Частная практика

Часть 3 Знакомства

Дорогу всё-таки чистили. Пусть накануне, но снег шёл вяло, поэтому и засыпало слегка. Во всяком случае проблем до трассы не возникло, а по раннему времени и сама трасса была пуста.

Некромант сидел рядом, прикрыв глаза.

Нехорошо.

Нехорошо втягивать в проблемы человека, безусловно, не слишком здорового, ждущего от Катерины помощи. Но одна она может и не справиться.

Если…

В прошлый раз Катерина почти успела.

Поговорить.

Убедить.

Сложить вещи. Найти шелтер. А потом был звонок в дверь. И букет роз. Улыбка этого урода, такая, снисходительно-торжествующая, и изменившееся разом лицо Насти. Она словно преобразилась, забыв, для чего приехала. И ответила ему улыбкой. И они сидели на Катиной кухне, держась за руки, и глядя друг на друга, притворяясь влюбленными. А потом он сказал, что пора, что дома их ждут, и увёл. И Катерина ничего не смогла сделать.

Ничего.

Тогда Настасья несколько месяцев не отвечала на её звонки. И знакомый из полиции, к которому Катерина обратилась, совсем отчаявшись, развёл руками и сказал:

— Жива. Здорова. С тобой общаться не хочет. А больше я ничего сделать не могу. Никто не может. Взрослый же человек.

Сволочь.

Нет, не знакомый.

Мирон.

Он запретил. А потом разрешил, наверное, сообразив, что Катерина не успокоится, потому что… потому что среди её пациентов всякие люди встречались.

И Настасья позвонила сама.

Тихий голос. Полное равнодушие. Слова… всё хорошо. Замечательно.

И в полном порядке.

Дерьмо, дерьмо… какое же дерьмо.

Город встретил редким светом фонарей и серой рассветной зыбью. Снега успели подтаять и обзавестись ноздреватою серой шкурой. Тускло поблескивали витрины. И редкие прохожие казались призраками.

— Гремислав, вы… извините. Дело в том, что… я почти уверена, что супруг моей сестры придёт за ней. И если он её увидит, то она сломается. Снова. У неё не хватит сил противостоять… я пока не знаю, куда её увезти.

Машину Катерина поставила у подъезда.

Осмотрелась.

И выдохнула.

Знакомого темно-красного автомобиля, прикупленного Мироном, не было. Значит, есть шанс, что успели.

— И это не ваши проблемы совершенно. А проблемы он создавать умеет…

Катерина сжала кулаки, унимая дрожь.

— Не стоит переживать, — Гремислав сам открыл дверь и, обойдя машину, подал Катерине руку. — Я неплохой боец…

— Видела.

— Это… так… просто… случилось, — он откровенно смутился. — Идёмте.

Домофон.

Запах подъезда и цветов, которые тетя Света выращивает в пролетах. Цветов много и они у неё какие-то вот особенные получаются. Лианы расползаются по-над ступенями, и мозаика из листьев скрывает слегка облупившуюся краску.

А Гремислав делает вдох.

— Катька? — тетка Света не спит и дверь открывает, хотя Катерина готова была поклясться, что в окнах её темно. — Приехала?

Она невысокая и пухлая.

Носит длинные юбки и кружевные блузы, а ещё платки и множество бус. Кажется, это называется стиль бохо, но тут Катерина не уверена. Взгляд тетки Светы останавливается на Гремиславе и темно-зелёные глаза вспыхивают. Вдруг становятся яркими такими.

— Ишь ты… какого нашла.

— Доброго дня, уважаемая, — а Гремислав кланяется. — Пустишь ли в дом?

— В дом — нет, а подъезд — пожалуйста… это ты правильно, Катюха. Теперь, глядишь, чего и получится.

Потом сощурилась и добавила.

— А ты, болезный, как назад пойдёте, ко мне загляни. А то ишь, лечили, лечили… вусмерть едва не залечили. Травок дам. Попьёшь. Полегчает. Идите уже… увозите, пока это дерьмо не припёрлось.

