Че Гевара. Последний романтик революции

Глава 1 ИСТОКИ

Чилийско-боливийская граница. В небольшой бар при контрольно-пропускном пункте зашли двое мужчин средних лет. В руках у одного, который постарше, небольшой чемоданчик-«дипломат». Они заказали виски со льдом и стали молча пить. Через минут десять один из них стал нервно посматривать на часы. Спустя некоторое время в бар, где кроме упомянутых посетителей никого не было, вошел высокий мулат и сел за соседний столик. Встретившись взглядом с упомянутыми посетителями, он обворожительно улыбнулся и, приподняв свой стакан, сказал: «За ваше здоровье!» и тут же добавил: «Я пью тот же виски, что и сеньоры...»

Аргедас-старший (а это был он, А. Аргедас, бывший министр внутренних дел Боливии, со своим младшим братом, вызвавшимся проводить его до границы) понял, услышав эти условные фразы от мулата, что это кубинец Рикардо, которого они поджидали. Тот, продолжая болтать какую-то чепуху о пользе виски, пересел за их столик. Улучив подходящий момент, он тихо спросил у министра, прошел ли он уже пограничный контроль. Получив утвердительный ответ, мулат заторопился: «А я еще нет, счастливого вам пути!» При этом он невозмутимо прихватил стоявший на полу «дипломат» Аргедаса и вышел...

(Через несколько дней СМИ Боливии распространили сообщение о бегстве за рубеж министра внутренних дел этой страны Антонио Аргедаса, одного из наиболее доверенных людей президента Баррьентоса).

Запомним этот факт и перенесемся в боливийскую сельву (джунгли) ноября 1966 года, где готовятся события, которые призваны потрясти весь континент, а возможно и весь мир. В это время самолетом из Сан-Пауло (Бразилия) в столицу Боливии Ла-Пас прибыл некто Адольфо Мена. В его удостоверении было указано, что он является специальным уполномоченным Организации американских государств, собирающим информацию о социально-экономических отношениях в сельских районах Боливии. В кармане «уполномоченного» лежал также паспорт на имя уругвайского коммерсанта Рамона Мена Гонсалеса. На вид ему было лет пятьдесят: седой, с залысинами, в толстых роговых очках, в ладно сидящем костюме и при галстуке. Упомянутое удостоверение с датой 3 ноября 1966 года давало его обладателю право свободно перемещаться по всей стране.

Но какое отношение имеет этот сеньор к герою нашего повествования? Самое прямое, ибо под столь неузнаваемой личиной в эту высокогорную андскую страну тайно въехал Эрнесто Че Гевара (!) Внешность была изменена настолько, что его не узнала даже собственная семилетняя дочь, когда он заехал в Гавану попрощаться с женой и детьми. Отец приласкал ее, погладил по голове. После его ухода дочь спросила у матери: «Он что, влюбился в меня, этот старик?»

Гевара, или Рамон, как он стал теперь называть себя, вскоре перебирается на приобретенное заранее ранчо «Каламина». Там, у реки Ньякауасу, предстояло организовать партизанский лагерь-базу для развертывания очага новой партизанской войны на континенте.

7 ноября 1966 года Че делает первую запись в своем Дневнике, который он будет вести изо дня в день на протяжении почти года, до самой своей гибели в местечке Ла-Игера. Прочтем хотя бы часть этой записи:

«...Ночью прибыли на ранчо. Поездка прошла в целом хорошо. Мы с Пачунго, соответствующим образом изменив свою внешность, приехали в Кочабамбу[2] и встретились там с нужными людьми. Затем за два дня добрались сюда на двух «джипах» — каждый порознь.

Не доезжая до ранчо, мы остановили машины... чтобы не вызывать подозрений у одного из соседних крестьян, который поговаривает, что мы наладили якобы здесь производство кокаина. В качестве курьеза отмечу, что неутомимого Тумаини он считает химиком нашей шайки... Прошли пешком около 20 километров, добираясь до ранчо, где уже находятся три партийных товарища...»[3].

После смерти Гевары этот документ войдет в историю под названием «Боливийский дневник». Фотокопию его страниц и передал министр Аргедас кубинцам (помните сцену в баре на чилийско-боливийской границе?), причем безвозмездно, «из патриотических побуждений». Послушаем его самого:

«Из бесед с североамериканскими чиновниками, — говорил он на суде после своего добровольного возвращения на родину, — я установил, что правительство США хотело... дать дневнику майора Эрнесто Гевары собственную версию и внести значительные изменения в оригинал с целью оправдать многостороннюю вооруженную агрессию против Кубы и массовые репрессии внутри страны...» И далее: «Я убедился, что моя родина в значительной степени лишилась национального суверенитета и что спецслужбы США в Боливии всемогущи»[4].

Высший военный трибунал, судивший Аргедаса, не вынес никакого решения по его делу, а самого обвиняемого освободил. Год спустя в него стреляли неизвестные из машины. Он был ранен. По выходе из госпиталя попросил политического убежища в мексиканском посольстве. Оттуда выезжает в Мексику, а позднее — на постоянное жительство в Гавану.

А несколько ранее Фидель Кастро выступил по гаванскому телевидению, представив фотокопии дневника Че, а также других документов, захваченных боливийскими властями при его пленении. Он сообщил всему миру о попытках армейского командования Боливии продать иностранным издательствам Дневник чуть ли не за миллион долларов[5].

Убедившись в подлинности «Боливийского дневника», кубинское руководство решило опубликовать его большим тиражом на Кубе для бесплатного распространения, а также безвозмездно передать зарубежным издательствам копию этого документа для его опубликования за границей. А президент Боливии генерал Баррьентос был вынужден признать, вопреки своим первоначальным «опровержениям», что Гавана действительно располагает подлинными фотокопиями документов Эрнесто Гевары.

Но на этом боливийским властям и их «вдохновителям» не удалось поставить точку. В июле 1970 года команданте Фидель пошел дальше. Но прежде чем рассказать об этом, поговорим о том, кто был Че Гевара, каково его происхождение, как он появился на Кубе и почему сражался за ее свободу...

