Частная практика

Часть 7 Осколки памяти

Ужин.

Тот, на террасе… чепчик, ленты и всё такое. Чай горячий. Небо наливается теменью, а значит, гроза скоро. И барыня первою чувствует её.

— Ох ты, годы мои, годы… — она принимает шаль из рук дворовой девки и накидывает на плечи. — Хорошо ночью тряхнёт, попомните мои слова…

— Ах, матушка, — сразу подрываются жених с невестою. — Вам тогда в дом надобно, отдыхать.

И кружатся, кружатся девки, которых набегает со всех сторон-то. Они и помогают барыне подняться. Она уходит, сопровождаемая купцом, ведёт с ним беседу разлюбезную. И Гремислав почему-то не может отвести взгляда, будто что-то тревожит его в благостной этой картине.

Хотя…

Купец жив. Он только посмеялся, услышавши, что жена ищет.

— Вечно она выдумает… понаслушается сказок и начинает переживать. Вот говорил же, что я её бабок разгоню. Теперь точно-то разгоню… нет, вот бы про хорошее чего рассказывали, а они всё страхи один другого жутчее.

Звучало это вполне правдоподобно. И Гремиславу ещё подумалось, что такое тоже случается. А может, не в страхах дела, а в подозрениях почтенной купчихи, что муж её загулял…

Бывает и это.

Главное цел вон. Жив.

И дочь его жива. Держит жениха за руку, робко так, изредка позволяя себе взглянуть. И краснеет от стыда и собственной смелости. А тот смотрит покровительственно.

Только…

— Вам во флигилёчке постелем, — спешит сказать жених. — Уж извините, иных гостевых покоев не осталось, но там, на отшибе, даже спокойней, чем в доме. Никто не потревожит.

И Гремислав соглашается.

Он собирался уехать ещё затемно, сразу, как убедился, что и купец, и дочь его, и прочие вполне себе живы. И деревня на месте. И в доме вон светло и чисто…

Не было признаков.

Не было и вот…

Он бы уехал. Но это затянувшееся чаепитие. И ещё гроза, которая накатила внезапно, как оно бывает с грозами.

— Я покажу, если позволишь, — говорит купеческая дочь и машет рукой, и на взмах этот к ней устремляются дворовые девки. И Гремиславу ещё думается, что строга барыня, если так дело поставила, что дворня и чужакам услужить спешит.

Стоп.

В дом его не пустили.

И во флигель вели кружным путём.

Знала тварь, что там, в доме, он бы почуял, насторожился. Ароматными травами запах нежити не перебить. А флигель вот долго пустым стоял. В нём убрались, и полы вымыли с ароматным уксусом, и на столе расставили восточные свечи.

Он ещё подумал, зачем на случайного гостя тратится?

Грозу вот слышал.

Заснуть пытался. Но сон не шёл. Неспокойно было. Дар оказался умнее хозяина. И гроза ещё.

Потом…

Голова болит.

Надо… надо выбираться. Тварь ударила. Не та, не Кукольник… кто ждал кукольника в таком тихом месте? И главное, признаков не было… не было признаков.

…скрип.

И дверь приотворяется.

— Помоги, — шепчет тот, кто замер на пороге. — Помоги мне…

На девице — белая рубашка в пол, полупрозрачная, не скрывающая очертаний сдобного тела.

— Что случилось? — рука сама тянется к клинку.

— Ты должен мне помочь… — девица переступает порог. Это ложь, что нежить не способна войти без приглашения. Ещё как способна. — Спасти… она меня погубит! Я знаю… папенька слушать не желает, но я-то знаю… они с сыночком сговорились. Папенька уедет, а я останусь.

Она подходит ближе и ближе.

И от неё остро пахнет теми же восточными притираниями. Тёплые руки ложатся на плечи.

— Они мою кровь выпьют… эта упырица и сынок её… всю до капельки. Я узнала их тайну, — она шепчет губы в губы, и тогда, с дыханием её, приходит и осознание. — Хочешь, покажу?

— Хочу, — Гремислав вбивает клинок в живот.

Как той твари…

…другой твари.

И голова снова отзывается болью. Боль эта хватает судорогой за руку, сводит пальцы так, что нож в них застревает намертво.

Девица же оседает без звука, тяжёлое, грузное тело, которое стремительно меняется прямо на глазах, становясь шире и больше, и тяжелее. Девичий стан расплывается, волосы становятся короче…

На мгновенье всего.

