Церковные историки IV-V веков

Последние два столетия существования Римской империи по-своему оказали влияние на состояние исторической мысли этой эпохи. Языческая культура медленно, но неуклонно начинала вытесняться христианской; внутри- и внешнеполитические коллизии, приводившие к полному разладу всей жизни некогда могучего государства, не могли не сказаться на умонастроениях античной «интеллигенции». Поразительно, но факт — вторая половина IV века и V века, века заката Империи, времени, когда вроде бы подходит естественный час осмысления всего прожитого, дали в прямом смысле единицы исторических сочинений, написанных пером историков-язычников. Весь этот период вряд ли можно назвать «великой эрой в исторической науке». Античная традиция может реально похвастаться лишь замечательной «Историей» Аммиана Марцеллина, да, пожалуй, компилятивными трудами типа сочинений Евтропия, Аврелия Виктора и «Historia Augusta».

Иначе обстояло дело в христианской исторической науке, находившейся тогда в самом начале своего долгого пути. Традиции историописательства, заложенные «отцом церковной истории» Евсевием Кесарийским, получали самое непосредственное и оригинальное воплощение в появлявшихся объемистых трудах Сократа Схоластика, Эрмия Созомена, Феодорита Киррского[1342]. Эпоха молодости науки порождала и свежие, полные исторического оптимизма труды по истории христианства.

Однако сразу бросается в глаза тот факт, что бурное становление новой, христианской научной школы происходит прежде всего на Востоке империи. Именно там пишутся все наиболее авторитетные (и наиболее популярные) церковные «истории», именно там в основном происходит и становление жития как литературного жанра[1343]. Поэтому не случайно, что современному читателю известны в большей степени именно сочинения византийских церковных историков[1344]. Христианский же Запад, занимая достойное место рядом с Востоком в сфере богословия, в области церковно-исторических сочинений (для этого периода) известен как-то меньше. Можно даже сказать, что исторические сочинения, принадлежащие перу писателей-христиан, по своему внешнему статусу чем-то напоминают последние произведения историков-язычников — они немногочисленны, не столь литературны, как труды восточных духовных писателей, круг их читателей, а следовательно, и степень известности гораздо уже. Однако подобное положение отнюдь не свидетельствует о какой-либо ущербности христианской исторической литературы, создававшейся на латинском языке. Ее становление шло несколько в ином ключе; она зарождалась и развивалась на местном уровне, первоначально во многом тяготея к агиографии и отталкиваясь именно от ее канонов.

Как уже говорилось, собственно исторических трудов[1345], тем более широко известных, в IV–V вв. западные христианские писатели создали немного. Наиболее значимы из них сочинение «О соборах» Илария из Пуатье, вторая часть «Хроники» Сульпиция Севера, две последние книги «Церковной истории» Руфина Аквилейского, «Каталоги писателей» блаж. Иеронима Стридонского и Геннадия Массилийского, книга о гонениях в африканской церкви Виктора Витенского. Однако все эти произведения шли в русле развития латинской церковной историографической школы и многие из них не только оказали заметное развитие на оформление научных канонов в историописании, но и положили начало новым жанрам в средневековой христианской литературе.

Иероним Стридонский. «Книга о знаменитых мужах»

«Сама ученая Греция едва ли имеет кого-нибудь, с кем могла бы сравнить этого мужа, наделенного столькими исключительными дарами... Какая осведомленность во всем, что касается истории и древностей», — так с восхищением отзывался об Иерониме-ученом замечательный знаток латинского языка и латинской книжной культуры Эразм Роттердамский[1346]. И действительно, вряд ли можно найти ту область христианского знания и литературы, в которой Иероним не проявил своего замечательного таланта[1347]. Полемические сочинения, труды в области экзегетики, самые разные богословские трактаты, исторические и агиографические творения, богатейшие по своему содержанию письма...[1348] Не говоря уже о каноническом переводе текстов Священного Писания на латинский язык...

Будущий «учитель церкви», знаменитый богослов, переводчик родился[1349] в интервале между 330 и 350 годами. Более точная дата неизвестна[1350]. Известно название населенного пункта, где Иероним появился на свет и по которому он впоследствии получил свое прозвание — Стридон. «Я, Иероним, — писал он, — сын Евсевия из города Стридона, разрушенного гетами, который некогда находился на границе между Далмацией и Паннонией...»

Родители Иеронима (род Софрониев) были зажиточными людьми, что давало ему возможность продолжительное время вести спокойную (в материальном отношении) жизнь. По словам Иеронима, его родители строго придерживались норм христианской морали, хотя в отношении сына допускали известные послабления.

В Стридоне Иероним получил домашнее начальное образование. Для завершения же начатого образования родители отправили Иеронима сначала в миланскую, а затем и в римскую школу. В Риме его учителями стали знаменитый и наиболее выдающийся представитель «золотого» века римской грамматики Элий Донат и популярнейший ритор того времени Марий Викторин Афр.

«Вечный город» произвел неизгладимое впечатление на уроженца далеких провинций. Пребывание в Риме среди соблазнов и искушений оставило сильный след в душе Иеронима. Он сам признавался, что во время скользкого странствования своей юности вел в Риме веселую и похотливую жизнь. Бездумные связи следовали одна за другой и были настолько ярки и многочисленны, что даже спустя годы будоражили его воображение в Халхидской пустыне: «...В мыслях я уносился в Рим и предавался там удовольствиям... часто мечтая оказаться в хороводе девиц... ум пылал желаниями, и хотя плоть умерла раньше самого человека, в ней вовсю бушевал пожар страстей».

Но стоит отметить, что столь веселая жизнь существенно не повлияла на усердные занятия наукой. Иероним приобщился к столичному красноречию, жадно читал латинских классиков (прежде всего Цицерона, Вергилия, Горация), проявлял интерес к философии, посещал суды, чтобы послушать знаменитых ораторов, подавал большие надежды в филологии, особенно в лингвистических проблемах.

В Риме Иероним познакомился с людьми, которые со временем стали его лучшими друзьями (Паммахий и Бонозий) или злейшими врагами (Руфин). Именно в Риме в пасхальную ночь 366 года он принял крещение от папы Либерия.

Окончив школу в 370 году, Иероним вместе с Бонозом предпринимает большое путешествие по Галлии. Первоначально они отправляются в Трир, где в то время находилась имперская резиденция. Возможно, будущим пресвитером двигало желание сделать карьеру на государственной службе, но уже тогда он почувствовал склонность к монашеской жизни, о чем свидетельствуют его письма к друзьям.

Около 372 года Иероним возвратился в Стридон. Родители его уже умерли, и на него легла забота о наследственном имении, о сестре и юном брате.

В 374 году Иероним отправляется на Восток, предпринимая, таким образом, решающую попытку обращения в истинное монашество. Иероним порывает с семьей (это дается нелегко, о чем впоследствии он будет писать Гелиодору) и собирает свою уже довольно обширную библиотеку.