В 1961 году министра революционного правительства команданте Гевару посетила делегация советских журналистов. Я сопровождал делегацию. По просьбе гостей Че рассказал о семье, о своем детстве, студенческих годах, поделился воспоминаниями о родной аргентинской земле. По ходу его рассказа, благо мне не нужно было переводить (это прекрасно делал его преподаватель политэкономии из Москвы, баск по национальности, И. Мансилья), я делал некоторые заметки, по которым буду цитировать министра.

«Отец мой, — вспоминал Че, — аргентинец в одиннадцатом поколении, кстати, тоже — Эрнесто Гевара, в котором течет испанская и ирландская кровь. О последней свидетельствует фамилия моей бабушки по отцу — Линч. Она из тех ирландцев, которые вели освободительную борьбу против английского господства и были вынуждены бежать в Аргентину. Там они после долгих скитаний и упорного труда стали весьма зажиточными землевладельцами. Муж упомянутой бабушки (заметим, самой любимой для Че. — Ю.Г.), по образованию землемер, занимал видный пост в аргентинском правительстве. Их старший сын, Эрнесто, уже не был богат и учебу на архитектора совмещал с работой, часто менял профессии, пытался стать предпринимателем, но преуспел мало».

В этом месте наш собеседник остановился, стал раскуривать большую гаванскую сигару, к которым он пристрастился в годы повстанческой войны на Кубе. Лицо его приобрело задумчивое выражение. Еще раньше мне доводилось слышать о глубокой любви, какую испытывала к нему, своему первенцу, его мать, и что Эрнесто платил ей тем же. Поэтому я интуитивно почувствовал, о ком сейчас заговорит команданте... Конечно, о ней, Селии де ла Серна, «моей старушке», как ласково, на латиноамериканский манер, звал маму Че.

«Она принадлежала к старинному аргентинскому роду. Вышла замуж за моего отца в 1927 году, за год до моего рождения. Вслед за мной появились еще две сестры и два брата».

— В детстве вас тоже звали Че? — поинтересовался один из гостей.

На лице анфитриона появилась лукавая, столь типичная для него улыбка.

— Нет, в детстве меня звали Тэтэ (уменьшительное от Эрнесто) или Чанчо (по-русски поросенок. — Ю.Г.) за то, что я часто бегал чумазым и в испачканной одежде. Что касается слова «че», то оно у нас, аргентинцев и уругвайцев, служит междометием, меняющим свою окраску в зависимости от интонации говорящего. За постоянное употребление этого слова мои кубинские соратники прозвали меня Че...

Мне оставалось только сожалеть, что рассказчик, далеко не любитель говорить о своей персоне, так и не поведал гостям, что в ходе партизанской войны на Кубе это прозвище стало его боевым псевдонимом, который люди во всем мире добавляют теперь к его имени и фамилии — Эрнесто Че Гевара. Он опустил также еще одну любопытную деталь: на банкнотах, выпущенных Национальным банком революционной Кубы, стояла подпись его первого президента в виде слова «Че».

«В отличие от отца, — продолжал Гевара после этого небольшого отступления, — мать всегда интересовалась политикой, страстно любила книги, научила меня читать в 4 года, и я тоже пристрастился к чтению. (Их сосед X. Агилар был поражен, увидев в руках у читавшего подростка Эрнесто книгу с трудами философа Фрейда. — Ю.Г.). Она была моей первой учительницей, так как я из-за болезни два года занимался дома и пошел в школу сразу в четвертый класс»...

Пыхнув сигарой, он с улыбкой добавил: «Мы с ней всегда были «партизанами». Будучи антиперонисткой, она не побоялась произнести на площади, где собирались адепты генерала Перона, речь с разоблачением его лживых обещаний... Продолжала она манифестировать и в полицейском участке, куда ее привез молодой лейтенант полиции. Успокаивая ее, он сказал: «По-моему, сеньора, Вы не поняли, что мы просто хотели спасти вам жизнь, вас бы там просто могли разорвать!» И с этими словами он отпустил уже немолодую женщину домой»...

«Наш дом, — вспоминал министр, — был открыт для всех оппозиционных веяний. Среди друзей моих родителей было много эмигрантов из франкистской Испании, в том числе доктор Хуан Гонсалес Агилар, наш сосед, бывший заместитель главы республиканского правительства. Моя мать вместе со мной возила его детей в колледж в г. Кордова на своей машине. Отец и мать оказывали всяческое содействие национальному комитету помощи республиканской Испании. Частым гостем у нас был генерал Хурадо, рассказы которого о перипетиях гражданской войны я слушал мальчишкой с большим интересом...»

Опять же все очень кратко и с большими «купюрами». Поэтому добавим, что в доме у семьи Гевара была большая библиотека в несколько тысяч томов: художественная литература (даже книги русских классиков), труды по истории, философии, психологии. Были работы Маркса, Кропоткина, Ленина. Особое место занимали книги известных поэтов — Бодлера, Гарсии Лорки, Пабло Неруды. Эрнесто не только любил поэзию, но и сам сочинял стихи. К одному из них, написанному накануне экспедиции на яхте «Гранма», мы вернемся несколько позже. В его рюкзаке вместе с упоминавшимся «Боливийским дневником» была обнаружена тетрадь с его любимыми стихами.

Беседа с журналистами продолжалась далеко за полночь, была выпита не одна чашка крепчайшего кубинского кофе. Неожиданно команданте прервал свой рассказ и нагнулся под стол, как будто искал там что-то. Он сидел на торце длинного стола, я — по правую руку от него. И вот тогда я впервые увидел, как серьезно болен Че: спрятавшись под стол, чтобы не смущать гостей, с помощью ингалятора он боролся с приступом астмы (!)

Чтобы выяснить причины столь серьезного заболевания, предоставим слово его отцу:

«Я хорошо запомнил этот день — 2 мая 1930 года. С женой и маленьким Эрнестито мы поехали купаться в открытом бассейне. День выдался холодным (ведь в Южном полушарии это был уже конец осени), дул резкий ветер. Видимо, сильно охладившись, Тэтэ стал сильно кашлять. Врач определил астму, приступы которой у него стали повторяться по ночам. По совету врачей мы переехали в город Кордову, расположенный в предгорьях Кордильер.

