Цельнометаллическая оболочка (Старики и Бледный Блупер)

Я видел лучшие умы моего поколенья - безумьем убиты, истощены, истеричны и голы...

Аллен Гинзберг, Вопль

Псих - это человек, который только что осознал, что творится вокруг.

Уильям С. Берроуз

Последний день перед встречей нового, 1968 года по вьетнамскому календарю мы со Стропила проводим у лавки на Фридом Хилл.

Стропила - военный фотокорреспондент. Он думает, что я реально крутой морпех.

Мне приказано написать тематическую статью о центре отдыха на Фридом Хилл на высоте для журнала «Leatherneck». Я - военный корреспондент при -й дивизии морской пехоты. Моя работа заключается в том, чтобы писать бодрые новостные бюллетени, которые раздаются высокооплачиваемым гражданским корреспондентам, которые живут со своими служанками азиатского происхождения в больших отелях Да-Нанга.

Сегодня утром мой начальник решил, что статью, которая может реально вдохновить войска на великие свершения, можно написать о «высоте 327». Прикол в том, что «высота 327» была первой точкой, которую заняли американские войска.

Мои последние три операции меня вымотали до усрачки; в поле корреспондент - такой же солдат, как и все.

Мы направляемся в кинотеатр, который больше похож на склад, и любуемся там на Джона Уэйна. Сидим

в самых первых рядах, рядом с группой пехотинцев. Пехотинцы развалились поперек кресел, задрав грязные тропические ботинки на кресла перед ними. Они все бородатые, немытые, одеты не по форме. Все поджарые и злобные - так обычно выглядят люди, вернувшиеся живыми после долгих скитаний по джунглям и болотам.

Джон Уэйн прекрасен как солдат, он чисто выбрит, одет в щегольскую форму в тропическом камуфляже, сшитую точно по фигуре. Ботинки на его ногах блестят, как кусок хорошего угля. Позднее, в самом конце фильма, Джон Уэйн уходит в закат с отважным мальчонкой-сиротой.

Экран тускнеет, включается верхнее освещение, и одна из крыс говорит: - Пехотинцы ебаные животные, и ничего более...

Пехотинцы оборачиваются. Один из них поднимается. Направляется к ряду, где расселись крысы.

Крысы смеются, пихают друг друга, передразнивают его, изображая, какое сердитое у него лицо. И вдруг замолкают. Они не могут отвести глаз от этого лица, на котором появляется улыбка. Он улыбается, будто ему известен какой-то жуткий секрет.

Крысы не спрашивают у него, почему он так улыбается. Лучше им этого не знать.

Еще один пехотинец вскакивает, хлопает улыбающегося пехотинца по руке и говорит: - Брось, Зверь. Ерунда. Этих мудаков мы мочить не будем.

Улыбающийся морпех делает шаг вперед, но тот, что поменьше, преграждает ему путь.

Я говорю:

— А говорят, морпехи все сплошь убийцы. По мне, так вы, девочки и на убийц то не похожи.

Улыбающийся доселе пехотинец уже не улыбается. Он говорит:

— Так-так-так, сукин ты сын...

— Не лезь, Зверь, - говорил мелкий морпех.- Я этого засранца знаю.

Мы с Ковбоем бросаемся друг на друга, боремся, пихаемся и колотим друг дружку по спинам.

— Старый ты козел. Как ты? Что нового? Кого успел поиметь?

— Только твою сестренку, братишка. Ну, лучше уж сестренку, чем маманю, хоть у тебя то и маманя ничего.

— Слушай, Шутник, а я уж размечтался, что больше с тобой, говнюком и не встречусь никогда.

Я смеюсь:

— Ковбой, засранец ты этакий. А выглядишь ты сурово. Если б не знал, что ты от природы трусливый зайчик, я б тебя испугался.

Ковбой фыркает.

— Знакомься, это Зверь. Вот он - суровый малый.

Здоровенный морпех ковыряет пальцем в носу.

— Проверять не рекомендую, сука.

Я говорю:

— А это Стропила. Он фотограф.

— Ты фотограф, да?

Мотаю головой.

— Военный корреспондент.

Зверь оскаливается.

— Много войны повидал?

— Хорош пиздеть, урод. У меня в два раза больше операций, чем у любого из вас. А сюда я просто заехал отдохнуть от тяжких дел. Моя контора - в Фу-Бай.

— Правда? Ковбой толкает меня кулаком в грудь. Это наш район.

Я ухмыляюсь.

— Сержант Герхайм мог бы гордиться, если б это услышал.

— Да,- отвечает Ковбой, кивая головой.- Согласен.

Он смотрит куда-то в сторону.

— Терпеть этот Вьетнам не могу. У них тут даже лошадей нет. Охуеть можно - на весь Вьетнам ни одной лошади.

Ковбой разворачивается и знакомит нас с мужиками из своего отделения: Алиса, чернокожий, такой же здоровяк, как и Зверь, Донлон - радист, младший капрал Статтен - главный в третьей огневой группе, Док Джей -медик, командир отделения «Кабаны»-Безумный Эрл.

