Цеховики

ВЕСТЬ ИЗ КАЗЕННОГО ДОМА

Коля Винников работал, согнувшись над письменным столом и прикусив кончик языка. В этот момент он являлся воплощением старательности и добросовестности. Закончив дело, он вытер ладонью лоб и с облегчением вздохнул.

— Готово.

Пашка взял изделие младшего коллеги по отделу, уважительно цокнул языком.

— Смотри, Терентий, какие кадры у меня работают. Я ознакомился с поделкой и сказал, что полностью согласен — сработано на пять баллов.

— Когда мы Яхшара Мамедова взяли, — сказал Коля, — и я показал ему, что умею, он долго вздыхал — никогда, мол, не работал ни с кем на пару, но тебя бы, опер, взял в помощники. В деньгах, говорил, купались бы. На полном серьезе предлагал вернуться к этому вопросу, когда выйдет.

— Зря отказался. Предложениями таких профессионалов не пренебрегают, — хмыкнул я.

— У меня еще есть время подумать. Яхшар выйдет не раньше чем через пять лет.

…Ярослав Григорьевич Лупаков на работу с утра не пошел. Взял один из множества положенных ему отгулов и теперь с утра чашку за чашкой пил кофе с коньяком. Пятизвездочный коньяк стоил недешево, да и кофе тоже, но Лупакову сегодня не хотелось думать об этом. В конце концов можно же иногда расслабиться, плюнуть на все и не трястись над каждой копейкой. Имеет он право хоть раз в году поваляться в будний день на диване и полистать журнал «Рыболов-спортсмен». Имеет право в будний день не думать о цехе, о плане, имеет право отдохнуть от сослуживцев и начальства, многие из которых просто беззастенчиво ездят на его шее. Все знают, что весь завод, не говоря уж о цехе, во многом держится на его плечах, питается его энергией, как на стержне, стоит на его воле.

Лупаков с жалостью посмотрел на бутылку двадцатипятирублевого коньяка, опустошенную на четверть, и плеснул из нее еще несколько граммов божественного напитка в чашку с кофе. Против воли в его голове закрутились мысли о том, на сколько он сегодня потратился… А, плевать. Почему бы и нет, если все так плохо, что хоть волком вой. Григорян в тюрьме. Перспектива самому загреметь в кутузку становилась весьма вероятной… Хотя нет, до него доберутся в последнюю очередь. Да и то если доберутся. Еще до Новоселова и Григоряна он пытался заниматься такими же делами, и тоже его смежников повязал ОБХСС. Они и сейчас сидят, и сидеть им еще долго. А до него следствие так и не добралось. При расследовании хозяйственного дела возникает столько концов, проходит такое количество сигналов, на проверку которых не хватит никакого следственного и оперативного аппарата. Нужно просто затаиться, быть тише воды, ниже травы. Не высовываться. Пережидать. И искать новых компаньонов. Точнее, их искать нечего. Они давно есть. Нужно просто переориентировать на них производство и гнать товар… Но не раньше, чем утихнут страсти. А каждый день потери — это деньги. Большие деньги. Настолько большие, что при мысли о них хотелось головой о стенку биться.

На низком столике зазвонил телефон. Лупакову меньше всего хотелось брать трубку. Наверняка звонят с работы. Не могут обойтись без него и дня. Или это Светлана, будет просить сходить в магазин… Не брать трубку. Но Лупаков не мог себе такого позволить. Мало ли, может, нужный звонок… Он встряхнул бутылку, со вздохом капнул в кофе еще несколько капель коньяку и взял трубку.

— Лупаков слушает, — тоном командира производства пророкотал он.

Голос на том конце провода не был вежливым и учтивым. Наоборот, он был нахальным. Лупаков с детства не выносил развязных субъектов. А этот субъект был еще и незнакомым.

— Григория, привет из «старой крепости».

— Откуда? — не понял Лупаков.

— Из-за колючей проволоки. Официально — следственного изолятора номер один.

— Вы ошиблись номером, молодой человек.

Лупаков повесил трубку. Внезапно вспотевшие ладони оставили на пластмассе влажные следы.

Телефон зазвонил вновь. Лупаков смотрел на него, как на приготовившуюся к атаке гремучую змею. Раздумывал, брать или не брать трубку. На пятом звонке он снял ее.