В этом путешествии Стридонца сопровождали друзья по аквилейскому кружку: Иннокентий, Никей, Илиодор, Ива, Евагрий (последний, впрочем, шел с ним лишь до родной Антиохии). Свое странствие они совершали через Фракию (с заходом в Афины), Вифинию, Понт, Галатию, Каппадокию и Киликию. Тягости дальней дороги, соединенные с аскетическими подвигами, подорвали силы благочестивых паломников. Когда они достигли Антиохии, где нашли радушный прием и приют у Евагрия, то Иероним заболел, а Иннокентий и Ива скончались.

По выздоровлении Иероним продолжает начатые в Трире занятия по изучению Священного Писания. Для этого он посещает беседы с епископом Лаодикийским Аполлинарием. Позднее Иероним принимает решение посвятить себя отшельничеству (именно отшельничеству, а не монашеству, практиковавшемуся до этого). К такому поступку его подтолкнуло видение и встреча со святым монахом Малхом, о котором впоследствии он написал сочинение «Жизнь Малха». В начале 375 года Иероним без оставшихся друзей перебирается в знаменитую «сирийскую Фиваиду» — Халкидонскую пустыню (в Сирии), где пробыл, с перерывом на отъезд в Антиохию в 377 году, без малого пять лет.

В пустыне блаженный Иероним посвятил себя изучению Священного Писания, пользуясь для этого книгами из собственной библиотеки и библиотеки живших в Антиохии друзей, главным образом Евагрия. В это же время под руководством одного обращенного иудея он начал изучение еврейского языка. В Халкидской пустыне он также ведет и активную переписку со своими близкими, знакомыми и врагами, которую использует как средство горячего призыва к аскетическим подвигам и как теоретическую полемику.

В 379 году Иероним покидает пустыню и прибывает в Константинополь. Там он знакомится со многими видными церковными деятелями, прежде всего с Григорием Назианзином и Григорием Нисским. Иероним работает над своими сочинениями, трудится в христианской среде. В Константинополе Иероним принял участие в состоявшемся в мае–июле 381 года II Вселенском соборе, причем являлся там одной из ключевых фигур. Он был секретарем собора и огласителем исповедания веры, которое было направленно против ереси Аполлинария.

По призыву папы Дамаса Иероним вернулся в Рим, где стал секретарем римского понтифика. Дамас высоко ценил Иеронима за исключительную начитанность и компетентность в вопросах библейской экзегезы, и именно по этой причине папа поручает ему осуществить перевод Библии.

В 384 году после смерти Дамаса, блаж. Иероним вынужденно покидает Вечный город и отплывает на Восток с намерением посетить Святую землю. На пути туда он останавливался на острове Кипр, где гостил у епископа Саламинского, святого Епифания, и в Антиохии, под радушным кровом епископа Павлина. Из Антиохии через Тир и Кесарию Иероним вместе с товарищами добрался до Иерусалима. После долгих и впечатляющих странствий было принято решение остановиться в Вифлееме, куда они прибыли осенью 386 года. Одной из спутниц Иеронима, Павлой, была предпринята постройка монастырей — женского и мужского, в последнем настоятелем стал Иероним, а в первом — Павла. Ею затем было построено еще два женских монастыря. Широкая и щедрая благотворительность в скором времени истощила богатые личные средства Павлы, поэтому Иероним в целях поддержки монастыря вынужден был отправить в Далмацию своего брата Павлиниана с поручением продать все наследство.

Эти годы были самыми плодотворными в жизни Иеронима. О его активности как проповедника и наставника свидетельствует его литературное наследие с самым широким спектром затрагиваемых в нем вопросов.

Последние годы жизни Иеронима были горестными. В 404 году умерла Павла. Он тяжело переживает эту утрату и посвящает умершей трогательную эпитафию. Он испытывает глубокое потрясение при известии о нашествии в Италию готов, захвативших в 410 году Рим. «Рим осажден. Мне не хватает голоса. Я диктую, и рыдания прерывают мои слова. Он захвачен, город, который властвовал над вселенной». Беда следует за бедой. В 416 году шайка хулиганствующих монахов, приспешников Пелагия, нападает на монастырь Иеронима, и лишь чудом ему удается спастись. Смерть застигает Иеронима в тот момент, когда он увлеченно работал над «Толкованиями на Иеремию».

По словам Проспера Аквитанского, учитель церкви скончался 30 сентября 420 года. В 642 году мощи блаженного Иеронима были перенесены из Вифлеема в Рим и положены в церкви Санта-Мария Маджиоре, где они сейчас — неизвестно. Осталась лишь рука, хранящаяся в церкви его имени близ площади Фарнезе.

Место, которое занимает сочинение Иеронима «О знаменитых мужах» в предлагаемой антологии, выбрано не случайно[1351]. Именно этот человек первым в латинской церковной традиции собирался написать полную историю христианской церкви с учетом, разумеется, развития Церкви западных провинций Римской империи[1352]. Так, во вступлении к «Житию Малха», написанном им в 390/391 году, говорилось следующее: «Я поставил себе целью — если Господь дарует мне жизнь, а завистники мои перестанут преследовать меня, ныне бегущего и оторванного от мира, — написать историю от пришествия Спасителя вплоть до наших времен, начиная с Апостолов и кончая горестными событиями века нынешнего, описать то, как и через кого была построена Церковь Христова; как она, уже окрепнув, подверглась жестокости гонений и была увенчана мученичеством; и как после воцарения императоров-христиан она стала более могучей и богатой, претерпев, однако, упадок в добродетели».

Однако еще за десять лет до того, завершая работу над переводом «Хроники» Евсевия Кесарийского, Иероним пообещал следующее: «Я с удовольствием сохраню для более обширной (latiori) истории оставшуюся часть правления Грациана и Феодосия, но не потому, что я не могу уверенно, правдиво и свободно описать происходившее, ибо страх перед Богом отгоняет страх перед людьми, но потому, что по нашей родной земле бродят дикие варвары и все происходящее неясно».

Как человеку гениальному, Иерониму было свойственно глубокое чувство историзма, понимания тенденций, определявших ход развития истории. Оно пронизывает и его полемические труды, и комментарии на тексты Священного Писания, явно прослеживается в его письмах. Конечно, подобный подход к истории возник не на пустом месте. Им Иероним во многом обязан своему воспитанию, знакомству с трудами Тацита, Ливия, Светония, Геродота, Ксенофонта. Однако на него, безусловно, повлияла и вся обстановка, царившая как в христианских кругах Рима, где он побывал в молодые годы, так и в государстве в целом. Иероним ясно осознавал новое понимание истории и жизни, выраставшее на сильно пошатнувшихся представлениях имперского Рима[1353].