У Безумного Эрла на плече висит автоматическая винтовка М-16, но в руках он держит еще и ружье «Ред райдер». Он тощий, будто из концлагеря сбежал, а все лицо его состоит из длинного острого носа и пары запавших щек по бокам головы. Глаза кажутся еще больше под толстыми стеклами, а одна дужка дымчатых очков, что выдают в морской пехоте, прикручена проволокой, которой могло бы быть и поменьше. Зверь поднимает пулемет М-60 и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом в сорок пять градусов. Безумный Эрл поворачивается к Ковбою и говорит:

— Надо б нам поторапливаться, братан. Мистер Недолет нам пизды даст, если опоздаем.

Ковбой собирается, - Так точно, Граф. Но ты с Шутником сначала переговори. Мы на острове вместе были. Он про тебя такое напишет - знаменитым станешь.

Безумный Эрл глядит на меня. Лицо его не выражает ничего.

— Именно так. Меня Безумный Эрл зовут. Гуки меня любят страшно, покуда я их не грохну. Потом уже не любят.

Я ухмыляюсь.

Безумный Эрл тоже ухмыляется, показывает большие пальцы и говорит: - Выдвигаемся, Ковбой - и выводит отделение из кинотеатра.

Ковбой делает несколько шагов к двери, оборачивается, машет рукой, улыбается.

Показываю ему средний палец.

Когда Ковбой уходит за своими, мы со Стропилой смотрим мультики про розовую пантеру. Потом берем свои винтовки и отправляемся в лавку, которая по виду ничем не отличается от обычного склада. Покупаем там разную недорогую хавку.

Стоим в очереди, чтобы расплатиться за еду военными платежными чеками. Стропила мнется, придумывает, как бы получше сказать.

— Шутник, я на операцию хочу. Я в стране уже почти три месяца. Три месяца. А чем занимаюсь? Только рукопожатия щелкаю на наградных церемониях. Мне надоело уже.

Он протягивает чеки миловидной кассирше-вьетнамке.

Когда мы выходим за дверь, юный вьетконговец-стажер насильно заставляет разрешить ему почистить мне ботинки, а тем временем его старшая сестренка демонстрирует свою грудь Стропиле.

— Не гоношись, Строп, ради твоей же пользы. Успеешь ты еще на операцию.

— Шутник, помоги, а? Как я смогу учить географию, если мира не видел? Забери меня с собой в Фу-Бай. Договорились?

— Ага, а там тебя замочат на первом же выезде, и я же буду виноват. Вернусь на гражданку, а там твоя мамочка меня разыщет. И до усрачки меня от мудохает. Нет, Строп. Ответственности за твою жопу я нести не хочу.

— Ты уже ее несешь. Я же только младший капрал.

Мы со Стропилой заходим в контору Объединенных

организаций обслуживания вооруженных сил и обмениваемся шуточками с девчонками, которые в ответ хлопают глазами и угощают нас бубликами. Мы спрашиваем девчонок, не думают ли они, что с этими бубликами мы должны удовлетворять свои плотские желания, а они отвечают, что больше, чем дырка от бублика мы не заслужили.

В конторе лежат кучи писем, которые пишут нам дети из Америки.

Дорогие Солдаты:

Мы узнали, что во Вьетнаме все самые смелые, живые или мертвые. Мы все стараемся помочь вам вернуться домой в свои дома. Мы помогаем Красному кресту помогать солдатам. Мы поможем вам и вашим союзникам вернуться обратно. Если можно, мы пошлем вам подарки.

С приветом из вашей страны,

Чери

Дорогой боевой товарищ:

Мне восемь лет. У меня есть брат. У меня есть сестра. Там, наверно, грустно.

Искренне Ваш,

Джефф

Дорогой американец:

Мне хотелось бы поговорить с тобой по-настоящему, а не через открытку. У нас есть собака, она такая классная. Она черная, с длинными волосами. Меня зовут Лори. Я всегда буду упоминать о тебе в своих

молитвах. Скажи всем, что я люблю их всех, и тебя тоже. Ну, пока.

Твой друг Лори

Стропила пишет письмо матери.

Достаю черный маркер и рисую жирное «X» на числе на крутом бедре голой женщины, которую я нарисовал на фанерной перегородке позади своих нар. На моем бронежилете, на задней стороне - уменьшенная копия той же самой женщины.

Практически у каждого морпеха во Вьетнаме есть свой календарь срока службы - обычных дней и еще бесплатного приложения за то, что он морпех. Некоторые рисуют их маркерами на бронежилетах. Некоторые украшают ими каски. Рисунки бывают разные, но самый популярный - девушка с большим бюстом, которая разлинована на кусочки, как сборная картинка-головоломка.

Статья, которую я пишу это шедевр на самом деле. Требуется настоящий талант, чтобы убедить людей в том, что война - это захватывающее приключение. Приезжайте все в экзотический Вьетнам, жемчужину Юго-Восточной Азии, здесь вы познакомитесь с интересными людьми, наследниками древней культуры, которые пробудят в вас интерес к жизни...

Валюсь в койку. Пытаюсь заснуть.

Заходящее солнце заливает оранжевым светом рисовые поля за проволочным заграждением.

