Церковные историки IV-V веков

Пролог

Некогда древние нисколько не отказывались усердно разузнавать и объяснять из любви к мудрости те события, которые случайно и какие во благо, а какие к несчастью в провинциях, местах и областях происходили, описывая которые, они совершенствовали стиль своего дарования и являли благоухающие цветы учения незнающим истории, и, бескорыстно исполняя эту обязанность, они старались, чтобы ни в коем случае не осталось скрытым в целом то, что благодаря счастливому случаю стало известно. Но, исполненные тщеславия из-за мирской любви, они страстно желали, чтобы слава об их благородстве повсюду с похвалою была разглашена. Подлинно же достойно уважения твое усердие, так как, желая сложить историю, ты исследуешь с тем же рвением, но с иной любовью; и те, хотя их славит мир, если ты сам знаменитый появишься в будущем и скажешь: в Господе славилась душа моя, внемлят кротко и возрадуются. Ты совершишь задуманное, так как всякий наилучший дар и всю благую милость с неба ты получил, обученный великим понтификом[589], в полной мере заслужившим похвалу народа, блаженным Диадохом[590], у которого столько изреченных памятников католического догмата, сколько сияющих звезд. И довольно тебе, ибо ты равен знанием учителю, потому что довольно ученику, которому доступно то же, что и его наставнику. Следующим вижу Тимофея, с младенческой колыбели сведущего в Священном Писании, и не только возвысившегося среди прочих, но и посланного в качестве наставника к жителям Луки, искусного врача, ученика апостола Павла[591]. И я, ибо склоняюсь с покорностью, повинуясь высшему повелению, перед теми, кому выпало побывать в областях Африки у неистовых ариан[592], понемногу и кратко попытаюсь написать, подобно сельскому работнику, усталыми руками добывающему золото из тайных пещер; события же, подлежащие исследованию, даже те, что до сих пор кажутся ничтожными и запутанными, я без колебаний представлю на строгий суд мастера, явившего нам подлинное искусство.

Книга первая

(I, 1) Ныне, как известно, идет шестидесятый год[593] с того времени, когда тот жестокий и свирепый народ из племени вандалов[594] достиг пределов несчастной Африки, переправившись по удобному проходу через узкое место моря, которое на ограниченном пространстве между Испанией и Африкой сузило свои глубокие и обширные воды до двенадцати миль. Итак, когда они все переправились[595], то немедленно, по совету опытного вождя Гейзериха[596], чтобы создать своему племени устрашающую славу, постановили пересчитать общее количество своих людей, вплоть до младенцев, в тот день появившихся на свет. Все, кто был найден, старики, юноши, дети, рабы и господа, в целом составили восемьдесят тысяч. Впрочем, даже и сегодня среди незнающих распространено мнение, что таково было число вооруженных воинов[597], так как ныне оно представляется малым и незначительным. Теперь, когда они находились в мирной и спокойной стране[598], являвшей взору цветущую землю, куда бы ни направлялись их вооруженные толпы, везде, нарушая священные законы, они производили ужасное опустошение, всех повергая в бегство огнем и мечом. И нисколько не пощадили они ни плодоносящих садов, ни того, что случайно скрыли горные пещеры или другие труднодоступные и удаленные места, потому что после перехода они питались этими запасами; и вот они снова и снова свирепствовали с такой жестокостью, что в результате их действий ни одно место не осталось не разоренным. Особенно они свирепствовали в собраниях святых и базиликах[599], на кладбищах и в монастырях, так что в огромных пожарищах сжигали дотла дома большой молитвы, а насколько возможно — города и все укрепленные поселения. Где случайно ворота во двор у достойного человека они находили запертыми, наперерыв ударами топора прорубали себе вход, чтобы тогда прямо объявить ему: как в лесу топоры разрубают на куски деревья, так и с твоими воротами, — секира и молот разрушили их. Они вступили с огнем в твое святилище; они смешали с землей табернакул твоего имени[600].

(I, 2) Сколькие тогда прославленные епископы и благородные священники различными пытками были замучены, чтобы отдали, если кто имел, золото и серебро, собственное и церковное. И вначале имущим, подвергавшимся преследованию, определяли более легкие наказания, затем подвергали дарителей безжалостным пыткам, полагая, что это только часть, но не все подношение; и верили: чем больше кто дал, тем еще больше имеет. Одним, раскрыв им рты колами как рычагами, они лили в глотки зловонную грязь, чтобы те рассказали об имуществе, иным, чтобы допытаться, ревущим, терзали мышцы лиц и голеней; многим морскую воду, другим уксус и растопленное масло и многое другое столь же ужасное, так что тем, у кого рот уже считали наполненным, без жалости добавляли еще. Ни более слабый пол, ни осмотрительность знати, ни почтительность священников не смягчали жестокие души; но даже напротив, там усиливалась бешеная злоба, где они замечали уважение достойных людей. Я не в состоянии описать, сколькие священники и аристократы несли огромные расходы, так как предоставляли верблюдов и вьючных животных других пород; которых, чтобы шли, подгоняли железными стрекалами, и из которых иные под кнутами с жалобным видом испускали дух. Почтенная старость и достойные уважения седины, которые убелили волосы головы подобно белоснежному руну, не снискали себе у чужеземцев никакого снисхождения. Но даже невинных детей, младенцев, насильно отнятых от материнской груди, ярость варваров разбивала о землю; других же, уже держащихся на ногах, они прогоняли прямо от родного порога, за исключением крепости главного города[601]; потому и Сион, внезапно в то время захваченный, возвещал: враг сказал, что вторгся с огнем в пределы мои, истребил младенцев моих и детей моих они разбили о землю[602].

(I, 3) Некоторые здания из числа храмов и домов, где проходила служба, огонь мало затронул, храмы, сильно презираемые ими за красоту стен, вандалы сравнивали с землей, вот почему теперь старинный образ жизни, великолепие городов является нам не таким, как было в действительности. Но и во многих городах либо мало, либо вовсе не было обитателей. Ведь и сегодня, если где уцелеют, то вскоре становятся безлюдными, как тогда из ненависти в Карфагене они до основания разрушили театр, храм Памяти и дорогу, которую называли Небесной. И, как сообщили мне друзья, главную базилику, где похоронены нетленные тела святых великомучеников Перпетуи и Фелицитаты, Целерины, Сцилитанов и других[603], они преступно, своим тираническим произволом распродали. Где все же обнаруживались какие-либо укрепления, которые враги с варварским неистовством не смогли взять приступом[604], то, согнав вокруг военного лагеря бесчисленное множество людей, истязали их железными мечами, чтобы гниющие трупы, так как нельзя было атаковать, мешали обороне стен, душили зловонием разлагающихся тел. Какие и сколь многие священники были в то время ими замучены, кто бы мог передать? Тогда же и почтенного Панпиниана, епископа из нашего города[605], все тело обожгли раскаленными клинками. Подобным же образом они поступили и с Мансуетом Уруцитанским[606], схваченным у ворот Фурнитана. Тем временем был захвачен Гиппорегиев город[607], которым управлял достойный всяческой похвалы блаженный Августин[608], автор многих книг, понтифик. Тогда, снискавший за свое красноречие славу, которую он в изобилии заслужил на многих церковных поприщах, опасаясь, что пересохнет река, а также потому, что сладость наслаждения доставляет еще больше удовольствия, когда сменяется горечью полыни, он обратился с пророчеством: до тех пор, пока грешник выступает против меня, я умолк и унижен, и почел за благо хранить молчание[609]. Исключая то время, он уже создал двести тридцать две книги, не считая бессчетного количества писем и комментариев ко всему псалтырю и Евангелиям, а также популярных трактатов, которые греки называют лучшими и точное число которых невозможно даже определить.

(I, 4) Что тут много говорить? После всех этих злобных и безумных бесчинств[610] Гейзерих достиг величайшего города, самого Карфагена, и вступил в него[611], и всю его древнюю, прирожденную и благородную свободу обратил в рабство, так как и сенаторов города, в большинстве своем уже немолодых, он взял в плен[612]. Вслед за тем он издал декрет, чтобы каждый, кто имел что-либо из золота, драгоценных камней и пышных одежд, принес это; и вот так за короткий срок алчный похитил все старинное, доставшееся от отцов богатство, плод стольких усилий. Распределив каждому по одной провинции, себе он оставил Бизацену, Абаритану[613], а также Гетулию[614] и часть Нумидии, воинам же разделил на наследственные наделы Зевгитану[615] и землю наместника, в то время как император Валентиниан[616] все еще защищал удаленные провинции[617]; после его смерти Гейзерих захватил всю Африку целиком[618], а также и величайшие острова — Сардинию[619], Сицилию, Корсику[620], Ебусу, Майорику, Минорику[621] и многие другие, которые оборонял с обычной для него надменностью. На одном из них, точнее Сицилии[622], он впоследствии даровал Одоакру, правителю Италии[623], право сбора налогов[624]; и где Одоакр из всех выбирал по одному на определенное время, чтобы тот платил налоги за владельцев, некоторую часть, впрочем, оставляя себе. Кроме того, он без всяких колебаний предписывал вандалам поступать так, чтобы епископы и благородные миряне бежали от своих церквей и жилищ совершенно нищие; если же кто медлил уезжать, когда воля была объявлена, обращался навечно в раба. Это также в точности было исполнено. Действительно, мы знаем, что многие епископы и миряне, славные и почтенные мужи, сделались рабами вандалов[625].

(I, 5) Тогда же епископа знаменитого города того, Карфагена, отличившегося перед Богом и людьми, по имени Кводвультдей[626], и великое множество священнослужителей, нагих и измученных, он приказал, чтобы уничтожить, посадить на разбитые корабли[627]. Но Господь явил им свою милость и, обеспечив благополучное плавание, привел в кампанский город Неаполь. Сенаторов и многих уважаемых людей он вначале подверг суровому заточению, позже часть их изгнал за море[628]. После удаления, как было сказано выше, епископа со святым клиром, тотчас же базилику, названную «Реститута», где по-прежнему оставались епископы, он нечестиво распродал, а также разграбил и все остальные, которые со своими богатствами находились в стенах города. Но даже и расположенные вне городских стен он какие пожелал — захватил, особенно две великолепные и почитаемые церкви святого мученика Киприана[629], одну, где он пролил кровь, другую, где погребено его тело, в месте, называемом Маппалия. Действительно, кто бы вынес и мог без слез вспомнить, как он приказал тела наших покойных без подобающих торжественных гимнов, в молчании нести к местам погребения? К этому он прибавил еще, в наказание заставив оставшуюся часть священников уйти в изгнание. И покуда происходили эти события, оставшиеся в живых старшие священники и выдающиеся мужи из упомянутых провинций, которые он разделил между вандалами, задумали обратиться к правителю, чтобы смиренно умолять его. Поэтому они, по существующему обычаю, отправились на Максулитанское побережье[630], которое простыми людьми по обыкновению называется Лигула, и, утратив уже и церкви и состояния, явились коленопреклоненно просить, чтобы правителями вандалов, в утешение народу, было, по крайней мере, дано согласие сохранить христианскую веру. Но из уст царя через вестника получили они гневный ответ: «Я приказал гнать всякого, кто из вашего рода и племени, и вы еще осмеливаетесь просить подобное?» И он даже распорядился в тот же день утопить их поблизости в море, но свои же долго упрашивали его не делать этого. Удалившись, удрученные скорбью и печалью, они начали, насколько и где было возможно, в разграбленных церквях творить святое таинство. Вскоре, однако, из гордыни, чтобы возвеличить самого себя, царь по своей воле начал обогащать возродившийся культ дарами.

(I, 6) Я расскажу вам о событии, которое несло на себе печать того времени. Был некий комит[631] Себастиан[632], зять известного того комита Бонифация, проницательный в собрании и отважный в сражении, присутствия которого Гейзерих страшился, так как тот входил в число обязательных советников. Страстно желая его смерти[633], царь, чтобы найти повод для казни, решил расспросить его о религии. Он задумал, что таким образом обратится к Себастиану в присутствии епископов и своих домашних. «Себастиан, — сказал он, — я знаю, что ты добросовестно соблюдаешь данные нам клятвы, о справедливости этого свидетельствуют твои подвиги на поле брани и неусыпная заботливость. Но, хотя связывающая нас дружба остается неизменной и прочной, существует решение присутствующих здесь наших священников, чтобы ты доказал, что почитаешь религию, которую исповедуем и мы и наш народ». Себастиан же, поняв, что это дело удивительное и важное для многих, ему в соответствии с обстоятельствами остроумно ответил: «Государь, прошу тебя, пусть теперь будет принесен хлеб, одновременно и превосходный и негодный». Тогда все присутствующие, хотя Гейзерих был против, присудили победу Себастиану. Итак, упомянув превосходный хлеб, Себастиан сказал следующее: «Поистине, для того чтобы этот хлеб стал таким прекрасным из-за своей чистоты и составил непременную часть царской трапезы, россыпь из муки тончайшего помола, очищенная от ненужных отрубей, прошла через воду и огонь; вот почему он и на вид приятен, и на вкус хорош. Вот так я размолот жерновом остова католической веры[634] и подобно чистой муке просеян через решето испытания, окроплен водой крещения, и дух мой опален святым огнем. И как этот хлеб из печи, так и я через обряды святых таинств, от источника Бога Творца достиг чистоты. Но пусть будет так, если ты опровергнешь мои слова. Этот хлеб пусть будет разломлен на куски, смочен водой, опять обсыпан и поставлен в печь: если получится лучший, пусть со мной будет так, как ты повелишь». Это предложение Гейзерих услышал вместе со многими, кто пришел, поэтому он оказался связанным и не мог полностью дать себе волю. Позже он умертвил воинственного мужа под другого рода предлогом[635].

(I, 7) Но теперь вернемся к тому месту, от которого мы отклонились: царь пугает суровыми предписаниями, поэтому среди вандалов наши не могут опомниться, и не дано скорбящим места ни для молитвы, ни для жертвоприношения, так что явно исполнилось предсказание пророка: в это время не будет ни принципса, ни пророка, ни вождя и места для жертвоприношения во имя твое[636]. Но все новые и новые козни изо дня в день все же не сломили тех священников, которые скитались в этих областях, в чьих пределах они выплачивали дань дворцу[637]. Так, если какой-нибудь священник по существовавшему обычаю, чтобы порадовать божьих людей, рассказывал о фараоне, Навуходоносоре, Олоферне или о ком-нибудь подобном, тот же обвинялся в том, что о царе говорит такое, и тотчас же отправлялся в изгнание[638]. Действительно, этот народ, где открыто, а в других местах тайно был измучен гонениями, так что род добродетельных погибал от многих опасностей. По этой причине многие священники тогда, как мы знаем, находились в изгнании: такие как Урбан Гирбенский[639], Кресцент, митрополит из города Аквитаны[640], который руководил 120 епископами, Хабетдей Тевдаленский[641], Евстратий Суфетанский[642] и два триполитанца: Вицис Сабратенский и Кресконий Оэнский[643], и епископ Феликс из города Адруметины[644], потому что он принял из-за моря некоего монаха Иоанна, но и многие другие, которых долго было бы перечислять. Однако это только те, кто был отправлен в изгнание до самой смерти, другим не разрешалось устраиваться в городах. Однако принимавшие их у себя божьи люди надеялись, что множество их, строящих себе пристанища и очаги, способствуют возвышению столпов веры, что подтверждалось и оправдалось такое изречение: насколько унижали их, настолько еще более преумножались они и усиливались.

(I, 8) После этих событий, по просьбе Валентиниана Августа, церкви Карфагена после долгого молчания и запустения были приведены в порядок епископом Деограцием[645]; он же принадлежал к тем людям, через кого Господь осуществляет постепенно Свою волю, ибо словами он мог достичь большего, нежели другие силой.

Возрождение церквей было тогда предпринято епископом, дабы искоренить ересь, так как на 15-м году своего царствования Гейзерих захватил тот некогда знаменитый и прославленный город Рим[646] и сразу же получил от его народа богатства многих владык. Тогда множество захваченных пленников достигло африканского берега, вандалы и мавры[647] разделили между собой огромное число людей и по варварскому обычаю разлучали мужей с женами и детей с родителями. И тотчас же муж, совершенный и любезный богу, позаботился распродать всю золотую и серебряную церковную утварь, чтобы вернуть свободу находящимся в рабстве у варваров, чтобы сохранились брачные союзы и родители обрели детей. И так как было недостаточно мест, чтобы принять такое количество людей, он предназначил две прекрасные и просторные базилики Фауста и Новара с постелями и лежанками, которые должны были каждый день принимать всех, отпущенных за вознаграждение. Непривычность же плавания по морю и жестокость рабства подорвали силы многих, так что находящиеся среди них дети все были больны, и их благочестивый епископ подобно доброй кормилице с первого момента окружил врачами, чтобы следили за их пищей, исследовали пульс тем, кто в этом нуждался, и немедленно сообщали ему о результатах. Даже в ночное время он не оставлял своих милосердных трудов, но продолжая подходить к каждому ложу, расспрашивал, как кто себя чувствует. Все эти заботы он возложил на себя для того, чтобы ни измученные люди, ни дряхлые уже старики не остались без помощи. Поэтому ариане, исполнившись к нему сильной завистью, не раз с помощью различных хитростей пытались его убить. Но, как я убежден. Господь сразу постигал их замыслы и освобождал своего пастыря из рук злодеев. Его смерть горестно оплакивали бывшие пленники, ибо они вообразили себя неминуемо отданными в руки варваров, раз он отправился на небеса. Случилось же это через три года его пребывания в сане епископа. Тело достойного священника народ, исполненный любви и скорби, смог быстро укрыть, и в соответствии с мудрым решением его, призванного Богом, тогда похоронили незнающие люди.

(I, 9) И как нельзя не возмутиться вероломством еретиков, так нельзя и не исполниться почтения перед теми, кто из благочестия помогает страждущим: некогда рукоположитель достопамятного епископства по имени Фома[648] часто терпел различные их козни, пока однажды почтенный старец не был убит среди народа кем-то, якобы просящим милостыню. Тот, кто поступает не на бесчестье себе, но к умножению своей славы, радуется в Господе. Случилось же так, что после кончины епископов Карфагена, Зевгитаны и Проконсульской провинции, царь запретил назначать епископов, общее число которых было 164. Они постепенно умирали, и теперь из тех, что остались, можно видеть только трех: Винцентия Гигитанского[649], Павла Синнуаританского[650] и особенно почтенного тоже Павла[651], и еще один — Квинтиан[652], ныне гонимый, остался в македонском городе Эдессе[653] на положении иностранца.

(I, 10) Конечно, из исповедников христианства многие были мучениками, как это признает огромное большинство; о некоторых из них я попытаюсь рассказать. Были однажды рабы у некоего вандала — этот вандал был из тех, кого называют милленариями[654] — Мартиниан, Сатуриан и два их брата. И была у них подруга по неволе, славная служанка Христова по имени Максима, прекрасная душой и телом. И так как Мартиниан, будучи оружейником, был угоден своему господину, а Максима распоряжалась во всем доме, вандал задумал, чтобы сделать своих прекрасных слуг еще более верными, соединить Мартиниана и Максиму брачными узами. Мартиниан, будучи еще совсем молодым человеком, страстно стремился по мирскому обычаю вступить в брачный союз, Максима же, напротив, уже посвятившая себя Богу, противилась замужеству. Когда же пришло время в тайном молчании вести их в брачный покой, и Мартиниан, не зная, что решил об этом Бог, в залог их брачного союза как с супругой пожелал разделить с ней ложе, верная служанка Христа твердым голосом ответила ему: «О брат Мартиниан, я посвятила свое тело Христу и не могу вступить в брак с мужчиной, ибо принесла уже Богу нерушимый обет. Но я дам тебе совет: если пожелаешь, и ты можешь принести обет, и пусть же как я страстно стремилась быть невестой Бога, так и ты сам найдешь радость в служении ему». Так случилось по воле Бога, что юная девушка, сохранив девственность, этим спасла свою душу.

Итак, чтобы вандал ни о чем не догадался, они решили сохранить в тайне свое духовное общение, и Мартиниан, раскаявшись и изменившись, убедил также своих братьев, что они обретут подлинное сокровище, если присоединятся к христианской общине. И вот так, он и три его брата, обратившись к Богу, в сопровождении девы, ночью тайно отправились в Табраценский монастырь[655], которым в то время руководил благородный пастырь Андрей, и были приняты. Максима же поселилась в находящемся неподалеку женском монастыре. Наконец, варвар узнал обо всем с помощью розысков и частых даров, так как случившееся не могло оставаться скрытым. Поняв, что это уже не его, но Христовы рабы, он заковал их в цепи и мучил Божьих слуг разными пытками, поступая с ними не так, как с другими беглыми, но суровее, потому что они новым крещением осквернили славу своей веры. Не преминул он даже уведомить об этом Гейзериха: «Узнай, царь, некто столь неумолимый и свирепый повлиял на умы рабов, что они полностью подчинились его воле». Он приказал по всей длине прочных стволов установить пилы, наподобие пальмовых ветвей, которые сдирали кожу и не только ломали кости, но и пронзали остриями внутренние органы. Рабы же, будучи подвергнуты пытке, пока вытекала кровь и куски плоти обнажали внутренности, постоянно исцелялись Христом и оставались невредимыми. Пытка повторялась много раз в течение долгого времени, но никаких следов ран не было заметно, Святой Дух мгновенно излечивал их. После этого Максима была схвачена грубыми стражниками и жестоко истерзана клинками: но и она во время казни слуг Божьих каждый раз не оставалась без помощи, и все видели, как она, разорванная огромными бревнами, вдруг поднялась невредимая. Об этом чуде возвестили уста многих, и мы, нуждающиеся в помощи Господа, с клятвою торжественно подтверждаем, что все это правда.

(I, 11) Тогда же вандал, пренебрегая явленным ему всесилием Бога, побуждаемый мстительностью и гневом, начал бесчинствовать в доме принявшего беглых рабов. Погиб и сам хозяин, и его сыновья; равным образом он уничтожил и все имущество, и домашних животных, какими бы превосходными ни были, осталась в живых лишь хозяйка, вдова, лишившаяся и мужа, и детей, и достояния. Христовых слуг он принес в дар родственнику царя Сесаону[656], которых тот, когда их доставили к нему, принял с великой радостью, так как его детей и домашних, прежде безупречно благочестивых, к несчастью начал искушать разными соблазнами дьявол. В силу установленного порядка этот родственник, прежде чем оставить христиан у себя, предъявил их царю. Царь решил, что христиан необходимо немедленно удалить, и повелел переслать их некоему своему сородичу, царю мавров, имя которого было Капсур[657]. Максиму, верную служанку Христа, он, смущенный и смягчившийся, отпустил по собственной воле; та дева до сих пор жива и является отнюдь небезызвестной наставницей множества Христовых невест. Прибывшие же в распоряжение упомянутого царя мавров обосновались в пустынной местности, которая носит название «Капрапикта»[658]. Тогда же, видя, что чужеземцы часто совершают непозволительные, кощунственные жертвоприношения, ученики Христа начали проповедовать среди варваров, призывать их к познанию Господа Бога нашего и обращать их в истинную веру; и таким образом они сделали христианами великое множество варваров-язычников там, где прежде даже само слово «христианин» не было широко известно. Тогда, наконец, царь узнал о том, что случилось, что поле уже расчищено и вспахано лемехом проповеди и что евангельские семена принялись и взошли, политые дождем святого крещения. Они отправили послов по трудным дорогам пустыни; наконец, и приглашенный епископ прибыл в Рим[659], чтобы назначить для верующего народа пресвитера и священников. И преисполнились люди радости, которую понтифик получил от Бога: была возведена церковь, великое множество варваров приняло крещение и за счет волков приумножилось обширное стадо ягнят. Капсур в своем донесении сообщает Гейзериху об этом. Услыхав о подобных вещах, царь, поднявшись в ярости, приказал привязать служителей Божьих позади бегущих колесниц и пустить через места, поросшие терновыми лесами, чтобы они все вместе постепенно слабели, и тащить их взад и вперед сквозь терновые заросли, чтобы тела невинных жертв были разорваны шипами; так он распорядился, чтобы один на примере другого ясно видел свою смерть. И когда кто-либо из них обращал взор к соседу, в то время как их увлекали подгоняемые маврами необузданные кони, то, расставаясь с жизнью в гибельном беге, каждый так говорил: «Брат, молись за меня; Бог исполнил наше желание, ибо через страдания приводит нас в царствие небесное». Их молитвы и песнопения тронули ангелов, и благочестивые души обрели утешение, ибо и по сей день не перестает Господь наш Иисус Христос творить великие чудеса. Действительно, еще блаженный епископ Фауст Буронитанский[660] свидетельствует нам, что однажды в его присутствии некая женщина, будучи слепая, вдруг прозрела.