На одно лишь мгновенье, потому что в следующее девица становится снова собою, правда, более тощею, иссохшею даже.

А в голове звучит:

— Не угадал, некромант…

…не угадал.

Не…

— Гремислав! — крик пробивается сквозь смех твари, который, смешавшись с рёвом ветра и громыханием там, снаружи, лишает разума. — Гремислав, ты меня слышишь?

— Слышу.

Надо обернуться.

— Это… не настоящее… этого нет.

Нет?

Есть. Девушка, что растянулась у ног его, руками зажимающая живот свой. И тёмные потёки крови сквозь пальцы. А тут же тонкий бабий крик:

— Убийца! Он убийца! — верещит почтенная барыня, обеими руками хватаясь за грудь. — Убийца! Он убийца! Снасильничал!

И взмахивает руками.

Широкие рукава её ночного халата расправляются атласными крылами. А Гремислав оглядывается. Где он? Как он… как он тут… это другая комната. Девичья явно. Высокая кровать с резными столбиками. Бархатный балдахин прихвачен лентами. На полу — ковёр восточный. А на нем — девушка в разодранной рубахе. Её нагота бросается в глаза, она какая-то бесстыдная…

Это не он.

Не он.

Он не мог…

Клинок перерезает горло старухе, и та захлёбывается клёкотом. А потом падает… и сын её, спросонья растерянный, тёплый, тоже падает… и тварь хохочет. Гремислав убил! Убил… или ошибся?

Неужели он…

Ошибся?

И не было никакого кукольника? Тьма… тьма бывает разной… экспертиза на пожарище — не самая точная вещь. А могли и нарочно исказить данные. Пожалеть… прикрыть его… случалось подобное, пусть и не с Гремиславом.

— Тише, — говорят ему и теплые руки касаются плеч. — Не пытайся идти напролом. Только всё перемешается.

Люди бегут.

Надо их остановить… но вилы пробивают одежду и бок, и боль затапливает сознание. И смех в голове смолкает. И…

— Навязанные воспоминания тем и опасны, что со временем их тяжело отличить от настоящих, — рядом появляется женщина, которой в этом мире быть не могло.

— Я не хотел… не хотел… я не знаю, как это получилось…

— Никак, — она смотрит без жалости. — Сделай вдох. И выдох… здесь ты не дышишь, это сфера разума, как понимаю… всегда мечтала заглянуть в чью-то голову. Дурные мечты имеют обыкновение сбываться. Но дыши. Физиология очень даже влияет. Будем разбираться.

— Я убил.

— Или тварь тебе подарочек оставила. Прощальный.

— Я…

Рука закрыла рот.

— Сначала. Я видела. Нужно отделить одно от другого. Если подарок навязанный…

Поёт.

Кто-то поёт. Так знакомо и нежно. Почти как мама… мама пела колыбельную, но всегда отворачивалась, пряча слёзы.

Теперь она обрадуется.

Или…

— Так, если ты сразу поверишь, что ты убийца, мы ничего не сделаем, — жёстко говорит Катерина.

— Пение… пение в голове.

— Хорошо. Разум — такая штука… он не любит вмешательства. И будет защищаться. Ясно?

Да.

Наверное.

— Как мне разобраться? — Гремислав задаёт вопрос. Правильный ли.

— Искать.

— Что?

— Несостыковки. Она пришла к тебе? Или ты к ней?

— Она… ко мне.

— Тогда как вы оказались в её комнате?

Песня звучит громче, словно желает оборвать этот слишком опасный разговор.

— Ты знал, где её комната? — Катерина тоже не отстаёт.

— Нет.

— Ты был в доме?

— Нет. Меня… встретили… встретили на дороге. За деревней. Проводили… к дому и проводили. Там чай. На террасе. Разговор. Потом гроза… грозы там злые. Мне предложили остаться. Это по правилам. Гостеприимство. Я согласился.

Если проговаривать вслух, то становится легче.

— Отвели во флигель. Странно…

— Что странно?

— Слуги. Служанки. Они живые. Много. Даже матерый кукольник не способен управлять сразу таким количеством людей… но странно не это. Они слушались не только барыню, но и девушку.

— Ту самую?

— Да. Обычно к чужим относятся с подозрением. Нет, пожелания гостей исполнят, но не так… не с такой готовностью. Не с таким…

Он замер.

