Частная практика

Вместо эпилога

Загудел, завыл по-над дворцовою площадью рог, и отзываясь на голос его дружно ударили колокола. Звонкая медь расколола морозный воздух и смешалась с разноцветными бликами, что легли на первый снег. Впрочем, недолго ему оставаться нетронутым.

— Вы же сами понимаете, княгиня, — голос Святовита отвлек от окна, тем паче всё одно не разглядеть, что там — морозы в этом году на диво свирепые, вот и затянули, забрали стёкла даже не узорами, но просто толстою сизой пеленой льда. — Это единственный выход.

— Мой муж жив.

— Пока ещё. Мой брат силён…

Это было сказано с лёгким удивлением, будто до сих пор не верил Святовит, что князь Ратмара продержится ещё день.

Или два.

И три.

— … но и его силы не бесконечны. Более того, взваленная им на себя ноша истощает эти силы.

— Мой сын… прислал известие.

И оно заставило Святовита торопиться. Иначе он бы дождался смерти. Еще день-другой, или седмица, или даже месяц — так ли важно, когда уверен, что трон всё одно будет твоим.

И не был Святовит братом.

Роднёю — да, дальнею, по материнской линии, но сам себя назначил ближним родичем. И сам же, пользуясь слабостью, возвысился.

— Да, я читал… и не только я. Но, во-первых, ваш сын мог ошибиться. Как узнать того, кого он не видел с юных лет? Во-вторых, даже если это не ошибка, то… разве примет его этот мир? Чужака, выросшего в ином? И ничего-то не знающего ни про наши законы, ни про наши обычаи…

Он ещё уговаривал, но глаза нехорошо блеснули. Да и рука легла на рукоять меча превыразительно.

— Подумайте, — продолжил он, отступая к двери. — Если не о себе и муже, то хотя бы о дочерях.

За дверью — стража.

Ныне вон аж четверо. Сперва-то двоих приставили. Очень уж обеспокоен был Святовит. Вона, и на границе неспокойно ныне. Столь неспокойно, что Дубыне с сотнею своею отбыть пришлось. И вот лезет теперь в голову мысль, а не сговорились ли… Дубыня-то старый мужа друг, верный соратник и рука правая. Мог ли?

И верить не хочется.

И перебирается в памяти то, последнее собрание людей думных, на которых про границу кричали, про болота клятые да войска ляшские, которые только и ждут, чтоб войной пойти.

— Угрожаешь? — она глянула прямо и строго, пусть сердце и сжалось, потому что страшно. И да, не за мужа и себя, за себя она давно уж отбоялась. А вот за детей…

И за тех, взрослых… до чего же невовремя Гремислав отбыл.

Несчастье это опять же.

И письмо последнее, краткое такое, но дающее надежду. Ей, но не тому, у кого свои планы. С него станется и меч в руки взять.

— Сам-то не боишься? Он ведь вернётся.

— Гремислав? — Святовит к окошку вышел и выглянул. — Это вряд ли… поспрашивал я тут людей знающих. С головою у него беда. Память потерямши, а то и разум… с некромантами случается. Так что как бы самому ему в Тихую обитель не уйти. А что до второго… чужака, который силы не ведает, толку боятся? Так что, княгиня, решай… вона, люд уже собрался. Выходишь аль нет?

— А если нет?

— Если нет… скажем, что супруг твой преставился, а ты с горя за ним воспоследовала. Что до дочек твоих, то не бойся, мы не звери. Вырастим. Мужей подберем… всё чин по чину. Но можно и иначе. Скажешь слово и не будем держать. Возьмёшь вон и отбудешь в обитель какую. Будешь жить себе тихо, растить детишек и радоваться. Я умею дружить…

И всё-таки боится.

Что бы ни говорил — боится. Иначе не растекался бы мыслею по древу, но удавил бы или как там ещё принято? А он песни поёт.

— Хорошо, — княгиня склонила голову. — Будь по-твоему. Только… тяжек венец княжеский. Удержишь ли, Святовитушка?

— Да уж постараюсь…

На площади и вправду было людно. В глазах рябило. Ишь ты, сколько… Шимонины все-то явились, и не только мужики, но и жёны в полном убранстве, будто не слово слушать, но на казнь. Встали справа. Рядом с ними — Турухтановы, те в яркой парче да атласе, плечо к плечу, клинок к клинку. Чужаки в этом мире, но поди ж ты, обжились, прижились.

Родными стали.

