Цельнометаллическая оболочка (Старики и Бледный Блупер)

Книга 1
ДУХ ШТЫКА

Морпехи ищут парочку хороших ребят...

Рекрут говорит, что его зовут Леонард Прэт.

Командир Герхейм смотрит на тощего парня с загоревшей шеей и тут же называет его «Гомер Куча».

Мы думаем, что он, походу, пытается быть смешным.

Но никто не смеется.

Рассвет.

Зеленые морпехи.

Три младших инструктора кричат:

— ВСТАТЬ В ШЕРЕНГУ! НЕ ДВИГАТЬСЯ! НЕ БОЛТАТЬ!

Пэррис-Айленд, штат Южная Каролина, Военная часть морской пехоты Соединенных Штатов, восьминедельная учебка для невероятно-твердых и безумно-храбрых, построенный в болоте на острове, симметричный и зловещий, как пригородный лагерь смерти.

Командир Герхейм плюет.

— Внимание, девочки. Вы являетесь салабонами Военно-морского корпуса Соединенных Штатов. Не думайте ни секунды, что вы морпехи. Правильно, девочки?

Худощавый техасец с очками, которого парни уже называют «Ковбой», говорит:

— Это ты, Джон Уэйн? Это я? - Ковбой снимает свою жемчужно-серую шляпу и машет ей перед своим потным лицом.

Ковбой смеется. Он бьет своей шляпой по бедру.

Командир Герхейм тоже смеется. Он старший инструктор, мерзкое коренастое чудище в идеальном хаки. Целясь мне пальцем промеж глаз, он говорит:

— Я к тебе обращаюсь. Да-да - к тебе. Рядовой Шутник. Люблю таких. Такой вот запросто придет к тебе домой и трахнет твою сестренку.

Он скалится в ухмылке - и вдруг его лицо каменеет,-Ты, маленький ублюдок. Я знаю твое имя. Твоя жопа в моих руках. Ты будешь учиться. Я научу тебя уму-разуму.

Гомер Куча ухмыляется.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока.

Если вы, девочки, окончите учебку, если вы переживете курс молодого бойца - вы станете идеальным оружием, посланниками смерти, молящимися о том, чтобы началась война. Но до этого дня вы просто блевотина. Вы - низшая форма жизни на земле. Вы вообще нихуя не люди! Вы всего лишь неорганизованная стая скользких, вонючих жаб. Я строг, и поэтому я вам не понравлюсь. Но чем больше вы будете меня ненавидеть, тем большему вы научитесь. Я строг, но я справедлив. У меня здесь нет расовой дискриминации: я презираю всех одинаково и черножопых, и жидов, и макаронников, и латиносов. Вы все здесь одинаково никчемны! А моя задача избавиться от тех, кто не способен служить в моей любимой морской пехоте. Вам это понятно, мрази?

Пара-тройка из нас бормочут:

— Так точно, сэр.

— Не слышу, дамочки.

— Так точно, сэр.

— Все равно не слышу вас, дамочки. ОРАТЬ ТАК, КАК ПОЛОЖЕНО МУЖИКУ С ЯЙЦАМИ.

— ЕСТЬ, СЭР!

— ТАК ТОЧНО, СЭР!

— ЗАЕБАЛИ! УПОР ЛЕЖА - ПРИНЯТЬ!

Валимся на горячую землю.

— Резвости не вижу, гниды! Слушать всем. Мотивацию я вам обеспечу. Чувства боевого товарищества у вас нет. Его я вам тоже обеспечу. Традиций вы не знаете. Традиции я вам преподам. И покажу, как жить, дабы быть их достойным. Сержант Герхайм расхаживает по плацу вытянувшись в струну, руки на бедрах.

— ВСТАТЬ!

Обливаясь потом, поднимаемся. Колени содраны, в ладони впились песчинки.

Сержант Герхайм говорит трем младшим инструкторам:

— Что за жалкий сброд!

Затем поворачивается к нам:

— Гандоны тупорылые! Скорости не вижу. Упали все!

Раз.

Два.

Раз.

Два.

— Резче!

Раз.

Сержант Герхайм переступает через тела, наступает ногами на пальцы, пинает по ребрам ботинками.

— Господи Иисусе! Ты, гнида, сопишь и кряхтишь, прям как твоя мамаша, когда твой старикан ей в первый раз впердолил.

Больно.

— ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!

Два. Все мышцы уже болят.

Гомер остается лежать на горячем бетоне.

Сержант Герхайм танцующей походкой подходит к нему, глядит сверху вниз, сдвигает головной убор на лысый затылок.

— Давай, гандон, делай!

Гомер поднимается на одно колено, медлит, затем встает, тяжело втягивая и выпуская воздух. Ухмыляется.

Сержант Герхайм бьет Гомера в кадык - изо всей силы. Здоровенный кулак сержанта с силой опускается на грудь Гомера. Потом бьет в живот. Гомер скрючивается от боли. «ПЯТКИ ВМЕСТЕ, НОСКИ ВРОЗЬ! СМИРНО!» Сержант Герхайм бьет Гомера по лицу тыльной стороной ладони.

Кровь.

Губы его разбиты, рот в крови, но Гомер лишь пожимает плечами и продолжает ухмыляться, будто сержант Герхайм только что вручил ему подарок на днюху.