Интерес к истории проявлялся у него по-разному. Еще до своего обращения к «Хронике» Евсевия он демонстрирует его в «Диалоге против люцифериан», полемическом произведении, написанном в 378 году в Антиохии и направленном против последователей епископа Люцифера Калаританского, разошедшегося с ортодоксальной Церковью по вопросу принятия в общение епископов, провинившихся на соборе в Римини. В этом «Диалоге» Иероним, показывая хорошее знакомство с актами и деяниями Никейского собора и собора в Римини, а также с произведениями Киприана, Илария и Тертуллиана, рассматривает вопрос в историческом развитии, мастерски используя аргументы, почерпнутые ими из различных источников. В этом произведении очень хорошо видно, что историзм Иеронима имеет две характерные черты. С одной стороны, он четко придерживается принципа преемственности и традиции в толковании текстов Священного Писания. Именно следование традиции определяет его отношение к историческому развитию епископата, пониманию роли Церкви, ее литургике и т.д. С другой стороны, он постоянно обращается к источникам, особенно в случаях, когда речь идет о ересях, независимо от того, к какому временному периоду относится предмет обсуждения.

Показательно, что Иероним не просто основывает свои заключения непосредственно на солидной источниковой базе, но и всегда, если это необходимо, ищет и приводит дополнительные авторитетные подтверждения своей точке зрения. Так, например, в вышеупоминавшемся «Диалоге» он пишет: «Если кто-либо захочет узнать о сих делах поболее, то пусть он сверится с Деяниями собора в Римини, откуда мы сами и почерпнули эти факты... А если кто подумает, что все эти вещи были составлены нами, то пусть он посмотрит и общественные записи... Есть и живые люди, которые присутствовали на соборе» — и так далее.

Годы, проведенные в Константинополе (380–381 годы), не прошли даром для Иеронима-историка. То, что этот учитель Церкви стал помимо живейшего интереса к Писанию испытывать серьезный интерес и к историческим штудиям, стало итогом его встреч с Григорием Назианзином и Аполлинарием Лаодикийским. Сильно повлияло на него и чтение сочинений Иринея, Оригена и прежде всего — Евсевия Кесарийского[1354]. В профессиональном плане Иероним оказался в достаточно трудном положении — современные ему исторические компиляции писателей-язычников ушли далеко от традиционного понимания задач историка как человека, дающего всестороннюю картину, в труде которого все эпизоды подчинены единой концепции, помогающей читателю правильно понять прочитанное. Тем не менее дальнейшее развитие Иеронима как историка показало, что он справился с задачей написания исторических (и историко-агиографических) трудов и в концептуальном, и в «фактическом» плане.

Работу над «Книгой о знаменитых мужах» (De viris illustribus) Иероним завершает в начале 90-х годов. Еще ранее, трудясь над переводом «Хроники» Евсевия Кесарийского, Иероним чувствовал необходимость в хорошем справочнике по христианским писателям. Подобная книга нужна была не только в качестве равноценного ответа на жизнеописания Светония и другие подобные сочинения, но и как провозвестник грядущей роли христианства и в сфере литературы[1355].

Это сочинение блаж. Иероним написал, уже находясь в Вифлееме. Собственно, оно является своеобразным итогом первого периода пребывания в этом городе[1356]. Его датировка вопросов не вызывает, автор ясно сообщает о том, когда была завершена работа — «в четырнадцатый год правления императора Феодосия» (Пролог, CXXXV), то есть в 392/393 год н.э. Книга состоит из 135 глав, каждая из которых посвящена отдельному лицу и в которых излагается (не в строго хронологическом порядке) история христианской литературы, начиная с апостола Петра и заканчивая самим Иеронимом. Труд этот был написан по предложению его знакомого, некоего Декстра[1357]. Иероним горел желанием показать неверующим и противникам христианства, сколь много умных, образованных и культурных людей, ничуть, с точки зрения автора, не уступающих деятелям античности, насчитывает в своих рядах христианская церковь, начиная с самого начала своего существования и вплоть до момента написания этого сочинения.

Сообщая своим читателям о цели работы, в предисловии Иероним поначалу заявлял, что он намерен ограничиться лишь описанием трудов тех авторов, которые обращались к темам, так или иначе связанным со Священным Писанием. Однако по мере продвижения работы ему пришлось невольно отказаться от задуманного плана — в свой труд он включил всех, кто писал на богословские темы (и материалы о ком были ему, разумеется, доступны). Показательно, что Иероним в данном случае несколько вышел за рамки поставленной задачи — его интересуют и нехристианские писатели (Филон Александрийский, Иосиф Флавий, Сенека), и авторы-еретики (Донат, Фотин и т.д.), люди, писавшие на греческом, латинском, сирийском языках. Следует, однако, отметить, что представителей сирийской духовной литературы в каталоге Иеронима мало, поскольку сам он, по сообщению Геннадия Массилийского, не знал сирийского языка и был знаком с произведениями сирийских писателей только по греческим переводам (De script. eccl., I).

Однако очевидно, что сам Иероним не отрывает себя полностью от античной биографической традиции, которую он, как видно, знал очень хорошо. Конечно, его труд — это все-таки не прямое подражание или следование Светонию и Цицерону ни по форме, ни по содержанию. Это сочинение практически написано самостоятельно в том смысле, что автор не имел перед собой образца, на который можно было бы ориентироваться. Не получилось у него и жизнеописаний, подобных сочинению Светония. Да и, собственно говоря, Иероним, несмотря на свои кажущиеся намерения, вероятно, не собирался писать именно в жанре Светониевых биографий. Это не отвечало уже указанной задаче, которой была подчинена и структура сочинения, да и цель все-таки в действительности стояла практическая, а не научная. Каждая статья об авторе прежде всего — доказательство его существования, его учености и (хоть и не во всех случаях) благочестия. Бросается в глаза его нарочитое стремление не давать своего суждения об авторах, что придает книге «объективность, которая противопоставляется манере еретических авторов (а их Иероним не выбрасывает совсем из своего списка и не издевается над ними)»[1358].

Возможно, что этим объясняется как нечеткость и отсутствие единообразия во внутренней структуре статей — автор то перечисляет все произведения, то дает «избранный список», так и периодически встречающийся «сбой» в хронологии расположения глав «каталога». Иерониму не всегда удается выдерживать хронологический принцип (хотя он очень стремился сделать это в подражание Светонию). Так, например, перед биографией св. Антония он помещает жизнеописание его биографа, св. Афанасия[1359].

Небезосновательно, на наш взгляд, и следующее предположение: на замысел и форму оказало существенное влияние и то, что, судя по своим трудам, Иероним не был склонен к историописательству, и его «каталог писателей» по форме сродни его продолжению хроники Евсевия; он столь же сух, краток и информативен. Связь с историческими трудами Евсевия, и в первую очередь с «Церковной историей» (а точнее, прямая зависимость от этого произведения как источника информации), проявилась в том, что первая половина «каталога» написана на материале этого труда Кесарийского епископа, чего, впрочем, не скрывает и сам Иероним[1360].

