Церковные историки IV-V веков

[Пролегомена]

История Филосторгия состоит из 12 книг, при этом начальные буквы каждой книги, соединенные последовательно в одно слово, дают имя автора (φιλοστοργιος). Историю свою он начинает, по его же словам, ссорою Ария с Александром: она-то и стала, как утверждает Филосторгий, причиной ереси. События им прослеживаются вплоть до восшествия на престол Валентиниана, сына Плацидии и Констанция; и до убийства тирана Иоанна. В целом история сия есть похвальное слово еретикам, а в отношении православных она скорее поношение и клевета, нежели история.

Из первой книги

1. Филосторгий говорит, что ему неизвестно, кто был сочинителем книг Маккавейских. Однако первую книгу он удостаивает похвалы, так как изложенное в ней согласуется с пророчествами Даниила и потому, что в ней весьма разумно рассказано, как порочность одних правителей довела иудеев до крайне бедственного состояния, добродетель же других вновь возвысила. Тогда иудеи обрели силы по-прежнему одолевать врагов и очистили храм от эллинской скверны[1006]. Но вторая книга, по мнению Филосторгия, представляет собой сочинение уже другого автора[1007]; она — краткое изложение того, что было описано Ясоном Киренианином в пяти книгах[1008]: здесь повествуется о войне, которую Иуда Маккавей[1009] вел с Антиохом Эпифаном[1010] и с сыном его по имени Евпатор[1011]. Третью же книгу Филосторгий отвергает как чудовищную и не содержащую ничего подобного первой[1012]. Автором четвертой книги он называет Иосифа и признает, что это скорее не история, а похвальное слово Елеазару и семи братьям Маккавеям[1013].

2. Филосторгий хвалит Евсевия Памфила[1014] как за все в целом, так и в особенности за его «Историю», утверждая, однако, что по отношению к благочестию тот пребывал в совершенном заблуждении. «А заблуждение, — говорит сей нечестивец, — состоит в том, что Евсевий признает Бога непознаваемым и непостижимым». Филосторгий утверждает, что Евсевию было присуще множество подобного рода заблуждений, и еще свидетельствует, что часть «Истории», основанную на личных воспоминаниях, тот оканчивает временем, когда дети Константина Великого наследовали отцу.

3. Утверждает сей нечестивец, что когда жребий архиерейства выпал Арию[1015], тот, предпочтя себе Александра[1016], добился передачи жребия ему.

4. Повествует он и о некоем пресвитере Александре по прозванию Бавкалис, прозванному по возвышающемуся на спине большому горбу, напоминавшему формой глиняный сосуд, который александрийцы на местном наречии называют «бавкалис»[1017]. Этот вот Александр, занимавший второе место после Ария, по словам Филосторгия, стал непосредственным виновником раздора между епископом Александром и Арием, и тогда же была измышлена проповедь о единосущии (τό όμοούσιον)[1018].

5. Констанций[1019], отец Константина Великого[1020], по словам Филосторгия, за доблесть был провозглашен правителем Верхней Галатии, где расположены так называемые Альпы. Местность сия труднодоступна и непроходима. Ныне Верхнюю Галатию римляне называют Галлией[1021]. Смерть настигла Констанция в Британии, именуемой также Альбионом. Там его сын Константин, счастливо избегнув козней Диоклетиана[1022], застал отца уже занемогшего и вскоре, собственноручно предав тело его земле, наследовал его царство.

6. Филосторгий, как и все прочие, утверждает, что причиной обращения Константина Великого от эллинского суеверия к христианству послужила его победа над Максенцием. Во время оной явлено было знамение креста на Востоке, простершееся весьма далеко, отображенное удивительным светом. Звезды окружали его со всех сторон, подобно радуге, складываясь в виде букв. Буквы же сии на латинском языке составили слова: «Сим побеждай»[1023].

7. Сообщает также Филосторгий, что еще до Никейского собора Арий Александрийский, прибыв в Никомедию, имел встречу с Осием Кордовским[1024] и бывшими с ним другими епископами, и тогда же подготовил он для собора мнение, согласно которому Сын объявлялся единосущным (όμοούσιον) Отцу, а также и документ об отлучении Ария[1025].

8. Вскоре после этого был созван Никейский собор, и на нем в числе прочих архиереев Божьих присутствовали Василий, епископ Амасийский, и Мелетий Севастопольский[1026].

9. Филосторгий также признает, что все епископы согласились с принятым в Никее определением веры, за исключением Секунда, епископа Птолемаидского[1027], за которым последовал Феона, епископ Мармарикский[1028]. А все остальное сборище арианских предводителей — Евсевий Никомедийский[1029], которого Филосторгий чрезмерно возвеличивает, и Феогнид Никейский[1030], и Марий Халкидонский[1031], и вся прочая их фаланга[1032] — присоединилось к синоду. Однако они прибегли к обману и, по свидетельству самого Филосторгия, «единосущие» (τό όμοούσιον) лукаво подменили словом «подобосущие» (τό όμοιούσιον). Постановление же синода не было отвергнуто ими лишь потому, что в этом убедила их сестра императора Константина, Констанция[1033].

10. Филосторгий еще прибавляет, что отправляемый в изгнание Секунд так сказал Евсевию: «Евсевий, ты подписался, дабы не сослали тебя. Однако я твердо уверен, что открытое мне Богом исполнится в течение года и ты неминуемо будешь изгнан». И действительно, как предсказывал Секунд, по истечении трех месяцев после собора[1034] Евсевий был сослан, ибо он открыто возвратился к прежнему своему безбожию.

Из второй книги

1. Этот приверженец лжи Какосторгий[1035] утверждает, что после Вселенского собора и явного обращения сторонников Евсевия[1036] к благочестию император Константин подверг их наказанию за то, что, замыслив иное, они тем не менее подписались под единосущием, и Секунда и его союзников вернул из изгнания[1037]. И будто бы он повсюду распространил послание, отвергающее единосущие и утверждающее иносущие (τό έτεροούσιον)[1038]. Филосторгий также заявляет, что это послание якобы подписал сам Александр, епископ Александрийский, и по этой причине к нему даже присоединились последователи Ария; но потом, когда страх перед императором ослаб, Александр вернулся к прежним своим убеждениям[1039]. Арий же и его приверженцы вновь отступили и от Александра, и от Церкви.

2. Филосторгий сообщает, что, отпав от Церкви, Арий стал сочинять корабельные, мельничные, путевые и другие подобного рода песни, и каждой придавал мелодию, которая, по его мнению, подобала той или иной из них; прелестью этих песен он стремился постепенно склонить неискушенные души к своему суеверию.

3. Превознося Ария за то, что он подвергает сомнению божественную природу Сына, Филосторгий, однако, отмечает нелепость опутавших Ария заблуждений, согласно которым тот почитал Бога совершенно непознаваемым, непостижимым и немыслимым (αννωστόν, άκατάληπτον, άνεννόητον); причем не для одних только людей, что, возможно, было бы еще терпимым злом, но и для самого единородного Сына Божия. Жертвой этого абсурдного заблуждения стал не один только Арий, но и множество других из числа его последователей. За исключением Секунда, Феона, учеников мученика Лукиана[1040], Леонтия[1041], Антония[1042] и Евсевия Никомедийского, все прочее воинство нечестивцев склонилось к этому мнению.

4. Говорит также Филосторгий, что Константин лишил жизни своего сына Криспа[1043], обвиняемого в клевете на мачеху[1044]. Позднее ее, уличенную в прелюбодеянии с неким Курсором, было приказано задушить в раскаленной бане. А немного спустя, пребывая в Никомедии, Константин понес наказание за убийство сына, будучи отравлен собственными братьями.

5. Филосторгий сообщает также, что большое число заистрийских скифов (которых древние называли геталии[1045], а ныне — гаталии[1046]), изгнанных из отчизны за благочестие[1047], Ульфила[1048] уговорил на переселение в Римскую землю. Это племя некогда было обращено в христианскую веру следующим образом: в царствование Валериана и Галлиена[1049] несметное множество скифов[1050] переправилось через Истр и вступило в пределы Римской империи. Набег их потревожил значительную часть Европы, а оттуда уже они вторглись в Азию и заняли Галатию с Каппадокией. Там они захватили множество пленников, среди которых было немало клириков, и с большой добычей вернулись в родную землю[1051]. Пленники же сии были людьми праведными, и, общаясь с варварами, немалое их число обратили к истинному благочестию, так что, просвещенные, они оставили язычество и перешли в христианскую веру. Из числа этих пленников были и предки Ульфилы, по происхождению каппадокийцы, проживавшие вблизи города Парнаса, в селении под названием Садаголфина. Именно Ульфила был вождем перешедших в христианство выходцев из Готии, а первым их епископом он стал таким вот образом: царь, правящий в то время готами, направил его вместе с другими послом к императору Константину (так как обитавшие в этих краях варварские племена повиновались императору), и там Евсевий и бывшие с ним епископы рукоположили его для христиан в Гетике. Ульфила проявлял великую заботу о них и во всем прочем: составил для них собственную азбуку и перевел на родной их язык все книги Священного Писания, за исключением книг Царств, так как они содержат описание войн. Народ же сей необычайно привержен войне и гораздо более нуждается в строгой узде, чтобы обуздать воинственный пыл, чем в шпорах, дабы возбудить оный. Книги сии и правда заключают в себе великую вдохновляющую силу, ибо весьма заслуживают почитания и души верующих побуждают к служению Богу.

Итак, всех этих переселенцев император расселил в Мезии, где каждому было угодно; а сам Ульфила удостоился от него великих почестей, настолько, что в разговоре император часто величал его «Моисеем нашего времени». Впрочем, Филосторгий слишком уж превозносит Ульфилу и говорит, что и он, и бывшие у него в подчинении готы являлись приверженцами собственных его (Филосторгия) еретических убеждений.

6. Сей нечестивец Филосторгий утверждает, будто жители внутренней Индии, обращенные проповедью апостола Варфоломея[1052] в христианскую веру, исповедовали иносущие (τό έτεροούσιον). Пишет также, что первым это мнение воспринял Феофил Индийский[1053] и передал его своим соотечественникам. Сообщает также, что это индийское племя некогда звалось сава, по названию их главного города Савы; ныне же их именуют омиритами[1054].

7. Говорит Филосторгий, что Евсевий, Марий и Феогнид, спустя три года по приказу императора Константина возвращенные из изгнания, записали символ еретической веры и разослали его повсюду, дабы ниспровергнуть утвержденный Никейским собором[1055], а епископ Александрийский Александр был ими низложен и отлучен[1056] за то, что вновь обратился к исповеданию единосущия (τό όμοούσιο). Отлучили они также Евстафия, епископа Антиохийского[1057], вменив ему в вину преступную связь с некой девицей и удовлетворение с нею постыдной похоти. Император же осудил его на изгнание и сослал в западные пределы. Пишет он также, что сие незаконное собрание составилось из 250 епископов, а мастерскою всех этих бесчинств стала Никомедия[1058].

8. Об Агапите, своем собрате-еретике, который сначала был воином, а затем стал пресвитером у единоверцев и впоследствии был возведен в сан епископа Синадского[1059], Филосторгий рассказывает много необыкновенного; свидетельствует, что он воскрешал мертвых и множество недугов изгонял и излечивал. Говорит он также, что и другие чудеса совершал он и что его трудами немало язычников было обращено в христианскую веру.

9. Пишет еще, что Константин на 28-м году своего управления перестроил Византию в Константинополь. Определяя границы будущего города, он шел по кругу пешком, держа в руке копье. Когда же тем, кто следовал за ним, показалось, что он отмеряет слишком большое пространство, один из его спутников заговорил, вопрошая: «Далеко ли еще, владыка?» На что император ответил ему такими словами: «До того места, где остановится идущий впереди меня». Этим ответом он ясно дал понять, что некая небесная сила своею рукою вела его и наставляла, как совершить задуманное. Филосторгий добавляет, что Константин, построив город, дал ему имя Alma Roma, что по-латыни означает «Славный Рим», учредил в нем сенат, назначил для граждан щедрую раздачу годовых хлебных припасов и весь прочий государственный порядок устроил столь великолепно, что Константинополь почетом и славой мог соперничать со старейшим Римом[1060].

10. Сообщает он также, что по смерти епископа сего города Александра[1061] на архиерейский престол только что основанного города был переведен епископ Никомедийский Евсевий[1062].

11. Утверждает сей изощренный во лжи нечестивец, будто бы после смерти Александра, епископа Александрийского[1063], когда разные лица избирали епископов и многие должны были быть рукоположены и споры вокруг них продолжались довольно долгое время, божественный Афанасий поздним вечером спешно вбежал в церковь св. Дионисия: обнаружив там двух каких-то египетских епископов, он с помощью своих приспешников запер ворота, и когда все таким образом было устроено, потребовал рукоположить себя. Оказавшихся там епископов силою принуждали к этому до тех пор, пока не сломили их волю и способность к сопротивлению, так что они исполнили требование Афанасия[1064]. Филосторгий добавляет, что все бывшие тогда в городе епископы единодушно предали за это Афанасия анафеме. Тот, однако, чтобы дело решено было в его пользу, написал императору от имени всей городской общины письмо о своем избрании на архиерейство, а император, сочтя это письмо выражением общей воли александрийцев, подтвердил его право на престол. Впоследствии он, узнав, как на самом деле состоялось это избрание, отослал Афанасия в финикийский город Тир с тем, чтобы он дал отчет о своих действиях собранному там синедриону[1065]. Афанасий вынужден был уступить угрозам императора, однако по прибытии в Тир и не подумал явиться в суд[1066]; но подкупил некую блудницу, чью порочность явно изобличала беременность, и склонил ее дать ложные показания против Евсевия, по праву считавшегося славою синедриона, не без основания надеясь, что подобная клевета повергнет всех в смятение и тревогу, а ему поможет уклониться от судебного расследования и избежать обвинительного приговора.

Но сей коварный замысел, утверждает любитель обмана, был раскрыт подобно тому, как некогда благочестивые уличили развратницу, нанятую еретиками, дабы очернить Афанасия Великого. Евсевий заговорил, желая узнать у блудницы, известен ли той ее растлитель. «Разумеется, известен», — отвечала она; и тогда Евсевий опять спросил: «Находится ли он среди собравшихся епископов?» Она же отвечала: «О чем ты говоришь, владыка, не настолько я безумная, чтобы обвинять подобных им мужей в постыдном распутстве». Таким образом, был пролит свет на истинное положение дел и стал очевиден весь преступный замысел[1067]. Вот так Евсевий оказался выше всякой клеветы: Афанасию же, понадеявшемуся избегнуть приговора, напротив, было предъявлено двойное обвинение — в незаконном рукоположении и гнусной клевете. Поэтому все собравшиеся единодушно постановили низложить его; однако Афанасий нисколько не устыдился и осмелился утверждать, что приговор о низложении, так же как и возведенная на него клевета, были измышлены присутствующими в том собрании епископами из ненависти, поскольку не от них принял он архиерейское рукоположение. Поэтому император поручил другому синоду расследовать выдвинутые против Афанасия обвинения[1068]. Тем временем к прежним обвинениям были прибавлены другие, еще более серьезные. Будто бы он исповедника Каллиника, епископа Пелусийского[1069], заковав в железные колодки, бросил в узилище и не переставал терзать до тех пор, пока не лишил жизни.

Тогда же собранию была предъявлена и рука Арсения[1070], и Мареот, и Исхира, и таинственная чаша[1071], и прочее, подобное этому. «Именно по этим причинам, — говорит Филосторгий, — синедрион и отлучил Афанасия[1072] и на его место рукоположил Григория Каппадокийского»[1073].

Вот так клевещет на святого Афанасия сей лжелюбец Какосторгий.

12. Сообщает он также, что Елена[1074], мать императора Константина, в устье Никомедийского залива основала город и назвала его Еленополис. А место сие особенно привлекло ее тем, что к нему дельфин принес тело мученика Лукиана[1075] после его мученической смерти.

13. Говорит он еще, что мученик Лукиан, будучи уже при смерти, когда тиранический произвол не дозволял обрести ни храма, ни алтаря и когда от побоев и оков он был уже не в состоянии передвигаться, тогда, лежа на спине, он сотворил на своей груди страшную жертву, и как сам причастился, так и другие вслед за ним сподобились чистой жертвы[1076]. Таинство сие совершилось в темнице, когда его как отходящего со всех сторон окружал святой сонм верующих, олицетворявший Церковь и вместе с тем ограждавший от взоров нечестивых совершаемое праведными.

14. Филосторгий повествует о многих учениках сего мученика Лукиана и в особенности о Евсевии, епископе Никомедийском, Марии Халкидонском, Феогниде Никейском, о Леонтии, впоследствии ставшем епископом Антиохийским, Антонии, епископе Тарса Киликийского, Минофанте[1077], Неоминии и Евдоксии[1078]; не преминул он поведать также об Александре и Астерии Каппадокийском: хотя они, по его словам, подчинившись воле тиранов, и впали в эллинство, но после осознали свое падение и увещеваниями учителя приведены были к покаянию.

15. «Из числа упомянутых, — говорит Филосторгий, — только Антоний да Леонтий сохранили чистоту и строгость веры; Евсевий же, Феогнид и Марий, отступившие было под влиянием Никейского собора, впоследствии возвратились к прежнему своему мнению». Впрочем, Марий, вновь обратившийся к истинному учению, вскоре впал в иное заблуждение: так же как и Феогнид, он полагал, что Бог и до рождения Сына был Отцом, ибо имел силу породить Его. Астерий же извратил учение Лукиана, изустно и письменно утверждая, что Сын являет собой ничем не отличимый образ сути Отца[1079].

16. Сообщает он также, что на 32-м году своего царствования император Константин скончался в Никомедии[1080], будучи отравлен своими братьями[1081]. Предчувствуя скорую смерть и изобличив коварный замысел, он написал завещание[1082], в котором потребовал отомстить убийцам, а свершить сие повелел тому из своих сыновей, который подоспеет первым, ибо опасался, как бы и им не выпала та же участь. Это завещание Константин вручил Евсевию, епископу Никомедийскому[1083]. Евсевий, понимая, что братья императора станут искать его, желая узнать содержание, вложил свиток в руку покойного и накрыл одеждами. Когда же братья наконец, как и предвидел Евсевий, потребовали у него завещание, тот ответил: «Я действительно получил его, но тотчас возвратил в руки Константина». Позже все тот же Евсевий извлек спрятанный свиток и передал его сыну Константина Констанцию, которому случилось опередить своих братьев, и тот незамедлительно исполнил волю отца[1084].

17. Сей богоборец обвиняет христиан в том, что они приносили жертвы изображению Константина, поставленному на порфировом столпе, почитая его, возжигали лампады, курили благовония и творили молитвы, как перед Богом, и совершали всенародные молебны о предотвращении бедствий.

18. Пишет он также, что после смерти Константина Великого, когда всем изгнанникам, где бы они ни находились, было позволено вернуться на родину[1085], возвратился из Галлии в Александрию и Афанасий. Узнав, что Григорий уже умер, он, как был, сойдя с корабля, тотчас пришел в церковь и занял престол[1086], не подумав даже дать отчет в своих действиях тем, кто низложил его[1087].

Из третьей книги

1. Рассказывает Филосторгий, что старший из сыновей Константина, Констант, строил козни своему брату Константину, который был окружен и убит его полководцами во время сражения, после чего унаследованная им часть империи досталась Константу[1088].

2. Констанция Филосторгий удостаивает похвалы и свидетельствует, что он возвел в Константинополе церковь, которая действительно была и называлась великой[1089]. Кроме того, он перенес останки апостола Андрея из Ахайи в построенный им храм, названный общим именем Апостолов, а рядом поставил гробницу своего отца. Затем Лука евангелист был перенесен им из все той же Ахайи в вышеупомянутый храм, и наконец, по его приказу останки апостола Тимофея также привезли из Эфеса Ионийского в сей прославленный и многочтимый дом Божий[1090].

3. По словам Филосторгия, Констанций, узнав, что Афанасий вернул себе Александрийский престол, изгнал его из Александрии, а на его место приказал рукоположить Георгия Каппадокийского. Поэтому Афанасий, страшась угроз императора и опасаясь за свою жизнь, вновь отправился к правителю Западной империи[1091].

