Цель вижу, атакую!

Вторник

Трон был пуст. Король находился в пути. Но придворные готовились встретить его в любую минуту. Удостоились этой чести только избранные, самые важные и нужные. Они чинно сидели в маленьком и светлом тронном зале и, изредка перебрасываясь словами, преданно и зорко поглядывали на вход, откуда должен был показаться их повелитель…

Виктор улыбнулся — сравнение показалось ему забавным. Уж очень торжественно выглядело кресло руководителя полетов. К нему никто не подходил и не прикасался. Ну, трон, ни дать ни взять… А в число придворных он включил очкастого синоптика, колдовавшего над испещренной изобарами картой погоды, деловитого штурмана в кожаной куртке, мечтательно-задумчивого планшетиста и солдата-хронометриста, важного и сосредоточенного, как летописец.

Комната, где они восседали, даже в этот пасмурный день была светлой. Широкие, во всю стену, окна, щедро пропускали каждый пробившийся сквозь облака солнечный лучик. Это помещение занимало второй этаж стартового командного пункта, выкрашенного, как шахматная доска, черно-белыми клетками. Они резко выделялись на сером фоне летного поля и были видны издалека. При посадке в ясную погоду пилот всегда успевал схватить взглядом этот шахматный домик. В воздухе Додонову приходилось принимать команды с СКП, докладывать о том, как протекает полет. Внутри стартового командного пункта Виктор бывал редко и всегда недолго. А вот сегодня он мог вдосталь налюбоваться «тронным залом»…

Ни свет ни заря Виктора разбудил посыльный. Он передал приказание начальника штаба: лейтенант Додонов назначается дежурным по полетам. Это было вопреки правилам: состав наряда обычно определяется заранее и отдается в приказе по части за сутки до полетов. Неожиданное назначение показалось обидным. «Ясно, заменили: кого-нибудь послали на полеты, а Додонова, как находящегося не у дел, воткнули дежурить».

Однако он побежал к штабу и, получив признак власти — красную нарукавную повязку, прибыл на стартовый КП и забрался наверх.

Додонов не отказал себе в удовольствии поиронизировать, сравнив кресло руководителя полетов с троном, а самого его — с королем.

Но долго наблюдать и размышлять не пришлось. К стартовому КП подкатил газик, и из пего выпрыгнул полковник. Шагая через ступеньку, поднялся на второй этаж. На ходу кивнул головой Додонову.

Николаев сбросил кожанку, шлемофон, подшлемник. Взглянув, как в зеркало, в стекло, лежащее на столике, вынул расческу, тщательно причесал на ровный пробор свои негустые с легкой проседью волосы. Покойно устроился в кресле и огляделся, В руках у него оказался переносный микрофон.

— Синоптик, — сказал он строго.

Слушая доклад синоптика, полковник хмурился. Он только что летал на разведку погоды, сам прощупал воздушную обстановку и был не во всем согласен с оценкой синоптика. Полковник внес поправки, резко отвернулся к штурману. Суховато с ним поговорил.

«Король» был сердит.

Дальше наблюдать Виктору не удалось. Николаев внезапно повернулся к нему:

— Дежурный, на полосе нет порядка! Какие тут полеты! — Николаев негодующим жестом указал на дальний край бетонки. Виктор проследил за ним взглядом. Ну и ну. У самой посадочной зоны на травке мирно паслось стадо коров.

— Какая эго работа! — зарычал командир полка. — Сколько раз говорил, чтобы не давали пасти скот у аэродрома. Дежурный, гони их в мою голову…

Виктор выскочил на взлетно-посадочную полосу, прыгнул в «газик» командира и помчался на дальний край бетонки. Вот они, близко — бурые, белые, рыжие… Смачно жуют не тронутую косой траву. И пастуха не видно.

«Вот тебе и покоритель сияющих просторов, воздушный боец, — с горечью подумал Додонов. — Повоюй-ка ты, Витенька, с буренками».

С минуту он глядел, как коровы, помахивая хвостами, разгуливали у самой кромки бетона. Коренной горожанин, он вконец растерялся. Как их, проклятых, гнать-то? Бегать что ли за каждой, так сказать, подойти индивидуально? Или заорать на них диким голосом?

Техники и механики, стоящие поодаль, заметили его растерянность.

