Частная практика

Часть 2 Бытие и сознание

Песня.

Нежный женский голос пробивался откуда-то издалека. Такой тягучий, завораживающий.

Запах.

Такой характерный запах гнили и плесени, который со временем появляется в любом логове. Дерево под пальцами. Тяжесть, навалившаяся на грудь, будто сел на неё кто-то тяжелый.

А потом — ласковое прикосновение к волосам.

И снова голос, мурлычущий, нежный:

— Славный мальчик… сильный мальчик… хороший. Спи. А ты, доченька, пой ему, хорошо пой… чтобы не проснулся…

Надо проснуться.

Надо.

И Гремислав рванулся, пытаясь сбросить с груди тварь. Выбросил руки, окидывая её. Тварь затрещала, а потом его вдруг ударило.

Больно.

И он очнулся.

Лежащим на полу, сжимая в руках разодранную пополам подушку. Перья кружились по комнате, в которой пахло… деревом пахло. И ещё немного живым огнём, которого нежить не выносит.

— Кошмары? — любезно осведомился кто-то.

Кто…

Где…

Память возвращалась рывками. Ну да. Переход. Потом эта вот женщина странная с серыми внимательными глазами. И чаепитие. И откат, приближение которого Гремислав почуял, но понадеялся, что справится. А потом раз и отрезало.

И…

Он сел на полу.

— Некроманты все сильные или это просто ты такой? — женщина подняла с пола две половинки одеяла.

Стало невыносимо стыдно. Его пустили в чужой дом. А он вот… перья оседали на волосах, на плечах… на нижней рубашке.

Он не помнил, чтобы раздевался.

— Я…

— Тебя отключило. Ленка сказала, что это нормально, что после перехода порой накатывает. И что ты полежишь и отойдёшь.

Одеяло она отложила в угол.

— Я тебя на кровать перетащила. Всё-таки не лето на дворе, а тут сквозняки. Я всё же больше по душевным болезням, чем по соплям.

Стало ещё более стыдно.

— И раздела ты?

— В сапогах на кровать как-то… неудобненько, — она пожала плечами и улыбнулась. — Да ладно… одеяло старое, подушка тоже. Не думаю, что тебе претензию выдвинут.

Да, но… всё равно.

— Ужинать будешь? — спросила женщина, будто и вправду не произошло ничего такого. — Я как-то вот… не рискнула тебя оставлять одного. Мало ли. Ну и растопить здесь надо было, дом прогреть, да и в целом… картошка с тушёнкой сойдёт?

— Благодарю вас, — Гремислав поднялся и попытался поклониться. Хотя… в общем, слабость никуда не делась, напротив, теперь он как-то вот остро ощущал и затянувшиеся раны, и в целом собственную никчёмность.

— Мы, вроде, на «ты» перешли, — выражение глаз женщины изменилось. И вновь показалось, что она заглядывает в его мысли.

Или в чувства.

— Так что иди, мой руки…

— А…

— Пылесос за дверью. Умеешь пользоваться? — уточнила женщина.

Всё-таки она…

Необычная?

Пожалуй.

— Нет, — признался Гремислав. — Но я научусь.

Белые перья кружились под потолком, иные лежали рыхлыми кучками. Часть и вовсе прилипла к одежде и коже. И верно, зрелище собой Гремислав представлял презабавнейшее, если женщина не выдержала и всё-таки улыбнулась.

Но как-то…

Не обидно, что ли.

Красивая.

Высокая. Выше, чем должно быть женщине. Статная весьма. И сильная, если сумела его до кровати дотащить, но об этом Гремислав старался уже не думать.

Некромант сражался с пылесосом и оба — с остатками перьев. Причем выражение лица Гремислава было мрачно-торжественным, а старый пылесос, здоровый и неповоротливый, то возмущённо гудел, то фыркал, перьями давясь.

Но убрали.

Более-менее.

Потом ужинали. Картошку Катерина, кажется, пересолила слегка, но в целом вышло неплохо как для человека, который с готовкой был не так, чтобы в ладах. В тему пришлась и банка огурцов, обнаруженная в Ленкином подвале.

— Тут до станции дорога есть. Если так, то не особо и далеко, но сейчас зима, — говорить о делах не хотелось, да и пациент снова преисполнился тревожной подозрительности.

И нож к себе подвинул.

И место занял так, чтобы подальше от Катерины устроиться.