Полночь. Где-то под нами, в деревне Догпэтч, гуки запускают фейерверки, отмечая вьетнамский Новый год. Мы со Стропилой забрались на жестяную крышу нашей хибары, откуда хорошо видны салюты, которые запускают с аэродрома Да-Нанга.

Не прекращая жевать, Стропила говорит:

— Я думаю, объявят перемирие, ведь Тет у них большой праздник.

Пожимаю плечами.

— Ну, наверное, из-за того, что сегодня праздник, особенно трудно отказаться от удовольствия пострелять по тем, кого уже давно пытаешься убить.

И вдруг «у-у-у-ш-ш-ш...»

Это по нам.

Стропила, раскрыв от изумления рот, вскакивает на ноги. Он смотрит на меня как на сумасшедшего.

Мина разрывается в пятидесяти ярдах от нас.

Повсюду вокруг холма оранжевые пулеметные трассеры взмывают к небу. В противника летят мины. Бьет артиллерия. Ракеты летят на нас. Осветительные заряды вспыхивают над рисовыми полями. Ракеты горят, плавно опускаясь вниз на миниатюрных парашютах.

Пару секунд прислушиваюсь, потом хватаю за шкирку Стропилу и тащу его обратно в хибару.

— Хватай оружие.

Беру свою М-16. Щелкаю магазином. Кидаю набитый магазинами патронташ Стропиле.

— Заряжай.

Ракеты мерцают как фотовспышки.

Нападению подверглись все основные объекты Вьетнама, имеющие военное значение.

В Сайгоне посольство Соединенных Штатов захвачено отрядами партизан. Термин «укрепленный район» отныне потерял свое значение. Всего в пятидесяти ярдах дальше по холму, возле генеральских апартаментов, группа вьетконговских подрывников уничтожила наш центр связи. Наш якобы «побежденный» противник взбрыкнул поразительно мощно.

Все начинают говорить одновременно.

Майор Линч спокоен. Он стоит в центре этого бедлама и пытается отдавать нам приказания. Никто не слушает. Он заставляет нас себя услышать. Его слова вылетают отрывисто, как пули из пулемета.

— Задернуть молнии на бронежилетах. Ты, морпех, каску надень. Примкните магазины, но не досылайте патрон в патронник. Всем приказываю заткнуться нахер. Шутник! Я приказываю снять этот чертов значок. Ну, как это будет выглядеть? - тебя убьют, а у тебя па-цифик на груди.

— Есть, сэр!

— Двигай в Фу-Бай. У капитана Февраля сейчас каждый на счету.

Стропила делает шаг вперед.

— Сэр? Можно мне поехать с Шутником?

— Что? Громче говори.

— Я Комптон, сэр. Хочу в дерьме поплавать.

— Разрешаю. И - добро пожаловать на борт.

Майор отворачивается, начинает орать на новичков.

Я говорю:

— Сэр, я думаю, что не...

— Ты еще здесь? Исчезни, как можно скорей. И салагу забирай. Отвечаешь за него.

Майор отворачивается и начинает рявкать, отдавая приказы по организации обороны информбюро 1-й дивизии морской пехоты.

На аэродроме Да-Нанга царит хаос, реактивные снаряды противника уничтожили кучу хибар, морских пехотинцев и «Фантомов». Обращаюсь к крысе в очках с толстыми стеклами. Он читает сборник комиксов. Используя командный голос, довожу до этой крысы, что я офицер и имею личное поручение от командующего корпуса морской пехоты.

В тысячах футов вокруг нас Вьетнам выглядит как узкая полоска земли, которую бог усыпал игрушечными танками, самолетами, множеством деревьев и морских пехотинцев.

Мы идем на посадку на военную базу Фу-Бай. Стропила прижимает к себе три черных «Никона», словно железных младенцев.

Я смеюсь:

— Когда пехотинцы увидят, что знаменитый Стропила наконец-то прибыл, они сразу поймут, что войне конец.

Стропила улыбается.

Стропила получил свое прозвище в ту ночь, когда он свалился с стропил в клубе «Тандербэрд» штаба 1-й дивизии морской пехоты. Места нам достались сзади, возле дверей, и Стропила решил, что единственная возможность рассмотреть полуголых танцовщиц получше - этс залезть на Стропила.

Генерал Моторе со своим штабом тоже заглянул на представление.

Стропила полетел со стропил как ракета, разнес вдребезги генеральский столик, залил всех пивом, снес генерала вместе с четырьмя офицерами его штаба так, что они шлепнулись на свои высокопоставленные задницы. Офицеры штаба схватили Стропилу.

Генерал Моторе поднял руку. На зал опустилась тишина. В отличие от многих других генералов морской пехоты, генерал Моторе действительно выглядел как генерал морской пехоты, с серыми глазами оттенка оружейного металла, с лицом грубым, но выразительным.

Стропила уставился на генерала, улыбаясь как дурак. Его шатнуло в сторону. Он попытался было сделать шаг, но понял, что ходить не в состоянии.

Генерал Моторе приказал убрать остатки разбитого стола. Затем предложил Стропиле свой собственный стул.

Стропила улыбнулся и свалился на складной металлический стул.

Следующим жестом генерал приказал артистам продолжать представление.