(I, 12) С этого времени Гейзерих ополчился на Божью церковь. Он послал в провинцию Зевгитану некоего Прокула, который заставил священников выдать всех церковных прислужников и все священные книги, так коварный враг сначала лишает врагов оружия, чтобы потом их, безоружных, с легкостью захватить в плен. Он же, если священники сами были не в состоянии отдать требуемое, своею жадной рукою все опустошал и даже похитил покровы с алтарей, чтобы — о ужас! — сшить себе из них рубашки и феморалии[661]. Однако этот Прокул, исполнитель столь гнусного дела, вскоре умер позорной смертью, откусив самому себе язык.

Тогда поистине святой епископ Валериан из города Абенсы[662] стойко, всеми силами добивался, пока не было возобновлено совершение святых таинств, и было решено стучать в единственные ворота города и таким образом заранее предупреждать, чтобы никто не оставался ни дома, ни в поле. Долгое время этот епископ, нищий и бездомный, жил на открытом воздухе: ему уже было более 80 лет, и мы тогда, в изгнании, незаслуженно удостоились приветствовать его.

(I, 13) В то время было запрещено справлять пасхальные торжества; и тогда, в одном месте, называемом Регия[663], наши в честь праздника Пасхи решили отпереть для себя закрытую церковь. Ариане же узнали об этом. Тотчас же некий их пресвитер, по имени Андвит, собрав под свое начало отряд воинов, призвал их напасть на тех праведников. Они вошли с обнаженными мечами и завязали схватку; другие же взобрались на своды и сыпали стрелы через окна церкви. И тогда вдруг волею случая народ Бога начал слушать и петь, когда один чтец, поднявшись на кафедру, запел песнь «Аллилуйя»; в это время стрела пронзила ему горло и он, слабея, вначале выпустил из рук дощечки, а после сам упал мертвый. Но и другие все чаще, пораженные стрелами и дротиками, падали замертво в середине алтарного выступа; те же, которые не были тогда убиты мечами, позже приняли муки, ибо царь повелел их всех в наказание предать смерти, особенно находящихся в расцвете сил. Подобным образом ариане поступали и в других местах, как, например, в Тунузуде, Гале, в Вике Аммонийской[664] и в прочих местах, где в то время народу Бога были даны святые таинства, они, придя туда, с великой яростью тело и кровь Христову швырнули на каменный пол и растоптали нечистыми ногами.

(I,14) Именно в это время Гейзерих, призвав своих епископов, велел им, чтобы в пределах дворца на различные должности назначались только дети ариан. В числе прочих это было тогда объявлено и нашему Армогасту[665], которого они, так как боялись его, долго и многократно пытали, стягивая ему веревками голени и лоб, сморщенный и изборожденный глубокими морщинами, на который Христос наложил печать своих мук, они вытягивали ему жилы, надорванные и трещавшие, подобно нитям паутины, призывающие в свидетели этих мук святое небо. И когда палачи видели, что слабые путы порваны, они приносили более прочные пеньковые веревки, но и они все постепенно ослабевали, он же даже именем Христа не просил их о пощаде. Даже будучи подвешен за одну ногу вниз головой, он всем казался спокойно спящим на своей постели под пуховым одеялом. Тогда сын царя Теодерик[666], который был его господином, приказал отрубить ему голову, так как такая казнь считалась не слишком суровой, но изменил это решение по совету своего пресвитера Иукунда[667] и сказал себе: «Ты можешь убить его, чтобы твои враги опечалились; но если мечом лишишь его жизни, римляне во всеуслышание начнут называть его мучеником». Тогда Теодерик приговорил его к рытью ям в провинции Бизацена. Позже, чтобы нанести еще большее бесчестье, приказал ему недалеко от Карфагена, где его все могли видеть, быть пастухом коров. Между тем однажды господин спрашивал о своей смерти и, узнав, что она наступит в ближайший день, призвал к себе некоего Феликса, достойного христианина, управляющего в доме сына царя, который почитал Армогаста как апостола, и сказал ему: «Пришло время моей смерти; заклинаю тебя во имя дружбы, которую мы питали друг к другу, чтобы ты удостоил похоронить меня под этим деревом на скале, я готов предстать перед нашим Господом, лишь только ты сделаешь все необходимое для этого». Однако заботился он не о том, где и как будет погребено его тело, но чтобы показать этим то, что открыл рабу своему Бог. Феликс ответил и сказал следующее: «Да не оставит нас Господь, почтенный исповедник, но позволь мне похоронить тебя в одной из базилик, с триумфом и почестями, которых ты заслуживаешь». На что блаженный Армогаст ответил ему: «Нет, но сделай же так, как я сказал». Тот не осмелился перечить Божьему человеку, но правдиво обещал исполнить все, что он повелел. И тотчас, по прошествии немногих дней, друг доброго христианина переселился в мир иной. Феликс поспешил выполнить возложенную на него обязанность и вырыть могилу под деревом. Но так как переплетенные корни и твердость сухой почвы замедляли его работу, он начал тревожиться, что тело святого еще не скоро будет предано земле. В конце концов, срыв корни и выдолбив еще глубже землю, он увидел великолепнейший, сделанный из мрамора саркофаг, какого никогда не было ни у одного царя.

(I, 15) Я не премину рассказать и о некоем архимиме[668] по имени Маскулан. Он терпел многие несправедливости, так как перешел в католическую веру, более того, даже сам царь ласковыми речами соблазнял его стать язычником[669], обещая осыпать несметными дарами, если тот благосклонно выслушает его и уступит его воле. Когда же Маскулан остался тверд и непреклонен, царь приказал вынести ему смертный приговор, однако устроить дело так, чтобы тот тайно, заранее узнал о своей участи, и если в тот час он устрашится удара сверкающего меча, то без колебаний будет убит и при этом не будет прославлен как мученик; если же, напротив, он останется тверд в своей вере, следует пощадить его и отвести меч. Но этот праведник, подобно неподвижной колонне, укрепленный Христом, был исполнен твердости и возвратился, покрыв себя славой. И если завистливый враг не пожелал сделать его мучеником, то и очернить достойного христианина он также не смог.

(I, 16) Мы знаем и другого праведника, жившего в это же время, по имени Сатур[670]. И так как он был открытым приверженцем христовой церкви, и порочность ариан многократно доказывал с бесстрашием истинного католика — а был он управляющим[671] в доме Гунирика (Гунериха)[672] — некий диакон Маривад, которого несчастный Гунирик исключительно почитал, пытался порицанием склонить Сатура к тому, чтобы он стал арианином. Ему были обещаны многие почести и богатства, если согласится, и уготованы ужасные муки, если проявит упорство, так что сам он был волен решить свою участь; в случае же, если он отказывался исполнить царское повеление, то, как только дело его будет рассмотрено, он должен был, во-первых, лишиться дома и имущества, затем у него отнимались все рабы и дети, и жена его в его присутствии должна была быть отдана как наложница погонщику верблюдов. И сразу же стало ясно, насколько тот праведник тверд в своей вере, ибо он бросил вызов нечестивцам. По известной причине жена его, вопреки непреклонности мужа, хотела заключить перемирие с теми, кто стремился их покарать. Вот так же некогда и Ева, соблазненная коварством змея, обратилась к мужу[673]. Тот, однако, не уподобился Адаму, который, поддавшись соблазну, отведал плод запретного древа, ибо тогда был искушаем не Изгнанник Рая, но Сатур, исполненный Божьей благодати и заключающий в себе множество его щедрот. Женщина пришла к тому месту, где ее муж молился в уединении, в разорванных одеждах и с распущенными волосами, взяв с собой сыновей и единственную дочь, совсем еще маленькую, которую она тогда кормила молоком, держа на руках. Как одержимая, она бросилась к ногам мужа, при этом сама обхватила обеими руками его колени и с плачем обратила к нему змеиные речи: «Пожалей меня, о мой милый, а также и себя; пожалей и наших общих детей, которых ты видишь перед собою. Да не выпадет им рабская участь, ибо они есть славное продолжение нашего рода; да не буду и я принуждена к позорному и гнусному сожительству при живом муже, ведь что до меня, то среди подруг я всегда с похвалою говорила о моем Сатуре. Бог знает, почему ты против воли смиряешься с теми несчастьями, которые они твердо вознамерились причинить нам». Он же, подобно Иову[674], ответил ей благочестивыми словами: «Ты говоришь, как одна из неразумных женщин. Я бы устрашился, женщина, если бы в этой жизни были одни лишь преходящие радости. Своими же искусными речами, супруга, ты служишь дьяволу. Если бы ты любила мужа, то никогда не стала бы принуждать к второй смерти своего супруга. Пусть продадут в рабство детей, разлучат с женой, лишат достояния: я без колебаний исполню, как было обещано, слова Господа моего: если кто не оставит жену, детей, поле и дом свой, то не сможет быть моим учеником». Что же дальше? Женщина с детьми удалилась, ничего не добившись; Сатур, твердый в своем решении, был доставлен в собрание, его опровергали, увещевали, мучили пытками, и, наконец, истерзанного отпустили, запретив открыто проявлять свои убеждения. Они испробовали все возможное, но не могли, однако, снять с него столу крещения.

(I, 17) После этих событий Гейзерих приказал закрыть церковь Карфагена, а служителей выслал и определил им разные места изгнания, так что не стало ни епископа, ни пресвитера, ни священников. Она с трудом была вновь открыта императором Зеноном[675], который смиренно умолял об этом через патриция Севера[676]; итак, все священнослужители вернулись из изгнания. До этого все они жили в Испании, Италии, Далмации, Кампании, Калабрии, Апулии, Сицилии, Сардинии, Бритии, Лукании, Эпире и Элладе; они лучше описали достойные сострадания скорбные события, так как и на их собственную долю выпало много страданий. Однако на этом заканчивается история гонений, которые истинные христиане претерпели от Гейзериха, и они были столь же непреклонны, сколь жесток их преследователь. Царствовал же он 37 лет и 3 месяца.

Книга вторая

(II, 1) Итак, после смерти Гейзериха старший сын Гунерих наследовал отцу[677]. В первые годы своего царствования он, чтобы заслужить расположение варваров, начал поступать более мягко и снисходительно, и особенно в отношении нашей религии; так что даже там, где прежде, в правление Гейзериха, существовало предубеждение, теперь собрания верующих были не малочисленны, но проходили при большом стечении народа. И чтобы показать свое благочестие, царь постановил непрестанно разыскивать еретиков манихеев, из которых многих он сжег, большинство же отослал на кораблях за море. Движимый религиозным рвением, он раскрыл едва ли не всех манихеев, а пресвитеров и диаконов назначил главным образом из ариан; и чем больше он почитал последних, тем сильнее вознегодовал на первых. Из них же был найден один, монах по имени Клементиан, имеющий надпись на бедре: «Манихей, ученик Иисуса Христа». За эти вот дела достопамятный властитель заслуживает быть упомянутым с большой похвалою; одним только вызывал он неприязнь: своей ненасытной страстью к беспощадному преследованию инакомыслящих, ибо он наполнил провинции своего царства различными кознями и, кроме того, установил обременительные налоги, так что говорили о нем в основном следующее: «Царь весьма жадный до денег и клеветник». Однако он предоставил свободу действий императору Зенону, а также Плацидии[678], оставленной Олибрием[679]; они же просили, чтобы церковь Карфагена по своему усмотрению избрала себе епископа, но она, таким образом восстановленная в своей славе, уже через 23 года была покинута.

(II, 2) Для исполнения этого царь отправил в церковь сиятельного[680] Александра[681], получившего такое поручение: чтобы в его присутствии католический народ испросил для себя достойного епископа, кроме того, он распорядился через своего нотария по имени Витарит, чтобы публично был оглашен эдикт, содержащий следующее предписание: «Государь повелел сказать вам: так как император Зенон и благороднейшая Плацидия через сиятельного мужа Александра письменно обратились к нему, прося, чтобы церковь Карфагена обрела собственного епископа вашей веры, он распорядился, чтобы было так, а также отправил им в ответ послание и приказал прямо объявить об этом через наместников, чтобы, как было испрошено, вы избрали себе епископа по вашему усмотрению, чтобы с его помощью и руководствуясь его наставлениями и епископы нашей веры, которые находятся в Константинополе и других провинциях Востока, обрели бы свободу суждения, в своих церквях, как каждый из них пожелает, могли бы красноречиво проповедовать народу и наставлять его в христианской вере, точно так же как вы здесь и в других церквях, которые расположены в провинциях Африки, получаете беспрепятственную возможность служить мессы и проповедовать в ваших церквях и полную свободу поступать так, как велит вам ваш закон. Однако если какое-либо из этих условий не будет выполнено, тогда не только избранный епископ и клирики, но и другие епископы со своими священниками, находящиеся в африканских провинциях, будут отправлены к маврам[682]».

Пока оглашался эдикт об объединенной церкви, а было это в четырнадцатый день после июльских календ[683], мы принялись молча скорбеть, ибо стало ясно, что этот обман был заранее задуман по злому умыслу, чтобы уготовить нам в будущем гонения; и мы решили ответить послу следующим образом: «Если дела обстоят так, что ты требуешь от нас принять эти опасные условия, то наша церковь не обрадуется избранию епископа. Ею руководит Христос, и только его воля должна быть исполнена». Однако посол оставил эти слова без внимания. Тогда и народ, который при этом присутствовал, вспыхнул от возмущения, и шум толпы стал непереносим, посол же никакими средствами не мог заставить ее умолкнуть.

(II, 3) Итак, был избран епископ Евгений[684], муж святой и любезный Богу, и от этого была великая радость и церковь Божия преисполнилась ликования. Так как большинство католиков возмущалось владычеством варваров, от понтифика было дано им указание: пусть же большое число юношей и молодых девушек соберется вместе и да возрадуются они сообща, свидетельствуя о свершившемся, ибо никогда еще не видели они епископа, восседающего на престоле. Со своей же стороны тот Божий избранник, епископ Евгений, обратился к благим трудам и через это заслужил похвалу и уважение даже от тех, кто были его противниками, и, таким образом снискавший всеобщую любовь, он, если бы это было возможно, с радостью пожертвовал своей жизнью ради людей. Также различной милостью[685] Господь удостоил, так что было видно, какие невероятные усилия он прилагает, чтобы там, где церковь полностью заняли варвары, они узнали: не одни деньги составляют богатство церкви. Ибо, если кому-нибудь будут дарованы свыше упование на Бога, любовь и вера, тот уже не сможет отринуть эти дары. Деньги же никогда не переставали ему жертвовать, исключая разве лишь то время, когда солнце уже завершало дневной путь и в свой черед уступало место ночной тьме. Себе он оставлял не сколько желал, но чтобы только хватало на день, Богу же нашему он постоянно, изо дня в день, уделял все самое лучшее и наиболее ценное. И когда слава его стала велика и разнеслась повсюду, епископов-ариан начала снедать мучительная зависть, они стали неотступно преследовать его клеветою, и особенно епископ Кирила[686]. Что же дальше? Царю внушали, чтобы он не только лишил епископа Евгения трона, но и запретил ему привлекать к себе словом Божий народ; поэтому царь повелел: если епископ увидит входящих в церковь мужчин или женщин, по виду варваров, чтобы не допускал их. Он же ответил на это как подобало: «Дом Божий открыт для всех, никто не может запретить входить в него»; в основном же огромное большинство тех, кто входил в церковь, по виду составляли наши католики, потому что они служили в царском доме.

(II, 4) Царь же, когда получил от Божьего избранника такой ответ, велел поставить в воротах церкви пращников. Они же, видя входящих женщину или мужчину, по облику принадлежащих к их племени, тотчас же метали им в головы небольшие зазубренные колья, и эти снаряды, задерживаясь в волосах, жестоко ранили и срывали всю кожу с головы вместе с волосами. Некоторые, пока это происходило, сразу лишились зрения, другие же скончались от самой боли. Женщины, после этого наказания лишившиеся волос на голове, как было объявлено через глашатая, должны были быть проведены по улицам на обозрение всего города. И те, кто терпеливо перенесли все, получили от этого великое благо. Большинство их мы приняли, не допустили тогда лишь тех, которые, все же устрашенные мучениями, отступили от истинного пути. Однако подобными мерами царь бессилен был сокрушить оплот веры, и тогда он распорядился, чтобы люди, исповедующие нашу религию, не могли получить в его дворце ни пропитания, ни обычной службы. К этим бедствиям он прибавил еще и другие, заставив их заниматься изнурительным крестьянским трудом. Он отправил благородных и непривычных к тяжелой работе мужей в Утиценскую область[687], чтобы они из года в год под зноем палящего солнца снимали жатву; они же отправились туда с весельем в сердце и радовались в Господе. Среди их дружеского сообщества был один, имевший высохшую руку, и в течение многих лет он не получил от царя никаких уступок. И хотя он не был в состоянии исполнять свою работу как должно, было приказано принуждать его к труду еще более жестокими мерами. Но когда его привели на место и все его товарищи стали сокрушенно и истово молиться о его защите, по милости Божьей иссохшаяся рука того христианина исцелилась и стала невредимой. И с этих вот событий берут начало страдания и тревоги, выпавшие на долю христиан от Гунериха.

(II, 5) Случилось так, что Гунерих, уже давно ставший во всем проявлять медлительность, желал, чтобы после его смерти царем стал кто-либо из его сыновей[688]; этому, однако, не суждено было случиться[689], поэтому он начал жестоко преследовать сыновей своего брата Теодерика[690], равно как и сыновей Гентона[691], также его брата[692]. И из них он не пощадил бы никого, если бы смерть не распорядилась по-своему, вопреки его воле. Вначале, решив, что жена его брата Теодерика женщина хитрая (а я убежден, что не случайно ее муж или старший сын, известный как человек мудрый и рассудительный, заключил прочный союз против тирана), он приказал убить ее мечом, взяв на себя еще один грех. После того как она была убита, и тот старший сын завершил свое образование, в соответствии с благоприятным для него решением Гейзериха, как старший из всех, он, имея преимущественное право перед прочими внуками, должен был со временем стать царем. Гунерих же начал поступать еще более ужасно, чем кто-либо до него. В присутствии большой толпы в центре города, перед рядами собравшихся на улице, он повелел сжечь на костре епископа своей веры по имени Иукунд[693], которого они называли патриархом из-за того, что он с величайшим почтением был принят в доме брата царя Теодерика, хотя царская семья пыталась защитить славного епископа добрым о нем суждением. И нам было заранее уготовано в будущем стать свидетелями этого вероломного и бесчестного преступления, мы же, со своей стороны, говорили один другому: «Если уж со своим епископом поступает столь жестоко, как же тогда он намерен покарать нас и других людей нашей веры?» В это время и старшего сына Гентона по имени Годаг[694] вместе с женой, дав им с собой в утешение раба и рабыню, царь отправил в суровое изгнание, брата же Теодерика, после убийства жены и сына, нищего и покинутого также сослал; после своей смерти тот оставил младенца сына и двух взрослых дочерей, которых Гунерих, посадив на ослов, чтобы унизить их, отослал далеко прочь от себя. Кроме того, многих благородных комитов из своего племени царь преследовал лживыми обвинениями из-за того, что они поддерживали его брата, и одних он велел сжечь, другим перерезать горло, подражая в этом поступкам своего отца Гейзериха, некогда приказавшего бросить жену своего брата[695], связанную и с камнем на шее в печально известную реку Ансага[696], что в Цирте[697], а после убийства матери истребил также и сыновей. Умирая же, отец Гейзерих взял с сына клятвенное обещание покарать еще многих, которых этот безбожник и осквернитель таинств замучил различными пытками и кознями. Так, однажды Хельдику, которого его отец сделал королевским наместником, уже старого и одряхлевшего, он велел предать позорной смерти, отрубив ему голову, жену же его и другую женщину, по имени Теухария, сжег в центре города. Их тела он приказал протащить через улицы и площади, и целый день они оставались без погребения, пока к вечеру его епископы насилу вымолили у него разрешение предать их останки земле. Гамута, брата Хельдики, Гунерих не смог убить, так как тот нашел убежище в их церкви; однако царь заключил его в отвратительном и ужасном месте, где тот несчастный вынужден был прожить долгое время. Вслед за этим он приговорил неких козопаса и крестьянина к рытью ям для последующей посадки винограда; они должны были исполнять это двенадцать лет в течение определенных месяцев, при этом их безжалостно подгоняли бичами, воды им давали, чтобы только они не умерли, а из еды — простой хлеб. Но они стойко переносили все это в продолжение пяти и более лет; за столь жестокие испытания их ждала награда в жизни вечной, ибо были они католики и приняли эти муки за свою веру. Мы же не смогли умолчать об этом, потому что преступления царя, даже по отношению к своим соплеменникам, ни в коем случае не должны остаться скрытыми, ибо он епископа своего Иукунда, о котором мы сообщали ранее, не единственного предал огню, но кроме того множество пресвитеров и диаконов своих, также из ариан, приказал сжечь или бросить на растерзание диким зверям.

(II, 6) Итак, Гунерих, избавившись за короткое время от всех, кого он страшился, укрепив свое положение и, как он рассчитывал, царство, существовавшее недолго и бывшее непрочным, совершенно успокоенный и свободный от других забот, теперь со всем своим оружием ополчился на католическую церковь, словно рычащий от ярости лев. В период же, предшествующий гонениям, были явлены многие видения и знамения, возвещающие о предстоящих бедствиях. Действительно, они случались весьма часто в предшествующее двухлетие[698]; так, некто видел церковь Фауста[699], сияющую в обычном своем убранстве, свечи горели и алтарные покровы рдели в свете факелов, и когда он радовался этому блеску славы, внезапно, как он утверждал, тот столь желанный свет угас, сияние поглотила тьма и дьявол дохнул зловонием; толпы праведников бросились прочь, изгоняемые вдруг появившимися эфиопами, и свидетель этого знамения непрестанно сокрушался, что ему уже не дано будет вновь увидеть прежнее величие церкви. Об этом видении он рассказал в нашем присутствии святому Евгению. Некий пресвитер видел ту же церковь Фауста, переполненную бесчисленными толпами людей, как вдруг она немного опустела и сразу вновь наполнилась множеством свиней и коз. Также другой видел поле пшеницы, подготовленной к отсеву, веяльщики же пока не получили распоряжение отделять зерна от мякины. И когда, наконец, было разрешено провеевать огромные массы зерна, тот был поражен его количеством, вдруг разразилась ужасная буря, и внезапный сильный порыв ветра поднял в воздух тучи песка; его сила унесла всю солому, оставив одни только зерна. После этого пришел некий человек, высокий и прекрасный лицом, одетый в пышные, сияющие одежды, и он начал бросать очищенные зерна на землю, отделяя плохие от пригодных для тончайшей пшеничной муки. И он долго, с огромным трудом разбирал эти горы пшеницы, однако те, которые он оценил как отличные и сложил в отдельную груду, составили лишь ничтожную часть. Также и другой рассказывал: «Некто очень высокий стоял на вершине горы, которая зовется Зиквенской[700], и кричал во все стороны: уходите, уходите». Другой услышал громовые раскаты и увидел, как небо покрыли серные тучи, которые начали извергать огромные камни: пока эти камни падали на землю, они сильно раскалялись и горели неистовым пламенем, если же они попадали внутрь домов, то сжигали их. Видевший все это уверял, что когда он сам укрылся в некоем покое, Божьей милостью огонь не смог достичь его; и я думаю, что это пророческое знамение гласило: «Запри дверь свою и скрой все ничтожество свое, доколь не иссякнет гнев Божий».