Все первые четыре недели обучения Гомер не перестает лыбиться, хотя и достается ему - мало не покажется.

Избиения, как нам быстро становится ясно - обычный пункт распорядка дня на Пэррис-Айленде. И это не та херня, которую показывают всяким гражданским в голливудском кино. Сержант Герхайм и три его младших инструктора безжалостно отвешивают удары нам по лицу, в грудь, живот и по спине. Кулаками. Или ботинками - тогда они пинают нас по заднице, почкам, ребрам.

Тем не менее, несмотря на то что Гомера мудохают до усрачки по тщательно выверенному распорядку, все равно не получается выучить его так, как других рекрутов во взводе 30-92. Помню, в школе нас учили на психологии, что дрессировке поддаются рыбы, тараканы и даже простейшие одноклеточные организмы.

Но на Гомера это не распространяется.

Гомер старается изо всех сил, усерднее всех нас.

Но как надо у него ничего не выходит.

Весь день Гомер лажает, но никому никогда не жалуется.

А ночью, когда все во взводе спят на двухъярусных железных шконках - Гомер начинает плакать.

Шепчу ему, чтоб замолчал. Он затихает.

Рекрутам запрещается оставаться наедине с самим собой.

В первый день пятой недели нехило получаю от сержанта Герхайма.

— Веришь ли ты в Деву Марию?

— НИКАК НЕТ, СЭР!

Вопрос явно с подлянкой. Что ни скажешь - все не так, а откажешься от своих слов - сержант Герхайм еще больше навешает.

Сержант Герхайм резко бьет локтем прямо в солнечное сплетение.

— Ах ты, говнюк,- говорит он, и будто ставит точку ударом. Стою по стойке «смирно», пятки вместе, взгляд перед собой, держусь не застонать, стараюсь не выдать боли.

— Ты, гандон и меня от тебя уже тошнит, болтливый ебанат. Или ты сейчас же во всеуслышанье заявишь, что исполнен любви к Деве Марии, или тебе придет пизда.

Лицо сержанта Герхайма - в дюйме от моего левого уха.

— НА СЕРЕДИНУ, РАВНЯЙСЬ! - И слюна из его рта летит мне на лицо.- Ты ведь любишь Деву Марию, рядовой Шутник, так ведь? Отвечай!

— СЭР, НИКАК НЕТ, СЭР!

Я знаю, что сейчас он прикажет пройти в гальюн. Рекрутов на воспитание он в душевую водит. Почти каждый день кто-нибудь из рекрутов марширует в гальюне под начальством сержантом Герхаймом и случайно там поскальзывается - пол скользкий. Рекруты вот так случайно поскальзываются столько раз, что, когда выходят оттуда, выглядят так, будто по ним автокран поездил.

Он уже за моей спиной, и я слышу его дыхание.

— Что ты сказал, рядовой?

— СЭР, РЯДОВОЙ СКАЗАЛ: «НИКАК НЕТ, СЭР!» СЭР!

Мясистая красная рожа сержанта Герхайма начинает раздуваться как кобра при звуках музыки. Его глава буравят мои, они соблазняют меня на ответный взгляд, бросают вызов, чтобы я на какую-то долю дюйма повел глазами.

— Узрел ты свет? Свет истины? Свет великого светила? Путеводный свет? Прозрел ли ты?

— СЭР, ТАК ТОЧНО, СЭР!

— Кто твой командир отделения, хуила?

— СЭР, КОМАНДИР ОТДЕЛЕНИЯ РЯДОВОГО -РЯДОВОЙ ХЕЙМЕР, СЭР!

— Хеймер, на середину!

Хеймер несется по центральному проходу и замирает по стойке «смирно» перед сержантом Герхаймом.

— СЭР, ЕСТЬ, СЭР!

— Хеймер, ты разжалован. Я произвожу рядового тника в командиры отделения.

Кеймер сразу и не знает, что ответить.

— ДА, СЭР!

— Пошел отсюда.

Хеймер выполняет «кругом», проносится обратно по отсеку, возвращается в строй перед своей шконкой, замирает по стойке «смирно».

Я говорю:

— СЭР, РЯДОВОЙ ПРОСИТ РАЗРЕШЕНИЯ ОБРАТИТЬСЯ К ИНСТРУКТОРУ!

— Говори.

— СЭР, РЯДОВОЙ НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ КОМАНДИРОМ ОТДЕЛЕНИЯ, СЭР!

Комендор-сержант Герхайм упирается кулаками в бока:

— Никому не хочется командовать, гнида, но кто-то это должен делать. У тебя мозги есть, яйца тоже - потому тебя и назначаю. Морская пехота - это тебе не пехотный сброд. Морпехи погибают, для того мы и есть,

но Корпус морской пехоты будет жить вечно, ибо каждый морской пехотинец - командир, если это потребуется - даже если сейчас он всего лишь рядовой.

Сержант Герхайм поворачивается к Гомеру:

— Рядовой Пайл, теперь рядовой Шутник - твой сосед по шконке. Рядовой Шутник - очень умный пацан. Он тебя всему научит. Даже ссать будешь ходить по его инструкциям.

Я говорю:

— СЭР, РЯДОВОЙ ХОТЕЛ БЫ ОСТАТЬСЯ С ПРЕЖНИМ СОСЕДОМ, РЯДОВЫМ КОВБОЕМ, СЭР!

