Цель и средства. Политика США в отношении России после «холодной войны»

Когда главы государств НАТО в мае 1997 года собрались в Париже для церемонии подписания Основополагающего акта НАТО-Россия с российским президентом Борисом Ельциным, мало кто мог представить, что эта церемония ознаменует скорее конец, чем начало хороших отношений. Ельцин согласился с расширением НАТО, поскольку у него не было выбора, однако Запад пытался убедить его, что НАТО больше не враг России и что по своей сути это скорее политическая, нежели военная организация. Казалось, интеграция России в структуры Запада идет успешно — все-таки Россия получала право голоса в самой важной организации Запада в сфере безопасности на континенте.

Спустя всего два года НАТО впервые в своей истории начала войну. Эта военная кампания против режима Слободана Милошевича в Югославии началась через две недели после официального присоединения Венгрии, Польши и Чешской Республики к альянсу. Многие россияне были потрясены тем, что НАТО в обход Совета Безопасности ООН сделала беспрецедентный шаг, атаковав Югославию. В самих Соединенных Штатах, а также и в Европе многие были удивлены столь резкой реакцией со стороны России, поскольку целью НАТО — как она сама ее сформулировала — было прекращение геноцида в отношении этнических албанцев внутри страны^{814}. Как может страна, стремящаяся стать частью западного мира, возражать против прекращения геноцида? «Косово, — говорит Строуб Тэлботт, — едва не стало смертельным опытом для них и для нас»^{815}. После окончания «холодной войны» никогда еще пропасть между Западом и Россией не была столь велика, а интеграция столь хрупка, как во время событий в Косово. В самой России критики справа и слева обрушивались на кампанию НАТО, называя ее воинственной демонстрацией американской имперской мощи. Благополучно забыв советское вторжение в Венгрию в 1956 году и в Чехословакию в 1968 году, министр иностранных дел Игорь Иванов назвал бомбежки НАТО «самой вопиющей агрессией в Европе со времен Второй мировой войны». Глава Коммунистической партии Геннадий Зюганов сравнил «идеологию НАТО» с «гитлеризмом», а ряд членов его партии призвали «отреагировать» путем применения военной силы^{816}.

Но впоследствии российская политика стала в большей мере учитывать интересы НАТО: Россия приняла участие в дипломатическом эндшпиле, заставившем, сдаться Милошевича. Тем не менее, даже сотрудничая с НАТО, она преследовала собственные интересы. Вопросы возникали в связи с теми тайными гарантиями, которые российские официальные лица могли дать правительству Югославии по созданию в Северном Косово сектора под контролем российских войск для защиты сербского анклава. Кульминацией участия России в войне стала передислокация небольшого российского военного контингента из состава миротворческих сил в Боснии в аэропорт Приштины, столицы Косово. Это несанкционированное со стороны НАТО размещение российских войск едва не привело к вооруженным столкновениям между российскими и американскими войсками. В 1999 году на взлетной полосе аэропорта Приштины не осталось ни малейшего следа от духа сотрудничества, царившего на саммите НАТО-Россия в мае 1997 года в Париже.

Что же произошло? Если хорошие отношения с Россией были столь важны для администрации Клинтона, как могло случиться, что эта же американская внешнеполитическая команда едва не привела страну — впервые после администрации Кеннеди во время кубинского ракетного кризиса четырьмя десятилетиями ранее — на грань обмена ракетными ударами с русскими? Размолвка между Россией и Соединенными Штатами тем более удивительна на фоне строительства учредительных основ, которое совместно велось Россией, Соединенными Штатами и НАТО до начала войны. Когда началась воздушная кампания НАТО против Сербии, российские и американские войска плечом к плечу выполняли задачи в соседней Боснии. Совместный постоянный совет (СПС), учрежденный Основополагающим актом НАТО-Россия, как раз и был предназначен для разрешения кризисов, подобных косовскому. Однако ни дух доброй воли, родившийся благодаря сотрудничеству в Боснии, ни существование СПС не смогли изменить негативную российскую позицию по отношению к кампании НАТО и предотвратить последовавшую американскую реакцию на поведение России.

Прождав четыре года, прежде чем в 1995 году решительно вмешаться в происходящее в Боснии, чтобы остановить войну, Соединенные Штаты и НАТО не намеревались допускать повторения подобной ситуации в Косово. Босния значительно подорвала престиж внешней политики первых двух лет пребывания Клинтона у власти, и официальные лица по обоим берегам Атлантики сочли, что с эскалацией насилия в Косово на карту была поставлена репутация НАТО.

Однако Косово — это не Босния. Косово являлось составной частью Союзной Республики Югославия, и ни один политик на Западе этого не оспаривал. В то время как вмешательство в Боснии осуществлялось от имени международно признанного государства, полностью соответствуя, таким образом, нормам международного права, законность вмешательства в Косово без полномочий со стороны Совета Безопасности ООН и с нарушением государственного суверенитета с точки зрения международной дипломатии выглядела более чем сомнительно.

Американо-российский кризис в Косово очертил две проблемы, которые будут продолжать отягощать американо-российское партнерство еще долго после того, как уляжется муть, поднятая Косово. Во-первых, события в Косово продемонстрировали пропасть между либералами вильсонианского толка в администрации Клинтона и приверженцами прагматической линии в России. Клинтон и его советники верили в то, что они применяют силу в гуманных целях, чтобы защитить косовских албанцев, и надеялись, что в конечном счете принесут свободу Сербии[161].^{817} Ельцин же со своими советниками и большая часть внешнеполитического сообщества в России, наоборот, были уверены, что Соединенные Штаты и НАТО использовали военную мощь для того, чтобы распространить сферу своего влияния на Балканы — регион, который они считали российской вотчиной^{818}.[162] Такая тенденция в Юго-Восточной Европе выглядела особенно зловещей, поскольку не прошло и двух недель после вступления в НАТО трех центральноевропейских стран, опровергая заявления о превращении НАТО в чисто политическую организацию. Никакие встречи, переговоры или увещевания не могли примирить эти противоположные позиции.

Во-вторых, кампания НАТО против Югославии исключительно болезненно высветила беспомощность России на международной арене. НАТО стала действовать против Милошевича в обход Организации Объединенных Наций — единственной международной организации, в которой Россия имела реальную власть благодаря праву «вето» в Совете Безопасности. Как сетовал впоследствии Ельцин, «после бомбардировки Белграда рухнули все правила, установленные ООН за долгие послевоенные десятилетия»^{819}. В одиночку Россия могла добиться немногого. До сих пор неясно, действительно ли Ельцин хотел после всех его громогласных заявлений идти на конфронтацию с НАТО в Сербии. Но если такое желание у него и было, то он не располагал военными и дипломатическими средствами для проведения такой политики. Некоторые российские деятели даже заявляли, что НАТО собирается подвергнуть Россию бомбардировке из-за Чечни, чтобы защитить мусульман, пытающихся добиться независимости от славянского государства, как это имело место на Балканах. Для Запада эти утверждения звучали абсурдно, но то, что русские могли этому поверить, лишь подчеркивало, насколько слабой казалась россиянам их собственная страна[163]. В Вашингтоне многие узнали об этой слабости России из ее действий в ходе войны.

