Частная практика

Часть 6 Правила охоты на нежить

Снег за окошком.

Мелкий крошевом. Ветер подвывает. И поскрипывает кресло, в котором устроился брат. Странно, но у Гремислава и сомнений не было, что вот этот человек, такой огромный и совершенно не такой, каким должно быть княжичу, его брат.

Наоборот, впервые он чувствовал себя почти целым.

Матушка обрадуется.

Отец.

Глядишь, и оживёт, если будет с кем разделить тяжесть короны. А значит, и срок его отодвинется. Это уже хорошо. Письмо матушке Гремислав сразу отправил. И сам вернётся.

Хотя бы затем, чтобы брата домой привести.

Надо только дело закончить.

Сдержать слово.

Гремислав щурился на свет фонаря, который пробивался сквозь метель. Третьи сутки пошли… если тварь не решится, значит, сорвалась. Или вот-вот сорвётся, потому что печать, пересаженная совместными усилиями Гремислава и Погожина-старшего мелко и часто пульсировала. Старик, кажется, справке, выданной Катериною, не поверил.

И ворчал, что надо бы иначе.

Что протоколы как раз для таких героических дураков и писаны.

Может, и так, только… время. Тогда казалось, что времени совсем нет. Что счёт не на дни, а на часы, на минуты даже. А там пока отчёт дойдёт, пока направят кого.

Пока…

— Неспокойно мне что-то, — сказал Матвей. — Маятно.

Гремислав хотел ответить, но… печать вдруг натянулась струной. А следом вторая и третья, пусть более слабые, не успевшие прорасти в детей. Убрать бы их вовсе, да нельзя.

— Идёт, — он вдруг ясно услышал в голове мягкий вкрадчивый голос. Слов разобрать нельзя, и это раздражает. Тянет прислушаться, понять, что же такого он шепчет на ухо. И не выходит. — Рядом. Помнишь, что делать?

— Ага… только пуля в башку, как по мне, вернее, — Матвей поднялся. — Вот… знаешь… ни хрена ты на бабу всё одно не похож.

— Нежить воспринимает мир иначе.

— Глаза у него человеческие.

— Только пользуется ими не человек. Он видит свою печать и свой приказ. Ладно, ты держись. И…

— Не боись, братуха. Я не для того семью нашёл, чтоб всё просрать бездарно… ты, главное, помни, куда идти…

Прямо.

На голос.

На мягкий шёпот, что окутывает, лишая воли. Чужая сила, проникая сквозь вязь печатей, туманила разум. Гремислав открыл дверь и в лицо ударило ляденым крошевом.

Буря.

Снежная.

И не из слабых. Ветер кружит и так, что на два шага вперёд ничего не видно. Самое оно для охоты… пусть нежить и не любит зиму, но иногда бывают и исключения.

Бури ждал?

Или совпало?

Матвей говорит, что мимо посёлка катались чужие машины, но не лезли. Матвей заверил, что люди, чьею поддержкой заручилась тварь, не станут с ним связываться.

Хорошо.

Шаг.

И ещё.

Скрип фонаря.

И такой тонкий тягучий вздох, который раздаётся то ли рядом, то ли вовсе в голове. И белизна снега вдруг превращается в белизну кружевной шали, что ложится на плечи совсем юной девушки. А глаза её черны, как то небо, которое нет-нет, да проглядывает в прорехах туч.

— Помогите… — этот шёпот теперь обретает свой собственный голос. — Пожалуйста, помогите мне… спасите…

Отогнать.

Сосредоточиться.

Печати впиваются в тело, что рыболовные крючки. И тянут, заставляют идти. Ноги проваливаются. Снежило третий день кряду и сугробы во дворе намело приличные. Местный снег скрипит, как старая дверь.

Тень на пороге.

И снова шёпот:

— Помогите… я тебе, ты мне. Один удар.

На сей раз голос мужской. И сквозь окно проникает мутный свет луны, вырисовывая профиль парня.

Ещё немного и Гремислав вспомнит, что приключилось.

Но воспоминание ускользает, заставляя сомневаться, настоящее ли оно. А может, вовсе нет никаких воспоминаний? Как не может быть и сомнений в том, что он, Гремислав, просто-напросто сошёл с ума.

Нет.

Он нормален.

У него и справка имеется. Справка, это же документ… и будь он безумен, выяснили бы… кукольник был… был кукольник… а прочие? Что там случилось?