Несмотря на недуг, старший сын очень любил спорт: играл в регби, футбол (правда, в основном стоял в воротах), увлекался конным спортом и даже планеризмом. Но основной его спортивной страстью был велосипед: он никогда, даже будучи мальчишкой, не был домоседом.

Однажды одиннадцатилетний Эрнесто в компании с восьмилетним братом Роберто забрались в кузов грузовика и укатили за восемьсот километров от Кордовы. Но гораздо больше треволнений доставлял нам наш первенец, когда стал совершать свои велосипедные вояжи по континенту. Тем более что со свойственным ему презрением к опасности мог прислать домой письмо в стиле «черного юмора»: «Если через месяц не получите от меня вестей, значит, сожрали крокодилы или мою голову засушили индейцы хибаро и продали ее американским туристам».

«Правда, — продолжает дон Эрнесто, — Тэтэ всегда говорил, что у него, как у кошки, семь жизней. Помню, как неожиданно для всех нас пришло письмо под Новый, 1959 год, накануне вступления Повстанческой армии Фиделя, где находился и наш сын, в Гавану. Эрнесто писал нам: «Дорогие старики! Самочувствие отличное. Израсходовал две (жизни, это означало, что он был дважды ранен в боях. — Ю.Г.), осталось — пять. Продолжаю работать (эта фраза, видимо, для конспирации. — Ю.Г.). Вести — редкие, так и будет впредь. Однако уповайте, чтобы бог был аргентинцем. Крепко обнимаю вас всех[6].

К рассказанному старшим Геварой хотелось бы добавить об увлечении Эрнесто шахматами, тем более что тому свидетелем автор был сам. В 1939 г. одиннадцатилетний Тэтэ жадно читает сообщения о ходе международного шахматного турнира в Аргентине. Он болеет за кубинца Хосе Р. Капабланку против Мигеля Найдорфа и Александра Алехина (первого, как и всех евреев, проживавших в Аргентине, считали поляком, а второго — французом. — Ю.Г.). Че говорил мне, что шахматы для него всегда были лучшим отдыхом, хотя времени на них почти никогда не оставалось. Конечно, он не мог пропустить такую возможность, как приезд на Кубу после победы там революции международных гроссмейстеров из СССР В. Смыслова, Б. Спасского, М. Таля, своего земляка М. Найдорфа и др. Он всегда принимал участие в их сеансах одновременной игры. Частенько достигал ничейного результата, а у М. Таля даже выиграл партию. Для молодого чемпиона мира, по-видимому, это было таким шоком, что он стал (я присутствовал при этом. — Ю. Г.) вытирать слезы.

По воспоминаниям близких людей, Эрнесто обладал решительным и волевым характером. Никогда не стеснялся признаться в своих недостатках, был не просто самокритичен, но порою беспощаден к самому себе. Человек предельно искренний, он не терпел ложь и условности мещанской морали.

Как-то, молодым студентом, он был приглашен на вечеринку в один богатый дом, где «угощали» разглагольствованиями дядюшки-политикана. Услышав от него утверждение, что-де победа над нацизмом — это заслуга английского премьера Черчилля. Эрнесто громко хихикнул и сказал: «Черчилль — это английский бульдог. Он добивался лишь сохранения империи в интересах королевского дома да кучки денежных мешков», Так как дядюшка не нашелся, что ответить дерзкому юноше, он, оглядев его, заметил, что «брюки можно было бы надеть и поприличнее». «Брюки как брюки, — невозмутимо парировал Эрнесто, — у меня, кроме этих, еще одни есть, но только более старые»[7].

Но еще больше ненавидел он несправедливость в любом ее проявлении. В двенадцатилетнем возрасте, с согласия родителей, он подрядился собирать виноград у одного землевладельца в течение месяца. Из-за приступа астмы он попросил расчет за проработанные дни, но хозяин заплатил ему только за половину проделанной работы. Эрнесто клокотал от гнева и просил отца поехать на плантацию и «набить рожу этому скотине»[8].

Это была не единственная попытка молодого Гевары поддержать материально себя и семью. Увлекаясь химией, он составил порошок для борьбы с вредителями растений. Стал расфасовывать в пакеты под торговой маркой «Ураган» продавать владельцам хозяйственных магазинов. Но прогорел. Позднее он признается: «Я, как и мой отец, в бизнесе слаб»[9].

Можно без преувеличения сказать, что у Че на протяжении всей его жизни было весьма развито понимание социального неравенства. Во время его путешествия по Перу один местный плантатор щедро и гостеприимно угощал его «будущего доктора», в своем доме, где для Эрнесто был приготовлен ночлег. Хозяин имел неосторожность неуважительно отозваться о своих работниках-индейцах. Молодой аргентинец поблагодарил за угощение и решительно отказался ночевать в хозяйском доме, добавив: «Лучше уж я пойду ночевать в барак к индейцам!»[10].

Особенно эта черта Гевары проявлялась, когда он облачался в белый халат медика. Находясь проездом в чилийском городе Вальпараисо, по просьбе знакомых он осматривает бедную старушку-астматичку. Вот что он записал в своем дневнике после ее посещения:

«Именно в последних минутах существования тех, для кого каждый следующий день — предел мечтаний, особенно отчетливо постигается трагедия трудящихся всего мира...» И далее: «У оказавшихся в нищете не существует отца или матери, есть только плохо скрываемая агрессивность по отношению к тем, кто не может больше содержать себя... Властям следовало бы... гораздо больше расходовать средств на создание лучших социальных условий»[11].

Некоторые биографы Гевары считают, что решение пойти учиться на медфак университета было принято им после смерти любимой бабушки Аны. Действительно, вспоминая об этом, Эрнесто говорил о том ощущении бессилия, которое овладело им, когда он увидел ее угасание.