Дорога к войне

В течение года до начала войны Соединенные Штаты и Организация Объединенных Наций пытались остановить акты насилия со стороны югославских властей, против албанцев в Косово. В марте 1998 года Совет Безопасности ООН принял резолюцию 1160, в которой осудил сербов за чрезмерное использование силы, и ввел эмбарго на поставки оружия Федеративной Республике Югославия. В сентябре 1988 года в ходе встречи на высшем уровне в Москве Клинтон и Ельцин вкратце обсудили ситуацию в Косово, и в конце того же месяца Совет Безопасности ООН принял резолюцию 1199 с призывом к прекращению огня, выводу из Косово югославских сил безопасности и допуску в Косово представителей неправительственных гуманитарных организаций^{820}.

Поддерживая усилия ООН по разрешению конфликта, русские, тем не менее, выступали против применения силы. В телефонном разговоре с Клинтоном 5 октября Ельцин сообщил, что представители российских министерств иностранных дел и обороны посетили Белград, где Милошевич заверил их, что намерен выполнять все обязательства перед ООН. Ельцин отметил, что любое применение силы будет «неприемлемо и запрещено». По словам Тэлботта, в ходе этого разговора Ельцин даже не дал Клинтону высказаться и, закончив свою фразу, сразу повесил трубку^{821}.

Милошевич не собирался выполнять резолюции ООН. Клинтон направил в Белград «архитектора» Дейтонских соглашений, представителя США при ООН Ричарда Холбрука и уполномочил НАТО на бомбардировку Югославии, в случае если Милошевич не прекратит военные действия. НАТО издала соответствующий боевой приказ, и Милошевич согласился прекратить военные действия, вывести какую-то часть своих сил безопасности из Косово и разрешить инспекции со стороны ОБСЕ на местности и с воздуха. Он также согласился допустить в Косово представителей организаций гуманитарной помощи и начать переговоры о более широкой автономии Косово в рамках Федеративной Республики Югославия^{822}. Вскоре это «соглашение» стало разваливаться. В январе 1999 года, после того как в Расаке, Косово, были обнаружены трупы гражданских лиц, НАТО предъявила Югославии ультиматум. В феврале в Рамбуйе, во Франции, были начаты мирные переговоры. Когда они потерпели провал, Холбрук снова отправился в Белград с последним предупреждением.

Подробности провала переговоров в Рамбуйе и последовавшей за этим войны в Косово подробно освещены в других источниках^{823}. Для данного исследования особый интерес представляет значение «фактора России» в принятии решения о начале боевых действий. Насколько важными виделись американо-российские отношения тем деятелям в США, которые принимали решение о начале бомбардировок НАТО и определяли дальнейшие действия по достижению победы в этой войне?

Для начала бомбардировок необходимо было сделать много расчетов. Прежде всего США и их союзники должны были решить, необходимо ли применение силы для прекращения конфликта, и определить степень интенсивности бомбардировок, способных заставить Милошевича прекратить его кампанию «этнических чисток». Далее, США должны были оценить, в какой степени Россия может быть вовлечена в обсуждение военной кампании. Если Россия использует доступ к процессу принятия решения в НАТО для срыва военных планов альянса или передаст важную разведывательную информацию, полученную от контактов в НАТО, сербам, то западный блок навредит своим собственным интересам. Несмотря на то что Пентагон не хотел, чтобы его военные планы подвергались угрозе «вето» со стороны России, представители Министерства обороны США все же были заинтересованы в привлечении своих российских коллег, поскольку продолжали рекламировать американо-российское сотрудничество в Боснии как одно из крупных достижений 90-х годов^{824}.

В Белом доме раздавались влиятельные голоса, утверждавшие, что нельзя допускать, чтобы «фактор России» доминировал в принятии решения о бомбардировке Косово. Заместитель советника по национальной безопасности Джеймс Стейнберг вспоминает: «Для тех из нас, кто хотел сделать хоть что-нибудь, худшим вариантом была опасность не делать ничего из-за возражений России. Это было бы плохо для нас, плохо для Балкан и плохо для самой России. Это было бы катастрофой. Вся система европейской безопасности оказалась бы под вопросом, если бы понимание Россией ее национальных интересов помешало международному сообществу заняться этой серьезной проблемой». Советник Гора по национальной безопасности Леон Фёрт к этому добавляет: «Было принято вполне осознанное решение, что вопрос об отношении к НАТО являлся определяющим, и нам нужно двигаться вперед независимо от того, нравится ли это России, принимает она это или отвергает. И мы приложим все силы, чтобы объяснить нашу цель, и поведем себя так, что это позволит им примириться с подобным решением»^{825}.

Некоторые деятели администрации США надеялись, что Милошевич быстро отступит, и ущерб, нанесенный американо-российским отношениям, можно будет легко загладить. Иво Даалдер и Майкл О'Хэнлон сообщали на основании своих интервью в Вашингтоне, Брюсселе и других столицах альянса, что, «по общему мнению, Милошевич сдастся после нескольких дней бомбардировок, а предельный срок, на который могут растянуться бомбардировки, не будет превышать двух или трех недель». Ему вторит бывший посол США при НАТО Александр Вершбоу: «Все говорили, что мы должны готовиться к затяжной поэтапной кампании, но мне кажется, все рассчитывали на вероятность того, что Милошевич быстро сломается. Мы предполагали, что бомбардировка должна продолжаться 48 часов, а затем мы сделаем паузу, чтобы он мог запросить мира». Верхушка администрации Клинтона также верила, что любой намек на продолжительную кампанию ослабит поддержку со стороны союзников^{826}.[164]

Чем больше появлялось уверенности в том, что война продлится недолго, тем меньше нужно было беспокоиться о России. Сотрудник Госдепартамента США Джон Басе отмечает: «Наша способность сохранить отношения НАТО с Россией основывалась на предположении, что эта война будет непродолжительной. Многие из нас — как оказалось, ошибочно — считали, что нам удастся сдержать реакцию России и управлять ею. Она будет злиться и угрожать, но относительно скоро нам удастся восстановить с ней деловые отношения, в частности через последующую миротворческую операцию, если этот конфликт быстро закончится»^{827}.

Представление о том, что война будет короткой, официально и неофициально связывалось с позицией госсекретаря США Мадлен Олбрайт, являвшейся одним из главных сторонников использования силы для пресечения этнических чисток со стороны Милошевича. В ретроспективе Олбрайт решительно опровергала эти утверждения как упрощенчество. Она утверждала, что ее представление о «короткой» войне было связано с опасениями, что Балканы станут вторым Вьетнамом. Продолжавшаяся семьдесят два дня кампания в Косово действительно оказалась короткой войной. «Стоило нам заговорить о Балканах, всегда находились люди, сравнивавшие их с Вьетнамом, имея в виду, что конфликт будет долгим и даже бесконечным. Но те из нас, кто не видел параллели с Вьетнамом, говорили, что конфликт не превратится во что-то подобное Вьетнаму, он будет менее продолжительным… На следующий день после начала бомбардировок я выступила в программе Джима Лерера «Час новостей» и он спросил меня: «…будет ли этот конфликт коротким или продолжительным?». Я ответила: «Он будет относительно коротким». Слово «относительно» было очень важным, поскольку я думала о Вьетнаме, а он — нет. Я не знаю, что он хотел услышать от меня, но для меня все свелось к этому, и я сказала: «Относительно коротким»^{828}.