— Страхом?

— … мама, он просыпается!

— Пой!

Откуда это. Мама… у неё ведь сын, у барыни.

— Не спеши, — Катерина рядом. — Сын. Что он говорил?

— Почти… ничего.

Шепот.

Слабый. Отчаянный.

— Помогите… пожалуйста, помогите…

И пение переходит в визг, который бьёт по ушам.

— Мама!

— Не спеши.

Голосов слишком много. И воспоминаний тоже. Они как карты в руках шулера. И которым верить? Надо… с самого начала.

Так.

Деревня.

Встреча. Чаепитие. Флигель. В него ведут дворовые девки. Запах… свежие травы по углам. И свечи. Свечи горят давно, и терпкий аромат их успел наполнить флигелёк. Вода. Воду приносят те же дворовые девки, которые старательно отводят взгляд.

Чистое бельё.

Стук в дверь.

— Матушка послала поглядеть, всё ли хорошо, — говорит девушка, разглядывая Гремислава с просто неприличным интересом. А вот её жених, несмотря на стать, держится позади. Он подобен тени.

— Спасибо. Всё хорошо.

— Тогда славно. Крышу тут недавно подновляли…

Откуда ей известно?

Она проходит в комнату, совершенно по-хозяйски и морщится, видя мятое полотенце.

— Я ж сказала им, свежие принесть…

Полотенца были чисты, но…

Запах.

Память снова зацепилась. И за него, и ещё за гнев, исказивший красивое лицо.

— Вот… поганки! — подхватив это несчастное полотенце, девушка уходит. А вот молодой жених остаётся. Он вдруг поднимает голову и шепчет одними губами:

— Помогите…

Это… настоящее?

А то, где он…

Дальше.

Дальше туман. И ночь. Гроза. Было? Окно приоткрыто. Гремислав любит грозу, потому что нечисть большею частью как раз сторонится.

Скрип…

Стук.

Фигура.

Белая рубаха. Тонкие руки на шее. Голос. Запах… он чует его слишком поздно и пытается отстраниться. Но не способен отвести взгляда. А она открывает рот:

— Идём, — говорит, беря за руку. — Идём со мной…

И Гремислав идёт.

Дорога.

Вонь. Едкая вонь твари, пропитавшая всё-то, включая доски. И ощущение беспомощности.

— Мама, он пытается вырваться!

— Я же говорила, сильный… ничего, сейчас уснёт.

Гремислав не собирается засыпать.

— Помогай!

Резкий окрик.

И боль.

Удар?

Кто?

Шёпот в ухе:

— Помоги…

Голос мужской. И его подхватывают, как-то так толкнув, что он падает на пол, неудачно, так, что рука оказывается под телом.

— Ты смотри, что делаешь! Туда его тащи… да бери ты за ноги!

Раздражение.

И тут же:

— А ты пой. Давай… садись рядом и пой.

— Гремит.

— И что? Погремит и перестанет.

— Я… не могу сосредоточиться!

— А ты смоги. Когда ещё такая удача выпадет… смотри, какой! В нём же силы — не на одно яйцо хватит! Повезло… мне-то годами копить пришлось, собирать по капельке… да раздень его!

— П-пуговицы тугие, — запинаясь, произносит мужской голос.

— Вот… остолоп. Давай… пой, не молчи.

Кто-то склоняется и снова раздаётся пение, только теперь в нём нет ничего приятного. Хриплый скребущий звук, который ввинчивается в голову, а над Гремиславом склоняется другой человек. И тут же в плечо втыкается игла.

— Слушай… она вышла… шанс будет, но только один, — шепот пробивается сквозь пение. А под руку подсовывают что-то… рукоять?

Пальцы сами сжимаются, их и вправду сводит словно судорогой.

— Она… должна… с тобой… спариться. Потом сожрёт.

— Что ты там возишься? — этот голос теперь отличен от прочих. И Гремислав цепляется. — Вот же дал…

— Маменька, а можно я потом и его? А то надоел, спасу нет…

— Нет, он нам нужен. И так этого искать станут, так что другим разом…

Станут…

Вторая игла впивается в мышцы, окончательно приводя в сознание.

— А ты пой, доченька, пой. Слушает?

— Не могу понять… он будто спит или нет, — пение обрывается и этой малости хватает, чтобы очнуться окончательно. — Ты его слишком сильно по голове двинул!