И все же он решил стать врачом, а не инженером, как того хотел его отец, в первую очередь в силу тех своих качеств, о которых говорилось выше. Именно эти черты его характера побуждали его к врачебной деятельности, чтобы исцелять не только людей, но и общество, в котором они живут. О социальной направленности медицинских «штудий» Гевары говорит и выбранная им специальность лепролога, так как лепра (по-русски проказа) — это болезнь обездоленных.

В связи с этим уместно задаться вопросом: насколько молодой Гевара был «связан» с политикой? Предельно ясно на этот вопрос отвечает его отец в своих воспоминаниях:

«Во время господства Перона в Аргентине существовало множество подпольных боевых организаций, выступавших против диктатуры. В одной из таких организаций некоторое время участвовал и я. На глазах у Тэтэ в нашем доме фабриковались бомбы для защиты от полицейских во время демонстраций. Однажды сын сказал: «Папа, разреши мне помогать тебе, иначе я начну действовать самостоятельно»... Тэтэ был в те годы демократом и антифашистом, но стоял несколько особняком от политических битв того времени. Разумеется, учитывая его болезнь, я не толкал его к более активному участию в политике...»[12].

Все это, бесспорно, влияло на формирование в последующем главной цели жизни Гевары — служить трудящимся и обездоленным. Но для реализации подобной цели нужно было поглубже познакомиться с жизнью простых людей, их чаяниями, заботами, условиями труда. А этому, как ничто другое, способствуют путешествия. Организованные чем примитивнее, тем лучше для закалки духа и укрепления выносливости и здоровья. И первый большой план — в одиночку пересечь на велосипеде солончаковую степь Салинас Грандес, иногда именуемую Аргентинской Сахарой, имея при себе лишь 0,5 л воды.

На первой остановке, около группы кактусов, Эрнесто делает запись в дневнике:

«Все утверждают, что моя затея невозможна. Но текущая в моих жилах славная смесь Ирландии с Испанией намертво уперлась именно в пол-литра воды. Пора ехать дальше!»[13].

И снова нас поражает необычность поведения совсем еще юного паренька: несмотря на его тяжелый недуг, он не только «как все», но впереди, совершает поступки, которые не под силу, пожалуй, даже бывалому мужчине. Кстати сказать, Че никогда не был сторонником насилия как такового, вопреки бытующему мнению о нем, всегда старался мирно решать любые конфликты. Его друг Альберто вспоминал, как на танцах в одном городке, куда они приехали с Эрнесто, тот увлекся молодой метиской. Когда они вышли во двор подышать воздухом, на него кинулся муж партнерши с пустой бутылкой в руках. Че ловко вырвал бутылку и примирительно сказал: «Извини, старина, я не знал, что она замужем». Заговорив об этом с Альберто на привале, Эрнесто предложил ему дать друг другу обещание «не заигрывать с женщинами на народных гуляньях»[14].

Практичен он не по возрасту. Увидев, что его мопед дышит на ладан и, зная о высокой цене рекламы, велосипедист на последние деньги публикует в журнале открытое письмо фирме мопедов «Микрон»:

«Господа, направляю на проверку мопед вашей марки. На нем я совершил путешествие в четыре тысячи километров по двенадцати провинциям Аргентины. Мопед на протяжении всего путешествия функционировал безупречно, и я не обнаружил в нем малейшей неисправности. Надеюсь получить его обратно в таком же состоянии»[15]. Фирма «Микрон» предоставила Эрнесто новый мопед и частично покрыла расходы, связанные с путешествием.

Но при всей активности Эрнесто, его неуемной энергии далеко не каждый сверстник находил с ним общий язык. Это удалось, пожалуй, только медику из лепрозория Альберто Гранадосу, старше его на шесть лет. Послушаем, что Гранадос вспоминает о своем младшем друге:

«С Че я познакомился еще в 1941 году, когда ему было 13 лет. Мой брат Томас учился с ним в одном классе в колледже. Нас сдружила страсть к чтению и любовь к природе. Я стал частым гостем в доме Гевары, где имелась прекрасная библиотека... Че быстро постиг все премудрости жизни на лоне природы. Научился быстро разжигать костер, сооружать из ветвей шалаш... Разумеется, в те далекие годы нам и в голову не приходило, что ему придется когда-либо воспользоваться опытом юного робинзона для партизанской борьбы.

Мы, конечно, знали, что в начале XIX века наши патриоты вели партизанские действия против испанцев. Знали о партизанской войне крестьянских вожаков во время мексиканской революции, борьбе против интервентов-янки генерала Сандино... Мы восторгались подвигами советских партизан в тылу немецких войск... Но никто из нас, включая Че, тогда не предполагал, что и у нас это возможно... Однако мы не стояли в стороне от политической борьбы. Наоборот. По всей стране студенты принимали в ней самое активное участие. Мы считали себя антиимпериалистами и антифашистами, боролись против Перона, устраивали забастовки, демонстрации, дрались с полицией...»[16].

Переехав вместе с родителями в Буэнос-Айрес (1945 г.), Эрнесто поступает на медицинский факультет Национального университета, стажируется в институте аллергических болезней у доктора Писани (предсказывавшего большое научное будущее для своего ученика) и подрабатывает в муниципальной библиотеке. В каникулы Гевара непременно посещал Кордову, где навещал в лепрозории своего друга Миаля (слово из начальных слогов двух испанских слов — «Ми Альберто», мой Альберт. — Ю.Г.).

В 1951 году Альберто Гранадос планирует путешествие по странам Южной Америки, чтобы поближе познакомиться с жизнью народов этих стран, а также собрать материалы для книги о работе местных лепрозориев. Эрнесто с восторгом принял предложение друга сопровождать его в этой поездке.

Вот что вспоминал Миаль об этом путешествии:

«Естественно, денег у меня на такую поездку не было, но зато был транспорт — старый мотоцикл, который я постоянно чинил. Что касается расходов на пропитание, то этот вопрос меня особенно не волновал: я рассчитывал на случайные заработки, а также на солидарность моих коллег — врачей в лепрозориях...