НАТО и война

Даже если кто-то и считал, что России нельзя позволить блокировать необходимое применение силы и даже если кто-то был убежден, что, проводя такую линию, США и НАТО необходимо позаботиться о том, чтобы информировать Россию и не унижать ее, оставались по крайней мере три проблемы, связанные с реакцией России, которые США и НАТО должны были принять во внимание при решении вопроса о бомбардировке Югославии.

Во-первых, как Клинтон должен работать с Ельциным? Во-вторых, что американцы должны сказать российскому премьеру Евгению Примакову, который должен прибыть в Вашингтон для встречи с вице-президентом Гором? И в-третьих, стоит ли НАТО использовать СПС (и вообще захочет ли Россия, чтобы ее видели в НАТО), который как раз и был создан для проведения консультаций между НАТО и Россией в ситуациях такого типа?

24 марта, до начала бомбардировок, Клинтон в течение 45 минут разговаривал с Ельциным. Российский президент решительно возражал против применения силы со стороны НАТО. Он заявил Клинтону: «Я уверен, что, если мы будем продолжать работать вместе, мы сбросим Милошевича»^{829}. Бывший сотрудник аппарата СНБ Эндрю Вайс вспоминает: «Ельцин умолял его. Он говорил: “Вы не должны начинать бомбардировку. Вы не можете так поступить”. Клинтон продолжал ссылаться на факты: “Посмотрите, он выгоняет людей из их домов, он выдворил международных наблюдателей”. Ельцин с этим не соглашался. Наконец он сказал: “Мне не удалось убедить президента Соединенных Штатов” и повесил трубку». Ельцин предупредил Клинтона, что намерен реагировать, но не конкретизировал, какова будет его реакция. Администрация все еще могла надеяться, что типичный вариант поведения Ельцина — сначала пустые угрозы, а потом согласие — снова проявит себя^{830}.

Ситуация с Примаковым была намного сложнее, поскольку он твердо выступал против войны, у него не было близких личных связей с высшим эшелоном американской администрации, и в тот момент он находился на пути в Вашингтон. Русские просили отложить начало бомбардировок до завершения визита в США своего премьер-министра. Они опасались, что присутствие в этот момент Примакова в США будет воспринято как одобрение бомбардировок со стороны России или, наоборот, подчеркнет ее слабость^{831}. Вице-президент понимал, что ему надо было предупредить Примакова заранее, чтобы тот мог принять решение о поездке. Но он не мог звонить слишком рано. Леон Фёрт поясняет: «Гор говорил, что, принимая во внимание необходимость сбора полной информации и дефицит времени для принятия решения, Белый дом уполномочил его информировать Примакова о нашей готовности начать операцию. Самый тонкий момент заключался в том, что заведомое предупреждение Примакова будет означать также и предупреждение сербов. И вот мы тянули, тянули и тянули. В конце концов мы сообщили Примакову, но его самолет уже находился в воздухе. Это была единственная возможность добиться определенного баланса — предупредить его, когда еще можно было изменить ход событий, и в то же время не информировать его слишком рано, чтобы он не навредил нашей первой операции»^{832}. Примаков развернул свой самолет и возвратился домой^{833}.

И наконец, что делать с Совместным постоянным советом? Уместно вспомнить заявление Клинтона в Париже: «Начиная с этого момента НАТО и Россия будут консультироваться, согласовывать и работать вместе»^{834}. Теперь консультаций не было. Пресс-секретарь НАТО Джеми Шеа отмечает, что даже несмотря на то, что Россия демонстративно не покинула заседание СПС и не разорвала отношения с НАТО, у союзников было немало хлопот из разряда тех, о которых говорил Фёрт. «Вы можете утверждать, что СПС был именно таким органом, где Россия могла играть важную роль в соответствии с Основополагающим актом, но весь наш анализ указывал на то, что это только осложнит, а не прояснит обстановку»^{835}.

Последовало самое серьезное осложнение американо-российских отношений за весь период после окончания «холодной войны». Контакт с Ельциным был восстановлен только в апреле. Общее отрицательное влияние войны на американо-российские отношения — и впервые на настроения российской общественности в отношении Америки — было ошеломляющим. В апреле 1999 года 90% российского населения считали бомбардировку НАТО ошибкой, а 65% назвали блок НАТО агрессором в этом конфликте. Пожалуй, самым тревожным было то, что война отвращала от Америки даже российскую молодежь. По данным опроса фонда «Общественное мнение», проведенного вскоре после начала войны, 67% молодежи в возрасте от 18 до 35 лет отрицательно относились к США и только 18% — положительно^{836}. Егор Гайдар заявил Тэлботту: «Ох, Строуб, если бы ты только знал, каким бедствием эта война стала здесь, в России, для тех, кто хочет для нашей страны того же, чего вы хотите»^{837}.

Действия американцев в Косово во имя вильсонианских идеалов наносили вред их же вильсонианским союзникам в России. Другой российский либерал, депутат Государственной Думы и лидер фракции «Яблоко» Алексей Арбатов назвал действия НАТО «низшей точкой американо-российских отношений за последние пять лет и в какой-то мере всего периода после окончания “холодной войны”»^{838}.

Разлад в российско-американских отношениях удивил американцев. Через два года после окончания войны сотрудник Совета национальной безопасности Эндрю Вайс утверждал: «Война в Косово спровоцировала переломный момент, которого никто не ожидал. Мы все хотели остановить Милошевича, но не осознавали, насколько чувствительно это будет. И действительно, произошедшее было гадко и далеко за пределами того, что можно было предположить»^{839}.

На протяжении 90-х годов Россия добилась успехов в строительстве демократических и рыночных институтов в собственной стране и в сближении с западными международными институтами. Однако эти перемены не повлияли на оценку российскими лидерами конфликта в Косово. Большинство русских воспринимали бомбардировки НАТО в Косово не как гуманитарную акцию, но как агрессию со стороны США и их союзников. В глазах русских американская сфера влияния расширялась на Балканы. Это определялось могуществом Америки и слабостью России.

Сразу же после начала бомбардировок необходимо было рассмотреть наихудший из сценариев развития событий: окажет ли Россия сербам военную помощь или предоставит им разведывательную информацию, что затруднит успешное ведение военных действий войсками НАТО? Доносившиеся из Москвы истерические заявления делали оба сценария вероятными. Через несколько дней после начала войны российские официальные представители заявили о своем намерении направить в Средиземноморье группу боевых кораблей. Верховный главнокомандующий НАТО генерал Весли Кларк был обеспокоен не тем, что Россия готовилась к войне, а скорее тем, что эти корабли будут передавать сербам разведывательные данные о действиях военно-воздушных сил возглавляемой США коалиции. Предвосхищая свою жесткую позицию на завершающей стадии конфликта, когда Россия направила в Косово небольшой контингент сухопутных войск, Кларк заявил в своем окружении: «Мы не позволим им войти в Адриатику или пройти через Дарданеллы, я этого не потерплю. Мы этого не допустим, если даже нам придется прибегнуть к силе, чтобы остановить их»^{840}. Еще большую опасность представляли правые радикалы в России, включая Владимира Жириновского, угрожавшие направить в Сербию российских добровольцев. Даже более умеренные российские политические деятели призывали к военным действиям. Например, популярный в народе отставной генерал Александр Лебедь, занимавший пост губернатора Красноярского края, выступал за направление в Сербию средств ПВО. В разгар конфликта Государственная Дума проголосовала за создание нового славянского триединства путем объединения Югославии с Россией и Беларусью.