Тётка Света всегда выражалась прямо, а главное, точно.

— Третий этаж, — сказала Катерина. — Тут… можно на лифте, но… я обычно по лестнице.

Знакомая дверь.

И пальцы трясутся, а потому с ключами удаётся поладить не сразу. Связка вовсе падает. Да чтоб её…

— Который? — Гремислав поднимает ключи раньше, чем Катерина успевает сообразить. И нужный находит. И в замок вставляет с первой попытки. Проворачивает дважды.

В квартире тихо.

Эта тишина бьёт по нервам. И собственное сердце стучит в груди, подгоняя. Катерина делает шаг. И второй. И выдыхает. Обувь. Прихожая крохотная, а потому чужая обувь бросается в глаза. Старые стоптанные туфли. Катерина помнит. Они с Настькой вместе их выбирали… лет десять тому. А вот те ботиночки, они… и ещё сапоги какие-то.

Туфли же осенние.

Лёгкие совсем.

— Настя? — Катя прикладывает палец к губам. И делает шаг. И второй. А некромант останавливается. Он слишком огромный для прихожей. И плечом задевает вешалку, с которой валится серая куртка уродливейшего вида. Гремислав её ловит.

Хмурится.

И зачем-то подносит к лицу, делает вдох. И лицо его каменеет. И выражение становится таким… недобрым. Но куртку он возвращает на вешалку. А потом присаживается, чтобы понюхать уже туфли. Сперва Настькины, потом детские.

Странно.

Но…

Катерина заглядывает в спальню и выдыхает.

Здесь.

На месте.

Настасья свернулась клубочком на самом краю кровати, обнимая дочь. Чуть дальше лежала девочка постарше, и ещё две.

Гремислав заглянул в комнату и отступил.

— Надо… поговорить, — сказал он шёпотом.

Катерина кивнула.

Надо.

Только дверь закрыть. Или… не поможет? Или уехать всё-таки? Пусть Настя устала, дети тоже, но если не увезти их, если…

— На кухню, — она подтолкнула Гремислава в нужном направлении. — Она маленькая, но… надо уезжать, а я их разбудить боюсь. Какой из меня специалист.

Её молча подняли и усадили на стул, чтобы сунуть в руки кружку, пусть и с водой, но оказывается, Катерине и она была нужна. Очень.

— Пей. Соль есть?

— Да… вот… морская. И ещё гималайская.

— Обычная, кухонная.

— Там… да, в пакете. Я в банки хочу пересыпать, а она вот…

Гремислав подхватил пакет и вышел, правда, отсутствовал недолго, а когда вернулся, то пакет был пуст.

— На первое время поможет. Скажи… твоя сестра… что она рассказывала про своего мужа?

И ведь не из пустого любопытства спрашивает. Здесь иное что-то.

Такое вот…

Непонятное.

— Мало, если так. Знаешь, у нас разница в возрасте шесть лет. Когда-то казалась огромной. Я студентка, а она школьница. У неё феечки и сериалы, а у меня уже вроде как взрослая жизнь. Учёба там. Работа… компания своя. А потом она тоже поступает в мед, вроде как по моим следам… и уже повод гордиться. Хотя она не в психологи, она шла на педиатрический. Детей лечить, — пояснила Катерина. — У неё с детьми всегда ладить получалось отлично. И училась легко. Доучилась до третьего курса. А потом приходит, мол, мама-папа… точнее мама. Папа к тому времени уже умер… влюбилась она. В Мирона.

Катерина помнила первую встречу.

И серьезного молодого человека в костюме. Он ещё цветы принёс. Маме — герберы на тонких ножках, а Катерине — яркую розу.

Руку поцеловал.

И посмотрел так… будто оценивал? И главное, что взгляд его категорически Катерине не понравился, как и сам Мирон. Хотя… тогда, кажется, все, даже мама, решили, что Катерина завидует. У самой-то с личной жизнью не особо ладится.