И недавний кошмар ему вспоминался, а с ним ещё что-то, поскольку пребывал он в глубокой задумчивости, кажется, не слишком понимая, где находится, и только щека время от времени дёргалась. Вот ведь… почему-то захотелось подойти и погладить. А это тоже не нормально. Раньше у Катерины не возникало желания гладить пациентов. Но это наверное обстановка так действует. Вот если бы в кабинете приём вела, чтоб как положено…

— Так что дорогу иногда заметает. Я вас завтра в город могу отвезти… если надо.

— Спасибо.

— Да в общем не за что… я сегодня останусь.

Вздрогнул.

И уставился.

Глаза посветлели. Бледные такие. Испуганные.

— Не стоит переживать, — Катерина дотянулась до огурца. Судя по тому, что маленькие и хрустящие, чуть островатые и в целом вкусные, мариновала их не Ленка. Она, как и Катерина, к готовке и делам хозяйственным приспособлена была слабо. — Я не собираюсь приставать к тебе.

Уши некроманта опять покраснели.

Вот…

Надо было у Ленки больше выяснить. Что он такой-то стеснительный? Или они все? Или в их мире женщина вообще не имеет права на инициативу и теперь Катерина по неосведомлённости своей нанесла несчастному серьёзную душевную травму?

— Я… не думал даже…

— Ночь, — она указала на окно, за которым царила темень. — И снежит. Дорогу скорее всего занесло. Здесь их вовсе не чистят. И я боюсь, что просто-напросто застряну. А завтра возьму тебя с собой и поможешь.

— Конечно, — выдохнул Гремислав и головищей мотнул. — Я с радостью… но ваш супруг может дурно о вас подумать.

— О тебе, — поправила Катерина. — И не подумает. Нет у меня супруга.

— А жених? — зачем-то уточнил некромант.

— И жениха нет. И в нашем мире совместная ночёвка никого ни к чему не обязывает. Ясно?

А то мало ли… решит, что репутация Катерины пострадает и примется её спасать. Нет уж.

— Дача большая. Комнат несколько. Я лягу в кабинете, там есть неплохой диван. В студенческие времена мы здесь частенько задерживались. Я, Ленка и Оленька… а потом и Настька.

Сказала и отвернулась к окну.

— Что-то случилось?

А он чуткий.

Вон и подобрался. Или просто контакт удалось установить? Слабый, конечно, но хоть какой-то.

— Случилось. Выросли. Разъехались… вон, у Ленки свадьба скоро. У меня работа…

И хватит.

А этот смотрит. Голову чуть склонил и смотрит. Внимательно. И надо бы ловить момент, но совершенно не хочется.

— У Ленки был совершенно потрясающий отец. Он нас многому научил. Мы в меде все познакомились… только я на психолога пошла, а Ленка вот в анатомичке пропадала… Олька у нас травматолог.

А Настька просто дура.

Но Катерина её вытащит. Пока не знает, как, но…

— А у вас там есть врачи?

— Целители, — Гремислав сам собрал тарелки и отнёс на кухоньку. И чая заварил. — Это похоже, но не совсем то… к слову, ты меня не боишься?

— Да как-то нет.

— Я некромант.

— Это я поняла. Хотя, честно говоря, оно как-то всё равно не воспринимается. В нашем мире нет некромантов… и нежити. Да и в целом магии.

С чайником электрическим Гремислав справился сам. И с чаем вернулся.

— Люди некромантов боятся.

— Почему?

Гремислав пожал плечами.

— Не знаю. Не думал как-то. Просто вот… даже дома меня… мне… не рады? Нет, не совсем правильно. Рады, конечно. Всегда были. И будут. Но… матушка может находиться рядом со мной. Отец. Сёстры.

— Много их?

— Две. Цветане восемь, а Милолике — тринадцать. Её уже и сватают, но отец согласия не даст. Рано ещё.

— А она? Или у вас мнение женщины мало кого интересует.

Гремислав поставил перед Катериной кружку с чаем. А за окном гудел ветер. И к самому окну прилипли белые пятна снега.

— Отчего же. Разве добрый родитель будет своего ребенка неволить? Но порой влюбленное сердце слепо…

— И глухо. И в целом человек теряет остатки ума, — проворчала Катерина. — Знакомо… значит, семья у тебя большая. А твоя?

— Некромантам с этим сложно, — он снова устроился на прежнем месте, подальше от Катерины. — Говорю же… нас боятся. Или…

Гремислав задумался.

