Че Гевара. Последний романтик революции

Глава 6 ПОКОЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ

Слова поэта взяты для названия этой главы, посвященной созиданию новой жизни на постреволюционной Кубе, не случайно. Перед Фиделем Кастро и его соратниками одновременно встало много задач и неожиданных проблем. Столько, что сегодня, почти полвека спустя, не перестаешь удивляться (и, естественно, восхищаться!) решимости, самоотверженности и твердости духа молодых преобразователей.

Отдавая должное всем им, особо нужно отметить роль Фиделя и Че: самый большой груз революция возложила на них. Выше мы уже говорили о взаимоотношениях этих руководителей. Теперь нам остается лишь добавить несколько слов о степени ответственности каждого из них.

По большому счету, она была равной. Другое дело, что у Ф. Кастро — более «на виду». Сначала признанный руководитель Повстанческой армии, а затем глава нового государства, он был призван в первую очередь публично выступать по всем вопросам внутренней и внешней политики Кубы в стране и за рубежом, озвучивать ее позиции, достижения и проблемы. Э. Гевара, которому Фидель несомненно доверял и работал с ним в тесном контакте, занимался разработкой стратегии и доктрин созидания, а также решением неотложных тактических задач, от которого зависел ход процесса в целом: зашита завоеваний, банковское дело, промышленное строительство. Сказанное, конечно, не исключало выполнение Геварой и некоторых миссий, обычно входивших в круг обязанностей самого Фиделя, — публичные выступления от имени страны, зарубежное представительство и др.

Наконец, еще один момент, важный для правильного понимания читателем содержания данной главы. Это — знакомство, пусть даже весьма поверхностное, с некоторыми особенностями характера и поведения обоих лидеров. Автор понимает, что писать об этом — дело деликатное и неблагодарное (тем более что недавно у нас каждый второй был «специалистом» по Кубе), тем не менее, он предпринимает эту попытку ради читателя и основываясь исключительно на собственных наблюдениях и оценках.

На мой взгляд, Фидель — человек взрывного, холерического склада, красноречивый полемист и талантливый оратор, усидчивой кабинетной работе предпочитающий подвижный образ жизни и деятельности, еще со времени учебы в иезуитском колледже — тонкий дипломат, взвешивающий каждое свое слово, не склонен к романтике.

Че — несколько иной. Он — спокойный (по крайней мере, внешне) и внимательный наблюдатель или слушатель, малоразговорчивый интраверт, с высокой требовательностью к себе (прежде всего!) и к близким, способный высказать открыто и прямо кому угодно свое мнение, если считает его правильным. Имел склонность к аналитической, исследовательской работе, публицистике. В душе — романтик, поэт и мечтатель с высокой степенью (как и должно быть у настоящего врача) сострадания к людям.

Теперь, как говорят французы, «вернемся к нашим овцам». Итак, Гавана, 1959 год. «Зимний» месяц январь. Крепость «Кабанья». В крошечном кабинете коменданта раздается телефонный звонок. Геваре сообщают о приезде к нему чилийского гостя — политика Сальвадора Альенде. Вот как вспоминал позднее первый народный президент Чили об этом визите:

«В течение четверти часа я мог созерцать его и видеть блеск воспаленных глаз, его беспокойный взгляд (в эту ночь Че спал только два часа и, будучи нездоров, спешил выехать по срочным делам. — Ю.Г.). Передо мной находился один из великих борцов Америки»[227].

Альенде, чтобы взглянуть на кубинские события собственными глазами, прилетел туда уже 20 января 1959 года. (Прим. авт.: Надо сказать, что впечатления первого дня пребывания в Гаване чуть было не разочаровали чилийского политика. Услышав под окнами отеля шум какого-то празднества, он вышел па улицу и увидел, по его словам, «невероятную сцену»: но набережной строевым маршем и под музыку оркестра шла возглавляемая мэром Майами колонна из 200 здоровенных североамериканских полицейских. Возмущенный Сальвадор хотел уже звонить, чтобы заказать обратный авиабилет, но, к счастью, встретил в отеле своего старого знакомого Карлоса Рафаэля Родригеса — того самого, что вел в Сьерра-Маэстре переговоры от имени кубинских коммунистов и который посоветовал не спешить с выводами, а поговорить с революционными руководителями.)

Гевара назвал приезд Альенде «символическим»: это был вообще первый визит к нему в крепость.

— Послушайте, Альенде, я знаю прекрасно, кто вы такой, — сказал Че визитеру. — Я слышал два ваших выступления во время президентских выборов 1952 года: одно очень хорошее и другое — очень плохое. Поэтому будем говорить без оглядок, так как у меня сложилось ясное представление о вас.

Гевара рассказал, что последний раз был на родине Сальвадора до президентских выборов, на которых победил генерал Ибаньес. Тем не менее, он удивляет Альенде точной характеристикой нового президента — «отставной военный с диктаторскими тенденциями и политическими взглядами, близкими к Перону»[228].

На вопрос визитера о самых насущных кубинских проблемах Че с лукавой улыбкой говорит, что их «не так много»: всего лишь покончить с наследием диктатуры и сделать жизнь народа счастливой. Потом более серьезно рассказывает (хотя и очень лаконично) о роспуске старой армии, полиции, секретных служб, о примерном наказании батистовских палачей, которые за семилетний срок диктатуры замучили и убили около 20 тысяч кубинцев, о работе в этой связи революционных трибуналов. Гевара рассказал также, что подсудимым будет предоставлено право приглашать в качестве защитников лучших адвокатов, вызывать любых свидетелей. (Прим. авт.: Забегая вперед, скажем, что процессы проходили открыто, в присутствии народа, журналистов, отдельные передавались по телевидению. Улики против подсудимых были столь неопровержимы, что, как правило, все они признавали себя виновными в совершенных злодеяниях. Наиболее одиозные палачи были приговорены к расстрелу.)