4. Филосторгий сообщает, что Констанций направил послов к тем самым древним сабеям, которых ныне зовут омеритами. Происхождение свое народ сей ведет от потомков Авраама и Хеттуры[1092]. Землю, что они населяют, греки называют Великой и Счастливой Аравией, и простирается она до самого удаленного океана; главный город здесь — Сава, и оттуда некогда приходила к Соломону царица[1093]. Народ сей обрезанный, совершающий обрезание на восьмой день; они приносят жертвы Солнцу, Луне и местным богам, впрочем, среди них немало также иудеев. И вот Констанций направил к ним послов[1094], желая обратить их к истинному благочестию; для этого он решил сначала великолепными дарами и дружескими речами расположить к себе правителя этого народа и, подготовив таким образом благоприятную почву, посеять там семена благочестия. Император просил, чтобы прибывающим в те края римлянам и местным жителям, пожелавшим стать христианами, дозволено было возвести церковь, и через послов передал значительную сумму денег на это строительство. Посольство возглавил Феофил Индиец, тот самый, который некогда в юности, еще при Константине, был отправлен к римлянам в качестве заложника дивейцами, которые, хотя их земля — остров Див, именуют себя также индийцами[1095].

Сей Феофил, долгое время живя среди римлян, нравы свои в высшей степени преисполнил добродетелью, а мысли — благочестием, так что избрал для себя монашескую жизнь и возведен был в сан диакона самим Евсевием, возложившим на него руки во время посвящения. Но то было прежде. Ныне же, облеченный полномочиями посла, он удостоился от своих единоверцев рукоположения в епископы. Между тем Констанций, замыслив придать посольству пышность и великолепие, приказал погрузить на корабли двадцать самых чистокровных коней из Каппадокии, присовокупил и многие другие дары, стремясь и восхитить и расположить к себе души этих людей. Феофил же, прибыв к сабеям, постарался убедить их правителя уверовать в Христа и отречься от эллинского заблуждения. А иудеи вынуждены были скрывать в глубочайшем молчании обычное для них упорство в обольщении и коварство, поскольку Феофил достойными восхищения делами не единожды явил непобедимость веры Христовой.

Итог посольства был весьма успешен, ибо народный правитель непритворно, всей душою обратился к истинной вере[1096] и построил в своей стране не одну, а три церкви, и не на те средства, что привезли с собой послы от императора, но на те, которые он добровольно пожертвовал из своей казны: восхищаясь делами Феофила, он всеми силами стремился показать равное с ним усердие. Из тех церквей одну он возвел в столице своего народа, именуемой Тафарон, другую — на берегу океана, в месте, где располагался римский эмпорий[1097]. Место сие все прибывающие из римских областей по обыкновению называли Аденэ (Adene). Наконец, третья церковь была построена в другой части страны, а именно — в устье Персидского залива[1098], там, где находился многолюдный Персидский эмпорий.

5. А Феофил, не жалея ни сил, ни времени, обустроил дела у омеритов, освятил церкви, придал им какое только мог убранство и лишь затем отплыл на остров Див, бывший, как упоминалось выше, его отечеством. Оттуда он направился в другие пределы Индии[1099] и многое, совершаемое там неподобающим образом, исправил — ибо случалось, что и Евангельским чтениям внимали сидя, да и в ином поступали противно божественному закону. Феофил же объяснил им, как, не уклоняясь, совершать святое богослужение и тем укрепил учение Церкви, ибо, утверждает нечестивый Филосторгий, в том, что касается истинности самого вероучения, они не нуждались ни в каких исправлениях, поскольку изначально и твердо исповедовали иносущие.

6. Из Великой Аравии Феофил направился к эфиопам, именуемым ауксумитами, которые населяют ближайшее побережье Красного моря, представляющего собой залив омывающего эти берега океана. Само Красное море простирается в длину на большое расстояние, делится на два залива; и тот из них, что протянулся в сторону Египта, по названию города в его оконечности именуется Клисмой. По его дну через расступившиеся воды некогда прошел преследуемый египтянами народ израильский. Другой залив выдается в сторону Палестины и с древних времен, как и расположенный там город, называется Аила[1100]. Относительно внешнего залива ауксумиты проживают по левой стороне Красного моря; и название свое они получили от главного города, ибо их столица зовется Ауксумис. От земель ауксумитов на восток вплоть до внешнего океана простираются владения сирийцев, известных под этим именем у местных жителей. И действительно, Александр Македонский некогда поселил там выходцев из Сирии: они и теперь говорят на родном им сирийском наречии. Однако все они имеют очень темный цвет кожи, очевидно, в результате воздействия жгучих солнечных лучей. Край их изобилует в особенности ксилокассией и кассией, а также кассамом и циннамом[1101]. Во множестве водятся там и слоны. Но этой земли Феофил уже не достиг, а придя к ауксумитам и обустроив как должно все их дела[1102], он оттуда отправился обратно, во владения римлян. По возвращении, хотя он удостоился от императора великих почестей, собственное епископство в каком-либо городе не было ему пожаловано; однако для собратьев по вере он был воплощенным образцом добродетели.

7. По словам Филосторгия, в устье Персидского моря, образованного вдающимся в сушу океаном, которое весьма велико и по берегам со всех сторон населено многими народами, наряду с другими великими реками впадает также и Тигр. Беря начало от Апелиота, ниже Гирканского моря, в Кордифах[1103], он течет через Сирию, достигнув Суз, сливает свои воды с водами Евфрата, и тогда течение его становится могучим и быстрым, а воды бегут с великим шумом — потому он и был назван именем дикого зверя тигра. До впадения в море Тигр вновь разделяется на две большие реки и двумя последними значительно удаленными друг от друга устьями вливается в Персидское море, оставляя значительное пространство суши окруженным со всем сторон водою: таким вот образом появился наполовину речной, наполовину морской остров, а населяет его племя месенов[1104].

8. Река Евфрат берет свое начало в Армении[1105], там, где находится гора Арарат, называемая так и самими армянами. К ее вершине, как сказано об этом в Писании, некогда пристал ковчег[1106]; говорят, что и по сей день там сохранилось немало деревянных обломков и гвоздей — останков ковчега. У расположенных здесь истоков Евфрат невелик, но чем дальше течет, тем становится полноводнее, ибо вбирает в собственное русло под своим названием многие другие реки. Затем он прокладывает себе путь через Большую и Малую Армении и, устремляясь далее, делит на две части Сирию, которая, собственно, и зовется Евфратской; потом достигает другой Сирии и течет по ней, образуя множество излучин; дойдя до Аравии, Евфрат изгибается в сторону Эритрейского моря[1107], охватывая этим изгибом значительное пространство, после чего направляет путь своих вод по Кенийскому ветру, среднему между северным и южным. Достигнув реки Тигр, Евфрат не одновременно весь сливается с ним, но отдает свои воды по частям, а основное его русло, большое и судоходное, соединяется с Тигром преимущественно вблизи Суз. После этого, утратив свое имя, он вместе с Тигром впадает в Персидский залив. Страна, расположенная между двумя этими реками, Тигром и Евфратом, носит название Месопотамия.

9. Итак, мы изложили имеющиеся у нас сведения об истоках Тигра и Евфрата. И книги Священного Писания, свидетельствуя, что реки сии проистекают из рая[1108], утверждают истину. Обретя в нем начало и дойдя до некоего места, они, вероятно, выходят на поверхность, но затем, достигнув обширной и полной песка пустыни, устремляются в земные недра и опять начинают течь по земле не прежде, чем на их пути встречается твердая и каменистая почва. В дальнейшем эта твердая поверхность затрудняет их наземное течение, поэтому каждая река, собрав здесь свои воды, устремляется вперед, неослабевающей мощью потока вновь и вновь прокладывая себе прямой путь по земле. Впрочем, реки эти, протекая под землей, и в своем промежуточном наземном течении теряют немалую часть своих вод, так что к месту последнего выхода на поверхность они приближаются уже малыми и ослабленными. В том, что они столь долго текут под землей, нет ничего невероятного: известны ведь даже самые большие и стремительные реки, в разных местах уходящие под землю. Это с очевидностью обнаруживает издаваемый ими великий шум, а также бурное и мощное течение. Иных людей, начавших рыть над этими потоками колодцы и мало-помалу пробивших сдерживающий их твердый пласт, уносили воды, с неудержимой силой прорывающиеся на поверхность, так что их едва успевали вытащить. Потоки эти всегда бежали стремительно и столь изобиловали водой, что никакая засуха не истощала их. Несомненно, Господь в неизреченной своей премудрости сотворил речные потоки, подобные жизненосным жилам, и одни из них видимы, другие же сокрыты. Потому так пел пророк Давид: «Ибо Он основал ее на морях и на реках утвердил ее» (Пс. 23:2).

Ибо моря, подобно сокровищам, укрыты в необъятных недрах земли, которая составляет незыблемое основание, способное вынести всю тяжесть и изобилие заключенных в ее лоне вод; рекам же, благодаря мудрому устройству земной поверхности, обеспечен постоянный, беспрепятственный ток: есть ведь места пологие и отлогие, и возвышенности сменяются низинами, так что всегда уготован путь стремящимся вперед потокам.

10. Рай, пишет Филосторгий, расположен по линии восточного солнцестояния; подобное предположение он выдвигает на том основании, что, во-первых, вся местность к югу заселена вплоть до океана, к которому солнце посылает жгучие лучи совершенно отвесно — это и есть так называемый срединный пояс. Далее, он основывается на том, что река, ныне называемая Фасисом, а в Священном Писании именуемая Фисоном, беря начало в рае[1109], устремляется затем от северо-востока преимущественно на юг и впадает в прилегающий к тем берегам океан напротив острова Тапробана[1110].

Там по берегам реки находят так называемый кариофиллон — не то плод, не то цветок, и местные жители убеждены, что он — от одного из райских древ. Действительно, вся земля, лежащая выше их края, совершенно пустынна и поражает бесплодностью. Поэтому цветок, приносимый рекой, явно свидетельствует, что она все время течет по земле, нигде не спускаясь в ее недра, иначе цветок сей никоим образом не мог бы быть вынесен на поверхность. Река сия предъявляет и иное доказательство сообщения земли с раем: говорят, что стоит только находящемуся во власти жесточайшей лихорадки погрузиться в поток, как он тотчас исцеляется. Тигр ведь, равно как и Евфрат, спускается под землю и вновь выходит на поверхность, поэтому их воды не несут ничего подобного водам Фасиса.

То же самое справедливо и в отношении Нила, а о том, что он вытекает из рая, свидетельствуют сказания Моисеевы, в которых он назван Гионом, греки же прежде называли его Египтием. Нил, как можно предположить, проистекал из рая, прежде чем достичь обитаемых мест, поглощается землею, и далее, проложив себе путь под Индийским морем и, таким образом, обойдя его кругом (поверить в это возможно, но кто из людей знает наверняка?), проходит под всей срединной землею; он течет в недрах земли вплоть до Красного моря и под самим морем и выходит на поверхность на левом его берегу у подножия гор называемых Лунными. Там, говорят, образует он два великих источника, отделенных друг от друга значительным пространством, которые с силой вырываются из-под земли. Далее Нил, миновав Эфиопию, вступает в Египет и устремляется вперед по осыпающимся под его напором высочайшим скалам.

11. Говорит еще, что вся земля, раскинувшаяся к восходу солнца и югу, хотя и томима нестерпимым зноем, тем не менее из всего, что только рождают земля и море, дает все самое великое и превосходное. Так, в море водятся невероятных размеров киты, которых, в тот момент, когда они поднимались на поверхность, неоднократно видели здешние мореплаватели. А на суше водятся величайшие и огромнейшие слоны, те, которых называют таврелефантами: порода их во всем прочем сходна с породою огромного быка, но если судить по коже, окраске и весьма часто величине — это скорее слоны. Животное это я видел сам, когда его доставили к римлянам, и теперь описываю виденное. Водятся в тех краях также змеи, имеющие толщину древесных стволов, а в длину достигающие 15 оргий[1111]; я видел их чудовищные шкуры, принесенные в дар римлянам. В земле той еще обитает зверь единорог, голова у которого, как у змеи, но с растущим на ней небольшим витым рогом; подбородок у него весь покрыт бородою, длинная шея поднята вверх, движения его более всего напоминают змеиные, телом он скорее подобен оленю, ноги же имеет львиные; изображение единорога можно увидеть в Константинополе.

Страна эта — также родина камелопарда. Почти во всем этот зверь похож на огромного оленя, но ростом более напоминает верблюда; необычайно высокая, несоразмерная с пропорциями всего тела шея его все время поднята вверх; шкура его с головы до ног вся в пятнах, как у леопарда, а передние его ноги выше задних. В той стране водится также коза-обезьяна, особая разновидность обезьян, ибо виды их там до крайности разнообразны. Встречаются среди них и медведи-обезьяны, и львы-обезьяны, и собаки-обезьяны, ибо, смешиваясь с другими видами, эти животные принимают отчасти их черты. Это становится очевидным по виду многих собранных у нас тварей, например так называемого пана[1112]: голова, лицо и рога, да и все нижняя часть тела у него козьи, живот же, грудь и руки совершенно обезьяны. Это животное индийский царь послал в дар императору Констанцию. В пути, заключенное из-за собственной свирепости в клетку, оно некоторое время было живо, но после издохло, и взявшиеся доставить его засыпали солью (т.е. забальзамировали. — В.Д.) труп, дабы подтвердить существование невиданного прежде создания, и вот так сохраняли до самого Константинополя. Мне представляется, что греки некогда встречали это животное и, изумленные необычайным его видом, по своему обыкновению обожествлять все необычайное и достойное удивление, сделали его своим божеством; вот отсюда-то и появился у них Сатир. В действительности это тоже обезьяна, с красным лицом, стремительная в движениях и хвостатая.

Впрочем, и сфинкс из обезьяньего рода; право так утверждать мне дают личные наблюдения. Все его тело покрывает шерсть, как и у прочих обезьян, грудь же приподнята к шее и на ней выступают женские сосцы; кожа, свободная от шерсти, покрыта кругом красными выступами, по виду напоминающими зернышки проса, что придает находящейся в середине, по цвету человеческой, коже большую привлекательность. Лицо — скорее округлое и формою сходное с женским, голос его также весьма часто похож на человеческий, но речь совсем не членораздельна, как если бы некая женщина, торопясь или в гневе, или печалясь, очень неотчетливо произносила слова; тембр его скорее низкий, чем высокий. Зверь сей весьма дик и хитер, приручить его нелегко. Некогда в древности он был привезен в беотийский город Фивы и там, набросившись на толпу привлеченных его видом людей, многим разодрал лица. Тогда Эдип, весьма опечаленный увечьями сограждан, умертвил зверя: этим-то деянием, по моему мнению, он и снискал себе великую славу. Кроме того, легенда, дабы возвеличить мужество Эдипа, изображает зверя крылатым, очевидно, из-за стремительности его нападения; также придает ему женскую грудь и львиное тело: первое — благодаря бросающейся в глаза наготе и сходству с женскими формами; второе — из-за дикой ярости и еще потому, что он большей частью опирается на все четыре лапы. Легенда наделила сфинкса даром красноречия по причине сходства его голоса с человеческим, а говорит он загадками, так как речь его непонятна и неотчетлива. Чему тут удивляться? Грекам свойственно было мифологизировать и многое другое.

Еще в земле той можно встретить диких ослов огромного роста, шкура которых изумляет сложным узором: белый и черный цвета на ней попеременно сменяют друг друга, в виде полос они спускаются по бокам от хребта к животу, где, расходясь и сплетаясь, образуют подобие кругов и создают восхитительный и странный рисунок. Там обитает и достославная птица феникс. Довелось мне увидеть и доставленного из тех краев попугая — среди птиц самую болтливую и непревзойденную в подражании человеческому голосу; кроме того, пестрых, покрытых крапинками птиц, которых обыкновенно называют гарамантами[1113], заимствуя это название у того народа, от которого привозимо к нам наибольшее их число. Впрочем, там водится и множество других, бесспорно, превосходных животных, о которых наше повествование умалчивает.

В стране этой имеются также месторождения чистейшего золота; золото как бы в виде жил само собой поднимается из земли, и они, располагаясь одна над другою, явно указывают места золотых залежей. Даже растущие там плоды необычайно велики и удивительно красивы, а самые известные из них — орехи. Наконец, по всей земле омеритов вплоть до Красного моря урожай собирают дважды в год; потому и зовется эта земля Счастливой Аравией. Вообще, страна, простирающаяся к восходу солнца во всем — и в большом, и в малом, — превосходит иные. Но и ей далеко до рая, ибо земля его из всех земель Востока превосходнейшая и чистейшая: небо над ним — несравненной красоты и ясности, питающие его реки кристально прозрачны, и несомненно, все, рожденное где бы то ни было под солнцем, невозможно даже сравнить с дарами райской земли. Воды внешнего Океана омывают ее с востока.

12. Филосторгий пишет, что Афанасий, прибыв к императору Западных областей[1114] и щедрыми дарами расположив к себе придворных вельмож[1115], в особенности же некоего Евстафия, начальника частных дел (δς κόμης έν των λεγομένων ττριουάτων)[1116], лицо, особо приближенное к императору, добился, чтобы Констант направил к Констанцию письмо следующего содержания[1117]: «Афанасий пришел к нам и доказал, что по праву занимал Александрийский престол. Посему надлежит тебе вернуть ему епископство, или я сделаю это сам силою оружия»[1118]. Получив это письмо, Констанций созвал епископов, дабы обсудить с ними сложившиеся обстоятельства, и они дали ему такой совет: уж лучше Александрии вновь быть под ярмом у Афанасия, чем императору вести войну с собственным братом. Поэтому Констанций позволил Афанасию вернуть себе епископство[1119], Георгия[1120] же вызвал к себе письмом. Георгий тогда удалился в Каппадокию, откуда был он родом, и возглавил там некую совершенную незначительную епархию[1121]. Афанасий же, уверенный теперь в своих силах, переезжал из города в город и одних епископов, из тех, к коим наведывался, склонил принять единосущие[1122], другие же (пишет Филосторгий) оставили его слова без внимания. Но епископ Палестины Аэций[1123], виновный в прелюбодеянии, понадеялся, примкнув к Афанасию, скрыть свой позор, и принял его исповедание; сего грешника, однако, не замедлила постигнуть кара: срамные части его тела стали гнить, покрылись червями и от этого он, в конце концов, лишился жизни. Склонился, по словам Филосторгия, к исповеданию Афанасия также и епископ Иерусалимский Максим, хотя во время гонения при Максимиане слава его как исповедника стала столь велика, что гонители в наказание вырвали у него глаз[1124]. Афанасий же мало-помалу убедил еще многих других[1125] присоединиться к своему исповеданию.

13. Говорит также, что Флавиан Антиохийский[1126], собрав множество монахов[1127], первым из всех возгласил: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу», поскольку из числа его предшественников одни говорили: «Слава Отцу через Сына во Святом Духе»[1128], и возглас сей был распространен весьма широко, иные же имели обыкновение произносить: «Слава Отца в Сыне и Святом Духе»[1129].

14. Кроме того, Филосторгий говорит, что ариане, хотя их вероучение и отрицало единосущие с его исповедниками, и собрания, и песнопения, и молебны, и все прочее они совершали совместно, исключая лишь таинство жертвы (μυστικής φυσίας). Затем, однако, пришел Аэций и положил начало раздору между ними. Он убедил собрание, в котором каждый из них свободно высказывал свое мнение, что должно разорвать все узы дружбы и общих обычаев, связывающие их с исповедниками единосущия. Так вот и возникли враждебные друг другу партии.

15. Еще говорит, что родом Аэций был из Келесирии[1130]; отец его нес службу в войске, терпящем постоянные поражения, и так продолжалось до самой его смерти, после чего все его имущество было конфисковано провинциальным префектом. Поэтому совсем еще юный Аэций вдвоем с матерью оказался в крайней нужде, и тогда, чтобы добывать пропитание и себе и ей, он стал золотых дел мастером. Ремеслом сим занимался он довольно долго, затем, однако, в силу природных склонностей душу свою обратил к философским наукам. Сперва стал он слушателем Павлина[1131], который из Тирской епархии переведен был в Антиохийскую, но после смерти матери, которая все время убеждала его не оставлять ремесло ювелира, он все свои силы отдал изучению логики и вскоре стал одерживать столь частые победы в диспутах, что пробудил у своих соперников великую зависть. И пока еще жив был Павлин, они поневоле таили свою зависть; когда же, пробыв епископом всего шесть месяцев, он скончался и место его занял Евлалий[1132], зависть и открытое недоброжелательство к Аэцию обрели полную силу и побудили Евлалия изгнать его из Антиохии. Тогда, удалившись в киликийский город Аназарб[1133], Аэций ради хлеба насущного вспомнил опять прежнее свое искусство, не переставая, однако, при случае с теми, кто пожелает, вести диспуты.