— Я… сделал… как вы велели.

— Криворукий урод!

Именно в этот момент Гремислав и осознаёт, что попал. И насколько попал. Кукольник и не один. Эти твари никогда не водились стаями. А тут поди ж ты… двое и сразу…

И человек.

А у него лишь нож да собственная сила.

— Пой, не отвлекайся! А ты поди прочь… вон, девок поваляй, что ли или ещё чем займись. Да, с девками чего-то делать надобно, а то в деревне народцу убывает…

Это странно слышать от твари беспокойство.

— … надо будет Федорычу выговорить, а то ишь моду взяли порожними ходить. Кто плодиться будет?

И разговоры такие, будто о скотине. Дышать. И блок возвести, но такой, чтоб тварь не почуяла до сроку. Гремислав уже понял, что будет дальше. И надо было лишь дождаться.

— Пой, — велит старшая. И та, вторая, которой быть не должно бы, потому как не заботятся твари о потомстве своём, подчиняется. Но теперь Гремислав спокойно воспринимает её скрип. И даже выдерживает, когда тяжёлое, такое человеческое тело громоздится на него. У него и тошноту смирить получается.

Она же наклоняется.

Низко.

И ещё ниже. Тварь суёт пальцы в рот Гремислава, пытаясь раздвинуть челюсти и из приоткрытого её рта на лицо капает горячая слюна. Она поскуливает от радостного предвкушения.

Бьёт Гремислав без замаха.

И клинок действительно легко проникает в тело, пробивая вспухший живот, в котором скрыто пока неоплодотворённое яйцо. Если у них выйдет, уже завтра это яйцо срыгнут в рот Гремиславу, чтобы даром и плотью питал он молодого Кукольника. И ужас придаёт сил. Тварь даже не понимает в первое мгновенье, как не понимает и та, другая…

А потом раздаётся крик.

Истошный визг, от которого в голове что-то да лопается. Гремислав успевает ударить ещё раз, и лезвие клинка входит в ухо Кукольника. Он чувствует, как хрустит, ломается тонкая кость. А свёрнутая жгутом сила расправляется, вливаясь в пролом, выжигая тварь изнутри.

Визг обрывается.

И сменяется хрипом.

— Т-ты… — в этом звуке осталось мало человеческого, как и в той, которая стояла у двери, чуть покачиваясь. Белая ночная рубаха не скрывала наготы твари. Мягкие складки тела её наплывали одна на другую. Левое плечо поднялось выше правого.

Вывернулась рука.

— Т-ты…

Гремислав понял, что не успеет добраться. Просто вот не успеет. И ухватив клинок, швырнул, уже не целясь, движимый одним желанием — достать.

Если не убить, то ранить.

Так, чтоб выглянула наружу, чтобы не оставила сомнений… и придут другие.

Клинок вошёл чуть пониже ключицы. Наполовину всего. И значит, не вышло… одну убрал — уже хорошо. А со второй… его будут искать.

След надо оставить.

— Я тебя сожру, ублюдок, — тварь растянула губы, а потом тряхнула, скидывая одно обличье, принимая истинное. — Я тебя…

Гремислав ударил чистой силой, какая только оставалась.

До клинка добраться бы, но тварь, вставшая на четвереньки, была быстра. Она вдруг оказалась рядом и пальцы впились в щёки, почти прорвав кожу.

— Что ты натворил… что ты… натворил… — повторяла она, пытаясь уловить взгляд. А Гремислав учуял запах крови. У тварей она тоже пахнет.

И осталось лишь малость — дотянуться.

До клинка.

— Не с-справишься… с-сволочь… — зашипела она в лицо и перехватила за горло, сжимая его медленно, вглядываясь при том в глаза. А потому и не заметила приоткрывшуюся дверь.

Он вошёл тихо.

Очень тихо.

С мечом в одной руке и кочергою в другой.

— Сама ты… с-сука с-старая, — выдавил Гремислав.

Только бы пол не скрипнул.

Только бы…

Меч вошёл в спину, перебивая хребет, и тварь дёрнулась, на мгновенье ослабив хватку. Этого мгновенья хватило, чтобы Гремислав дотянулся до клинка.

А она, вдруг отстранившись, обернулась и выкинула руку, когтями пробивая тонкую кожу на горле мальчишки. А ведь он был ещё совсем мальчишкой, красивым, как с картинки…

И кочерга со звоном упала на пол.