Голова раскалывается от боли, и он почти видит разломы, но ещё боль отрезвляет. Гремислав осматривается. Калитка распахнута, но войти тварь не рискнула. И хорошо. Иначе почуяла бы печати, которые Елизар поставил после прошлого своего визита.

— Иди… иди ко мне… — шелестит ветер. Или тот, кто прячется в нём. И Гремислав послушно бредёт на голос, тон которого меняется. Теперь в нём слышится неприкрытое торжество. — Ближе!

Голос уже звучит и вовне.

А жорник рядом.

Он прямо лучится довольством. Босой. Без куртки. И обындевевшими волосами. С лицом, залепленным снегом. Мёртвые губы растягиваются в улыбке, а руки хватают за воротник лилового пуховика — еле нашли подходящего размера — и подтягивают Гремислава поближе.

— Вот ты и попалась, дорогая… — шепчет тварь в лицо.

— Хрен ты угадал! — вырывается у Гремислава.

Потом приходит мысль, что это он от брата нахватался дурных слов.

Тварь замирает.

На мгновенье всего.

И этого мгновенья хватает, чтобы перехватить одну руку, а вторую стряхнуть, и высвободившись резко, без замаха, вогнать клинок туда, где смыкались рёбра.

Нож слегка цепляет мешковатую одежду, продавливая и пуховик, и то, что под ним, а потом проваливается, высвобождая в тело заложенный заряд тёмной силы.

Как Погожин матерился…

Нельзя.

Не перенапрягаться.

Не истощать себя.

Собственную предлагал, но целительскую тварь просто сожрала бы с превеликою радостью. А вот эта… жорник дёрнулся было, пытаясь соскочить с клинка, потом застыл, вперившись чёрными злыми глазами.

— Х-хитрый… — прошипел он. — Н-некромант… нашла тварь… тварь…

Ноздри его раздувались.

— Это всё она… сестрица… надо было отправить… следом отправить… сожрать… но нет, побоялся… расстроилась бы.

— Скажи ещё, что жену расстраивать не хотел.

Губы растянулись. И теперь стало очевидно, что лицо вот это совершенно точно — маска, которая трещит и сползает.

— П-побоялся… с-сдохнет до с-сроку… пока выродки в с-силу не войдут.

А вот это уже походило на правду.

— Славка! — донеслось сквозь завывание ветра. — Славка, мать твою…

— Но ты просчитался, некромант… — жорник вдруг дёрнулся, подался вперёд, всем телом своим нанизываясь на клинок. — И не в первый раз, смотрю…

И Гремислав ощутил, что сам немеет.

И голова кружится.

И печати, которые должны бы рассыпаться, впиваются в тело, в самую душу, тянут его к твари. А та скалится, довольная донельзя…

— Просчитался… — шепчет, сдавливая щеки ледяными лапами и тянет голову к себе, губы к губам. — Я тебя сожру.

— С-сука! — этот крик раздался совсем рядом за секунду до того, как рукоять ножа осыпалась прахом, как взлетело покрывало метели, спеша заслонить Гремислава и жорника от прочего мира, стирая сам этот мир. — Оставь моего брата, с-сука!

А следом, проламывая лёд и холод, полыхнуло светом.

Ярко.

Мощно.

Так, что тварь, взвизгнув, отскочила. Гремислав ещё успел услышать гром. Где-то совсем рядом… над ухом прямо…

В ту ночь тоже гремело.

Гроза.

И во флигеле, где ему отвели комнату, звук этот слышался ясно и чётко, так, будто бы гремело прямо за стеной. И шелест ещё. Шорх-шорх… шорх-шорх.

Скребётся кто-то.

А потом добавляется ещё один звук.

Скрип.

Лёгонький такой. И тишина. Снова скрип. Снова тишина. Ненадолго. Мгновенье или два. И осторожный стук в дверь?

— Вы не спите? Вы ведь не спите… — дверь приоткрывается. — Мне нужно с вами поговорить! Это важно… очень важно.

Тень ложится на порог.

Голос…

И боль.

— Братуха! — орёт кто-то, мешая сосредоточиться. — Чтоб тебя… братуха, не смей! Эй ты, хрыч целительский…

Кто так разговаривает с целителями?

— … очень-очень важно… вы должны мне поверить! Вы должны спасти меня!

Ожидание давалось с трудом.