Также и почтенный епископ Павел[701] видел дерево, до небес простершее свои цветущие ветви так, что тень от них покрыла чуть ли не всю Африку. И когда они любовались всем его величием и красотою, вдруг неожиданно, как он рассказывал, пришел злобный и неистовый человек, уперся затылком в мощный ствол у самых корней и силой своего напора с ужасным треском повалил то чудесное дерево на землю.

Кроме того, и достославный епископ Квинтиан[702] видел себя стоящим на вершине некой горы, с которой он наблюдал за бесчисленными стадами своих овец и в середине стад были два сильно кипящих горшка. Но пришли убийцы овец, и стали бросать их мясо в кипящие горшки; и все это происходило до тех пор, пока огромные стада не были истреблены. Я считаю, что те два горшка означают два города — Сикку Венерию и Лариб[703], в которых впервые было собрано множество людей, и из которых впервые пришла к нам гибель, или то были царь Гунерих и его епископ Кирила. Рассказывали и о многих других видениях, но не столь значительных, и мы считаем, что сообщили об этом достаточно.

(II, 7) Что же дальше? Вначале[704] тиран издал жестокий указ, что никто не может служить в его дворце или принимать участие в государственных делах, если он не является арианином. Огромное число тех, кто, обладая непобедимой силой духа, предпочел оставить временную службу, но не отречься от веры, царь, предварительно лишив домов и всего достояния, изгнал на острова Сицилию и Сардинию. В это же время он поспешил распорядиться, чтобы по всей Африке имущество наших покойных епископов поступало в его личную казну; те же, кто мог им наследовать, вступали в свои права не раньше, чем царская казна получала от них пятьсот солидов[705]. И дьявол прилагал все усилия к тому, чтобы этот замысел был выполнен, однако Христос благоволил разрушить его. Гунериху советовали его домочадцы, говоря: «Если это увеличит вашу долю, наши епископы, назначенные в области Трации и другие провинции, безропотно согласятся принять эти же условия». Вслед за тем царь, приказав собрать в одном месте святых дев, направил вандалов вместе с повивальными бабками из их племени, чтобы подвергнуть монахинь унизительному осмотру, нарушая их особые права и оскорбляя честь и стыдливость, прежде всегда окруженных почтением[706]. Чтобы подвергнуть их пытке огнем, праведниц безжалостно подвешивали, привязав к ногам тяжелый груз, а затем прикладывали им к спине, животу, груди и бокам раскаленные железные клинки. Царь же требовал от них, умоляющих о милосердии: «Сознайтесь, ибо вы грешили с вашими епископами и вашими священниками». Как мне стало известно, большинство их было замучено жестокостью пытки, те же, кто выжил, были сломлены и обезображены. Поистине, царь снискал себе ужасную славу, вступив на этот путь, и пошел он по нему совершенно открыто, как и все, что он делал, преследуя христиан. Но даже совершив подобное злодеяние, царь не мог придумать, чем еще осквернить Христову церковь.

(II, 8) Как я могу рассказать, не пролив реки слез, о том, что царь изгнал в пустыню епископов, пресвитеров, диаконов и других служителей церкви, общим числом 4966? Особенно тяжело пришлось тем, кто страдал подагрой, но и остальные на все последующие годы были лишены преходящих житейских благ. Среди них был блаженный Феликс, епископ Аббиританский[707], пребывающий в сане епископа уже 44 года, он был разбит параличом, так что тело его утратило всякую чувствительность, а голос был не отчетлив. Нам было совершенно ясно, что он не сможет ехать верхом, поэтому и мы, и приближенные царя умоляли его разрешить по крайней мере этому епископу, находящемуся уже на смертном одре, остаться в Карфагене. Однако пришедшему с этой просьбой тиран в ярости ответил: «Если он не может сидеть на лошади, запрягите диких быков, и пусть они совместными силами тащат его, пока не доставят туда, куда я приказал». И вот так, против ожидания, мы в течение всего пути везли его на запряженном муле как какое-то срубленное дерево.

(II, 9) Все изгнанники были собраны в Сиккенском и Ларенском городах и находились там, пока пришедшие мавры[708] не забрали их с собой и не отвели в пустыню. Неожиданно появились у них два комита и, замыслив недостойную хитрость, обратились к исповедникам Божьим со льстивыми речами. «Что же такое, — спросили они, — открылось вам, что вы столь непримиримы и совсем не повинуетесь нашему господину, ведь вы можете быть на виду у царя и в почете, если только поторопитесь исполнить его волю?» Но те остались непреклонны и воскликнули громким голосом: «Христиане мы, католики, свято верующие в триединство Бога», — тогда их заключение стало еще более строгим, а стража еще более многочисленной, но все же мы получили возможность входить и говорить нашим братьям слова утешения и творить божественные таинства. Было там и множество маленьких детей, которые, видя религиозное рвение своих матерей, одни радовались, другие трепетали; одни в благоговении представляли себя святыми мучениками, другие стремились в лоно истинной веры, устрашенные гибелью вероотступников в водах потопа. Однако в то время никто из них еще не победил соблазны и плотские искушения, под бременем которых они склонялись до земли. Об этом тогда нам напомнила одна старая женщина, с которой у нас была в дороге короткая встреча. Когда мы пустились в путь вместе с сопровождающими и с Божьей помощью, то из-за солнечного зноя продвигались в основном только по ночам, и вот однажды мы заметили слабую женщину, несущую мешочек и какие-то одежды, на руках она держала единственного младенца и обратилась к нам со словами утешения: «Поспеши, Господь мой, ибо видишь ты всех святых служителей твоих, как они идут и торопятся с радостью навстречу испытаниям». Когда же мы воскликнули, что не знаем, то ли она блудница, то ли праведница и угодна Христу, женщина ответила: «Благословите, благословите и молитесь за меня и за этого ребенка, моего маленького внука, ибо, хоть я и грешница, но некогда все знали меня как дочь епископа Зуританского[709]». Тогда мы спросили: «Почему ты находишься в столь неподобающем месте, или ты проделала столь долгий путь и явилась сюда, чтобы показать нам ребенка?» Она ответила: «С этим младенцем ничтожная раба ваша направляется в изгнание, и нам не дойти одним потому, что он ненавистен своим врагам и, вероятно, в пути будет предан смерти». Когда мы услышали эти слова, глаза наши наполнились слезами и нечего было нам сказать ей, кроме как: на все воля Божья.

(II, 10) И когда враг рода человеческого, уже однажды сказавший: «Я получу свою долю овец, наполню душу мою, истреблю их мечом моим и наложу на них руку мою», — не смог ничего добиться, он отыскал удаленные и отвратительные места и заточил в них слуг Божьих. Кроме того, друзьям было запрещено посещать их и приносить слова утешения: у дверей была поставлена стража, и сами они жестоко страдали; затем слуги Христовы были брошены в еще более тесное узилище, как полчища саранчи или, точнее говоря, как драгоценнейшие пшеничные зерна. При таком скоплении людей у них не было никакой возможности выделить место для отправления естественных нужд; и они вынуждены были удовлетворять свои телесные потребности там же, где находились, так что ужасное зловоние вскоре стало для них худшим из всех наказаний. По этой причине, в конце концов, маврам было сделано приношение огромной ценности, чтобы как только вандалы уснут, мы могли тайно войти к заключенным. Войдя, мы начали погружаться до самых колен, словно в илистую трясину, и, видя себя в том положении, в каком некогда был Иеремия[710], говорили: кто рожден носить роскошные одежды, не брезгует и своими нечистотами. Что же дальше? Подгоняемые к выходу несущимися со всех сторон криками мавров, мы каждую минуту готовились к тому, что нас схватят.

(II, 11) Вот так, выйдя в воскресный день, с ног до головы покрытые грязью, в нечистых одеждах, кроме того, безжалостно подгоняемые маврами, мы тем не менее с ликованием вознесли хвалу Богу и пропели торжественный гимн: се есть слава Господня и всех святых его. Тогда же к нам пришел блаженный понтифик Киприан, епископ Унизибиренский[711], великий утешитель, который каждого согрел добротою и отеческой любовью, при этом конечно же были пролиты реки слез, он был готов и душу свою и всего себя добровольно отдать за братьев, как только Господь соизволит послать ему эти испытания; все, что имел, он отдал неимущим братьям и оплатил все необходимые тогда расходы, ибо стремился любыми путями соединить верных слуг Христовых, сам же душою был тверд и совершенен, как и подобает истинному христианину. Впоследствии он также отправился в изгнание после многих страданий и опасностей тюрьмы, которые переносил, никогда не теряя бодрости духа. О том, сколь великое множество людей из разных областей и городов пустилось в путь, чтобы посетить мучеников божьих, свидетельствовали и большие дороги, и узкие тропы; они никак не могли вместить все количество идущих, и несметные толпы праведников, пробираясь через вершины гор и лесные чащи, стекались, неся в руках восковые свечи; своих младенцев они клали к ногам мучеников и так восклицали в скорби: «На кого же вы оставили нас, несчастных, чтобы следовать вам и мученическим венцам? Кто же будет крестить вот этих детей водою вечного источника? Кто ниспошлет нам радость раскаяния и примирения и дарует прощение, сняв тем самым тяжкое бремя наших грехов? Ибо сказано вами: всякий, кому вы дадите покаяние на земле, безгрешным отправится на небо. Кто отслужит для нас торжественные молебны при погребении усопших? Кем будут исполнены как должно необходимые священные обряды? Значит, такова воля Господа, и нет нам иного пути, как идти с вами, ибо нет такой силы, которая могла бы разлучить сыновей и отцов». Но несмотря на все их мольбы и слезы, ни одному из утешителей не было позволено прийти к ним; кроме того, продвижение большинства людей было ограничено, так что они нашли вынужденное пристанище там, где созрела конопля. Когда старики, да и многие другие, даже цветущие юноши сильно ослабли, их начали бить камнями и заостренными кольями, чтобы заставить уйти, отчего многие обессиленные претерпели ужасные муки.

(II, 12) После этого было приказано маврам, чтобы тех священнослужителей-католиков, которые уже сами не могли идти, привязав за ноги, как трупы мертвых животных, тащили через дикие и усеянные острыми камнями места, где вначале одежды, а затем и все части тела разрывались в клочья, и так как их головы разбивались об острые выступы камней, а тела были растерзаны, очевидно, что пока их волокли подобным образом, несчастные испускали дух. Число их мы никак не могли сосчитать, столь многие были замучены; царь же, не скрыв постыдной радости, приказал дешево, на общественный счет похоронить святых вдоль всей дороги, о чем свидетельствуют могильные холмы. Оставшиеся, более покорные, отправились в пустынные области, где им в качестве пищи был выдан ячмень, чтобы они, кроме того, кормили своих вьючных животных. Там же, говорят, во множестве водились скорпионы и другие опасные твари, хотя несведущим это может показаться невероятным, так что все изгнанники могли в одночасье отправиться на тот свет, приняв смерть от яда; однако, как передают, в тот раз никто не пострадал от укуса скорпиона. Утверждают, что их гибельная свирепость ни в прошлом, ни в наши дни, благодаря защите Христа, не может причинить вред никому из его слуг. Пребывая в тех местах, они вначале кормились ячменными зернами, затем у них было отнято и это; как будто бы Господь, посылавший некогда предкам манну небесную, не мог ныне утолить голод своих служителей, подвергнутых столь суровому изгнанию.

(II, 13) Царь задумал подвергнуть Божью церковь еще более жестоким гонениям, чтобы, отсекая отдельные части, постепенно уничтожить всю общину. В день вознесения Господня он повелел направить Регина, легата императора Зенона[712], в главную церковь, чтобы тот лично прочел епископу Евгению указ следующего содержания, после чего он должен был быть разослан конными глашатаями по всей Африке: «Гунерих, царь вандалов и аланов, всем католическим епископам. Не единожды, но многократно был наложен запрет на то, чтобы ваши священники проводили богослужения в общинах вандалов и своими проповедями развращали христианские души. Однако, пренебрегая этим обстоятельством, нашлись многие, вопреки запрету посланные проповедовать в собраниях вандалов, присвоив себе при этом безраздельное право быть хранителями истинной христианской веры. Мы же не желаем допустить распространения соблазнов в провинциях, доставшихся нам от Господа, поэтому узнайте о решении, внушенном нам промыслом Божьим и принятом по совету наших святых епископов: ко дню Февральских Календ[713], в ближайшем будущем, вы все, ни в коем случае не пытаясь из страха уклониться, должны прибыть в Карфаген, где вы сможете обсудить все спорные вопросы веры с нашими почтенными епископами и принять совместное решение о католической вере, которую вы защищаете, в особенности же о Святом Писании, чтобы каждый тогда мог узнать, истинную ли веру вы проповедуете. Содержание этого эдикта мы доводим до сведения всех твоих епископов, назначенных по всей Африке. Написано в XIII день до Июньских Календ, в седьмой год правления Гунериха»[714].

(II, 14) И вот мы собрались, услышав о царском указе, и как только прочли его, тотчас же сердца наши преисполнились скорби, а глаза покрылись тьмой, ибо стало нам ясно, что дни радости сменились днями скорбного плача и горестных воплей, так как смысл эдикта сулил нам ужас предстоящих гонений, в особенности то место эдикта, где царь сказал: «В провинциях наших, доставшихся нам от Бога, мы не желаем распространения соблазнов», означало для нас: «Мы не желаем, чтобы в наших провинциях находились католики». Мы стали думать, как нам поступить. И никто не мог найти средства отвести близкую беду, если бы не разумный совет святого Евгения, предложившего нам, чтобы смягчить сердце варвара, отправить ему письмо такого содержания: «Сколько раз уже обсуждался вопрос о душе и жизни вечной, а также христианской вере, и всякий раз, без опасений, царская предусмотрительность рассуждала эти споры и, как того требует необходимость, вновь готова подать совет. Не так давно царь своей властью через нотария Витарита удостоил мою скромную особу внимания и в своем послании, прочитанном в церкви в присутствии клира и простого народа, напомнил нам о важности религии и веры. Как только нам стало известно содержание послания, мы поспешили подобным же образом довести до сведения всех наших епископов предписание царя о том, что в назначенный день должно состояться обсуждение вопросов веры; мы советовали принять это с должным почтением. Однако уведомление писца внушило мне также и опасение, ибо необходимо сделать соучастниками обсуждения также жителей всех заморских областей, которые одной с нами веры и принимают христианское причастие, заручиться их согласием, так как повсюду повинуются они власти Божьей; дело это в большей степени касается всего мира, нежели одних только африканских провинций. И поэтому я надеюсь получить второе послание с рассмотрением моего предложения, при этом я с полным основанием смиренно уповаю на твое благородство, чтобы ты соизволил передать милостивому и снисходительному царю мое важное предложение, чтобы он проявил к нам снисходительность, узнав, что мы справедливую его заботу с Божьей помощью никоим образом не отклоняем и не избегаем, но без общего согласия не должно нам присваивать себе право обсуждать вопросы веры. Мы надеемся, что царь соизволит признать нашу правоту, ибо столь велика слава о его милосердии, справедливости и мудрости. Написано Евгением, епископом католической церкви Карфагена»[715].

(II, 15) Но когда это предложение блаженного Евгения было получено, царь, распалясь гневом, досадуя на чрезмерную трудность предстоящих действий, через Обада, наместника царской области, так велел ответить святому мужу, епископу Евгению: «Предоставь мне весь круг земель, так чтобы весь мир оказался под моей властью, и я сделаю, о Евгений, как ты говоришь». На это блаженный Евгений ответил как мог: «Нет такого способа, — сказал он, — чтобы выполнить то, что ты требуешь: точно так же, как невозможно заставить человека переноситься и летать по воздуху, ибо это свойство не в природе человеческой. Я же сказал: если нашу веру, которая едина и истинна, он своей царской властью требует подвергнуть исследованию, то посылает к друзьям своим; со своей стороны и я пишу братьям моим, чтобы пришли епископы мои и смогли доказать и вашим и нашим, что вера у нас общая и подчиняемся мы Римской церкви, которая есть глава всех церквей».

На это Обад спросил: «Следовательно, ты и владыка мой царь придерживаетесь единого мнения?» Епископ Евгений ответил: «Я рассуждаю не так, как царь, но сказал: если он желает подвергнуть исследованию истинную веру, то пишет друзьям своим, чтобы они обратили наших католических епископов, я же пишу моим епископам, ибо возможно лишь одно толкование католической веры». Евгений поступил так не потому, что не было в Африке священников, способных изобличить козни своих недругов, но зная, что если бы обсуждение состоялось, вероотступники обрели бы еще большую уверенность и независимость от влияния католических священнослужителей, а также, чтобы еще больше притеснить, распространили о нас клевету среди всех стран и народов.

(II, 16) Между тем царь замышлял хитрости, и, не желая слушать разумных доводов и множества возражений, приводимых ему некоторыми учеными епископами, он преследовал католиков различными злобными выходками. Так, он без жалости приказал подвергнуть находящегося в изгнании Секундиана, епископа Вибианенского[716], 150 палочным ударам и таким же образом велел поступить с Президием, епископом Суфетуленским[717], мужем весьма острого ума. Тогда же он распорядился высечь палками почтенных Мансуета[718], Германа[719], Фускула и многих других епископов. Когда это было исполнено, царь приказал, чтобы с теми, кто исповедует нашу религию, никто не имел общих трапез и вообще не смел принимать пищу вместе с католиками. Этим распоряжением он, однако, не себе оказал услугу, но нам принес огромную пользу. Ибо, по словам апостола, как рак имеет обыкновение продвигаться мало-помалу, так и частые совместные трапезы, из-за ведущихся в их продолжение разговоров, могут осквернить пищу, и когда апостол сказал это, никто из нас не стал совершать трапезы вместе с нечестивцами.

(II, 17) И когда во всю мощь разгорелся пожар гонений и раздраженный царь пылал ненавистью, Господь наш явил некое чудо верному своему рабу Евгению, о чем я обязан теперь поведать. Жил в том городе, а именно Карфагене, некий слепой, которого мы заметили среди народа, по имени Феликс. Однажды ему явился Господь, и чудо богоявления озарило для него ночь ясным дневным светом, и было слепому сказано: «Встань, иди к рабу моему, епископу Евгению, и скажи ему, зачем я послал тебя к нему. И в тот час, когда он освятит воду, которой крестят обращенных в святую веру, и омоет ею твои глаза, они откроются и ты узришь свет». Слепой был ободрен этим видением, однако, поразмыслив про себя, решил, что, как обычно, обманут игрой воображения и не захотел идти; но стоило ему опять погрузиться в сон, как он вновь получил настойчивое повеление отправиться к Евгению. Когда же он в третий раз пренебрег видением, немедленно был оглушен громовым голосом. Несчастный вскочил и, как обычно, протянув перед собой руку, быстро, как только мог, отправился в базилику Фауста; придя, он молился, обливаясь слезами, и просил некоего диакона, чтобы тот позвал епископа, уверяя, что хочет поведать ему нечто секретное наедине. Услышав об этом, епископ велел человеку войти; в это время прихожане уже пели, и полночные песнопения, внушая великую радость, разносились по всей церкви. Слепой объяснил подошедшим к нему причину своего посещения и сказал епископу: «Я не отпущу тебя прежде, чем, как велено тебе Господом, ты не откроешь мне глаза мои». На это святой Евгений сказал ему: «Оставь меня, брат; ибо я, недостойный грешник, повинен более всех других людей, и остаюсь таковым по сей день». Тот же, однако, обнял его колени и не произнес ничего, кроме того, что уже говорил: «Как велено тебе, открой мне глаза мои». Тогда у Евгения появилась робкая надежда, и так как пришло время, он направился вместе с помогающими ему во время службы священниками к чаше со святой водой. Там он с глубокой скорбью преклонил колени и, сотрясаемый рыданиями, воззвал к небу, а затем освятил подернувшуюся зыбью воду в чаше; и когда он, завершив молитву, поднялся с колен, то так ответил слепцу: «Я уже сказал тебе, брат Феликс, что сам я всего лишь грешный человек; но тот, кто удостоил посетить тебя, воздаст тебе вдвойне за твою веру и откроет глаза твои». И лишь только он осенил крестным знамением его глаза, тотчас милостью Божьей слепой вновь обрел зрение. Епископ удерживал его подле себя до тех пор, пока все не были окрещены, так как опасался, как бы свершившееся чудо не побудило народ причинить вред человеку, которому он возвратил свет. Вскоре случившееся стало известно всей церкви. Бывший слепой, как принято, прошел к алтарю с Евгением, чтобы принести Господу дар за свое исцеление; епископ принял его и возложил на алтарь. И тогда народ, охваченный ликованием, разразился радостными возгласами[720]. Тотчас эта новость стала известна тирану; Феликс был схвачен и допрошен: правда ли случившееся и каким образом к нему вернулось зрение. Он рассказал им все по порядку, и епископы-ариане заявили: «Евгений сделал это с помощью колдовства». И так как они были смущены и не могли отрицать очевидное, а также потому, что Феликс стал знаменит и известен во всем городе, они вознамерились, если представится возможность, погубить его, подобно тому как Иудеи жаждали убить воскресшего Лазаря[721].

(II, 18) Между тем подошел срок, который злонамеренный властитель назначил на дни Февральских Календ. Не только со всей Африки, но даже и со многих островов собрались епископы, исполненные скорби и уныния. Ибо в течение долгого времени царило спокойствие, и вот царь призвал опытных и ученейших мужей, чтобы погубить их лживыми наветами. Одного из их достойного сомна по имени Лет, деятельного и образованнейшего мужа, царь после долгих лет сурового тюремного заточения приказал сжечь на костре[722], желая этим примером вселить страх в остальных и сломить их.