Хлынула кровь.

Гремислав же, чувствуя, что опаздывает, рывком выдрал нож и вогнал в голову, прямо за повёрнутым к нему ухом.

Всё-таки она была сильной.

И древней.

И потому, оскалившись, просипела…

— С-сволочь… п-получи… п-подарочек…

И мир крутанулся перед глазами.

Катерина вернулась в реальность сразу и резко.

Раз и… тут.

Вот.

Сейчас.

Она точно знала, где находится — в подвале странного дома, так похожего на больничную палату. И лежит на кровати. И дышит. И пошевелиться может, если захочет. Но она как раз не хочет шевелиться, а хочет просто лежать и дышать. Ровно. Глубоко.

Что и делает.

Вдох и выдох.

И… и там, то, что она видела, это же вовсе не выдумка. Это было. Где-то в другом мире, где герои не носят кольчуг, а твари притворяются людьми. Хотя… твари всегда притворяются людьми, просто некоторые ещё и обличья менять умеют.

Так. Если она здесь, то у неё… получилось?

Надо глаза открыть.

— Кать, я знаю, что ты не спишь, — сказал такой знакомый, такой родной голос.

— Настя…

Ради этого глаза определённо стоило открыть.

— Ты… как?

Свет неприятен. Яркий какой. И голова чутка побаливает, но не сказать, чтоб вовсе уж невыносимо. Как раз вполне выносимо. Главное, Настя. Вот. Сидит. Улыбается. На ней новый свитер какой-то объемный и пушистый, и главное, на лице нет прежнего загнанного выражения.

— Хорошо, наверное. Пока не очень поняла, честно говоря. Всё такое… последние годы вообще как в тумане. Но говорят, что это нормально. Что… они влияют. Твари.

— Влияют, — согласилась Катерина. — А Гремислав… он…

— Ещё утром очнулся. А до этого тоже спал. Вы оба спали. Это страшно, но я чувствовала, что в какой-то момент всё изменилось, и сон стал просто сном. Представляешь, я, оказывается, целитель.

— Не очень.

— Я тоже. Но я и вправду чувствую… между прочим, у тебя гастрит! И такой, что изменения в слизистых уже начались. До язвы — один шаг!

— У меня сестра-целитель, — Катерина попыталась сесть. — Мне ли язвы бояться… долго… давно… ну, спим?

— Третий день. Если считать от того, как меня разбудили. Сказали, что с тобой надо говорить, что тебе тоже нужен якорь. Я и говорила. И Надюша. И Матвей…

Настя покраснела.

— Он тебя ещё не замучил?

— Что ты. Он такой… заботливый. Хотя это порой и пугает.

Только это⁈

— Но он хороший. Дети его обожают… знаешь, они мне сказали, что он их настоящий отец. Что тот, другой, просто их украл. И это же бред, но… они в него верят. А главное, он сказал, что так всё и есть.

— Пусть верят, — Катерина потрогала голову. — Пусть лучше верят, что их украли, чем что их папашей была нелюдь, которая их же собиралась сожрать. Только… ты не спеши, ясно? Никто не заставляет тебя выходить за Матвея замуж… более того, я настоятельно рекомендовала бы не спешить.

— Да, он тоже говорит, что готов подождать.

Катерина всё-таки села. Боль прошла, голова слегка кружилась, но состояние вполне терпимое.

— Неужели…

— Недели две, — Настя хихикнула. — Смешной…

Обхохочешься…

— Насть, я серьёзно… у тебя были непростые… отношения…

— С нежитью, которая едва не сожрала меня, а потом детей? Знаешь, я это понимаю. И такое чувство, что я… я это знала. Всегда. Только пряталась от знания. А ещё я знаю, что ты скажешь. Что мне надо пережить негативный опыт. Разобраться в себе. Не принимать чувство благодарности за любовь.

— Я такая занудная?

— Иногда… если бы ты знала, как я по тебе соскучилась.

— И я…

Главное, когда обнимаешься, не разреветься. Правда, получается так себе… ну тогда хотя бы реветь, если и хором, то не долго.

Гремислав появился позже.

И не то, чтобы этой встречи Катерина ждала со страхом или там с надеждой, или с другим каким чувством, но ждала. Себя анализировать сложно и лень.

Просто вот умылась.