— Мы неприятны? Обычным людям. Силу, как ни контролируй, когда её много, то она вот прорывается. И рядом с некромантом тяжело находиться. Маленькие дети плачут. Взрослым вот тягостно. Маги, те могут защититься, но под защитой — это как… в доспехах целый день. Тяжко.

— Странно, — Катерина к себе прислушалась, отметив, что никаких особых неудобств не испытывает. — Ничего не чувствую.

— Может, сила сбоит. Или мир ваш, — как-то Гремислав это не слишком уверенно произнёс.

— Может, — согласилась она. — Посмотрим. А как ты вообще стал некромантом? Точнее как поняли, что ты — некромант?

— Это было предопределено, — он бросил в чай пять кубиков сахара. Потом подумал и добавил ещё два. — Мой отец — князь…

— Так ты, выходит, княжич?

Кивок.

Вот ведь. И главное, окажись Гремислав каким-нибудь бароном там или графом, или герцогом, возникло бы чувство… несоответствия? Пожалуй. А вот княжич — это да. С физии если, то истинный княжич. И Катерина сидит вот, пьёт чаи с княжичем-некромантом.

Может, и она свихнулась?

На пару с Ленкой?

А что, история знает примеры массовых психозов. Хотя там исходные данные слегка иные.

— У нас титулов нет, — пояснила она. — Никогда княжичей не видела. Извини.

— Да ничего. Матушка… когда стала княгиней, то над ней провели ритуал, — чай Гремислав размешивал неспешно и старательно. — Князь много власти имеет. Но дана она, чтобы землями править мудро, ко всеобщее радости и благоденствию.

Это уже звучало сказкой.

— А потому и вкладывают в женское чрево дар света, от земли исходящий, с тем, чтобы дитя в утробе ещё дар этот приняло. И чтобы он дитя переменил. Тогда рождается новый княжич. Светлый. И с землёй своей он связан, силу из неё черпает и её же бережёт, о ней заботится.

Звучало красиво.

— А некроманты при чём?

— В мире свет и тьма в равновесии пребывают. Нельзя кому-то отдать свет, не отдавши и тьму. Вот второй ребенок обычно и получается некромантом.

Охренеть.

Катерина и охренела. И прихлебнула чайку.

— Значит, твой брат… князь. А ты некромант?

— Будущий князь, — по лицу Гремислава пробежала тень. — А я — некромант. Не думай. Я не в обиде. Дома меня любят и уважают. И каждый знает, что я принял силу свою платой за благополучие княжества.

Живая жертва.

— Кроме того некромантом быть куда интереснее чем князем, — он улыбнулся. — Князь… мой отец не способен надолго свои земли оставить. Слабеет он без них. А я вот могу по мирам ходить.

— Их много?

— Очень. Разные. Есть открытые, которые связаны с другими… как вот города и сёла дорогами. Они и торгуют, и обмениваются. Порой — воюют, но это уже сложнее. Есть полуоткрытые, в которые можно попасть. Портальщики строят переходы, если имеется надобность. Есть запертые, ещё не готовые впустить в себя иную силу ли, людей ли. Или такие, как твой, что лишь начали сбрасывать защитный покров.

— Тебе это нравилось? Твоя работа?

— Да, — он ответил просто и ничуть не задумываясь. — Меня обучали с малых лет. Когда знаешь, каков у ребенка дар, это просто. Потом, когда я начал входить в силу, пришлось уехать. В Гильдию. Это… это нужно. Молодые некроманты не всегда способны сладить с даром и могут нечаянно навредить себе или кому-то…

Он осёкся и помрачнел.

— Ты этого боишься? — очень тихо спросила Катерина.

И по выражению лица поняла — угадала.

— Ты не помнишь, что случилось там, верно? — момент был подходящим, потому что сам Гремислав не скоро решится. — И боишься, что те, кого ты убил, могли оказаться людьми?

Огромная рука сдавила кружку.

И разжалась раньше, чем та треснула.

Вдох.

Выдох.

Контроль у него потрясающий.

— Да, — ответ тихий. — Но…

— Не обязательно говорить сейчас. Просто… я теперь хотя бы знаю, что ты хочешь вспомнить.

— А я не знаю, хочу ли. Дело закрыто. Меня признали невиновным.