Однако вернемся к обсуждению спорных вопросов веры в место, куда прибыли противники. Стремясь избежать наших возмущенных возгласов, ариане не случайно говорили впоследствии, что их подавляло множество наших сторонников[723], католики же избрали десятерых[724], чтобы они представляли общее мнение. Кирила поставил для себя и своих приспешников на высоком месте великолепнейший трон, католики же стояли рядом, и сказали наши епископы: «Всегда приятно такое обсуждение, где нет места заносчивой гордыне, но исходя из общего мнения, чтобы представители узнали мнение друг друга и отношения были улажены; вот что действительно должно быть решено: кто ныне будет защитником, а кто испытующим, чтобы извлеченные весы правосудия или укрепили добро или изобличили ложь?» И когда эти и другие слова были произнесены, нотарий царя заявил: «Патриарх Кирила сказал нечто, заслуживающее внимания». Наши епископы, обвиняя его в том, что он из тщеславия незаконно присвоил себе звание патриарха, сказали: «Поручено нам узнать, кто позволил Кириле именовать себя этим титулом». Из-за этого наши противники подняли шум и стали злословить. И так как наши представители требовали, если большинству скромных людей не позволено участвовать в обсуждении, чтобы им, по крайней мере, разрешили присутствовать, было приказано всех детей католической церкви высечь палками. Тогда вскричал блаженный Евгений: «Видит Бог, какие муки мы терпим, и ведает скорбь гонений, которую мы испытываем по вине наших преследователей». Наши епископы обратились к Кириле и сказали: «Представь нам свои доказательства». Кирила ответил: «Я не знаю латыни». Наши епископы возразили: «Мы напомним тебе, что ты, несомненно, всегда мог вести разговор на латыни; и не должен уклоняться от ответа подобным образом, тем более что именно ты раздул пламя этого пожара». Тогда, видя, что католические епископы хорошо подготовились к обсуждению, он различными словесными ухищрениями полностью уклонился от слушания. Наши же представители, предвидя это заранее, составили книгу о католической вере, которую написали надлежащим образом и достаточно полно, говоря: «Если вы соизволите изучить нашу веру, то найдете здесь истину, которой мы обладаем».

Книга католической веры

(III, 1) Царской властью нам приказано изложить суть католической веры, которую мы исповедуем; поэтому, сообразуясь со скромными силами наших мужей и поддержанные благочестивой аудиторией, мы вкратце поведаем о том, во что верим и что проповедуем. Итак, вначале мы поведем речь о единой сущности Отца и Сына, которую греки называют τό όμοούσιον, чтобы выяснить этот вопрос раз и навсегда. Нами, таким образом, признается, что Отец и Сын и Святой Дух имеют общую божественную природу; мы также признаем, согласно истинному вероисповеданию, что Отец пребывает в своем собственном лице, тем не менее и Сын существует в особом лице, также и Святой Дух сохраняет особенность своего лица, однако мы не отдаем предпочтение Отцу перед Сыном и не ставим Сына выше Отца или Святого Духа, также и Святой Дух мы не выделяем по сравнению с Отцом или Сыном: но нерожденный Отец и рожденный от Отца Сын и возникший от Отца Святой Дух, мы верим, представляют собой единую сущность и бытие, так как нерожденный Отец и рожденный Сын и возникший Святой Дух есть одно божество, пребывающее единым в трех лицах. Однако, вопреки этому догмату католической и апостольской веры, возникла ересь, которая вводит молодежь в заблуждение, утверждая, что Сын рожден не от божественной сущности Отца, но из ничего существующего, то есть появился без всякой первопричины; опровергнуть и совершенно разрушить это нечестивое утверждение, противоречащее вере, предназначено греческое понятие τό όμοούσιον, которое переводится как «единая сущность и бытие», объясняющее, что Сын не из небытия и не из иной сущности, но от Отца рожден. Следовательно, кто полагает, что понятие τό όμοούσιον надо отбросить, настаивает на утверждении, что Сын существует без какой-либо первопричины. Но если он рожден не из ничего, то, бесспорно, от Отца, и справедливо понятие τό όμοούσιον, то есть Отец и Сын суть едины.

(III, 2) Итак, Сын рожден от Отца и таким образом составляет с ним единую сущность; это положение подтверждают слова апостола: «В этом блеск славы и образ совершенства его, заключающий в себе все выражения щедрот его»[725]. С другой стороны, сам Бог Отец, порицая вероломство вероотступников, которые не желали постичь смысл предназначенных для них слов Сына, объявленных во всеуслышание через пророков, сказал: «Они не услышали глас сущего»[726]. Тот глас сущего наполнил ничтожного священным трепетом и побудил его свидетельствовать через некоего пророка, говоря: «Услышь рыдания, вознесшиеся превыше гор, и стенания по дорогам пустыни, ибо они погибли оттого, что были неразумны: они не слушали глас сущего, достигший с небес даже нерожденных младенцев»[727]. И опять же, тех, кто отклоняет положение о единой сущности и тем самым не желает признавать основу веры, Господь порицает, говоря: «Если заблуждаются они относительно моей сути, я во что бы то ни стало отвращу их от этого пагубного пути и наихудших помыслов»[728]. Кроме того, единую сущность Отца и Сына следует понимать не внешне, но тому, кто смотрит истинным внутренним зрением, она открывается совершенно явственно; так вопрошает пророк: «Кто заглянет в суть Бога и постигнет слово его?»[729] О том, что суть Отца есть суть Сына, было некогда дано пророческое предсказание, изреченное Соломоном: «Суть же и благодать свою, которую в Сыне имеешь, ты открыл явственно»[730], в образе и подобии хлеба небесного, ниспосланного с небес народу Израиля. На это сам Господь указал в Евангелии, говоря: «Не Моисей дал вам хлеб с неба, но Отец мой дает вам хлеб с неба»[731], и, поясняя свои слова о хлебе, говорит: «Я сам живой хлеб, который ниспослан с неба»[732]; об этом также сказано у пророка Давида: «Вкушал человек хлеб ангелов»[733].

(III, 3) Итак, представляется совершенно очевидным единство и неизменность сущности Отца и Сына, об этом и сам он говорит в Евангелии: «Я в Отце и Отец во мне», и еще: «Я и Отец мой суть едины»[734]. Что указывает не только на единство воли, но и одновременно на единую сущность, ибо не сказал «я и Отец желаем одного», но «суть едины». Из этого поистине следует вывод о единстве с Отцом не только в желаниях, но в самой сути. Также Иоанн евангелист говорит: «Ибо иудеи требовали убить его не потому только, что он не соблюдал субботу, но потому, что он Отца своего называл Богом, равным образом и себя делая Богом»[735]. Об этом, однако, не прямо было сказано иудеям, но как справедливо утверждает евангелист о Сыне, он неизменно являл собою Бога. Также написано в Евангелии: «Что бы ни совершал Отец, то же самое совершает и Сын»[736]. И еще: «Как Отец воскрешает мертвых и животворит, также и Сын тех, кого пожелает, воскрешает»[737]. И еще: «Дабы все чтили Сына, как чтут Отца»[738], ибо равная честь только лишь равным оказывается. Также об этом Сын говорит Отцу: «Все мое — твое и все твое — мое»[739]. И еще: «Филипп, кто видит меня, видит и Отца, как же ты просишь: яви нам Отца?»[740] Не сказал бы этого, не будь он во всем подобен Отцу. Также сам Господь говорит: «Веруйте в Бога, и в меня веруйте»[741]. Кроме того, чтобы показать, сколь неразрывно их единство, он утверждает: «Никто не знал Сына прежде Отца, также и Отца никто не узнал прежде Сына, но Сын, кому пожелает, откроет его»[742]. И как Сын, кому пожелает, откроет Отца, так и Отец откроет Сына, подобно тому, как и сам он сказал Петру, признавшему его Христом, сыном Бога живого: «Блажен ты, Симон Бар Иона, ибо не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец мой, сущий на небесах»[743]. И еще Сын говорит: «Никто не придет к Отцу, кроме как через меня»[744], и: «Никто не придет ко мне, нежели через Отца, который послал меня и вновь призовет к себе»[745]; единство Отца и Сына явствует из того, что они взаимно свидетельствуют верующим друг о друге. Также Сын говорит: «Если приняли меня, то тем самым приняли и Отца моего: и через это узнали его и свидетельствовали о нем»[746].

(III, 4) Справедливо утверждение о том, что в Сыне заключены два естества, то есть он истинно Бог и истинно человек, тело и душу имеющий: и те, кто создали Писания о нем, воистину, превосходили всех совершенством своего дарования, и мы воздаем хвалу их удивительной, боговдохновенной мудрости; те же, чей разум в меньшей степени наделен божественной силой, рассуждают о нем не столь глубоко, и мы осмеливаемся взвешивать отнюдь не слово Божие, но человеческие измышления. А потому несомненно от Бога идет только то, о чем мы уже сказали прежде, где Сын утверждает: «Я и Отец мой суть едины», и: «Кто видит меня, видит и Отца», и: «Все, что бы ни совершал Отец, то же самое совершает и Сын», а также и другое, приведенное выше. Те же слова, которые передают о нем как о человеке, таковы: «Отец мой сильнее меня»[747] и: «Не спеши исполнить мою волю, но волю того, кто послал меня»[748], и: «Отче, если возможно, да минет меня чаша сия»[749]; и уже с креста воскликнул: «Боже, Боже Мой, для чего ты меня оставил?»[750] и еще от лица Сына говорит пророк: «Ты есть Бог мой, рожденный из чрева матери моей»[751], и ангелы возвещают об этом; вот доказательство, что мы совершенно беспристрастны в вопросе о том, сколь велико сходство Отца и Сына. И Сын Божий не был связан никакими непременными условиями, но Господь добровольно своей властью, с необыкновенной любовью вновь принял к себе того, кто был среди нас, ибо всех своих, кто имеет божественную природу, он никогда не оставит, потому что Бог не примет никакого приращения, но не допустит и ущерба. И оттого мы не перестаем возносить хвалу Господу нашему Иисусу Христу, который ради нас и нашего спасения сошел с неба, своим страданием искупил грехи наши, своей смертью даровал жизнь и своим вознесением явил нам славу Божию; который, сидя одесную Отца своего, станет судить живых и мертвых и праведным дарует в награду жизнь вечную, а нечестивцам и неверующим воздаст заслуженную кару.

(III, 5) Мы признаем, что Отец происходит из себя самого, то есть из того, что составляет его собственную природу, Сын же рожден навечно и неизъяснимо: ибо его рождение не помимо, не из ничего, не от какой бы то ни было другой первопричины, но от Бога. А кто рожден от Бога, есть не кто иной, как сам Отец, и, следовательно, имеет единую с ним сущность, ибо истина рождения Сына заключена в том, что Господь не примет к себе никого, имеющего противоположную ему природу. Поэтому, если он имеет иную сущность, нежели Отец, он или не истинно Сын Божий или является самозванцем, а утверждать такое — великий грех. Он истинно Сын Божий, ибо так говорит Иоанн: «Мы же свидетельствуем истинно о Сыне его»[752]. Не является он также и самозванцем, потому как истинный Бог берет начало от истинного Бога, в этом мы следуем Иоанну евангелисту, гласящему: «Се есть истинный Бог и жизнь вечная»[753]; и сам Господь говорит в Евангелии: «Я есть путь, истина и жизнь»[754]. Следовательно, если он берет начало не от какой-либо иной сущности, то от Отца; а если он берет начало от Отца, то заключает в себе ту же сущность, что и Отец. Однако если же сущность их не едина, тогда, следовательно. Сын происходит не от Отца, но из чего-то иного, потому что от кого берет он свое начало, от того же неизбежно обретает и свою сущность. Ибо все возникло из ничего, но Сын только от Отца; если же кто пожелает что-либо узнать о них двоих, то либо откроется ему, что сущность их от Отца, либо придется допустить, что Сын произошел из ничего существующего.

(III, 6) Этому, однако, может быть противопоставлено пророческое свидетельство: «Кто же может объяснить рождение его?»[755] Но ведь не сказал я: объясни мне образ и природу возникновения божества и вырази словами человеческими столь великую тайну, ибо не ведаю, откуда берет он начало свое — поистине, происхождение божества неизъяснимо, но не неведомо, и тем более не неведомо, то есть нет такого, что не знали бы, в ком начало его, потому что и Отец о происхождении из себя самого, и Сын о своем рождении от Отца весьма часто свидетельствуют, и из всех христиан ни один не усомнится в этом, как и в Евангелии самим Сыном указано на это, говорящим: «Кто же не верит, уже осужден, ибо усомнился в слове единородного Сына Божия»[756]. Также Иоанн евангелист свидетельствует: «И вот видим мы славу его, как и славу единородного с Отцом его»[757]. Теперь нам следует заключить это наше утверждение краткой речью. Если справедливо то, что Сын рожден от Отца, тогда он имеет с ним единую сущность и истинно он Сын Божий; если же сущность его и Отца не едина, то он не истинный Бог. Или если он все же истинный Бог и, однако, явился не от сущности Отца, тогда следует, что он не рожден вовсе. Но так как нерожденным он не является и, следовательно, сотворен, то остается предположить, что он возник от какой-либо иной первопричины, если не от сущности Отца. В это, однако, невозможно поверить. Мы же торжественно утверждаем, что Сын и Отец суть едины, опровергая тем самым савеллианскую ересь, которая так смешивает святую Троицу, что говорит: Отец есть то же самое, что и Сын и, как уверяет, то же самое, что и Святой Дух, отрицая единство Бога в трех лицах.

(III, 7) Но на это способны нам возразить: как Отец может быть нерожден, а Сын рожден; невозможно, чтобы одна и та же сущность была и у рожденного и у нерожденного — и если справедливо, что Отец нерожден, тогда нерожденным является и Сын, в противном случае их сущность может быть весьма различна, ибо всякий, кто происходит из себя самого, не имеет ни с кем иным общую сущность, — так как истинно, что нерожденный Отец из себя самого, то есть из того, чем является он сам (если об этом можно с уверенностью утверждать, что так и есть, то, напротив, объяснить, почему это так, в целом не представляется возможным), родил Сына, следовательно, у рожденного и породившего единая сущность, ибо мы признаем бесспорным, что Сын есть Бог от Бога и свет от света. О том, что Отец есть свет, свидетельствует апостол Иоанн, гласящий: «Ибо Бог есть свет и нет в нем никакой тьмы»[758]. Также о Сыне говорит он: «И жизнь была свет для людей, и свет воссиял среди тьмы, и тьма не поглотила его»[759]. И далее: «Был это истинный свет, который озарил всякого человека, пришедшего в мир сей»[760]. Из этого проистекает, что Отец и Сын суть едины, ибо если свет и сияние не могут иметь различную сущность, то же самое, разумеется, справедливо для тех, из которых один возник от себя самого, а второй существует как порождение первого. Наконец, никто не вправе утверждать, что подлинный свет, исходящий от Отца и Сына, имеет различную природу, потому что апостол так говорит о самом Сыне: «Он тот, в ком блеск славы и образ сути его»[761]. Эти слова делают еще более очевидной ту истину, что Сын совечен Отцу, неотделим от Отца и имеет с ним единую сущность, подобно тому как сияние всегда совечно свету, как сияние никогда не отделимо от света, ибо сияние от света есть природное свойство явления, и никто не в силах изменить это. И как свету свойственно сияние, также и Богу-Отцу свойственно совершенство; вечность же Отца и Сына заключена в неизменности их совершенства, а неразделимость — в единстве славы.

И мы твердо убеждены, что это так, что Сын рожден от сути Отца, так как сам Бог-Отец приводит нам неоспоримое доказательство этого. Желая открыть нам, что Сын рожден из его собственной, имеющей невыразимую природу, сущности, чтобы просветить наш несовершенный разум и поднять нас от видимых явлений к незримому, Бог-Отец, чтобы найти способ поведать нам о происхождении божества, избрал слова земного рождения, говоря: «Из чрева я первым породил тебя, несущего свет»[762]. Кто более великий, кто более светлый соблаговолил бы открыть нам высшую мудрость? Какими доказательствами, какими примерами из мира преходящих вещей мог бы он объяснить нам таинство рождения божества, если не теми, которые используют, говоря о рождении из чрева? Не потому, что он сложен из телесных частей или соединен по каким-либо контурам сочленений; но потому, что иначе, через слово, нашему разуму не дано постичь истину божественного происхождения, поэтому мы вынуждены прибегать к словам человеческого рождения, так что нет смысла и дальше спорить: произошел ли Сын от сути Отца, ибо не подлежит сомнению, что Сын существует от Отца и рожден из чрева.

(III, 8) Итак, веря, что Бог-Отец из своей сущности, нечувствительно для себя, породил Сына, мы в то же время отрицаем, что собственная сущность Отца из-за Сына подверглась делению и тем самым понесла урон, что из-за этого он мог претерпеть страдания и испытать слабость. Для нас совершенно несвойственно предполагать и измышлять о Боге подобное, ибо мы твердо убеждены, что Отец совершенен и, будучи таковым, породил совершенного Сына без ущерба для себя, без всякого заимствования и без каких бы то ни было вообще страданий и немощи. Тем же, кто возражает на это, что, дескать, если Бог из себя самого породил Сына, то должен был из-за разделения понести урон, необходимо ответить, что Бог, разумеется, затратил усилия, когда создавал все сущее, и потому в день седьмой отдыхал от всех трудов своих. Но как при рождении из себя самого он не был подвержен ни слабости, ни любым другим отрицательным последствиям, так и по сотворении всего мира не испытал какой-либо сильной усталости. Кроме того, для нас совершенно очевидно, что рождению божества не может сопутствовать никакой урон, ибо мы признаем бесспорным, что Сын есть Бог от Бога и свет от света. Следовательно, если возникновение видимого мира и земной жизни не сопровождалось ничем подобным, тогда и свет, проистекая от света, и рождество, происходя от рождающей силы, сами являются источником света, ибо свет дает начало другому свету, не убывая и не испытывая ни малейшего ущерба, так как сам источник света неиссякаем: поэтому следует признать, насколько совершеннее и праведнее исходящее от Бога, а также невыразимую природу света, который, из себя самого порождая свет, не может претерпеть никакого урона! Оттого что Сын Отца — божество, рождение его не от времени, но и родивший и рожденный — оба вечны, как сияние, рожденное от света, совечно своему источнику. Теперь же, насколько позволяет несовершенство нашего разума, нами сказано достаточно о божественной природе Отца и Сына и о единой их сущности.

(III, 9) Нам остается поведать и привести доказательства того, что Святой Дух единосущен Отцу и Сыну и, как мы верим, равен им и совечен. Эту Троицу должно почитать, представленную в трех именах и лицах, однако следует признавать, что это не противоречит ни ее сущности, ни ее единству; но, как мы верим, божество, вечно и истинно пребывая в Отце и Сыне и Святом Духе, каждом в особенности, в соответствии с нашими убеждениями, не может при этом быть разделено, или, напротив, сама Троица не может быть слита в единственное лицо. В этом заключается чистая вера, принимаемая нами без всяких доказательств. По этой причине мы не стремимся ни оценивать, ни испытывать Бога, но признаем, что Бог един в упомянутых именах и лицах. Само же божество неизъяснимо, и потому не может быть ни разъяснено, ни постигнуто, ни названо, но сохраняет себя в именах и лицах; что так было и так есть, мы принимаем на веру, понимание же наше лишь отчасти, ибо превышает возможности ограниченного человеческого разума, верующим на это дано указание через пророка, гласящего: «Если не уверуете, то и не постигнете»[763]. Следовательно, божественная Троица едина, и в ее имени находит отражение единая сущность, но не одно лицо. Чтобы донести до нас эту истину, само божество приводит не оставляющие никаких сомнений доказательства и всегда убеждает нас многочисленными и частыми свидетельствами. Да будет и нам позволено привести в нашем кратком труде некоторые из многочисленных подтверждений, как доказательство истинной святости, и хотя у Господа имеется множество свидетельств, нет никакой нужды сообщать их полностью, ибо верующий будет убежден и немногими.

(III, 10) Итак, мы докажем, что Отец и Сын и Святой Дух имеют единую сущность вначале на основании книг Ветхого Завета, а после — Нового; вот как начинается книга Бытия: «Вначале сотворил Бог небо и землю; земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водами»[764]. Он — начало, и когда иудеи спросили его, кто он, ответил: «От начала сущий, как и говорю вам»[765]. Ибо Дух Божий, носившийся над водами, и есть создатель, всемогуществом власти своей совершивший творение, ибо, намереваясь создать все живое из неупорядоченных элементов, он из самого себя предоставил материю подлинного света, и уже тогда, по слову его, природа приняла благодать освящения великим таинством омовения, и первым одушевленным телам была дана жизнь. Об этом Давид, вдохновленный Богом, свидетельствует: «Слово Божие породило небо и в дуновении от уст его вся сила его»[766]. Представь же, как наполнено краткое время и какое величие он обрел в залог единства: ибо Отец в Господе, Сын рожден объявлением слова. Дух Святой вызван из «уст Всевышнего»[767]. И не объявление желаемого заключалось в слове, но сказал, и через это возникли небеса; и не один лишь порыв заключен в Духе, но через него явлено нам всемогущество божественной силы. А где сила, там необходимо возникает и лицо, ею обладающее; и тогда вся она не отделена от Отца и Сына, но соединенно выражена в Святом Духе, не потому, что он сохраняет свою особенность, ибо это присуще и Отцу и Сыну, но потому, что составляет целое и с тем и с другим.

(III, 11) И далее, когда Господь возвещал о призвании народов, то в имени единого божества назвал Святой Дух, говоря: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа»[768]. И далее, в послании к коринфянам апостол завершает молитву такими словами: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любовь Бога и общение Святого Духа со всеми вами»[769]. И чтобы еще более ясным стало для нас, что эта Троица обладает единой сущностью, а это и есть то, во что мы должны твердо верить, а также по какому замыслу Бог создал и мир и человека, — все это Господь открыл нам через таинство Троицы, говоря: «сотворим человека по образу и подобию нашему»[770]. И когда сказал «нашему», выразил, несомненно, что не единственен; когда же произнес «образу и подобию», указал на сходство отдельных лиц, так что в одних и тех же словах содержится ясное указание на Троицу, и суть ее при этом отнюдь не в абстрактной множественности и не во внутреннем противоречивом подобии, и еще она проявляет себя в такой последовательности, когда говорят: и сказал Бог, и совершил Бог, и благословил Бог. Ибо неизбежно творцом всего сущего является единый Бог.

Этот вопрос веры еще в древности был раскрыт и подтвержден через благословение Моисея, так как Господом было велено благословлять народ таинством тройного призывания. Вот что сказал Бог Моисею: «Да благословишь ты народ мой так, как и я благословляю их: и тогда благословит тебя Господь и защитит тебя; озарит Господь лик свой перед тобой и смилостивится над тобой; обратит Господь к тебе лик свой и даст тебе мир»[771]. Что это так, подтверждает сам пророк Давид, говоря: «Да благословит нас Бог, Бог наш, да благословит нас Бог и да устрашатся гнева его во всех пределах земли»[772]. Ибо единую Троицу славит песнопением и воинство небесных ангелов, и три раза «Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф»[773] неустанно повторяют поющие голоса, вознося славу к единому престолу царства его. И чтобы еще более прочно эта истина запечатлелась в умах верующих, мы приводим слова причастного божественным таинствам Павла. Он же говорит: «Дары различны, но дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всем»[774]. Павел учит нас, что Святой Дух совершает эти различия, разделяя всех приобщенных по природе и по справедливости: когда сам раздает различные свои милости вплоть до последних из нас — так внушает нам апостол, говоря: «Все же сие производит один и тот же дух, разделяя каждого особо, как ему угодно»[775]. Это место не содержит никакой двусмысленности, но объясняет нам, что и Святой Дух и Бог — сами творцы своей воли, и ими же все совершается, во-вторых, нам совершенно ясно указано, что они даруют различные щедроты свои по собственной воле в соответствии со своей божественной властью; и так как сказано о даровании милостей по собственной воле, никак невозможно усмотреть в том подчинение одного другому: во всем, созданном Богом, заложено подчинение ему, в Троице же лишь власть и свобода. И чтобы еще ярче стал свет нашего учения о единой божественной сущности Отца и Сына и Святого Духа, приведем слова Иоанна евангелиста. Ибо так говорит он: «Трое тех, которые свидетельствуют на небе, Отец, слово и Святой Дух, и сии три суть едины»[776]. Разве сказал он: «Три, различные по природе своей или разделенные присущими каждому из них глубокими различиями по положению и достоинству?» — «Нет, но три, — говорит, — суть едины».