Причесалась.

Оделась — Настасья принесла и штаны, и такой же пушистый невесомый свитер, от которого стоило бы гордо отказаться, но отказываться не хотелось. Если что, пусть из гонорара стоимость вычтут.

Катерина надеялась, что гонорара хватит.

— Доброго утра, — сказал Гремислав, чуть склоняя голову.

— А утро?

— Полшестого.

— Кажется, я потеряла чувство времени.

Выглядел он… да обычно выглядел. Знакомо даже.

— Но это вернётся, — поспешила заверить Катерина. — Рада, что ты в порядке…

— Благодаря вам.

— Тебе.

— Тебе, — согласился он. — Я… честно говоря, не справился бы.

— Думал, что убил ту девушку?

— Ни в одной хронике не упоминалось, что эти твари могут жить парами. Наоборот. Кукольники из числа тех, кто не потерпит конкуренции. И свой… приплод… они изгоняют, чтобы не сожрать. Да и с людьми, конечно, взаимодействуют, прячутся, но вот чтобы так… — он покачал головой. — Я теперь многое вспомнил.

И надо полагать, не из числа приятного.

— Расскажешь? Только… давай не здесь. Там… если не помешаем спать, я бы выбралась из этой палаты. Терпеть не могу больниц.

— Я тоже, — Гремислав подал руку. — Всю ночь снег сыпал. Там красиво.

И вправду красиво.

Тёмное-тёмное небо. Фонари, как жёлтые шарики на привязи. Снег искрится, переливается, слепит, но смотреть на него всё одно хочется. А ещё снег хрустит под ногами.

— Далеко уходить не стоит. Ты много сил потратила.

— Что там… произошло? Дальше? После того, как ты её убил?

— Дальше? Дальше я выбрался из комнаты… из поместья тоже. Оставаться было опасно. Кукольник держит близкий круг под плотным контролем и обрыв связи может спровоцировать людей. Я и поехал за помощью… старосту вызвал. Рассказал ему, как есть. Голова ещё болела. Честно говоря, я думал, что всё. Чудом, но вытянул… до людей же добрался. Они должны были сообщить. И помощь оказать.

— А они?

— А они испугались. Староста сказал, что к знахарке меня отведёт. Видел, что я еле-еле на ногах держусь. И в спину ударил, вилами. Будь я в полной силе, он не рискнул бы. А тут… и велел своему сыну на болото меня.

— Зачем?

— Суеверие есть такое, что если некроманта убить, он за тобой с того света вернётся и отомстит. А если в болото, то это и не убийство, это сам захлебнулся.

М-да, извилистая человеческая логика.

— Сам отправился дом зачистить. Спалить там… он давно дела вёл от имени барыни. И как я понял, очень даже неплохо.

— А ты лишил его крыши… как выразился бы твой брат.

— Это да. Иногда я его не очень хорошо понимаю, — признал Гремислав. — Кроме того в усадьбе хватало ценностей. Их бы конфисковали. Возможно, дело не только в ценностях… он про тетради какие-то упоминал. Записи, наверное.

Гремислав поймал снежинку, которая растаяла на пальцах.

— Если бы кто-то даже заподозрил, что он добровольно начал с тварью сотрудничать, ему пришлось бы плохо… мне вообще повезло. Суеверие это. И сын его побоялся ночью после грозы далеко идти. На краю болота бросил. В лесу хватает и зверья, и не только… много кто человечиной не побрезгует. Так что после сказали бы, что умер… шёл от усадьбы, заблудился и умер.

Вполне логичная версия на первый взгляд.

— А ты выжил.

— Да.

— Только память потерял.

— Верно.

— И отчасти у них ведь получилось.

— Отчасти… некроманты порой впадают в безумие. Вот в Гильдии и побоялись, что было что-то такое… когда же я вспоминать начал, то и сам стал сомневаться. Когда ты видишь раз за разом мёртвую девицу и кто-то кричит, что ты убийца, то поневоле начинаешь думать, что и вправду убил.

— Ты поэтому и домой не вернулся?

— Да. Страшно было. Часто срываются на тех, кто близок… опасно. Для них.

— И что ты собирался делать?

— Честно? Я понятия не имел, что делать. Знаю, что многие бы предпочли умереть. Есть способы, чтобы и с пользой, и наверняка… а мне и это нельзя. Связь… пока она существовала, я знал, что брат жив. И что у него есть силы жить. И значит, дома тоже как-то всё в равновесии… мальчишку жаль.