Не потому, что Катерину мучили дурные предчувствия, хотя, конечно, мучили, что уж тут. Нет, ну любого нормального человека в подобной ситуации мучили бы дурные предчувствия.

А тут ещё и заняться нечем.

Из дому выходить нельзя.

На даче тоже быть нельзя, потому что это опасно, а жизнью её никак невозможно рискнуть. Даже при том, что тварь и близко к дому не допустят. Всё одно невозможно.

И вообще ей нужно позаботиться о сестре и детях. Правда, Анастасия пребывала в том самом целительском сне, который был скорее похож на кому. А милый старичок заверил, что состояние весьма близкое и тем самым очень полезное в нынешних обстоятельствах, поскольку во сне всё восстанавливается.

Вот прям берет и восстанавливается.

Дети тоже спали, правда, не так глубоко и тот молодой парень, неожиданно нервно отказавшийся кого-то близко подпускать к детям, даже на Катерину поглядывавший с подозрением, сказал, что у них тоже стресс. И что во сне ему проще привести в порядок их энергетические потоки, искривлённые в процессе столкновения с нежитью. А старичок сказал, что если так, то парень, возможно, не такой и обалдуй, как это ему представлялось прежде. И стало быть, у рода Погожиных, вероятно, есть не очень позорное будущее. И не стал вмешиваться.

И никто не стал.

И если в первый день Катерина просто бродила по дому, нагло заглядывая во все уголки, в которых обнаружилась пыль, пара дохлых тараканов и заросший паутиной веник, то во второй уже затеяла уборку.

Ну а на третий решила подумать о будущем.

Вот так прямо с утра. Встала. Взяла кружку с травяным отваром, который ей сунул кто-то из юных целителей — они постоянно то прибывали, то убывали, сменяя друг дружку, а потому Катерина не могла точно сказать, сколько их здесь. Главное, что кружку ей вручили.

Утренние булочки с маслом и сыром тоже.

Ну и оставили в покое, попросив только больше не убираться.

Она согласилась. Заняла кресло напротив окна. пусть даже окно это снегом залеплено, но вот свет сквозь него пробивается… едва-едва, но пробивается. Прям как в её жизни.

А будущее…

Что будущее?

— Устали? — поинтересовался благообразный старичок, подвигая второе кресло.

— Ничего не делая?

— По личному опыту это утомляет более всего прочего. Думаю, уже к вечеру смогу вернуть вашу сестру. Снятие печати весьма поспособствовало восстановлению. Да и близость к точке перехода тоже… и в связи с этим хотел бы понять, что вы планируете делать?

— Вот сама пытаюсь понять, что же нам планировать… как понимаю, ей здесь оставаться смысла нет?

— Боюсь, княжич этого не допустит.

— Ну, это пока… очередной заскок.

Беседовать о проблемах пациентов с кем бы то ни было — не этично. С другой стороны проблема эта непосредственно касалась Катерины и, что куда важнее, Настасьи.

— Боюсь, на этот раз всё несколько сложнее. Вы ничего не говорите, понимаю, что с вашей стороны существуют определённые ограничения этического толка. Но у меня их нет. Так вот… думаю, что юный княжич…

Всё же не увязывались в воображении Катерины «юный княжич» с битою не единожды рожей Матвея.

— … в личной жизни обращал внимание на девиц… скажем так… одного типа. И речь не о внешности. Но вот таких, которым требовалась помощь и поддержка.

— Пожалуй…

— Издержки светлого дара. Их так и тянет кого-то спасти.

— Их? А целители — не светлые разве?

— Помилуйте… нет, конечно. Целители — они разные. А свет — это свет…

— То есть, сейчас ему нужно было спасти Настасью и он влюбился. А потом что? Появится очередная девица в беде? И тогда он ринется спасать её?

— Думаю, девицами в беде теперь будут заниматься иные. У правящего князя несколько другой круг обязанностей. Дело немного не в том… князь, как бы это выразиться… сильный дар требует стабилизации.

Ветер завывал голодною собакой, и душераздирающий этот звук выматывал и без того вымотанные нервы Катерины. Она заставила себя слушать усилием воли.

— Как правило своего рода якорем становится ближний круг. Семья в широком её понимании. Мать, отец…

Которых Матвей был лишён.

— Братья и сёстры. Поэтому не ошибусь, сказав, что ваш… пациент раз за разом пытался создать семью.

— Жёны от него сбегали.

— Полагая излишне деспотичным? Он ведь пытался контролировать всё и вся? Полагая при этом, что заботится.