Однако официальный Вашингтон был чрезвычайно обеспокоен действиями российского правительства. Гор позвонил Примакову, чтобы получить от него заверения, что Россия не будет оказывать Сербии военную помощь, но российский премьер отказался дать такие заверения. Затем Ельцин высокопарно намекнул на возможность третьей мировой войны. Американцы перевели дух, только когда российский военно-морской конвой занял свою позицию. Вспоминает Джеймс Стейнберг: «Когда они стали двигать свои суда, мы занервничали. Но реальные действия носили очень ограниченный характер, и мы хорошо поняли маневр. Они не подошли близко и не установили каналы передачи разведданных, которые могли бы приносить какую-то пользу. Пока они двигались, мы нервничали, но когда мы увидели их группировку, это нас успокоило. После этого стало ясно: им нужно было что-то сделать, чтобы спасти лицо». Как отметил обозреватель газеты «Нью-Йорк таймс» Томас Фридман, «ограничившись жаркой риторикой, Ельцин доказал, что даже полумертвый и в стельку пьяный Борис Ельцин представляет для США огромную ценность»^{841}.

В первую неделю военной кампании казалось, что все усилия по восстановлению американо-российских отношений надо отложить до окончания войны. Пока НАТО вела боевые действия, Россия не собиралась использовать форум НАТО-Россия. Однако по мере затягивания войны у Соединенных Штатов стало возникать ощущение важности начала дипломатических переговоров с Москвой — и не потому, что это могло склонить Милошевича принять условия НАТО, а скорее потому, что США необходимо было удержать в коалиции нервничающих союзников, в то время как НАТО двигалась в направлении достижения военных целей кампании.

В конце апреля на юбилейной сессии НАТО в Вашингтоне на высшем уровне по случаю 50-летней годовщины альянса союзники продемонстрировали полное единство. Они сделали четкое заявление об условиях прекращения бомбардировок. Милошевич должен «обеспечить поддающееся проверке прекращение любой военной деятельности, немедленное прекращение репрессий и насилия в Косово; вывести из Косово все свои военные, полицейские и специальные вооруженные подразделения; согласиться с размещением в Косово международных вооруженных сил; согласиться с безусловным и безопасным возвращением всех беженцев и перемещенных лиц, обеспечить беспрепятственный доступ к ним организаций гуманитарной помощи и дать убедительные гарантии своей готовности работать над созданием политической структуры урегулирования, основанной на достигнутых в Рамбуйе соглашениях». К этому НАТО добавила, что бомбардировки прекратятся только после того, как будут приняты все условия и сербы начнут выводить свои силы из Косово «четко и быстро»^{842}.

Неожиданно проявившееся единство союзников, похоже, произвело должный эффект на политиков в Москве, которые опасались, что в конечном счете будет найдено какое-то решение конфликта без России. Ельцин, приглашенный на сессию НАТО, но отказавшийся от участия в ней, в последний день сессии, в воскресенье 25 апреля, позвонил Клинтону, чтобы как-то включиться в этот процесс. В тот момент Россия все еще добивалась предоставления важной роли ООН, присутствия российских войск и даже создания сербского сектора в Косово после окончания войны^{843}.

Однако то, чего добивалась Россия, было не так важно, как сам факт звонка. Вспоминает Стейнберг: «Звонок Ельцина был большой неожиданностью, он звонил впервые после начала военной кампании. Я знал, о чем был этот звонок. Это было: “Билл, нам надо с этим кончать. Мне все равно, как мы это сделаем”». Я понимал, что мы получили как раз ту карту, которая была нам нужна. Это давало нам возможность совместить нашу дипломатическую и военную стратегию. Мы всегда хотели, чтобы русские приняли участие в решении этой проблемы. Это был первый признак того, что Ельцин и русские в целом наконец это осознали». Шеф Стейнберга, советник по национальной безопасности Сэнди Бергер к этому добавляет: «Звонок Ельцина Клинтону в момент сессии НАТО на высшем уровне был звонком весьма расстроенного человека, пытающегося перевести дух. Вы не должны этого делать. Вы должны прекратить бомбардировки. У него не было права «вето» по такому серьезному решению, но Клинтон никогда не колебался в отношении того, что нам, может быть, следовало перекинуть этого парня через плечо и оттащить его в поле»^{844}. Ельцин почувствовал, что собирается важный западный клуб, но он там не участвует. Он хотел найти вариант для своего возвращения.

Ельцин предложил поручить Гору и бывшему российскому премьеру Виктору Черномырдину найти выход из этой ситуации. Решение Ельцина привлечь Черномырдина было вызвано главным образом внутриполитическими конфликтами. Еще более важным было его стремление оттеснить премьер-министра (и бывшего министра иностранных дел) Примакова, поскольку он его презирал. Союзники Примакова в Государственной Думе вели подготовку процесса импичмента президента, и многие считали Примакова сильным кандидатом оппозиции на президентских выборах 2000 года[165]. С точки зрения Вашингтона, выбор кандидатуры Черномырдина был великолепным — его воспринимали как человека, не зависящего от бюрократии и подчиняющегося только Ельцину. У него также был шестилетний опыт непосредственной работы с Гором. Клинтон согласился с восстановлением канала Гора-Черномырдина^{845}.

Ельцин рассказал Клинтону, что военные оказывают на него большое давление, и пока ему удается держаться, но он хотел бы, чтобы НАТО приняла последние предложения Милошевича и прекратила бомбардировку. Клинтон повторил ему условия НАТО, которые должны быть соблюдены для прекращения бомбардировки, и отклонил предложение Ельцина о приостановлении ударов с воздуха. Ельцин ответил: «Вы знаете, что такое Россия! Вы знаете, чем она располагает! Не толкайте на это Россию!»^{846}.

Клинтон согласился незамедлительно направить в Россию Тэлботта для согласования с Черномырдиным плана работы. Затем Гор позвонил Черномырдину и предложил встретиться в Вашингтоне в начале мая.

Новый российский посланец был непреклонен в своей убежденности, что прекращение войны возможно лишь в том случае, если в Косово останется какой-то контингент сербских сил^{847}.

Рождение тройки

В следующее воскресенье Ельцин снова позвонил Клинтону, чтобы сообщить, что он хочет направить в Вашингтон Черномырдина. Прибывший на следующий день Черномырдин имел полуторачасовую беседу с Клинтоном и Гором. Черномырдин передал послание Ельцина, и Клинтон снова разъяснил условия НАТО. На встрече в Белом доме и позже в разговоре с Гором Черномырдин попросил назначить какую-то «международную фигуру», с которой он мог бы работать, поскольку Россия не может оказаться в положении стороны, «принимающей капитуляцию Милошевича»^{848}.