А у сестры любовь.

— Он ухаживал. Красиво. И нам вот помогать стремился… помогал. Мама как раз заболела…

— До или после встречи?

Катерина попыталась вспомнить.

— После… не сразу… через месяц или два. Как раз о свадьбе заговорили. Он звал, а я была против. Хотела, чтобы Настя сперва доучилась. Но мама заболела…

Онкология.

И прогнозы не из лучших. Нет, чудеса даже в медицине случаются, Катерина слышала.

— И свадьбу сыграли быстро?

— Да. Мамы не стало через месяц после этой свадьбы. Он тогда очень помог. С лечением сначала, потом с похоронами… я ещё подумала, что зря так. Что он и вправду хороший парень. А мне лишь мерещится.

— Не мерещится. Дальше?

— Дальше… квартиру эту оставили мне. Настя переехала к мужу. У него бизнес. Она приезжала… привозила… помогала.

И за это Катерине было дико неудобно, что она принимала помощь.

Деньги вот брала.

На ремонт.

— Но с каждым разом всё реже… потом она забеременела… и бросила университет. Я уговаривала уйти в академический, то есть на время. Но она сказала, что Мирон против. Что его жена не будет мучить себя работой.

Чтобы на него, тварь этакую, силы оставались.

— Потом родилась дочь… а мне предложили работу в Москве. Хорошие деньги. И условия тоже. И так-то… я уехала. На два года. Приезжала время от времени. Мы созванивались. И писала она постоянно. Фотографии дочери присылала. Раз в три дня. Как по расписанию. Мне бы насторожиться, но… раз в три дня. Ровно в десять тридцать.

И уже самой хочется подвинуть нож поближе.

Вместо этого Катерина просто сжимает кружку. И продолжает. Странно чувствовать себя на месте пациента. Полезно, конечно, но всё одно странно.

— Мне ведь предлагали остаться, но… я вернулась. Зачем-то. На худшую зарплату, на место не самое удачное. Тут ведь перспектив никаких, но тянуло. И с Настей давно не виделись. Без предупреждения нагрянула в гости. А она… от неё тень осталась. Бледная. Истощённая. И в глазах страх. Я сотни раз такие глаза видела.

Только как рассказать.

— Она меня не впустила в квартиру. Муж запретил. И выходить из неё тоже нельзя. И уезжать. Я требовала, чтобы она собрала вещи… точнее чтобы просто переступила порог. И видела, что ей хочется. Очень. Но она не смеет. А потом появился он.

— И всё изменилось?

— Ты… что-то знаешь?

Кивок.

И Гремислав проводит руками по светлой своей шевелюре.

— Её муж — нежить.

Надо же… и почему не удивляет совершенно.

Запах Гремислав ощутил ещё в прихожей. Может, и раньше бы понял, но растения помешали. Каменный плющ разросся по стенам, а в кудрях его спрятались белёсые пучки огнецветки. Жаль, зима, и ни одного цветка найти не удалось, но и так сойдёт на первое время.

Соль.

Сок плюща.

И пара старых давно забытых в этом мире символов. Пока Гремислав нарисовал их под порогом, прикрыв ковриком, а ещё парочку — на косяке.

И вернулся.

Запах твари… волглый и тягучий, вызывающий приступы головной боли. А заодно и подспудный страх, что вовсе уж неприемлемо. Что за некромант, который запаха нежити боится?

А она была.

Этой вонью пропиталась одежда женщины, и обувь её. Вонь осела и на детских вещах, но не такая резкая. Тварь стережётся.

Кого?

Чего? А ещё интересно, почему она не тронула Катерину.

— Жорун. Жорник. Или ещё жержень. Упырь.

— Упырь и есть.

— Не тот, который питается кровью, — на всякий случай уточнил Гремислав. — Этот пьёт сразу жизненную силу. Сам по себе жорун получается из умершего человека, который провёл за гранью слишком много времени, но потом вернулся.