Мы с Ковбоем подружились, потому что когда ты далеко от дома и напуган до усрачки, то ищешь друзей и пытаешься найти их как можно больше, и выбирать особо некогда. Ковбой - единственный рекрут, который смеется, когда слышит мои шутки. У него есть чувство юмора и на него можно положиться.

Сержант Герхайм вздыхает.

— Ты что, страстью голубой воспылал к Ковбою? Хуй ему сосешь?

— СЭР, НИКАК НЕТ, СЭР!

— Образцовый ответ. Тогда приказываю: рядовому Шутнику спать на одной шконке с рядовым Пайлом.

Сержант Герхайм шествует к своему логову - маленькой комнате в конце отделения.

— Ожей, дамочки, приготовиться... ПО ШКОНКАМ!

Запрыгиваем на шконки и замираем.

— Песня!

Мы поем:

Монтесумские чертоги,

Триполийцев берега

Помнят нас, где мы как боги, Смерть несли своим врагам. Моряки и пехотинцы,

Заглянув на небеса,

Там увидят - мы на страже, Божья гордость и краса.

— Приготовиться... ОТБОИ!

Обучение продолжается.

Я учу Гомера всему, чему умею - от завязывания шнурков до сборки и разборки самозарядной винтовки М-14. Я учу Гомера, что винтовка должна стать ему так же дорога, как сама жизнь.

Неловкие пальцы Гомера собирают винтовку.

Моя собственная винтовка вызывает у меня отвращение - сам ее вид, даже трогать ее противно. Когда я беру ее в руки, то чувствую, какая она холодная и тяжелая. «А ты думай, что это просто инструмент, Гомер. Как топор на ферме».

Гомер расплывается в улыбке. Поднимает глаза на меня.

— Я так рад, Шутник, что ты мне помогаешь. Ты мой друг. Я знаю, что я тормоз. Я всегда был таким. Мне никогда никто не помогал...

Отвожу глаза в сторону.

— Это твои проблемы.

Усердно разглядываю свою винтовку.

Сержант Герхайм продолжает издеваться над ним. Каждый вечер он прописывает Гомеру дополнительные отжимания, орет на него громче, чем на остальных, придумывает для его матери все более живописные определения.

Но про остальных он тем временем тоже не забывает. И нам достается. И достается нам за проколы Гомера. Из-за него нам приходится маршировать, бегать, ходить гусиным шагом и ползать.

Играем в войнушку посреди поля. Рядом с местом «бойни у ручья Риббон-крик», где шесть рекрутов утонули в 1956 году во время ночного марша, предпринятого в дисциплинарных целях, сержант Герхайм приказывает мне забраться на иву. Сейчас я снайпер. Я должен перестрелять весь взвод. Я сел на ветку дерева. Если смогу засечь рекрута и назвать его по имени - он погиб.

Взвод идет в атаку. Я ору «ХЕЙМЕР!», и сраженный Хеймер падает на землю.

Взвод рассыпается. Шарю глазами по кустам.

В тени мелькает зеленый призрак. Я успеваю разглядеть лицо. Открываю рот. Сук трещит. Лечу вниз...

Шлепаюсь на песок. Поднимаю глаза.

Надо мной - Ковбой. - Бах, и ты убит - говорит Ковбой. И ржет.

Надо мною нависает сержант Герхайм. Я пытаюсь что-то объяснять про треснувший сук.

— А ты не можешь говорить, снайпер. Ты убит. Рядовой Ковбой только что тебя жизни лишил.

Как-то на шестой неделе сержант Герхайм приказывает нам бегать по кругу, взявшись левой рукой за член, а в правой держа оружие. При этом мы должны распевать: - Вот - винтовка, вот - елда. Остальное - хуета. И другое: - Мне девчонка ни к чему, М-14 возьму.

Сержант Герхайм приказывает каждому из нас дать своей винтовке имя.

— Другой пизды вам теперь не видать. Прошли денечки, когда вы ебали старую добрую подругу. Отныне ты женат на подруге из дерева и металла!

Передвигаясь бегом, мы распеваем:

Если мой друган не врет -В эскимосских пездах лед.

Перед хавкой сержант Герхайм рассказывает нам, что во время Первой мировой войны Джек Першинг сказал:

— Самое смертоносное оружие в мире - это солдат морской пехоты со своей винтовкой.

Сержант Герхайм объясняет нам, как это важно - понять, что для выживания в бою инстинкт убийцы всегда должен быть включен. Винтовка - лишь инструмент, а убивает закаленное сердце.

Наша страсть к убийству должна быть такой же мощной, как давление в винтовочной патроне.

Если мы не будем чистить свои винтовки как следует, то энергия, высвобождающаяся при взрыве пороха, будет направлена не туда куда надо, и винтовка разлетится на куски. И если наши инстинкты к убийству не будут столь же чисты и надежны - мы проявим нерешительность в момент истины. Мы не сможем убить врага. И станем мертвыми морпехами.

Полоса препятствий: перебирая руками, спускаемся по канату, который натянут под углом сорок пять градусов над запрудой. Мы висим вверх ногами как обезьяны, сползая вниз по канату головой вперед.