Однако знаменитый учитель Церкви не ограничился лишь одним источником, ибо конечно же даже книга Евсевия не могла полностью удовлетворить его интересы, особенно если учесть, что на деле писатель решил простую, но очень важную задачу, о которой он открыто не провозглашал. Он составил исключительное — при полном отсутствии литературных прецедентов — краткое и вместе с тем емкое сочинение-справочник об авторах, которых мало кто знал в масштабах Вселенской церкви. Скорее всего, именно этим, а не небрежностью, объясняется то, что он перечисляет произведения малоизвестных духовных писателей, избегая при этом подробных очерков о лицах, чьи творчество и деятельность были у всех на устах. Так, например, он ничего не пишет о трудах Киприана Карфагенского, называет лишь отдельные сочинения Тертуллиана, а один раз просто отсылает к другому своему сочинению, где перечислены все трактаты Оригена.

Останавливает на себе внимание его осведомленность в области церковной письменности, к тому времени уже сильно развившейся. Ведь не следует забывать, что книга писалась не в каком-то культурном центре, где была возможность пользоваться библиотеками. Скорее всего, Иероним широко использовал и устную традицию, поскольку всех перечисленных в его сочинении книг (при своей удивительной образованности) он конечно же не читал. Что же касается очевидно бросающейся в глаза жанровой «однобокости» персоналий (все прозаики и лишь один, Ювенций, поэт), то это можно объяснить односторонностью христианского литературного процесса этого периода времени[1361].

Несмотря на свое положение первопроходца в этом жанре христианской литературы, Иероним достаточно скрупулезно подходил к разбору творчества своих персонажей. В исторической науке порой высказывалось мнение о его некритичности и слепом доверии всем сообщавшимся сведениям, особенно в трудах Евсевия[1362]. Основанием для этого служили, в частности, слова богослова о переписке апостола Павла с философом Сенекой (XII), в реальность существования которой Иероним, безусловно, верил. Однако он весьма осторожен в определении достоверности принадлежности сочинений Илария из Пуатье (ибо он сам их не видел, С) и высказывает критическую оценку в случае с произведениями Минуция Феликса (LVIII). Иероним отказал Минуцию в авторстве в отношении трактата «О судьбе» на основании стилистического анализа текста. Действительно, «ученый в Иерониме сказался во всем, и, между прочим, в той крайней осторожности и вдумчивости, с какою он при случае умел подходить к большим и трудным темам»[1363]. Кстати, труды современников он принципиально здесь не оценивал — из-за боязни попасть под огонь заведомо неправедной критики.

Значение этой небольшой книги в истории развития христианской исторической мысли и церковной культуры очень велико. Представители церковной науки не скупились на похвалы в ее адрес. Она — «самый драгоценный памятник древности», «читая это сочинение, каждый с утешением видит, каких великих, каких просвещенных мужей имела у себя церковь даже тогда, когда меч и огонь со всею жестокостью истребляли все в церкви христианской»[1364]. С одной стороны, само это сочинение говорит об Иерониме как о состоявшемся церковном писателе, к тому моменту уже раз и навсегда обозначившем свое место в мире христианской литературы. С другой стороны, основное значение книги состоит в том влиянии, которое она оказала на миросозерцание христианства современной Иерониму эпохи (сведения о духовных писателях бесценны сами по себе), но главное — в том, что этот труд продемонстрировал наступление эпохи христианской науки[1365], в частности в области историописания. Именно это сочинение Иеронима заложило на Западе[1366] основу традиции составления т.н. каталогов писателей, традиции, дожившей до XVI–XVII веков и нашедшей свое завершение в замечательных трудах Иоганна Триттемия, Роберто Беллармино и Уильяма Кейва[1367]. Благодаря ей мы имеем сегодня несколько подобных сводов информации о писателях различных периодов Средневековья, дающих возможность составить единую картину непрерывного развития Средневековой христианской латинской литературы[1368].

Геннадий Массилийский. «Книга о церковных писателях»

Традиционно это сочинение марсельского пресвитера не отделяется от произведения Иеронима. В большинстве изданий оно следует в виде органического продолжения-приложения к книге великого стридонца. «О церковных писателях» Геннадия неразрывно связано с творением Иеронима и в хронологическом и в содержательном плане.

О жизни Геннадия известно лишь то, что он сам сообщил о себе в завершении своего «каталога»[1369]. Вся его жизнь приходится на V век; год рождения неизвестен; скончался он, вероятно, ок. 496 года. Неизвестно ничего ни о его детстве, ни о его обращении в христианство, ни о его посвящении в должность. Единственно, о чем можно говорить с известной долей уверенности, — это о его сочинениях, написанных к середине 90-х годов. Перу Геннадия принадлежат сочинения «Против всех ересей», «Против Нестория» и «Против Пелагия», «О знаменитых мужах» (часто называемое «Каталог церковных писателей»), а также трактат «О тысячном годе и об Апокалипсисе блаженного Иоанна». Кроме того, он написал «Книгу о церковных догматах» (Liber de ecclesiasticis dogmatibus), которую в виде письма отправил папе Геласию I, занимавшему престола св. Петра с 492 по 496 год[1370]. Сделанные им переводы сочинений Евагрия Понтийского и Тимофея Элура до наших дней не дошли.

Справедливости ради следует отметить, что посмертную славу Геннадию снискали по не совсем понятным причинам только два его труда — «О знаменитых мужах» и «Книга о церковных догматах». Авторы позднейших биобиблиографических сочинений упоминают, как правило, именно о них. Возможно, что причиной достаточно сдержанного отношения к Геннадию стала убежденность некоторых средневековых ученых в том, что он принадлежал к еретическому течению — полупелагианству Подобная точка зрения основывалась на факте критики Геннадием блаж. Августина и Проспера Аквитанского. Между тем в начале XVIII века считалось, что в двух старейших кодексах — Веронском и Луккском, а также в Корвейской рукописи наиболее резкие полупелагианские пассажи отсутствуют[1371], а следовательно, вопрос о еретических склонностях марсельского пресвитера оставался открытым[1372].

Считается, что свой труд «О знаменитых мужах» Геннадий написал около 480 года, хотя ряд исследователей относит его создание к 492 или 495 году[1373]. Таким образом, от произведения Иеронима его отделяет целое столетие. Известный немецкий историк средневековой латинской литературы А. Эберт вслед за бенедиктинцами, издававшими труды Иеронима (и Геннадия), высказывался в пользу первой даты. Он полагал, что за это утверждение говорит тот факт, что сам Геннадий сообщает о Тимофее Элуре (LVIII, см. также прим. 14 к тексту) как о живущем на момент составления этого «справочника» человеке. Между тем известно, что этот духовный писатель и церковный деятель скончался в 477 году[1374].