После этой встречи Тэлботт предложил Сэнди Бергеру доверить эту миссию бывшему президенту Финляндии Марти Ахтисаари. Кандидатура Ахтисаари имела несколько явных преимуществ. Как финн он хорошо знал русских; как бывший президент не входившей в НАТО страны он не был связан с бомбардировками, а поскольку Финляндии предстояло принять на себя председательство в ЕС, Ахтисаари представлял западную организацию, которая была более приемлема для России, чем НАТО. Наконец, Ахтисаари обладал солидным опытом в области разрешения конфликтов и проведения миротворческих операций^{849}.

Для Тэлботта дополнительным преимуществом было то, что пост посла США в Финляндии занимал его бывший административный помощник Эрик Эделман. В период работы сессии НАТО Эделман оказался в Вашингтоне, и Ахтисаари сказал ему, что не собирается выставлять свою кандидатуру на новых президентских выборах, что повышало вероятность того, что он сможет принять на себя роль международного посредника на заключительном этапе урегулирования в Косово^{850}.

Госсекретарь Мадлен Олбрайт согласилась, что Ахтисаари надо сделать такое предложение, и на следующий день в ходе встречи с Черномырдиным она сказала ему об этом. Черномырдин немедленно согласился. Участники с американской стороны и Ахтисаари придерживаются единого мнения, что русские просчитались, приняв Финляндию за нейтральную страну. Финны не были членами НАТО, но они входили в Европейское сообщество, а условия ЕС были почти идентичны условиям НАТО^{851}.

5 мая Тэлботт позвонил Ахтисаари и объяснил ему, как была предложена его кандидатура и какова была предполагаемая задача его миссии. По словам Ахтисаари, Тэлботт сообщил, что он «не питает особых надежд на успех этой затеи, но ее, тем не менее, стоит попытаться осуществить в интересах американо-российских отношений». Цель заключалась в том, чтобы помочь войне, создавая у сторонников дипломатического решения конфликта впечатление о том, что идет поиск дипломатических альтернатив^{852}.

Тем временем Гор написал Черномырдину и разъяснил ему позицию НАТО по двум ключевым вопросам: «Полный вывод сербских сил из Косово и ключевая роль НАТО в составе миротворческих сил — предпочтительно на базе резолюции Совета Безопасности ООН — для нас абсолютно незыблемы. Провал не пойдет никому на пользу, кроме Милошевича. На самом деле это будет невыгодно даже ему. В долгосрочном плане продолжение военного конфликта еще больше затруднит международному сообществу сохранение единства Югославии в силу растущей радикализации албанцев в Косово»^{853}.

Россия пока еще не соглашалась. Московские деятели не хотели принуждать все сербские силы покинуть Косово, они добивались возможности патрулирования мест расположения некоторых сербских святынь силами сербского контингента. Позиция НАТО заключалась в том, что все силы сербов должны быть выведены,, и только после того, как НАТО закрепит свои позиции, некоторый контингент сербов может быть допущен в Косово. Как только Милошевич заявил, что согласен с общими принципами урегулирования, русские призвали сделать перерыв в бомбардировках, не требуя от него полного признания формулировок НАТО и предоставления четкого графика вывода сербских сил. И наконец, США использовали формулировку «ключевая роль НАТО», имея в виду единое командование НАТО для последующей миротворческой операции, в то время как Россия требовала свой собственный сектор. 6 мая Черномырдин позвонил Ахтисаари и сообщил, что, по его мнению, соглашение возможно, если НАТО примет оговорки Милошевича. Российский представитель подчеркнул, что роль ООН является решающей, так же как и прекращение бомбардировок НАТО^{854}.

12 мая Тэлботт вылетел в Москву для встречи с Черномырдиным. В то время когда Тэлботт находился в Москве, Ельцин уволил Примакова и предложил на его место кандидатуру Сергея Степашина, которую Государственная Дума в конце концов одобрила. И хотя Степашин был настроен явно более прозападно, чем его предшественник, Тэлботт не мог понять, кто же в тот момент говорил от имени правительства^{855}. Пост министра иностранных дел занял протеже Примакова Игорь Иванов, и многие думали, что он будет уволен, но он продолжал работать. А что эта перестановка означала для Черномырдина, который был выдвинут главным образом как противовес Примакову? С уходом Примакова понадобятся ли его услуги? Эта внутренняя сумятица наводила на мысль, что Россия не сможет играть важную роль на дипломатическом поприще.

13 мая тройка в составе Тэлботта, Черномырдина и Ахтисаари провела в Хельсинки свою первую встречу для выработки общей стратегии завершения конфликта. К этому времени Ахтисаари получил официальный статус посла ЕС по урегулированию конфликта в Югославии, и, таким образом, он одновременно выступал в двух ипостасях: как президент Финляндии и как посол ЕС.

Посол США в Финляндии Эрик Эделман вспоминает, насколько авторитетно для русских прозвучал голос Ахтисаари, от которого они ждали более сочувственной позиции в отношении своего предложения о проведении операции под эгидой ООН. Но Ахтисаари заявил, что он хорошо знает ООН и поэтому никогда не согласится на миротворческую операцию под ее эгидой. «НАТО должна играть ключевую роль при единой системе командования — это позиция ЕС, это моя позиция как президента Финляндии. Я не собираюсь подвергать финских солдат риску в Косово, если они не будут находиться под единым командованием НАТО»^{856}.

По словам Ахтисаари (подтвержденным Эделманом и Тэлботтом), Черномырдин был готов признать неизбежность этой формулы. «Россия согласна с боснийской моделью международных сил под объединенным командованием, — заявил Черномырдин. — Но нам все еще предстоит определить масштабы участия НАТО». Он все еще продолжал настаивать, что «проблема вывода всех сербских сил требует обсуждения», но в то же время к концу переговоров был склонен принять формулировку Запада. Однако утром, после консультаций со своей командой и, предположительно, с Москвой он снова выдвинул возражения против требования вывода всех сербских войск и против концепции ключевой роли НАТО в международных силах, пока, наконец, тройка не пришла к выводу, что ей нечего предложить Милошевичу^{857}.

В Хельсинки Тэлботт и Ахтисаари добивались от Черномырдина письменного соглашения, которое финны и русские могли бы взять с собой в Белград на встречу с Милошевичем. Позвонив в Москву, Черномырдин заявил, что отклоняет ультиматум, и отправился в Белград для переговоров с Милошевичем^{858}.

Спустя неделю, 20 мая, Тэлботт и Ахтисаари прибыли в Москву, чтобы узнать от Черномырдина о результатах его встречи с Милошевичем. Черномырдин сообщил, что Милошевич согласился с присутствием НАТО в Косово, но не с идеей командования НАТО. Тэлботт добивался, чтобы Черномырдин публично заявил, что миротворческие силы должны возглавляться НАТО, и Черномырдин согласился повторить то, что он сказал за два дня до этого в Хельсинки, — о «ключевой роли» НАТО. Но когда Тэлботт встретился с министром иностранных дел Ивановым, российский дипломат дезавуировал заявление Черномырдина. Тэлботт снова встретился с Черномырдиным, но у того уже появилась новая позиция: НАТО может играть ключевую роль, но командование должно осуществляться от имени тройки, состоящей из России, НАТО и какой-то нейтральной страны, и это командование должно подчиняться ООН^{859}.

Таким образом, первоначальное препятствие оставалось. Потребуется ли полный вывод сербских сил и будет ли миротворческий контингент под единым командованием НАТО? Единственным достижением пока было то, что Ахтисаари удалось убедить Черномырдина, что они оба могут поехать в Белград лишь с одним документом, в котором будут согласованные условия для Милошевича. Не могло быть и речи о каком-то отдельном российском документе (по крайней мере о таком, который знал бы Запад)^{860}.