Он прислушался. Дыхание женщины за стеной было едва слышным. Совсем ослабела.

Оставалось ей не так и долго.

— Он ведь сирота?

— Да. Его семья погибла.

— Жорун точно знает, что мёртв, но при этом силы живых способны продлить его существование. Сперва он убивает семью. Не сразу. Это своеобразная тварь, в которой очень много человеческого, поэтому и выследить её сложно. Но… если вдруг в одной семье начинают болеть и умирать люди — это повод обратиться к некроманту.

Вот только в мире нынешнем некромантов не было.

— Сестра… у него была младшая сестра… лейкоз… от горя сердце отца не выдержало. А мать впала в депрессию… так он рассказывал.

— Жорун выпивает всех и каждого. Когда уходят жизненные силы, то тело начинает болеть. При этом сама тварь постепенно матереет. И учится брать людей под свой контроль. Не как кукольник.

Щека дернулась.

И песенка зазвучала в голове. На пару мгновений.

— Плохо?

— Нет. Это… травма. В общем, главное, что жорун способен подавить волю жертвы. Чем и занимается. Причём чем слабее человек, тем ему легче. Однако он должен находиться рядом.

— Маму…

— Не скажу. Но да, семьи своих… избранников он тоже выедает.

— Настя — не первая его жена, — Катерина обняла себя. — Я… узнала об этом не так давно. Когда пыталась найти хоть что-то. У меня есть друзья в полиции. Вот и сказали, что он уже был женат. Но жена умерла. В родах. Никакого криминала… разве что роды пятые. Ребенок тоже погиб… не сразу, но никого не удивило. А разве у них могут быть…

— Тело ведь по сути человеческое, — Гремислав осторожно коснулся белой руки раньше, чем сообразил, что творит. Но Катерина не вздрогнула и руку не убрала. — Более того, есть мнение, что жорун — не в полной мере нежить. Что это некая энергетическая сущность, которая возвращается в умершее тело вместо души или вместе с душой, а потом душу поедает. Ну и остальных начинает. Так что да, пока он молодой, дети случаются. Их жорун тоже ест.

— Мерзость… но… у него только младший погиб. Хотя… сейчас у нас за детьми довольно строго… он мог…

— Ваш мир имеет свою…

— Специфику?

— Да. К слову, если носитель был умён, то и жорун будет. И осторожность он проявляет…

— Он… он в хосписах волонтером. И в больницах… все думают, что он замечательный человек. И жертвует много. Помогает. У него в друзьях большие люди. И…

— И каждого из них он потихоньку пьёт. А что до больниц, то умирающие дают много силы… справимся.

— Настя…

— Её увезем.

— А дети? Это её… и Ольги. Первой жены… у неё ведь тоже… семья была. Надо узнать.

— Узнаешь. А за сестру не переживай. Я знаю, кому её показать, — Гремислав прислушался. Дыхание изменилось. И стало быть, женщина просыпается. — Если держать её подальше от твари, то она поправится.

— А… с ним что… что будет?

— Ничего. Отпишусь Елизару. Сам я пока не особо на что годен. С другой стороны, на мне это не написано. А уж нежить некромантов чует. И не сунется.

Что до клейма, которое тварь на своей жертве поставила, — и зря Катерина надеется, с этим клеймом женщине не спрятаться — то само исчезнет. Следом за тварью.

— Д-доброго утра, — раздался очень тихий голос. — Катя… я вот… я… ты не подумай, я ведь не надолго. Мы отдохнём и поедем… дальше. Тут нельзя оставаться… тут он нас найдёт.

И в этот момент зазвенел телефон.

Настя вздрогнула и сжалась, обняв себя. А уж взгляд, который она на дверь бросила, был куда как выразителен. И во взгляде этом читался ужас.

— Это… — Катерина узнала номер. — Это один мой клиент. Мы договаривались о встрече.

— Катерина Андреевна! — голос Матвея Степановича заполнил кухню. — Слушайте, мне тут сказали, что вы вернулись…

— Следите?