Вопрос о датировке произведения напрямую увязан и с вопросом о его первоначальном составе. При чтении текста Геннадия неизбежно напрашивается вывод о том, что его сочинение в первом варианте было несколько короче и позднее дописывалось, возможно, даже и не им самим, что в практике средневековой литературы, особенно такого «справочного» плана, встречалось нередко[1375]. Анализ рукописей сочинения Геннадия позволяет предположить, что сам автор, скорее всего, окончил свой труд на главе об Иоанне Антиохийском (XCIII). При этом не лишена оснований и гипотеза о том, что до 500 года это сочинение претерпело троекратную редакцию, две из которых наверняка были выполнены самим Геннадием, дописывавшим последние главы[1376]. Однако, судя по всему, в основных чертах создание этого труда было завершено все-таки не позднее 480 года (а может быть, и середины 70-х годов). Именно к этому моменту автор написал первые 90 глав, хронологическая преемственность между которыми очевидна. Затем в изложении биографий церковных писателей следует разрыв примерно в 20 лет, с 471 по 490 год, после чего повествование возобновляется. Э. Ричардсон предполагает, что последние 10 глав были добавлены самим Геннадием, либо, что вероятнее, двумя другими людьми[1377].

Как уже отмечалось выше, книга Геннадия является органическим продолжением труда Иеронима. Это проявилось отчасти в структуре самой книги (вступление, объем глав) и каждой статьи и в том, что ее автор почти в равной степени уделяет внимание как восточным, так и западным писателям, не делая явного уклона в сторону Запада, что было бы вполне естественно. Подобно Иерониму, он посвящает каждому автору отдельную главу, столь же относительно он соблюдает хронологический принцип изложения, его датировки также весьма относительны[1378]. Первые 10 глав фактически являются неким дополнением к труду Иеронима, охватывая IV век. Остальные посвящены следующему столетию. Надо сказать, что первая треть книги Геннадия ценна в первую очередь еще и тем, что содержит сведения о писателях, которые, будучи современниками Иеронима и людьми весьма известными в христианском мире, по каким-то причинам не попали на страницы его книги. Это относится к биографиям Руфина, Пруденция, Сульпиция Севера и др.

Стиль произведения Геннадия на первый взгляд может показаться не таким «стройным и единообразным», как у Иеронима, хотя построение глав в целом соответствует канону — элементы биографии, перечень трудов и характеристика творчества. Однако следует заметить, что в последнем вопросе эта «книжица» гораздо интереснее Иеронимовой, поскольку ее автор гораздо чаще дает критическую оценку творениям своих героев, более ярко проявляя свою (полупелагианскую, как считают некоторые исследователи) позицию[1379], практически не завися от авторитетных суждений блаж. Августина и Иеронима. В иных местах его текст заметно живее, нежели повествование последнего. Зачастую Геннадий отходит от жесткого стандарта построения статьи, установленного его именитым предшественником. Об этом говорит, например, то, что он не дает столь же методично, как Иероним, перечень названий трактатов, а сразу характеризует и личность автора, и его деяния, прибегая порой к весьма колким и нелицеприятным замечаниям в адрес того или иного церковного писателя. С известной долей вероятности можно даже утверждать, что труд Геннадия отнюдь не менее ценен, чем свод Иеронима; в нем сообщается множество уникальных сведений о духовных писателях, живших на протяжении V века.

Виктор Витенский. «История гонений. В африканской провинции»

«История гонений в африканской провинции» Виктора Витенского представляет собой уникальный памятник церковного историописания. Уникальный прежде всего благодаря содержащейся в нем информации по истории североафриканской церкви эпохи нашествия вандалов[1380]. «Один из самых значительных сохранившихся исторических памятников африканской церкви» — так сказал о нем французский католический историк и церковный деятель М. Байе[1381].

Достоверными сведениями о жизни Виктора Витенского мы почти не располагаем. Точно не известна даже дата его рождения. При всех гипотетических расхождениях ее обычно относят к концу 20-х — началу 30-х годов V века[1382]. До сих пор нет и единого мнения о месте его рождения — ряд исследователей считают таковым город Вита, расположенный в провинции Бизацена, недалеко от Руспиция. Именно местом рождения, а не местом предстательства они объясняют и прозвание «Витенский»[1383].

Предполагается, что Виктор получил риторское образование — об этом свидетельствует не только его знание римских писателей и поэтов, но и особенности стиля «Истории»[1384].

В раннем этапе жизни Виктора можно более-менее четко выделить так называемый «Зевгитанский» период[1385]. Предполагается, что после смерти карфагенского епископа Деограция он приехал в Зевгитану и провел здесь оставшуюся часть правления Гейзериха. С.А. Беляев считает, что именно здесь он стал пресвитером. В начале царствования Гунериха Виктор уже священник и живет в Карфагене (II, 5 и 28).

Что касается его епископства, то одно время считалось, что Виктор стал епископом в конце правления Гейзериха[1386]. Выдвигалось даже предположение, что к началу 80-х годов Виктор занимал пост архиепископа Бизаценского[1387]. По мнению С.А. Беляева, епископом Виктор стал после смерти Гунериха, примерно в 485–487 году[1388]. Как считал Д. Лирон, епископский пост в Вите Виктор получил в 487 году по инициативе вернувшегося из ссылки еп. Евгения[1389].

Считается, что на знаменитом Карфагенском соборе 484 года Виктор не присутствовал[1390]. В качестве причины М. Байе называет ссылку, в которую Виктор был отправлен накануне этого собора[1391]. В пользу этого утверждения говорит тот факт, что, рассказывая об этом соборе, Виктор ни разу не выступает от первого лица. Создается впечатление, что автор хорошо знал о ходе собора (по рассказам), но сам там не был[1392]. Что касается места предполагаемой ссылки, то в научной литературе на этот счет имеются две версии — «константинопольская» (Ф. Шиффле, У. Кейв) и «эпирская» (Ж.-Б. Котелье, Т. Рюиньяр)[1393]. Тем не менее точных сведений о том, что Виктор покинул Африку в это время и в этих направлениях, у нас нет. Во всяком случае в списке изгнанных епископов — участников собора его имя не значится[1394].

Во время очередной волны репрессий против ортодоксального духовенства в 504 году Виктор по каким-то причинам не попал в число 200 священнослужителей, высланных на Сардинию. Однако два года спустя по указанию Тразамунда он был арестован и посажен в одну из тюрем Карфагена. Причиной послужила пастырская деятельность Виктора — вопреки указу короля, запрещавшему назначать новых священников на освобождавшиеся вакансии, архиепископ продолжал рукополагать ортодоксов. Через год заключения в Карфагене Виктор был отправлен на Сардинию[1395]. Как гласит житийная традиция, находясь в карфагенской тюрьме, Виктор сумел отправить делегацию для посвящения Фульгенция Руспицианского.