— Признали. Они. Кто именно, понятия не имею. Но дело не в них. Дело в тебе самом. Верно?

Молчание.

И слышно, как там, снаружи, вздыхает и стонет ветер. И в вое его слышатся голоса, которые переговариваются, перешёптываются на разные лады.

— Если… если и вправду я убил… человека? — тихо спросил Гремислав. — Если не все они были… нежитью? Что тогда?

И Катерина совершенно честно ответила:

— Не знаю.

Утро началось с телефонного звонка. Причём на часах было четверть седьмого.

Катерина застонала и сняла трубку.

— Да, — произнесла она тихо, но тоном, который должен был бы пробудить в собеседнике если не совесть, то хотя бы сомнения в том, что стоит звонить людям в такую рань.

— Катерина Андреевна! — раздался нервный голос, который она узнала сразу и сумела сдержать стон. — Вы где? Я тут к вам приехал! А вас нет! А мне надо!

— Доброго утра, Матвей Степанович, — Катерина закрыла глаза, испытывая преогромное желание телефон отключить.

— Да, доброго… вы мне нужны!

— Зачем?

— Вы должны меня спасти!

— От чего?

Спокойствие. Только спокойствие. И ноги вытянуть. И попытаться разогнуться, потому что диванчик времён её теплых воспоминаний оказался вовсе не так уж мягок. То ли годы сказались, то ли собственный Катерины возраст.

— От меня самого! — нервически воскликнул Матвей Степанович. И Катерина представила, как он отирает платочком бритую голову. — У меня снова эти мысли… эти самые… про общественное благо!

— Вы хотите его совершить.

— Я хочу набить морду подрядчику.

— И как это пойдёт обществу на благо?

— Так… ворует же, паскуда, — голос Матвея Степановича обрёл некоторую долю спокойствия. — Не у меня. У государства. И раньше я бы в долю вошёл, а теперь вот морду набить тянет и так, чтоб покаялся. Это ж ненормально!

— Совершенно, — Катерина, сдержав стон, села. — Вы правы… это ненормально. Но вы усилием воли желание подавите.

— Я подавил. Но… с каждым разом оно всё сложнее! И с женой опять же…

— Которой?

Жен у Матвея Степановича было четыре и все — бывшие.

— С Машкой… это вторая, — он вовремя спохватился, что Катерина не помнит. — Я знаю, что у неё муж нынешний без работы остался. Позвонил. Предложил помочь. Говорю, вот позаботиться о тебе хочу. Не чужие же ж люди! А она меня матом… нет, я понимаю, что раньше я был так себе мужем… но сейчас-то искренне хочу позаботиться! И позабочусь.

— Возможно, не стоит заботиться о людях, которые этого не хотят?

— Но муж-то у неё без работы. А сама в декрете сидит. Алёнка, моя третья которая, та вон тоже сперва отказывалась, но ничего, привыкла… наверное. Правда дурит, переехать надумала, на Севера. Я ей сразу сказал, что ей на Севера нельзя, там климат для женщины неподходящий! Предложил домик купить. В Крыму. Вот мозгами понимаю, что дурь несусветная, что валила бы она на свои Севера, а не могу отпустить… заболеет же… у Сабинки ухажёр новый. Он мне не нравится категорически. Мудило ещё то, если по роже. А она не слушает…

Катерина прикрыла глаза.

Думать не хотелось.

Хотелось упасть на диван, поёрзать, выбрав место поровнее, чтоб старые пружины не пробивали рёбра, и накрыться с головой пуховым одеялом.

— Катерина Андреевна… спасайте.

— От чего?

— Не знаю… выясните! Давайте я ещё раз тесты ваши пройду!

— Вряд ли там что-то изменится, — она всё-таки села, но не выпустив одеяло. Растопленная на ночь печь успела остыть, как и сам дом. — Матвей Степанович, вы здоровый человек. Со здоровой психикой.

— Но… как здоровый… я не здоровый. Не здоровый я! Я раньше был здоровый! А теперь… теперь вот… херня какая-то творится! Взятку дать надо хорошему человеку, чтоб вопрос решил один в мою пользу. А я не могу! Вот меня прям от одной мысли про эту… самое… трясёт всего! Или вон… другой вопрос решить… с одним… несговорчивым, из-за которого того и гляди контракт со стройкой уйдёт. Год назад я бы сказал прессануть и всё. День-два и проблемка решилась бы. А тут прям душа болит, что человека из дома выживаю… что это, Катерина Андреевна?