— А вы откуда… вы ведь с ним почти не общались.

— Ну да, ну да… только он названивает внучку каждые пятнадцать минут, требуя отчёта по состоянию вашей сестры и её детей. Думаю, звонил бы и мне, но я отказываюсь иметь дело с этими вашими… телефонами. Как бы то ни было, но сила его нарастала. А в момент, когда человеку, как он полагал близкому…

— Мне?

— Вас он включил в свой ближний круг. Кстати, с его патологической подозрительностью это весьма серьёзное достижение.

Ещё бы. На это года два ушло. Причём не раз и не два ей хотелось отказаться от пациента. Стыдное желание, но… не отказалась же. Пусть даже не из чувства долга, но из-за денег, однако же не отказалась.

— Его предавали и не раз… у него в целом проблемы с доверием. Даже странно, что он так просто взял и поверил во всё это…

— Просто? Отнюдь. Тут скорее вопрос связи. Ритуал разделяет дары, но связывает их носителей. Возможно, что и нынешнее состояние Гремислава отчасти есть следствие нарушенной связи, которая теперь восстанавливается… так вот, возвращаясь к вашей сестре. Тревога за вас вызвала стресс-прилив дара. И всё это наложилось на встречу с братом, что тоже вызвало ряд изменений…

— От Настасьи он не отстанет, — Катерина сделала единственно возможный вывод.

— Боюсь, что так. Но не стоит опасаться. Он скорее причинит вред себе, чем той, кого уже считает своею избранницей.

— А Настя? Как она отнесётся?

— Светлый дар имеет ряд весьма интересных особенностей.

— Ещё?

— Как и тёмный. Так вот, его обладатели умеют нравится. Даже не так… его обладатели просто не могут не вызывать ответной симпатии. Дар весьма редкий, а потому сама Вселенная заботиться о его носителях.

Ну раз Вселенная… кто такая Катерина, чтобы со Вселенной спорить.

Да и человек Матвей надёжный.

Даже и без дара.

— А его страсть контролировать… она тоже уйдёт?

— Скажем так… здесь придётся работать вам. Хотя чем больше объектов в ближнем круге, тем надёжнее якорь. И носитель дара.

— Чудесно… — сказала Катерина, хотя прозвучало не совсем искренне. — Поймите, хорошо, если оно и вправду так… а если нет? И кому она там нужна будет? Ладно, явится этот… молодой княжич…

Погожин тоже тоненько хихикнул и зажмурился, явно представляя что-то этакое.

— Я, может, с князьями дела не имела, но… там ведь свои законы, обычаи и всё такое. Кому там нужна будет Настасья?

— Целительница с потенциально великим даром? Пусть и необученная? Боюсь, тут скорее вопрос надо ставить иначе… князей в мирах всяко больше, чем целительниц.

— А дети? У неё ведь дети! И не думайте, что она от них откажется. Даже ради княжества…

— Если ваша сестра не отказалась от детей даже чтобы выжить, — серьёзно сказал Погожин, — то и ради княжества, само собой, не откажется. И это поймут… думаю, юный княжич доступно объяснит, что считает их частью семьи. В целом, подозреваю, Ратмар ждут большие перемены… кстати, дети тоже одарены. Сказалась близость к твари. Весьма… уникальные условия.

И значит, их тоже примут.

С радостью или нет… хотя… с упорством Матвея и его непрошибаемостью радость подданных он организует по расписанию. Но вот… что вот Катерине делать?

Додумать она не успела.

Сперва там, за окном, хлопнул выстрел, громко, заглушая рёв метели. А потом раздалось отчаянное:

— Помогите! Братухе плохо!

Гремислав дышал.

Часто и быстро. Глаза закрыты, но двигаются. Движение это видно под тонкой кожей век. Ресницы вздрагивают. А губы кривятся, словно он хочет сказать что-то, но не может.

На лице — брызги чего-то красного.

Кровь?

— Ты… — Матвей хватает Погожина-старшего за грудки. — Ты… целитель! Исцели! Сделай что-нибудь…

И застывает. А Погожин аккуратно высвобождается из захвата.

— Я понимаю ваше волнение, — он поправляет сбившуюся одежду. — Однако на будущее просил бы вас сохранять контроль над эмоциями.

Кровь.

На лице кровь.

Чья?