— Ха-ха-ха, кнута нет|

— Айда пастушок!

— Эй, друг, сметки не хватает. А сигнальные ракеты на что?

Впопыхах — ведь проклятущее стадо действительно задерживает начало полетов — он вбежал в домик посадочной зоны, схватил ракетницу и выпалил из нее. Вжик — сорвался зеленый огненный всплеск и пролетел над головами буренок. У них реакция замедленная. Закрутились, затоптались. Наконец-то, переваливаясь, отступили к лесу… Откуда-то появился запыхавшийся пастух и угнал нарушительниц летной дисциплины.

Додонов и минуты не побыл на СКП, как командир снова погнал его, теперь — на инженерно-командный пункт.

— Проверь, готова ли «тройка».

Можно ведь и по радио запросить, но полковник предпочитает личное общение: лучший вид связи.

Во второй зоне в очередь на заправку горючим и воздухом выстроились самолеты. Они стояли гуськом, один за другим, у каждого возился механик с заправочным пистолетом в руках, В кабинах машин сидели летчики: некогда вылезать — скоро на старт.

— Как «тройка»?

— Твоими молитвами.

— Давайте побыстрей, я помогу.

— Это дело. А то иной раз ваш брат у самолета похаживает да перчатками по голенищу похлопывает.

Галстук давил шею, на спине между лопатками струился пот, когда Виктор вновь добрался до шахматного домика.

Полковник, расправив плечи, сидел в своем вращающемся кресле и смотрел на старт, где стоял в готовности истребитель. Ровное рычание оглашало окрестности. За самолетом струилось красноватое колеблющееся марево.

— Вам взлет разрешаю, — мягко произнес полковник.

Истребитель промчался по бетонке и взмыл в воздух. Полковник проводил его взглядом до тех пор, пока тот не скрылся в густом месиве облаков.

Он был красив в эту минуту, неуклюжий Иван Алексеевич. Брови величественно приподнялись, глаза заблестели. Микрофон он держал в руке властно, как скипетр.

Истребители стартовали через каждые пять-семь минут. Поднявшись в воздух, летчики докладывали по радио, что заняли свой эшелон, сообщали высоту, скорость, Это много раз проделывал и Додонов. Каждый разговор с руководителем занимал несколько секунд и, быть может, поэтому не западал в память. Сейчас же, выслушав десятки таких переговоров «воздух — земля», Виктор невольно отметил и речь Николаева, и его манеру держаться.

Он только что слышал хрипловатый, ворчливый голос Ивана Алексеевича. Обращаясь к синоптику, штурману, хронометристу, он делал им замечания, переспрашивал, нахмурив свои разномастные брови. Но вот он произносил фразу в микрофон — и тон его, лицо преображались. Брови поднимались, морщины разглаживались, а речь звучала ласково, певуче. Как в сказке, когда кузнец ловко перековывал голоса — злые становились добрыми.

Особенно мягко говорил полковник, когда руководил посадкой истребителя.

— Выпусти закрылочки, — напоминал он пилоту.

— Колесики, колесики не забудь, — говорил он другому летчику, употребляя «гражданское» словечко: колеса вместо шасси. Потом он и к тем, кто работал на СКП, обращался все ласковей и веселей, иногда озорничал, коверкал слова:

— Сколько у нас еропланов в воздухе? — спросил он солдата-хронометриста, отмечавшего в тетради все взлеты и посадки.

— И чего это на стоянке самолеты стоят зигзугом, — сказал, повернувшись к Додонову, — наведите порядочек.

И чем мягче он говорил, тем больше росла его власть, тем охотнее выполнялись его указания. Постепенно вокруг него образовалась атмосфера дружной и чуткой готовности. Достаточно слова, взгляда, чтобы понять, помчаться, немедленно и точно выполнить приказание. Вскоре Виктор почувствовал, что и его захлестнула эта веселая волна.

Услышав, что самолеты стоят «зигзугом», Виктор бросился на стоянку. Он вызвал тягач и шутливо, не обидно накричав на техников, заставил их выровнять самолеты. Потом вспомнил, что время привезти стартовый завтрак, и позвонил в летную столовую, дал нагоняй начпроду, который даже не огрызнулся.