(III, 12) Но помимо этого мы все снова и снова получаем подтверждения, что Святой Дух, составляющий с Отцом и Сыном единое божество, причастен к созданию всего сущего; так, в Библии Иов называет Святой Дух творцом: «Дух, — говорит он, — Божий тот, кто создал меня, и Дух всемогущий, который наставляет меня»[777]. И Давид возвещает: «Ниспошли дух твой и совершится и повторится лик земли»[778]. А если воссоздание и обновление исходит от Духа, то, несомненно, без Духа не могло быть и начала творения. В таком случае нам становится ясно, что после сотворения мира Святой Дух так же воскрешает, как Отец и Сын.

Истинно о Боге-Отце говорит апостол: «Я свидетельствую перед лицом Бога, который оживляет все»[779]. Жизнь, несомненно, дает и Христос: «Овцы, — говорит он, — мои слушают глас мой, и я даю им жизнь вечную»[780]. Подлинно, податель жизни для нас — Святой Дух, как об этом говорит сам Господь: «Дух есть тот, кто животворит»[781]. Итак, несомненно доказано, что Отец и Сын и Святой Дух — единая животворящая сила.

(III, 13) О предвидении грядущих событий, присущем Господу, и постижении сокровенного, о чем не может знать никто из христиан, ясно сказано в книге Даниила: «Ты есть Бог, — говорит он, — сохраняющий тайное, который предвидит все, прежде чем совершится»[782]. Этот же самый дар предвидения свойственен и Христу, как об этом сообщает евангелист: «С самого начала Иисус уже видел, кто намерен предать его, и знал тех, кто не уверует в него»[783]. То, что ему ведомо сокровенное, становится совершенно очевидным, когда он, изобличая тайные замыслы иудеев, говорит: «Что нечестивое замыслили вы в сердце своем?»[784] Кроме того, сам он открывает нам, что знать все заранее точно так же свойственно и Святому Духу, говоря апостолам: «Когда придет дух правды, то научит вас всему и возвестит вам грядущее»[785]. А когда говорят, что он прорицает будущее, то без сомнения признают, что он все предвидит, ибо сам он постигает все глубины Бога и знает все, что составляет суть Бога, как вспоминает Павел, говоря: «Дух же все проницает, даже глубины Бога»[786]. Также и в другом месте: «Как никто из людей не знает, что есть в человеке, кроме духа, живущего в нем самом, так и сущности Бога никто не знает, а только Дух Божий»[787].

(III, 14) Чтобы возможно было постичь всю истинную силу Духа Святого, мы скажем кратко о наводящем священный трепет. Некий лукавый ученик, как об этом сказано в деянии апостолов, продав имение, утаил часть денег, и, выдав оставшееся за целое, положил их к ногам апостолов: тем же, что задумал утаить, он оскорбил Дух Святой. Но что же тотчас сказал ему блаженный Петр? «Анания, для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому?»[788] И далее: «Не людям солгал ты, а Богу»[789]. Тогда внезапно пожелавший солгать был поражен силой его и испустил дух. Совершенно очевидно это означает, что блаженный Петр подразумевает Святой Дух, когда говорит: не людям солгал ты, но Богу. Итак, это доказано, ибо кто лжет Духу Святому, лжет Богу, и кто верит в Святой Дух, верит в Бога. То же самое, и даже еще более бесспорно. Господь открыл нам в Евангелии: «Всякий грех и неправда простится людям; но кто хулит Дух Святой, не простится тому ни в сем мире, ни в грядущем»[790]. Вот суровый приговор, который он выносит за непростительный грех тому, кто злословит о Духе Святом.

Сравни же это изречение с тем, что записано в книге Царств: «Если совершит грех муж против мужа, найдутся ему защитники; если же против Бога согрешит, кто станет молить за него?»[791] Следовательно, если злословить о Духе Святом и грешить против Бога — одно и то же, то есть ничем не искупимая вина, тогда каждому открыто, сколь велик Святой Дух.

(III, 15) О том, что Бог вездесущ и все собой наполняет» мы узнаем из уст Исайи: «Я, — говорит он, — Бог приближающийся и не из далека. Если скроется человек в потаенных местах, разве я не увижу его? Не я ли наполняю и небо и землю?»[792] Какие же слова в Евангелии убеждают нас в вездесущности Спасителя? «Где соберутся, — говорит он, — двое или трое во имя мое, там и я буду среди них»[793]. Равным образом о Духе Святом, о том, что он вездесущ, нам сообщает пророк от лица Бога: «Я в вас и дух мой пребывает среди вас»[794]. И Соломон говорит: «Дух Господень наполняет собою круг земель, и он, который заключает в себе все сущее, обладает знанием слова»[795]. Также Давид возвещает: «Куда спрячусь я от Духа твоего и где скроюсь я от лика твоего? Вознесусь ли на небо, ты там пребываешь; спущусь ли в недра земли, и там ты; если же обрету рыбьи плавники и окажусь прямо в глубине морской, то и туда ведь протянется рука твоя и возьмет меня десница твоя»[796].

(III, 16) Бог обитает в тех, кто его почитает, согласно обещанию, которое он дал, сказав: «Пребуду в них»[797]. Истинно Господь Иисус так говорит в Евангелии: «Пребудьте во мне и я в вас»[798]. И Павел признает это, вопрошая: «Не знаете ли, что Иисус Христос в вас самих?»[799] Но, с другой стороны, все находится во власти духа, как вспоминает Иоанн: «Из этого, — говорит он, — мы заключаем, что он в нас, ибо от духа своего он дал нам»[800]. Так же точно и Павел свидетельствует: «Разве не знаете, что вы и есть храм Божий и дух Божий жив в вас?»[801] И еще говорит: «Славьте и имейте Бога в образе вашем»[802]. Какого Бога? Как бы то ни было, Духа Святого, который, как это очевидно для нас, и есть храм сей.

(III, 17) Что судит Отец, судит Сын, судит Святой Дух — следует признать совершенно очевидным: в псалме сорок девятом сказано: «Грешнику же говорит Бог»[803]; и далее: «Изобличу тебя и представлю пред лицо твое грехи твои»[804]. Подобным образом и Давид, молясь, взывает к Христу: «Господи, да не осудишь ты меня во гневе своем»[805], ибо сам он намерен судить всякую плоть. Какую же истину изрек Спаситель в Евангелии о Духе Святом? «Когда придет, — говорит он, — заступник, то станет судить мир по грехам его, по благочестию и по справедливости»[806]. И предвидя это, Давид взмолился к Богу: «Куда спрячусь я от духа твоего и где скроюсь я от лика твоего?»[807]

(III, 18) Что благ Отец и благ Сын и благ Святой Дух — тому имеются следующие подтверждения. Говорит пророк: «Благ ты, Господи, и в благодати своей яви мне милости свои»[808]. Также о себе самом свидетельствует единородный: «Я есть пастор добрый»[809]. Равным образом и о Духе Святом возвещает в псалме Давид: «Дух твой добрый привел меня в обетованную землю»[810].

(III, 19) Кто же может обойти молчанием это достоинство Духа Святого? Истинно восклицали древние пророки: так сказал Господь. Это восклицание Христос, придя в мир, повторил от своего лица, утверждая: «Я же говорю вам»[811]. А новые пророки что возвещали? Как пророк Ахав в деяниях апостолов изрек: «Так сказал Святой Дух»[812], и Павел Тимофею: «Дух, — говорит он, — ясно сказал»[813]: эта речь, бесспорно, указывает на отсутствие различий внутри троицы. И Павел свидетельствовал о себе самом, когда был он Богом-Отцом и Христом призван и послан: «Павел, — говорит он, — апостол, избранный не людьми и не через человека, но Иисусом Христом и Богом-Отцом»[814]. Кроме того, в деяниях апостолов о тех, кто был Духом Святым избран и послан, написано поистине следующее: «Так сказал Святой Дух: отделите мне Варнаву и Савла на дело, к которому я призвал их»[815]. И немного дальше: «Сии, — говорит он, — будучи посланы Духом Святым, пришли в Селевкию»[816]. И еще, в той же книге: «Пекитесь же о себе самих и обо всем стаде, потому как Дух Святой поставил вас епископами»[817].

(III, 20) Дух же Святой вовсе не птица, ибо назван заступником, а кто же сочтет таковым нечто жалкое. Заступника же призывают, или, лучше сказать, утешителя, как более принято в латинском языке; точно так же принято именовать и Сына Божьего, как наставляет нас Иоанн: «Вот вам, — говорит он, — слово мое, да не согрешите; если же кто согрешит, то имеем мы заступника перед Отцом, Иисуса Христа»[818]. Еще и сам Господь уверяет апостолов: «Другого заступника пошлет вам Отец»[819]; без сомнения, когда говорит он «другого заступника», также объявляет заступником и себя самого. И не от Отца получил он это имя заступника, ибо имя сие от доброты его, а не от природы.

Наконец, Павел так пишет к коринфянам: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения, который утешает нас»[820]. И когда утешителем зовется Отец, утешителем зовется и Сын, утешитель также и Святой Дух, ибо одно утешение подает нам Троица, как и одно прощение грешникам; апостол же так утверждает: «Очищены вы, — говорит он, — и оправданы, и освящены вы во имя Господа нашего Иисуса Христа и духа Бога нашего»[821]. Мы могли бы привести большее число доказательств, взятых из Святого Писания, которые прямо подтверждают, что у святой Троицы единая слава крещения, деяния и власти; но так как и от всего вышесказанного разум исполнен мудрости, многое мы опустили, стремясь к краткости.

(III, 21) Итак, проведем рекапитуляцию всего, сказанного нами. Если Дух Святой возник от Отца, если освобождает, если он Господь и освящает, если создает вместе с Отцом и Сыном все сущее и если животворит, если обладает знанием будущего как Отец и Сын, если он вездесущ и наполняет все, если живет в избранных, если судит мир и выносит приговор, если он благ и справедлив, если о нем восклицают: «Так говорит Святой Дух», если пророков избирает, если апостолов посылает, если епископов назначает, если он утешитель, если владеет всем как пожелает, если очищает и оправдывает, если противников своих поражает, если тот, кто хулит его, не получит прощения ни в сем мире, ни в грядущем, если он во всяком случае неотъемлем от Бога: когда все это так, как же можно сомневаться в отношении него, что он Бог, если сам он свидетельствует о себе множеством дел своих: несомненно, не чужд величию Отца и Сына тот, кто равен им совершенством трудов. Тщетно отказывать ему в имени божества, ибо силу его нельзя отрицать; тщетно стану я избегать почитания его вместе с Отцом и Сыном и тем самым откажусь славить его как Отца и Сына. Если он вместе с Отцом и Сыном несет мне прощение, как и другим грешникам, если дарует освящение и жизнь вечную, чрезмерно неблагодарен я и нечестив, если не вознесу ему хвалу как Отцу и Сыну. Или если он не тот, кого должно почитать наравне с Отцом и Сыном, следовательно, и не тот, кого нужно славить в крещении; если же, напротив, ему следует всемерно возносить хвалу в соответствии с тем, как велел Господь и как учат апостолы, то не мала ли вера того, кто станет отвращать меня от его почитания? Но в кого приказано мне верить, тому буду я молиться как можно усерднее. Итак, стану молиться Отцу, молиться Сыну, молиться и Духу Святому, с равным к каждому из них почтением. Если же кто считает сие тягостным, пусть услышит, как Давид повелевает праведным чтить Бога: «Поклоняйтесь подножию его»[822]. Если должно поклоняться подножию его, сколь более исполнена благочестия молитва, если возносится она Духу Святому! Ибо он дух, о чем блаженный Петр поведал в столь возвышенных словах, говоря: «Когда Дух Святой послан был с небес, ангелы жаждали взглянуть на него»[823]. Если ангелы страстно желали узреть его, то тем более нам, смертным людям, не должно презирать его, не то и нам скажут, как сказано было иудеям: «Вы всегда противились Духу Святому, как и отцы ваши»[824].

(III, 22) Если столь многие и убедительные доказательства не преклонят душу к почитанию Духа Святого, то узнай еще более бесспорные. Ибо так поистине Павел наставлял пророков церкви, в которых и через которых, несомненно, говорил Святой Дух: «Если, — утверждает он, — все станут пророчествовать, и войдет некто, неверующий или незнающий, то уличен будет всеми и повержен всеми, скрытое же в сердце его станет явным; и тогда, пав ниц, восславит он Бога, благовествуя, ибо поистине в вас Бог»[825]. И непременно Дух Святой пребывает в тех, которые пророчествуют. Итак, если уж и неверующие падают ниц и, устрашенные, славят Духа Святого, и противящиеся исповедуются, сколь более ревностно должно поступать так верующим, ибо по собственной воле и с любовью почитают они Духа Святого! Дух же Святой чтят не так, словно он один, как это в обычае у язычников, ведь и Сына не почитают отдельно, ибо он в деснице Отца своего: но мы, когда славим Отца, верим, что тем самым славим и Сына и Святого Духа, потому что и когда призываем Сына, верим мы, что и Отца призываем, и когда молим Отца, уверены, что услышаны будем и Сыном, как сказал сам Господь: «Все, что испросите у Отца во имя мое, я дам вам, чтобы возвеличивался Отец в Сыне»[826]; и если кто почитает Духа Святого, непременно почитает и того, кого есть дух сей. И это никто не может отрицать, ибо никто не властен человеческими молениями ни лишить, ни добавить что-либо совершенству Бога, но, несомненно, всякий исполнит свое желание и стяжает себе славу преданным служением или упорным сопротивлением вечному соблазну: ибо, бесспорно, Господь страсть и гордыню отвергает, почитание же, поистине плод благочестия, приветствует. Почему же тогда верующим не чтить неизменно Троицу, о вере в которую они ревнуют, чьим именем они возродились, чьими рабами они, хвалясь, именуются? И еще, как по имени Бога-Отца люди именуются «божьими», так что и Илия был назван божьим человеком, и Моисей объявлен божьим человеком, и как по Христу мы именуемся христианами, так же и от духа называют нас «духовными». Так, если кто зовется божьим человеком и он не христианин, то он ничто; и если кто зовется христианином, не будучи, однако, духовен, то, значит, недостаточно тверда его вера в Спасителя.

(III, 23) Итак, спасительно для нас крещение и исповедание веры в нерушимую Троицу, ибо един обет благочестия, и, следовательно, мы не признаем различий значения, как это в обычае у язычников, и не предполагаем, кто более совершенен в Троице. Да не поддадимся мы соблазну иудеев, которые отвергают Сына Божьего, которые не чтят Духа, но еще более почтим и возвеличим божественную Троицу, подобно тому как во время таинств наши уста славословят, так повторяя согласно: свят, свят, свят Господь Бог Саваоф. Три раза произнося «свят», мы тем самым утверждаем единство всевластия, ибо одна вера, одно прославление, о чем узнаем мы от апостолов и о чем услышали коринфяне: «Благодать Господа Бога нашего Иисуса Христа и любовь Бога-Отца и общение Святого Духа со всеми вами»[827]. Это наша вера, согласно преданиям апостолов и евангелистов, и все сущее в мире сем рождено в лоне католических церквей, в котором и мы милостью Бога всесильного пребываем вплоть до конца жизни, и в это мы верим и надеемся.

Составлено за двенадцать дней до Майских Календ Януарием Заттаренским, Виллатиком из Казы Медианы, епископами Нумидийскими; Бонифацием Форацианским и Бонифацием Грацианским[828], епископами Бизаценскими.

Книга третья

(IV, 1) Когда появилась и была прочитана наша книга, те, чьи незрячие очи никак не могли вынести свет правды, обезумев, громкими голосами возмущенно кричали, как мы посмели в окружении своих называть себя правоверными. И тотчас стали клеветать на нас царю, так что мы подняли шум, стараясь заглушить их речи; но царь, в тот же час воспламенившись и поверив лжи, поспешил сделать то, что хотел. Имея уже написанный декрет и тайно разослав с этим декретом по разным провинциям своих людей, он, в то время как епископы находились в Карфагене, закрыл в один день все церкви в Африке и все имущество католических епископов и церквей передал в ведение своих епископов. И он даже не знал, о чем гласит и что утверждает закон, изданный некогда нашими христианскими императорами против них и других еретиков во славу католической церкви[829]; ариане же не постыдились обернуть его против нас, добавив многое от себя, ибо так было угодно тиранической власти.

Итак, вот серия изданных и обнародованных законов.

(IV, 2) «Гунерих, царь вандалов и аланов, всем народам, нам подвластным. Общепризнанно, что направлять дурные советы против самих злоумышленников — в этом достоинство торжествующей и державной власти: ведь кто бы ни задумал что-либо дурное, против себя оборачивает свое же зло. В этом наше милосердие следует указанию божественной воли и, невзирая на лица, судит людей в соответствии с их поступками — добрыми или дурными — одних при этом заставляет поплатиться, а других не оставляет без вознаграждения. Итак, отвечая на вызов решивших презреть повеление светлой памяти нашего отца и нашу кротость, прибегнем к строгому суду. Ведь мы довели до сведения всего населения распоряжения о том, чтобы в пределах владений вандалов[830] католические священники не устраивали никаких собраний и не смели притязать на исполнение таинств, которые и так уже сильно осквернили. Однако мы видели, что это осталось в пренебрежении, и многие, будучи застигнутыми, утверждали, что сохранили основу веры неприкосновенной; далее известно, что всем напомнили заранее о необходимости прийти без какого бы то ни было страха к Февральским Календам восьмого года нашего царствования, и было дано предварительно девять месяцев на согласование: могут ли какие-либо из их предложений быть приняты. Известно также, что пока они стекались сюда, в город Карфаген, им была предоставлена вторая отсрочка на несколько дней после того, как окончился срок первой. И когда они собрали своих сторонников, готовых к обсуждению, как известно, нашими достопочтенными епископами в первый же день было сделано заявление, что όμοούσιον[831], выводимый католиками из самого Божественного Писания, отвергнут множеством священников, что он единодушно обойден молчанием понтификами на Ариминском соборе[832] и отброшен в Селевкии[833], поэтому их увещевали от него отказаться. Однако они никоим образом не пожелали сделать это и призвали бывший с ними возбужденный народ к мятежу. Так что даже и на второй день, когда мы предложили им, как было заранее установлено, дать ответ о вере, было ясно, что они, поведя себя опрометчиво, возбудили всех и побудили к немедленному столкновению».

«Из-за такого их поведения мы вынуждены распорядиться, чтобы их церкви были закрыты, и так будет продолжаться до тех пор, пока они будут стремиться к открытому конфликту: однако они не желают останавливаться с упорством, которое, очевидно, восприняли от дурных советов. И тем более необходимо и справедливо обернуть против них то, что составляет содержание их собственных законов, которые, хотя императоры были введены вместе с ними в заблуждение в разное время, только теперь случилось обнародовать. Очевидно, что совокупность этих законов стремится к тому, чтобы ни одна церковь не была открыта отпавшим от их суеверия священникам и чтобы нигде нельзя было другим ни основать монастырь или устроить собрание, ни открыть и освятить церкви в городах или каких-нибудь маленьких местечках страны, а все уже существующие должны быть отданы в казну, то есть средства всех находящихся в их ведении церквей и всех священников их веры. У них не должно быть права оставаться в каком-либо месте, но они должны быть изгнаны из всех городов и мест; у них вообще не должно быть возможности крестить или спорить о вере, и у них не должно быть права рукополагать епископов, пресвитеров и других, имеющих отношение к клиру; они заслуживают столь строгое наказание, ибо позволяли себе принимать такие почетные дары, что даже сами устроители подвергнутся штрафу на десять фунтов[834] золота каждый; кроме того, ни одно место не должно быть им предоставлено для проповеди; если же они будут выступать как частные лица, то лишатся всякого влияния; и если они продолжат упорствовать в своем гибельном заблуждении, то из-за собственного упрямства будут под надежной охраной отправлены в изгнание. Вот так упомянутые ранее императоры свирепствовали среди народа[835], так что в пользу тех не было позволено ни дарить, ни завещать или принимать, ни передавать бескорыстно от других; средства также не могли быть переданы ни на основании фидеикомисса[836], ни по завещанию, ни дарениями или оставлением по случаю смерти, ни каким бы то ни было приложением к завещанию или на основании любого другого письменного документа; это распространялось даже на тех, кто служил в их дворцах, на виновных они налагали штраф, размер которого соответствовал высоте занимаемого положения; кроме того, все те лишались подобающих им по закону привилегий и подвергались бесчестью, сами императоры преследовали в судебном порядке тех лиц, которые подлежали публичному обвинению. Служащим из числа судей разного ранга угрожал штраф в размере 30 фунтов серебра; если же пребывающим в заблуждении случалось платить пять раз, то после этого виновные, подгоняемые бичами, отправлялись в изгнание. Далее, все книги священников, признанных неблагонадежными, они велели предавать огню; мы, в свою очередь, с такого рода книгами, так как содержащаяся в них ошибка представляется опасной, приказываем сделать то же самое. Меры, о которых было сказано, императоры велели применять соответственно положению каждого из обвиняемых лиц; так, каждый из сиятельных[837] вносил по пятидесяти фунтов золота, высокородные[838] по сорок фунтов золота, сенаторы по тридцать фунтов золота, принципалы[839] по двадцать фунтов золота, бывшие жрецы по тридцать фунтов золота, декурионы[840] по пять фунтов золота, торговцы по пять фунтов золота, плебеи по пять фунтов золота, циркумцеллионы[841] по десять фунтов серебра; и если они в столь гибельных обстоятельствах продолжали упорствовать, то карались конфискацией всего имущества и изгнанием. Не только сословия городов, но и прокураторы и арендаторы имений[842] могли быть подвергнуты такому наказанию, поэтому они по возможности стремились утаить свое состояние и сделать так, чтобы о нем знало как можно меньше людей, а будучи присужденными к штрафу, не спешили отдать сохраненное судебной власти; неоднократно также было объявлено арендаторам земель царской резиденции[843]: какую сумму они выплачивали царскому дому[844], такую же обязаны были вносить в качестве штрафа в казну; мы же распорядились выслеживать всех вообще арендаторов и землевладельцев[845], которые будут продолжать исповедовать это суеверие; судьи же, не дающие законного хода этому опаснейшему делу, будут наказаны объявлением вне закона и конфискацией имущества; что же касается влиятельнейших должностных лиц[846], то они будут подвергнуты штрафу в троекратном размере, прочие присуждаются к уплате двадцати фунтов золота».