Согласно одной точке зрения, он умер в 510 году в изгнании; по мнению других исследователей, он скончался в 512 году после того, как на Сардинию из Африки прибыл Фульгенций. В Римском мартирологе упомянут 23 августа[1396].

Нет единства мнений и в отношении даты создания «Истории», равно как и по поводу лица, вдохновившего Виктора на ее написание, или исторического повода. Так, например, А. Аулер утверждал, что «История» была написана до 487 года[1397], однако скорее всего «История» была создана между 487–489 гг. К. Гросс-Альбенхаузен полагает, что текст появился около 490 года (исходя из указания «60-й год после того как вандалы пришли в Африку», т.е. 429 год)[1398]. Долгое время предполагалось, что инициатором создания этого памятника называется упомянутый Евгений Карфагенский[1399]. Однако, по мнению С.А. Беляева, роль Евгения и его влияние на Виктора в данном случае сильно переоцениваются[1400]. Исследователь предполагает, что появление «Истории» тесно связано с деяниями Римского собора весны 488 года, обсуждавшего положение дел в африканской церкви. Согласно гипотезе Беляева, книга Виктора представляла собой доклад (или материалы), который был подготовлен специально для этого собора и был либо зачитан, либо (что так же вероятно) просто распространен там. Именно этим, на его взгляд, и определяются отдельные особенности памятника[1401].

Что касается внутренней структуры, то «История гонений» прошла два этапа в делении на книги. Начиная с издания Ф. Шиффле и вплоть до начала 80-х годов XIX века ее делили на пять книг[1402]. Однако Михаэль Печениг отказался от подобного подхода и разделил «Историю» на три книги. Первая повествует о нашествии вандалов под предводительством Гейзериха (в 429 году) в Африку; вторая книга описывает правление царя вандалов Гунериха, сына Гейзериха, наследовавшего отцу в 477 году и продолжавшего преследовать католиков, не пожелавших переменить веру. Завершает ее рассказ о Карфагенском соборе, созванном в 483 году согласно эдикту царя, чтобы епископы-ариане и омоусиане могли «обсудить все спорные вопросы» и «принять совместное решение о католической вере» для достижения компромисса в вопросах веры (разумеется, на условиях ариан). Ко второй книге логически примыкает так называемая «Книга католической веры» (Liber fidei catholicae), письменное исповедание веры, содержащее основные постулаты католической веры, представленное на соборе католическими епископами — фактически самостоятельный апологетико-догматический трактат, направленный против арианского вероучения.

Третья книга посвящена событиям, последовавшим за Карфагенским собором, когда стала очевидной невозможность компромисса и новая волна гонений, продлившихся до внезапной смерти Гунериха в 484 году, захлестнула Африку.

Анализ особенностей в пропорциональном освещении различных периодов обусловлен не только фундированностью источниковой базы Виктора, но и общей концепцией труда. Чем ближе период, тем, естественнее, полнее описание. Например, правление Гейзериха занимает около четверти объема источника, хотя продолжительность описываемого периода — 60 процентов от охватываемого временного промежутка. В то же время правлению Гунериха (13 процентов времени) уделено три четверти всего объема[1403]. Это связано с тем, что кульминационный пункт авторской концепции («вандальское королевство против католической церкви») приходится именно на правление последнего[1404].

В смысловом плане правление Гунериха делится на две части: до Карфагенского собора 484 года (II книга) и после (от собора до смерти Гунериха в декабре 484 года). Различие проявляется в характере сообщаемых сведений, в неодинаковом соотношении частных эпизодов и общих положений[1405]. Благодаря этому можно выяснить различия в политике королей (по крайней мере, в том виде, в каком они поданы у Виктора).

Описание правления Гунериха отлично по своей концепции. По мнению С.А. Беляева, частные случаи уже представляются как следствие и проявление целенаправленной государственной политики[1406].

Естественно, что на методику, трактовку и стиль изложения материала повлияли основные положения концепции автора — явная антиарианская и антивандальская направленность, неприятие отступников-римлян, гордость стойкими ревнителями католической церкви. Большое влияние показывает и оценка Виктором результатов завоевания: по его убеждению, вандалы принесли только несчастье, но Виктор концентрируется только на том, что касается церкви. Особое внимание он обращает на конфискацию храмов и другого церковного имущества у католиков, а в описании правления Гунериха картины жестоких преследований ортодоксов со стороны арианского государства занимают большую часть повествования.

Сам текст «Истории» большей частью состоит из отдельных эпизодов, связанных с конкретными случаями из жизни определенных людей. Смысловой (и воспитательный) центр каждого такого сюжета — рассказ о страданиях истинно верующих, претерпевающих мучения от вандалов.

Примечательно, что Виктор не прибегает к точной датировке событий. Однако анализ, предпринятый исследователями, показывает, что никаких хронологических нарушений в последовательности изложения событий нет. Все факты изложены в хронологической последовательности. По мнению С.А. Беляева, фактический отказ от «хроникальной» датировки связан с методой расположения материала — по царствованиям[1407]. Тем самым Виктор создавал яркое, непрерывное и законченное полотно правления каждого короля, выделяя все особенности его политики и не вдаваясь в излишнюю временную детализацию.

Вопрос об источниках труда Виктора тесно связан с биографией историка. По мнению К. Куртуа, Виктор был учеником епископа Евгения, главы христианской церкви Африки при вандалах, и написал свою книгу по его поручению[1408]. В связи с этим встает вопрос об особенностях авторского подхода к источникам, степени его самостоятельности и объективности.

Безусловно, личными и непосредственными впечатлениями Виктор руководствовался лишь в определенных случаях. По мнению К. Куртуа, при написании своего труда Виктор опирался на три основные группы источников: официальные документы, личные наблюдения, устная традиция. Кроме того, французский историк выделяет и четвертую группу — акты мучеников, однако С.А. Беляев считает подобное дробление неоправданным[1409].

Одной из главных черт, характеризующих особенности источниковой базы Виктора, является, по мнению Куртуа и Беляева, отсутствие современных автору письменных нарративных источников, имеющих своим предметом историю Церкви в Северной Африке. Фактически, по их мнению, первыми памятниками такого рода стали сама «История» и «Страдания карфагенских мучеников», которые, возможно, также принадлежат перу Виктора и, наряду с «Нотицией городов и провинций», традиционно публикуются вместе с «Историей»[1410] (часть исследователей, правда, считает, что эти произведения не принадлежат Виктору — первое относили на счет одного из его современников[1411]).