— Совесть, — Катерина спустила ноги с дивана и потрогала пол. Так и есть, леденющий. — Это, Матвей Степанович, называется совесть. Проснулась она у вас.

— Так пусть опять заснёт! Я ж разорюсь! Я уже пробовал… ну, как вы советовали… десятину духовную… на храмы там, приюты…

— Не вышло?

— Сперва-то отпустило. А потом… потянуло проверить, что там… и знаете, воруют, сволочи! — это было сказано с искреннейшим возмущением. — И там, и сям… и управы на них никакой. А меня крючит! Вот натуральнейшим образом. Главное ведь даже не это! Главное, что мне заботиться не о ком! А я хочу! Людка, первая, так та за границу умотала… так и написала, что у меня совсем крыша поехала, что с моею о ней заботой жить невозможно! Мне бы разозлиться, а я переживаю, ночей не сплю, маюсь, как она там… и заботится хочу. И о ней, и о других тоже…

— Это естественное желание нормального человека, проявлять заботу о близких. Просто… у вас ведь, если не ошибаюсь, больше из близких никого?

— Никого, — согласился Матвей Степанович. — Сиротинушка я…

Ага.

Здоровенный бритоголовый сиротинушка, который в руке подкову согнуть может. Сам показывал и хвастал ещё, что силы в нём почти столько же, сколько дури.

Но дури всё равно больше.

От неё таблетку и просил. Волшебную. Для мозгов.

— Наверное, поэтому всё, — голос Матвея Степановича сделался задумчив. — Что сиротинушка… и заботиться мне не о ком. Может… я подъеду? Глянете? Я как с вами поговорю, то легшает.

— Подъезжайте, — разрешила Катерина. — Только… давайте часам к десяти? Я не в городе.

— Может, машинку прислать?

— Не надо.

Не хватало ещё.

— Значит, договорились… вы уж придумайте чего, Катерина Андреевна… я ж и вправду свихнусь так вот. Или разорюсь. Или и свихнусь, и разорюсь сразу.

И отключился.

Катерина подавила зевок. И подумала, что в принципе можно было бы и доспать. Но потом подумала, что нехорошо обманывать себя. Уснуть она не уснёт, только промается и разозлиться. А значит, надо вставать.

И проверить второго своего пациента.

Ввязалась на свою голову…

Она пошарила под диваном и вытащила тапочки. Выглянув в окошко, Катерина обнаружила что там всё ещё темно.

Ну как…

Небо скорее синее, чем чёрное. Снег сыплет, но как-то вяло, словно нехотя. И фонарь, что характерно, горит, тот, который за воротами. Свет фонаря ложится жёлтым кругом на снег.

И некроманта, который по этому самому снегу кружится.

С палкой в руках.

Было бы смешно… смешно не было. Совсем. Катерина сползла с кровати, как была, с одеялом, подобралась к окну. Сквозит слегка… и газеты отклеились. И надо бы на стеклопакеты заменить. Но кому и когда.

И зачем?

Но видно всяко лучше.

Вот Гремислав замер… не просквозило бы его в одной-то рубахе. Нет, штаны тоже имелись, но вот смотреть на некроманта было холодно, и Катерина поплотнее закуталась в одеяло. А некромант снова начал… танец? Бой? Или что-то среднее? Главное, красиво двигается, плавно, текуче. И видно, что привык он так… разминаться?

Нехорошо подсматривать.

Но и отвернуться неправильно, потому что именно сейчас он таков, каков есть. Без масок, без желания что-то спрятать от неё, будто Катерина враг. Да и в целом-то… ничего плохого она не делает.

Просто смотрит.

А потом Гремислав обернулся, и Катерина поняла: почувствовал. А может, и увидел. Первым порывом было отскочить от окна, притворившись, что её здесь нет. Но с порывами своими Катерина давно уже научилась бороться. А потому просто помахала рукой.

В конце концов, если так жаждал одиночества, мог бы и получше спрятаться.

Надо бы чайник поставить. Небось, после таких зарядок любой нормальный человек от чаю не откажется. И ненормальный тоже. Катерина знала точно.

Она добрела до кровати, чтобы скинуть одеяло и даже одеться успела, когда телефон зазвонил вновь. Номер был незнакомый.

— Да?

— К-кать? — тихий шелестящий голос заставил её замереть. — К-кать? А ты н-не дома?