Гомер срывается с этого каната восемнадцать раз. Чуть не тонет. Плачет. Снова лезет на вышку. Пытается спуститься еще раз. Снова срывается.

В секции отделения сержант Герхайм нацепляет на горловину фляжки презерватив «Троян» и швыряет фляжкой в Гомера. Фляжка попадает Гомеру в висок. Сержант Герхайм ревет как бык.

— Морские пехотинцы не плачут!

Гомеру приказано сосать фляжку каждый день после еды.

Во время обучения рукопашному бою сержант Герхайм демонстрирует нам боевую разновидность балета. Он сбивает нас с ног боксерской палкой (это шест метра

полтора длиной с тяжелыми грушами на концах). Мы играем с этими палками. Потом сержант Герхайм приказывает примкнуть штыки.

Сержант Герхайм с демонстрирует атакующие приемы рекруту по имени Барнард, тихому пареньку откуда-то с фермы в штате Мэн. Ударом приклада он выбивает рядовому Барнарду два зуба.

Цель обучения рукопашному бою, объясняет сержант Герхайм - пробудить в нас инстинкт убийцы. Каждый морской пехотинец лично отвечает за все, что должно быть при нем. Все это жестоко, но так и есть.

Рядовой Барнард, с окровавленной челюстью, со ртом как кровавая дыра, тут же доказывает, что усвоил урок. Рядовой Барнард подбирает винтовку и, и находясь в приседе протыкает сержанту Герхайму правое бедро своим штыком.

Сержант Герхайм орет и отвечает вертикальным ударом приклада, но промахивается. Поэтому бьет рядового Барнарда кулаком в лицо.

Сбросив с себя ремни, сержант Герхайм накладывает жгут на кровоточащее бедро. После этого производит рядового Барнарда, который все еще валяется без сознания, в командиры отделения.

— Ебать! Нашелся, кто понял, что миссия штыка -убивать! Из него выйдет ахуеть какой классный боец.

Осмотр. Барахло - на шконку. Сержант Герхайм отмечает, что рядовой Пайл не потрудился побриться.

Сержант Герхайм приказывает Гомеру и командирам отделений пройти в гальюн.

В гальюне сержант Герхайм приказывает нам поссать в унитаз.

— ПЯТКИ ВМЕСТЕ! СМИРНО! ПРИГОТОВИТЬСЯ... П-С-С-С-С...

Сержант Герхайм хватает за шкирку Гомера и силой опускает его на колени, засовывает голову в желтую воду. Гомер пытается вырваться. Пускает пузыри. От страха Гомер дергается все сильнее, но сержант Герхайм удерживает его.

Мы уже уверены, что Гомер захлебнулся, и в этот момент сержант Герхайм спускает воду. Когда поток воды прекращается, сержант Герхайм убирает руку с загривка Гомера.

Теперь каждый раз, когда Гомер допускает ошибку, сержант Герхайм наказывает не его. Он наказывает весь взвод. А Гомера от наказания освобождает. И, пока Гомер отдыхает, мы совершаем выпрыгивания вверх и прыжки в стороны, много-много раз.

Гомер трогает меня за руку, когда мы продвигаемся с металлическими подносами к раздаче.

— У меня ничего не получается, как надо. Мне надо немного помочь. Я не хочу, чтобы из-за меня вам всем было плохо.

Я отхожу от него в сторону.

В первую ночь седьмой недели взвод устраивает Гомеру «темную».

Полночь.

Рядовой Филипс, шестерка, вечно на побегушках у сержанта Герхайма. Шлепает босыми ногами, прокрадываясь по отсеку отделения, чтобы встать на шухере и не проморгать появления сержанта Герхайма.

Сто рекрутов подкрадываются в темноте к шконке Гомера. Гомер даже во сне улыбается. У командиров отделений в руках полотенца и куски мыла.Четыре рекрута набрасывают на Гомера одеяло, цепко держась за углы, чтобы Гомер не смог пошевелиться, и чтобы одеяло заглушало его вопли.

Я слышу тяжелое дыхание сотни разгоряченных человек, слышу шлепки и глухие удары, когда Ковбой

и рядовой Барнард начинают избивать Гомера кусками мыла, которые завернуты в полотенца, как камень в пращу. Он ворочается, пытаясь вырваться.

Весь взвод глядит на меня. Из темноты на меня нацелены глаза, красные как рубины. Гомер перестает вопить. Я медлю. Глаза меня не отпускают. Делаю шаг назад. Ковбой тычет мне в грудь куском мыла и протягивает полотенце.

Я складываю полотенце, закладываю в него мыло и начинаю бить Гомера, который уже не шевелится. Он лежит в темноте, задыхаясь.

Я бью по нему - все сильнее и сильнее, и, когда вдруг слезы начинают катиться из глаз, бью его за это еще сильнее.

На следующий день на плацу Гомер уже не ухмыляется.

И когда Герхайм спрашивает: - Леди! Что должен сделать морской пехотинец, чтобы заработать себе на кусок хлеба?

Мы все отвечаем: - УБИТЬ! УБИТЬ! УБИТЬ!

Гомер не открывает рта. Когда младший инструктор спрашивает нас: - Любим ли мы Корпус, леди?

Весь взвод отвечает, как один человек: - ГАНГ ХО! ГАНГ ХО! ГАНГ ХО!

Гомер по-прежнему молчит.

