выписать кому-то пропуск на небеса, как в нашем случае, возникает, если кто-то решает, что ставки слишком высоки и можно рискнуть многим. Где искать исполнителя? Ну, конечно, среди рвани, зонами потертой, к крови и стонам привычной. У блатных ведь заплечных дел мастера не вывелись. У них законы суровые, наказания все больше жестокие. Надо кому-то смертные приговоры правил в исполнение приводить. Так что на урок вся надежда. Хотя и среди них поискать надо любителя на сто вторую статью. Но найти можно. Таких ублюдков, как Крот, как Знаток. Фраков они, конечно, не носят, с ядами и винтовкой не в ладах. Но принципиальной разницы, чем убьют человека — шпионской суперштучкой или ржавым топором, — нет. Важен результат.

— Русская мафия.

— Таким был и всегда, останется русский киллер — с топором в руках, пьяный и тупой.

Пашка ошибся. Через несколько лет профессия наемного убийцы станет пользоваться огромным спросом. И потерявших человеческий облик алкашей, готовых на все уголовников или просто чокнутых кровососов сменят бывшие десантники и гэбэшные спецназовцы, мастера по стрельбе и специалисты в области взрывных устройств, а также действующие и бывшие сотрудники МВД и госбезопасности. Появятся подпольные школы киллеров. Утрясутся таксы и расценки. И польется полноводной рекой оплаченная звонкой монетой кровь. Убийство станет неотъемлемым и эффективным правилом игры. В восемьдесят седьмом такое развитие событий можно было представить лишь в бреду, нанюхавшись дихлофоса. Никто не мог подумать, что за каких-то пару лет государство сдаст все позиции и уступит место наглеющей, кровавой организованной преступности. И даже оголтелую травлю правоохранительных органов, порочную судебную практику, набирающую обороты, никто тогда не воспринимал всерьез. Ведь такое уже раньше бывало и длилось недолго. Но потом власть бралась за ум, и преступники вновь отправлялись по колониям, занимали предназначенные им судьбой места на нарах.

Не прав был Пашка и в том, что среди русских киллеров не было истинных виртуозов своего дела. Когда ставки повышались и перехлестывали через определенный барьер, они возникали откуда-то из тьмы. В этом я смог убедиться через несколько месяцев, но об этом позже…

— Зарвался Грек. Превысил полномочия, — сказал Пашка. — Надо грабастать его за шкирман.

— Думаешь, он к нам с признательными показаниями приползет, едва мы в пределах его видимости возникнем?

— Не приползет… Но почему только ему можно нарушать правила?

— Поясни.

Выслушав Пашку, я покачал головой.

— Ты мухоморов обожрался?

— А ты, Терентий, жить хочешь?

— Не прочь еще покоптить небо.

— Тогда будем делать так, как я говорю…