Вскоре некий грамматик, восхищенный талантом Аэция, решил передать тому свои знания, и за это Аэций, перебравшись к нему в дом, стал исполнять обязанности домашней прислуги. Хозяин весьма охотно обучал его грамматике, но дело кончилось тем, что Аэций публично уличил своего учителя в неверном истолковании слов Божественного Писания и весьма посрамил его как невежду, за что тотчас поплатился и был изгнан из почтенного дома. Вынужденный покинуть прежнее место, Аэций переселился к Афанасию, ученику мученика Лукиана, тогдашнему епископу Аназарба[1134]. У него Аэций прочитал Евангелистов и внимательно изучил все сказанное каждым из них, а затем отправился в Тарс к Антонию, также бывшему одним из учеников Лукиана. Антоний объяснил ему смысл посланий апостола Павла, и Аэций прожил у него довольно долго, все то время, пока Антоний занимал степень пресвитера. Когда же Антоний был возведен в сан епископа и у него не стало времени наставлять Аэция, тот возвратился в Антиохию, дабы слушать Леонтия, который тогда был пресвитером Антиохийским, а прежде — также одним из учеников Лукиана. Он истолковал Аэцию Книги Пророков, в особенности Иезекииля[1135]. Но вновь зависть, как мнится Филосторгию, но по свидетельству же людей менее пристрастных — невоздержанный язык и непочтительность к догматам вынудили его покинуть учителя. Тогда он направился в Киликию, где один из еретиков-варварианцев (βορβοριανών)[1136], защищая свою веру, в споре одержал над ним полную победу и опроверг все его доводы. От этого Аэций впал в глубокое уныние, и даже сама жизнь ему опостылела, ибо он воочию убедился, что ложь может быть сильнее истины.

И вот, когда он так скорбел душою, по измышлению Филосторгия, якобы было ему видение, кое возвысило и укрепило дух его, так как знаки видения ясно свидетельствовали, что отныне он обрел непобедимую силу мудрости. И с того времени, как Аэций сподобился этого дара от Бога, никто никогда уже не мог одолеть его в споре. Так, например, немного спустя, некий ревнитель Манихейского безумия Афтоний, превозносимый многими за мудрость и дар красноречия, столкнулся с ним в Александрии. Привлеченный людскою молвой, Аэций пришел туда из Антиохии. Там приступили они к состязанию, но недолго Афтоний смог в речах противостоять Аэцию и вскоре почувствовал себя перед ним совершенно беспомощным, так что покрыл себя великим позором, а славу его все сочли незаслуженной. Афтоний крайне тяжело перенес неожиданное свое поражение и от этого сражен был тяжелейшей болезнью, которая вскоре привела к смерти, не переживя, таким образом, постигший его удар дольше семи дней. Аэций же всех своих соперников неизменно превосходил красноречием и одерживал блистательные победы. Одновременно часть своих сил стал он отдавать искусству врачевания, дабы иметь возможность исцелять не только душевные, но и телесные недуги. А наставником его в этой науке был Сополис, муж, в сем искусстве не имеющий себе равных. В совершенстве овладев необходимыми врачу знаниями и навыками, Аэций стал оказывать помощь нуждающимся бесплатно. Если же самому ему случалось иметь нужду в чем-либо жизненно необходимом, он ночью отправлялся к кому-нибудь из собратьев по ремеслу, дабы днем ничто не отвлекало его от забот более насущных, и, быстро исполнив работу, требующую руки только самого опытного ювелира, получал за это плату и таким образом добывал себе средства к жизни. А происходило все это в царствование императора Констанция, когда Феофил вернулся из Индии и поселился в Антиохии.

16. Рассказывает еще, что Аэций, вступив с Василием Анкирским[1137] и Евстафием Севастийским[1138] в спор о единосущии, будто бы выставил их (согласно совершенно неправдоподобному измышлению Филосторгия) как людей, полностью лишенных дара слова, и с этого времени Аэция преследовала их неистребимая ненависть.

17. О Леонтии, который упоминался ранее как пресвитер и наставник Аэция, Филосторгий сообщает, что, став епископом города Антиохии, он возвел ученика своего в сан диакона и удостоил его официального права преподавать в церкви церковные догматы. Аэций же служение в качестве диакона отверг, а обязанности наставника охотно принял[1139] и, уделив преподаванию божественного учения необходимое, по его мнению, время, вновь отправился в Александрию, где тогда Афанасий не жалея сил проповедовал единосущие и потому возникла необходимость в противнике, способном противостоять ему.

18. Говорит Филосторгий, что Флавиан и Паулин, разделявшие до того времени между собой Антиохийский престол, были низложены вышеупомянутым Леонтием, так как их взгляды были ему враждебны. Они последовали за отправленным ранее в ссылку Евстафием[1140], который из-за своих забот о должном священнодействии Антиохийской церкви, а еще более из-за безупречного благочестия, не пожелал приспосабливаться к изменившимся обстоятельствам.

19. Сообщает он также, что когда Секунд и Серра[1141] прочили Аэция в епископы, тот отказался, обвинив их в нарушении чистоты и святости совершаемых богослужений, ибо к ним допускались омоусиане.

20. А Евномий[1142], когда до него дошла молва о мудрости Аэция, пришел из Каппадокии в Антиохию и обратился к Секунду. Он-то и представил Евномия проживающему тогда в Александрии Аэцию[1143]. С этого времени они поселились вместе: Аэций стал его учителем, а Евномий учеником, постигающим Божественную премудрость.

21. Не стыдясь, утверждает нечестивец сей Филосторгий, будто бы сам он является автором похвального слова Евномию.

22. Говорит также, что Констант из-за преданности Афанасию был погублен тираном Магненцием[1144]. Смерть его наступила во время пребывания Констанция в Месопотамском городе Эдессе, к чему вынуждали его обстоятельства Персидской войны[1145]; тем временем их старшая сестра Константина[1146], вдова Аннибаллиана, страшась, как бы тиран Магненций не узурпировал власть над всей империей, провозгласила цезарем одного из военачальников, некоего Ветраниона[1147]. Представляется, что так поступила она по праву, ибо общий их отец при жизни увенчал ее диадемою и назвал Августою[1148]. Констанций же, узнав об этом, тотчас послал Ветраниону диадему, тем самым утверждая за ним звание императора, но затем, выступив с войском на запад против Магненция, он, по-прежнему выражая желание сохранить дружбу с Ветранионом, внезапно заподозрил того в измене и, схватив, совлек с него императорское одеяние. Однако он не причинил ему никакого иного ущерба, но даже пригласил на собственную трапезу и, отослав затем в Вифинский город Прузу, назначил богатое и роскошное содержание, заботясь, чтобы он не испытывал нужды ни в чем, необходимом для счастливой жизни частного человека[1149].

23. Говорит Филосторгий, что царь персов Сапор пошел войною на римлян и осадил город Нисибу, но не преуспел и, вопреки всеобщему ожиданию, отступил с позором, ибо епископ города Иаков указал гражданам путь к спасению, а твердое упование на Бога и вера в его защиту позволили городу выстоять[1150].

24. В Альпах, по сведениям Филосторгия, именуемых Сукийскими или Юлийскими, имеются узкие проходы, которые, протянувшись с двух сторон между высочайшими горами, сходятся к одному месту, почти соприкасаясь друг с другом. Проходы эти весьма напоминают Фермопильское ущелье[1151]. Но Юлийские Альпы[1152] служат границей между Галлией и Италией, Сукийские же расположены между Дакией и Фракией: попытка Ветраниона занять эти проходы и побудила Констанция заподозрить его в мятеже.

25. Когда Констанций готовился выступить против тирана Магненция, ему внезапно донесли, что большое войско персов двинулось в направлении Восточных провинций[1153]. Поэтому Констанций был вынужден объявить Галла[1154] цезарем и послать на Восток сражаться с персами. Галл доводился ему племянником, поскольку отец Галла Констанций был братом Константина Великого, от которого были рождены Констанций и его братья.

26. Как раз в то время, когда Констанций одержал победу над тираном, ему было явлено знамение креста, далеко простершееся по небу и неизъяснимо ярким сиянием своих лучей затмившее дневной свет. В Иерусалиме его можно было видеть около третьего часа того дня, на который выпадает праздник, по обычаю именуемый Пятидесятницей. Сие ниспосланное Богом знамение было открыто взору на всем пространстве от места Лобного до Масличной горы, которую со всех сторон окружала великолепная, подобная венцу радуга. И радуга эта возвещала милость Христа Распятого и Вознесшегося, а венец — грядущую победу императору. Сие лучезарное, повергающее в трепет видение не осталось сокрытым от взоров его воинов, но и другому войску было явлено воочию. И самого Магненция, и приспешников его, словно отданных ему в услужение демонов, оно повергло в непреодолимый ужас, а Констанцию и его войску придало неколебимую стойкость. Потерпев поражение в первой же битве[1155], Магненций мало-помалу вновь собрал свои силы[1156], но во втором сражении был наголову разбит[1157] и, лишившись почти всего своего войска, бежал в город Лугдун. Здесь, движимый жалостью, он сперва умертвил своего брата[1158], спасая его от плена и жестокости врагов, затем — самых близких друзей своих[1159], и, наконец, сам, бросившись грудью на острие меча, пронзенный им насквозь, испустил дух. Правление его продлилось без малого четыре года.

27. Говорит Филосторгий, что Василий и Евстафий, враждебно настроенные к Аэцию, до тех пор не переставали нелепой клеветой на него тревожить слух Галла, пока он, наконец, не поверил этим епископам и, распалясь гневом, не повелел разыскать Аэция и переломать ему обе ноги. Но когда Леонтий, епископ Антиохийский, опроверг перед цезарем наветы злоумышленников, обвинительный приговор Аэцию был отменен, а вскоре сам он посетил Галла, и между ними завязалась дружба. Цезарь часто посылал Аэция к Юлиану, особенно в то время, когда брат пытался склонить Галла к эллинству, с тем чтобы он увещеваниями обратил Юлиана к благочестию. К тому же Галл пригласил Аэция быть его наставником в святом вероучении.

28. В то время как Галл вел весьма успешную войну с персами[1160], клеветники возбуждали в Констанции зависть к нему[1161]. И вот, когда Персидская война благодаря доблести и мужеству Галла завершилась победой[1162], император послал префекта преторианцев Домициана[1163] с тайным распоряжением воспрепятствовать отъезду Галла из Антиохии[1164]. Этим думал он умалить славу Галла как отважного полководца и заботящегося о государстве правителя. Но Домициан, поступая и мысля не только не благоразумнее, но даже дерзостнее, чем того требовали полученные им указания, прибыв в Антиохию, где остановился Галл, не соизволил даже показаться ему на глаза. По этой причине, а также вынуждаемый другими обстоятельствами[1165], Галл принял решение в наказание за дерзость и высокомерие казнить префекта[1166] и в союзники для суда над ним избрал себе Монция[1167]. И вот с безмерной дерзостью так он сказал Галлу: «Ты не можешь претендовать и на должность градоначальника. Как же решишься ты посягнуть на жизнь префекта преторианцев?» При сих словах жена Галла Константина, до глубины души возмущенная тем, что Галла, цезаря и мужа августы (ибо и она приняла от отца этот титул), осыпают подобными оскорблениями, своими руками схватила Монция и передала стражникам. Те тотчас отправились с ним в преторию Домициана, стащили последнего с престола и, веревками привязав их друг к другу за ноги, с необычайной жестокостью лишили жизни. Совершенно это было поспешно и с согласия самого Галла[1168].

Из четвертой книги

1. Услыхав об участи Монция и Домициана, Констанций воспылал гневом и вызвал Галла к себе[1169]. Галл, очевидно, догадывался, что вызов сей не сулит ему ничего доброго, но, опасаясь, как бы его отказ не стал причиной гражданской войны, не посмел ослушаться. Константина отправилась раньше него, стремясь сама увидеться с братом и просить его за мужа. Но лишь только достигла она Вифинии, как одновременно и путь ее, и жизнь были прерваны внезапной смертью[1170]. Событие это повергло Галла в еще больший трепет, но первоначального своего намерения он не изменил[1171]. В пути его сопровождал в числе прочих и Феофил Индиец. По прибытии Галла в Норику[1172], из Медиолана, города, где в то время пребывал Констанций, к нему был послан военачальник Барбатион[1173].

Ему-то и было велено лишить Галла багряницы и отправить в изгнание на некий остров близ Далмации[1174]. Но присутствующий при сем Феофил не позволил, чтобы этот приказ был приведен в исполнение. Ибо в ту пору, когда Галл стал цезарем и когда Констанций с Галлом поклялись во взаимной дружбе и торжественно уверили, что в будущем не станут злоумышлять друг против друга, сам он был между ними посредником и утвердил обоюдное их согласие. Однако, получив известие о противодействии Феофила, Констанций повелел и его отправить в изгнание, а Галла в платье простолюдина под стражей доставить на остров.

Тем временем евнух Евсевий[1175], выслуживший себе звание препозита[1176], и его сообщники не переставали восстанавливать Констанция против Галла, страшась, как бы Констанций, или вспомнив о клятве, или побуждаемый кровным родством, не возвратил бы цезаря из изгнания, а избегнувший опасности Галл не погубил бы тем злее самих злодеев. И вот в результате их козней к Галлу подсылают убийц[1177]. Однако убийство еще не свершилось, когда Констанций, почувствовав раскаяние, послал других предотвратить его. Но приспешники Евсевия склонили их не появляться на острове и не разглашать императорского приказа об отмене смертного приговора Галлу до тех пор, пока его жизнь не прервется от меча. И свершилось все так, как было ими задумано. Вот почему впоследствии взошедший на престол Юлиан покарал смертью Евсевия и его сообщников за незаконное убийство брата.

2. Чувствуя, что бремя власти его непомерно и что ему одному далее не снести его, Констанций, призвав к себе из Ионии брата Галла, Юлиана, поставил его цезарем[1178] и дал ему в жены свою сестру Елену, а затем сразу же послал усмирять Галлию, ибо в ее пределах в то время было весьма неспокойно[1179].

3. Сам он пребывал в то время в Сирмии, и там, уступая настоятельным просьбам римлян, отозвал из ссылки и возвратил согражданам[1180] епископа Рима Либерия[1181]. При этом, говорит Филосторгий, Либерий заодно с епископом Осией подписал приговор и против единосущия и против Афанасия, а кроме того, на созванном тогда соборе привлек к себе и других, упоминаемых ранее. После подписания Осия вернулся в свою епархию[1182] Кордову, что в Испании, и возглавил тамошнюю церковь, Либерий же предстоятельствовал над церковью Римской. А Феликс, в отсутствие Либерия рукоположенный в Римские епископы, теперь возвратился на родину, сохранив звание епископа, но не приняв под свое начало никакой церкви[1183].

4. Филосторгий сообщает, что по смерти Леонтия, епископа города Антиохии, Евдоксий с помощью единомышленников переводится из Германикии[1184] в Антиохию и занимает там престол. Евдоксий этот был приверженцем арианского вероисповедания, за исключением того, что под влиянием сочинений Астерия склонялся к подобосущию (οΰσίαν δμοιον)[1185]. Но соеретики отвратили его от сего учения и обратили к иносущию (τό ›έτεροουσιον)[1186]. Далее, говорит Филосторгий, что Евдоксий нравом был кроток и благомыслен, а кроме того, весьма одарен, но крайне бездеятелен и робок. Отец его, по имени Кесарий, был родом из Арависса, города Малой Армении, и хотя отличался слабостью к женщинам, однако смерть принял мученическую, очистившую его от всякой скверны и даровавшую ему венец подвижника.

5. Евдоксий, по словам Филосторгия, возвел Евномия в степень диакона[1187]. И Евномий до тех пор отказывался принять служение, пока старательнейшим образом не изучил все догматы веры.

6. Говорит также, что Василий Анкирский был весьма недоволен, когда управление Антиохийской церковью перешло к Евдоксию, так как сам он втайне горел желанием занять этот престол[1188].

7. Говорит он еще, что Констанций, когда жена его, очень им любимая[1189], стала страдать раздражением матки, вынужден был вернуть из изгнания Феофила, ибо шла слава о данной ему Богом силе исцелять недуги. По прибытии Феофила Констанций просил прощения за то, что так несправедливо обошелся с ним, и умолял исцелить жену. И мольба его, свидетельствует Филосторгий, не пропала втуне, ибо стоило лишь Феофилу возложить свои чудотворные руки, как женщина стала здорова[1190].

8. Филосторгий пишет, что Василий, взяв себе в сообщники Евстафия Севастийского и других церковных предстоятелей[1191], возвел клевету перед императором вначале на Аэция, а после и на Евдоксия, выдумав в числе прочего, будто бы они знали о заговоре Галла и даже были в числе заговорщиков. Те же клеветнические обвинения предъявил он и Феофилу. Император, поверив Василию, а в особенности женщинам[1192] (ибо их Василий заранее привлек на свою сторону), в наказание сослал Феофила в Гераклею Понтийскую, Евдоксию повелел удалиться из Антиохии и оставаться дома. Наконец, Аэция и остальных, бывших с ними, отдал в руки клеветников. А сообщники Василия в присутствии императора рассуждали о вере: и было доказано, что Сын во всем подобен Отцу, но о сущем ничего не было сказано, как не упоминалось и имя. Это вот мнение потрудились они утвердить постановлением собора и подписями[1193].

Вскоре после этого Евномий, когда молва о делах Василия достигла Антиохии, принял звание диакона; и тогда его посылают к Констанцию, дабы отменить принятые определения, но в пути его захватывают приспешники Василия и отправляют насильно во фригийский город Мидей. Аэций также, будучи отдан во власть сообщников Василия, жил изгнанником во фригийском селении Пепузе. А Евдоксий удалился в Армению, откуда был родом. Кроме того, по приговору василиан в ссылку отправились многие другие, всех их было не менее семидесяти.

9. Свершив сие, сообщники Василия ходили повсюду и проповедовали единосущие (τό όμοούσιο)[1194]. Многие, поверив им, приняли это учение, в том числе и Македоний, епископ Константинопольский[1195], хотя прежде он склонялся к мнению Евномия[1196]. Также и многих других епископов сделали они своими сторонниками: иных убедили речами, а если одних слов было мало, прибегали к силе.

10. Говорит Филосторгий, что Патрофил Скифопольский[1197] и Нарцис Иринопольский[1198] вместе с несколькими другими епископами, придя в мезийский город Согдион[1199], поведали Констанцию о преступлениях, совершенных Василием. Ошеломленный и уязвленный их речами Констанций вернул всех приговоренных к ссылке, а также приказал созвать два собора: один в Аримине — для епископов из Западных областей, другой — в Никомедии, где следовало собраться епископам Востока, Ливии и Фракии, с тем чтобы на этих соборах мнение каждой из сторон было подвергнуто тщательному исследованию. Но Никомедийский собор, клевещет сей нечестивец, так как большинство на нем готово было принять единосущие[1200], прерван был землетрясением, которое погубило пятнадцать епископов, прибывших ранее других, вместе с самим епископом Никомедии Кекропием, и поколебало церковь, где находились собравшиеся. Ариминский же собор в составе трехсот епископов совершенно оставил без внимания имя сущего (τό της ουσίας όνομα)[1201], а Сына, согласно Писанию, исповедовал подобным Отцу, и каждый из собравшихся утвердил сие исповедание личной подписью.

11. Никомедия, как утверждает Филосторгий, была разрушена землетрясением, пожаром и приливом морских волн, при этом погибло множество людей, и тогда собор был созван в Селевкии, так как сторонники Василия отвергли Никею, а приверженцы Евдоксия и Аэция отказались собраться в Тарсе. А василиане, чьи происки привели к разделению собора[1202], стали собираться отдельно и утвердили единосущие[1203], мыслящих по-иному они низложили[1204] и осудили иносущие. Действуя сами по себе, они рукоположили Аниана в епископы Антиохийские[1205]. А сторонники Евдоксия и Аэция, со своей стороны, письменно утвердили иносущие и это определение разослали повсюду.