— Приглядываю, — Матвей Степанович ничуть не удивился. — И я подумал, чего ждать? Давайте, я к вам поднимусь.

— На надо! Я сейчас спущусь… у меня гости вот. Сейчас.

Чтоб…

До чего не вовремя.

— Иди, — Гремислав поднялся. — Я побуду здесь.

— Анастасия. Это мой знакомый. Гремислав. А это моя сестра, Анастасия… вы тут посидите. Хорошо.

Настя молча подчинилась.

Чтоб тебя…

Надо было не маяться с поисками, а нанять кого, из особых… чтоб устроили ограбление… в городе ведь случаются ограбления со смертельным. Или вот просто несчастный случай. Может, потом бы и вскрылось… и сама Катерина оказалась бы на крючке, потому что за такие услуги до конца жизни расплачиваются. Но тварь…

Матвей Степанович о чём-то степенно беседовал с теткой Светой. Причём наклонился, нависнув над нею. Ныне он был не в кожанке, но в дорогом кашемировом пальто и в белоснежном кашне. Поблескивала отражённым светом лысина. Пара шрамов и смятое в капусту ухо усиливали диссонанс.

— Катерина Андреевна! — Матвей Степанович обрадовался. — А мы вот… беседуем. О цветах! Я вот глянул и просто чудо до чего хорошо! А у меня дом. И цветов нет. Приглядывать некому… вот уговариваю драгоценнейшую Светлану Анисимовну пойти ко мне в эти… как их… озеленители.

И ручку поцеловал.

— Бестолочь, — сказала тетка Света, а потом перевела взгляд на Катерину и добавила: — Всё правильно… где один, там и другой. Разделённые, а тянутся. Мир не обмануть.

Катерина ничего не поняла.

Но вдруг осознала, что глаза у тетки Светы совсем даже нечеловеческие. И шёпотом поинтересовалась:

— А вы… кто будете?

— Эльф, — с достонством ответила та. — На пенсии.

Глаз дёрнулся.

Как-то всё же Катерина иначе себе эльфов представляла. С другой стороны… пенсия же. А тетя Света, прежде чем дверь прикрыть, сказала:

— Ты только этим своим скажи, чтоб не вздумали в подъезде воевать, а то знаю я этих героев. То стены обвалят, то ступеньки кровищей изгваздают.

И дверь-таки закрыла.

— Чудесная женщина! — воскликнул Матвей Степанович с немалым восторгом. И спохватился. — А это вам, дорогая моя Катерина Андреевна!

И букетик протянул.

Орхидей.

— Зачем? — Катерина нахмурилась.

— Я вот подумал… зачем мне к вам постоянно ездить? Дёргать каждый раз. Искать. Вот если женюсь, то и искать не надо будет. Вы ж всегда под боком. А я о вас заботиться буду!

Катерина думала, что после эльфа на пенсии её ничто не удивит. Но тут как-то даже растерялась.

— Боюсь… этот план имеет… некоторые слабые стороны.

— Да?

Матвей Степанович с кряхтением опустился на колено и поморщился:

— А я говорил, что тесновато будет. Портному. Рожа буржуйская. Всегда у Льва Яковлевича шью, а тут по оказии в Лондон этот их летал. Ну и расхвалили, что, мол, самого короля англицкого обшивает. Я и загорелся. Заказал… зря это. Вот Лев Яковлевич, тот шить умеет. А этот что? Я ему плачу, а он ещё кривится. И рассказывает, что знает, что мне не тесно… а мне ж тесно… ладно… а так? Если так, выйдете?

— Вы меня не любите. Я вас тоже.

— Ну… это дело поправимое. Вы женщина видная. Вся из себя вон. Полюблю.

— А я?

— И вы меня! В старину вообще вон люди без всяких любовей женились. По договоренности. И ничего вон. Жили…

Подъездная дверь хлопнула, впустив холодный воздух, от которого, не иначе, задрожали листья плюща. А следом раздался мат.