Виктор мотался по аэродрому, узнавал, почему задержался автопускач, искал замполита, которому техники хотели показать «боевой листок», съездил в зону посадки, посмотрел, хорошо ли солдаты собирают и укладывают тормозные парашюты.

В шахматный домик он возвратился, когда полеты были на исходе.

Наблюдая за полковником, слушая его короткие замечания, советы, любуясь его вдохновенным видом, Виктор вспомнил свое утреннее шутливое сравнение. «А что, — подумал Додонов, — он действительно полноправный повелитель, король воздуха, наш Иван Алексеевич. Велика его власть над людьми, парящими за облаками».

На стартовом командном пункте стало тихо. Слышно было, как пощелкивал, покряхтывал динамик громкоговорящей связи, поскрипывало перо хронометриста. Полковник Николаев, склонившись над столиком, сжал губы и чего-то напряженно ждал.

— «Тридцать четвертый», вас не слышу, — сказал он в микрофон.

— Я «тридцать четвертый». Разрешите посадку?

— Посадку не разрешаю, — сказал командир, — заходите на второй кружок.

— Есть, — ответил голос из динамика.

Виктор успел заметить, как из-под сизоватой кромки облаков вынырнул истребитель, прошел бреющим вад темным частоколом дальнего ельника и опять втянулся в облака.

Просчет летчика был так велик, что Виктор только головой покачал. Кто это умудрился с таким большущим отклонением выйти к посадочной полосе?

Постой, постой, «тридцать четвертый» — как будто сегодняшний индекс Кульчинского? Быть не может!

Додонов через плечо солдата-хронометриста заглянул в его тетрадку. Точно, «тридцать четвертый» — Кульчинский.

Николаев спокойно сказал в микрофон:

— Заходите на посадочку. Поняли?

— Есть, — ответил «тридцать четвертый».

Виктор выбежал из шахматного домика. Около него на треноге стояла ТЗК — труба зенитного командира. Дежурный солдат-наблюдатель следил за тем, чтобы летчик, совершающий посадку, вовремя убирал шасси, и если тот забывал это сделать, сигнализировал звонком руководителю. Додонов попросил солдата отойти и занял его место. Он прильнул к окулярам трубы как раз в тот момент, когда на подходе к аэродрому из облаков маленькой птичкой вывалился истребитель Кульчинского.

Крылья истребителя быстро росли, распластываясь всё шире и шире, надвигались. Самолет обретал объем, и вот уже в окулярах трубы можно различить лобовое стекло самолета, а за ним голову летчика.

Ни лица, ни тем более глаз пилота разглядеть было нельзя. Но в воображении Додонова возникли глаза Кульчинского, будто Виктор встретился с ним взглядом. Ему даже почудилось в глазах Кости отчаяние и досада.

Самолет наплывал, уже не вмещаясь в окуляры трубы.

И вот мимо Додонова по бетонке, чуть вздрагивая, промчалась машина. Погасив ее скорость, пышным букетом раскрылся тормозной парашют.

«Чудеса да и только, — подумал Додонов: посадка — обычное для Костьки дело. Он же отличался чистой работой. А тут второй заход».

— Лейтенант Додонов. — раздалось сверху. Виктор поднял голову. Полковник Николаев, приоткрыв створку окна, выглянул наружу: — Додонов!

— Слушаю, товарищ полковник!

— Почему вы вчера пропустили тренировки на катапультном тренажере?

— Я… я, — Виктор быстро прикинул, что бы сказать в свое оправдание. Из учебного корпуса он ушел с досады и даже не знал, чем потом занимались его коллеги.

— Слышал, что вы — это вы. А почему не были?

— Меня отстранили от полетов.

— От полетов, а не от занятий. Ясно?

— Ясно.

Полковник хмыкнул и так быстро исчез за стеклами СКП, что Виктор ничего не успел добавить. А надо было сказать о вчерашнем странном разговоре с Девятовым, о его обидном предложении подать рапорт на списание. Нет, не станет он об этом говорить. Незачем. Полковник и без него должен знать. Он же «король»! И все понимает отлично.

— Товарищ полковник, — неожиданно для себя закричал Виктор. — Разрешите отдельно отработать катапультирование?

Сверху, из «тронного зала» пришел ответ;

— Разрешаю.