29 декабря, нагрузив нашего «коня» всевозможной хозяйственной утварью, палаткой, одеялами, вооружившись автоматическим пистолетом и фотоаппаратом, мы двинулись в путь, пока в Чили... Ночевали в поле или в лесу. Хуже было с едой... На хлеб насущный пришлось зарабатывать «в поте лица своего». Мы мыли посуду в ресторанах, лечили крестьян, выступали в роли грузчиков, ветеринаров, матросов... Эрнесто все больше увлекался проблемой лечения проказы... Вид этих несчастных прокаженных, отверженных близкими и обществом, вызывал в нем живейшее участие, он думал посвятить свою жизнь их лечению...»

Недалеко от чилийской столицы мотоцикл Альберто сломался окончательно. Соорудив над ним «саркофаг» в виде шалаша, друзья пешком пошли на север, к чилийско-перуанской границе. В Перу их интересовали жизнь и быт потомков великих инков — тамошних индейцев, а также археологические памятники этой древней цивилизации, особенно Мачу-Пикчу.

(Когда автор работал в Перу, ему довелось познакомиться с развалинами этого города-крепости, названного путешественниками «перуанским чудом», и с расположенным неподалеку городом Куско, бывшей столицей империи инков. Здания инкские зодчие возводили из тщательно подогнанных друг к другу каменных глыб, между которыми не проходит даже лезвие бритвы. Купальни, водоемы, водостоки и прочие сооружения зачастую вырубались прямо в скалах.)[17].

Неудивительно, что молодые путешественники были поражены увиденным. Предоставим слово Альберто Гранадос:

«Этот мертвый город (Мачу-Пикчу. — Ю.Г.) нам казался полным жизни. Само его существование вселяло в нас веру в светлое будущее наших народов. Мы были убеждены, что потомки строителей крепости рано или поздно сбросят с себя оковы векового рабства и, конечно, при нашем самом деятельном участии...»[18].

Любопытно, что в ответ на слова Миаля о желании создать партию индейцев и привезти ее на Побережье (по-испански Коста. — Ю.Г.) для голосования за него, будущего лидера индоамериканских народов, Че бросает реплику: «Революция без выстрелов?! Ты с ума сошел!»[19].

И, как всегда, друзья не проезжали мимо лепрозориев. О посещении двух из них рассказывает Миаль в своей книге «С Че по Южной Америке», вышедшей в Гаване на испанском языке в 1986 году. В первом, расположенном высоко в горах, его основатель доктор Песче не только показал больных и рассказал о процессе их лечения, но и пригласил молодых коллег в дом на ужин, во время которого зашел также разговор о книге Песче про жизнь и культуру индейцев, с которой гости уже были знакомы. И вот здесь происходит весьма многозначительная сцена для понимания взглядов и характера Гевары.

На вопрос хозяина, как они оценивают упомянутую книгу, Альберто, хотя и сдержанно, но похвалил ее. Когда Песче повторил тот же вопрос персонально для Эрнесто, тот поднял глаза от блюда, долго смотрел на автора и... не сказал ничего. Во время прощания, уже на пороге дома, когда Песче шутливо пообещал не выпустить их, пока Гевара не выскажет своего мнения о книге, Че ответил: «Видите ли, доктор, Ваша книга плоха. Разве только описание пейзажа, но и оно ничего не добавляет к уже сказанному другими. К тому же не верится, что истинный профессор-марксист, которым Вы являетесь, единственно, что он видит негативного в жизни индейца, — это его психология... Это — пессимистическая книга, не похоже, что она написана ученым и тем более коммунистом»[20].

Оставшись наедине, Гранадос стал отчитывать младшего друга за нетактичное поведение: «Старик накормил нас, помог приобрести билеты, дал денег, встретил тепло, и единственно слабое место его, что он — графоман, а ты его прямо по лицу отстегал, говнюк». С выражением боли на лице Эрнесто, ненавидевший лицемерие и ложь, отвечает другу: «Разве ты не видел, как я не хотел высказываться о книге!» Другого варианта для Че не существовало...

Комментируя этот случай, Альберто писал:

«Че был не из легких попутчиков. Он был острым, даже язвительным на язык, и скучать мне с ним не приходилось. В пути, бывало, мы с ним ссорились и ругались по пустякам. Но он, впрочем, как и я, не был злопамятен, быстро остывал, и до следующего «конфликта» мы путешествовали в мире и согласии. И все-таки он был идеальным напарником. Несмотря на свой недуг, он разделял со мной по-братски все тяготы путешествия и не разрешал себе каких-либо поблажек и скидок на болезнь. В трудностях проявлял завидное упорство и если брался за какое-нибудь дело, то обязательно доводил его до конца»[21].

Не менее гостеприимно путешественники были встречены коллегами в небольшом местечке на реке Амазонке, Сан-Пабло. Там им даже была предоставлена возможность участвовать в лечении прокаженных, применить психотерапию. В этих целях аргентинцы организовали из больных футбольную команду, устраивали другие спортивные состязания, охотились в их компании на обезьян, беседовали с ними на самые разнообразные темы.

Больные искренне привязались к молодым медикам. Пытаясь хоть как-то отблагодарить их, пациенты построили для них плот, чтобы добраться до колумбийского порта Летисии, тоже расположенного на берегах Амазонки. В честь дружбы Аргентины с другими латиноамериканскими народами они назвали плот «Танго-Мамбо» (первый любят танцевать аргентинцы, а второй танцуют по всей Латинской Америке). Спустя несколько лет Гевара, находясь в Мехико, получит бандероль из Перу, в которой будет пачка фотоснимков о пребывании Альберто и Эрнесто в Сан-Пабло.

Некоторые фото напомнили ему посещение на охоте амазонских индейцев, как они с Альберто ели жаркое из молодой обезьянки (на деревянном блюде она походила на новорожденного ребенка) и пили домашнюю брагу «масато». На вопрос, как делается этот напиток, хозяин привел их в хижину-«кухню», где группа молодых и старых беззубых индианок жевала куски местного корнеплода юки и выплевывала разжеванную массу в большой чан, затем из этой массы выжимали сок, и он бродил до необходимой кондиции (даже бывалого доктора Гранадос чуть было ни вырвало!).