В связи с этим основной акцент делается на устную информационную традицию и собственные наблюдения автора. Устная традиция определяет и характер повествования в начале первой книги: общий и ровный. Отсутствие деталей, географическая ограниченность (автор упоминает только о наиболее известных событиях, произошедших в городах Карфаген, Вита и Гиппон) — таковы наиболее общие черты, свойственные этой части «Истории».

Но чем ближе к автору описываемые события, тем сильнее меняется текст. Интервал с 442 по 477 год описан гораздо подробнее — обилие имен, названий населенных пунктов (многие упоминаются один раз), поданные в мельчайших деталях истории отдельных людей, ссылки на конкретных информаторов и даже прямая речь. Однако методика написания не меняется — Виктор не склонен переходить на житийный стиль повествования, и, говоря о конкретных персонажах, он дает те эпизоды, которые призваны продемонстрировать стойкость их религиозных убеждений[1412]. По мнению С.А. Беляева, Виктор вряд ли пользовался «уличной» традицией, скорее среди его информаторов были люди, близкие к королевскому двору[1413]. Правда, относить «протокольный» характер рассказа о судьбе, например. Сатура и Армогаза только на этот счет вряд ли возможно. Достаточно строгие каноны жанра, призванные сделать документальным любое доказательство твердости верующих (и тем более мучеников), несомненно, обязывали автора снабжать свой рассказ «реальными» подробностями.

В ряде случаев Виктор, видимо, сам был свидетелем деятельности выбранного им персонажа (например, епископа Деогратиса). С известной долей вероятности можно утверждать, что очевидцем, позднее зафиксировавшим виденное в своей книге, Виктор становится в 455–456 годах.

Вторая и третья книги носят более личный в плане подачи информации характер. Совершенно очевидно, что автор был свидетелем многих ситуаций, играющих ключевую роль в его повествовании (чтение королевских декретов, примеры пострадавших от гонений вандалов, история Феликса Абиританского, отправка в ссылку пяти тысяч исповедников, изгнание епископов из Карфагена после разгона собора и т.д.). Наряду с этим, большой объем сведений Виктор явно заимствует из рассказов близких ему людей (факты жизни епископа Евгения, с которыми Виктор не мог быть знаком) и циркулировавших в обществе слухов (видения, факты насилия арианских священников, жадность Гунериха). Иначе, как справедливо замечал С.А. Беляев, «трудно объяснить широкий географический диапазон историка, его знакомство с фактами из жизни самых разнообразных слоев общества, конкретные особенности в передаче этих фактов»[1414].

Источниковая база расширяется еще больше: Виктор приводит тексты законодательных актов (правление Гунериха). Меняется описание взаимоотношений государства и Церкви — это теперь один из центральных вопросов. Данный аспект внутренней политики выходит на первый план. Католики-римляне стали одной из мишеней религиозной политики Гунериха. Их обвинили в ереси, намереваясь впоследствии уничтожить и саму Церковь. Как считает С.А. Беляев, комплекс мер, предпринятых Гунерихом, явно свидетельствует о намерении короля ликвидировать католическую церковь как таковую[1415]. Обвинение в ереси, лишение церкви прав юридического лица, конфискация церковного имущества, запрет поставлять новых священников и, наконец, массовая ссылка верующих — вот те меры, с помощью которых Гунерих намеревался реализовать свой план.

Собственно гонениям посвящена третья книга сочинения Виктора. Автор акцентирует внимание на двух сторонах деятельности Гунериха — законодательной и «физической». Всеобщность гонений призваны подчеркнуть не только их география (уже не только Карфаген, но почти вся Северная Африка), но и систематичность, и тотальный характер законодательной активности государства, направленной против Церкви, а также особый акцент на массовости и социальной всеохватности преследований.

Стиль повествования у Виктора простой, но литературный, местами не лишенный риторического изящества — еще Эли дю Пен отмечал, что история гонений написана «в простой и трогательной манере»[1416], а Д. Лирон характеризовал ее так: «Книга написана простым языком, однако очень трогательно, ярко и живо»[1417].

Завершая краткую характеристику «Истории гонений» Виктора из Виты, хочется привести простые, но верные слова Д. Лирона: «Есть причины считать этот труд одним из самых значительных памятников, дошедших до нашего времени, причем относящегося не только к Церкви Африки, но и ко всему древнему христианству»[1418]. Африканскому епископу действительно удалось «создать не просто памфлет для своих современников... но и труд для потомков»[1419].

Филосторгий. «Церковная история»

Острое противостояние различных течений в Восточном христианстве неминуемо должно было привести к появлению церковной историографии еретического характера. Между тем неортодоксальное церковное историописание Восточной империи не может похвастать богатством дошедших до нас памятников.

Причин этому много — и нарочитое забвение со стороны официальной Церкви и позднейших исследователей, в религиозно-политическую концепцию которых не укладывались трактовки авторов-еретиков. И прямое преследование авторов и уничтожение их сочинений — метода, нанесшая, пожалуй, наибольший вред церковно-историческим штудиям.

А между тем сочинения некатолических авторов — весьма интересный источник, в живой и непосредственной форме отражавший не только идеологию и практику еретических течений, но и предлагавший иные, отличные от официальных освещение и трактовку многих моментов религиозно-политического быта Поздней империи.

Подобная судьба постигла и произведение талантливого сторонника и проповедника арианства, церковного писателя Филосторгия[1420]. Его главное сочинение — «Церковная история» в 12 книгах, охватывавшее события 300–425 годов, дошло до нас в фрагментарном виде, в виде извлечений, сделанных Константинопольским патриархом Фотием (умер в 891 году). Несмотря на критическое отношение Фотия к тексту и его автору — приверженец крайнего течения в арианстве, евномианства, Филосторгий был сильно раскритикован за это патриархом, даже в сокращенном и отредактированном виде очевидно, насколько богатым и своеобразным был этот памятник христианской исторической литературы.

Годы жизни Филосторгия — вторая половина IV — первая половина V веков. В качестве приблизительной даты рождения называется 368 год[1421]. Филосторгий явился на свет в Бориссе, в Каппадокии[1422], в семье, исповедовавшей крайнее течение арианства — евномианство. Ревностными евномианами были отец Филосторгия, Картерий, и мать, дочь православного священника, Евлампия.

Когда Филосторгию исполнилось 20 лет, он прибыл в Константинополь, где познакомился с «отцом» этого течения, Евномием, красноречие которого произвело на него неизгладимое впечатление. Горячим сторонником ересиарха Филосторгий оставался до самой смерти.

После первого посещения столицы юноша много путешествовал, совершал паломничества в Палестину, Египет, Антиохию. Однако он снова и снова возвращался в Константинополь. Именно здесь и были написаны заключительные строки его «Церковной истории». Скончался Филосторгий в 440 году.