27 мая Черномырдин снова отправился в Белград для встречи с Милошевичем и сообщил сербскому лидеру, что если он откажется принять условия НАТО, то ему придется иметь дело с сухопутными силами блока, и Россия не сможет помешать их развертыванию. Милошевич, похоже, готов был уступить. Не отвергая вмешательства НАТО в принципе, он требовал, чтобы миротворческий контингент (он был назван КФОР) был сформирован из представителей стран НАТО, не участвовавших в бомбардировках. Должно быть исключено размещение сил НАТО на севере Косово, а силы, не входящие в НАТО, должны находиться под командованием ООН^{861}.

К концу мая США имели одно колоссальное преимущество. 18-20 июня в Кельне должна была состояться очередная встреча «восьмерки». Ельцин затратил слишком много усилий для вхождения в этот клуб, чтобы сорвать его встречу отказом России согласиться с другими участниками по Косово, а именно поэтому Клинтон и пошел на преобразование «семерки» в «восьмерку». И дело было не в том, что Россия действительно была полноправным членом «восьмерки», просто нужно было дать ей возможность почувствовать свою важность и принадлежность к Западу. Этот форум был для Ельцина гораздо важнее, чем Совместный постоянный совет (СПС), поскольку на встрече «восьмерки» Ельцин мог появиться как один из ведущих мировых лидеров, в то время как СПС включал все страны НАТО, большие и малые^{862}. Не могло быть и речи о его новом выступлении на тему «холодного мира», как это произошло в 1994 году на встрече СБСЕ в Будапеште. Для успеха встречи «восьмерки» Черномырдину необходимо было договориться с Тэлботтом и Ахтисаари. 31 мая премьер-министр Степашин позвонил Клинтону (из Кремля дали понять, что Ельцин «занемог») и сообщил, что Россия хочет прийти к соглашению до встречи в Кельне. Финал приближался^{863}.

Принятие капитуляции

1 июня Тэлботт и Ахтисаари снова встретились с Черномырдиным в Петерсбергском замке в окрестностях Бонна. Тройка снова долго обсуждала вопрос о том, могут ли сербы сохранить в Косово свой небольшой контингент как символ суверенитета над этой территорией или же сначала следует вывести все войска, а затем возвратить какую-то их часть, но делегация США настойчиво добивалась включения в документ требования о выводе «всех» войск. Дискуссия продолжалась до 4 часов утра, после чего делегации договорились встретиться еще раз за завтраком, на котором русские представили свой текст соглашения. На удивление слово «всех» было как раз там, где этого добивались американцы^{864}.

И все же разногласия оставались. Русские согласились со словом «всех», но они все еще спорили о деталях того, «как», «когда» и «сколько» сербов смогут вернуться в Косово. Окончательная договоренность по этому вопросу должна быть отражена позже в рамках военно-технического соглашения. А тем временем в Москве российские военные давали понять, что они не собираются участвовать в косовской операции под командованием НАТО, как это имело место в Боснии^{865}.

Однако Главнокомандующий вооруженными силами НАТО генерал Весли Кларк был обеспокоен тем, как была сформулирована роль НАТО. В документе имелась ссылка на «существенное участие НАТО», а также на объединенное командование и управление операцией. В сноске к документу разъяснялось, что «существенное участие НАТО» означает «ключевую роль НАТО». Рассмотрение вопроса об участии России откладывалось на более поздний период, поскольку участники переговоров решили, что этот вопрос должен решаться Россией и НАТО, а не Милошевичем. Тэлботт предложил отразить вопрос о командовании силами КФОР также в сноске, поскольку решение этого вопроса не было связано с прекращением бомбардировок. Однако, по мнению Кларка, все это в целом было гораздо скромнее того, что предусматривалось Дэйтонскими соглашениями по Боснии^{866}.

Держа в руках русский текст, в котором содержалось слово «всех», Черномырдин спросил Тэлботта: «Если Милошевич примет все эти условия, можете ли Вы гарантировать мне немедленное прекращение бомбардировок?» И Тэлботт ответил: «Да, после того как мы убедимся, что он выполняет эти условия». В этот момент начальник Управления международного сотрудничества российского Генерального штаба генерал-полковник Леонид Ивашов заявил, что он отказывается иметь что-либо общее с упомянутым документом^{867}. Фактически российские военные заявили, что они расходятся с гражданскими властями в этом вопросе, что было тревожным предзнаменованием.

Большинство, если не все члены американской команды, считало, что шансы Ахтисаари и Черномырдина получить согласие Милошевича с текстом соглашения были невелики. Ахтисаари вспоминает: «Я разделял эти сомнения, и я предупреждал Строуба, что моих и его усилий может оказаться недостаточно: “Ты должен подключить к этому более высокие эшелоны администрации: Мадлен Олбрайт, вице-президента или поднять этот вопрос еще выше, потому что на месте Милошевича я бы добивался именно этого”. Но, к нашему общему удивлению, они согласились»^{868}.

Странные трюки?

Когда Ахтисаари, сидя рядом с Черномырдиным, сохранявшим бесстрастное выражение лица, зачитывал выработанные тройкой условия, Милошевичу неоткуда было ждать помощи. Если к этому добавить упорные разговоры о направлении в зону боевых действий американских сухопутных войск, то у Милошевича было вполне достаточно оснований для капитуляции. Но если вспомнить последовавший за этим бросок русских в аэропорт Приштины, то возникает предположение, что русские могли заранее уведомить Милошевича относительно создания контролируемого русскими сектора на севере Косово.

Милошевич в принципе согласился с условиями НАТО, но последовавшие за этим военно-технические переговоры быстро зашли в тупик. Кларк нервничал из-за позиции США. Он считал, что России нельзя давать самостоятельный сектор, поскольку в этом случае НАТО не сможет контролировать происходящее на этой территории. Однако Председатель Объединенного комитета начальников штабов Хью Шелтон и министр обороны США Уильям Коэн думали иначе и 3 июня запросили мнение Кларка относительно возможности создания русского сектора. Когда Кларк выразил свое несогласие, Коэн сказал, что в Вашингтоне рассмотрят его «рекомендацию». Затем Шелтон спросил Кларка, сколько создано секторов. И когда Кларк ответил, что секторов пять, Шелтон сказал, что НАТО нужно лишь три или четыре. Позже на совещании Североатлантического совета, которое проводили Тэлботт и его военный эксперт генерал-лейтенант Роберт Фогелсонг («Док»), первый заявил, что он не может подтвердить, что Милошевич согласился со всеми принципами, и что все понимают роль НАТО^{869}.

Кларка беспокоило то, что его шефы могут согласиться с идеей российского сектора. Когда военная операция НАТО завершилась, вопрос о России все еще не был решен. Клинтон позвонил Кларку, чтобы поздравить его, но Кларк заявил президенту, что вопрос о возможности создания российского сектора все еще остается одним из факторов послевоенной обстановки. «По его реакции я почувствовал, что для него этот вопрос все еще открыт», — вспоминал Кларк. Потом ему звонили американские переговорщики из Москвы, сообщившие, что русские все еще хотели бы иметь собственный сектор и, может быть, НАТО стоит подумать о выделении им небольшого участка»^{870}.