Катерина видела себя словно бы со стороны. Вот склоняется. Щупает пульс. Считает, отмеряя быстрые удары сердца и впихивая цифры в жёсткие рамки нормативов. Пульс, как ни странно, замедлен. Дыхание тоже ровное, глубокое.

Конечности сгибаются. С трудом, но всё же. Мышцы не сведены судорогой, скорее…

— На каталепсию похоже.

— Согласен. Так… княжич, ты… тварюку-то пришиб?

Матвей отмирает.

И склоняет голову.

— Башку ей на хрен… а он говорил, что пули не возьмут. Хорошая пуля всё возьмет!

— Да, да, особенно, если светлой силой зарядить… со стрелами такое делают, а ты вот с пулей. Прогресс в действии. С другой стороны стрессовая ситуация часто вызывает спонтанный всплеск сил. В любом случае там надо убраться… Наночка, сходи с молодым человеком, убедить, что тварь мертва, а мы пока займёмся другим княжичем.

— Он… он поправится? — в этом вопросе было столько надежды, что Катерине почему-то стало совестно, будто бы она виновата в случившемся. Нет, она точно знала, что ни в чём не виновата, но… совесть — такая штука.

Иррациональная.

— Боюсь… на этот вопрос у меня нет ответа, — Погожин посерьёзнел. — А врать я не привык.

И Матвей, который прежде психовал не то, что из-за отказов, из-за намёка, что что-то может пойти не по его плану, просто кивнул и отступил.

— Так… надо будет сказать, чтоб ему вручили детей. Дети, дорогая моя, имеют удивительное свойство занимать всё свободное время. Причем свойство это никоим образом от количества детей не зависит… где там мой остолоп⁈

— Я не остолоп! — огрызнулся внук Погожина. — Я всё слышал! И…

— И потому сейчас разбудишь детей, соберёшь их и, прихватив княжича, отправитесь за покупками.

— Какими…

— Какими-нибудь. Детям ведь одежда нужна, обувь и всё такое… на месте разберётесь. Главное, сделай так, чтоб вас тут в ближайшие пару часов не было. Ясно?

Парень кивнул.

— Погоди. Сперва давай, вниз его… мало ли.

Это вот его «мало ли» резануло по ушам, и почудилось в нём скрытое беспокойство. А ещё неуверенность и даже страх. Хотя страх Катерина, пожалуй, придумала. Страшно было ей.

— Это… это ведь не каталепсия, — сказала она, когда внук Погожина и ещё какой-то смутно знакомый молодой человек унесли Гремислава. — Это ведь…

— Скажем так, состояние сходное. А ведь я предупреждал… ладно, если вытащим, потом выскажу про всё. Дело в том, уважаемая Екатерина Алексеевна, что этот бестолковый молодой человек дважды попал под ментальное воздействие. И в первый раз оно было довольно длительным.

— Провал в памяти.

— Он самый. И разум пытался восстановиться. Он бы и восстановился через неделю-две или там пару месяцев.

— Что та тварь сделала?

— Полагаю, осознав, что попалась, ударила. Жорники сами по себе неплохие менталисты. Действуют грубо, а тут вовсе прямым ударом. А это… как пальцами в свежую рану. И теперь его разум расколот.

— И как… быть?

Молчание было ответом.

— Должен же быть способ! Если бы всё, вы бы…

— Успокойтесь, — сказал Погожин таким тоном, что Катерина и вправду успокоилась. Правильно. Что это она. Паника ещё никому и никогда не помогала. И ей надо взять себя в руки. Выдохнуть.

Унять дрожь.

— Способ… скажем так… с точки зрения физической он вполне здоров. И я прослежу, чтобы здоровью его ничего не угрожало.

— Но?

— Но без помощи это будет просто существование телесной оболочки. Весьма нужной, поскольку разорванная между близнецами связь восстанавливается и повторный обрыв её скажется на здоровье другого княжича…

— А оно вас волнует?

— Не только меня.

Да, тоже правда.

Успокаивать других куда проще, чем успокаиваться самой. Катерина старается, старается, а оно всё никак.

— Разум, к сожалению, мне не подвластен. Я могу стабилизировать работу функционально, но то, что происходит внутри…

— А кто может?

Погожин вытащил из кармана белый платок и протянул. И только тогда Катерина поняла, что руки у неё в крови. В засыхающей, какой-то черно-бурой крови.

— Вы, — сказал целитель. — Вы можете.

Нет.

Это… это шутка?