С каждым новым днем Гомер набирается все больше знаний, все ближе приближается к необходимой кондиции. Теперь его упражнения с оружием отточены как надо, но глаза - как матовые стекла. Никто из рекрутов не чистит свое оружие чаще Гомера. Каждый вечер после ужина Гомер нежно натирает побитый от времени дубовый приклад льняным маслом, так же как те сотни рекрутов, что терли этот кусок дерева до него. Успехи

Гомера растут во всем, но он по-прежнему молчит. Он выполняет все, что ему говорят, но он больше не часть нашего взвода.

Мы замечаем, что Герхайм недоволен таким отношением Гомера. Он напоминает Гомеру что «Ганг Хо» по-китайски означает «работать сообща».

Сержант Герхайм рассказывает ему, что у морских пехотинцев есть правило - они никогда не оставляют погибших или раненых. Сержант Герхайм не перегибает палку и старается особо не дрючить Гомера. Мы и так уже потеряли семь рекрутов, которых уволили по восьмому параграфу. Пацан из Кентукки по имени Перкинс вышел в центральный проход отделения и полоснул штыком по венам. Сержант Герхайм от этой сцены в восторг не пришел, ибо рекрут начал пачкать кровью идеально чистый кубрик сержанта Герхайма.

Сержант Герхайм оставляет Гомера в покое и сосредотачивает свое внимание на остальных.

Воскресенье.

Представление: чудеса и фокусы. Религиозные службы в соответствии с вероисповеданием по выбору - как это расписано в цветных брошюрах, которые Корпус рассылает мамам и папам по всей Америке. Тем не менее, Герхайм доказывает нам, что морская пехота появилась раньше бога,- Сердца можете отдать Иисусу, но жопы ваши принадлежат Корпусу.

После отправляемся хавать.

Звучит команда: - СЕСТЬ!

Мы намазываем масло на куски хлеба, потом посыпаем сахаром.

И теперь, когда сержант Герхайм со своими младшими инструкторами начинает вытрясать из нас душу, мы сообщаем им, как нам это нравится и просим добавки.

Когда сержант Герхайм командует: «Окей, леди, выполнить пятьдесят прыжков. А потом из стороны в сторону прыгаем. Много-много раз.

Смеемся и выполняем.

Морской пехоте нужны не роботы. Морской пехоте нужны убийцы. Морская пехота хочет создать людей, которых не уничтожить, людей, не знающих страха.

До выпуска осталось всего несколько дней, и просолившиеся рекруты взвода 30-92 готовы съесть собственные кишки и попросить добавки. Стоит командующему корпуса морской пехоты сказать лишь слово - и мы возьмем вьетконговских партизан и закаленных в боях солдат северовьетнамской армии за их тощие шеи и отрубим им головы.

Солнечный воскресный день. Мы разложили свои зеленые одежки на длинном бетонном столе и оттираем их от грязи.

Уже в сотый раз сообщаю Ковбою, что хочу свою сосиску запихать в его сестренку, и спрашиваю, что бы он хотел взамен.

И в сотый раз Ковбой отвечает: - А что дашь?

Сержант Герхайм расхаживает вокруг стола. Он старается не прихрамывать. Он критикует нашу технику обращения с щетками для стирки, которые стоят на вооружении морской пехоты.

Нам на него насрать, мы уже слишком обвыклись.

— Военно-морской крест я получил на Увадзиме.-говорит сержант Герхайм.- Мне его дали за то, что я учил салаг, как надо кровью истекать. Из солдат морской пехоты кровь должна стекать в небольшие аккуратные лужицы, ибо морские пехотинцы отличаются высокой дисциплинированностью.

Мы его не слушаем. Мы треплемся друг с другом. Та-

кой день - единственное время, когда нам разрешается поболтать.

Филипс - чернокожий балабол.

Произношу вслух: - Гомер разговаривает со своей винтовкой.

С десяток рекрутов поднимают головы. Не знают, что сказать. У некоторых - кислые лица. Другие глядят со страхом.

Собираюсь с силами и говорю еще раз: - Гомер разговаривает со своей винтовкой.

Все замерли. Молчат.

Теперь уже все, кто вокруг стола, ждут продолжения. Глаза будто не могут оторваться от чего-то там, вдалеке - будто пытаются вспомнить дурной сон.

Рядовой Барнард кивает.

— Мне это не раз уже снилось. Моя... винтовка со мной говорила.

И, после паузы: - А я ей отвечал...

— Именно так,- говорит Филипс,- Ага. И голос у нее такой страшный и холодный. Я думал, у меня крыша потекла.

Здоровенный кулак Герхайма вбивает следующее слово Филипса ему в глотку так, что оно вылетает у него из задницы. Филипс падает на пол и больше не поднимается. Лежит на спине. Губы у него разбиты. Он стонет.

Взвод замирает.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока.

— Рядовой Пайл - это восьмой параграф. Все слышали? Рядовой Пайл разговаривает с винтовкой? - значит, у него крыша нахуй съехала. Приказываю отставить всю эту болтовню, гниды. И не позволяйте рядовому Шутнику играться с вашим воображением. Больше ни слова об этом слышать не хочу. Всем понятно? Ни слова.

Ночь над Пэррис-Айленд. Мы стоим в строю, и сер-

жант Герхайм отдает свой последний на сегодня приказ: - Приготовиться к отбою... ОТБОЙ!