Ранее Тэлботт заявил своим представителям в Москве, которые вели переговоры по военно-техническим вопросам, что русские должны понять: поезд КФОР уже отошел от станции, и русские, если они не хотят полностью отстать от него, должны пойти на сотрудничество. А 10 июня уже генерал Ивашов заявил, что Россия решила «ехать в своем собственном поезде»^{871}. То, что последовало за этим, было отчасти комедией, отчасти трагедией и потенциальной катастрофой.

Безумный бросок в Приштину

10 июня Тэлботт откупорил бутылку шампанского, чтобы отметить с Черномырдиным успешное завершение войны. Однако во время его пребывания в Москве стали поступать сообщения, что небольшой контингент российских войск в Боснии был поднят по тревоге для возможной передислокации, а телекомпания Си-Эн-Эн показала, как на российские бронетранспортеры наносятся опознавательные знаки КФОР. (По условиям соглашения о стабилизационных силах, которые были преемниками сил по контролю за выполнением Дейтонских соглашений, предусматривалось, что любое перемещение войск из Боснии могло проводиться только после заблаговременного уведомления за четыре месяца.) Пока Тэлботт разговаривал с Черномырдиным, другие члены американской команды работали с российскими военными. Помощник Тэлботта Джон Басе вспоминает: «Дискуссия проходила в каком-то черно-белом режиме. Строубу говорили о едином командовании, об отсутствии каких-либо проблем, все шло прекрасно. Мы же слышали: “Не думайте, что вы можете приехать сюда и диктовать нам условия, у нас есть другие пути обеспечения собственных интересов”. Мы сообщали об этом Строубу, а он слышал от Черномырдина, Иванова и даже от Путина (в то время директора ФСБ), что военные не разделяют официальную точку зрения правительства, и их поставят на место. Но оказалось, что это был не тот случай»^{872}.

Получив заверения от Черномырдина, Иванова и Путина, Тэлботт со своей командой покинул Москву. Пока его самолет находился в воздухе, 200 российских солдат вошли в Сербию, направляясь к Косово. Один из членов делегации Тэлботта позвонил в Ситуационную комнату Белого дома, чтобы сообщить о полученных американцами заверениях, но вскоре, узнав, что происходит, ринулся в носовой салон самолета, чтобы пригласить к телефону Тэлботта. К разговору подключались все новые и новые крупные американские деятели. Наконец Бергер приказал Тэлботту развернуть самолет и возвращаться в Москву. Вспоминает Джон Басе: «Когда мы развернулись, чтобы возвратиться в Москву, у меня было такое ощущение, что вся политическая конструкцию просто испарилась и мы оказались в неизвестности. Оставались две возможности: русские просто вели двойную игру, и ситуация в Косово могла взорваться. Но больше всего нас беспокоило то, что военные могли действовать без контроля со стороны гражданских властей. Это была пугающая перспектива»^{873}.

По возвращении в Москву у Тэлботта и его команды было достаточно оснований для вывода, что российские военные вышли из-под контроля. У американцев сложилось впечатление, что ни министр иностранных дел Иванов, ни министр обороны Игорь Сергеев не имели реального представления о происходившем^{874}.

К сожалению для офицеров, руководивших российской военной операцией, соотношение сил в этой части мира изменилось. Переброска воздухом подкреплений, как это планировалось Москвой, требовала получения разрешения на использование воздушного пространства Венгрии, Болгарии и Румынии, но эти страны больше не являлись членами Варшавского договора. Соединенные Штаты приложили немало усилий для того, чтобы эти страны отказали России в использовании их воздушного пространства, и они к этому прислушались. Венгрия была новым союзником США по НАТО, а Болгария и Румыния понимали, что их перспективы вступления в НАТО зависели от того, насколько они будут поддерживать НАТО, и в первую очередь США, в этом кризисе. И все же ситуация была серьезной; Тэлботт заявил русским, что их требование воздушного коридора «создало возможные предпосылки для настоящей конфронтации», особенно с учетом появившихся сообщений о том, что в ответ на просьбу России Румыния подняла в воздух истребительную авиацию^{875}.

Если бы на месте командующего группировкой сухопутных сил НАТО оказался не британский трехзвездный генерал Майкл Джексон, который не хотел делать всего того, чего добивался от него Кларк, дело могло дойти до подлинной конфронтации. Кларк связался с генеральным секретарем НАТО Хавьером Соланой, который сказал, что боевой приказ НАТО дает ему, Кларку, полномочия в кратчайший срок направить в аэропорт свой контингент. В Вашингтоне заместитель Председателя Объединенного комитета начальников штабов Джозеф Ралстон согласился с тем, что Кларк может послать «небольшой контингент, но это не должно быть военное противостояние. Нужно объяснить, что все делается для целей координации и сбора информации»^{876}.

Однако Солана и Ралстон согласились разрешить Кларку использовать вертолеты «Апач» для блокирования взлетно-посадочных полос в Приштине. Однако Джексон с этим был не согласен. Кларк так описывает их разговор:

Джексон: Сэр, я больше не принимаю приказов из Вашингтона.

Кларк: Майк, это приказы не из Вашингтона, их отдаю я.

Джексон: По какому праву?

Кларк: По праву Главнокомандующего союзными силами в Европе.

Джексон: У Вас нет таких полномочий.

Кларк: У меня есть такие полномочия. Меня поддерживает генеральный секретарь.

Джексон: Сэр, я не собираюсь ради Вас начинать третью мировую войну…

Кларк: Майк, я не прошу тебя начинать третью мировую войну. Я прошу заблокировать взлетно-посадочные полосы, чтобы нам не пришлось столкнуться с проблемой, которая может вызвать кризис… Это не должно превращаться в конфронтацию… У тебя будет позиция… И они должны будут считаться с тобой.

Джексон: Сэр, я трехзвездный генерал, Вы не можете отдавать мне подобные приказы… У меня есть свое мнение.

Кларк: Майк, я четырехзвездный генерал, и я могу говорить тебе такие вещи^{877}.

Кларк поясняет: «Я оценивал обстановку в стратегических терминах. Это могло стать поворотным моментом в судьбе НАТО. Сумеем или не сумеем мы проводить свои собственные миротворческие операции? Будет ли Россия играть в этих операциях равную роль с НАТО? Будет ли Россия добиваться своих целей хитростью и обманом или путем переговоров и компромиссов? Сможем ли мы провести эффективную операцию или же это будет еще одна слабая попытка в духе сил ООН?»^{878}.

В конце концов, Джексон одержал верх. Британские силы перекрыли все дороги, ведущие к аэродрому и от него, и Джексон написал письмо, в котором однозначно заявлял, что НАТО не признает их, русских, претензии на контроль аэродрома. Без подкрепления Россия в любом случае не сможет контролировать этот аэродром. К тому же русские будут вынуждены просить у англичан воду и продовольствие^{879}.