12. Император, когда ему стало известно об этих делах, приказал всем собраться в Константинополе, куда и прибыли и из западных пределов, и с востока, а также Ливии почти все[1206]. Партию исповедников единосущия возглавили Василий и Евстафий. В числе их сторонников[1207] среди прочих был и другой Василий[1208], пребывавший тогда в сане диакона; даром красноречия он превосходил многих, но душевная робость не позволяла ему принимать участие в публичных диспутах. Из сторонников иносущия[1209] наисильнейшими ораторами были Аэций и Евномий, оба из диаконского чина. Второстепенную роль в этой партии играли епископы Марий и Евдоксий, возглавлявший тогда Антиохийскую епархию, а впоследствии воссевший на Константинопольский престол; далее Акакий, епископ Кесарии Палестинской[1210], изображавший согласие с ними, дабы в свою очередь уязвить Василия, ибо Василий с честью принял Кирилла Иерусалимского[1211], низложенного Акакием[1212]. Сей же Акакий смел был в словесных состязаниях, быстрее всех схватывал суть дела, а мнение свое изъяснял с неизменным красноречием. Вот почему всеми записями этого собора, а было их немало, заведовал он один.

Итак, когда обе стороны были готовы приступить к спору о догматах, исповедники единосущия (τό όμοούσιον) доверили говорить Василию[1213], а защитники иносущия (τό έτεροούσιον) избрали своим предстоятелем Аэция, дав ему в помощники Евномия. Но василиане, увидев, что им противостоять будет Аэций, и страшась могущества его речей, заявили, что негоже-де диакону спорить с епископами о догматах веры. Впрочем, когда представители другой стороны возразили, что состязание сие учреждено не для спора о званиях, но об истине, сторонники Василия, хоть и с неохотой, все же приступили к диспуту и, как утверждает Филосторгий, были совершенно побеждены речами Аэция, и не только вынуждены были согласиться, что существо Рожденного отлично от существа Родившего и ни в чем не имеет с ним сходства, но даже, по настоянию Аэция, удостоверить сие исповедание собственноручными подписями.

Узнав, как обстоят дела, император, в душе которого все еще жива была память о клевете, возведенной Василием на Аэция, воспользовался случаем, дабы излить свой гнев. Итак, приказав обоим явиться и предстать перед ним, он обратился к Василию с вопросом, в чем же тот обвиняет Аэция. Василий отвечал: в том, что Сына полагает не подобным Отцу. Аэций же на то возразил, что равным образом он далек от мысли называть Сына неподобным Отцу, равно как и утверждать, что подобие Отца Сыну подразумевает некое различие. Тогда Констанций, ухватившись за слово «неразличный» (τό άπαράλλακτον) и не потрудившись даже узнать, какой смысл вкладывает в него Аэций, приказал выгнать того из дворца[1214]. Затем Акакий так повел дело, что Аэций был лишен звания епископа, причем его низложение подписали не только православные, но и те, кто по преимуществу разделял его мнение[1215]: из последних одни вовсе переменили образ мыслей, другие, поступившие против воли, неблаговидность своего поступка прикрыли именем благоразумия. Констанций между тем представил собору определение западных[1216] и повелел каждому из присутствующих епископов подписать его. Сие определение заключало исповедание, что Сын, согласно Писаниям, не подобен Отцу, и его, стараниями все того же Акакия, у которого в душе было одно, а на языке — другое, подписали все присутствующие — даже те, кто прежде защищал иносущие (τό ›έτεροούσιον).

Из книги пятой

1. По словам Филосторгия, этот Акакий, впоследствии склонив императора[1217] на свою сторону, обвинил Василия[1218] и Евстафия[1219], а также и многих других в различных преступлениях и низложил их с престолов[1220]. Лишил он сана и Македония, епископа Константинопольского[1221]. После низложения Македония на его место, по распоряжению Констанция, из Антиохийской епархии был переведен Евдоксий. Низложенные же отправлены были в изгнание: Василий — в Иллирию, остальные — в различные иные места. Перед тем как отправиться в ссылку, они отреклись от собственных подписей, коими утвердили принятый на соборе в Аримине символ веры, и такими образом одни из них вновь стали проповедовать единосущие (τό όμοούπον), другие же — подобосущие (τό όμοιούσιον). Также и Аэций низложен был за то, что якобы распространял учение о неразличии (τό άπαράλλακτον) хотя сам и в речах, и письменно открыто отвергал его, и удален в Мопсуэсту Киликийскую. При этом осуждение не только ему, но и его вероучению подписали почти все его приверженцы и единомышленники[1222]; одни — потому, что отвергли суждения, которых придерживались ранее, другие же, уступив велению времени, сочли за благо волю царя предпочесть своей истине. Акакий же, после того как он низложил и обрек на изгнание Василия — из личной к нему ненависти, а Аэция — из-за разногласий в вопросах веры, возвратился в Кесарию и во все церкви, осиротевшие без пастырей, назначил епископов, исповедующих единосущие. В Никомедии на место Кекропия поставил он Онисима, в Анкире же Василия заменил Афанасием[1223]; престол Тарсы вместо Сильвана занял другой Акакий; из Антиохийского же клира все те, кто вместе с Василием некогда противодействовали Аэцию и Евдоксию, ныне были осуждены на изгнание[1224]. Также и Мелетий, отозванный из армянского города Севастия[1225] все тем же Акакием, был возведен на Антиохийский престол вместо Евдоксия, ибо Евдоксий к тому времени уже воссел на престоле Константинопольском. Сей Мелетий первоначально исповедовал иносущие (τό ›έτεροούσιον), присоединяясь к тогдашнему мнению императора, и подписал определение западных[1226], но, взойдя на Антиохийский престол, превратился в ревностного поборника единосущия (τό όμοούσιον). В Лаодикее Акакий поставил епископом Пелагия[1227]. Короче говоря, используя малейшую возможность, прилагал он все силы к тому, чтобы на место изгнанников были рукоположены истовые исповедники единосущия (τό όμοούσιον).

2. По словам Филосторгия, император, прослышав от Акакия, что Авксентий, епископ Мопсуэстский особо благоволит и почитает Аэция, распорядился перевести последнего в Амбладу[1228], с тем чтобы там он в мучениях окончил жизнь из-за варварства и бесчеловечности тамошних обитателей. Но когда невыносимый зной и моровая язва обрушились на ту страну, Аэций, как утверждает сей безбожный сочинитель лжи, умилостив Бога, отвратил эти бедствия, за что снискал великую любовь и преданность жителей.

3. Вслед за низложением Евстафия, Евсевия[1229] и Элевсия[1230] Марий и Евдоксий, с согласия Констанция, рукоположили в епископы Кизика Евномия[1231]. Однако тот отказывался принять рукоположение, пока не заручился их обещанием: вернуть из изгнания Аэция и отменить приговор о его низложении. На исполнение обещанного отведено им было три месяца[1232].

4. Говорит еще, что Констанций, ранее неизменно одолевавший своих врагов, после того как обагрил десницу свою кровью близких и, поверив клевете Василия, осудил Феофила, Аэция и Серру на изгнание, в предпринятой им войне с персами потерпел поражение[1233].

5. Говорит нечестивый Филосторгий, что Мелетий, епископ Антиохийский, был сослан пребывающим в то время в Антиохии Констанцием на родину в город Мелитену[1234] по обвинению в клятвопреступлении и в том, что, горячо проповедуя единосущие, он выставлял себя поборником иносущия[1235]. После этого Констанций призвал из города Александрии соеретика Ария Евзоя[1236] и приказал епископам, возложив на него руки, возвести в епископы Антиохийские.

Из книги шестой

1. Некоторые из клира Кизики, говорит Филосторгий, перед Евдоксием хулили Евномия в том, что он якобы проповедует неподобие (άνομοιότητος) Отца Сыну, а отрицание им подобосущия (τό μη κατ' οΰσίαν δμοιον) стало для них основанием приписать ему учение о неподобии (άνόμοιον) Сына Отцу. Обвиняли его также в том, что старинные обычаи он изменяет, а тех, кто отказывается принять его нечестие, — изгоняет[1237]. По этой причине Константинопольскую церковь охватило волнение, намеренно возбуждаемое пресвитером этой церкви Исихием, и именно поэтому Евдоксий призвал к себе Евномия. Последний, тотчас по прибытии, стал упрекать Евдоксия в медлительности и нерадении об исполнении обещанного. Евдоксий же ответил, что ни в коем случае не пренебрегает данным обещанием, но что прежде следует прекратить волнение, коего сам он послужил причиною.

И вот Евномий, вынужденный оправдываться перед Константинопольским клиром, тех, кто прежде пребывал в смятении, столь расположил к себе, что свое мнение о нем они переменили на полностью противоположное и даже более того — горячо засвидетельствовали его благочестие. Открылось из его речей, что он не только никогда не объявлял Сына неподобным Отцу, но, напротив, следуя Писаниям, открыто проповедовал подобие (δμοιον). Не допускал он единственно подобия по существу (τό δμοιον κατά την ούσίαν), говоря, что равным образом нечестиво и признавать Сына подобнейшим (όμοιότατον) в тех отношениях, коим подобает быть между единородным Богом и бесстрастно породившим (τον άπαθώς γεγεννηκότα) Отцом[1238]. Таким вот образом он не только привлек на свою сторону клир, но и весь собравшийся в церкви народ, слушая его рассуждения о том же предмете, был немало поражен великой его мудростью и благочестием. Поэтому и Евдоксий, обрадованный им сверх меры, воскликнул: «Вот мое защищение против осуждающих меня» (1Кор. 9:3); и народ рукоплескал Евдоксию, который так удачно и вовремя привел слова Священного Писания.

2. Говорит нечестивый Филосторгий, что богоненавистный Евномий по приказу Евдоксия в праздничный день Богоявления произнес перед народом речь, в которой со всей очевидностью обнаружилась безбожность их вероучения. Ведь, проклятые, они осмелились утверждать, будто Иосиф после непорочного зачатия имел плотское общение с Девою, и не сочли за дерзость объявить Сына рабом и слугою Отца, а Духа — рабом и слугою Сына. Уже сама их манера изъясняться вовсе чужда была торжественного благолепия, а темнота и сумбур в словесах, дерзко употребляемые непристойности смущали и производили тягостно нелепое впечатление, обнажая перед всеми мрак, смятение и богооставленность их душ.

3. Однако Евдоксий после стольких похвал Евномию не только не подумал об исполнении обещанного, но даже постарался склонить того к подписанию низложения Аэция и ариминского вероопределения, прикрывая сие незаконное и недобровольное дело личиной благоразумия[1239]. Весьма удрученный этим Евномий отверг и то и другое, но, передав ему Кизикскую епархию вначале на словах, а потом и письменно, возвратился к себе на родину в Каппадокию[1240].

4. Акакий, настроенный враждебно к Евномию за рукоположение его в епископы Кизики, вместе с ним обвинил и Евдоксия в том, что он, не заручившись всеобщим согласием, поставил епископом ученика Аэциева: ведь тот пылкой ревностью к ереси изо всех сил старался превзойти своего учителя. И так преуспел он в клевете, что Констанций, вняв ему, призвал в Антиохию Евномия. Лишь только он прибыл, Констанций велел ему предстать для испытания перед судом собора. Однако когда собору потребовался обвинитель — не вызвался никто; Акакий же, охваченный страхом — ибо он был совершенно уверен, что одною клеветою перед императором вконец уничтожит врага, — теперь хранил глубочайшее молчание. Констанций, узнав об этом, заподозрил, что Акакий скорее из чувства вражды, нежели в защиту справедливости возвел обвинение против Евномия. Поэтому он приказал Акакию немедленно возвратиться в свою епархию, а рассмотрение настоящего дела отложить до более значительного собора.

5. Среди таких забот до Констанция дошла молва о мятеже Юлиана[1241]. По этой причине он тотчас отправился в Константинополь, одновременно распорядившись составить собор в городе Никее, дабы исследовать иносущие (τό ετεροούσιον). Но, достигнув Мопских ключей[1242], он занемог и там, окрещенный Евзоем, вместе с жизнью навсегда оставил попечение и о царстве, и о неправедных соборах.

6. Когда Констанция несли для погребения, прибывший к тому времени в Константинополь Юлиан шел перед гробом без диадемы, в знак уважения к умершему[1243], которого лишь недавно намеревался сам лишить жизни.

7. Юлиан, узурпировав царскую власть, вернул из изгнания Аэция, помня, что тот подверг себя опасности ради Галла: и не ему одному, но всем тем, кто был изгнан за церковные догматы, он возвратил их епархии.

Из седьмой книги

1. Юлиан, захватив силою царскую власть, своими указами предоставил язычникам полную свободу с тем, чтобы не было забыто ни одно их учение, христиан же постигли тягчайшие и неизъяснимые бедствия[1244], ибо язычники повсюду терзали их всеми возможными мучениями, неизвестными доселе пытками и изуверскими казнями.

2. Говорит Филосторгий, что в то самое время, когда Георгий, епископ Александрийский, председательствовал в соборе и принуждал единомышленников Аэция подписать ему осуждение, внезапно ворвались язычники и, схватив Георгия, долго ругались над его телом, а под конце предали огню[1245]. Нечестивый же сей писатель утверждает, будто бы руководителем сего злодеяния был Афанасий, ибо после гибели Георгия он возвратил себе прежний престол и с радостью принят был александрийцами[1246].

3. О статуе Спасителя нашего, которую благочестивая женщина, страдающая кровотечениями, воздвигла в благодарность за милостивое исцеление, — Филосторгий пишет, что стояла она в городе возле источника и вместе с другими статуями являла посетителям сего места приятное и привлекательное зрелище. У подножия статуи Спасителя произрастала трава, служащая вернейшим средством против всех болезней, в особенности же от чахотки, — это и стало причиной особого к ней внимания. Ибо со временем стерлась память как о том, кого изображала статуя, так и о причине, по которой она была поставлена. Весьма долго стоя под открытым небом без всякой защиты, она была на значительную высоту засыпана землею, которую, особенно в дождливую погоду, наносило к подножию статуи с более возвышенных мест, так что буквы, составляющие посвятительную надпись, были скрыты от глаз.

Итак, когда произвели тщательное исследование и нижнюю часть статуи расчистили от земли, вновь открылись письмена, объясняющие все обстоятельства. Но чудесная трава с того времени больше уже не попадалась ни в том месте, ни в каком бы то ни было другом; статую же установили в церковном диаконике, где окружили надлежащей заботой и попечением, но никоим образом не поклонялись ей и не почитали. Ибо не было дозволено поклоняться изображениям из меди или какого-либо иного материала, а посему ее лишь поставили на почетное место и приходили туда, желая увидеть изображение и засвидетельствовать тем самым свою любовь к Первообразу.

И вот, в царствование Юлиана, жившие в Панеаде язычники в нечестивом порыве статую эту скинули с подножия и, привязав за ноги, протащили по главным улицам уже после того, как всю ее переломали и разбили на части. Отделившуюся от шеи голову некто, со скорбью взиравший на происходящее, втайне поспешно унес и берег, насколько то было возможно. Филосторгий свидетельствует, что видел ее собственными глазами.

Город Панеад некогда назывался Даном, по имени Дана, сына Иакова, который стал родоначальником обосновавшегося здесь племени; по прошествии времени город был переименован в Кесарию Филиппову, а когда язычники поставили в нем статую Пана, получил название Панеада.

4. В те времена, когда повсюду язычники безжалостно ополчились против христиан, не менее бесчинствовали они и в Палестине. Так, извлекши из гробницы кости Елисея Пророка и Иоанна Крестителя (оба они покоились в тех краях) и перемешав их с костями бессмысленных животных, предали все это огню, а пепел развеяли по ветру.

Иных из попавших им в руки христиан они бросали, словно жертвы, в пламя жертвенников[1247] и, охваченные неистовой яростью, совершали многое такое, о чем страшно и говорить. Тем временем прекрасно осведомленный обо всем Юлиан не только не возмутился, но, напротив, весьма был доволен, ибо бесчестье из-за сих злодеяний пало на других, и они же вместе с тем осуществляли его намерения. Но когда стало очевидно, что все эти бесчинства не приводят к желаемой цели — ведь чем неистовее становились гонения на христиан, тем все более и более укреплялись их души, — он задумал столкнуть между собою епископов — прежде по разным причинам низложенных и тех, кто ныне занимал их престолы. Поэтому он и предоставил каждой из сторон полную свободу действий для возвращения прежнего положения и безопасности. Таким вот образом началась между ними борьба, нечестивая и позорная, нанесшая немалый урон нашей вере, что и было целью отступника. Прибегал он и к другим мерам, не менее злодейским: так, служителей клира назначал на должности светских судей, источники церковных доходов передавал прислужникам демонов и вообще прилагал все усилия к тому, чтобы как можно шире распространилось поклонение демонам, истинная же вера, как он надеялся, полностью бы угасла[1248].

5. В таких обстоятельствах Евдоксий, вспомнив о клятвах и обещаниях, данных им Евномию относительно Аэция, шлет письмо Антиохийскому епископу Евзою с поручением собрать собор, который отменил бы обвинительный приговор, вынесенный ранее Аэцию. Но Евзой в ответ на его просьбу ничего не предпринял и, в свою очередь, обвинил Евдоксия: отчего сам он ранее не поспешил исполнить то, что теперь вменяет в обязанность другим. Однако поскольку Евдоксий продолжал настаивать, Евзой в конце концов пообещал выполнить его просьбу.

6. Во время пребывания Аэция и Евномия в Константинополе их посетили Леонтий Триполисский и Феодул Херетонский[1249], а также Серра, Феофил и Илиодор из обоих Ливий и все прочие, имеющие сходный образ мыслей и не желавшие подписывать ни приговор Аэцию, ни вероопределение западных. Теперь, собравшись вместе, они рукоположили в епископы Аэция, ибо Аэций и Евномий были для них всем. Впрочем, рукоположили и других епископов, и Евдоксий не только не выказал по этому поводу ни малейшей досады, но даже часто присоединял свой голос к голосу Аэция за тех, кого надлежало рукоположить. Тем временем и Евзой, составив собор из девяти епископов, снял все прежние обвинения с Аэция. Отменил он и шестимесячный срок, по прошествии которого Серра, в случае отказа подписать низложение Аэцию и символ веры западных, в наказание лишался бы священнического сана[1250]. Когда оба вышеупомянутые дела были доведены до конца, собирались известить о сем Евдоксия, но ужасные гонения на христиан помешали осуществиться этому намерению.

7. Одного военачальника, Валентиниана[1251] (а был он комитом так называемых корнутов) (κουρνούτων), Юлиан Отступник, видя, что все усилия заставить его отринуть праведную веру тщетны, разжаловал и сослал в египетские Фивы. Некогда, в царствование императора Констанция, одному из так называемых силенциариев[1252] довелось увидеть его извергающим из уст пламя; случилось это около полудня, когда после трапезы наступает время отдыха; и о случившемся доложили Констанцию, ибо посланник, явившийся позвать Валентиниана по некоему делу к императору, стал свидетелем произошедшего. Получившего такое известие, Констанция охватили страх и подозрение, однако он не причинил никакого зла Валентиниану, но только, желая избавиться от беспокойства, послал его в крепости Месопотамии, чтобы был он стражем тех мест и сдерживал набеги персов.

8. О мученике Вавиле, о том, какие терзания претерпело от Юлиана святое его тело, ибо умолчать о сем не в силах были и демоны, и о том, как храм Аполлона вместе с кумиром был испепелен дотла ударом молнии, обо всех вообще удивительных свершившихся в то время делах, как человеческих, так и сверхъестественных, Филосторгий рассказывает, почти ни в чем не противореча другим авторам[1253]. Говорит, в частности, что святой мученик Вавила претерпел страдания вместе с тремя совсем еще юными отроками — своими братьями, а мученичество его свершилось при следующих обстоятельствах: Вавила был епископом в Антиохии[1254], и вот однажды римского императора Нумериана, или, как утверждают другие, Деция, охватило внушенное демоном желание войти в церковь христиан, когда сонмы верующих наполняли ее. Но святитель Господень, встав в преддверии храма, преградил ему путь, объявив во всеуслышанье, что не попустит волку прокрасться в овчарню. Император тотчас отказался от первоначального замысла: опасался ли он гнева прихожан или какая-то иная причина заставила его отступить; епископа же он сначала обвинил в безрассудстве, а затем повелел совершить жертвоприношение демонам: только этим жертвоприношением мог он в настоящем загладить свою вину, а в будущем снискать славу и почести. Но епископ, с благородным мужеством презрев сие повеление, избрал себе мученический венец.