Юморист из Австралии и потные танцовщицы продолжали стоять в замешательстве.

Стропила встал. Покачался немного и, обмякнув, свалился рядом с генералом. Обнял его за плечо рукой. Генерал Моторе смотрел на него, не выражая никаких эмоций. Стропила сказал:

— Слушай, брат, а я летать умею. Видал, как я летел?

Сделал паузу.

— Ты думаешь... я пьяный?

Осмотрелся.

— Шутник? А где Шутник? Шутник - мой брат, сэр. Мы, рядовой и сержантский - сплоченный состав, понял? Неоспоримо. А вон тех красоток я люблю.

Генерал Моторе посмотрел на Стропилу и улыбнулся.

Стропила посмотрел на генерала с выражением, с каким пьяницы глядят на людей, изрекающих нечто сверх их понимания. Потом улыбнулся. Кивнул головой.

К концу представления Стропила мог держаться на ногах только в присутствии стенки, на которую мог бы опереться.

Генерал Моторе взял руку Стропилы, положил ее себе на плечи и вывел его из солдатского клуба. Оставив офицеров штаба позади, он помог Стропиле проковылять вниз по холму, по узкой тропе, проложенной через проволочные паутинки и спирали.

Сейчас С-130 «Геркулес» крутит лопастями, выруливая на стоянку. Мы со Стропилой выпрыгиваем вместе с остальными попутчиками.

На левую сторону аэродрома отогнали три поврежденных С-130. С правой стороны - остов еще одного С-130 с выпущенными наружу внутренностями, обугленный, еще дымящийся. Люди в космических костюмах из фольги брызгают на разорванный металл белой пеной.

Мы со Стропилой идем по снова ставшей скользкой грунтовке до военной базы Фу-Бай.

Фу-Бай - это широкая глинистая лужа, разделенная на кварталы ровными рядами каркасных хибар. Самое крупное строение в Фу-Бай это штаб 3-ей дивизии морской пехоты. Большое деревянное здание возвышается здесь символом нашей мощи, храмом для тех, кто влюблен в эту мощь.

Мы останавливаемся у помещения охраны. Здоровый морпех приказывает нам разрядить оружие. Выщелкиваю магазин из своей М-16. Стропила делает то же самое. Я пристально смотрю на тупорылого морпеха, что бы показать ему, что намерен играть по своим правилам. Он черкает на дощечке огрызком желтого карандаша.

Неожиданно морпех толкает Стропилу в грудь своей каштановой деревянной палкой.

— Салага?

Стропила кивает.

— В наряд пойдешь. Будешь для моих бункеров мешки песком насыпать.

Морпех указывает согнутым пальцем на бункер охраны посередине дороги. Из бункера вырван здоровый кусок. Минометный снаряд пробил один ряд мешков и повредил другой, из которого теперь сыпется песок.

Я говорю:

— Он со мной.

С презрительной ухмылкой сержант весь напрягается под своим новеньким, чистым полевым обмундированием, какое носят в Америке. На белой его каске красным выведено «Военная Полиция», ремень белый с золотой пряжкой, на нем орел, земной шар и якорь, ярко блестит новенький пистолет сорок пятого калибра, как и черные начищенные до блеска ботинки. Морпех говорит: - Он будет делать то, что я скажу.

Я киваю.

— Так точно. Точно так, писарь ты ебаный. Он младший капрал. И приказы ему отдаю я.

Морпех пожимает плечами.

— Ну, хорошо. Хорошо, урод. Можешь отдавать ему приказы. Ты сам будешь набивать мешки песком, карал. Много, много мешков.

— Нет уж, тупорылая ты деревенщина. Никак нет, свинья ебаная. В твою рабочую команду Микки Мауса записываться я не собираюсь. И знаешь, почему? А?

Я вгоняю магазин обратно в свою М-16 и передергиваю затвор, досылая патрон.

А вот сейчас я уже улыбаюсь. Улыбаясь, я вдавливаю пламегаситель в рыхлый живот морпеха и жду, когда он издаст лишь звук, любой звук, или пошевелится хоть чуть-чуть, и вот тогда я нажму на спусковой крючок.

У морпеха отвисает челюсть. Больше сказать ему нечего. Полагаю, он больше не хочет, чтобы я набивал его мешки песком.

Дощечка с карандашом падают на землю.

Пятясь спиной назад, морпех отступает в свой бункер, так и не закрыв рта и с поднятыми руками.

Какое-то время Стропила от испуга не может рта открыть.

Я говорю:

— Привыкнешь еще к местным порядкам. Сам изменишься. Все поймешь.

Стропила по-прежнему молчит. Мы идем дальше. Наконец он говорит:

— Ты ведь мог его убить. Ни за что.

— Нуда.

Стропила молчит. Его переполняют вопросы, но он молчит.

— Вольно. - говорю я ему - Не обманывай себя, Стропила, здесь война. В этом говенном мире у тебя времени не будет, чтобы разбираться, что к чему. Что сделаешь, тем и станешь.

Стропила кивает, но ничего не говорит в ответ. Я понимаю, что сейчас у него в душе творится.