И вот мы уже лежим на спине, по стойке «смирно», оружие прижато к груди.

Читаем молитвы:

Это моя винтовка. Таких винтовок много, но эта моя. Моя винтовка - мой лучший друг. Это - моя жизнь. Я должен научиться владеть оружием так же, как владею своей жизнью. Без меня моя винтовка бесполезна. Без моей винтовки бесполезен я. Я должен метко стрелять из моей винтовки. Я должен стрелять точнее, чем враг, который пытается меня убить. Я должен застрелить его до того, как он застрелит меня. И я это сделаю. Клянусь перед богом. Я и моя винтовка - мы защитники моей страны. Мы не боимся врагов. Мы спасители жизни. Пусть будет так. Пока не останется больше врагов и не наступит мир. Аминь.

Гомер открывает рот - впервые за последние недели Его голос звучит все громче и громче. Головы начинают поворачиваться к нему. Тела уже не лежат по стойке «смирно».

В эту ночь дежурит сержант Герхайм. Он подходит к шконке Гомера и останавливается, уперев кулаки в бока.

Гомер не замечает сержанта Герхайма. Вены на шее Гомера вздулись, он продолжает реветь как бык:

— ЭТО МОЯ ВИНТОВКА. ТАКИХ ВИНТОВОК МНОГО, НО ЭТА МОЯ. МОЯ ВИНТОВКА - МОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ. ЭТО - МОЯ ЖИЗНЬ. Я ДОЛЖЕН НАУЧИТЬСЯ ВЛАДЕТЬ ОРУЖИЕМ ТАК ЖЕ, КАК ВЛАДЕЮ СВОЕЙ ЖИЗНЬЮ. БЕЗ МЕНЯ МОЯ ВИНТОВКА БЕСПОЛЕЗНА. БЕЗ МОЕЙ ВИНТОВКИ БЕСПОЛЕЗЕН Я. Я ДОЛЖЕН МЕТКО СТРЕЛЯТЬ ИЗ МОЕЙ ВИНТОВКИ. Я

ДОЛЖЕН СТРЕЛЯТЬ ТОЧНЕЕ, ЧЕМ ВРАГ, КОТОРЫЙ ПЫТАЕТСЯ МЕНЯ УБИТЬ. Я ДОЛЖЕН ЗАСТРЕЛИТЬ ЕГО ДО ТОГО, КАК ОН ЗАСТРЕЛИТ МЕНЯ. ИЯ ЭТО СДЕЛАЮ. КЛЯНУСЬ ПЕРЕД БОГОМ. Я И МОЯ ВИНТОВКА - МЫ ЗАЩИТНИКИ МОЕЙ СТРАНЫ. МЫ НЕ БОИМСЯ ВРАГОВ. МЫ СПАСИТЕЛИ ЖИЗНИ. ПУСТЬ БУДЕТ ТАК. ПОКА НЕ ОСТАНЕТСЯ БОЛЬШЕ ВРАГОВ И НЕ НАСТУПИТ МИР. АМИНЬ.

Сержант Герхайм отвешивает пинок по шконке Гомера.

— Эй - ты, рядовой Пайл...

— А? Что? ЕСТЬ, СЭР! Гомер замирает на шконке лежа по стойке «смирно».

— Как зовут эту винтовку, гнида?

— СЭР, ВИНТОВКУ РЯДОВОГО ЗОВУТ ШАРЛИН, СЭР!

— Вольно, гнида,- ухмыляется сержант Герхайм. -А ты уже совсем классный рекрут, рядовой Пайл. Из всех рядовых в моем стаде у тебя мотивации больше всех. Глядишь, я даже разрешу тебе послужить стрелком в возлюбленном мною Корпусе.

— ТАК ТОЧНО, СЭР!

Сержант Герхайм проходит вдоль всего кубрика.

— РЯДОВОЙ ПАЙЛ МОЖЕТ ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ БЫДЛО НАУЧИТЬ МНОГОМУ. Он доведен до кондиции. Вы все доведены до кондиции. Завтра вы превратитесь в морских пехотинцев. ПРИГОТОВИТЬСЯ... ОТБОЙ!

Выпуск.

Тысяча свежеиспеченных морских пехотинцев стоят навытяжку, подтянутые и загорелые, в безукоризненной форме, начищенные винтовки прижаты к груди.

Во взводе 30-92 звание отличного курсанта получает Гомер. Он награждается комплектом парадного обмундирования и получает разрешение промаршировать в этой форме при выпускном прохождении взводов. Генерал, начальник Пэррис-Айленда пожимает ГомеРУ РУУ одаривает его своим «Благодарю за службу». Руководитель нашего выпуска прицепляет ему на грудь знак «СТРЕЛОК ВЫСШЕГО РАЗРЯДА», а командир нашей роты объявляет Гомеру благодарность за лучший результат по стрельбе во всем учебном батальоне.

Генерал говорит в микрофон:

— Узрели вы свет? Свет истины? Свет великого светила? Путеводный свет? Прозрели ли вы?

И мы аплодируем и орем в ответ, исполненные беспредельного восторга.

Начальник запевает. Мы подхватываем:

Хей, морпех, ты не слыхал?

Хей, морпех...

Эл-Би-Джей приказ отдал.