— Настюша? Ты… где?

— Я… мы… п-приехали. Я… д-думала… а ты вот…

— Я за городом. На даче у Ленки. Ты… ты к тёте Свете зайди. Я у неё ключи оставила. Я сейчас выеду. Скоро…

Дорогу точно ещё не чистили, а значит, скоро не получится.

Но если на утренней электричке, то, может, и быстрее.

— Я… уже… я у тебя.

Дышать стало легче.

— Хорошо.

— Ты… не спеши. Мы тут… мы… мне… наверное, надо… ты предлагала… помощь. Я… решила… поняла.

— Настюша, — сердце в груди застучало быстро-быстро. — Я всё сделаю. Я помогу. Обязательно. Ты только не исчезай. Хорошо? Дождись меня обязательно.

То ли место повлияло так, то ли разговор с этой женщиной, с которой изначально Гремислав не собирался разговаривать, но как-то оно само получилось. Главное, что уснул он сразу и без сновидений. Разве что словно та полуузнанная песня где-то появлялось, но далеко и смутно, и тотчас исчезала, так и не пробившись в сознание.

А вот очнулся он в шесть утра.

Часы мерно тикали.

Стояла тишина, разве что дерево чуть поскрипывало. Хороший дом, только недосмотренный. Тут бы порядок навести. Двери вон чуть разбухли. Крышу надо бы поправить. Да и с окнами неладно, вон, заложены, заклеены полосками бумаги, а всё одно холодом тянет.

И выстыл дом куда сильнее, чем должен был.

Гремислав осторожно сел в кровати.

Осмотрелся, благо, полумрак помехой не был. Комната… одна из нескольких: дом достаточно велик. Эта, видимо, была спальней. От кровати и белья исходил едва уловимый запах старого места. Нельзя сказать, чтобы неприятный, скорее уж выдававший, что в доме этом люди не появлялись давненько.

Пускай.

Стол у окна.

Стул. Низкая тумба, укрытая вязаной скатертью. Ваза. Полка. Книги. Взгляд выхватывал один предмет за другим, окончательно привязывая сознание к действительности.

Прикрытая дверь.

И тишина.

Зимой рассветы поздние. И женщина наверняка спит. Вспомнив о ней, Гремислав покачал головой. Нехорошо получилось. Недостойно. Сперва это его… недоверие?

Потом и то, как он отключился, заставив возиться с собой.

И задержал.

У неё наверняка дела имелись, а она вот… потом ещё позже, разговор этот. И нож под рукой. И странно, что не испугалась она. Как-то вот спокойно взяла и осталась наедине с малознакомым мужчиной, который за обедом к себе поближе ножи подвигает.

Будто ему своего, в сапоге припрятанного, мало.

В затылке вдруг будто иглой кольнуло, и так, что пальцы судорогой свело. Гремислав почти ощутил в руке выглаженную рукоять, знакомую в каждой неровности своей. Сам вытачивал из рога мёртвого Хозяина леса, Гремиславом же добытого. Сам заговаривал.

Сам…

Что?

Он сдавил голову, силясь вспомнить, но пелена снова дразнила, то почти развеиваясь, то становясь плотнее. Нет уж. Так легко не выйдет.

В какой-то момент боль стала такой оглушающей, что он потерялся. А очнулся уже во дворе. Босой. В портах и рубахе, как был. С какой-то палкой в руке, и главное, что рука эта тянулась в знакомый выпад, да и всё тело было горячим, распаренным.

Значит, он здесь уже давно.

И значит, снова был провал.

Третий?

Четвёртый?

Тело, споткнувшееся было, продолжила вязать узор из заученных намертво движений, сменяя одно другим. А разум пытался найти объяснения.

Кукольник.

В поместье был кукольник.

И старый.

Это факт. Подтверждений хватает, да и сами селяне, осознавши, что натворили, спешили сотрудничать со следствием. И клялись, что не своею волей за вилы схватились. Наваждение это. Происки нежити. И вообще не отдавали они себе отчёта в том, что творят.

Ложь.

Даже матерая тварь не сможет подмять под себя целую деревню.

А ведь деревня неплохая.

Гремислав помнил и дорогу, вполне себе наезженную, широкую да гладкую. Нет. Сначала. Сначала был город. Обычный такой средней руки, вполне себе благополучный, а потому вышедший за черту городской стены. С ярмаркой постоянной, которая по осени разрасталась, облюбовывая окрестные поля. С каменными домами и даже большим, в три этажа, домом городского головы.