Информационное бюро оперативной группы «Экс-Рей», подразделения, которому поставлена задача прикрывать подразделения 1-й дивизии, временно действующие в зоне действий 3-ей дивизии, представляет собой маленькую хибару, которая построена с использованием брусков два на четыре дюйма и подневольного труда.

К двери из проволочной сетки приколочена красная табличка, на которой желтыми буквами написана аббревиатура бюро. Крыша хибары сделана из листов оцинкованной жести, а стены - из мелкоячеистой сетки, назначение которой - спасать нас от жары. По бокам хибары флотские строители прибили зеленые куски нейлона. Эти пыльные полотна закатываются вверх во время дневной жары, а ночью опускаются вниз для защиты от свирепых муссонных дождей.

Около сотни пехотинцев постарались втиснуться во все возможные уголки. Каждому пехотинцу выдан Личный лист, это такой отпечатанный формуляр для

внесения личных данных, которые нужны для того, чтобы отправить фотографию пехотинца в газету в его родном городишке.

Дейтона Дейв фотографирует, а Чили-Барыга помогает:

— Улыбнись, гандон. Скажи п-и-и-и-ська. Следующий.

Очередной морпех из очереди становится на колено рядом с маленькой вьетнамской сироткой неустановленного пола. Чили-Барыга сует в руку пехотинца резиновый батончик «Херши».

— Улыбнись, гандон. Скажи п-и-и-и-ська. Следующий.

Дейтона Дейв делает снимок.

— Следующий!

Сирота говорит:

— Э, морпех намба ван! Ты! Ты! Дашь ням-ням?

Сирота цапает рукой батончик и выдергивает его из руки Чили-На-Дом. Он кусает его, но обнаруживает, что внутри всего лишь резина. Пытается содрать обертку, но не может.

— Ням-ням!

Чили-Барыга выхватывает резиновый батончик из руки сиротки и кидает его следующему пехотинцу.

— Поживее там. Вы что, прославиться не хотите? Кто-то из вас, может, семью этого пацана замочил, но в родном городишке все должны знать, что ты крутой морпех с золотым сердцем.

Я говорю своим фирменным голосом Джона Уэйна:

— Слушай сюда, бродяга. Снова бездельничаешь?

Чили-Барыга оборачивается, замечает меня и улыбается.

— Привет, Шутник, que pasa (что происходит)? Может, и бездельничаю, а может и хуйней страдаю. Эти гуки - крутой народ. Я думаю, половина из них - вьет-конговские морпехи.

Сирота уходит, ворча себе под нос, пинает камни на дороге. И вдруг, будто решив доказать, что Чили-Барыга прав, сиротка останавливается. Оборачивается и с двух рук показывает средний палец. И уходит дальше.

Дейтона Дейв смеется: - Это дитя стрелковой ротой СВА командует. Грохнуть бы его надо.

Я улыбаюсь.

— Славно работаете, леди. Вы оба просто прирожденные убийцы.

Чили-Барыга пожимает плечами.

— Братан! Нас в поле не пускают. Мы слишком крутые. На нашем фоне обычные пехотинцы хреново выглядят.

— Как тут, долбят по вам?

— Так точно,- говорит Дейтона Дейв. - Каждую ночь Так, по нескольку выстрелов. Они типа по нам пристреливаются. Ну, а я, само собой, столько успел на свой счет записать, что сбился уже. Но мне никто не верит! Гуки-то своих покойников с собой утаскивают. Вполне верю, что этот маленький желтый злобный народец питается своими же мертвыми.

— КАПРАЛ ШУТНИК!

— СЭР! Пока, ребята. Пойдем, Строп.

Чили-Барыга толкает Дейва в грудь, - Сгоняй-ка в деревню и найди мне сироту помилее. Только чтобы грязный был, настоящий вонючка.

— ШУТНИК!

— ДА, СЭР!

Капитан Февраль говорит:

— Шутник, в Да-Нанге ты прохлаждался немало, но стоит уже и в поле побывать. Вали-ка в Хюэ. СВА захватили город. Там сейчас жара.

Я медлю.

— Сэр, не известно ли капитану, кто спер мою статью про гаубичный расчет, который замочил целое отделение СВА одним игольчатым снарядом? В Да-Нанге мне одна крыса сказала, что это дело рук какого-то полковника. Какой-то полковник сказал, что игольчатые снаряды - плод моей буйной фантазии, потому что Женевская конвенция классифицирует их как «запрещенное оружие», а американские воины не позволяют себе быть запрещенными.

Мистер Откат фыркает.

— Милое словечко. Десять тысяч дротиков из нержавеющей стали. Эти болванки, набитые такими стрелами, действительно превращают гуков в кучи обосран-ных тряпок.

— Я знаю, кто спер твою статью про игольчатый снаряд, Шутник. А вот чего я не знаю, так это кто дает врагам-репортерам наводку каждый раз, когда происходит что-нибудь неприятное - типа того белого Виктора Чарли, которого разведчики на прошлой неделе прозвали «Призрачным Блупером». Генерал Моторе из-за этих утечек информации готов разжаловать меня до рядового. Расскажешь? Тогда и я тебе скажу. Заметано?

— Нет. Нет, капитан.