Хей, морпех...

К маме с папой не придешь.

Хей, морпех...

Во Вьетнаме ты помрешь.

Хей, морпех...

После выпускного церемониала мы получаем предписания. Ковбой, Гомер, рядовой Барнард, Филипс и большинство прочих морпехов из взвода 30-92 направляются в Учебный пехотный полк, где из них будут делать пехотинцев.

Согласно моему предписанию, после выпуска из УПП я должен отправиться в Начальную школу военной журналистики в Форт Бенджамин Харрисон в штате Индиана. Сержант Герхайм выражает свое отвращение по поводу того, что я буду военным корреспондентом, а не солдатом-пехотинцем. Он обзывает меня тыловой

крысой, штабной сукой. Говорит, что только говнюкам вся халява достается.- Дрочка окончена. Вы больше не гниды. С сегодняшнего дня вы морпехи. Морской пехотинец - это навсегда...

Последняя ночь здесь.

Сержант Герхайм вручает мне свои наручные часы и фонарик.

— Спокойной ночи, морпех.

Я хожу взад-вперед по отделению между двумя безукоризненно ровными рядами шконок.

Завтра на рассвете мы усядемся в автобусы и нас повезут в Кемп Гайгер, в Северную Каролину.

В отсеке отделения тихо, как в мертвецкой в полночь. Тишину нарушает лишь поскрипывание кроватных пружин, да изредка кашлянет кто-нибудь.

Как раз собираюсь будить сменщика, и тут слышу голос. Кто-то из рекрутов разговаривает во сне.

Замираю на месте. Прислушиваюсь. Еще один голос,

если сержант Герхайм их услышит - всем пизда. Спешу на звуки голосов.

Это Гомер. Разговаривает со своей винтовкой. Слышу шепот. Потом слабый, манящий стон, уже женским голосом.

Винтовка Гомера не висит, как положено, на шконке. Он держит ее в руках, обнимает,- Ну что ты, что ты... Я люблю тебя.

И добавляет с несказанной нежностью:

— Я отдал тебе лучшие месяцы своей жизни. А теперь отдай их мне ты.

Я щелкаю выключателем фонарика. Гомер не обращает на меня никакого внимания.

— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ПОНИМАЕШЬ? Я ВСЕ СМОГУ. Я СДЕЛАЮ ВСЕ, ЧТО ТЫ ЗАХОЧЕШЬ!

Трогаю Гомера за плечо.

— Э, Гомер, заткнись, да? Мне же сержант Герхайм ебало начистит.

Гомер садится на шконку. Смотрит на меня. Снимает рубашку и завязывает ею глаза. Начинает разборку винтовки.

— Я в первый раз сейчас вижу ее голенькой.

Стягивает повязку. Пальцы продолжают разбирать винтовку на части. А затем он начинает нежно ласкать каждую деталь.

— Ну посмотри на эту милую предохранительную скобу. Ты когда-нибудь видел кусок металла прекраснее?

Он начинает собирать детали: - И соединительный узел такой красивый...

Гомер продолжает бормотать, а его натренированные пальцы тем временем собирают черную стальную машину.

Гомер лезет рукой под подушку и вытаскивает заряженный магазин. Он нежно вводит стальной магазин в винтовку, в свою Шарлин.

— Гомер... Откуда у тебя боевые патроны?

К этому времени уже многие парни поднялись, шепчут друг другу: - Что там?

Сержант Герхайм включает свет в конце отсека.

— НУ, ГОМЕР, ПОЙДЕМ-КА СО МНОЙ.

В прошлый раз, когда сержант Герхайм поймал рекрута с боевым патроном - всего одним патроном - он заставил его выкопать могилу в десять футов длиной и на десять же футов в глубину. Всему взводу пришлось торчать в строю навытяжку на этих «похоронах».

Я говорю Гомеру: - Ох, в какое же дерьмо ты попал...

Взрыв света из потолочных ламп. Отсек залит светом.

— ЧТО ЗА ИГРЫ В МИККИ МАУСА ВЫ ТУТ УСТРОИЛИ?

Сержант Герхайм надвигается на меня, как бешеный пес. Его голос разрывает отсек на части:

— ВЫ ПРЕРВАЛИ МОИ СЛАДКИЕ СНЫ, ЛЕДИ. ДУМАЮ, ВАМ ПОНЯТНО, ЧТО ВАС ЖДЕТ!

Гомер слетает со шконки, разворачивается лицом к сержанту Герхайму.

Весь взвод уже на ногах, все ждут, что предпримет сержант Герхайм, и все уверены, что поглазеть на это стоит.

— Рядовой Шутник. Говнюк! На центральный проход.

Шевелю задницей.

— ЕСТЬ, СЭР!

— Ну, гнида, докладывай. Почему рядовой Пайл после отбоя не в койке? Почему у рядового Пайла оружие в руках? Почему ты до сих пор его не научил жизни?

— СЭР, обязан доложить инструктору, что у рядового... Пайла... полный магазин, магазин примкнут и оружие готово к бою, СЭР.

Сержант Герхайм глядит на Гомера и кивает головой, яжело вздыхает.

— Слушай сюда, рядовой Пайл. Приказываю - положить оружие на шконку и...