И теперь вот… а ведь готовы. Эти будут верны клятве до последнего. И в глазах видно, что ждут они. Слова ли. Знака… хоть чего. Главное, чтоб подала. Тогда и выхватят они клинки, взметнут над головою и начнут сечу.

Без сомнений.

Без…

Головнёвы с ними. Серпуховы. Югаревы… много, много тех, кто остался верен клятве и князю. И от того сердце в груди ломит, вновь оживают сомнения. А не сказать ли это самое слово? Не попросить ли помощи, заступы, только… по другую сторону тоже собралось изрядно. Вон, Мамонтов стоит скалою в парчовой шубе, и сыновья его, все семеро, тут, пусть хмурые и по лицам не понять, довольны ли батюшкиным выбором, но подчинятся. А дальше — Гирьятовы и Шершовы. Те всегда-то метались, искали, где кусок сытней и власть милей. Выбрали, выходит… и драгоценный Францишек Стшетски тут же, выделяется худобою и чёрным цветом кафтана, только кружевной воротник шею хомутом обнимает, по последнее моде. Бриттские купцы тут же, пусть и второю когортой, но наёмников с собою привели.

Как же… младшие родичи.

Рожи разбойные и при оружии, хотя ж запрещено. Нет, будь тут Дубыня с дружиною или Гремислав, не рискнули бы.

А теперь…

— Горе случилось, — вышел на помост Святовит и голову опустил. — Беда великая к землям нашим подобралась, а защитить их некому…

Сказать?

И что тогда? Люди здесь собрались не просто так. Готовы схлестнуться. Сталь со сталью… умение с умением. А многие даром не обделены. И что получится?

Кровь получится.

Много крови.

Потечёт, побежит ручейками, что по мощёному двору, что по улочкам города, питая ненависть лютую, которая развалит княжество куда скорее Святовита.

— И тяжкое бремя упало на слабые женские плечи…

— Не дури, матушка, — тихо произнёс Жемайла, второй воевода, оставленный двор блюсти. А видишь ты… хотя чего уж, он со Святовитом давно породнился, сестру вон женою взял. И теперь, верно, место ему иное обещано.

Какое?

Думать нечего.

— Не доводи до греха, — шепчет Жемайла. — Деток пожалей…

Не привели.

Оставили залогом покорности. Страшно… до чего же страшно. И сказать страшно. И промолчать.

— Пусть сама скажет! — донесся из толпы звонкий голос. Кто кинул фразу? Не разобрать. Но другие зашумели, загудели, повторяя на разные лады. И всколыхнулась толпа растревоженным зверем.

— Говори же, — в спину упёрся клинок. — Да помни, что не ты одна за сказанное платить будешь… все они… заплатят.

Княгиня вскинула голову.

И знала она, что вспыхнули яхонты солнечным светом, зимнее солнце приветствуя. Заиграло серебряное шитьё на тканях драгоценных. И громко цокнули каблучки по каменному дереву помоста.

Плакать она не собиралась.

Но…

Люди… сколько их. Собрались… смотрят. И в глазах — надежда со страхом, а ещё злость. И многое, что того и гляди закипит, выплеснется яростью, закрутит кровавую зимнюю бурю.

Что делать…

Святовит с ляхами спелся, тут думать нечего. И что пообещал? Отдать им западную окраину? Или крепостицы приграничные? И может, даже Вряжск с его портом? А бриттам — торговлю вперёд своих купцов, как прежде было…

Худо?

Ещё как худо… да распря кровавая, которая войною обернётся, того страшнее. Земли и забрать можно, и крепости, и Вряжск, и права с торговлею. Людей вот не вернуть.

Никак.

— Я… — начала было княгиня, и солнце, вдруг вспыхнув ярко-ярко, ослепило её на мгновенье. И от вспышки этой, от яркости, от растерянности внезапной, из глаз покатились слёзы. Она пыталась их удержать.

Честно пыталась.

Но не выходило. И загудела, загомонила толпа, правда, на мгновенье всего, потому как что-то громыхнуло, а следом раздался спокойный голос:

— Ну и какая падла маменьку обидела?

Матвей смотрелся… неаутентично.

Это первое, что пришло Катерине в голову. Вот напрочь неаутентично. Тут вон терема поднимаются, деревянные, хотя и невероятного изящества с красотою вкупе. Стена белокаменная. Помост, на котором люди в длинных одеяниях. И вообще ощущение, что Катерина то ли на слёт реконструкторов попала, то ли на съёмки.