А пока друзья-аргентинцы плывут на плоту по Амазонке и так увлечены фотографированием и любованием дикой природой на ее берегах, что не заметили, как проплыли колумбийский порт назначения и пристали к большому острову, оказавшемуся уже бразильской территорией.

Так как плыть на плоту обратно, против течения, было делом безнадежным, путешественники приобретают лодку, отдав за нее «Танго-Мамбо» и все свои скудные сбережения. Вид у них по прибытии в Летисию был настолько непрезентабельный, что местная полиция сажает обоих за решетку. Правда, выручила друзей их национальность. Узнав, что арестованные прибыли из футбольной страны Аргентины, начальник полиции, фанат футбола, обещает их освободить при условии, что некоторое время они потренируют местную футбольную команду, которой предстояло участвовать в районном чемпионате.

Но в столице страны, Боготе, их снова из-за недоразумения и неприятия Геварой несправедливости взяли под стражу. На одной из площадей города Эрнесто стал чертить на земле план предстоявшей им с Альберто поездки по городу. Причем чертил здоровым ножом для разрезания бумаги, который он всегда носил с собой. Стоявший неподалеку постовой решил проявить бдительность (в стране имела место уже много лет крестьянская вооруженная борьба — «виоленсия», неспокойно было и в Боготе: уличные перестрелки, нападения на банки и полицейские участки). На вопрос стража порядка, что они делают, Эрнесто ответил: «Какое ваше дело?» Полицейский отобрал нож и привел друзей в полицию. Там Гевара словесно сразился уже с унтер-офицером, который пообещал «сгноить их в участке». Медики сумели дать знать о себе друзьям-колумбийцам, а те — аргентинскому консулу. Последний и посоветовал, «прежде всего, как аргентинец, а потом и дипломат», немедленно убираться из страны, так как располагал сведениями о желании полицейского начальства без лишнего шума расправиться «с бунтарями». Извинившись перед полицией, консул посадил, за счет посольства, земляков на автобус рейсом до пограничного с Венесуэлой города Кукута. Там они перешли международный мост и вскоре добрались до столицы страны, Каракаса.

Вскоре интересы путешественников разделились. Альберто не только получил предложение работать в местном лепрозории, но и познакомился со своей будущей женой, венесуэлкой Хулией. Но Эрнесто нужно было возвращаться в Буэнос-Айрес, чтобы сдать 12 экзаменов и завершить университетское образование. Дело было «за малым» — где взять денег на дорогу? И вдруг улыбнулась удача: Гевара случайно встречает в Каракасе дальнего родственника-бизнесмена, переправлявшего партии закупленных лошадей самолетом. Он предложил Эрнесто сопровождать очередную партию из Каракаса до Майами (США), а оттуда вернуться самолетом, который порожняком летел до Буэнос-Айреса. И даже дал немного карманных денег.

Но надо знать любознательного путешественника, каковым был Гевара. В Майами он задержался на целый месяц, где жил впроголодь, коротая время в местной библиотеке. Еще раньше юноша написал в одном письме, что «библиотечные бдения — самый дешевый способ растраты свободного времени»[22].

В Буэнос-Айресе студент-дипломник пишет работу о проблемах аллергии и в течение пяти месяцев один за другим сдает двенадцать (!) экзаменов. И вот долгожданный диплом доктора-хирурга, специалиста по дерматологии, полученный им в марте 1953 года. Радость ненадолго омрачила повестка о призыве на службу в армию. Он не был бы самим собой, если бы согласился служить, как он говорил, «в армии горилл». Медик знает, что надо делать: Эрнесто принимает ледяную ванну и с сильнейшим приступом астмы является на врачебную комиссию. Результат — белый билет.

В одном из его неопубликованных писем (они хранятся в Комиссии по увековечению памяти Э. Гевары в Гаване) я прочитал такое признание Че по этому поводу: «Мои дырявые легкие однажды сослужили мне добрую службу».

Теперь Эрнесто свободный, уважаемый человек, к которому окружающие должны обращаться, добавляя слово «доктор». К тому же Миаль сообщает из Каракаса, что договорился о месте врача с окладом в 800 американских долларов в том же госпитале, где работает он сам. Но друг не спешит за солидным (особенно по тем временам. — Ю.Г.) жалованьем. Кстати, он уже успел отказаться и от «теплого» исследовательского местечка в клинике своего учителя профессора Писани. Молодого врача снова тянет побродить по городам и весям континента, все больше увлекают раздумья о судьбах народов, там живущих. И вот он снова в Перу. Отметив день своего рождения, он записывает 14 июня 1953 года:

«Я верил, а после этой поездки верю еще более твердо, что разделение нашей Америки на условные и иллюзорные национальности целиком является фикцией. Мы составляем одну целую метисскую расу, которая от Мексики до пролива Магеллана демонстрирует очевидные общие этнографические черты... Поэтому пью за Перу, за Единую Америку и за день «Сан-Гевары»[23]. (Заметим, что об этом мечтал еще великий освободитель Симон Боливар, что созданные им «молодые государства когда-нибудь составят штаты одной великой Республики Америка».)[24].

С этим латиноамериканским идеалом Гевара приезжает в Боливию. Его крайне интересует, есть ли какой-либо прогресс в объединительном движении именно в этой стране, где год назад произошла народная революция. И вот первое серьезное прозрение — он становится свидетелем продажности политиканов, предательства интересов трудового люда, особенно коренного населения — индейцев, составляющих 80% всех граждан. Подтверждением тому служат наблюдения гватемальского историка Мануэля Галича:

«Революционная этика к тому времени (он пишет о 1953 г. — Ю.Г.) уже была полностью отброшена, даже при том, что еще не был столь заметным недуг, который ее подтачивал изнутри... Боливийская революция скончалась, будучи отравленной «хорошим политическим компаньоном» (США. — Ю.Г.)[25].

Об этом же Геваре говорил в беседе с ним, которую организовали друзья Эрнесто, и будущий президент Венесуэлы Ромуло Бетанкур. Че назовет его «политиком с некоторыми твердыми социальными убеждениями в голове»[26].