Ладно, неважно.

— Намба ван! Три очка! Все путем, Шутник. Тут тебе привалило! - Капитан Февраль достает конверт заказного письма из плотной бумаги и вытаскивает листок, на котором что-то написано затейливыми буквами.

— Поздравляю, сержант Шутник.

Он вручает мне листок.

ПРИВЕТСТВУЮ ВСЕХ ЧИТАЮЩИХ СЕЙ ДОКУМЕНТ: ДОВОЖУ ДО ВАШЕГО СВЕДЕНИЯ, ЧТО, ОКАЗЫВАЯ ОСОБОЕ ДОВЕРИЕ И ВЫРАЖАЯ УВЕРЕННОСТЬ В ПРЕДАННОСТИ ДЖЕЙМСА Т. ДЕЙВИСА, 2306777/4312, Я ПРОИЗВОЖУ ЕГО В СЕРЖАНТЫ КОРПУСА МОРСКОЙ ПЕХОТЫ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ...

Изучаю этот листок бумаги. Потом кладу приказ на стол капитана Февраля.

— Ничего не выйдет, сэр.

— Что ты сказал, сержант?

— Сэр, я поднялся до ранга капрала исключительно за счет собственной военной гениальности, так же как, Гитлер и Наполеон. Но я не сержант. В душе я всегда останусь капралом.

— Сержант Шутник, приказываю отставить игру в Микки Мауса. Тебя на Пэррис-Айленде за заслуги в звании повысили. У тебя и в Америке отличный послужной список. Стаж в нынешнем звании у тебя достаточный. Заслуживаешь продвижения по службе. Другой войны сейчас нет, сержант.

— Нет сэр. Сначала мы этот народ бомбим, потом фотографируем. Мои статьи - это бумажные пули, летящие в жирное черное сердце коммунизма. Я сражаюсь за то, чтобы в этом мире лицемерие могло спокойно процветать. Мы встретились с врагом, а он, как оказалось - мы сами. Вьетнам - это когда ни за что не надо извиняться.

— Сержант Шутник!

— Никак нет, господин капитан. Я - капрал. Можете меня хоть в тюрягу засадить - это всем известно. Ну, так заприте меня в Портсмутской военно-морской тюрьме и держите там, покуда я не сгнию заживо, но позвольте мне помереть капралом, сэр. Вы знаете, что я пишу статьи про то, что Вьетнам - это азиатский Эльдорадо, населенный милыми людьми - примитивными, но целе-

устремленными. Война - это как шумный завтрак. Войну это весело. Война излечивает рак - раз и навсегда. Я не убиваю людей. Я пишу. Другие убивают, я только смотрю. Я всего лишь юный доктор Геббельс. Но не сержант... Сэр.

Капитан Февраль опускает серебряный башмачок на Ориентал-Авеню. На Ориентал-Авеню стоит маленький красный отель. Капитан кривится и отсчитывает долларов в военных платежных чеках. Он вручает Мистеру Откату маленькие цветастые бумажки и передает ему игральные кости.

— Сержант! Я приказываю тебе нашить шевроны, соответствующие твоему званию, и если в следующий раз я их на тебе не увижу, то займусь твоим воспитанием. В пехотинцы захотелось? Если не захотелось, то выполняй приказ и сними неуставной символ пацифизма с формы.

Капитан Февраль глядит на Стропилу.

— А это еще кто? Докладывай, морпех.

Стропила заикается, никак не может доложить.

Отвечаю за него:

— Это младший капрал Комптон, сэр.

— Отлично. Добро пожаловать на борт, морпех. Шутник, этой ночью можешь здесь поспать, а с утра направляйся в Хюэ. Завтра сюда Уолтер Кронкайт должен прибыть, поэтому дел у нас будет много. Нам нужны хорошие, четкие фотографии. И мощные подписи к ним. Привези мне снимки мирных жителей из аборигенов, и чтобы они были после казни, с руками, завязанными

за спиной, ну, ты знаешь - заживо похороненные, священники с перерезанными глотками, мертвые младенцы. Хорошие списки потерь противника. И не забудь соотношение убитых прикинуть. И вот что еще, Шутник...

— Что, сэр?

— Никаких фотографий с голыми. Только если изувеченные, тогда можно.

— Есть сэр.

— И еще, Шутник...

— Что, сэр?

— Постригись.

— Есть, сэр.

По пути мы со Стропилой заходим к Чили-Барыге с Дейвом и Мистером Откатом. Я даю Стропиле обычную куртку с нашивками 101-й воздушно-десантной дивизии, пришлепанными тут и там. На моей армейской куртке - знаки 1-й воздушно-десантной. Я беру два потрепанных комплекта армейских петлиц для воротника, и мы цепляем их на свою форму.

Теперь у нас новые звания - мы армейские сержанты 5-го полка. Чили-Барыга с Дейтоной Дейвом и Мистер Откат превратились в обычных сержантов 9-й пехотной дивизии.

Мы идем жрать в армейскую столовку. Тут еда хорошая. Торты, ростбифы, мороженное, шоколадное молоко - сплошь одни центра. В нашей собственной столовке дают только кашу-малашу и ломтики жареной говядины на тостах, а на десерт - арахисовое масло и бутерброды с мармеладом. Все сладкое.