— Слышь, фраерок, еще раз повесишь трубку, я обижусь, и ты сильно пожалеешь.

— Не угрожайте.

— А кто угрожает? Я растворюсь в тумане, и ты меня больше не увидишь. Останешься один на один со своими проблемами.

— Я никого не знаю ни в какой крепости.

— Зато тебя там знают. О тебе там помнят. И тебя там ждут… Да не боись, Григорич, там сейчас неплохо. Нормы хавки повысили, еще растолстеешь.

— Я вас совершенно не понимаю.

— Поймешь. Я тебе от одного твоего кореша, который там прочно прописался, маляву притаранил.

— От какого кореша?

— От Ричи. Ну, армянина того. Если тебя он не интересует, у меня тут урна рядом, я его послание туда сразу и выкину… Не хочешь? Тогда сейчас и зачитаю.

— Да ты что?! Не по телефону же!

— А мне чего? Могу и по телефону. Могу на радио послать, чтобы там зачитали… Можно и встретиться.

— Где?

— У почтамта. Через двадцать минут.

— Договорились.

— Я в светлом плаще и черной шляпе. Фартовый такой мальчонка, хоть сейчас на журнальную обложку. В руках буду держать «Литературную газету»…

Через двадцать минут, секунда в секунду, Лупаков стоял у почтамта. Незнакомец появился на пять минут позже. Высокий парень лет двадцати пяти в импортном плаще и широкополой шляпе — он действительно сгодился бы в фотомодели, если бы не покрытые густой татуировкой руки, которые лучше, чем автобиографическая справка, говорили о его роде деятельности и о тяжелом колодническом прошлом.

— Привет, Григорич, — «шляпа» оценивающе осмотрел цеховика. — Что-то не особенно ты похож на делового. Костюмчик потертый, колеса наверняка «скороходовские», да и то не первый год носишь.

— Я никакой не деловой.

— То-то Григорян только тебе весточку просил передать… Да ладно, мне ваши расклады до одного места. У меня другая специальность. Вы мне не конкуренты. Просто святое дело помочь от ментов отмазаться.

— Где записка?

— Сейчас, айн момент. — «Шляпа» полез в нагрудный карман плаща. — Нету… Значит, здесь… — Он полез в карман брюк. — Кажется, посеял где-то. Во незадача… Ну, чего набычился? С кем не бывает. Потерял.

"Шляпа» приблизился к Лупакову и провел рукой около его плеча движением фокусника.

— Во, как раз пролетало. — В его пальцах возникла сложенная в несколько раз изжеванная бумажка. — На, деловой, все в порядке. Все путем.

Лупаков дрожащими пальцами засунул записку в карман пиджака.

— Пока, деловой. Живи и не кашляй. Со следующего ворованного миллиона купи себе костюмчик. Дешево выглядишь.

— До свидания, — буркнул Лупаков, сведя чуть ли не воедино кустистые брови.

Он хмуро смотрел вслед удаляющемуся урке, насвистывающему «Миллион алых роз».

Вернувшись домой, Лупаков несколько минут не мог заставить себя развернуть записку. Ему казалось, что в тот же момент оттуда, как из ящика Пандоры, ворвутся в его жизнь многие беды, о которых не хотелось даже думать.

Он взял бутылку, налил из нее аж треть стакана и махнул коньяк одним глотком, не подумав даже закусить. По телу побежала теплая волна, стало немного полегче.

— Почитаем, — расхрабрившись, произнес Лупаков. Он надеялся, что его бодрый тон способен обмануть судьбу…

Почерк Григоряна он узнал сразу. Писал Ричард с редкими грамматическими ошибками, наклон букв — влево, а не вправо, и в самом почерке какая-то изысканность.

Когда Лупаков прочитал записку, то почувствовал, как в желудке стало пусто, потом его заполнила тошнота, к сердцу подобралась боль, поползла в левую руку, сознание поволокло куда-то в сторону, в зыбкое марево… Лупаков напрягся, пытаясь вернуться на грешную землю, пошатываясь, встал, достал из стола таблетки и проглотил одну… Нельзя пить столько кофе с коньяком, подумал он… Но, отдышавшись, через пять минут хлебнул коньяка прямо из горлышка.