Дом и голова Гремислава тогда мало интересовали.

А по ярмарке он прошёлся.

Это разумно, слушать, что люди говорят. О Пересёлках говорили неохотно. Да, есть… приезжают. Торгуют. Чем? А вот, чем и все. Мёдом. Шерстью вот. Пряжей. Пшеницей и рожью — нет, земли там дурные, леса окрест. Зато богаты дичиной и клюквою, брусникой, травами всяко-разными. Ими и торговали. Ещё шкурками беличьими да куньими, мясом вяленым, мочёным. Сырами овечьими…

В общем, всем и понемногу.

Туда?

Туда тоже ездят, но мало. Разве что к родне, но так, чтобы родных там, того редко бывает. Не любят они чужаков. Просто вот не любят.

Можно было что-то заподозрить?

Вряд ли.

Таких, стоящих на отшибе деревень, хватает. И главное, что порой миры разные, а эти вот деревни будто под копирку, будто кто-то когда-то взял да раскидал семена их окрест, а они и проросли.

И чужаков там не любят.

И готовы бы вовсе от света запереться, да не могут никак, поскольку зависят от этого самого света. Но вот… если ездят туда мало, то зачем купец повадился? Что там ценного было в тех Пересёлках? И дорога…

Над головой скрипнула железная шапка фонаря. Здешние были высокие, но свет давали хороший.

Он поехал.

И доехал спокойно.

Ни тебе волчьих стай, поджидающих путника, ни разбойников. И деревню Гремислав увидал тоже вполне себе обычную. Разросшуюся явно, потому как тын местами разобрали, а достроить не достроили. Подумалось тогда, что жизнь должно быть спокойная, раз не строят.

Подметил он и беленые стены домов, свежую дранку на крышах.

Дымы над крышами.

Запах хлеба. И люди. Не сказать, чтоб так и много их было, но вышли да. И в добротной одежде. В тулупах, в сапогах…

Даже дети в обувке, а не в онучах из старых тряпок.

И староста представительный, в шапке узорчатой высокой.

В затылке опять кольнуло, но эта боль была быстрой, и Гремислав просто-напросто от неё отмахнулся. А рука отмахнулась от невидимого врага, разя его не палкой, но родовым мечом.

Меч изъят до особого распоряжения.

До окончания отпуска.

И если не Гремиславу, то семье вернут…

Нет. Потом.

Староста… короткий разговор. И поклоны эти постоянные, в которых теперь чудится то послезнание — догадывался староста, на кой некромант в гости заглянул. И трясся. И кланялся. И небось, в усадьбу к барыне послал мальчишек, а с ними и деревенских, чтоб навели порядки.

Как они там теперь?

Когда тварь больше не защищает землю от иных, помельче? Тын успели поставить перед Злою зимой? Или…

Он ощутил на себе взгляд и обернулся.

Женщина.

Разбудил?

Или не он? Он вышел из дому тихо, так, что и половица не скрипнула. Стало быть сама? Но прятаться она не стала, рукой вот помахала и отошла от окна.

Определённо, странная.

Но с этой тренировкой определенно пора было заканчивать. Да и голова перестала болеть. А память… может, странная женщина и вправду поможет.

Если, конечно, ему можно помочь.

— Извини, — женщина нервничала. — Мне позвонили. Нужно отъехать. Я обещала тебя в город отвезти… но тут дорогу скорее всего придётся чистить.

— Помочь?

Она споткнулась и посмотрела на него с удивлением.

— Я могу помочь. Дорогу чистить. Если лопата есть.

— Есть… хотя бы до выезда. А там справимся. До города я тоже могу довезти… и… пожалуй, это будет неплохой вариант. Не уверена… впрочем.

Женщина сделала глубокий вдох.

И выдохнула:

— Позвонила моя сестра. Она вернулась в город. Немного неожиданно и, как понимаю, тайно. Если так, то она всё-таки решилась сбежать. Но её муж может не захотеть её отпустить. Он не самый хороший человек. А ещё он знает, что кроме меня ей идти не к кому. Так что будет искать её там. Как скоро… без понятия. Но будет.

— Хорошо, — Гремислав стряхнул с волос капли растаявшего снега. — Я быстро соберусь.