— Когда Топ обратно вернется?

Чили-Барыга отвечает: - Завтра, может. Февраль снова твоим воспитанием занялся?

Киваю.

— Шакал поганый. Он явно чокнутый. Дошел уже до того, что жене в подарок решил вьетнамскую крысу послать.

Дейтона говорит:

— Именно так. Но и Топ из шакалов.

— Но Топ-то хоть правильный человек. Я что имею в виду: в Корпусе он как дома, нас вон как заставляет свое дело делать, но он хоть всякой хуйней не достает. Шакал - это когда человек злоупотребляет властью, которой обладать не достоин. И на гражданке таких полно.

После хавки возвращаемся в нашу хибару, играя по пути в догонялки. Запыхавшись и продолжая смеяться, останавливаемся на минутку, чтобы опустить зеленую нейлоновую материю, прибитую к сараю снаружи. Ночью они будут удерживать тепло внутри, а дождь -снаружи.

Валяемся на шконках и треплемся. На потолке шестидюймовыми печатными буквами красуется лозунг военных корреспондентов:

МЫ ВСЕГДА ИДЕМ ПЕРВЫМИ И ЖИЗНЬ ГОТОВЫ ОТДАТЬ ЗА ПРАВДУ.

Мистер Откат травит байки Стропиле:

— Единственная разница между военной байкой и детской сказкой состоит в том, что сказка начинается с «Жили-были...», а байка с «Чистая правда». Ну так вот, слушай внимательно, салага, потому что все это чистая правда. Февраль приказал мне играть с ним в «Монополию». С самого утра и до самого, блять, вечера. Каждый ебаный день. Подлей шакала человека нет.

Когда кладешь на человека хер, ответка будет, рано

или поздно, но только еще сильней.

Мистер Откат запаливает косяк.

— Да ты больше всех с ними корешишься, Шутник. Шакалы с шакалами и водятся только.

— Никак нет. У меня столько операций, что они мне и слово сказать боятся.

— Операций? Чушь,- Мистер Откат поворачивается к Стропиле. - Шутник и в бою то ни разу не был. Об этом так просто не расскажешь. Как про «Гастингс».

Чили-Барыга прерывает его:

— Погоди, дак ты не был же на Операции «Гастингс». Тебя и в стране-то даже не было.

— Говна наверни, ага, а потом рот открывай. Крыса. Я был там, парень. В самом пекле был.

Я фыркаю.

— Байки.

— Так, значит? Ты здесь сколько пробыл-то, Шутник? А? Сколько ты находишься здесь, мать твою? А тридцать месяцев не хочешь, крыса? У меня уже тридцать месяцев здесь, еб та. Так что был я там, парень.

Я говорю:

— Стропила, не слушай ты эту хуйню, что Мистер Откат несет. Иногда он думает, что именно он - Джон Уэйн.

— Так точно,- говорит Мистер Откат. - слушай Шутника, салага, слушай. Он если чего нового и узнает, так

только от меня. Сразу видно, что он в пекле никогда не был. По взгляду вижу.

Стропила поднимает голову:

— И чего там нет?

— Взгляда на сто ярдов. У морпеха он появляется, когда тот слишком долго в говне пробудет. Ну, типа ты реально видел что-то... по ту сторону. У всех боевых морпехов появляется. И у тебя будет.

Стропила говорил: - Неужели?

Мистер Откат пару раз пыхает косяком и передает его Чили-Барыге.

— Давным-давно, когда я еще сам салагой был, я в бога не верил...- Мистер Откат вытаскивает из кармана рубашки зажигалку и сует ее Стропиле, - Видишь? Тут написано: - Бог! Бог! Мы с тобою заодно, понял? -Мистер Откат хихикает.

— Да уж, нет в окопах атеистов. Тут сам молиться начнешь.

Стропила глядит на меня, усмехается, отдает зажигалку Мистеру Откату.

— Многому тут у вас научишься.

Я строгаю кусок доски от патронного ящика своим боевым ножом. Вырезаю деревянную палку.

Дейтон Дейв говорит:

— Помните то малолетнего гука, который хотел батончик спереть? Он меня укусил. Я пошел в деревню, сироток подыскать, и в засаду к нему попал. Подбежал он и чуть кусок руки не отгрыз мне. Дейтон поднимает левую руку, показывая маленькие красные полумесяцы, оставленные зубами.

Все заржали.

Заштриховываю маркером очередной фрагмент на бедре голой женщины, нарисованной на спине бронежилета. Число исчезает. Осталось дней в стране.

Полночь. Скука становится невыносимой. Чили-Барыга предлагает убить время, замочив пару-другую наших маленьких мохнатых друзей.

Я объявляю: - Крысиные гонки!

Чили-Барыга спрыгивает с брезентовой раскладушки и направляется в угол. Он разламывает печеньку. В углу мы сделали треугольный загон, приколотив доску, которая поднимается на шесть дюймов от пола. В обгоревшей доске проделано небольшое отверстие. Чили-Барыга запихивает кусочки печенья под доску. Потом вырубает свет.