Содержание письма было лаконично, четко и жутко. Томящийся в каземате Григорян радостно (в этом Лупаков был уверен на все сто) сообщал, что следователи копают все глубже и глубже и постепенно добираются до Лупакова. Ему, Григоряну, лишние эпизоды, лишние рублики в общем количестве ворованного имущества и лишние болтающие языки не нужны. Поэтому он настоятельно советует собирать вещички и двигать на все четыре стороны. И сделать это нужно как можно быстрее, поскольку не сегодня завтра опергруппа нагрянет к Лупакову, а также к его родственникам с обысками…

Ох, плохо все, подумал Лупаков. Так плохо не было никогда. Он чувствовал, как мысль об обысках тащит его в пучину отчаяния… Спокойно, Ярослав, спокойно. Еще глоток коньяку не помешает. Коньяк с таблеткой не лучшая смесь, да ладно…

Конфискация. В этом слове были сосредоточены самые страшные ужасы… Вся жизнь прошла как-то странно. Вся она была посвящена служению им, деньгам. Еще со студенческих времен — копейка к копейке, рубль к рублику. Минимум трат, минимум вещей. Никакого шика. Потребностей в роскошных вещах, в деликатесах он никогда не испытывал. Икра не лезла в горло (естественно, купленная за свой счет), потому что в голове начинал щелкать счетчик и выдавать цифры. Дочке купить новые сапоги? Ничего, старые доносит, а на будущий год двоюродная сестра обещала подарить ей сапожки. Жене на юг съездить? Только по профсоюзной путевке. Придется побегать, чтобы скидка побольше вышла. Но зато экономия. Машину «жигули» предлагают? Да вы что, шесть тысяч рублей! «Запорожца» хватит. Тахта развалилась, новую надо купить? Ничего, ножки подремонтировать — еще сто лет простоит. Вон в прошлые века — мебель от деда к внуку переходила… Дома Лупаков приобрел массу побочных профессий. Он научился чинить металлический хлам, радиотехнику, овладел столярным ремеслом. Это экономило массу денег. Старые вещи могли служить долго, если их ремонтировать. Экономика должна быть экономной — это единственный перестроечный лозунг, который он принимал всей душой.

Когда Лупаков связался с хозяйственниками, деньги потекли полноводной рекой. Однажды он размахнулся, собрал волю в кулак и купил дочке в честь окончания восьмого класса дубленку за восемьсот рублей, а также часы «Ориент» за двести. Эти траты снились ему до сих пор в страшных снах… Деньги он мог тратить только на ценности, которые означали те же деньги и не были подвержены хоть и очень медленной, но все же идущей инфляции. Драгоценности не дешевели, а только дорожали со временем. Золото, бриллианты стали предметом его безумной страсти. С каждым месяцем их становилось все больше и больше. Он боялся, что вызовет интерес у правоохранительных органов огромными суммами покупок и проявлял чудеса хитрости, изворотливости и деловой смекалки, чтобы все держать в тайне…

Поставив бутылку и упав в кресло, Лупаков сжал ладонями щеки. На миг он оглянулся на свое прошлое, на себя. И ужаснулся. Как все было глупо. Бесполезно. Бессмысленно. Надо было все устраивать иначе. По-другому жить. По-Другому относиться к людям, да и к деньгам. Что впереди? Заключение? Смерть? И кому нужны лишения? Кому Нужны килограммы золота и драгоценностей, спрятанных в Многочисленных тайниках? Впереди холод. Тьма.

— Грехи наши тяжкие, — прошептал Лупаков и горько вздохнул.

Стоп. Нельзя столько пить. Нельзя размякать, жалеть себя — это самое последнее дело. Взять себя в ежовые рукавицы. Чего нюни распускать? Лупаков не привык распускать нюни. Он умел подчинять события своей воле. И не только события, но и людей. Он умел работать. Умел расшибаться в лепешку. Он мог сделать карьеру. Мог стать директором завода. Но делать дела было легче на его месте…

Пришел в себя? Унял сердцебиение? В норме? Теперь надо принимать решение. Ничего. Если есть деньги, можно где угодно остаться на плаву. Не зря столько лет отказывал себе во всем, копил копейку к копейке. Они послужат спасательным кругом. Можно еще начать все сначала. Можно.

Лупаков решился. Теперь нужно действовать. Жестко. Бесповоротно…