— Совершенно не обязательно… я приеду, но чуть позже. Или…

— Мне всё равно заняться нечем. Да и…

В тишине тяжело.

Снова песня начинает звенеть, звать куда-то. А рядом с этой вот женщиной как-то спокойней. И снова ощущение крайней неловкости, будто он, Гремислав, пытается спрятаться за женскую юбку. Хотя конкретно эта женщина юбок не носила.

Синие штаны.

Просторный свитер какой-то мелкой вязки. И мягкий. А ещё от неё пахло летом и мёдом, и чем-то с цветами, но приятно. И запах тоже отгонял ту песню-зов.

— Потом? — она поняла, если не всё, то уже многое. И Гремислав кивнул.

Потом.

Возможно.

И дело не в том, что он не хочет говорить. Пожалуй… пожалуй дело в том, что рассказать-то нечего. Что можно рассказать, когда в памяти пустота и какие-то отрывочные картинки.

Если и вовсе настоящие.

— А… — он замялся, но всё же спросил. — А может быть такое, что воспоминания… как бы не настоящие?

— Может, — Катерина нисколько не удивилась.

Лопаты в сарайчике нашлись, причём сарайчик этот не рассыпался, кажется, чудом. Надо будет Елизару отписаться, а то ведь не дело, чтоб с хозяйством вот так.

Но лопата крепкая.

Широкая.

— Кстати, не такое уж редкое явление. Особенно, когда дело касается событий давних. Чаще всего у детей случается. Скажем, приятель рассказал что-то такое вот, яркое, эмоциональное. И ребенок пропустил эти эмоции через себя. А разум его закрепил, потому что эмоции связаны с памятью. И в итоге рассказ приятеля, или какая-то ситуация из прочитанной книги может отложиться в голове. Причем так, что через некоторое время он будет уверен, что с ним это вот произошло.

И куда тише добавила:

— Или не произошло… порой мозг наоборот вытесняет страшные воспоминания, а, чтобы не случилось дыры, заменяет их, чем придётся.

— И как понять, где правда?

— Честно? Методы есть… но… нет гарантии, что результат будет… — она открыла ворота и отступила, позволяя Гремиславу расчистить проход. — Точнее, что… как бы выразиться… что разум с полной уверенностью отделит ложные воспоминаний от настоящих. Так, я машину заведу… давно пора было. Сейчас… вы как, ездили прежде?

— Ездил. Нежить водится и в техногенных мирах, — Гремислав лопату убирать в сарай не стал. А вот на двери дома, поверх навесного замка, начертил одну руну. Не бог весть какая защита, но сойдёт. — Влезет?

— Лопата? — она моргнула. — Да… хорошая идея. Сейчас багажник открою.

Повозка у женщины была большой, серьёзной и вполне ей подходила.

— А водить умеете?

— Эту — нет. Но в принципе приходилось. Должен справиться.

— Ясно… — она тронулась, и механизм заурчал, а потом и тронулся.

— А какие методы используют? — уточнил Гремислав.

— Кто как… анализ вот. Пошаговый. От какой-нибудь точки перед воспоминанием и постепенно вытаскивается минута за минутой. Тут же опрос свидетелей… хотя, как по мне — ненадёжно. Если людям постоянно рассказывать, что шрам — от укуса медведя, то они постепенно уверятся, что сами видели, как медведь тебя укусил.

Повозка дернулась, выползая на дорогу.

Утро было муторным и тяжёлым.

— Ещё применяют гипноз, но… честно, не ко мне. Гипноз — метод сам по себе неплохой, но требует и доверия полного, и умений своеобразных. Опыта. А если что-то пойдёт не так, то разум просто склеит воспоминания воедино. Потом не разберешь, что было, а что вот…

Желтые полосы света выхватывали дорогу, и столбы с фонарями, и синюшный рыхлый снег.

Зимой нежить впадает в спячку.

Та, нормальная, а вот… голова опять заболела.

— У меня есть защита от ментального воздействия, — с сожалением произнёс Гремислав. — Хотя слабая… и не факт, что есть.

Кукольнику она не помешала.

— Не уверена, что гипноз можно отнести к ментальному, хотя… пожалуй… есть также способ, когда человека ставят в ситуацию максимально близкую к той, которую он хочет вспомнить…

Не выйдет.

Разве что в этом мире отыщется ещё одна деревня с кукольником, который не просто подчинил людей, нет. Он обжился среди этих людей, став… своим?