В этот напряженный период Ельцин часто общался с Клинтоном по телефону. В одном из таких разговоров Ельцин сказал Клинтону, что просто должен был сделать то, что сделал, и уверен, что Клинтон его простит. Наконец, 14 июня после высокопарных и невразумительных высказываний Ельцина один из помощников Клинтона передал тому записку, которая якобы отражала то, что два лидера пришли к соглашению. Клинтон сказал Ельцину, что согласен с ним, и затем озвучил три момента, о которых они договорились: вопрос о Приштине будет решаться на тех же принципах, что применялись в Боснии; долгосрочная дислокация войск будет определяться также на принципах Боснии; министр обороны Уильям Коэн и Игорь Сергеев могут согласовать детали на встрече в Хельсинки. Ельцин с этим согласился^{880}.

В июне на встрече «восьмерки» в Кёльне Ельцин обратился к Клинтону. «Наши отношения были на грани краха. Если бы Вы и я не поддерживали контакт и не действовали честно и открыто, то они могли бы пойти под откос… Была пара моментов, когда мы четко дали понять друг другу, что наша дружба была на грани. Но даже в самые трудные моменты мы спрашивали себя: должны ли мы продолжать работать вместе? И всегда отвечали — да! Мы можем решить эту проблему так или иначе. И всегда приходили к согласию по любому вопросу. Почему мы это делали? Потому что все зависит от наших двух могучих стран — вот почему»^{881}.

Выступая в печати в июне 1999 года, министр иностранных дел Игорь Иванов также подчеркнул важность встречи в Кёльне и личных отношений между Клинтоном и Ельциным. «Последние месяцы были не самыми простыми в отношениях между Россией и США. Однако, принимая во внимание созданный за последние годы запас прочности, о чем свидетельствует последняя встреча Бориса Николаевича Ельцина и Клинтона в Кёльне, мы можем твердо рассчитывать на преодоление имеющихся проблем»^{882}. У Клинтона должно было сложиться убеждение, что проведение встречи «восьмерки» было его самым удачным ходом.

В Кёльне Клинтон не скупился на похвалы в адрес Ельцина за его помощь в окончании войны. Он говорил своим сотрудникам, что хочет, чтобы Ельцин «получил все, чего он заслуживает, и еще больше, что Ельцин может переписать историю так, как ему нравится». На вопрос прессы, доверяет ли он своему партнеру, Клинтон так высказался о своем человеке в Москве: «Я только могу сказать вам следующее: каждый раз, когда мне удавалось договориться с Борисом Ельциным, он держал слово»^{883}.

Долгосрочный эффект

Когда американцы вспоминают Косово, они прежде всего думают о готовности НАТО в первый раз за свою историю начать войну не для того, чтобы защитить страну — члена альянса, но чтобы прекратить проводимую Милошевичем кампанию геноцида албанцев в Косово. Некоторые также указывают на допущенные обеими сторонами просчеты в период нарастания угрозы войны, а также после начала бомбардировок.

Но Косово также оказало важное влияние на американо-российские отношения. Не достигла своей цели попытка НАТО убедить Москву в том, что альянс уже не является военной организацией, ставящей своей задачей защиту от нападения со стороны России, но политической организацией, стремящейся учесть интересы России. Любое замечание о том, что Совместный постоянный совет может работать в условиях серьезного европейского кризиса, казалось русским абсурдным. Московская внешнеполитическая элита — либералы, коммунисты и националисты отвергали вильсонианское объяснение действий НАТО и рассматривали кампанию бомбардировок в реалистическом свете, то есть в свете выигрыша Соединенных Штатов и поражения России^{884}. В то же время в Вашингтоне оставались серьезные подозрения, что российские лидеры не разделяли ценности, поддерживаемые Западом. Ельцин и его команда могли испытывать раздражение в связи с поведением Милошевича и в частном порядке признавать правомерность действий НАТО, но официально они были не на стороне жертв этнических чисток. Эта публичная позиция находила отклик у большинства русских, которые выражали явное недовольство кампанией НАТО[166].

Остаются также некоторые сомнения относительно истинных намерений и действий России в конце войны. Президент Ахтисаари, уверенный, что дипломатия потерпит крах, много говорил с российскими представителями о том, что произошло в действительности. Он убежден — Милошевич капитулировал потому, что «руководством Югославии достигнута договоренность с российскими военными и разведывательными службами, что Россия возьмет под свой контроль Приштину и северную часть Косово, образовав там свой собственный сектор. Если в предстоящие два-три года обстановка будет развиваться так, что албанцы провозгласят свою независимость, то Сербия благодаря российским войскам сумеет сохранить значительную часть этого сектора и заселить его исключительно сербами»^{885}.

Если бы русским удалось воздушным путем перебросить подкрепление, они смогли бы сохранить для сербов часть Косово, создав тем самым хаос в системе командования и управления НАТО. Однако они не ожидали встретить неповиновение со стороны своих бывших союзников по Варшавскому договору, которые теперь были членами НАТО или стремились присоединиться к альянсу, и в силу этих причин план русских потерпел крах. Теория Ахтисаари представляется вполне правдоподобной (хотя и не доказанной). Однако, учитывая последовавшие события, его аргумент звучит предупреждением для тех, кто предлагает НАТО теснее сотрудничать с русскими военными в плане противодействия общим угрозам. Косово стало причиной того, что СПС как форум для консультаций и принятия совместных решений не состоялся, и в 2002 году НАТО и Россия решили заменить его. Косово осталось принципиально важным напоминанием для всех о том, что отказ в предоставлении России права «вето» позволил НАТО сохранить за собой возможность действовать в случае необходимости.

И наконец, Косово поставило вопрос о способности Кремля справляться с очевидными проявлениями слабости России. Действия Ельцина в обстановке кризиса в Косово показали, что он больше не в состоянии полностью контролировать внешнюю и военную политику своей страны. Любопытно, что в своем Послании о положении страны в апреле 1999 года он заявил, что «предотвращение раскола и разногласий в стране… является нашей задачей номер один» в области внешней политики^{886}.^{887}

Характерными явлениями 90-х годов были пустые угрозы Ельцина по поводу того, что ему не нравилось в американской политике, но в конце концов он всегда с ней соглашался. Мы спрашивали официальных американских деятелей, считают ли они, что подобная модель может повториться в марте 1999 года и война может стать слишком большим испытанием для американо-российских отношений. Леон Фёрт на это ответил: «Нас беспокоил вопрос, накапливается ли политическое недовольство. Модель поведения русских, когда они сначала угрожают, а потом соглашаются, справедлива лишь до тех пор, пока вы считаете, что подобный опыт не оставляет осадка. Но если они упорно отравляют атмосферу, то очередной инцидент может создать критическую массу. Мы не можем быть в этом уверены»^{888}.

В каком-то смысле события имели кумулятивный эффект. После экономического шока августа 1998 года бомбардировки НАТО стали еще одним гвоздем в крышке гроба американо-советских отношений в конце 90-х годов. После событий в Косово российские политики стали расхваливать преимущества российско-китайского союза, направленного против США[167]. В 2001 году между двумя азиатскими гигантами был подписан 20-летний договор о дружбе. В кругах московской элиты ориентация на США вышла из моды, и теперь послышались высказывания против Соединенных Штатов^{889}. Первые экономические преобразования, похоже, не давали результатов, и связи России с Западом ослабевали. А затем всего через несколько месяцев после Косово, осенью 1999 года, последовал третий удар, когда российское правительство возобновило военные действия против сепаратистов в Чечне и как результат — ограничение свободы печати в стране.