Сиплый такой.

Злой.

Мирон.

Чтоб его, не успели.

— Ты… — он увидел Катерину и красивое лицо нежити — она и вправду в это верит? — исказилось. — Отдай! Где она?

— Это кто? — стоять на коленях Матвею Степановичу надоело и он, сунув букет в руку Катерине, поднялся. Пальтецо оправил и поглядел на Мирона сверху вниз. — Ты кто, человече?

Причём ласково так спросил. Даже нежно.

А вот Мирон отчего-то зашипел и попятился.

И снова хлопнула дверь.

— Псих, да?

— Ещё какой, — Катерина вцепилась в букет, понимая, что сейчас сама устроит истерику. — Муж… сестры… она от него ушла.

— Правильно сделала. Вот… я теперь знаете, как людей чую? Бывает видишь в первый раз и прямо морда у него такая, что так бы и вдарил, — он даже мечтательно глаза прикрыл. — А лучше вовсе прикопать… слушайте, вот прям чувствую, как рядом с вами легче становится. Отпускает, стало быть. Так что, прикопать? Вы только кивните.

Катерина сцепила зубы и глаза вытаращила, чтоб не кивнуть ненароком.

— Ну да ладно… пока не накрыло опять, пойду я… взятку дам… хотя вот… если подумать, то не зря корёжит. Не зря… мздоимцы эти, они же ж не мне, они ж городу вредят, в котором я живу… но вы подумайте, Катерина Андреевна… подумайте… если согласны, то я прям завтра готов. У меня и дом есть, ну, чтоб жену привести… вот только-только отделку закончили. Но если не понравится, то я и другой построить могу.

Бред.

Стойкий.

Настасья пила чай. Держала кружку обеими руками и мелко часто глотала, при том не спуская с Гремислава взгляда. Спиной она почти вжалась в угол, и сама-то сгорбилась.

Вовремя.

Еще неделя-другая и целители б не вытащили.

Погожину надо будет записочку черкануть, потому как без него точно не обойтись. Вдруг женщина вздрогнула и всем телом повернулась к двери.

— Сидеть, — жёстко произнёс Гремислав, когда она попыталась встать. И руку на плечо положил, выдавив каплю силы. Темная, та ухнула в источенное тело, но сейчас тьма была тем ядом, который способен дать исцеление. И она парализовала.

— Я… надо…

— Не надо, — Гремислав решился положить вторую руку на голову. — Не надо. Это морок… кажется.

— А что вы делаете?

На кухню заглянула тощая девочка.

— Мама?

Женщина опять вздрогнула и усилием воли… надо же, в этом теле воля сохранилась, повернулась:

— Н-наденька…

— Сядь рядом с нею, — попросил Гремислав. — И говори. Пусть она слышит твой голос, а не…

— Его?

— Нам пора домой.

— Не пора.

— Мама, — девочка не стала спорить, а устроилась на стульчике рядом. — Мама, а у Ляльки зуб болит. Она хнычет. Мы к врачу ехать собирались. Помнишь?

Кивок.

И муть из глаз уходит. Но поводок никуда не делся. И метка глубоко в душе… к Погожину и срочно.

— А ещё ботинки прохудились. Совсем. Ногам холодно.

— Отец… отец ждёт. Дома ждёт. Надо ехать.

Женщина начала покачиваться, а потом со всхлипом застыла и выдохнула. И пальцы вцепились в край стола, столкнув на бок кружку.

— Я не пойду!

— И не надо, — Гремислав убрал руки. — Сильно голова болит?

— Сильно.

— А вы кто? — поинтересовалась девочка. — Вы тети Катин жених?

— Вроде того, — Гремислав посмотрел на девочку. — Тебя зовут Надежда?

— Ага. А ещё у нас тут Вера, Люба, Софа и Ляля. Но они спят. Малые. Совсем устали. Он приходил, да? А что вы сделали? Он когда приходит, то мама совсем…

— Становится на себя не похожа? Ничего, исправим. Сейчас мы поедем в одно место… и там маму полечат немного.