— НЕТ! Я ЕЕ НЕ ОТДАМ! ОНА - МОЯ! СЛЫШИШЬ? ОНА - МОЯ! Я ЛЮБЛЮ ЕЕ!

Герхайм окончательно выходит из себя.

— СЛУШАЙ СЮДА, ЕБАНЫЙ ОБОССАННЫЙ МУДИЛА. ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ ОТДАТЬ МНЕ ЭТО ОРУЖИЕ, ИЛИ Я ОТОРВУ ТЕБЕ ЯЙЦА И ЗАБЬЮ ИХ ТЕБЕ В ГЛОТКУ! СЛЫШИШЬ МЕНЯ, МОРПЕХ? ДА Я ТЕБЕ СЕРДЦЕ СЕЙЧАС ВЫГРЫЗУ, МАТЬ ТВОЮ!

И вдруг сержант Герхайм стихает. И выражением глаз, и всем своим обликом он становится похож на странника, вернувшегося домой. Он - хозяин, и ему в полной мере подвластны, и он сам, и мир, в котором он живет. 26

Лицо его обретает какую-то леденящую кровь красоту, по мере того как темная сторона его натуры выползает наружу. Он улыбается. В этой улыбке нет ни капли дружелюбия, эта улыбка преисполнена зла, будто это не сержант Герхайм, а оборотень, человек-волк, обнаживший клыки.

— Рядовой Пайл, я горжусь...

Бум.

Стальная накладка приклада бьет Гомера в плечо.

Пуля калибра 7,62 мм, остроконечная, в медной оболочке разрывает сержанту Герхайму спину.

Он падает.

Мы все замираем, уставившись на сержанта Герхайма.

Сержант Герхайм приподнимается и садится, как будто ничего не произошло. На какую-то секунду мы вздыхаем с облегчением. Гомер промахнулся! А затем темная кровь толчком выплескивается из крохотной дырочки на груди сержанта Герхайма.

Выпученные глаза сержанта Герхайма заворожено глядят на эту кровавую розу на груди. Он поднимает взгляд на Гомера.

— Слушай, как там, Гомер, мы все - твои братаны, братья твои, друган. Я ведь твой сосед по шконке. Я -

— Конечно, - говорит Ковбой,- Тихо, Гомер, не гоношись. Мы тебе зла не желаем.

— Так точно,- говорит рядовой Барнард.

Гомер никого не слышит.

— Вы видели, как он на нее смотрел? Видели? Я знаю, чего он хотел. Знаю... Этот жирный боров...

— Гомер...

— А мы можем вас всех убить. И вы это знаете, - Гомер ласково поглаживает винтовку,- Вы же знаете, что мы с Шарлин можем вас всех убить?

Гомер наводит ствол винтовки мне в лицо.

На винтовку я и не гляжу. Я смотрю Гомеру прямо в глаза.

Я знаю, что Гомер слишком слаб, чтобы в полной мере управлять своим смертоносным орудием. Винтовка - лишь инструмент, а убивает закаленное сердце. А Гомер - это прибор с дефектом, который не способен управлять той силой, которую должен найти в себе и исторгнуть вовне.

Гомер улыбается нам всем, и это прощальная улыбка на смерти, жуткий оскал черепа. Выражение этой улыбки меняется - удивление, смятение, ужас, тем временем винтовка Гомера покачивается вверх-вниз, а потом Гомер вставляет черный стальной ствол в рот.

— НЕТ! Не...

Бум.

Гомер падает замертво. Его голова превратилась в жуткую мешанину из крови, лицевых костей, черепных жидкостей, выбитых зубов и рваных тканей. Кожа какая-то ненастоящая, будто глина.

Гражданские, понятное дело, как обычно, потребуют расследования. Но в ходе этого расследования рекруты взвода 30-92 покажут, что рядовой Пратт, хотя и обладал высокой мотивацией к службе, входил, однако, в число тех десяти процентов, кому нельзя служить в возлюбленном нами Корпусе.

Я выключаю верхний свет.

Объявляю:

— Приготовиться к отбою. ОТБОИ!

Взвод падает на сотню шконок.

Внутри меня - холод и одиночество. Но я не одинок. По всему Пэррис-Айленду нас тысячи и тысячи. А по всему свету - сотни тысяч.

Пытаюсь заснуть...

Лежа на шконке, притягиваю к себе винтовку. Она начинает со мной разговаривать. Слова вытекают из дерева и металла и вливаются в руки. Она рассказывает мне, что и как я должен делать.

Моя винтовка - надежное орудие смерти. Моя винтовка - из черной стали. Это наши, человеческие тела -мешки, наполненные кровью и мясом, и их так легко проткнуть и слить эту кровь, но наши надежные орудия смерти так просто не испортить.

Мое оружие мне послушно. Я просто подержу в руках Ванессу, винтовочку мою. Я обниму ее. Я просто чуть-чуть ее подержу...

Тишина. И в этой темноте сто человек, как один, начинают читать молитву.

Я гляжу на Ковбоя, затем - на рядового Барнарда. Они все понимают. Холодные оскалы смерти застыли на их лицах. Они мне кивают.

Новоиспеченные солдаты морской пехоты из моего взвода лежат по стойке «смирно», вытянувшись горизонтально на шконках, винтовки прижаты к груди.

Я начинаю читать:

Это моя винтовка.

Много таких, как она, но именно эта - моя...