В этих условиях Че просто не мог упустить первую же возможность поближе познакомиться с подлинными (если только, конечно, они есть где-либо на континенте) патриотами. Нужно признать, что штурм казарм Монкада в том же 1953 году на Кубе из-за неопределенности газетных сообщений прошел для него практически незамеченным. А тут вдруг смелые демократические преобразования в Гватемале. Их проводило правительство патриотически настроенного полковника Хакобо Арбенса, которое проявило невиданную смелость, национализировав часть земель американской «Юнайтед фрут компани».

Это для США уже было «слишком». Они начали готовить интервенцию в Гватемалу. Во главе наемников был поставлен гватемальский офицер Кастильо Армас (по странному совпадению его фамилия с испанского переводится как «оружие». — Ю.Г.), еще в 1950 году поднявший мятеж против Арбенса и бежавший в Гондурас. Армас имел радиосвязь с американским послом в Гватемале, ежемесячно получал от него 150 тысяч долларов на содержание наёмников, ему были предоставлены несколько самолетов (в то время у Гватемалы не было ВВС. — Ю.Г.). Официальные круги Вашингтона обвинили президента Арбенса в пособничестве Компартии и не скрывали своего участия в подготовке агрессии. 20 сентября Армас писал диктатору Сомосе в Никарагуа: «Друзья сообщили мне, что Северное правительство (США. — Ю.Г.) признало невозможность решения иными путями острых проблем моей страны и разрешило нам (подчеркнуто мною. — Ю.Г.) осуществление наших планов»[27].

Гевара незадолго до этих событий познакомился в Боливии с молодым аргентинским адвокатом Рикардо Рохо, который намеревался, заручившись рекомендательными письмами, устроиться в Гватемале. Он приглашал поехать туда и Эрнесто. Но тот отказался и продолжал поездку через Перу (озеро Титикака, снова Куско), Эквадор, Панаму, Коста-Рику (в столице г. Сан-Хосе познакомился с группой кубинских подпольщиков, участников борьбы с диктатором Батистой, рассказавших ему о поражении при штурме казармы Монкада) ...

А что же происходило в Гватемале лет за десять до приезда туда молодого Гевары? Там в октябре 1944 года началась революция. Организаторами выступления были уже знакомый нам капитан гватемальской армии Хакобо Арбенс и его товарищ и политический деятель Хорхе Ториэльо. Повстанцы при активном содействии солдат захватили казармы и начали вооружать народ. Победа досталась не просто: только в столице было убито более тысячи человек[28]. Власть в стране перешла в руки военно-гражданской хунты. Диктатор Убико уехал за границу, выслана из страны и большая группа генералов вместе с министрами свергнутого правительства. Первыми шагами хунты был разрыв отношений с режимом Франко в Испании и восстановление отношений с правительством Испанской республики, находящимся в эмиграции в Мексике. На президентских выборах в декабре 1944 года победил националист X. Аревало (Хакобо Арбенс стал военным министром), практически не имевший никакой социально-экономической программы. Но и он стал нежелательным лицом для местных олигархов и их покровителей в США. За шесть лет правления Аревало в стране было раскрыто более 30 заговоров и мятежей, инспирированных посольством Соединенных Штатов или американской «Юнайтед фрут компани»[29].

Гватемальская армия не претерпела тогда серьезных кадровых изменений. Офицерский корпус в основном состоял из отпрысков богатых семей. Аревало боялся армии и старался не вступать в конфликт с ее генералитетом. И только с избранием президентом Хосе Арбенса (ноябрь 1950 г.) в истории гватемальской революции начинается новый этап. Он характеризуется «попытками более глубокого, революционного подхода к путям развития страны, началом структурных изменений социально-политической системы»[30].

Теперь Эрнесто чувствовал, что надо спешить в Гватемалу. В компании с несколькими аргентинскими товарищами в декабре 1953 года, попутными машинами он добирается до города Гватемалы, столицы одноименного государства. В кармане у него письмо от знакомого из Лимы к перуанской революционерке Ильде Гадеа. Она была наполовину индианка (или «чола», как говорят в Перу), экономист по образованию, объявлена вне закона диктаторским правительством генерала Одриа за деятельность в левом крыле партии националистов. Ильда была сторонницей Арбенса и работала в Государственном институте развития народного хозяйства. С ее помощью Гевара поселяется в пансионате «Сервантес», заполненном политэмигрантами из стран Латинской Америки. О том, какое впечатление произвел на нее аргентинский врач, мы расскажем позже, а пока перенесемся в гущу гватемальских событий.

И здесь, в Гватемале, Эрнесто снова встречается с соратниками Фиделя Кастро (судьба?). Все — будущие участники экспедиции «Гранмы». Они рассчитывают на победу гватемальской революции, на то, что она сможет изменить соотношение сил в странах Карибского бассейна, в том числе на Кубе. Это была революция националистического толка и уж, конечно, никоим образом не связанная, как утверждала западная пресса, с Москвой.

(Прим. авт.: Осенью 1963 года я беседовал с экс-президентом Арбенсом в гаванской гостинице «Капри», где он проживал тогда, на правах политэмигранта, с женой и дочерью. На мой вопрос о характере революции в его стране в 1954 году он дал именно указанную выше характеристику, добавив с грустной улыбкой, что, свершись она сейчас, после победы революции на Кубе, он пошел бы дальше. «Я не скрывал и тогда своих контактов с компартией. Но глупо говорить о моем правительстве как о «коммунистическом», когда, созданная за три года до известных событий, эта партия имела в своих рядах лишь несколько сотен членов и была представлена в парламенте всего четырьмя депутатами.)

В июне 1954 года вооруженные до зубов наемники Армаса (800 человек, из которых только 200 были гватемальцами) вторглись на территорию Гватемалы. Их военные самолеты начали бомбить столицу и стратегические объекты в стране. И хотя правительство располагало 6 — 7-тысячной армией, на начальной стадии был дан приказ уклоняться от сражений с интервентами. Интервенции в Гватемалу предшествовало ухудшение настроений в кругах высшего офицерства этой страны. Опасаясь ослабления своего политического влияния, руководство армии создало даже специальный совет для изучения мер по восстановлению своего контроля над всеми военизированными организациями страны (в том числе полиции). Принимая во внимание почти открытый саботаж со стороны военных, Арбенс дал согласие на формирование народной милиции, состоявшей из учителей, рабочих-транспортников, строителей и прибывших в столицу крестьян.