— Того, который тебе помог? Кто он?

— Для всех он — сын твари. Но на деле… возможно, она родила его до того, как стала кукольником. Или подобрала… кукольник — тварь статичная. Если уж обживается, то будет цепляться до последнего. А иногда возникает нужда в город там выехать. В банк вот или в управу. Опять же дворянские собрания требуют присутствия. И в целом-то связи с соседями, с торговцами. Вот и держала при себе. В мозги, думаю, не лезла, чтобы не превратить в марионетку, тогда бы пользы от него не было… заодно вот и девицу нашла. Собрала достаточно жизней и сил, чтобы пробудить в ней вторую тварь…

— А третью собирались… в тебе?

— Именно.

Катерину замутило.

— Как ты при такой работе вообще не свихнулся…

— На самом деле это сложно, — Гремислав не стал отшучиваться. — И многие не справляются. Им тоже не помешала бы помощь хорошего специалиста.

— Ты на что намекаешь?

— Менталисты не любят работать с некромантами, да и вовсе с теми, чья сила исходит от смерти. Не знаю, почему, но вот… и если бы ты рискнула, я думаю, к тебе многие захотели бы обратиться.

Психиатр для некромантов.

Охренеть…

Хотя…

— Я многого не знаю. О вашем мире…

— Мирах. Их множество.

— Тем более…

— Это поправимо. И никто не заставляет, просто… мне, наверное, не хочется расставаться с тобой…

Подобное признание далось Гремиславу с трудом. И… и Катерина почувствовала, что краснеет. Как девчонка. Как шестнадцатилетняя девчонка, которая взяла вдруг и влюбилась в хулигана с соседнего подъезда. Хотя… не тянет Гремислав на хулигана.

— Я понимаю, что это выглядит, возможно, не совсем правильно… и что твои способности позволяют тебе сделать куда более удачный выбор. И что ты не обязана вовсе его делать…

— Знаешь, — Катерина поёжилась, потому как ветер пробирался и под куртку, и под свитер. — Мне моя сестра сказала, что я довольно занудна… если так, кажется, что мы друг другу вполне подходим.

— То есть, ты согласишься стать моей женой?

— Вот… вот не настолько быстро!

Потому что… потому что Катерине всё-таки уже не шестнадцать. Далеко не шестнадцать. Нет, по хорошему её «не-шестнадцать» — как раз веский аргумент поторопиться.

Тем более княжич.

И собой хорош.

И… и нравится ведь, зараза этакая.

— Братуха! — донеслось от дома, раскалывая сонную тишину. — Ну ты там дошёл до основного-то или ещё телишься? Катерина Алексеевна! Берите! Он хороший, зуб даю!

Матвей шёл и снег оседал на массивных плечах его.

— И вообще… оно ж козырно выйдет! Я на Настеньке женюсь, а Гремлин…

— Я не Гремлин!

— Славкой ему тоже быть не нравится. Короч, вы, конечно, думайте себе, да только не сильно долго, а то ж он изведётся весь и вообще ехать надо!

— Куда?

Матвей закинул руку на шею Гремиславу, и Катерина вновь поразилась тому, до чего они похожи. Несмотря ни на что — похожи.

— Так… это… домой. Что-то мне неспокойно, — доверительно произнёс Матвей. — Как-то вот под сердцем давит… и нестерпимо хочется кому-нибудь рожу набить. А это верная примета, что где-то задница… короч, Катерина Алексеевна, вы собирайтесь…

— Может, не стоит…

— Настеньку я тут одну не оставлю. А вы ж её тоже не отпустите… и вообще мы чемоданы ещё вчера сложили.

— У меня квартира! И цветы поливать надо.

— Ключи я уже соседке вашей передал. Приглядит за кактусами… тем более они у вас там искусственные. Не, я серьёзно, — с Матвея сползло шутовское выражение. — Прям как-то оно давит, что ли… если что, я и один могу. А ты тут разбирайся…

И Катерина ничуть не удивилась, когда Гремислав ответил:

— Нет. Вместе.

Как-то оно прозвучало так, что Катерина невольно кивнула.

Замуж она пока не соглашалась, но…

Почему бы и не посмотреть, как в других мирах люди живут? В отпуске она по-хорошему лет пять уж не была…