А главное, быстро так…

Вот вроде в подвале они собрались и хмурый парень измождённого вида что-то ворчит, а потом рукою взмахивает, разрезая пространство. И вот уже терема.

Люди.

И среди них — Матвей в чёрном кашемировом пальто, шитом, как он выразился, потомственным портным, который ещё государей помнил. Причём выражался серьёзно, а Катерина взяла и поверила.

Может, тоже какой эльф.

На пенсии.

Главное, пальто было роскошным. Костюм тоже. А вот обрез, обмотанный какою-то тряпицей, вносил толику лёгкой дисгармонии. Ну да…

Обрез ладно.

— Что тут творится? — поинтересовался Матвей, озираясь. — Это чего?

— Это Святовит, — Гремислав прищурился. — Решил на маменьку надавить, чтобы отречение подписала. Сам в князья метит.

— Это который? Тот, с лощёной рожей? Так… ты за девчонками пригляди, а то толпа… держитесь рядом.

И Матвей чёрным ледоколом попёр через толпу. Главное, желающих заступить ему дорогу не нашлось. Минута и они оказались перед самым помостом.

— Княжич… — с облегчением выдохнул кто-то. — Вернулся…

— Вернулись, — Гремислав взял Катерину за руку. — Присмотри, будь другом… Катерина, это князь Турухтанов, они присмотрят за вами с Настасьей… и за детьми. Надо было…

Чего надо было, Катерина не услышала, хотя и догадалось — надо было их там оставить, дома. А Матвей, подобравшись к самому помосту, перехватил обрез поудобней и в небеса пальнул, мигом толпу затыкая.

— Ну, — голос его вроде бы тихий разнёсся над толпой. — И какая падла маменьку обидела?

На помост он заскочил одним прыжком.

— Княжич… — человек, которому вручили Катерину, был смугл и темноволос, и в целом черты лица его выдавали восточное происхождение. — Боги смилостивились…

— Княжич… княжич, княжич… — это слово подхватили и понесли.

— Ты… — тип в длинном зелёном наряде повернулся к Матвею. — Ты… кто таков?

— Так… княжич. Типа, пресветлый.

Матвей глянул на него сверху вниз, с насмешечкою.

— Здрасьте, маменька. Извиняйте, обниму потом… сперва дело. Так, ты… — это было уже обращено к типу, который возвышался за спиной княгини. — Вали, пока я твою зубочистку в жопу не засунул…

— Настоятельно советую прислушаться, — Гремислав тоже оказался на помосте. — С другой стороны… дай только повод.

Повода тип давать не пожелал и в целом попятился.

— Люди! — возопил тот, в зелёном. — Люди, вас хотят обмануть! Они притащили этого чужака, и теперь пытаются выдать его за княжича. Согласитесь, и быть беде! Править станет не он, а богопротивный служитель тьмы и…

— За спины, — Катарина моргнуть не успела, как и она, и Настасья, и дети оказались за спиной вооруженных людей. Причем спины эти были сомкнуты весьма плотно. — Смуту затеять желает… сейчас крикуны пойдут…

— … и если бы это и вправду был княжич, нам дали бы знак…

Небеса, которым, кажется, тоже надоело смотреть на представление, вдруг полыхнули белым. И свет, которого было так много, что не способен он оказался удержаться, скатился вниз волною. Он обнял, объял Матвея. И белое пламя раскинулась за спиною его крылами. А над лысой макушкой вспыхнул то ли венец, то ли сразу нимб.

И кажется, это что-то да значило, если люди на площади один за другим стали опускаться на колени.

— Княжич… княжич… — неслось, усиливаясь с каждым повтором. И радостно громко грянули колокола. — Княжич! Благословенный…

— А то, — Матвей опустил обрез. — Сказал же, княжич. А я в отличие от некоторых за базар отвечаю…

— Это… это всё равно… он чужак! Он не знает наших законов… обычаев… как он станет править? Как…

Удар в челюсть был коротким, но эффективным.

Тип просто опрокинулся на спину и затих.

— Как-как… чую, с немалым интересом… — сказал Матвей, стряхивая руку. — Ну что, дорогие подданные? Выборы князя объявляю закрытыми. Международных наблюдателей прошу разойтись.

И поглядел так… недобро.

— А как на батюшку-то похож… — восхитился кто-то совсем рядом.

И Катерине подумалось, что если так, если эта дурь — наследственная, то работать интересно будет не только Матвею… и вообще…

Новый мир.

Новый бред. Новая частная практика.

Чего ещё нужно для счастья психиатру? Разве что собственный некромант.