«Поскольку необходимо этими постановлениями обуздать всех омоусиан, чтобы, как это безоговорочно решено, ослабить и лишить основания склонность к такого рода пагубным заблуждениям, мы приняли решение относительно всех вышеназванных, что они не будут допущены к богослужению, а продолжающие упорствовать подвергнутся преследованию среди сословий всех городов[847]; но также и судей, которые не будут судить их должным образом, ожидает суровое наказание. Все, введенные в заблуждение упомянутой ошибочной верой в όμοούσιον, уже осужденной общим решением великого множества священнослужителей, как мы повелеваем на основании всех вышеперечисленных постановлений и договоров, должны устраниться, и чтобы никто из них не осмелился самовольно вернуть себе право богослужения, но пусть устрашатся они кары, назначенной за подобное ослушание, если ко дню Июньских Календ восьмого года нашего царствования[848] они не будут обращены в истинную веру, которую мы чтим и охраняем. Наше милосердие выбрало именно этот день на том основании, чтобы осужденным за ересь не было отказано в прощении, а непреклонные души да постигнет заслуженное наказание. Если же они будут упорствовать в своем ошибочном убеждении, или дома их будут заняты нашими воинами, или, возможно, при необходимости против них будут применены другие законные меры, так что чем более высок их статус, тем более значительные подати они будут принуждены платить; кроме того, никто из влиятельных лиц, которые, быть может, достигли своего высокого положения посредством какого-либо обмана, не заслуживает снисхождения. Что же касается частных лиц, какой бы ранг и место они ни занимали, обнародованное нами постановление предписывает им соблюдать то, к чему, очевидно, принуждают виновных вышеупомянутые законы, чтобы наказание соответствовало достоинству каждого. К судьям же из провинций, о которых станет известно, что они нерадиво карают нечестивцев, мы постановили применять более суровое наказание, предусмотренное для подобных случаев. Мы также доводим до сведения всех наставников истинной божественной святости, то есть наших священников, что статус всех церквей, в каких бы землях и регионах они ни были основаны, и всего клира определяется вышеназванным указом, так как божьим соизволением все они подчиняются нашей верховной царской власти и, следовательно, находятся в одинаковом положении, этим декретом мы указываем, как должно поступать: без промедления необходимо увеличить содержание нуждающимся в средствах, ибо нашим святым понтификам должно быть отдано то, что положено им по праву. Итак, мы решили обнародовать этот закон, являющийся источником всяческой справедливости, чтобы никто не мог, сославшись на незнание о том, что было предписано, таким образом оправдать себя. Желаем вам всем быть в добром здравии. Издано в VI день до Мартовских Календ[849], в Карфагене».

(IV, 3) После этих зверских эдиктов, пропитанных смертельным ядом, велел он ограбить на постоялых дворах всех епископов, собравшихся в Карфагене и лишенных уже церквей, домов и хлеба насущного, и, ограбленных, выгнать за городскую стену. Не оставили им ни вьючных животных, ни рабов, ни одежды, что была на них, не дав им ничего на смену; добавил он еще к тому, чтобы никого из них никто не принимал из гостеприимства и не предоставлял никакой помощи; чтобы того, кто попытается сделать это, сожгли вместе с домом его. Мудро поступили тогда епископы-изгнанники, — даже став нищими, не ушли оттуда; так как если бы подались они обратно, не только были бы возвращены назад насильно, но и оклеветали бы их, как уже было раньше, мол, бежали они от борьбы. Но главное — уже некуда вовсе было им возвращаться: церкви, имущество, дома их были уже захвачены. И вот, пока лежали они вокруг стен на открытом воздухе, стеная, случилось так, что царь-нечестивец вышел на рыбалку. И они все сбежались к нему, говоря наперебой: «За что так унижают нас? За какие невольные грехи претерпеваем мы все это? Если собрались мы для диспута, зачем же ограбили нас? Зачем выставили нас на позор, зачем выгнали, и мы, без церквей и домов наших, страдая от голода, без одежды, валяемся среди навоза за городскими воротами?» Окинув их свирепым взором, не думая и слушать их речи, приказал он всадникам пустить на них лошадей, чтобы не просто жестоко унизить их, но и в самом деле уничтожить. Многие из них тогда были затоптаны насмерть, прежде всего старики и больные люди.

(IV, 4) И после этого было тогда приказано им, знать не знающим, какой обман готовят им, собраться в одном месте, так называемом «Храме Мемории». Когда пришли они туда, показали им свернутую в свиток грамоту этого змея с такой изощренной уловкой: «Господин наш, царь Гунерих, хотя и печалится, что вы, ослушники, до сих пор медлите повиноваться его воле, — должны были вы стать той же религии, что и он сам; и даже теперь желает он вам хорошего: если поклянетесь, что сделаете то, что содержится в грамоте, отпустит вас по домам и церквям вашим». На что все епископы ответили: «Всегда говорим, говорили и будем говорить: мы христиане, мы епископы, держимся единственно верной апостольской веры». После того как возвестили они о вероисповедании своем, воцарилось ненадолго молчание, и посланные царем стали торопливо вырывать обет у епископов. Тогда праведные Гортулан и Флорентиан[850], епископы, сказали за всех и вместе со всеми: «Или мы животные неразумные, чтобы вот так, не зная, что в грамоте, с легкостью и наобум клясться?» Поспешили тогда царские люди объявить им содержание грамоты, расцветив его речами такого рода: были, например, в ней строки, превратно истолкованные: «Клянитесь, если после смерти царя, Господина нашего, хотите, чтобы был царем его сын Хильдирик[851], и если никто из вас не направит писем в заморские области[852], так как если дадите вы клятву в этом, восстановит он вам церковные собрания». Тогда многие по святой своей простоте решили даже вопреки божественному запрету дать клятву, чтобы впоследствии не говорил народ, что из-за огреха священников, не захотевших клясться, не были восстановлены церковные собрания. Другие же епископы, кто похитрее, чуя коварный обман, не хотели никак клясться, говоря, что запрещено это веским словом Евангелия, и сам Господь говорил: «Не клянись вовсе»[853]. Отвечали им царские слуги: «Пусть уступят частично, кто раздумывает, клясться ли». И когда они уступили и писцы записали, кто что сказал и из какого города был, поступили с ними так же, как и с теми, кто не дал клятвы: тотчас же и те и другие были схвачены стражей.

(IV, 5) Но после явным стал скрытый обман. Давшим клятву было сказано: «Возжелали вы клясться вопреки тому, что велит Святое Евангелие, и потому царь повелел: не видать вам городов и церквей ваших, но, изгнанным, дать вам по полю как колонам, чтобы пахали вы на них. И чтобы вы ни псалмов не пели, ни молитв не произносили, ни книг своих “священных” не читали, не крестили, на собрания не собирались и главу общины не избирали». И не поклявшимся тоже сказал он: «Потому вы не захотели клясться, что не хотите вы Царства сына Господина нашего; и посему быть вам сосланными на остров Корсику, рубить вам деревья для наших кораблей».

(V, 1) И еще прибавила эта тварь, жаждущая невинной крови, чтобы для епископов, до сих пор не отправленных в изгнание, по всем концам африканской земли были заготовлены самые жестокие палачи, чтобы не осталось ни дома, ни места, где бы не было горестного вопля и немой скорби, чтобы не щадили никого, ни женщин, ни детей, а лишь тех, кто подчинится их, мучителей, воле. Одних палками, других на дыбе, третьих палили огнем. Женщин и особенно людей знатных, несмотря на право, данное им их положением и самой природой, распинали совсем голыми у всех на виду. Лишь одну из них назову, нашу Дионисию[854], расскажу о ней бегло и вкратце. Как увидели, что смелей она, да еще и красивей прочих почтенных, замужних женщин, стали первой ее готовить, чтобы разукрасить палками. Лишь одного хотела она, лишь об одном твердила: «Распинайте, мучьте, как хотите, лишь не обнажайте тела, не знавшего позора!» А они, еще больше рассвирепевшие, выставили ее, раздетую, откуда повыше, всем на обозрение и посмешище. Среди ударов плетей, когда по всему телу потекли уже ручейки крови, молвила она свободно, ничем не стесненным голосом: «Слуги дьявола! Что вы думали, будет мне позором, то станет славой моей!» И так как знала она хорошо Священное Писание, раздираемая пытками на части, сама став уже мученицей, и других укрепила она на мученичество. Своим примером, своей святостью освободила она чуть ли не все свое отечество. Когда увидела она своего единственного сына, совсем еще юного и нежного, возрастом еще вовсе не вышедшего для всего этого, увидела его, напуганного и дрожащего от страха перед пытками, то стала ободрять его, иссекла его всего пронзительным сверкающим взором, и так укрепила дух его, как и подобает матери, что он держался еще более стойко, чем мать. Так говорила она ему, выставленному на кровавое бичевание: «Помни, сын мой, именем Святой Троицы были крещены мы в лоне католической церкви. Лишь бы не лишились мы одежды нашего спасения, как бы призвавший нас, придя и не найдя той брачной одежды, не сказал слугам своим: “Бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов. Да убоимся той кары, что не будет иметь конца, да возжелаем вечной жизни”». Такими вот речами утвердила она сына и быстро подвигла на мученический подвиг. Достойный поистине всяческого почтения юноша (звали его Майорик) в борьбе за веру умер, повторив путь, увенчанный славой. И она, обнимая сына, принесенного ею в жертву вере, воздавала хвалу Господу на всевозможные лады, предпочитая быть погребенной на радость грядущей надежды в лоне своей церкви, ибо сколько бы ни лились из ее уст мольбы Святой Троице, никогда она всерьез и не помышляла, что может быть чужой сыну, поступив иначе, чем он.

Так что сколько еще кроме нее было в том городе таких, чьи души приобрел Господь, рассказывать долго. Пусть тот, кому достанет сил, повествует по порядку о том, какими пытками раздирали нутро и сколько претерпели и родная сестра Дионисии Датива, и Леонтия, дочь пресвятого епископа Германа[855], и родственник Дативы, достопочтенный доктор Эмилий, человек набожный и известный своим почитанием Святой Троицы, или, к примеру, Сидензий Бонифаций.

(V, 2) И кто сможет изъяснить словами муки, что перенес за Христа Серв из старого города Тубуртана[856], человек родовитый и знатный? После того как был он не раз поднят на вороте и успел после бесконечного избиения плетьми повисеть так в разных концах города, на сей раз вздернувшие его дважды отпустили пеньку, и он дважды стремительно рухнул, словно камень, ударившись всей тяжестью тела о мостовую, но мало того, — не один раз волокли его по шершавым камням и до того истерли, что видны были лоскуты содранной кожи, висящие на его боках, спине, животе. Он уже перенес нечто подобное при Гейзерихе, так как не хотел открыть тайны одного своего друга. Насколько же сильнее пострадал он теперь, храня обет своей веры! И если бескорыстна и тверда была его верность человеку, сколь верен должен был он быть тому, кто воздаст за веру сторицей!

(V, 3) И прямо нет у меня сил описывать, что творилось в городе Кулузитане[857], ибо человеку невозможно и помыслить о силе духа мучеников, или, лучше сказать, просто христиан. Муж, уже сгубивший свою душу, в присутствии детей просил там свою жену, победительницу по самому своему имени — Виктория, а ее уже стали жечь, провисевшую очень долго на глазах у всего народа: «Что позволяешь ты себе, жена? Посмотри хоть сюда, вниз, на меня, сжалься над теми, кого родила ты, нечестивая, над малышами. Как могла забыть ты о чреве своем, и зачем ты тянешь за собой ни за что ни про что тех, кого родила ты в муках? Где же клятвы в супружеской любви? Где же узы брака, что скрепили нас по закону, как и подобает нашему положению? Прошу, взгляни на сыновей, на меня, мужа твоего, торопись, исполни то, что предписано царским указом, ведь жуткие муки, что до сих пор доставались тебе в награду, ты дарила отчасти и мне, и детям!» Но она, не слушая плач детей, ни льстивые речи змея, вознесясь в душе совсем высоко над землей, презрела мир с его скорбями. Когда же палачи по ее обвисшим плечам заметили, что мертва она (ведь она висела так долго!), то отбросили ее подальше, совсем бездыханную. Но главное — остановилась подле нее некая дева и прикрыла члены ее, и тотчас же та исцелилась.

(V, 4) Не знаю, как и начать о жителе города Адруметина[858], Викториане, тогда проконсуле Карфагена[859], нет у меня для этого слов. Во всей Африке не было никого богаче, чем он, и даже у нечестивого царя он считался наивернейшим в делах, порученных ему. Тайком нашептали ему, что царь будет считать его первым в числе приближенных, если он легко согласится на то, что было предписано. Но этот Божий человек дал такой ответ тем, кто был послан к нему, обнаружив всю силу веры своей: «Не боюсь за Бога-Отца и Христа, Господа моего, говорю то, что и вы скажите царю: пусть подносит огонь, пусть травит дикими зверьми, пусть терзает любыми пытками: если соглашусь на это, зря крестили меня в католической церкви. Если есть только эта жизнь, что сейчас, и мы не можем надеяться на иную, истинно сущую, вечную, не поступлюсь ею ради временной и ненастоящей, не предам, неблагодарный, того, кто передал мне веру свою». Человеческий язык не смог бы описать, как долго и какими пытками мучили его (по приказу взбешенного тирана). А он, твердый в вере своей в Господа и исполненный благодарности, принял мученический венец.

(V, 5) Кто может изобразить избиение мучеников, происходившее также и в городе Тамбайенсе?[860] Там два родных брата из Акв Регийских[861], не боясь за веру свою в Господа, дали друг другу обет, что попросят палачей, чтобы мучили их одинаково, одними и теми же пытками. И после того как повисели они для начала на дыбе целый день с привязанными к ногам громадными камнями, один из них стал умолять мучителей, чтобы именно его сняли и даровали ему передышку. Второй же брат, испугавшись, что отречется он от веры, стал кричать с дыбы: «Нет, нет, брат; не такой обет давали мы Христу: обвиню я тебя, когда предстанем перед троном его, внушающим страх и трепет, так как поклялись мы над телом и кровью его, что претерпим за него поровну». Говоря это и многое другое, придал он сил и страсти брату для битвы, и тот воскликнул голосом, исполненным силы: «Терзайте муками, какими хотите, рвите зверскими пытками христиан на части; что свершит брат мой, то свершу и я». Какими раскаленными прутьями их подпаливали, какими крючьями раздирали, как истязали, говорит сам факт, что сами палачи «отвергли» их «от лица своего» со словами: «Весь народ, как эти, таких, кто бы обратился в нашу религию, нет вовсе»; и главная причина была в том, что не было видно на теле их ни синяков, ни иных каких следов пыток.

(V, 6) Но поспешу во славу Господа углубиться в то, что происходило в Типазе, городе Большой Мавретании[862]. Не дожидаясь епископа-арианина, назначенного нотарием Кирилы душам на погибель, вся община по морю бежала в Испанию с ближайшего к ней места, и остались совсем немногие, не нашедшие возможности уплыть. Их-то епископ ариан и стал сначала лаской, а затем и угрозами понуждать, чтобы они стали арианами. Но они, твердые в вере своей в Господа, не только посмеялись над безумием увещевателя, но даже открыто стали вершить священные таинства, собравшись в одном доме; узнав об этом, тот тайком направил в Карфаген донос на них. Как только это стало известно царю, он, посылая туда одного своего приближенного, в гневе повелел, чтобы посреди площади, куда соберется вся провинция, отрезали им языки и правые руки по самое плечо. Когда это было исполнено, милостью Духа Святого говорили они и ныне говорят так, как бывало прежде. Но если кому не верится, пусть тогда поедет в Константинополь и найдет там одного из них, субдиакона[863] Репарата, произносящего изящные речи без какого-либо затруднения, поэтому чтут его во дворце императора Зенона чрезвычайно, и особенно императрица[864] почитает его с удивительным благоговением.

(V, 7) Но кто может подыскать слова и подобающе описать или хотя бы просто перечислить всевозможные пытки, которыми вандалы истязали по приказу царя даже собственных своих соплеменников? Если попытается пишущий прибавить к рассказу хоть какую-то деталь из того, что творилось в Карфагене, пусть даже без стилистических прикрас, не сможет он назвать даже названий пыток. Все это и сегодня стоит перед глазами, и всякий может видеть одних без рук, других без глаз, третьих без ног; у одних вырваны ноздри и обрезаны уши, у других от слишком долгого висения на кольях голова, прежде гордо поднятая, была вдавлена в плечи, когда палачи, рванув за веревки изо всей силы, вздергивали их ввысь над домами и раскачивали туда-сюда подвешенного. Иной раз рвались веревки и кое-кто падал с этой высоты вниз со страшным ударом, иные, переломав себе все кости, долго не могли прийти в себя, многие вскоре испускали дух. Но если кто считает, что это все басни, пусть спросит посла Зенона Урания[865], в чьем присутствии все по большей части и происходило, главным образом потому, что, придя в Карфаген, он самоуверенно заявил, что пришел ради защиты католической церкви. И хотя тиран заявил ему, что никто его не боится, на тех площадях и предместьях, по которым легат привык въезжать и выезжать из дворца, расставил он множество палачей и самых свирепых слуг своих: на позор государству нашему и нашему немощному веку на поругание.

(V, 8) Тогда же одна почтенная матрона из числа приближенных царю (звали ее Дагила), причащавшаяся при Гейзерихе не раз, женщина знатная и красивая, доведенная бичеванием до полного изнеможения, была сослана в край суровый и недоступный, куда никто не мог дойти, чтобы утешить ее, а оставила она с радостью в сердце и дом, и мужа, и детей своих. Говорят, что позже ей предложили перевести ее в места более мягкие, где бы она, если захочет, могла найти утешение товарищей по несчастью. Она же, веря, что радость ее постигла безмерная, раз выпало ей остаться одной, без утешения, отказалась.

(V, 9) В то время уже и отец Евгений был осужден на изгнание, и весь церковный клир Карфагена, истерзанный голодом и пытками, числом около 500 или более, между коими столь много было детей-чтецов, которые радовались в Господе, когда их насильно уводили прочь в жестокое изгнание. Но в особенности не должен я обойти молчанием бесстрашие диакона[866] Муритты, мужеством превзошедшего прочих. Был некто по имени Елпидофор, безмерно жестокий и необузданный, которого послали, дабы истязал он пытками и бесчинствами исповедников Христа. Он же когда-то давно был крещен у нас в церкви Фауста, и его достопочтимый диакон Муритта новорожденного принял из святой купели. После, однако, он стал вероотступником и так был свиреп в отношении Божией Церкви, что стал известен как самый жестокий из гонителей. Что же дальше? Как только приведены были осужденные на казнь пресвитеры, после архидиакона[867] Салютария подвергнут пыткам был достопамятный Муритта: ведь был он вторым по рангу в числе служителей. И вот он, в то время как Елпидофор сидел и громко требовал, чтобы почтенного старца схватили и стали растягивать, прежде чем проделали это, внезапно, неожиданно для всех неосведомленных тот набросил на нечестивца пелены, в которые некогда обернул его, приняв из святой купели. Воцарилось смятение, а Муритта, растянутый на виду у всех, вызывая своими словами у собравшегося народа плач и горестные вопли, стал говорить так: «Эти вот пелены, Елпидофор, обвиняют тебя, ибо истина не укроется от судьи; и рвение мое будет вознаграждено свидетельством о твоей погибели, и будешь ты ввергнут в бездну пучины сернистой, ибо незапятнанного тебя эти вот пелены приняли от святой купели, и они же тобой столь без жалостно попраны, геенна огненная ожидает тебя, потому что как одеждой облекся ты злословием, отвергнув и утратив истину крещения и таинство веры. Что станет с тобой, несчастный, когда слуги Отца нашего созовут приглашенных к царской трапезе? Вот тогда, наконец, царь узрит, что ты, призванный, наг и лишен брачной столы, и ужасно разгневанный спросит тебя: “Друг, как же явился ты сюда, не имея брачного одеяния? Ибо не вижу я того, что устроил, и не узнаю того, что даровал. Погубил ты ту плащаницу воинскую, которую 10 месяцев ткал я на ткацком стане, дабы покрыла она твои непорочные члены, и когда распяли меня на кресте, водой я очистил ее и пурпуром крови моей украсил ее. Но не знаю я, что почтил ты сей знак мой, и не вижу на тебе печати Троицы: такому, как ты, недозволено присутствовать на пиршестве моем. Свяжите же ему руки и ноги бечевами своими, ибо давно уже по собственной воле пожелал он отвратиться от истинно верующих братьев своих. Сам на себя одел он неразрывные путы, коими связал и себя самого, и других, не на этот вот пир собравшихся, опутал. Многим на пути их послужил ты соблазном, и поэтому ныне с неизбывным стыдом и вечным позором из пиршества моего я изгоняю тебя”». Это и многое другое говорил Муритта, сжигая окаменевшего Елпидофора огнем совести, прежде чем тому сужден был вечный огонь.

(V, 10) И вот собранные все вместе служители Христовы, не сломленные, хотя спины им секли бичами, отправляются в изгнание. Но не только это суждено им было терпеть в течение всего долгого пути, ибо сопровождать их назначены были епископы-ариане. Люди безжалостные и бесчестные, в случае если кто-то из христианского милосердия, желая помочь изгнанникам, принес бы им пищи, те тотчас жестоко отнимали ее. Но и тогда каждый из христиан лишь с еще большим рвением пел: «Наг вышел я из чрева матери моей; и нагому надлежит мне идти в изгнание, ибо ведомо Господу, как подать пищу голодным и дать им приют в пустыне».

Двое же вандалов, исповедников, приближенных к Гейзериху, бывшие в числе сопровождающих его матери, презрев все богатства свои, с теми служителями отправились в изгнание.

В то время к сонму изгнанных исповедников, служителей Карфагенской церкви, после гибели чтеца[868] Теухария, присоединился некто, знающий тех, которые обладают сильными голосами и способностью к мелодичному пению. По его собственному распоряжению отобрали 20 детей, которые в то время, когда он еще был католиком, находились в числе его учеников. И вот этот, прибыв внезапно, с поспешностью посылает мулов, и 12 мальчиков насильно увлекает прочь бесчинство варвара. Так удалены были тела их, но не души, от стада святого: те же, кто, страшась погибели, со слезными вздохами умоляли не уводить их, были, связанные по рукам и ногам, присоединены к своим товарищам: отделенные таким образом свирепостью еретика, они были вновь призваны в Карфаген, где над ними нависла угроза убийства. В то время как с ними, хотя и такими маленькими по возрасту, обращались отнюдь не ласково, нашлись такие, что были старше своих лет, и, дабы не уснуть сном смертным, зажгли они свечу евангельского света. Из-за этого бросило ариан в дикую ярость, и покрылись они краской стыда, т.к. были они побеждены детьми малыми, поэтому, рассвирепев, приказали они тотчас же связать их крепко-накрепко веревками и спустя несколько дней запороли насмерть. Рана на рану, вновь и вновь возобновлялась кровавая пытка. С Божией помощью стало так, что тот, кто мал, не был слаб, терпя боль, и возвысился дух необычайно, укрепленный в вере. Карфаген, изумившись, теперь почитает их и взирает на сонм 12 мальчиков, словно на 12 апостолов: вместе жили они, вместе пели псалмы, вместе обрели славу во имя Господа.

В те дни и два купца[869], Фрументий и другой Фрументий, из того города блистательным мученичеством были увенчаны. В то время и 7 братьев не природой, но милостью, вместе в монастыре находившиеся, совершенным сражением за исповедание веры достигли неувядаемого венца. Это авва Либерат, диакон Бонифаций, субдиакон Рустик, субдиакон Серв, монах Рогат, монах Септим, монах Максим[870].