9. Юлиан Отступник, задумав полностью опровергнуть пророчество Спасителя, предрекающее разрушение Иерусалима, так что не останется и камня на камне, не только не преуспел в этом, но, напротив, невольно еще более укрепил неколебимую правоту сего предсказания. Созвав отовсюду иудеев, снабдив их деньгами из казны и оказав другую помощь, император предписал им возобновить строительство храма[1255]. Но ниспосланные от Бога ужасающие бедствия, описать кои бессильно любое красноречие, не только остудили их рвение, но и явили всю тщету усилий как Отступника, так и иудеев, покрыв их великим позором. Одних из дерзавших взяться за работу пожирал огонь, других погребало землетрясение, прочих губили иные бедствия. Так дерзостное намерение глупца — посрамить пророчество Господа нашего — послужило лишь упрочению веры в него и вящей славе.

10. В числе многих неистовых гонителей христиан, понесших достойное наказание, тогда самыми известными, на виду у всех вершившими казни, были Юлиан, комит (άρχων, comes) Востока, дядя Юлиана Отступника по матери, хранитель сокровищницы Феликс и смотритель царского дома (προεστώς, praepositus) Элпидий. По обычаю римлян они именовались комитами частных дел (κόμητας πριουάτων). Эти трое были из числа тех, кто в угоду императору отрекся от благочестия. И вот у Феликса, без всякой видимой внешней причины, очевидно, в результате разрыва одной из наиболее крупных внутренних вен, внезапно хлынул изо рта поток крови; являя собою для всех окружающих ужасающее зрелище, он, не прожив и дня, под вечер, истекши кровью, испустил дух. Юлиан же, сраженный тяжкой и неизвестной болезнью, пролежал без движения целых сорок дней, совершенно бесчувственный и безъязыкий; потом, когда члены вновь понемногу стали повиноваться ему, начал он каяться в безбожных своих злодеяниях, будучи уверен, что именно за то постигла его кара; впрочем, недуг временно отступил лишь для того, чтобы сам он стал свидетелем собственной скверны, и вскоре, истерзанный покрывшими его чрево разного рода язвами, в муках изверг душу. Дольше всех оставался безнаказанным Элпидий, но в конце концов и он, будучи схвачен за соучастие в мятеже Прокопия против Валента, лишенный имущества, провел остаток дней в заключении и окончил жизнь в позоре, всеми проклинаемый и прозванный жрецом Элпидием. Заодно с вышеупомянутыми был еще один, вошедший вместе с ними в церковь, чтобы грабить и разорять, похищая священные сосуды и дары и чиня поношение тому, что предназначалось для служения Господу: сей же нечестивец, бесстыдно приподняв одежды, осквернил алтарь; и тотчас постигла его заслуженная жестокая кара. Ибо те органы, которые послужили ему для осквернения, прогнили до самых внутренностей, киша несметным множеством червей, и от этого он вскоре погиб жалкой и недостойной смертью. Что же до остальных, дерзавших на подобные богохульства, то и им воздалось по заслугам[1256].

11. Император римлян Адриан, именуемый также Элием, дал городу Иерусалиму название Элии[1257], чтобы тем самым удалить и отторгнуть от него народ иудейский, чтобы даже имя не позволяло иудеям почитать сей город своим отечеством.

Адриан страшился, как бы они не стеклись в сей город под предлогом богослужения, ибо тогда их горячность и безрассудная отвага стали бы угрозой для римлян.

12. После перенесения мощей мученика Вавилы языческие оракулы вслед за тем, что находился в Дафне, принялись вещать и пророчествовать, и Промысел Божий попускал им суесловить, но само доверие и уважение к ним почитателей обернулось для них же великим бесчестьем. Чем усерднее вопрошали демонов язычники, чтобы с еще большим основанием воздать им божественные почести, тем явственнее всю их тщету и бессилие обнаруживал перед вопрошавшими Божественный Промысел. Ибо изрекаемые ими оракулы оказывались лживыми и недостоверными. Так, например, все они до единого предвещали, что дядя императора Юлиан, сраженный в то время недугом, не умрет, однако в тот самый момент, когда зачитывали оракул, он в муках испустил дух.

13. Рассказывает он также о неком Героне родом из египетских Фив, который, будучи облечен саном епископа, впоследствии впал в язычество и внезапно сражен был гнилою болезнью, изъевшей все его тело, так что всем он стал омерзителен. И вот, дойдя до крайней степени нищеты, он без приюта лежал под открытым небом и ни в ком не пробудил милосердия; ибо души христиан совершенно от него отвратились, а язычники знали, кем был он, пока не присоединился к сонму заблудших. Таковы были обстоятельства жестокой и горестной кончины Герона. Подобным образом и у некоего перешедшего в язычество Теотекна (Θεότεκνος) неожиданно по всему телу распространилось гниение, и стал он добычей червей, которые выели у него даже глаза. Незадолго до смерти впал он в безумие так, что изжевал и съел собственный язык, а прежние его и без того ужасные мучения сделались совершенно непереносимы. И много подобных чудес сотворил тогда Господь, по заслугам карая бесстыдно отпавших от благочестия.

14. Говорит Филосторгий, что Юлиан, повелев возобновить строительство в городе Иерусалиме, задумал уличить во лжи пророчества о нем Господа нашего, но добился совершенно противоположного своему замыслу. Ибо многие другие ниспосланные Небом знамения заставили прекратить работы; так, например, когда закладывали фундамент, один из камней, положенных в самое основание, сдвинувшись, открыл вход в некую пещеру, выбитую в скале. И так как была она глубока и различить, что скрыто внутри ее, было трудно, начальник работ, горя желанием выяснить это, обвязал длинной веревкой одного из работников и спустил в отверстие. Спустившийся в пещеру обнаружил там воду, доходящую ему до середины голеней, и когда он обошел все тамошнее пространство, держась стен, то узнал, что пещера квадратная.

Затем, возвращаясь обратно и дойдя до середины, он наткнулся на некую колонну, слегка возвышавшуюся над поверхностью воды. Положив на нее руку, он обнаружил лежавшую сверху книгу, завернутую в тончайший и чистейший плат, и тогда, взяв находку, подал знак, чтобы его вытаскивали. Книга, предъявленная возвратившимся, повергла всех в изумление прежде всего тем, что производила впечатление новой и доныне никем не тронутой, а также тем, что была найдена в подобном месте. Книга сия, что привело в еще большее изумление язычников и иудеев, тотчас развернутая, явила им в самом начале написанные большими буквами такие слова: «Вначале было Слово, и Слово было к Богу, и Бог был Слово»[1258]. Вообще же эта книга заключала в себе полностью Евангелие, благовествованное по Слову Божию устами ученика и Девы. Вот так дивная книга сия, наряду с другими чудесами, ниспосланными в то время с неба, явственно свидетельствовала, что пророчество Господа о грядущем навечном запустении храма не упразднится, ибо она именована предсказавшего сие Богом и Творцом всего сущего. И поскольку пророчество было непреложно, тщетно трудились они над строительством храма, когда неизменное Слово Божие возвещало неизбежное его разрушение. Что же до самого Иерусалима, то ранее он назывался Иевусом и населяли его потомки колена Вениаминова, пока царь Давид не овладел им руками Иоава, коего обещал за то поставить военачальником и исполнил обещанное. А сам на том месте возвел город и сделал его столицей всего еврейского народа[1259].

15. Отступник, поверив языческим оракулам, повсеместно возвещавшим, будто бы дана ему непобедимая сила, предпринял поход против персов[1260]. И некий старик, заранее посланный персами, хитростью и коварством вошел в доверие к Отступнику, в то время как тот вел войну в Персии. И он завел римлян в непроходимую пустыню, где они терпели великие лишения и большая часть войска погибла, и предал врагов в руки своих соплеменников, словно охотничью добычу. И тогда персы, поддерживаемые конницей своих союзников сарацин, вооруженных копьями, устремились на римлян, и один из последних, направив копье на Юлиана, насквозь пронзил его выше бедра[1261]. Острие тотчас извлекли вместе с кровью и нечистотами. А один из императорских телохранителей ринулся на нанесшего удар сарацина и отрубил тому голову. Смертельно раненого Юлиана римляне тотчас возложили на щит и унесли в шатер. Многие полагали, что случившееся — дело рук кого-то из приближенных к императору, так как рана была нанесена стремительно и внезапно и не успели даже заметить, откуда последовал удар. А несчастный Юлиан, черпая руками кровь из раны и подбрасывая ее к солнцу, громко восклицал: «Насыться!» Призывал он и других, злых и гибельных богов[1262]. В его свите находился превосходнейший врач Орибасий родом из лидийских Сард, но перед такого рода раной бессильно было любое врачебное искусство, и по прошествии трех дней Юлиан ушел из жизни. Саном цезаря был он облечен в течение пяти лет, и, удостоившись диадемы после смерти Констанция, носил ее два с половиной года[1263]. И хотя Филосторгий пишет здесь, что Юлиан бросал кровь из раны к солнцу и поносил своих богов, прочие историки сообщают, что и то и другое, совершаемое Юлианом, направлено было против Господа нашего и истинного Бога Иисуса Христа.

Из восьмой книги

1. После гибели Юлиана, на другой день, войско провозгласило императором Иовиана[1264]. И он (ибо не существовало иного пути к спасению, так как от прежнего войска осталась лишь десятая часть) заключил с Персией тридцатилетний мир, отдав ей даже Низибу и все крепости, возведенные римлянами для защиты границы от персов и расположенные на всем ее протяжении вплоть до Армении[1265]. Тело Юлиана Меробавд и его спутники доставили в Киликию и не сговариваясь, но как-то случайно погребли напротив того места, где покоились кости Максимина, и только дорога отделяла друг от друга их гробницы.

2. Филосторгий говорит, что Евзой и бывшие с ним епископы написали книгу в защиту Аэция и его учения, но не потрудились довести свой труд до конца. Посему Аэций и Евномий, обосновавшись в Константинополе, по собственному усмотрению устраивали дела свои. И когда, руководствуясь собственными суждениями, они обустроили все, как им казалось, наилучшим образом, приступили к рукоположению епископов: из их числа Кандид и Арриан поставлены были в церкви Лидии и Ионии, Феодул был переведен из Керетонской епархии и сделался епископом Палестинским, в Константинополе же (где многие, покинув Евдоксия и другие секты, присоединились к партии Аэция и Евномия) они поставили первого епископа своей церкви, Пимения. Сие обстоятельство превратило Евдоксия, до тех пор не оставлявшего надежды объединиться с ними, в решительного их противника. Вскоре после этого Пимений умер, и на его место был рукоположен Флоренций. Далее, в Лесбос, по смерти тамошнего епископа, определили Фалла, возглавлять церковь припонтийской Галатии и Каппадокии назначили Евфрония, а Киликию вверили Юлиану. В Антиохию же, что в Келесирии, немного спустя, по собственному почину отправился Феофил Индиец: главной его целью было добиться от Евзоя, чтобы тот исполнил постановленное относительно Аэция, а в противном случае самому возглавить паству, состоящую из сторонников их учения. Обе же Ливии и все последователи их вероисповедания в Египте были вверены попечению Серры, Стефана и Илиодора. Всех вышеупомянутых Филосторгий неустанно восхваляет, до небес превознося силу их красноречия и святость их жизни.

3. Филосторгий упоминает о некоем епископе Феодосии, рьянейшем стороннике евномианской ереси, который, однако, запятнал себя постыдным распутством с женщинами и прежнее учение дополнил новыми богохульными суждениями, а именно, что Христос по природе своей изменяем и до неизменяемости он возвысился только исключительным усердием в добродетели; и что Бог не говорит и не слышит, в противном случае следует приписать ему руки и уши. По словам Филосторгия, высказывал он и иные подобного рода нечестивые мысли.

4. Что же до Аэция, то он направился в Лидию, чтобы поставить Кандида и Арриана во главе церквей этой провинции. А вышеупомянутый Феофил, страшась, что жизнь этих мужей будет ему укором, затаил вражду к Аэцию, хотя прежде отказался подписать против него соборное определение. Поэтому он объединился с Фивом (Φόβως), также не принимавшем участия в вынесении приговора Аэцию (Феодосий сделался его другом как по старой привычке, так и в силу присущего им обоим предосудительного образа жизни): и вот эти двое, привлекши на свою сторону Авксидиана, бывшего, как и они, епископом, принялись строить козни против Аэция и Кандида. Призвав шесть других епископов, составили они собор, и приняв совместное решение, отправили послание Евдоксию и Марию. В этом послании они осудили рукоположение Аэция как незаконное, в особенности потому, что лишенный диакон и не восстановленный в этой степени теми, кто низложили его, он тем не менее принял на себя еще более высокое звание. Осудили они и рукоположение Кандида, так как решение о нем было принято без общего на то согласия, и прочие, свершенные Аэцием рукоположения. Получив сие послание, Евдоксий весьма возрадовался, даже и не вспомнив ни о клятвах, коими связал себя перед Евномием, ни о письмах, кои писал Евзою, ни о многочисленных и разнообразных обязательствах, кои торжественно обещал он исполнить. Отвечая Феодосию и его сообщникам, он только побуждал их действовать решительнее и советовал, чтобы ополчались они более на рукополагателей, чем принявших рукоположение.

5. Император Иовиан восстановил прежний порядок в церквях, избавив их от всех притеснений, кои терпели они при Юлиане. Также возвратил он всех, кого Отступник отправил в изгнание за то, что отказались отринуть благочестие: в их числе был и Валентиниан, прибывший из египетских Фив[1266].

6. Говорит также, что Кандид и Арриан, будучи в родстве с императором Иовианом, явились к нему во время пребывания его в Эдессе с тем, чтобы воспрепятствовать Афанасию, стремящемуся завоевать расположение императора. Но тот, выслушав сказанное с обеих сторон, вынес это на общее обсуждение, до поры явно не обнаружив, на чью сторону склоняется[1267].

7. Евдоксий отправил Евзою враждебное Кандиду и Арриану послание, но раздраженный Евзой, привлекши Элпидия, в ответе своем отчасти осуждал намерения Евдоксия, отчасти убеждал, что лучше ему по собственной воле отказаться от такого рода суждений; там же он мягко упрекал Евдоксия в длительном промедлении с исполнением уже давно обещанного Аэцию.

8. Император Иовиан, направляясь в Константинополь, по прибытии в Анкиру одного из своих сыновей, еще отрока, нарек Знаменитейшим, что на языке римлян звучит как Nobilissimus. Оттуда во время жестокой зимы он двинулся дальше и в пути потерял многих. С оставшимися император прибыл в Дадастаны. Расположившись на месте и поев, он лег спать в недавно выбеленной комнате. Между тем развели огонь, чтобы прогреть ее, и тогда из недавно выбеленных стен стала выделяться влага. Незаметно проникая через ноздри, заполняя и преграждая дыхательные пути, она убила императора, правившего по восшествии на престол десять месяцев[1268]. Тело его привезено было в Константинополь. Войско же пришло в Никею и по прошествии 12 дней провозгласило императором Валентиниана. Поступило оно так по совету патриция Дациана, поданному в письме из Галатии, где тот остался отчасти потому, что был в преклонных летах, отчасти из-за жестокой зимы. К делу сему были также причастны префект претория Секунд (πράξει те του έπαρχου), военачальник Аринфей и начальник слуг (των δομεστίκων ουτος ήγειτο) Глайф. Когда же войско, сразу после наречения Августом, принялось просить вознесенного на щите императора, чтобы тот избрал себе соправителя, Валентиниан жестом велел им замолчать, а затем невозмутимо, с твердостью повелителя так им ответил: «Вашим решением и выбором было, чтобы из частного лица я стал императором. Ныне все вопросы управления и распоряжения делами решают не подданные, а только императоры». Впрочем, по прибытии в Константинополь он взял в соправители своего брата Валента и, сопровождаемый им вплоть до Сирмия, отбыл на Запад. В Сирмии он разделил с братом все царские регалии, а также все, имеющее отношение к отправлению религиозного культа и подобающего императору окружения, и затем отослал того в Константинополь, передав ему ту часть Востока, которая прежде была под властью Констанция. Себе он оставил две другие части империи, простиравшиеся к закату солнца, и стал владыкой всего Запада[1269]. Вскоре сына своего Грациана, совсем еще юного, он стал привлекать к делам управления и старался воспитать в нем сходный со своим характер.

9. По словам Филосторгия, Феон обучал дочь свою Ипатию математике, и она далеко превзошла своего учителя, особенно в астрономии, а математические ее познания были обширнее, чем у многих. Однако в царствие Феодосия, утверждает сей нечестивец, она была растерзана исповедниками единосущия[1270].

10. Рассказывает также, что во времена Валента и Валентиниана жил некий Филосторгий, искуснейший из всех врачевателей, и у него были сыновья — Филагрий и Посидоний. Свидетельствует, будто бы Посидония видел он собственными глазами и наблюдал его успехи в искусстве врачевания. Однако, по его мнению, Посидоний заблуждался, полагая, что не демоны побуждают людей бесноваться, но что к этому приводит накопление болезнетворной жидкости, и вообще, не существует никакой демонической силы, причиняющей вред роду человеческому. Тогда же в Александрии в большом почете был Магн, избравший предметом своих занятий то же искусство.

11. Нечестивый сей автор изумляется, хотя и невольно, мудрости Василия Великого и Григория Богослова[1271]. Назианз же, родной город Григория, также именует Надиандом. Однако в отношении знания Священного Писания им обоим ставит в пример Аполлинария Лаодикийского[1272]. Похвальные речи Василия величественнее Аполлинариевых, а Григория, если сравнивать его и с тем и с другим, отличала основательность суждений; речь его была богаче, чем у Аполлинария, и тверже, чем у Василия.

12. Филосторгий утверждает, что не только Василий Великий[1273], но и Аполлинарий писал возражения против Апологии Евномия; когда же Евномий в пяти книгах оспорил Василия, тот, прочитав лишь первую, охвачен был тяжкой скорбью и от этого расстался с жизнью. Вот до какой степени сей сочинитель ложь предпочитает правде!

13. Филосторгий открыто и бессовестно клевещет на сих святейших мужей, Василия и Григория: якобы они утверждали, что Сын не вочеловечился, но обитал в человеке, и якобы по этой причине Аполлинарий разошелся с ними. Да и самому Аполлинарию вменяет в вину не то, за что укоряли его все благочестивые, но говорит, что он сделался ревнителем какого-то иного учения, и в числе прочего передает, что он якобы отрицал телесное воскресение.

14. Сочинения Аполлинария против Порфирия, по его словам, значительно превосходят все, написанное против него же Евсевием, да и рассуждения книг Мефодиевых[1274] по сравнению с ними представляются малозначительными.

15. Утверждает также, непонятно на каком основании, будто Аполлинарий был епископом, а Новат[1275] происходит из племени фригийцев.

16. Пишет еще, что родиной Валентиниана и Валента был Кибалис[1276].

17. Говорит Филосторгий, что самыми прославленными из исповедников единосущия были Феодор, епископ Гераклеи Фракийской, и Георгий, епископ Лаодикии Сирийской[1277], уроженец Александрии, до этого посвящавший себя занятиям философией. Согласно порядку времени за ними следовали старец Евстафий, заслуживший уважение простого народа и обладавший даром убеждать его, далее — Василий, Македоний Константинопольский[1278], Элевсий, епископ Кизика[1279]; с ними также пресвитеры Константинопольской церкви, Марафоний и Максимин.

18. Филосторгий, сравнивая Евномия и Аэция, из-за силы убеждения и неизменно готовых ясных ответов ставит выше Аэция. Казалось, у того все лежало на кончике языка. Однако Евномий превосходит его ясностью и стройностью учения, к тому же оно чрезвычайно доступно для понимания.

Из девятой книги

1. Девятая книга истории повествует о необычайных чудесах, сотворение коих Филосторгий приписывает Аэцию, Евномию и Леонтию, а затем Кандиду, Евагрию, Арриану и Флоренцию, но особенно — Феофилу Индийцу, также и прочим, из тех, в ком неистовство безбожия бушевало с наибольшей яростью. Причем Филосторгия от подобного рода измышлений ни в коей мере не удерживает и не смущает вся их абсурдность.