Судя по излагаемым в этом труде событиям, свое сочинение Филосторгий завершил около 425 года, поскольку о событиях этого года он упоминает на страницах книги. По мнению З.В. Удальцовой, такое предположение наиболее вероятно, поскольку в «Истории» не отражены события 433 года — грандиозный пожар в Константинополе, не упомянуть который автор не смог бы хотя бы по концептуальным соображениям[1423].

«Церковная история» ярко отражает энциклопедичность взглядов автора и критическую методику написания этого труда. В историографии не раз отмечалось глубокое знание географии, мифологии, этнографии, истории науки, продемонстрированное автором. Судя по всему, работая над «Историей», Филосторгий пользовался богатой библиотекой — «он изучил произведения Иосифа Флавия, Флегона и Диона, знал сочинения Евсевия Памфила, Григория Назианзина, Василия Кесарийского и Аполлинария Лаодикейского. Он использовал письма Афанасия Александрийского, императоров Константина и Констанция, церковных деятелей Татиана, Евдоксия, Евзоя и других. Им привлечены акты церковных соборов, канонические и неканонические сочинения, апокрифы. Очень важно, что он использовал и сочинения ариан, письма Евномия и Демофила»[1424].

Как уже говорилось, по своим религиозным взглядам Филосторгий был убежденным евномианином. В христологических спорах того времени он был на стороне защитников «подобосущия». Как и Евномий, он считал, что хотя сын и подобен отцу, однако он не единосущен и не равного существа. В этом, в частности, он видел различие между доктриной Евномия и учением Ария. Несмотря на авторитет и то место в еретической традиции, которое занимал Арий, Филосторгий всегда поддерживал концепцию своего духовного учителя. Свойственная ему внутренняя независимость от традиции сказалась и в этом.

Впрочем, трактовка подхода автора к историческому материалу весьма характерна. Главными действующими лицами «Церковной истории» Филосторгия всегда являются еретики — евномиане и ариане. Писатель не только выдвигает их на первый план исторической драмы, но и оценивает деятельность того или иного церковного и государственного деятеля с позиций своей церковной партии. Критерием оценки при этом всегда служит их отношение к евномианскому вероучению. Подобную картину — но с соответствующими акцентами — мы видим и у историков-ортодоксов.

Центральной темой исторического сочинения Филосторгия, его лейтмотивом является история истинной, с его точки зрения, евномианской церкви. Именно она противопоставляется, с одной стороны, язычеству, с другой — «неправой» никейской ортодоксальной церкви, защищающей догмат единосущия Бога-Отца и Бога-Сына[1425].

Для религиозных и политических взглядов Филосторгия весьма показательно, что композицию его произведения определяют крупные события из истории именно евномианской ереси. Детальное описание событий относится ко времени, когда евномиане отделились от арианской церкви и превратились в самостоятельное религиозное течение. Так, первый том его сочинения, состоявший из шести книг, завершался возвращением из ссылки видного сторонника евномианской ереси Аэция. История евномианской церкви дается со всеми деталями, с именами церковных иерархов и характеристикой их религиозных взглядов. С поражением же евномиан повествование делается более суммарным, со страниц книги исчезают имена даже архиепископов Рима, Константинополя, Антиохии и Александрии, не говоря уже о епископах отдельных епархий. Даже имя Иоанна Златоуста не упоминается в сохранившихся фрагментах.

Религиозно-философская позиция Филосторгия, естественно, полностью определила направление его исторического сочинения. Люди и события, которые проходят длинной чередой перед читателем его «Церковной истории», оцениваются с точки зрения непреклонного и последовательного евномианина. Это относится прежде всего к церковным деятелям, но в значительной степени — и к правителям империи. Главными героями его труда были Евномий и его учитель Аэций. Оба они, по существу, основали евномианскую церковь. Третий выдающийся соратник этих ересиархов — Феофил Индиец — стоит чуть ниже в созданной автором евномианской иерархии. Историк хвалит сочинения Евномия, особенно его послания, и признается, что он сам в честь Евномия создал похвальное слово. Преклонение перед Евномием и горячую любовь к своему наставнику, восхищение им Филосторгий пронес через всю жизнь и сохранил до конца дней[1426].

Что касается противников учения Евномия, то к подавляющему большинству их Филосторгий, разумеется, относится с крайней недоброжелательностью. Без всяких прикрас дан у Филосторгия образ непримиримого врага Ария — столь прославленного никейцами Афанасия Александрийского; Филосторгий стремится найти уязвимые места в догматических построениях Василия Великого и Григория Богослова. Конечно, в полемическом пылу он не находит места объективным оценкам их взглядов и деятельности.

Принадлежа к оппозиционной церковной партии, Филосторгий смело и открыто критикует имперское правительство. Портреты императоров написаны им нелицеприятно, без всяких прикрас. Так, например, император Аркадий изображается на основе личных наблюдений автора, которому довелось его видеть в Константинополе: «Аркадий рост имел малый, тело сухощавое, силы слабые, лицо смуглое. Вялость его души обличалась речью и выражением глаз, которые у него сонливо и болезненно закрывались». Филосторгий не скрывает вялости Аркадия, равно как и дерзости Евдоксия, бездарности и жестокости Валента, мрачного нрава и нерешительности узурпатора Прокопия[1427].

Если критике арианского писателя подвергались даже императоры-христиане, но иного религиозного толка, чем он, то понятно, с какой ненавистью обрушивается наш историк на язычника-императора Юлиана (книга VII).

Собирая рассказы христиан, иногда баснословные, Филосторгий доказывает, что все начинания Юлиана терпели крах: языческие прорицания в пользу Юлиана не сбывались, меры Юлиана против христианского клира не достигали цели.

Персидский поход Юлиана автор расценивает как роковую ошибку, вызванную его верой в ложные предсказания языческих прорицателей, суливших ему победу и прославлявших его непобедимую силу.

Бескомпромиссная позиция Филосторгия, его беспощадное описание всех язв и бед империи некоторые исследователи связывают с влиянием на него Апокалипсиса и идей хилиазма. Действительно, Филосторгий в отличие от Сократа, Созомена и Феодорита Киррского более трагично воспринимал историческую действительность своего времени. Влияние на него мрачных и суровых идей Апокалипсиса было значительным[1428]. С другой стороны, не могла не сказаться и жизнь вечного еретика-оппозиционера, предрасполагавшая к катастрофическому мироощущению[1429].

В отношении стиля и языка своих сочинений Филосторгий производит впечатление талантливого и образованного писателя. Даже Фотий, осуждавший Филосторгия за «еретические заблуждения», признает его незаурядный литературный талант. Вместе с тем мы, безусловно, должны ценить одно — «Филосторгий приоткрывает для нас завесу над плохо сохранившейся еретической литературой, дает возможность глубже понять мировоззрение еретиков-ариан, составлявших в его время большую часть населения империи»[1430]. В этом заключается непреходящая ценность этой небольшой «книжицы».