Или нет?

Подвал здешний на подвал не похож. Если не брать в расчёт отсутствующие окна, то вполне себе уютная палата. Белые стены. Кровати. На одной спящей красавицей застыла Настасья, и Катерина подошла к этой кровати, чтобы убедиться, что сестра жива. Спит просто.

Спит.

Щеки порозовели. Да и вид уже не настолько измождённый. Усталый пока, но эту усталость за три дня не повывести. Вот она удивится-то, проснувшись. Муж-нежить, жених-княжич… и целители, и магия, и это вот всё. Поневоле начинаешь завидовать. Катерина бы тоже уснула.

Но нельзя.

— Ваш мир, как мне кажется, довольно уникален, — голос Погожина мешает думать. — С одной стороны магии здесь нет. С другой… ваша подруга оказалась некромантом. Сестра — целителем. Дети… ещё преподнесут сюрпризы. Так что ваш ментальный дар смотрится вполне уместно.

У неё?

Дар?

Катерина не чувствует.

— Конечно, я не уверен в том… хотя… скажем так, вы ведь довольно легко находите общий язык с пациентами. И проблемы их вам ясны. Вы просто привыкли, что так оно было всегда.

Да. Наверное.

Ей говорили, что у неё талант. Что людей она чувствует преотменно. А она их и вправду чувствовала. Как-то вот так… нутром, что ли? Может, поэтому ей Настасьин жених сразу и не понравился? Поняла, что он не человек? Только понимание внутреннее не сумело убедить разум.

Разум логичен.

Он в магию не верит. Не верил. Без доказательств. А теперь? Просто принял очередной факт.

— Кроме того вы вполне себе спокойно находились в присутствии некроманта. Причём, замечу, нестабильного.

— И что?

— Скажем так, тёмная сила в большинстве своём отталкивает. Обычные люди некромантов сторонятся. Мягко говоря. Рядом с ними комфортно таким же некромантам или магам смерти, проклятийникам ещё. В случае с княжичем их связь нивелирует весь негатив. А вот вы… люди с ментальным даром находятся как бы в стороне. Их дар защищает разум от любого воздействия. Кстати, поэтому вы и не прониклись к жорнику симпатией. Он явно пытался. Это обычно для подобных тварей — внушать к себе любовь всем, до кого дотянутся. И не будь у вас дара…

Погожин развёл руками.

А кровь с лица Гремислава не вытерли. Он лежит. Прямой. Бледный. И кровь эта. Длинные волосы вот растрепались чутка. Седина видна. Сколько же её… а ведь он не старый совсем. Не намного старше Катерины. Она же себя старой не чувствует.

— Он… знал? Тварь?

— Тварь? Возможно, догадывался, что у вас какой-то дар, который мешает воздействию. И благоразумно держался подальше.

И сестру держал.

— Радуйтесь. В ином случае вас бы уже сожрали.

Радоваться не получается. Зато у Катерины платок есть. И она снова впадает в какое-то оцепеневшее состояние, в котором воспринимается всё очень отстранённо. И Катерина сосредотачивается на том, чтобы стереть кровавые пятна с лица.

— Ваш дар позволит заглянуть в его разум. И помочь. При небольшом разломе он сможет выбраться, но нужно помочь. Подсказать, что из видимого им реально.

— Но… но… если я… если кого-то другого! — приходит спасительная мысль. — Должны же быть другие менталисты. Опытные.

— Должны. И есть. Однако их мало. А ждать, пока кто-то освободится, нельзя. Чем больше проходит времени, тем выше вероятность, что он просто не вернётся. Трещина будет расти. Разум рассыпаться. Но вы должны знать, что это опасно. В чужом разуме легко заблудиться.

— Я… знаю.

Катерина присела рядом и взяла за руку.

— Если вы откажетесь, вас поймут.

— Нет.

Как можно? Он ведь Настю спас… и детей тоже. И в остальном он… интересный. И забавный. И строгий. И пожалуй, ей давно никто не нравился так.

А в её возрасте перспективными ухажёрами не разбрасываются.

Тем паче княжеских кровей…

— Что делать? — спросила она, чувствуя острое желание лечь рядом.

— Попытайтесь нащупать нить его разума. А дальше… дальше следуйте своему чутью.

Отличная инструкция!

С ней точно выйдет всё, как надо… додумать Катерина не успела. Ухнула в никуда, как в знаменитую кроличью нору.