2. По словам Филосторгия, Моисей, после того как он покарал язвами Яанния и Яамврия[1280], предал смерти и мать одного из них.

3. Пишет еще, что Валент, возвратясь из Иллирии в Константинополь, удостоил особой чести Евдоксия[1281]. Посему Евдоксий все, обещанное Евномию, мог без труда исполнить, но не имел желания. Да и для Евзоя наступило благоприятное время, чтобы осуществить все решенное в их пользу Антиохийским собором. Но видно и тот и другой начисто забыли свои посулы: более того, Евзой принялся изобличать тех, кого прежде брал под защиту, и насмехаясь, в церкви именовал сторонников Аэция и Феофила Эфиопа «небоборцами» так, словно речь шла не о святости и вере, но о выборе красок и приемов. Евдоксий, в свою очередь, осыпал их бранью, так говоря посреди церкви: не зову их нечестивцами, чего они не жаждут услышать, дабы тем не приукрасить всю мерзость их отступничества, а зову — язвами.

4. Аэций и Евномий, насилу отделавшись от Евдоксия и Евзоя, препоручили Константинополь Флоренцию. Оттуда Аэций приплыл на Лесбос и там проживал в неком поместье близ Митилены, увлекая прельстительными речами всех приходящих к нему. Сие поместье в знак благоволения было даровано Аэцию императором Юлианом. Евномий тем временем перебрался в Халкидон и поселился в одном саду, бывшем его собственностью, вблизи приморских стен, проявляя, подобно Аэцию, внимание ко всем посещавшим его. И хотя ни тот, ни другой не возглавляли тогда собственную церковь, последователи почитали их всеобщими пастырями и наставниками. Евномий, с тех пор как покинул Кизик, в течение всей последующей жизни не священнодействовал, тем не менее ни один из разделявших его мнение епископов, не посоветовавшись с ним, не решил ни одного церковного дела.

5. На третьем году своего правления Валент предпринял поход против персов, а тем временем Прокопий замыслил узурпировать власть в Константинополе[1282]. Этот Прокопий состоял в близком родстве с Юлианом, и немало нашлось людей, желающих, чтобы к нему перешла власть. Подобные настроения распространялись посредством упорных толков. Когда же на царство призван был Иовиан, Прокопий поспешно бежал в Месопотамию и, скрываясь вместе с женою, терпя трудности и лишения, многократно переменил множество мест; но в конце концов ему опротивело блуждать и прятаться, и он, как говорится, бросил жребий. Итак, прибыв в Халкидон, он, в отсутствие хозяина, нашел убежище в Евномиевом загородном поместье. Оттуда Прокопий пришел в Константинополь и без всякого кровопролития захватил власть. Вскоре, однако, в сражении с Валентом, преданный своими полководцами, Гомарием и Агелием, он был побежден и, спасаясь, бежал в Никею. На следующий день он намеревался уйти оттуда, но был схвачен Флоренцием, которого назначил комендантом того города, и в оковах доставлен к Валенту[1283]. Вскоре Прокопий был обезглавлен, и случилось это после шести месяцев его тиранического правления[1284]. А Флоренцию не помогло спасти жизнь предательством: солдаты, побуждаемые давней ненавистью, сожгли его, ибо, поставленный Прокопием управлять Никеей, он жестоко наказывал тех, кого считал сторонниками Валента.

6. В то время, когда Прокопий был еще у власти и пребывал в Кизике, его посетил Евномий с целью добиться освобождения заключенных, коих Прокопий содержал в оковах, а закованы они были за преданность Валенту. Взять на себя эту миссию принудили Евномия их родственники. Евномий все исполнил, придя и освободив заключенных из-под стражи, а затем тотчас возвратился. Примерно тогда же управляющий островом Лесбосом, назначенный на эту должность Прокопием, привлек к суду Аэция, которого местные жители обвиняли в приверженности к Валенту. Следствием этой клеветы неминуемо стала бы смертная казнь, если бы один из облеченных властью приближенных Прокопия не подоспел к нему на помощь и не отвел карающий меч. Дело в том, что сей посланец Прокопия состоял в родстве с Ерренианом и Герресианом: они были братьями, поддерживали связь с Аэцием и были оклеветаны заодно с ним. Но власть пришедшего была столь велика, что обвинивший их судья убоялся и, отменив вынесенный им смертный приговор, снял с них все обвинения и отпустил невредимыми. Аэций, взяв их с собой, отплыл в Константинополь, где проживал с Евномием и Флоренцием. Немного спустя он скончался[1285], и Евномий сомкнул ему уста и своими перстами закрыл глаза, а потом вместе с собравшимися у его одра единомышленниками позаботился совершить над ним пышный обряд погребения.

7. Во время пребывания Евдоксия с Валентом в Маркианополе Константинопольский клир поставил изгнать из пределов того города Аэция. Придя в Халкидон, Аэций письмом уведомил о случившемся Евдоксия. Однако тот не только не был взволнован этим известием, но, напротив, выказал досаду на то, что Аэция не подвергли более суровому наказанию.

8. По словам Филосторгия, нашлись клеветники, утверждавшие будто Евномий укрывал в своем поместье Прокопия, намеревавшегося узурпировать верховную власть. Евномию лишь с большим трудом удалось отвести от себя клевету и угрожавшую из-за нее смертную казнь. Тем не менее он был сослан в Мавританию, ибо такое наказание определил для него префект претория Авксоний. В путь он отправился в разгар зимы; но, придя в иллирийский город Мурсу, где епископом был некий Валент, встретил там дружелюбный прием и был отозван из изгнания, когда Валент вместе с епископом Маркианополя Домнином посетили императора и в трогательных выражениях изложили обстоятельства дела Евномия. После возвращения император пожелал лично принять его, но Евдоксий путем интриг воспрепятствовал их встрече. Этот последний затем отправился в Никею, чтобы поставить там епископа (ибо прежний епископ Евгений умер); но прежде чем успел совершить это дело, сам расстался с жизнью[1286]. В Константинополь же утвержденное императором Валентом соборное постановление перевели из Берии Демофила[1287].

9. Филосторгий сообщает, что в Борисее, селении второй Каппадокии, жил некий пресвитер Анисий, у которого было четверо сыновей и одна дочь, по имени Евлампия. От нее-то и был рожден Филосторгий, написавший эту Историю. Муж ее, Картерий, был последователем учения Евномиева и убеждал жену разделить его воззрения; поскольку вслед за отцом и матерью она исповедовала единосущие. Убежденная доводами мужа, она вначале братьев, затем отца, а мало-помалу и прочих родственников сделала сторонниками этого вероучения.

10. Демофил, — говорит Филосторгий, — был возведен на Константинопольский престол преимущественно епископом Гераклеи Феодором, потому что Феодор, как кажется, имел привилегию подобного избрания[1288]. Впрочем, при возведении Демофила на епископский престол многие в толпе присутствующего при сем народа вместо άξιος («достоин») выкрикивали ανάξιος («недостоин»).

11. После Авксония должность префекта претория перешла к Модесту, ненавидевшему Евномия и, как говорит Филосторгий, огульно обвинившему того как возмутителя городов и церквей, а затем сославшему на остров Аксию.

12. Кесария ранее носила название Мозокии — по имени родоначальника племени каппадокийцев Мосхоя, но с течением времени это название изменилось и стало звучать как Мазака.

13. Филосторгий пишет, что с того времени, как Евномий покинул Кизик, его место не занял ни один епископ[1289]. Демофил вместе с Дорофеем и другими приходил туда, чтобы поставить епископа, но не преуспел по той причине, что жители этого города стойко исповедовали единосущие (τό όμοούσιον) и, наставляемые в этом вероучении Элевсием, неотступно ему следовали. Но когда Демофил и пришедшие с ним пошли на поводу у жителей Кизика и предали анафеме Аэция с Евномием (а таково было их требование), Евномия же в речах и посланиях всенародно объявили Аномием и веру их и всех последователей их вероучения также прокляли: только тогда жители Кизика согласились на рукоположение, но готовы были признать только того епископа, которого изберут сами. Избранник их, естественно, тотчас повел открытую проповедь единосущия.

14. Когда скончался Антиохийский епископ Евзой, Дорофей, переведенный из Гераклеи Фракийской, занял его престол[1290]. Надо сказать, что Филосторгий порицает как Демофила так и Дорофея, последнего упрекая в мерзком тщеславии, а Демофила — за пристрастие все смешивать и искажать, в особенности церковные догматы: так, однажды проповедуя перед народом в Константинополе, он утверждал, что тело сына, слившись с Божеством, практически в нем растворилось, подобно тому как растворится и станет незаметен влитый в море секстарий молока. Родом Демофил был из Фессалоники и происхождения — незнатного. Он всегда стремился причинить как можно больше зла так называемым евномианам.

15. Во времена Валента всем, вопрошающим некий языческий оракул, давались черепки, испещренные буквами. Буквы эти, сложенные в слова, одним являли имя Феодосий, другим — Феодул, третьим — Феодор или нечто подобное, поскольку буквы явственно читались только до «д»: ведь демоны по обыкновению давали двусмысленные ответы, на погибель тем, кто верил в них; и чтобы избежать зла на случай неблагоприятного исхода. И вот некий Феодор, прельстившись обманом, предпринял попытку захватить верховную власть, но почти сразу же, заодно со своими сторонниками, был убит; а с ними Валент повелел предать смерти и множество невиновных, по той лишь причине, что их имена включали те же буквы.

16. Император Валентиниан правил двенадцать лет и скончался, оставив наследником власти сына Грациана[1291]. От него осталось еще двое детей: дочь Галла и Валентиниан, около четырех лет от роду. Последнего сразу же и его мать Юстина, и находящееся в Паннонии войско провозгласили императором. Получив известие об этом наречении, Грациан был раздосадован, так как все совершилось без его согласия, и даже подверг наказанию тех, кто распространял эту новость. Однако он не отказался взять брата в соправители и в этом покорно исполнил волю своих родителей[1292].

17. Обитавшие за Истром скифы[1293] были изгнаны из родных пределов напавшими на них гуннами и, выказав дружелюбные намерения, перешли под власть римлян. Гунны эти, очевидно, те самые, которых древние называли неврами, жившие у подножия Рифейских гор, откуда берет начало Танаис, вливающий свои воды в Меотийское болото. Итак, переправившись на римскую территорию, эти скифы поначалу вели себя с римлянами благоразумно, но вскоре принялись разбойничать, а затем и вовсе без объявления начали войну. Извещенный об этом Валент тотчас покинул Антиохию, пришел в Константинополь и оттуда направился во Фракию. Но там, вступив в сражение с варварами, понес большие потери и, наконец, вынужден был спасаться бегством. Со всех сторон окруженный опасностями, находясь в крайне затруднительном положении, он с немногочисленными соратниками укрылся в одном из полевых шалашей, хранившем сено. Тем временем варвары, преследуя римлян и предавая огню все встречавшиеся им на пути строения, подожгли и это, не ведая, что там находится император. Вот так Валент погиб, лишившись самой многолюдной и хорошо укрепленной части империи[1294]. А варвары тем временем под предводительством Фритигерна принялись беспрепятственно опустошать Фракию. Грациан оплакивал дядю и скорбел о несчастье римлян. Затем провозгласил императором Феодосия[1295] и послал править вместо дяди. Родиной Феодосия была Испания, теперь носящая название Иберия; ибо протекающая по ней река Ибер заставила забыть прежнее название.

18. По смерти Феодула Керетанского, который был епископом Палестины, евномиане рукоположили на его место Картерия. А так как и этот вскоре ушел из жизни, на его место возведен был Иоанн. Вместе с ним Евномий, Арриан и Евтропий, покинув Константинополь, отправились на восток, намереваясь вывести Юлиана из Киликии, встретиться в Антиохии с Феофилом Индийцем и обустроить дела остального Востока.

19. Император Феодосий вступил в сражение с варварами близ города Сирмия: он поспешил туда, повинуясь необходимости, лишь только получил власть, и, выиграв битву, торжественно вступил в Константинополь. Он поручил церкви попечению омоусиан, а ариан и евномиан изгнал из пределов города. В их числе был и Демофил, после выдворения возвратившийся в свой город Берию[1296]. А изгнанный из Никеи Ипатий удалился в Кир Сирийский, откуда был родом. Дорофей, также изгнанный из Антиохии, перебрался оттуда в родную ему Фракию[1297]. Прочие рассеялись по разным местам.

Из десятой книги

1. Дорофей, как сказано выше, был изгнан из Антиохии. Тамошние пресвитеры Астерий, Криспин и остальные клирики, составив собор, на котором присутствовали некоторые епископы из окрестных городов, послали к сторонникам Евномия просить о встрече с ними. Однако те в ответном послании написали, что примут их не иначе, как если они откажутся от осуждения Аэция и его сочинений; кроме того, требовали от них и исправления жизни, поскольку они были замешаны в неких неблаговидных делах. Антиохийцы тогда не приняли этого предложения, впоследствии же дошли до того, что стали поносить в церкви Евномия и его приверженцев, называя их верхоглядами, недалекими и вовсе безумными за то, что те осмелились предложить им такое.

2. Вождя их нечестия, Ария, Филосторгий порицает за то, что тот считал Бога вселенной многочастным и многосложным (πολυμερή και πολυσύνθετοι/). Ведь он проповедовал, что нельзя постигнуть в полной мере, сколь велик Бог, но лишь настолько, насколько у каждого хватает сил постигнуть Его. Учил также, что Он не есть ни сущность (οΰσίαν), ни ипостась (ύπόστασιν), ни что-либо другое, чем Его называют; что точно так же веровали и соборы Ариминский и Константинопольский, которые определили, что рождение Единородного ни для кого непостижимо и познание о нем приписали только Отцу. Они же осудили и Аэция.

3. Подобие Единородному Отцу ариане разделили на множество мнений. Одни полагали его в предведении Обоих, другие — в природе Божества, а третьи — в том, что каждый из Них может творить из ничего. Но эти мнения, говорит Филосторгий, хотя и кажутся различными, тем не менее сходятся в одном, а именно в том, что Сын подобосущен Отцу. Разделившись во мнениях, ариане, продолжает он, впали также и во многие другие непотребства: давали и получали священный сан за деньги и предавались запретным плотским удовольствиям.

4. Евномиане, как говорит Филосторгий, настолько отошли от вышеупомянутых ересей, что не допускали ни их крещения, ни рукоположения. Крестили же евномиане не троекратным погружением, а однократным — в смерть Господа, как они говорили, которую Он принял за нас однажды, а не дважды или трижды[1298].

5. Он говорит также, что император Феодосий сына своего Аркадия еще мальчиком облек в знаки императорского достоинства[1299]. Немного времени спустя император Грациан в Верхней Галатии пал жертвой коварства тирана Максима[1300]. На Грациана историк возводит много клевет, так что даже уподобляет его Нерону: по-видимому, Филосторгию была не по нраву его приверженность к православию[1301].

6. Император Феодосий, узнав, что некоторые из его постельничих придерживаются учения Евномия, изгнал их из дворца, а Евномия приказал схватить и выслать из Халкидона в Алмириду. Это местечко находится в европейской Мезии и лежит на Истре. Однако Алмирида вскоре была взята варварами, перешедшими Истр по льду, и Евномий был переведен оттуда в Кесарию Каппадокийскую. Здесь он возбудил против себя ненависть жителей тем, что писал сочинения против епископа Кесарии Василия[1302]. Поэтому ему было разрешено жить в собственных имениях, название которых — Дакороины. Говоря об этом, Филосторгий замечает, что на двадцатом году жизни в бытность свою в Константинополе он видел Евномия, и восхваляет его, утверждая, что ум и добродетель в нем были несравненны. Даже черты его лица и соразмерность членов он представляет в самом привлекательном виде, а слова в его устах уподобляет жемчужинам, хотя после невольно сознается, что язык у него картавил. Ему не совестно было картавую речь величать в высшей степени изящной. Притом он старается уверить, что даже белые пятна, которые исхлестали и испещрили его лицо, придавали телу его красоту. Восхваляя все его сочинения, он говорит, что среди них послания гораздо превосходят остальные.

7. После смерти Плацидии ее муж, император Феодосий, женился на Галле[1303], сестре императора Валентиниана Младшего и дочери старшего, которую родила ему Юстина. Она придерживалась учения Ария. От Галлы у Феодосия родилась дочь Плацидия[1304].

8. Феодосий, соединившись при Фессалонике с Валентинианом, выступил в поход против тирана Максима, ибо тот, овладев уделом Грациана, решил захватить еще и Валентинианов. Императоры послали против него военачальников Тимасия, Рихомера, Промота и Арбогаста[1305], которые, внезапно напав на него, стащили его с престола, сняли знаки царского достоинства и в простом виде привели к императорам. Тогда Максим был обезглавлен по прошествии целых пяти лет своей тирании[1306].

9. В то время, когда была одержана победа над Максимом и император Феодосий, вернувшийся в Рим, собирался выехать из него, на небе явилась дивная и необычайная звезда, которая должна была служить провозвестницей великих бедствий вселенной. В первый раз она заблистала в полночь, близ утренней звезды, в том самом круге, который называют зодиаком. Она была велика и сияла яркими лучами, немного уступая утренней звезде. Потом произошло стечение отовсюду других звезд вокруг нее: зрелище, подобное тому, какое представляет рой пчел, кружащийся вокруг матки. Затем, как будто бы вследствие взаимного давления, свет всех их, слившись, заблистал одним столпом пламени и образовал фигуру обоюдоострого меча, великого и страшного, — и это совпадение всех звезд являлось зрелищем поразительным. Когда смотришь на показавшуюся первой звезду, одну, саму по себе, она представляется в виде основания или рукояти всей фигуры, как будто все сияние исходило именно от этой звезды, а пламя, словно от светильника лампады, поднималось вверх. Такое-то дивное зрелище представляло это явление! Притом движение (явившейся звезды) сильно отклонялось от общего звездного течения, ибо, как уже было сказано, явившись в первый раз и совершая свой путь, она сначала и восходила, и закатывалась вместе с утренней звездой. Впоследствии же, мало-помалу отклоняясь от нее, стала смещаться к Медведицам и, подвигаясь медленно, шаг за шагом, по кривой линии совершала свое движение, так сказать, налево по отношению к зрителям. Однако общий ее период был одинаковым со всеми другими звездами, мимо которых она проходила. Совершая свой собственный путь в течение сорока дней, она вошла в центр Большой Медведицы и, явившись в последний раз в самой ее середине, угасла там. Не только это, но много и другого необычного рассказывает Филосторгий об этой мечевидной звезде.

10. Филосторгий говорит, что и он писал против Порфирия[1307] в защиту христиан.

11. В то самое время, когда на небе явилась меченосная звезда, на земле видели два человеческих тела — одно в Сирии, намного превосходившее обычный человеческий рост, а другое — в Египте, невероятно маленькое. Сириец был ростом в пять локтей, с прибавкой пяди, хотя длина ног его не соответствовала высоте всего тела, ибо они были загнуты внутрь и кривы. Этого человека звали Антонием. Египтянин же был так мал, что не без удовольствия подражал сидящим в клетках куропаткам, которые даже затевали с ним драку. Однако удивительнее всего то, что умственные способности этого человека ничего не потеряли от малого роста, да и голос был не без приятности, и речь позволяла заметить в нем благородство ума. Оба они жили в одно время с историком и не очень скоро окончили жизнь: великан умер двадцати пяти лет от роду, а карлик — немногим меньше этого. В своей истории описывает он много и других уродов, то современных вышеупомянутым, то живших в прежние времена.

12. Филосторгий говорит, что пост в среду и пятницу заключался не в одном только воздержании от мяса, но было постановлено вовсе не прикасаться к пище до вечера. Так, о неком Евдоксии, последователе одной с ним ереси, по сану пресвитере, лишившемся того, посредством чего продолжается род, он рассказывает вот что: такой он был постник, что всю свою жизнь [постился], не только в те дни, в которые, согласно заповеди, вспоминаются страдания Господни...