(V, 11) Как раз в это время жестоко неистовствовали епископы, пресвитеры и клирики ариан вместе с царем и вандалами: перепоясанные мечами, они сновали везде со своими клириками, стремясь самолично принять участие в расправах. Был, к примеру, среди них один епископ по имени Антоний, который был свирепее прочих и творил столь нечестивые и невероятные злодеяния, что наши не могли и передать. Было это в одном городе, ближе всего расположенном к пустыне, по соседству с провинцией Триполитания. Он, словно ненасытная тварь, жаждущая крови католиков, урча, сновал там и сям, ища, кем бы поживиться. Нечестивый же Гунерих, зная о жестокости Антония, решил сослать святого Евгения в самую пустыню. Когда Антоний принял его с приказом охранять, то окружил его настолько плотным кольцом стражи, что никому не было позволено войти к нему, да еще и замыслил уморить его всяческими кознями, муками и пытками. Но святой Евгений, пока оплакивал беды, обрушившиеся на наши головы вместе с гонениями, и растирал старческое тело шероховатой власяницей, лежа на сырой земле, орошал ложе из собственного вретища потоками слез, в конце концов почувствовал жестокую болезнь — паралич. Получив известие об этом, арианин, клокоча от ярости, поспешно бросился к ложу изгнанника, Божьего человека; и когда увидел, что тот и вправду, придавленный болезнью, лепечет что-то, заикаясь, сразу же задумал уморить того, кого не смог победить. Приказал он сыскать кислого винца — самого кислого, уже перебродившего, когда было принесено оно, влил он его в уста почтенного старца, в уста противящиеся, отвергающие. Ведь если Господь вездесущий, который пришел для того, чтобы испить, попробовав, пить не захотел, то как же стал бы противиться этот раб Божий, верный христианин, если бы не влил ему вино жестокий еретик! Как раз из-за этого вина и случилось у больного ухудшение; впоследствии спешащая на помощь милость Господа милосердно исцелила его.

(V, 12) Какие терзания, подобно нашему изгнанному епископу, перенес Хабетдей из Тамаллума[871], где тоже побывал Антоний, покажут сами факты. Ибо после того, как он измучил его всевозможными притеснениями и не смог сделать арианином и увидел, что тот — настоящий воин Христа, который при любых обстоятельствах останется верен своему вероисповеданию, то пообещал он своим: «Если не обращу его в нашу религию, то я не Антоний». Но когда стало ясно, что не сдержать ему своего обещания, по наущению дьявола он замыслил иное. Тугими путами он стянул епископа, связав его по рукам и ногам, заткнув ему рот, чтобы не мог тот ничего связано прокричать, и разбрызгал воду над телом, думая, что перекрестил его заново: словно был он в силах связать совесть так же, как и тело, или словно не было при этом того, кто слышит стон узников и видит потаенные уголки души, или будто бы лживая водица могла превозмочь твердое намерение и волю Божьего человека, который, пожиная урожай слез, уже отправил послание на небо. А тот тотчас же освободил его от оков и начал таким голосом, что можно было подумать, будто он очень рад: «Ну вот, брат Хабетдей, стал ты нашим, настоящим христианином. Да и раньше что же ты мог еще поделать, кроме как согласиться с волей царя?» А Хабетдей ему: «Там, Антоний, и есть смертный приговор, где, нечестивец, достигается добровольное согласие. Я же тверд в вере моей и часто обращался к Господу, исповедуясь в том, во что верую и верил, и защищался молитвой. Но и после того как ты сковал меня цепями и заткнул мне рот, в храме сердца моего составил я послание, и ангелы записали, что творится злодеями, и переслал я это Господу моему, чтобы читал он это».

(V, 13) И было это зверство и тирания по всей земле. Ибо вандалы получили приказ повсюду хватать попадающихся им на пути и вести к своим священникам. И сгубив души их мечом водицы лживой, давали им свидетельство в отступничестве — запись при свидетеле, чтобы где-нибудь не подверглись они еще раз такому же насилию, т.к. нельзя было никуда пройти ни частному лицу, ни обремененному делами, если не подтвердят они, несчастные, смерти своей этим свидетельством, о котором предупреждал Христос уже прежде через откровение рабу своему Иоанну: «Никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание или имя зверя на челе своем и руке своей»[872]. И епископы и пресвитеры их[873] вместе с отрядами вооруженных людей ночью окружали селения и города и врывались в дома, презрев чужой порог, неся воду и меч — похитители душ! И кого находили в доме — иных сонных в постелях — разбрызгивали воду огненным дождем, дьявольскими голосами клича их «своими христианами», так что превращали в игрище свою, а не чужую веру. Кто был не так крепок и несведущ, считал, что совершено было святотатство, более понятливые радовались — ведь не было вреда им, т.к. творили это без их ведома, когда они спали. Многие тогда посыпали пеплом головы свои, одни из-за того, что случилось, закутывались в траурные одежды, другие же раздирали полотно, наложенное насильно, по нитке и, движимые верой, выбрасывали в отхожие места и помойки.

(V, 14) Мы сами видели, с какой жестокостью там, в Карфагене, по приказу Кирилы отрывали от родителей, людей знатных, сына лет семи; мать бежала за схватившими его по всему городу, забыв о подобающем ей приличии, с распущенными волосами, ребенок кричал изо всех сил: «Я христианин, я христианин, во имя святого Стефана[874], я христианин!» Заткнув ему рот, затянули они невинное дитя в омут.

Есть свидетели, что и с детьми почтенного лекаря Либерата поступили так же. Ибо когда было отдано распоряжение отправить его по указу царя с женой и детьми в изгнание, замыслили ариане-нечестивцы отделить от родителей детей малых, но, даже взывая к отеческому чувству, не смогли они сломить мужество родителей. И вот — разлучают их с милыми сыновьями. И уже слезы готовы хлынуть из глаз Либерата, но осудила его жена, и тотчас же, по пути к выходу, высохли у него слезы. Ведь даже жена его сказала:« И ради сыновей, Либерат, намерен ты погубить свою душу? Считай, что они не были детьми, так как, конечно, Христос намерен призвать их в себе. Разве не видишь ты, как кричат и восклицают они: “Христиане мы”»? Нельзя умолчать о том, как вела себя эта женщина перед судьями. Когда она и ее муж содержались в тюрьме под охраной отдельно, так что вовсе не видели друг друга, стали передавать ей и нашептывать: «Оставь, мол, твердость свою, вот муж твой подчинился царской власти и стал христианином по-нашему». «Увижу его и совершу я то, на что воля Господня», — отвечает она. И тогда выводят ее из тюрьмы, и обнаруживает она мужа своего связанным, стоящим вместе с огромной толпой перед помостами, и, чуя, что верно все, что изображали недруги, вцепилась она рукой в его одежду у самого горла, и на виду у всех стала душить, говоря: «Сгинь и будь проклят, недостойный милости и милосердия Господа! Возжелал ты славы на миг и вечной погибели! Но зачем это тебе? Чем поможет тебе золото, чем серебро? Разве избавят тебя они от геенны огненной?» Наговорила и многое другое. Ей муж отвечает: «Ты что позволяешь себе, женщина? Что привиделось тебе? Или, видно, наслушалась ты обо мне? Я, Господь свидетель, был и остаюсь католиком, и не смогу никогда отказаться от того, во что верю». Тут еретики, осознав, что обман их раскрыт, ничем уже не смогли его приукрасить.

(V, 15) И так как жестокость их была чудовищной (о ней мы рассказали лишь вкратце), многие, убоявшиеся ее, прятались в пещерах, другие, и мужчины, и женщины без разбору, в пустынных местах и там, не получая никакой помощи, без хлеба, побежденные голодом и холодом, испускали свой изможденный, истерзанный дух, посреди скорби и бедствий взявшие с собой лишь свое ничем не тронутое блаженство, даруемое верой. Так, в пещере Зиквенской горы[875] был найден пресвитер Кресконий из Мизейтаны[876], душа которого давно отлетела от тронутого уже тлением тела.

(V, 16) И так как мы уже начали говорить о пресвятом Хабетдее, продолжим. Отправился он тогда в Карфаген, решив получить доступ к нечестивому царю, чтобы открыть и народу свои убеждения, о которых Святой Троице всегда было известно, — лишь ее он признает, — и Антоний не смог удержать его, оробев. А тот поднес нечестивцу-царю грамоту с такими примерно словами: «Я спрашиваю: зачем поступаете так с уже сосланными? Зачем сражаетесь с теми, кого отправили уже в изгнание? Вы отняли у них средства к существованию, лишили церквей, отечества, дома; лишь одна душа осталась, и ее стремитесь вы пленить! О времена, о нравы! Весь мир понимает это, видит и тот, кто нас преследует. Если то, чего вы придерживаетесь, называется верой, зачем гоните и преследуете так приверженцев истинной веры? Что вам от нашего изгнания, что вы можете еще сделать с лишенными всего в мире, чья жизнь навек во Христе? Пусть тем, кого вы гоните с глаз людских долой, будет хотя бы позволено радоваться общению с дикими зверями». Пока служитель Господа говорил все это — и кому! — преступному тирану нашептали сказать ему: «Ступай к нашим епископам, и пусть они тебе скажут, чему следовать, т.к. сами знают, какую власть они надо всем имеют в этом деле». Уж кого-кого, а Антония, прекрасно знающего, чем он сможет больше всего угодить царю-нечестивцу, это обстоятельство уже не могло образумить в его безумии. Но епископ Хабетдей все-таки предпочел возвратиться к месту ссылки, радуясь, что не запятнал своей чистой совести.

(V, 17) Как раз тогда случился невероятный голод, который стал опустошать всю Африку равно свирепо. Ни разу не было дождя, ни капли не упало с неба: и это было не случайно, но наверняка по справедливой воле Господа, так как именно там, где из-за неистовства ариан пузырилось море нечистот, огня и серы, было отказано в том, что всегда было в изобилии — в дожде, всепрощающей милости Господней. Бледно-желтой оставалась земля. Виноградник, всегда тенистый, не был укрыт от жары витой лозой, оплетенной листьями; посевы не зазеленели и не покрыли землю зеленым дерном; обычно зеленая, изобилующая листвой и радостным убранством олива не давала больше укрытия; заросли плодовых деревьев на тучной земле не дали ни усыпанных цветами ветвей, ни плодов после, как обычно бывало. И было мрачно и страшно все, и бедствие, подобное чуме, охватило всю Африку. Ни людям, ни животным не дала земля ни травки зеленой, ни росточка. Иссохли русла рек, чей напористый поток бурлил прежде, обрушиваясь вниз; высохли и извилистые ручейки, никогда не иссякавшие прежде. Овцы и волы все, и также полевые звери, как и дикие лесные, — притом что все шло в пищу — совсем нигде не видны были. И там, где ненароком появлялся травянистый дерн на влажной насыпи, он начинал приобретать цвет почти сена, скорее блеклый, чем здоровый и сочный; и тотчас же был тут как тут обжигающий, огненный порыв ветра, своей сухостью иссушающий все вокруг: пыльная буря обволакивала всю землю, припекая ее под жарким небосводом.

Никакой торговли в то время не велось; ни одного пласта земли не перевернул, надрезав, плуг, запряженный молодыми бычками, потому что не было больше живых бычков, и не осталось ни одного стойла. Но гибли и деревенские жители, иногда — селами, и те, кто случайно пережили это, стали искать могилы потом. Ведь, как мы уже сказали, ни торговли не было, как обычно бывало, ни обработки земли, как положено; и поэтому вереницы людей — похоронные шествия — из людей молодых и стариков, юношей и подростков, детей — мальчиков и девочек — можно было видеть на каждом шагу: хоронили, где могли, как могли, обходя города. Обратившиеся назад, как неверный лук, и разгневавшие Бога у вод противоречия претерпевали голод, как собаки, но не для того, чтобы потом нажрались они хлеба, а чтобы поняли они, сколь велик гнев Святой Троицы, отрицавшейся ими. Одни разбрелись по полям, другие уходили в глубь лесов в поисках древних корней и трав и прочего мусора. Иные, пытаясь выйти из дома, падали на самом пороге, ослабевшие от голода, и лежали кучами; мостовые и пешеходные улочки, заполненные на каждом шагу телами мертвых и испускающих дух, просто убивали живых своим тошнотворным запахом. Теперь нигде не было недостатка в умерших, которых надо было хоронить, и не было доблестных, которые взялись бы за это из сострадания, ибо сил хоронить у живых не было: голод победил, и они сами готовились уже умирать. Горы и холмы, городские площади, дороги и улицы кругом готовили одну огромную могилу всем, кому голод, заставляющий есть траву, отказал в жизни.

Сами же вандалы, которых добыча из множества провинций и Африка, которую они удерживали, сперва сделали богатыми[877] (что и после этого случалось не раз), мучились скорее от великой бедности: чем больше мнили они о себе и гордились, заимев рабов, тем больше потеряли они, обнищав из-за мучительного голода. Никто никого не удерживал — ни отец сына, ни муж жену, ни жена мужа, ни господин собственного раба; но всякий, кто уходил — не туда, куда хотел, а туда, куда был в силах, — или хирел мало-помалу, или вовсе никогда не возвращался. Толпа несчастных вынуждена была столпиться у самого Карфагена: пока стекались туда кучками все еще живые трупы, царь, увидев груду мертвецов, которых нужно вносить, приказал тотчас же выгнать их всех из города, чтобы контакт с ослабевшими не уготовил могилу всем, в том числе и его войску. Поэтому велел он отозвать кое-кого и из провинций и дворцов; но некому было возвращаться — всякий носил на лице своем печать могилы. И потому стала возможной такая погибель перекрещенных, что, в то время как обещали ариане конец этой жизни, этого не случилось, и наступила вторая смерть, следующая за первой. И такую власть возымел голод, что места, прежде многолюдные, после того как вымерли их обитатели, погрузились в глубокий покой, и лишь голые стены торчат там ныне посреди гробового молчания.

(V, 18) Но теперь-то зачем я задерживаюсь на том, чего объяснить не в силах? Ведь если бы они были живы теперь или если бы им было позволено поведать о таких делах, высох бы и поток Цицеронова красноречия. И Саллюстий[878] лишился бы дара речи. И, не касаясь прочих, не достойных описания столь значительных событий, если бы встал Евсевий, которому пристало бы взяться за этот труд, или его переводчик с греческого, знаток тонкостей латинского красноречия Руфин; да и что говорить, ни Амвросия, ни Иеронима, ни самого нашего Августина[879] не хватило бы. «Слушайте сие, все народы; внимайте все, живущие во вселенной, и простые, и знатные, богатый, равно как и бедный». Вы, кто любит варваров и иной раз восхваляет их на свою голову[880], уничтожьте само имя их и уразумейте обычаи. Разве могут они называться иным каким именем собственным, кроме того, которым зовут их — «варвары», словом, навсегда заключившим в себе и дикость, и кровавую жестокость, и страх? Сколькими бы дарами ни задаривали их, сколько бы ни склоняли на свою сторону, они знать не знают ничего, кроме как ненависти к римлянам. И, насколько это зависит от их воли, всегда жаждут они затмить блеск римлян, само имя их; жаждут они, чтобы римляне сгинули все до одного, и там, где до сих пор умели они щадить покоренных, щадили их, чтобы использовать как рабов, так как иногда не любили они римлян. Если варвары-дикари силятся спорить с нами о вере, если еретики-ариане спорят с умом (но когда был он у них, ум, раз отделяет от Бога-Сына, Спасителя, от Бога-Отца?), то зачем они пускают в ход козни и наветы и хотят перевернуть все вверх дном бурей бешенства своего, словно грозовым вихрем? Если у епископов была нужда в спорах, то зачем тогда дыбы, зачем огонь, зачем крючья и кресты? Зачем змеиное отродье, ариане, изобрели против невинных такие жуткие пытки, какие не изыскал и сам Мезенций?[881] Бешеные и кровожадные сражались с невинными, чтобы погубить души их и ограбить до нитки. Если хотят утешения, к чему грабежи чужого добра, причем не только имущества священников, но и всей паствы? Но они и ограбленные были счастливы, и то, что лишали их вещей их, принимали с радостью.

(V, 19) Молю, пусть будут со мной и дети и старики, женщины и мужчины, богатые и бедные; заклинаю, пусть будут со мной все католики, которых носит по всему кругу земному, оторванных от материнского чрева, так как лишь они сумеют даровать братское сочувствие, наученные учителем Павлом[882] радоваться с радующимися и плакать с плачущими. Пусть они сойдутся все вместе к дому скорби нашей, и у всех, как одного, будут у нас глаза, полные слез, и прольем мы слез потоки, ибо одна у нас забота — о деле нашем и о вере нашей. Хочу я, чтобы не было со мной еретика среди тех, кто сойдется, чтобы утешиться: наверняка жаждет он умножить боль ран моих и ныне радуется несчастьям моим. Нет, не хочу я чужого сочувствия, но ищу его у брата; не у иноплеменников, чьи уста творят суетное и чья десница — десница лжи, так как иноплеменники всегда лгали мне, во лжи укоренившиеся от путей своих. Они-то и говорят мне сегодня: «Где Бог твой?» — и это в то время, когда унижают народ, приготовивший уже драгоценную кровь агнца. Среди поношений их я сам, готовый к ударам, не перестаю возносить молитвы Господу, посылающему их: «Отклони от меня удары Твои», ибо исчезают не от мощи руки Твоей, а от гонений еретиков-ариан.

Пусть соберутся все, кто отправился со мной в путь по тесной дороге и кто охранял себя, по слову уст Господа, от путей притеснителя, и пусть посмотрят они, есть ли боль, какую наслал на меня Господь в день пламенного гнева Своего. Разинули на меня пасть свою все враги мои, свищут и скрежещут зубами, говоря: «Поглотили мы его, только этого дня и ждали мы; дождались, увидели!»

Будьте со мной, ангелы Господа моего, вы, которые никогда не покидали нас, которые в служении своем приставлены к тем, кто получит наследство вечного спасения, и посмотрите на Африку, на всю, некогда опиравшуюся на стены стольких церквей, ныне всеми покинутую, украшением которой когда-то были священники столь высокопоставленные, ныне же она сидит, словно вдова, и втоптана в грязь. Священники ее и старцы[883] издыхают в пустыне и на островах, ища пищу себе, чтобы поддержать душу свою, и не находят. Смотрите и обдумывайте: «Сион, град Господа нашего, обнищал, словно замаранный грязью нечистот среди недругов своих... Враг простер руку свою на все самое драгоценное для него; и видит он, как язычники входят в святилища его, о котором Ты заповедал, чтобы они не вступали в собрание Твое». «Пути Сиона сетуют, потому что нет идущих на праздник... И отошла от лица его вся его краса и великолепие»[884]. Девы и юноши его, воспитанные в кельях монастырей, научились ходить по трудным дорогам; погибали в плену у мавров, в то время как «камни святилища его были раскиданы», и не только «по всем перекресткам». Скажите Господу нашему, заступнику его, вы, доверяющие коленопреклоненным молитвам, ибо тесно ему, волнуется у него все внутри от плача его: «Поселился он среди язычников, и не нашел покоя, и нет у него утешителя». Искал он по всему Востоку тех, кто скорбел бы вместе с ним, и не было таких, искал утешителя, но не нашел. «И дали ему в пищу желчь, и в жажде его напоили его уксусом»[885], подражая страданиям крестного отца и Господа нашего, который пострадал за нас, чтобы мы шли за ним следом.

(V, 20) Помолитесь о нашем избавлении, патриархи[886], от чьего родового древа происходит и этот род, страдающий ныне в разных землях; попросите за него, святые пророки, знающие изничтоженный ныне народ, который воспевали вы раньше в своей пророческой хвалебной песне; будьте, апостолы, на стороне его — ведь когда собрались вы на его земле, снизошел к вам Господь, и вы, подобно быстрым коням, обежали весь круг земной. Святой Петр[887], почему ты молчишь и не вступаешься за овец и агнцев, вверенных тебе всеобщей заботой и попечением Господа? Ты, святой Павел, учитель народов, возвещавший от Иерусалима до Иллирика Благую весть Господа нашего, узнай, что творят вандалы-ариане, и сыновья твои, плененные, стонут в плаче; поплачьте о нас, святые апостолы, все вместе. Но знаем мы, что причина в том, что недостойно вам просить за нас, ибо те кары, что обрушились на нас к улучшению нашему, полагались нам не как святым, а как недостойным грешникам. Но помолитесь и за дурных сыновей, так как и Христос молил даже за врагов иудеев. Довольно уж очищения, которое по справедливости досталось нам, и пусть будет выпрошено нам, грешным, прощение, пусть будет сказано ангелу-разрушителю: «Довольно! Теперь опусти руку твою!» Кто не знает, что мы искупаем грехи самых грешных из нас, тех, кто «не сохранил завета Божия и отрекся ходить в законе Его?». Но мы молим, простершись ниц, чтобы не презрели вы наших несчастных грешников именем того, кто возвел на апостольскую вершину вас, ничтожных рыбаков.

(V, 21) [Царскую власть Гунерих нечестивец удерживал 7 лет, 10 месяцев[888], отмеряя смерть себе заслугами своими: заживо сгнил и кишел червями, и казалось, что хоронят не тело, а разложившиеся части его. Но и тот, кто извратил изданный закон[889], кто перешел некогда к ним как к наследникам от ереси донатистов[890], тот самый Никазий, сгинул вскоре тою же смертью][891].

Рассказ о страданиях семи монахов, принадлежащий неизвестному автору. Страдания блаженных мучеников, которые были из Карфагена гонимы нечестивым царем Гунерихом

День шестой Ноны июля[892].

(I) Я, намереваясь поведать о триумфе блаженных мучеников и подробно рассказать об известных мне событиях, молю о помощи Бога, чтобы им была предоставлена свобода, а моим жалким и недостойным словам дана была какая бы то ни было сила. Ибо я тогда смогу объявить о тех, кто погиб, если они соблаговолят за меня недостойного помолиться Господу.

(II) Шел седьмой год жесточайшего и преступнейшего правления царя Гунериха[893], и вот старинный враг, дремлющий прежде змей, начал шевелить расщепленным натрое ядовитым языком, Кирила же в то время был епископом ариан и, используя помощника[894], держал в своих руках и разрушал душу кровавого царя, чтобы таким образом убедить этого безмятежного и престарелого властителя[895], что он не в состоянии управлять государством, если только не погубит имени безвинного. Однако, по велению Бога, спустя несколько дней, он, киша червями, испустил дух, настигнутый позорнейшей смертью. Царь же грубыми речами начал издеваться над всеми теми католиками, которые по всей провинции Африке, подобно морскому песку, как сказано было патриарху Аврааму, преумножались[896], что при перекрещивании ударит коротким мечом, и столу того единственного и чистого крещения, которое Христос обелил, очищая вином своей плоти, выдавленным прессом креста, он осквернит чернотой земли и грязными нечистотами. Этот тиран, будучи податлив и жесток, приняв змеиное решение, начал всю Африку в одно и то же время преследовать гибельными эдиктами. Сначала огромные массы епископов и священнослужителей отправил в жестокую ссылку, в отдаленные и гибельные края. Дважды без жалости он приказывал давать им отвратительного вида хлеб, который предназначался для еды только вьючным животным, совершенно без усилий истолченный на мельничном жернове, постоянно покрытый коркой из отрубей. А потом, еще более обезумев в своей нечестивости, чуждый милосердия, даже это приказал убрать. Спустя недолгое время он поручил закрыть одновременно все церкви, причинив ущерб почитаемым как святыня вратам, сделанным из огромных камней; он также приказал распустить все святые монастыри, мужские и женские, со всеми обитателями, по происхождению маврами[897]. И один был вопль ото всех, один за Христа умирающего, искренний и исполненный чувств. Побежали потоки слез, ибо Господь разрешил им есть этот хлеб слез и утолять жажду слезами по мере или, возможно, без меры. И если восставший из гроба увидел несколько воронов, тщетно жаждущих мертвых тел, то все равно большее число счастливых голубей в образе Троицы. Сколько знатных и достойных мужей, славных и почтенных землевладельцев добровольно променяли землю на небеса и принесли в жертву одновременно и душу и тело. А красивые и знатнейшие женщины наперекор робости натуры, при том что чернь наблюдала за ними, переносили не дрогнув розги и другие мучительные орудия пыток! Сколько детей смеялись, перед всеми презирая гибельные эдикты, прежде чем часть из них вступала на путь соблазнов.