Эти меры правительства ускорили его падение. 27 июня был совершен государственный переворот и Арбенс подал в отставку. До этого президент Арбенс, поддержанный патриотически настроенными политиками, обратился с жалобой в ООН, надеясь мирными средствами урегулировать конфликт.

В этих условиях трудящиеся потребовали вооружить народ, президент не пошел на эти меры, зато отдал приказ войскам перейти к решительным действиям. Интервенты были изгнаны, но это была скорее не победа, а урок для ЦРУ, которое стало действовать иначе. Посол США Перифуа предложил гватемальскому генералитету направить Арбенсу ультиматум и потребовать отставки президента, а в противном случае — пригрозить ему свержением. Не выдержав нажима, Арбенс передал власть командующему вооруженными силами Диасу и укрылся в мексиканском посольстве, откуда вскоре уехал за границу[31].

И хотя заговорщики обещали для отвода глаз уважать свободу и жизнь граждан и продолжать борьбу против наемников, не было выполнено ни одно из этих обещаний, начались расстрелы сторонников свергнутого президента. Это стало суровым опытом и для Эрнесто Гевары. Он принял всем сердцем гватемальскую революцию: горел желанием с оружием в руках сражаться на стороне революционеров. Молодой аргентинец призывает создать ополчение, вооружить трудящихся, принять решительные меры против реакционеров... Наконец он просит, чтобы его отправили в район боев, однако со стороны властей — никакого внимания. Тогда он добровольно пристраивается к солдатам противовоздушной обороны столицы, помогает перевозить оружие, несет караульную службу среди пожаров и под бомбежками. А до интервенции Гевара предлагал министру здравоохранения направить его в самую отдаленную провинцию Гватемалы врачом, но тот отказал (бюрократы везде одинаковы!), сославшись на необходимость «подтверждения» его аргентинского диплома, которое может продлиться полгода.

Все это не осталось незамеченным спецслужбами США, которые в те дни заносят Эрнесто в список «опасных коммунистов», подлежащих ликвидации после свержения Арбенса. Узнавший об этом аргентинский посол разыскал своего соотечественника в пансионате «Сервантес» и посоветовал срочно перебраться к нему в посольство. Там уже собралось много аргентинцев, кубинцев и гватемальцев, сочувствовавших Арбенсу. Вопреки предложению посла вернуться в Буэнос-Айрес, Гевара принимает решение уехать в Мексику, куда уже направились его новые латиноамериканские друзья, готовые продолжать борьбу в другом месте. Молодой врач в беседах с ними и со своей новой подругой Ильдой все время возвращался к теме поражения революции, много думал о причинах этого поражения. Поэтому когда он случайно в Мехико встречает старого знакомого Ильды, генсека компартии Гватемалы Хосе Фортуни, со свойственной ему прямотой ведет с ним следующий разговор:

«Че: Почему же ваши товарищи не стали бороться тогда?

Фортуни: Ситуация складывалась очень сложная, и мы решили, что будет лучше оставить все и уйти в предгорье и оттуда продолжать борьбу, и мы уже стараемся ее продолжать...

Че: Наверное, лучше было бы сражаться, имея власть в руках, это совсем другое дело.

Фортуни (обиженно): Что вы хотите сказать?

Че: Именно это. Если бы президент Арбенс, покидая столицу, направился бы в глубь страны с группой истинных революционеров (Прим. авт.: Эрнесто, вероятно, вспомнил в этот момент, как он рвался на прием к Фортуни в Гватемале, чтобы предложить свои услуги в пользу революции, но не был принят), были бы другие перспективы для борьбы. К тому же официальное положение президента превращало бы его в символ и моральный стимул...»

— Фортуни помолчал и сухо распрощался, — вспоминала Ильда[32].

Правда, когда он обратится к Геваре, кубинскому министру, тот посодействует переезду Фортуни на Кубу и поможет найти работу в Гаване.

И все же грешили против правды те журналисты (я уж не говорю о сотрудниках ЦРУ), которые еще в Гватемале считали Эрнесто Гевару коммунистом. Послушаем, что он сам говорил по этому поводу в интервью своему земляку журналисту Хорхе Рикардо Масетти:

«...Еще не было такого американского корреспондента, который не стал бы расспрашивать меня о моей деятельности в рядах Гватемальской коммунистической партии, — они считали доказанным, что я состоял в этой партии только потому, что я был и остаюсь решительным сторонником демократического правительства полковника Хакобо Арбенса».

Но такое признание не исключало новой, более высокой ступени в революционном формировании аргентинского медика. Предоставим ему слово:

«После Гватемалы я понял главное: для того, чтобы стать революционным врачом (пока только врачом. — Ю.Г.), прежде всего, нужна революция. Ничего не стоят изолированные, индивидуальные усилия, чистота идеалов, стремление пожертвовать жизнью... борьба в одиночку в каком-нибудь захолустье Америки (Прим. авт.: Вспомните эти слова Че, когда будете читать о его сражениях в Боливии: он и там не менял своих убеждений, рассчитывал на широкую народную поддержку!) против враждебных правительств и социальных условий, препятствующих продвижению вперед»[33]. Позднее Эрнесто напишет для аргентинского журнала большую статью о Гватемальской революции. Ее полный текст будет воспроизведен в сборнике «Вот шагает защитник Америки», изданном его отцом в Буэнос-Айресе.)

С этими или подобными им мыслями едет Гевара в Мексику, где он договорился встретиться со своей перунской подругой Ильдой. Та проходила проверку в полиции, куда на нее и Эрнесто «настучала» их кухарка, член правой католической организации, ратовавшей за интервенцию. Подкупив в тюрьме охранника, Ильда покидает место заключения и успешно пересекает мексиканскую границу.