Из одиннадцатой книги

1. [Валентиниан]... употреблял медведей и львов. На двадцатом году от рождения он расстался и с жизнью, и с властью, и со своими охотничьими подвигами. В гневе он был необуздан, что преимущественно и сократило его жизнь. Так, например, разговаривая однажды во дворце с Арбогастом и будучи приведен его словами в гнев, он хотел было обнажить меч против военачальника, но был удержан, так как телохранитель, у которого он попытался выхватить меч, удержал его. Тогда он попытался словами рассеять подозрения Арбогаста. Однако тот из его слов еще яснее понял сокровенную, но открыто высказанную им мысль. Ибо, когда он спросил его о причине столь стремительного движения, Валентиниан ответил, что хотел умертвить себя, поскольку, будучи императором, не мог сделать ничего по своему желанию. Тогда Арбогаст не стал больше расспрашивать, но впоследствии в Виенне Галльской, увидев, что император после второго завтрака, в полдень, в укромном месте дворца забавляется с шутами пусканием в реке пузырей, подослал к нему нескольких телохранителей, которые, воспользовавшись тем, что никого из императорских слуг, ушедших тогда завтракать, рядом не было, руками зверски удавили несчастного. А чтобы кто-нибудь не стал искать виновников убийства, душители, надев ему на шею платок в виде петли, повесили его, чтобы казалось, будто он удавился по своей воле.

2. Убив Валентиниана, Арбогаст, поскольку рождение препятствовало ему самому стать императором, т.к. отец его был варваром, провозгласил императором некоего Евгения, по сану магистра, а по вере язычника[1308]. Узнав об этом, Феодосий возложил императорский венец на одного из своих сыновей, Гонория, а сам целую зиму заготовлял все необходимое для войны и, едва только наступила весна, отправился в поход против тирана. Достигнув Альп, он занял их благодаря измене, а затем сошелся с тираном при реке, называемой Холодноводной [Фригидуса]. Произошло жестокое сражение, и с обеих сторон многие были убиты. Однако победа оставила тирана, и Феодосий установил законную власть. Тиран наконец был схвачен и обезглавлен, а Арбогаст в отчаянии, бросившись на меч, покончил с собой[1309]. После этого император прибыл в Медиолан, вызвал к себе сына своего Гонория и вверил ему всю западную часть империи. Одержав победу над тираном, Феодосий заболел водянкой и после шестнадцатилетнего правления окончил жизнь[1310]. Царствуя, он достиг всех высших целей в жизни: одерживал блистательные победы, единовластно правил римлянами, видел себя отцом двух императоров и, оставив им умиротворенную державу, безмятежно встретил смерть в своей постели. Все это, как мне кажется, явилось наградой за то пламенное рвение, которое он проявил в борьбе с идолопоклонством[1311]. Говоря таким образом о благочестивейшем Феодосии, нечестивец, однако, не стыдится смеяться над ним как над человеком будто бы невоздержанным и преданным чрезмерной роскоши, отчего, пишет он, его и поразила водяная болезнь.

3. На востоке при Аркадии главенствовал Руфин[1312], а на западе при Гонории такой же пост занимал Стилихон[1313]. Оба они, не отказывая сыновьям Феодосия в сохранении видимости императорского достоинства и титулов, на деле и на словах обладали всей полнотой государственной власти и под именем префектов царствовали над императорами. Ибо Руфин всячески стремился к тому, чтобы перенести на себя сам императорский титул, а Стилихон старался доставить его своему сыну Евхерию. Но Руфина в так называемой трибунале у самых ног императора изрубили мечами воины, которые ходили в поход с Феодосием против тирана и вернулись из Рима. Они сделали это отчасти по наущению Стилихона, отчасти потому, что заметили насмешки Руфина над собой. И он был лишен жизни в тот самый день, в который астрологи едва не надели на него порфиру. Руфин, как пишет Филосторгий, был высок ростом и мужествен. Его взгляд и находчивость в слове выказывали ум. Напротив, Аркадий рост имел малый, тело сухощавое, силы слабые, лицо смуглое. Вялость его души изобличали его речь и свойство глаз, которые у него сонливо и болезненно закрывались. Это и обмануло Руфина, полагавшего, что войско с первого взгляда охотно изберет его императором, а Аркадия отвергнет. Отрубив Руфину голову, воины вложили ей в рот камень и, воткнув ее на копье, повсюду с ней бегали. Подобным образом отрубив у него правую руку, носили ее по всем лавкам в городе, приговаривая: «Дайте ненасытному!» И такой просьбой они собрали много денег, потому что те, кто лицезрел эту голову, охотно платили как бы за приятное зрелище. Таким образом закончилась любовь Руфина к императорской власти. Также и Стилихона, когда он стал строить козни Гонорию, вместе с его сообщниками, как говорит Филосторгий, по данному императором знаку убили воины.

4. Он говорит также, что после Руфина во дворец попал евнух Евтропий, происходивший из рабов. Достигнув сана препозита, он все еще не был доволен своим настоящим. Так как скопчество лишало его багряницы, он убедил императора наименовать его патрицием и консулом. И вот наконец императорский евнух стал отцом, между тем как он не мог родить и обыкновенного сына.

5. Он говорит также, что Евтропий приказал Кесарию, получившему власть Руфина, перевести Евномия из Дакороин в Тиану, чтобы тамошние монахи стерегли его. Ибо, завидуя славе Евномия, он не позволил даже телу его лежать близ могилы его учителя, хотя многие очень просили его об этом. Сверх того официальными указами он предписал истребить книги Евномия.

6. Он говорит также, что после смерти отца император Аркадий женился на дочери Вавдона[1314]. Тот был родом варвар и отличился на Западе как военачальник. Эта супруга императора была совершенно чужда вялости своего мужа. Напротив, в ней было немало свойственной варварам отваги. Она уже родила Аркадию двух дочерей, Пульхерию[1315] и Аркадию, а впоследствии еще Марину и сына Феодосия. И вот тогда она, являясь матерью двух детей, была жестоко оскорблена Евтропием, который даже грозился тотчас изгнать ее из дворца. Взяв на обе руки по ребенку, она в таком виде явилась к мужу. Рыдая и протягивая к нему младенцев, она изливала потоки слез и делала все остальное, что с женским искусством обычно делает раздраженная жена, чтобы сильнее привлечь к себе чувственность мужа. У Аркадия пробудилась жалость к детям, которые кричали, сострадая матери, и вместе с тем он воспылал гневом. Тогда-то в порыве гнева, который выразился в быстроте речи, Аркадий явился государем. Он в ту же минуту лишил Евтропия всех почестей, отнял у него имущество и сослал на остров Кипр. Вскоре после этого, когда некоторые подали на него донос, что, будучи консулом, он надевал на себя украшения, недозволенные никому, кроме императора, его вызвали с Кипра и для суда над ним в так называемом Пантихии собрали совет, в котором обвинение его рассматривалось префектом претория Аврелианом вместе с другими знатными сановниками. Евтропий этим советом был уличен в преступлении и по его приговору обезглавлен. Вот что говорит Филосторгий о Евтропие. Другие же приводят иные причины и низвержения его, и ссылки, и смерти.

7. Филосторгий говорит, что в его время был такой мор людей, какого никто не знал от начала мира. Его-то, значит, и предвещала мечевидная звезда. Теперь гибли не только военные, как некогда в прежних войсках; теперь бедствия обрушились не на одну какую-нибудь страну земли, но гибли люди всякого рода и опустошена была целая Европа, немалая часть Азии, да и значительные пространства Ливии, в особенности подвластные римлянам. Множество людей погибло от меча варваров, от моровой язвы, голода и нашествия сонмищ диких зверей. К этому присоединились необычайные землетрясения, которые ниспровергали до основания дома и целые города, предавая их неизбежному разрушению. В одних местах разверзшиеся в земле пропасти становились для жителей внезапной могилой; в других происходили паводки от выпадения небесных вод или палящие засухи; кое-где появлялись огненные вихри и причиняли разнообразный и невыносимый страх. Во многих местностях выпадал град более чем в булыжник, потому что вес его доходил до восьми так называемых литр. Глубокие снега и страшные морозы охватывали и лишали жизни тех, кого не успели похитить другие бедствия. Все это ясно возвещало гнев Божий.

8. Он говорит также, что из гуннов одни, овладев большей частью той Скифии, что за Истром, и опустошив ее, затем перешли через замерзшую реку, внезапно вторглись в римские владения, заняли всю Фракию и стали опустошать целую Европу[1316]. Другие же двинулись к восходу солнца; переправившись через реку Танаис, проникли в восточные области и через великую Армению вторглись в так называемую Мелитену; потом оттуда устремились на Евфратисию, дошли до самой Келесерии и, промчавшись через Киликию, производили неслыханные человекоубийства. И не только они, но также мазики и авксорианы, кочевавшие между Ливией и Африкой, с восточной стороны опустошали Ливию и перебили немалую часть египетского населения, а с запада вторглись в Африку и производили то же самое. Кроме всего этого, еще и Требигальд, родом скиф, из тех, кого теперь называют готами, — ведь существует много разных племен этих скифов, — имея при себе войско из варваров и находясь в Наколии[1317] Фригийской, будучи в звании комита, внезапно из друга сделался врагом римлян и, начав от самой Наколии, захватил много фригийских городов и произвел великое человекоубийство[1318]. Посланный против него военачальник Гайна[1319], тоже варвар, намеренно упустил победу, поскольку сам замышлял против римлян нечто подобное. Потом Требигальд, как будто убегая от Гайны, вторгся в Писидию и Памфилию и опустошил их. Наконец, обескровленный прежде всего тяготами похода, а также нападением исавров, он увел свое войско к Геллеспонту и, переправившись во Фракию, вскоре погиб. Гайна же после измены в качестве военачальника вернулся к Константинополю и старался занять его. Однако явившееся какое-то небесное вооруженное воинство устрашило тех, кто хотел приступить к делу, и избавило город от опасности, а их обличило и предало человеческому правосудию, вследствие чего многие из них были казнены. Да и сам Гайна пришел в такой страх, что немедленно, в первую же наступившую ночь, с теми, кого смог собрать, силой пробившись через заставу у ворот, бежал из города. Но так как Фракия была совершенно опустошена, а потому не могла ни снабдить его всем необходимым, ни вынести новое разорение, Гайна двинулся в Херсонес, намереваясь оттуда на лодках переправиться в Азию. Когда же император узнал о его намерениях, то послал против него военачальника Фравитту[1320], по происхождению гота, по вере язычника, однако преданного римлянам и весьма искусного в военном деле. Как только Гайна стал переправлять свое войско на лодках, Фравитта атаковал их военными кораблями и легко истребил всю лодочную флотилию. После этого Гайна, отчаявшись в успехе, бежал в Верхнюю Фракию, где некоторое время спустя был убит гуннами, которые отрубили ему голову и, засолив, отправили ее в Константинополь.

Кроме упомянутых бедствий много зла римлянам причиняло и племя исавров. На востоке они опустошали Киликию и соседнюю с ней Сирию, а также обе Келесирии, из которых одна простирается до самой Персии. По северо-западному ветру они нападали на Памфилию и разоряли Ликию; завоевав остров Кипр, захватили в плен ликаонцев и писидян; пленив большую часть каппадокийцев, отважились напасть на Понт и с пленными обращались гораздо хуже, чем остальные варвары.

Из двенадцатой книги

1. Порицая Стилихона во многих других отношениях, Филосторгий обвиняет его и в стремлении к тирании. Он сообщает также, как некто Олимпий[1321], из магистров, во дворце отвел своей рукой меч, направленный на императора, и таким образом, будучи ранен сам, спас государя, а впоследствии содействовал ему в умерщвлении Стилихона, который жил тогда в Равенне. Другие же говорят, что это был не Олимпий, а Олимпиодор, что он не помогал императору, а строил козни своему благодетелю Стилихону, оклеветав его в стремлении к тирании, и что клеветник тогда не был еще магистром, а получил это достоинство впоследствии, после неправедного убийства Стилихона. Впрочем, и он вскоре лишился жизни под палочными ударами, понеся заслуженную кару за бесчестное умерщвление Стилихона.

2. В то же время Аларих, родом гот, собрав войско близ пределов Верхней Фракии, вторгся в Элладу, взял Афины, стал опустошать Македонию и пограничную Далмацию, потом вступил в Иллирию и, перейдя через Альпы, вторгся в Италию, куда, как пишет Филосторгий, он был призван Стилихоном, который тогда еще был жив. Тот и оставил для него открытыми альпийские ущелья. Ибо Стилихон строил императору всякого рода козни и, не стыдясь того, что последний был, по дочери, его зятем, примешивал ему средства для бесплодия[1322]. Этот военачальник как будто забыл, что, стараясь незаконно провозгласить императором своего сына Евхерия, он тем самым губил неродившегося внука, которому императорская власть принадлежала бы по праву преемственности. Как говорит Филосторгий, Стилихон настолько явно и дерзко обнаруживал свою тиранию, что даже отчеканил монету, на которой недоставало только его изображения.

3. После убийства Стилихона[1323] бывшие с ним варвары, взяв его сына, немедленно отправились в поход и, приблизившись к Риму, позволили Евхерию удалиться в некое священное убежище, а сами стали опустошать окрестности города, делая это как в знак отмщения за Стилихона, так и оттого, что страдали от голода. Когда же указ Гонория оказался важнее, чем право священного убежища, и лишил жизни Евхерия, тогда варвары соединились с Аларихом и возбудили его к войне против Рима. Аларих немедленно занял порт. Это самая большая в Риме верфь, ограниченная тремя гаванями и протянувшаяся на величину небольшого города[1324]. В ней, по древнему обычаю, хранился весь общественный хлеб.

Легко заняв порт и осадив Рим как голодом, так и разными машинами, Аларих взял его силой[1325] и, по выбору римлян, — на что он дал им позволение, — провозгласил императором Аттала, который был по происхождению ионийцем, а по вере язычником и префектом города[1326]. После этого провозглашения остальным римлянам, уцелевшим после голодовки и людоедства, Аларих позволил привезти из порта хлеб. Потом, взяв с собой Аттала и пожаловав его саном военачальника, он пошел с войском к Равенне против Гонория. Между тем Аттал приказал Гонорию избрать жизнь частного человека и отсечением конечностей тела спасти само тело. Однако Сар[1327], которому после Стилихона Гонорий вверил власть военачальника, вступив с Аларихом в сражение, одержал над ним верх и отбросил от Равенны. Тогда Аларих, заняв порт, лишил Аттала императорского достоинства: одни говорят, потому что тот был обвинен в злоумышлении против Алариха, а другие — из-за того, что последний хотел заключить с Гонорием мир и считал нужным наперед отделаться от всего, что могло воспрепятствовать его намерению. После этого Аларих вернулся к Равенне и предложил мир, однако вышеупомянутый Сар отказал ему, заявив: «Кто за свою дерзость заслужил казнь, тот недостоин быть в числе друзей». Раздраженный этим, Аларих спустя год после первого занятия порта устремился на Рим уже как неприятель. И с того времени это величие славы, это громкое могущество раздробилось между чужеземным огнем, вражеским мечом и варварским пленом. Но когда Рим уже лежал в развалинах, Аларих, опустошая Кампанию, заболел и умер.

4. Ему наследовал брат его жены Адаульф[1328]. Он женился на сестре Гонория Плацидии[1329], которую Аларих вывез из Рима в качестве пленницы, и для этого отверг прежнюю жену, так как она была взята из варварского племени савроматов. Тогда-то с глиняным поколением соединился человек, производивший свой род от железа. И такой случай был не один. Он повторился снова, когда Адаульф женился на Плацидии, потому что глиняной природой...

[Констанций]... питавший надежду, что, победив Адаульфа, он сам женится на Плацидии. Некоторое время спустя Адаульф, по причине своей вспыльчивости совершивший немало тяжких преступлений, был убит одним из слуг. После этого варвары заключили с Гонорием мир и передали императору его сестру и Аттала[1330], сами же получили от него хлеб и некоторые земли в Галлии для обработки.

5. После этого и Рим стал мало-помалу приходить в себя от столь великих бедствий и населяться. Прибывший сюда император делами и словами подтверждал его возрождение. Взойдя на трибунал, он приказал Атталу стать на первую его ступень...

Потом отрубил ему два пальца на правой руке, из которых один называется большим, а другой указательным, и сослал его на остров Липару, не причинив ему никакого другого зла и даже снабдив всем необходимым для жизни.

6. В те времена восстал Иовин[1331], но вскоре погиб. Также и брат его, Себастиан, прельстившись тем же самым, понес такую же кару. А подражатель их Гераклеан[1332], насмешкой судьбы вознесенный еще выше, снискал еще более примечательную гибель. Божественный промысел ясно показывал, что он не допускает беспорядка и не любит тиранов. А кто защищает законного государя, тому и он помогает.

7. После смерти Аркадия наследником восточной части державы был объявлен его сын Феодосий, еще ребенок. С ним во дворце жила его сестра Пульхерия, управлявшая государством и заведовавшая царскими подписями[1333].

8. Когда Феодосий достиг отроческих лет, однажды 19-го числа месяца июля, в восьмой час дня, солнце так затмилось, что стали видны звезды. С этим происшествием совпала такая засуха, что повсюду многих людей и животных постигла необычайная смертность. Во время затмения солнца на небе явилось какое-то сияние, имевшее вид конуса. Некоторые по невежеству называли его кометой. Ибо в том, что оно показывало, не было ничего сходного с кометами. Это сияние и не имело хвоста, и вовсе не походило на звезду, но было как бы огромным пламенем свечи, которая, казалось, горела сама по себе, и никакая звезда под ним не представляла подобия светильника. Да и движение его было совершенно иным. Ибо, начав двигаться оттуда, где солнце восходит в период равноденствия, оно потом проходило мимо хвоста Медведицы и, миновав последнюю звезду, мало-помалу склонилось к западу. Измерив таким образом все небо и продолжая свое движение более четырех месяцев, оно исчезло. Вершина этого сияния иногда протягивалась весьма далеко, так что выходила из фигуры конуса, а временами возвращалась к его мере. Оно представляло и другие страшные явления, которые отличали его от свойства явлений обыкновенных. Начавшись среди лета, оно продолжалось до глубокой осени и было знамением великих войн и неслыханной смертности людей. В следующем же году начались землетрясения, которые едва ли можно сравнить с предшествовавшими. Вместе с землетрясениями низвергался с неба огонь и отнимал всякую надежду на спасение. Впрочем, он не повлек за собой гибель людей: божественная благость ниспослала тогда сильный ветер и, гоня тот огонь туда и сюда, повергла его в море. И странно было видеть, как волны, будто какие-то лесистые места, долго горели огнем, пока пламя совершенно не потухало в море.

9. Когда во многих местах происходили землетрясения, было видно, как с сильным шумом и треском расходились стропила домов, так что люди, находившиеся внутри, ясно видели небо; а после такого отделения они опять так соединялись и сплачивались, что не оставалось ни малейшего следа того, что происходило прежде. То же самое случалось кое-где и с полами зданий. Ибо то вдруг амбар губил тех, кто жил внизу, засыпая их через отверстия грудами зерна, то потолок снова восстанавливался таким образом, что все недоумевали, откуда сыпался этот смертоносный хлеб. Случались тогда и другие подобные, необычайные и невероятные явления, которые ясно показывали, что они происходили не в рамках естественного порядка вещей, как пустословят язычники, но были посланы людям в качестве бичей гнева Божия.

10. Филосторгий пытается доказать разными способами, что землетрясения происходят не от прилива воды, не от ветров, заключенных в недрах земли, и вовсе не от известного ее наклона, но лишь божественным промыслом, для обращения и исправления грешников. И это, по его словам, он утверждает со всей уверенностью, поскольку ни одна из упомянутых стихий не в состоянии произвести подобных явлений естественной силой. Если же того пожелает Бог, то и малейшей, упавшей с неба дождевой капле и самой легкой снежинке нетрудно сдвинуть македонский Олимп или другую из величайших гор. Да мы и видим, что Бог для исправления людей часто производит эти явления. Например, Ему легко было разделить Красное море: но Он разделил его так, что сначала возмутил и привел в движение сильным южным ветром[1334], хотя в южном ветре от природы никакой подобной силы нет. И только божественная сила воспользовалась им для осуществления своего намерения. Так и жезл, прикоснувшись к скале, исторг из нее источник воды. Так и струи Иордана излечивали проказу[1335] — не потому, что их естественные свойства могли производить это, а потому, что Творец имеет полную и неограниченную власть изменять всякое творение для какой бы то ни было надобности.