(III) Потом схвачены были и семь братьев, поскольку царь стремился воспрепятствовать их добровольному Божьему служению, а обитали они в одном монастыре, потому что лучше и приятнее для братьев жить вместе. Это были Бонифаций диакон, Серв субдиакон, Рустик субдиакон, Либерат аббат[898], Рогат монах, Септим монах и Максим монах, из числа конечно же братьев Маккавеев[899], которых родила одна мать католическая церковь и благополучно провела через глубины вечного источника с территории города Капсенского[900]. Во главе же того монастыря стоял святой Виндемиал[901], превосходный епископ и верный служитель Христа. Они пришли в город Карфаген, где впервые змей начал шипеть, маня соблазнами, обещая бренные почести и изобилие разных наслаждений, а также дружбу царя и многое другое, что обычно желают люди, когда дьявол подстерегает их неразумные души. Но все эти Божьи воины с презрением отвергли заразу, восклицая в один голос: «Один Бог, одна вера, одно крещение. И не сможет повториться в нас, с помощью Господа то, что однажды уже было даровано нам святым Евангелием. Что однажды промыто, не должно еще раз промывать, так устроен мир. Ныне делайте, что задумали, терзайте пытками наши тела. Уж лучше временно терпеть умеренное наказание, чем сносить и испытывать вечные муки. Владейте же сами тем, что нам обещаете, но со всем этим богатством вы вскоре погибнете. Ибо ничто не может отвратить нас от установленного тем, кто в едином крещении достоин называться творцом Троицы».

(IV) Что же дальше? Пока они так по Божьей воле с твердостью защищались, приказано было передать их под арест, и поэтому они были отягощены весом железа и заключены в мрачные места[902], где никто из сострадающих не мог бы их утешить. Но народ этого славного города, всегда верный Господу, дав взятку тюремщикам, днем и ночью посещал мучеников Христа и так укреплялся учением и стойкостью веры, что уже сами они, повинуясь душевному порыву, желали исполнить до конца возмездие во имя Христа и с готовностью жертвовали жизнью, чтобы уготовить могилу гонителю. Весть об этом достигла ушей тирана, который, распалясь и опьяненный яростью, приказал их подвергнуть невиданным доселе пыткам и опутать тяжелейшими цепями, а затем повелел наполнить корабль вязанками сухого дерева, и в нем, в то время как они будут привязаны, в середине моря предать огню.

(V) Когда их выводили из тюрьмы, множество народа провожало этих ратников Троицы, как непорочных агнцев на жертву Богу. И они увидели воочию тяжесть царских оков, подобно некоему ожерелью, так как это были не оковы, а скорее «украшение». Так они шли с уверенностью в себе на казнь, как будто стекаясь на пир, и в один голос во время обхода двора пели для Господа «Слава Богу в небесах и мир людям доброй воли на земле. Священен для нас этот день и весьма приятен всеми торжествами. Вот ныне время приятное и вот ныне день избавления, когда нас за веру Господа нашего ведут на уготованную казнь, но не отрекаемся мы, а лишь все более укрепляемся в вере». И народу в один голос восклицали: «Не бойся, о народ Божий, ни жестоких угроз, ни ужаса нынешних мучений, но умрем лучше за Христа, как и он умер за нас, освобождая нас ценою своей спасительной крови». Одного, однако, по имени Максим, который казался среди них совсем маленьким ребенком, огромными усилиями зачинщики зла стремились отделить от общества святых, говоря: «Мальчик, зачем торопишься на смерть, оставь их, сумасшедший, и послушай нашего совета, как можешь найти средство сохранить жизнь и пройти во дворец великого царя». Тогда он, несмотря на небольшой возраст, зато ума почти старческого, воскликнул: «Никто не отделит меня от святого отца моего Спасителя и от братьев моих, воспитавших меня в монастыре. С ними я обращен в страх Божий, с ними я желаю принять страдания, с помощью которых я, верю, обрету будущую славу Отступите от меня, так как можете совратить детство мое: Господь хочет воедино свести нас семерых, одновременно удостоить нас быть увенчанными одним мучением. И как никто не может погибнуть из числа семи блаженных Маккавеев[903], также и семерное число нашего собрания не понесет никакой потери. Потому что, если я отрекусь от Бога, то и он отречется от меня, ибо сказано им так: кто будет отрицать меня перед лицом человечества, я буду отрицать его перед лицом Отца моего, сущего на небесах, и кто признает меня перед лицом человечества, того и я признаю пред лицом Отца моего, сущего на небесах».

(VI) Приведенные таким образом с поспешностью на морскую казнь, по желанию страшного царя и его жесточайших пособников, с растянутыми руками и ногами, они были доставлены скорее изувеченными, чем скованными. Бревна подожгли, и они воспламенились, но тотчас, по воле Бога, были потушены, и все могли это видеть. Тогда их разожгли опять, добавив еще дров, но снова и снова гасли все вспышки пламени. И когда от этого тиран исполнился великим страхом и позором, он приказал немедленно оглушить их ломом и так по одному, как собак, размозжая черепа, убить. Они же свои непреклонные души посредством такой смерти благополучно вернули Господу. Не испугались быть умерщвленными ударами палок, так как всегда питали надежду на дерево. Но когда их священные тела были брошены в море, то в тот же миг в том же самом месте море поспешило вынести их невредимые тела на берег, что противоречило спокойному состоянию вод; в этом не было ничего для них оскорбительного, так как по обычаю в течение трех дней душе предоставляется отсрочка перед вознесением, не позволено являться к Господу ранее. Этим чудом народ и сам тиран, хоть и был безумен, как передают, очистились. Счастливая же толпа, которая взяла тела святых мучеников, предала их погребению по указанию клира почитаемой карфагенской церкви; и там достойные похвалы диаконы, трижды уже назначаемые господом исповедниками, Салютарий и Муритта, стали хранителями мощей.

(VII) Итак, они были похоронены с торжественными гимнами и святой литургией в соседнем монастыре в базилике Бигва, которая также зовется Целерина[904], и здесь во свидетельство Троицы блаженнейшие мученики были явлены и довели до конца благой путь борьбы за увенчание Господа своего. Им честь и слава во веки веков. Аминь.

Перечень провинций и городов Африки

Здесь перечислены имена католических епископов из различных провинций, которые прибыли в Карфаген по королевскому повелению для изложения основ веры.

Имена епископов Проконсульской провинции или которые были отправлены в изгнание:

1 Евгений Карфагенский в Тамаллени [изгнан]

Феликс Абаританский изгнан[905]

Павел Синнарский[906] изгнан

Феликс Пиенский изгнан на Корсику

5 Мариан Гиппзаритский[907] выслан[908]

Паскасий Гунеленский выслан

Сакконий Уциаленский[909] присутствует [на своем посту][910]

Бонифаций Мемброзитский скрылся[911]

Гулосий Беневентский[912] [на] Корсике

10 Репарат Утиммиренский[913] выслан

Пастинат Пуппитанский выслан

Репарат Пуппианенский[914]

Фортунатиан Арадитанский [на] Корсике

Деумхабет Теленский [на] Корсике

15 Либерат Муллитанский выслан

Маннуций Дуасседемсайский[915]

Хирундин Миссвенский [на] Корсике

Иона Лапденский выслан

Перегрин Ассуританский также изгнан

20 Квинтиан Урцитанский

Кресконий Теннонненский[916] скончался

Флоренций Утиценский [на] Корсике

Паскасий Мигирпенский выслан

Кариссим Гисипенский изгнан

25 Гай Узитенский[917] скончался

Экзитциос Веренский [на] Корсике

Кресцес Цицситанский изгнан

Бонифаций Болитанский [на] Корсике

Феликс Капританский присутствует [на своем посту]

30 Каркадий Максулитанский выслан

Киприан Бонустенский

Далмаций Тиннисенский [на] Корсике

Эмилиан Кулзитский [на] Корсике

Феликс Булленский скончался

35 Клементин Неаполитанский [на] Корсике

Феликс Курбитский выслан

Девтерий Симминенский выслан

Аврелий Клипиенский выслан

Короний Меглаполитанский выслан

40 Бененат Тимиденский выслан

Винцентий Зиггенский изгнан

Флоренций Семиненский [на] Корсике

Гонорат Тагаратенский[918] скончался

Виндемий Алтубуритский[919] изгнан

45 Киприан Целленский изгнан

Авгентий Цзиппаритский изгнан

Кассос Авсанский[920] то же (изгнан)

Максимин Нараггаритский то же (изгнан)

Феликс Музуенский

50 Иоанн [епископ] Булленсия Региев

Кресцитур Титулитский

Бененат Тубурбитский

Виктор Евдаленский[921]

Паскасий Туланенский

Общее количество: 54

Имена епископов провинции Нумидия:

1 Феликс Берцеританский

Авгенций Газауфаленский скончался

Кводвультдей Каламский

Гонорат Кастеллский

5 Леонтий Бурценский

Фирмиан Центурианский скончался

Руфиниан Ваденский

Павел Нибенский скончался

Марциал Гиренский

10 Виктор Квикулитанский

Кресконий Ампорский

Адеодат Фессеитанский скончался

Виталиан Бокконийский

Думвириал Даматкорский[922] скончался

15 Донат Авсуккурский

Палладий Идикренский скончался

Гауденций Путийский

Виктор Суггитанский

Бененат Ламвиритский[923]

20 Тимофей Тагуренский

Мелиор Фоссалский[924] не изгнан[925]

Фруменций Тубусиценский[926]

Феликс Ламсортский

Абундий Тидидитский скончался

25 Валентиниан Монтский скончался

Адеодат Нобабарбарский

Адеодат Идассенский

Флоренций Нобагерманийский

Биллатик из Казы Медианы[927]

30 Евсевий Сусиказийский[928]

Викторин из Нобы Цезарейской

Виталиан Вазаритский

Юниор Тигиллабский

Вигилий Рессанский скончался

35 Лепорий Авгурский[929]

Пасцентий Октабский

Петр Маденский

Феликс Матарский скончался

Флоренций Центенарийский

40 Феликс Гилбенский скончался

Флоренциан Мидиленский

Флуминий Табудский

Оптаций [из] Казенси Каланенси

Перегрин Пуненцианский скончался

45 Феликс Нобаспарский скончался[930]

Фелициан Метенский

Домник Цезарийский скончался

Кандид Нобасинский скончался

Кводвультдей Целианский не изгнан

50 Януарий Иактеренский[931]

Викторин из Кастелло Титулиано

Фруктуоз из Гиру Марцелли[932]

Кресконий Тарасенский

Максим Силлитанский скончался

55 Вигилий Хизирзадский скончался

Виктор Муниципский

Сервус Арсикаританский[933]

Феликс Кассеннигренский[934]

Донатиан Везелитанский[935]

60 Пуденций Мадаврский

Донат Рустицианский

Донат Вилладегенский[936]

Креск Буффаденский[937] скончался

Адеодат Систронианский скончался

65 Рустик Типасенский[938]

Симплиций Тибилитанский

Стефан Синитенский

Пасценций Кетаквенсуский

Донатиан Теглатский

70 Кресконий Забенский

Антониан Муститанский

Репарат Тубуниенский

Анастасий Аквенобенский

Викторин Бабренский скончался

75 Феликс Тебестинский

Домнин [из] Моксоритана [в] руднике[939]

Секунд Тамогазийский скончался

Викторин Легийский

Кводвультдей Респектенский

80 Януарий Велефитанский

Бененат Мазаценский скончался

Донат Иугуренский скончался

Виктор Цирценский скончался

Пардалий Макомадийский[940]

85 Януарий Легенский скончался

Кводвультдей у Башни Согласия

Максим Иамфуенский[941] скончался

Марцеллин Вагравтский

Домникос Тигизитский

90 Донат Гилбенский

Фортуний Регианский скончался

Донат Силенский

Виктор Гаудиабенский

Януариан Маркулитанский[942]

95 Януарий Центуриенский

Феликс Суабенский

Кресцентиан Германийский

Аннибоний Вадезитанский

Януарий Гаврианский скончался

100 Фортунациан Нараткатенский

Максим Ламиггигенский

Феликс Гарбенский скончался

Юлий Вагармелитанский

Понтикан Форменский скончался

105 Виктор из Башни Аммениев[943]

Серв Белесасенский

Гонорат Фатенский

Менсор Форменский

Перегрин Мулиенский

110 Гедалий Оспитенский

Фулгенций Вагаденский скончался

Секундин Ламасуенский

Кресценций Такаратский

Бененат Милевитский

115 Кводвультдей Уллитанский[944]

Профиций Селевтианский скончался

Профиций Ваденский скончался

Януарий Тагастенский скончался

Донат Максимианский

120 Адеодат Зарадтанский скончался

Фелициан из Гирутараси

Кардел Ламиггигенский

Флабиан Викопасценский[945]

Общее количество: 125[946]

Имена епископов провинции Бизацена:

[...] Вассинассенский[947]

[...] И Аквис[948]

1 Либерат Амударсенский скончался

Мансует Афуфенийский

Паскасий Септимуницийский

Гортулан Бенефенский

5 Викторин Анкусенский

Евбодий Мидидитанский[949]

Теренциан Тубулбаценский

Рогациан Вадентинианский

Бонифаций Масклианский

10 Викторин Себерианский

Виктор Наренский

Леонтий Декорианский

Сервусдей Тамбейтанский

Лет Нептитанский[950]

15 Феликс Кустренский скончался

Флавиан Булелианский

Децим Тевзитанский

Сербанд Путиенский

Реститут Тагамутский

20 Президий Суфетуленский в изгнании

Евстратий Суфетанский

Секундин Гаррианский

Префекциан Абарадирский скончался

Субиникус Октабиенский

25 Аделфий Мактаританский[951]

Реститут Аквиабенский

Антаций Медианский

Менсий Турренский

Филтиос Аггаританский

30 Фастидиос Егнатийский

Герман Перадамийский

Донат Ермианский

Паскасий Тенитанский[952]

Домнин Таразенский

35 Хиларин Трофинианский

Фортунатиан [из] Лептиса Малого

Гонорат Тагариатский

Альбин Октабенский

Аврелий Ферадимайский[953]

40 Феликс Крепедуленский

Киприан Унузибирский

Иннокентий Музуценский

Поссидий Массиманский не прибыл

Виктор Витенский не прибыл

45 Викторин Сцебатианский[954]

Адеодат Педеродианский

Афений Цирцинитанский

Флорентин Тузиритский

Виндициан Маразианский[955]

50 Аделфий Маттаританский

Адеодат Прекавсенский

Реститут [из] Аквы Албенсийской

Феликс Ирпинианский[956]

Викторин Усуленский

55 Хабетдей Тамаллумский[957]

Конкордий Кулулитанский

Серв Менефесситский

Квинтиан [из] Касула Карианского

Реститут Аколитанский

60 Виндемиал Кабсенский

Кводвультдей Дуренский скончался

Элиодор Куфрутский

Марцеллин Тасбалтенский

Фортунатиан Цилитанский

65 Гонорат Тизиенский[958]

Бонифаций Форцианский[959]

Сервий Арсуритский

Феликс Форонтонианский

Сукценсиан Фебианский

70 Иулиан Вараританский

Бонифаций Фронтонианский[960]

Секундиан Миманский в изгнании

Донат Боанский

Бонифаций Марагвийский

75 Пирасий Национский

Фауст Президийский[961]

Рустик Тетцитанский[962]

Примиан Гургайтенский

Бонифаций Филаценский

80 Гонорат Макрианский скончался

Фрументий Телептенский

Гонорий Оппеннский[963]

Фортунатиан Тагарбалский

Симплиций Каркабианский

85 Донат Руфинианский

Либерат [из] Акв Регийских скончался

Викториан Квесторианский[964]

Руфиниан Викторианский[965]

Максим Гуммитанский

90 Перегрин Материанский

Фортунат Мозоткоританский

Пакат Викоатейренский

Профиций Сублектинский

Сатур Иренский

95 Мангенций Тиквалтенский

Виллатик Авзегеренский

Кресконий Темониарский скончался

Павел Турребландийский скончался

Рестут[966] Сегермитанский в изгнании

100 Виктор Гавуританский[967]

Донатиан Елиенский

Стефан Русфенский

Винитор Талаптуленский

Гортензий Аутентский

105 Тертулл Иунценский

Евсевий Иубалтианский скончался

Сервиций Унирикополитанский[968]

Донат Аггаританский

109 Вигилий Тапситанский

Общее количество: 107[969]

И кафедры, которые не имеют епископов:

110 Мадассума[970]

Онисиана[971]

Сулианис[972]

Орреа Целия[973]

Кункулиана[974]

115 Тицибус

Общее количество: 5

Имена епископов Мавретании Цезарейской:

1 Глорин Иуценский

Тебериан Квидиенский[975]

Виктор Суфаританский[976]

Сир Корникуланский

5 Луций Итенский

Гонорат Тимицитанский

Донат Нобиценский скончался

Патера Милианский

Репарат Гирумонтский

10 Авус Алтабский

Донат Панаторийский

Марциалис Колумпнатенский

Субдатий Сукарденский

Субитан Иденский скончался[977]

15 Донат Тифилтенский

Фелициан Иденский

Онесим Фидоломенский

Виктор Таборентский

Верекунд Нобенский

20 Стефан Зукабиаритский[978]

Апокорий Цезарийский

Феликс Русубиритский

Донат Суббаритский

Януарий Аквенский

25 Мартиан Мурустагский скончался

Клавдий Вагалитский

Пасситан Тигиситский

Сало Фаллабский

Донатиан Усинадский

30 Павел [из] Флумен Зеританус

Никетий [из] Кастелло Миноританус

Рестут[979] Флорианский

Менсий Аламилиарский

Максенций Тигамибенский скончался

35 Урбан Амауренский скончался

Креск Сестенский скончался

Донат Тернамунский

Фортис [из] Капут Целленсис

Януарий Насбинценский скончался

40 Палладий Баканарийский

Баленс[980] Вилленобенский

Пассинат Масуккабский скончался

Лонгин Памарийский

Гонорий Бенепотентский

45 Бурко Вардимиссенский скончался

Феликс Амбийский[981]

Эмилий Медийский

Аратор Катуленский

Цецилий Минненский

50 Луцид Картеннитанский

Виктор Регийский

Рогациан Ванниденский скончался

Прим Карпенский

Меткун Русуккуритский

55 Руфус Сфасферийский

Евсевий Оббитанский

Секурус Тимиданский

Донат Фронтенский

Виктор Икозитанский

60 Кводвультдей Табленский скончался

Рестут[982] Лапидиенский скончался

Донат Вонкарийский

Бонифаций Ресгунийский

Бененат Оппидонобенский скончался

65 Маттасий [из] Кастелли Иабаританус[983]

Феликс Аквизиренский

Виктор Калтадрийский скончался

Креск Тигабитанский

Идоний Русадитанский

70 Гелиан Реперитский

Ингенуус Убабенский

Петр Обоританский[984]

Фауст Кастрасеберианский

Виталий Кастранобенский

75 Петр Кастелланский скончался

Квинтазий Мутецитанский

Паулин Рубикариенский[985]

Паскасий Маммилленский

Такан Албуленский

80 Емптаций Сикцеситанский

Таласий Грацинополитанский

Виктор Манакценсеританский скончался

Панноний Битенский

Феликс Фленуклетский скончался

85 Кампан Биденский

Валентин [из] Кастелли Медиани

Роман Суфаританский

Секунд Маврианский

Репарат Бултурийский

90 Луций Матурбенский скончался

Цецилий Балианский

Рогат Середделитский

Мингин Нобенский скончался

Репарат Кастеллитатропортский

95 Фило Арсиннаритский

Вассин Елфантарийский скончался

Патера Катабитанский

Винцемал Бапаренский

Репарат Типаситанский скончался

100 Роман Тамадемпский скончался

Виктор Вонкарианский[986]

Мадданий Мурконский

Криспин Табадкаренский[987]

Кводвультдей Суммуленский скончался

105 Давид Тадаматенский[988]

Кандидиан Катренский скончался

Репарат Цисситанский

Поекварий Тасаккуренский скончался

Квинт Табунийский скончался

110 Максим Тускамийский

Ауксилий Гунагитанский[989] скончался

Репарат Ситенский

Сатурнин Виссалсенский скончался

Феликс Макситенский скончался

115 Гай Адсиннадский скончался

Креск Сатафенский скончался

Сатурнин Сертенский скончался

Виктор Нумиденский скончался

Цереал Кастеллорипенский[990]

120 Луций Тамазуценский

Общее количество: 120

И кафедры, которые не имеют епископов:

Маюценская

Набаленская

Тубуненская

Маврская

Тингарийская

Обоританская

Общее количество: 3[991]

Имена епископов провинции Мавретании Ситифенской:

1 Руфин Тамаллуменский

Донат Ситифенский

Максим Ковийский

Домициан Игилгитанский

5 Гонорий [из] Акв Албенских

Фест Сатафенский

Виктор Хорренский

Максим Тугусубдитанский[992]

Виктор Иерафитанский[993]

10 Вадий Лесвитанский

Пакат Еквизотенский

Феликс Кастелланский скончался

Констанций Гегитанский

Виктор Еминентианский

15 Сатурний Социенский скончался

Яков Лемелефенский

Кресцитур Целленский скончался

Эмирит Макренский скончался

Редукс Нобалицианский

20 Аргентий Заллатский

Виндемий Лемфоктенский

Амус Фиценский

Рестут[994] Макрианский скончался

Виталий Ассафенский

25 Виктор Флумен Писценский

Инвентин Маронанский

Роман Моликунзенский

Викторин Сертейтанский скончался

Монтан Цедамузенский[995]

30 Клеменс Тамагристенский

Адеодат Приватенский

Рогат Партенийский[996]

Виллатик Мозотенский

Гонорат Тамасканийский скончался

35 Юст Акуфиденский[997] скончался

Эмилий Асворемикстенский

Узултукценский

Ауфидий Суристенский

Викторин Пердиценский

40 Поссессор Забенский[998]

Паскассий Салдитанский

Флавиан Вамалленский

Общее количество: 42

Имена епископов провинций Триполитании:

1 Калипид Лептимагнский

Лев Сабратенский

Фаустин Гирбитанский

Кресконий Оэнский[999]

5 Сервилий Такапитанский

Общее количество: 5

Имена епископов острова Сардиния[1000]

1 Люцифер Калаританский

Мартиниан из Форума Трояна

Бонифаций из Санафер

Макарий из Минорики

5 Виталий Сулцитанский

Феликс из Туррибуса

Гелий из Майорики

Опилий из Эвусо

Общее количество: 8

И всего было епископов из различных провинций 466[1001],

из которых умерло 88[1002], а именно[1003]:

из Проконсульской провинции — 3

из провинции Нумидия — 33

из провинции Мавретания Цезарейская — 32

осталось — 378

сосланы на Корсику — 46[1004]

также сосланы — 302[1005]

отправлено в изгнание — 28

мученик — 1

исповедник — 1