Я бросаю Стропиле один из своих ботинок. Ясное дело, он не понимает, что с ним делать. Мы сидим в засаде, наслаждаясь предвкушением грядущего насилия.

Пять минут. Десять минут. Пятнадцать минут.

Наконец крысы начинают выползать из нор. Мы застываем. Крысы лезут вниз по матерчатым стенкам, спрыгивают на фанерный пол с негромкими шлепками, бесстрашно передвигаясь в темноте.

Чили-Барыга дожидается, пока все это мельтешение не сосредоточится в углу. Тогда он выпрыгивает из койки и включает верхний свет.

Все, за исключением Стропилы, в ту же секунду вскакивают на ноги и собираются полукругом вокруг угла хибары. Крысы пищат, цепляясь розовыми лапками за фанеру. Две или три вырываются на свободу - они настолько храбрые или одуревшие от ужаса, что бегут прямо по нашим ногам. Но большинство крыс сбиваются в кучку под доской. Мистер Откат достает канистру с бензином из своего бамбукового сундука. Он льет бензином в дырочку, проделанную в доске.

Дейтона Дейв чиркает спичкой. И бросает спичку в угол.

Крысы разлетаются из под доски, как осколки от гранаты, заряженной грызунами.

Крысы охвачены огнем. Они превратились в маленьких пылающих камикадзе, после чего мечутся по фанерному полу, бегают под шконками, по нашим вещам, носятся по кругу, все быстрее и быстрее, куда попало, лишь бы туда, где нет огня.

— НА ТЕБЕ! - Мистер Откат орет как сумасшедший,- НА! НА! - Он разрубает крысу напополам своей мачете.

Чили-Барыга удерживает крысу за хвост, та визжит, а он забивает ее насмерть ботинком.

Я бросаю свой боевой нож в крысу на другой стороне хибары. Здоровенный нож пролетает мимо, втыкается в пол.

Стропила не понимает, что ему делать.

Дейтона Дейв вертится как волчок с винтовкой с примкнутым штыком, идя в атаку на горящую крысу как истребитель в воздушной схватке. Дейтона преследует мечущуюся зигзагами крысу, крутится на месте, перескакивает через препятствия, с каждым шагом сокращая дистанцию.

И вдруг битва кончается, так же неожиданно, как началась.

После крысиных гонок все сваливаются в изнеможении. Дейтона быстро и шумно дышит,- Уффф. Хороший у них отряд был. Реально крутой. Я уж думал, у меня сердечный приступ будет.

Мистер Откат кашляет, фыркает.- Слышь, салага, сколько на этот раз записал?

Стропила все так же сидит на своей брезентовой койке с моим ботинком в руке,- Я... нисколько. Все так быстро произошло.

Мистер Откат смеется: - Слушай, а прикольно иногда

убить кого-нибудь, просто кого видишь. Ты побыстрее в кондицию приходи, салага. В следующий раз крысы будут с оружием в руках.

Дейтона Дейв вытирает лицо грязной зеленой нательной рубашкой,- Да все нормально у салаги будет. Не сворачивай ему кровь. У Стропилы пока инстинкта убийцы нет, вот и все. У меня есть, я где-то с пятьдесят мог бы на свой счет занести. Но все знают, что Гуковские крысы своих мертвецов с собой утаскивают.

После небольшого передыха мы собираем сожженных крыс и выносим их на улицу, чтобы провести ночные похороны.

Младший капрал Уинслоу Славин, главный у стройбатовцев, подходит к нам в своем заляпанном зеленом комбинезоне. Комбинезон изорван, покрыт пятнами краски и масляными разводами.

— Всего шесть? Хуево. Прошлой ночью мои ребят? семнадцать набрали.

Я отвечаю:

— Так у вас там крысы-то тыловые были. Битва у вас между крысами получилась. А эти крысы - бойцы вьет-конговской морской пехоты.

Я поднимаю одну из крыс. Поворачиваюсь к стройбатовцам. Держу крысу на весу и целую ее.

Стропила замирает. Даже рта не может открыть. Только на крысу пялится.

Мистер Откат смеется.

— В чем дело, салага? Не хочешь настоящим убийцей стать?

Мы хороним вражеских крыс со всеми военными почестями - выковыриваем неглубокую могилку сваливаем их туда и поем:

Приходи-ка песни петь, И с нами пить и есть.

Микки Маус, Микки Маус...

Микки Маус, Микки Маус...

— Господи! - говорит Мистер Откат, глядя в небо.-Эти крысы погибли как морпехи. Отвали им там халявы. Аминь.

Мы все повторяем: - Аминь.

После похорон мы еще какое-то время издеваемся над строителями и возвращаемся в нашу хибару. Лежим без сна в койках. Долго обсуждаем подробности прошедшей битвы и похорон.

Потом пытаемся заснуть.

Ужасный звук падающих снарядов...

Это по нам.

— Черт! - говорит кто-то. Никто не шевелится.

Стропила спрашивает: - Это...

Я отвечаю: - Да.

Звуки взрывов начинаются где-то за проволокой и приближаются, как шаги какого-то чудища.

Бах

БАх

БАХ

А затем надвигаются свист и рев.