— Врачи не помогут.

— Эти помогут. Но то, что ты увидишь, это будет секрет. Хорошо?

Кивок.

И деловитое:

— Малых поднимать?

— Я… — женщина вдруг затрясла головой и, схватившись за неё руками, пробормотала: — Боже мой… Боже… я и вправду… надо идти… надо… он найдёт. Здесь — найдёт.

— Не найдёт, — соврал Гремислав. — А если и найдёт, то ко мне не сунется.

— Почему? — девочка смотрела очень внимательно. А ведь и она… дети куда чувствительнее взрослых, и некромантов стараются обходить стороной.

— Потому что меня побоится.

— У него знакомства.

— У меня тоже, — Гремислав потёр переносицу. — Но это не важно. Сейчас вернется Катерина…

— А вы… кто? — рассеянность во взгляде женщины сменилась подозрительностью.

— Это тетин Катин жених, — ответила за Гремислава девочка. — И этот сюда приходил. И ты собиралась к нему выйти. А он вот не дал.

— Он приходил, — шепнула Катерина, глядя на детей, которые заполнили кухню. Они сидели спокойно и так же спокойно ели булку, запивая молоком. Булку и молоко принесла соседка, она же сунула Гремиславу пакет с травами.

Удача.

И мир, похоже, куда интересней, чем им всем представлялось. Встретить не только нежить, но и первородную…

— Знаю. Ощутил.

— Но почему-то остановился. Это ты что-то сделал? С солью?

— С солью, рунами и листьями.

— Моя соседка — эльф. На пенсии. Оказывается.

— Первородная, — поправил Гремислав шёпотом.

— А у эльфов бывает пенсия?

— Не уверен. Они крайне неохотно о себе рассказывают. Но знаю, что по достижении определённого возраста они уходят. Куда…

— Она не похожа на эльфийку, — Катерина открыла шкаф и вытаскивала одну вещь за другой. — Совершенно…

— Есть и такое.

— Значит, ты можешь сделать так, чтобы Мирон… его прямо перекосило всего.

— Я его убью.

Катерина вздрогнула.

— Он нежить, — спокойно сказал Гремислав. — Да, очень похожая на человека. Фактически занимающая место человека… кстати, один из признаков высшей нежити. Она часто похожа или даже неотличима от человека… так вот. Он нежить. И согласно Кодексу, я не имею права оставить его здесь, среди людей.

— Он… он… знаешь… странно признаваться, но я и сама подумывала решить проблему… так вот. Нанять кого-то… хотя понятия не имею, где именно ищут наёмных убийц…

— Обычные не справятся. Тварь только выглядит как человек, но она много крепче, особенно старая. Если вначале жорника ещё можно убить, скажем, отрезавши голову или сжечь вот, то чем больше сил он выпивает, тем более серьёзным противником становится. Сейчас он вполне отрастит себе другую голову. Или прирастит эту… у нежити много преимуществ.

— А он… не сбежит? Если понял…

— Понял, безусловно, — Гремислав принял потрёпанного вида шубейку. — И не сбежит. Рад бы, но… нежить очень статична. Ей сложно менять привычки. Да и метка на твоей сестре стоит. Он почти поглотил её, а тут вот отобрали.

— Настя…

— Наши целители снимут и метку, и в целом присмотрят. Но увезти отсюда стоит. Твоя соседка права. Это место крайне неудобно. А вот там, где дом, там вполне можно укрыться.

— Ясно. Твою ж… вещей куча, а детей одеть не во что! Насть, глянь, я твою шубу нашла. Помнишь, с мамой её выбирали! — крикнула Катерина громко, а потом добавила чуть тише: — Она почти все вещи тут оставила. Ей Мирон новые купил… и шубу тоже. Соболью. Только видела я её лишь раз или два… а тут вот… Примерь. Вот так… девочки, собираемся.