11. После смерти Евдоксия, который руководил в Константинополе евномианской сектой, на его место был поставлен сын сестры Евномия Лукиан. Говорят, что, впав в сребролюбие и схожие с ним пороки и боясь наказания за них, он отделился от общества прочих евномиан и, став вождем собственной партии, руководил презренным сбродом, поскольку к нему стекались все обесславленные и связанные различными пороками люди.

12. Император Гонорий из уважения к родству взял себе в соправители военачальника Констанция и, когда Плацидия родила ему сына Валентиниана, пожаловал ему титул «благороднейшего». Констанций, как в обычае было поступать вскоре после вступления на престол, послал на Восток свои изображения. Однако Феодосий, недовольный возведением Констанция в императорский сан, не принял их. Констанций из-за такого оскорбления стал было готовиться к войне, однако смерть, постигшая его после шестимесячного царствования, избавила его и от жизни, и от забот[1336].

13. В десятое консульство императора Феодосия и в тридцатое свое Гонорий умер от водянки[1337]. Иоанн же, захватив верховную власть[1338], отправил к Феодосию[1339] посольство. Но послы, не исполнив своего дела, подверглись бесчестью и разосланы были в разные места Пропонтиды. Плацидию же и Валентиниана, которые после смерти Гонория бежали в Византию, Феодосий отослал в Фессалонику. Там своему двоюродному брату он пожаловал достоинство цезаря, а военачальнику Ардавурию и сыну его Аспару поручил командование над войском в войне против тирана[1340]. Они, везя с собой Плацидию и Валентиниана, перешли Паннонию и Иллирию, после чего взяли силой город Салоны в Далмации. Затем Ардавурий двинулся против тирана с флотом. Аспар же, сопровождаемый Валентинианом и Плацидией, взял конницу и, быстротой движения предупредив ожидания противника, занял большой город Аквилею. Таким образом, это предприятие по отношению к великому городу легко ему удалось. Ардавурия же с двумя другими триремами поднявшийся сильный ветер предал в руки тирана, который, однако, помышляя о мире, милостиво принял его. Пользуясь полной свободой, Ардавурий настроил против тирана его полководцев, которые уже склонялись к отпадению от него. В то же время в письме он уведомил сына Аспара о том, чтобы тот поспешил к заведомой победе. Когда он спешно явился с конницей, произошло небольшое сражение, в котором Иоанн вследствие измены своего окружения был схвачен и доставлен к Плацидии и Валентиниану в Аквилею. Там ему вначале отрубили правую руку, а затем и голову. Тираническую власть он удерживал в течение полутора лет. Тогда-то Феодосий и провозгласил Валентиниана императором, после чего отправил его в Рим[1341].

Addenda

1. [Об Иосифе, Флегоне и Дионе, из Свиды, под именем Флегон.] Об этом Флегоне Филосторгий говорит, что обо всем случившемся с иудеями более подробно и красочно рассказал Юст, тогда как Флегон и Дион лишь вкратце упомянули и указали на это в своих «Историях» как бы мимоходом. Что же касается тех примеров, которые располагают к благочестию и другим добродетелям, то ни первый из них не проявил ни малейшего рвения, ни последние. Напротив, Иосиф походит на писателя, опасающегося, как бы не оскорбить эллинов.

2. [О Евсевии Никомидийском и Феофиле Индийце. В одной из шести первых книг Филосторгия, в изложении Фотия (Библ. 40).]

Что же касается чудес и жизни, то он превозносит Евсевия Никомидийского, которого называет Великим, а также Феофила Индийца и многих других.

3. [О тех, кто выступал со стороны Ария на Никейском соборе, из Никиты, в Thesaur. orth. fid., V, 7.]

Как говорит Филосторгий в первой книге своей «Истории», со стороны Ария на Никейском соборе выступали следующие епископы: из Верхней Ливии — Сенциан Борейский, Дакий Береникский, Секунд Тевхирский, Зопир Баркийский, другой Секунд Птолемаидский, Феона Мармарикский; из египетских Фив — Мелетий; из Палестины — Патрофил Скифопольский, Евсевий Кесарийский, прозванный Памфилом; из Финикии — Паулин Тирский, Амфион Сигедонский; из Киликии — Нарцисс Иринопольский, Афанасий Аназарбский, Таркодимонт Эгэнский; из Каппадокии — Леонтий, Лонгиан и Евлалий; из Понта — Василий Амасийский, Мелетий Севастопольский; из Вифинии — Феогнид Никейский, Марий Халкидонский, Евсевий Никомидийский по прозванию Великий, родственник мученика Лукиана, как нельзя более славный чудесами, за что и снискал прозвание Великого.

4. [О различии подписей на Никейском соборе, из Никиты, в Thesaur. orth. fid., V, 8.]

Филосторгий в конце первой книги говорит, что из тех, кто подписался под никейским вероопределением, одни напротив своих подписей поставили слово «единосущен», а другие, подученные Евсевием, вместо слова «единосущен» (τό όμοούσιον) написали богохульное определение «подобосущен» (τό όμοιούσιον), за исключением Секунда и Феоны, которые вместе с Арием и его пресвитерами были сосланы в Иллирик.

5. [О раскаянии некоторых ариан в том, что подписались на Никейском соборе, как сообщает Никита в Thesaur. orth. fid., V, 8.]

Филосторгий в начале второй книги пишет, что Евсевий, Феогнид и Марий, движимые раскаянием в том, под чем они подписались, пришли к императору и обратились к нему с такими словами: «Нечестивы мы были, государь, в том, что, смущенные страхом перед тобой, подписали нечестие». Следствием этого было то, что император, разгневавшись, сослал их в Галатию, или Западную Галлию, а также повелел всем арианам покинуть свое отечество.

6. [О поставлении Паулина, епископом Антиохийским, как сообщает Никита в Thesaur. orth. fid., V, 9.]

Один лишь Филосторгий во второй книге «Истории» говорит, что Паулин был перемещен из Тира в Антиохию (на место Евстафия).

7. [Об Аэции и Евномии, в одной из шести первых его книг, как сообщает Фотий (Библ. 40).]

Он в превосходных выражениях восхваляет Аэция и Евномия, ложно утверждая, будто они единственные очистили догматы благочестия, искаженные от времени.

8. [Об Акакии, епископе Кесарии Палестинской, у Фотия (Библ. 40).]

Он сильно порицает неодолимое красноречие и непобедимую изворотливость Акакия, епископа Кесарии Палестинской, поскольку тот, как он говорит, этим своим искусством ставил в тупик не только сторонников противоположного исповедания, но и в первую очередь своих единомышленников, когда они все же расходились с ним по какому-нибудь вопросу.

9. [Об Аэции, из Фотия (Библ. 40).]

Свою «Историю» он начинает с того, как Арий ревностно обосновывал собственную ересь, и доводит ее до возвращения нечестивейшего Аэция. Этот Аэций, как сам Филосторгий нехотя говорит, был лишен дьяконства соеретиками же — за то, что даже их превосходил нечестием. Он был вызван нечестивейшим Юлианом и принят им с величайшим уважением.

10. [О Василии, из Фотия (Библ. 40).]

Он осмелился возвести клевету на Василия Великого, чем доставил ему еще большую славу. Убедительность и изящество речи в его похвальных беседах Филосторгий был вынужден признать по причине очевидности этого обстоятельства. Однако этот ничтожный человек называет его безрассудным и в словопрениях неопытным — за то, что он, как тот говорит, осмелился критически отзываться о сочинениях Евномия.

11. [О Леонтии, епископе Триполитанском, у Свиды, под именем Леонтий.]

Этого Леонтия нечестивый Филосторгий в книге... называет своим другом как единомышленника по арианскому его зломыслию.

12. [Об Иордане и Панеаде, из Иоанна Антиохийского («О древних сказаниях из “Истории” Филосторгия»).]

Близ крайних пределов Палестины, за которой следует Финикия, расположен город, который с самого начала называется Даном — от колена Данова. Впоследствии даняне одни из всего народа, странствуя длительное время, наконец заняли эту землю, с трудом утвердились в ней и, построив близ ее крайних пределов город, дали ему название — Филарх. Это был крайний предел Иудеи по направлению к Финикии. Когда впоследствии Ирод Великий отстроил этот город, он переименовал его, назвав Кесарией Филипповой. Теперь же его зовут Панеадой. Город получил это название после того, как в нем было установлено изображение Пана. В этой Панеаде берет начало один из истоков Иордана (всего же их два), который в соответствии с древним названием и теперь еще зовется Даном. Другой же, по имени Иор, находится далеко оттуда, приблизительно в ста шестидесяти стадиях, и вытекает из одного холма той же самой горы. Каждый из них потом становится рекой, причем последняя называется Иоратом, а первая Данитом. Миновав гору и спустившись на равнину, они сливаются вместе и образуют одну большую реку Иордан. Далее, объединив в себе воды и имена обоих потоков, Иордан течет через Тивериадское озеро, пересекает его посередине и, не смешивая с ним своих струй, достигает его противоположного берега, всегда себе равный и сам с собой сходный. Отсюда уже, протекая через Палестину, он впадает в так называемое Мертвое море и исчезает.

13. [Об Аполлинарии, Василии и Григории Назианзине, о которых у Свиды приведены в трех местах подлинные выражения Филосторгия, под именами: «Аполлинарий», «Василий», «Григорий».]

В те времена Аполлинарий процветал в Лаодикее Сирийской, Василий — в Кесарии Каппадокийской, а Григорий — в Назианзе: это место является воротами в ту самую Каппадокию. Три этих мужа защищали тогда единосущие (τό όμοούσιον) против иносущия (τό έτεροούσιον), далеко превосходя всех тех, кто в прежние времена и впоследствии вплоть до дней моей собственной жизни отстаивали эту ересь. Так что в сравнении с ними Афанасия следует считать мальчиком. Ведь они весьма много успели и в так называемом внешнем образовании, и в Священном Писании имели обширные познания, требовалось ли что-нибудь прочесть или кстати вспомнить. Среди них особенно выделялся Аполлинарий, поскольку мог понимать даже еврейский язык. Притом все они были весьма искусными писателями, каждый в своем жанре. Аполлинарий далеко всех превосходил в пояснительном роде красноречия, Василий был наиболее славен своими похвальными речами. Если же сравнить с ними обоими Григория, то в сочинениях стиль его изложения был более возвышенным. В красноречии он превосходил Аполлинария обилием, а Василия — основательностью. В то время как они были наделены столь великим даром говорить и писать, эти мужи вместе с тем обнаруживали такой нрав, который привлекал к ним многих людей, как на зрелище. Так что тех, кто их видел, с кем они говорили и кому писали, они совершенно удерживали в общении с собой, поскольку им было легко достигать этого с помощью того или иного из этих их средств.

Фрагменты «Истории» Филосторгия

1. [Из Свиды, под именем Агапит.]

Агапит, Синадский епископ, которого Евсевий Памфил весьма восхваляет и упоминает о его необычайных чудесах, о передвижении гор и рек, о воскрешении мертвых, а также о том, как в бытность его воином Максимин хотел казнить его как христианина, поскольку многие обращались под впечатлением от его чудесных деяний. [См. Фил. II, 8.]

2. [Из Свиды, под именем Аэций.]

Аэций из Антиохии Сирийской, ученик Евномия, происходил от бедных родителей из простонародья. Отец его числился в войске, претерпел большие несчастья и умер, оставив его еще малым ребенком. Дойдя до крайней бедности, он занялся ювелирным ремеслом и достиг в этом деле высочайшей степени мастерства. Но так как природные наклонности влекли его к высшим наукам, он обратился к изучению философии. Сначала он был слушателем Паулина, который только что был переведен из Тира в Антиохию, еще во времена Константина. Сделавшись его учеником, Аэций проявлял великую силу нечестия в прениях с инакомыслящими и для многих был уже совершенно несносен. Когда же Паулин умер и Евлалий, двадцать третий епископ после апостолов, занял престол, многие из тех, кого Аэций одолел в спорах, досадуя на то, что были побеждены ремесленником и человеком молодым, сговорились и изгнали его из Антиохии. Изгнанный Аэций удалился в Аназарб. За необычайно короткий срок исполнившись силы и влияния, он всегда из любой ситуации извлекал плоды большие, нежели можно было ожидать. Он нисколько не переставал опровергать противников, а между тем одевался скромно и жил как придется. [См. Фил. III, 15.]

3. [Из Свиды, под именем Авксентий.]

Авксентий, епископ Мопсуэстский, был из числа так называемых исповедников. Он принадлежал к числу тех мужей, которые блистательно служили в войске императора Лициния, и был одним из тех его секретарей, которых римляне называют нотариусами. Что же касается его исповедничества, то оно было вот какого рода. На одном дворе императорского жилища был источник воды, над ним стояла статуя Диониса, а кругом рос большой виноградник, который делал все это место тенистым и мрачным. Когда Лициний однажды пришел туда как бы для прогулки в сопровождении Авксентия и многих других придворных, он, взглянув на виноград, увидел одну висевшую на лозе кисть, большую и спелую, и приказал Авксентию срезать ее. Тот немедленно достал нож, висевший у него на поясе, и, ничего не подозревая, срезал кисть. Тогда Лициний сказал ему: «Положи эту кисть к ногам Диониса». На это Авксентий отвечал: «Нет, государь, я христианин». Лициний же сказал: «Тогда ступай вон, оставь службу. Здесь тебе надлежит выбрать одно из двух». Тот, нисколько не медля, снял с себя пояс и с легким сердцем удалился из дворца, в чем был. Некоторое время спустя эфоры поставили его Мопсуэстским епископом. У него был младший брат Феодор, один из мужей, обучавшихся в Афинах. И ему впоследствии также выпал жребий епископства в церкви Тарсийской. Об Аэций же следует сказать, что сначала он и Евномия, и других, достойных высшего звания людей, учил сам. А когда он достаточно подготовил Евномия к делу учения, то уже весьма часто употреблял его вместо себя в качестве учителя других и в особенности тех, кто нуждался в наставлении более зрелом. Ибо сам он был чрезвычайно искусен в преподавании начал. А этот (Евномий. — Прим. пер.) гораздо лучше умел обрабатывать данные начала, ясно и вместе с тем великолепно раскрывать их. [См. Фил. V, 2.]

4. [Из Свиды, под именем Евдоксий.]

Евдоксий, епископ Антиохийский, был из Арависса, что в Малой Армении. Отец его Кесарий при Максимиане стяжал мученический венец. Будучи известен прежде как человек, приверженный удовольствиям, он вознамерился омыть прежние скверны кровью мученика. Мучители, вбив в обе его ноги шесть больших гвоздей, предали его огню. Поскольку, войдя в огонь, он сразу же умер, родственники вытащили из костра его труп полуобгоревшим и еще целым, после чего погребли его на неком поле, называемом Сувел. [См. Фил. IV, 4.]

5. [Из того же Свиды, под именем Феофил.] Этот Феофил, вернувшись из Индии, жил в Антиохии, не имея там никакой отдельной церкви. Он был как бы общим епископом, которому позволялось свободно входить во все храмы, как в свои собственные, тем более что и сам император удостаивал его величайшего почета и уважения, и все прочие, к кому он ни приходил, принимали его с великим рвением и удивлялись его необычайным добродетелям. Это был муж выше всякого описания, как бы некий образ апостолов. Говорят, что однажды в Антиохии он воскресил из мертвых какую-то иудеянку. Так рассказывает Талассий, который немало времени прожил вместе с ним и которого вообще нельзя подозревать во лжи относительно вещей такого рода. Кроме того, он имеет на своей стороне немало свидетелей этому из числа своих современников.

6. [Еще из Свиды, под именем Леонтий.]

Леонтий, епископ Триполиса Лидийского, был родом из мезийцев, что живут на Истре и кого Гомер называет «вблизи сражающимися». Этого Леонтия зломыслящий Филосторгий в седьмой книге «Истории» причисляет к своим единомышленникам как человека во всем согласного с его арианским зломыслием. Имея единственного сына, Леонтий видел, что он не подает больших надежд относительно добродетели, и силой своей молитвы, как говорят, сделал так, что тот умер еще в юношеском возрасте, поскольку он счел за лучшее удалить его от опасных падений в жизни прежде, чем жизнь его разрушится от постыдных поступков. Этого Леонтия называли «правилом Церкви». Он был свободен и прям в своих суждениях равным образом по отношению ко всем. Когда однажды был созван Собор и все епископы приветствовали преисполненную высокомерием жену императора Констанция Евсевию, один он, считая императрицу недалекой женщиной, остался дома. Она же, приведенная этим в гнев, в состоянии душевного волнения отправляет к нему посланцев с выражением своего неудовольствия и при этом льстит ему обещаниями: «Воздвигну тебе, — говорит, — величайшую церковь и сверх того щедро наделю деньгами, если придешь ко мне». Однако Леонтий на это ответил так: «Такими обещаниями, государыня, если пожелаешь их исполнить, знай, ты угодишь не столько мне, сколько своей душе. Если же хочешь, чтобы я пришел к тебе, сделай так, чтобы было соблюдено должное уважение к епископам, а именно: как только я войду, ты тотчас же сойди с возвышенного престола, с уважением иди мне навстречу и, преклонив голову под мои руки, проси у меня благословения. Потом, когда я сяду, ты почтительно стой, и если прикажу, по моему знаку сядь. Если согласишься на это, — я приду к тебе. Если же нет, — сколько ни давай, ты не в состоянии сделать столь великий дар, чтобы мы, уступая подобающую епископам честь, позволили оскорблять Божий закон священства». Когда это было передано, императрица воспылала гневом, считая нестерпимым выслушивать подобные слова от Леонтия. Затем, весьма превозносясь, чрезвычайно разгорячившись и по свойственным всем женщинам легкомыслию и несдержанности наговорив немало угроз, она рассказала обо всем мужу и потребовала мщения. Однако он, напротив, похвалил свободу мыслей Леонтия, укротил гнев жены и отослал ее на женскую половину. Подобно этому однажды император Констанций председательствовал между епископами и хотел управлять Церквами. Многие тогда рукоплескали и удивлялись всему, что ни говорил он, полагая, что слова его превосходны. Один лишь Леонтий хранил молчание. Когда же император спросил его: «Почему ты молчишь один из всех?» — он ответил: «Я удивляюсь, что ты, назначенный управлять одним, берешься за другое; будучи поставлен над военными и гражданскими делами, указываешь епископам в делах, касающихся одних только епископов». Пристыженный этим император с тех пор перестал участвовать в мероприятиях такого рода. Настолько свободен был Леонтий.

7. [Опять из Свиды, под именем Демофил.]

Демофил, епископ Константинопольский, был склонен все смешивать в безобразную кучу и, подобно бурному потоку, мутил свои речи всякой грязью, в чем каждый может легко убедиться на основании сохранившихся записей его первой речи к народу, в которой он, по всей вероятности, еще заботился хоть сколько-нибудь о точности, поскольку его слова тогда еще воспринимались переписчиками. В этих беседах он путано рассуждает о многом, а об Отце и Сыне определенно выражается вот как: «Сын, — говорит он, — рожден волей одного Отца, вне времени, непосредственно, чтобы Он был служителем и исполнителем желаний Отца. Поскольку Бог с самого начала знал, что ни одно из Его будущих творений не сможет осуществиться, не являясь столь же чистым по существу, как и сам Бог, сотворивший его, откуда с необходимостью следует одно из двух: либо все творения становятся богами в соответствии с достоинством Творца, либо они исчезают подобно воску, поднесенному к огню, — то Сын стал посредником между созданными творениями и родившим Его Богом, чтобы, присоединившись и снисходя к тому, чему надлежало быть, Он исполнил волю Отца и сделался посредником между Богом и нами, Его созданиями». Однако не заметил Демофил, что этими словами он лживо приписывал Богу бессилие и зависть, а Сына представил несчастнее всех творений. Ибо Отец, следуя умозаключениям Демофила, был бы бессилен, если бы, захотев даровать всему бытие, нашел это трудным, — и не чужд зависти, если бы, будучи в состоянии все творения сделать богами, стал стараться, чтобы они не были равного с ним достоинства. Что же касается Сына, то нет ни одного творения, которое не находилось бы в положении более достойном и предпочтительном, чем Он, если Он получил бытие не для самого себя, а для цели и пользы их бытия. Ведь все, что существует для пользы другого, с необходимостью меньше того, для чего оно существует. Много он приводит и другого пустословия того же рода. [См. Фил. IX, 14.]