Когда речь зашла о бедственном положении трудящихся в Латинской Америке, Че отметил (и Альенде с ним согласился), что в Чили оно намного хуже, чем в Аргентине, что объясняет растущую волну эмиграции чилийцев в эту соседнюю страну. Гевара вспоминал, как он, посетив студентом Чили, охарактеризовал состояние здравоохранения в Чили как «оставляющее желать лучшего», но позднее увидел, что оно намного лучше, чем в других странах континента, которые он посетил[229]. ...В заключение беседы оба доктора-политика успели даже поспорить о невмешательстве латиноамериканских военных в политику: Альенде доказывал, что чилийские военные стояли всегда «в стороне от политики». Че поставил такое утверждение под сомнение, сказав, что на это не надо рассчитывать, даже в Чили. Если бы будущий чилийский президент внял тому совету!..

В заключение беседы Че договорился с Раулем Кастро о визите к нему С. Альенде (позднее была организована встреча и с Фиделем).

После этих трех встреч у Сальвадора Альенде установились дружеские отношения с кубинскими руководителями. Он высоко оценил Кубинскую революцию как новый высший этап в национально-освободительном движении Латинской Америки. Будущий президент Чили обрел и нового последовательного защитника для своей родины.

(Прим. авт.: Многое объединяло Альенде со всеми тремя — идеологическая общность, социальное происхождение, общие кумиры в годы юности — Симон Боливар, Хосе Марти, Сесар Сандино, Пабло Неруда, великий мексиканский художник-муралист Давид А. Сикейрос; с Геварой их роднила и профессия врача. Но были между ними и некоторые различия. В отличие от своих новых друзей Альенде был почти вдвое их старше. К тому же он был парламентским политиком, привыкшим бороться словом, а не с автоматом в руках. И если те с помощью вооруженной борьбы добились победы, то Альенде еще предстояло доказать на деле, что в условиях его страны народ мог победить также через посредство избирательных бюллетеней. Че не только верил в честность Альенде-революционера, но и пришел к выводу, глубоко проанализировав внутриполитическую обстановку в Чили, что Альенде прав в своих намерениях действовать методами, отличными от вооруженного восстания или партизанской войны. Это подтверждает и надпись, которую Э. Гевара сделал на экземпляре своей книги «Партизанская война», которую подарил чилийскому другу. «Сальвадору Альенде, который другими средствами стремится добиться того же. С симпатией, Че»[230].

Второй, и последний, раз Альенде и Че встретились во время конференции ОАГ в Пунта-дель-Эсте (Уругвай), о которой речь пойдет ниже. Обоих пригласили выступить в университете г. Монтевидео антиимпериалистические уругвайские организации. Кубинские эмигранты угрожали обоим расправой. После состоявшегося там митинга Че сказал Альенде:

— Сальвадор, давай выйдем из здания поодиночке, чтобы в случае покушения не сделать «червякам» подарка — в виде одной обшей цели...

«Мы вышли по одному, — вспоминал позднее Альенде. — Огромная толпа окружала университет. Раздавались антиимпериалистические лозунги. Слышались выстрелы. Террористы начали обстреливать здание. Потом мы узнали, что был убит один университетский профессор, наш друг. В этот же вечер Че пригласил меня на ужин в отель, где он поселился, чтобы побеседовать...»)[231].

Шли дни, и проблем перед повстанцами вставало все больше. Вот как описывает Ф. Кастро ситуацию тех тяжелых дней спустя месяц после победы:

«В народе начали ощущаться недовольство, неуверенность, беспокойство... Появилась серия проблем... распределение брошенных ранчо, уход в иностранные посольства с просьбой о политическом убежище, «бегство» валюты за рубеж. Нас несло к очень опасной ситуации»[232].

Да, о покое, отдыхе недавним повстанцам можно было только мечтать. События в стране разворачивались порою даже не по часам, а минутам и сменялись как в калейдоскопе. И если рядового борца они напрямую касались не все, то иначе обстояло дело у их лидеров. Излишне говорить, что Эрнесто Гевара имел прямое отношение практически ко всему происходившему тогда на Кубе. Трудно переоценить его роль здесь. Поэтому мы просто будем рассказывать о самих этих событиях и преобразованиях, тем более что и сам Че не любил выпячивать свою роль в них.

Вот только краткий перечень этих первых трансформаций в обществе. В 1959 — 1960 гг. была проведена аграрная реформа, установлена государственная монополия внешней торговли, национализирована собственность американских компаний и крупного национального капитала, принят закон о городской реформе, ликвидировавший собственность крупных домовладельцев и передававший жилую площадь в собственность квартиросъемщиков или государства. (Прим. авт.: Не могу не поведать читателям об одном таком домовладении — новом двухэтажном особняке в гаванском пригороде Кубанакан, принадлежавшем дочери представителя «Дженерал моторс» на Кубе Барлетты. Окруженный пальмовой рощей в один гектар, где имелся огромный плавательный бассейн и теннисный корт, дом представлял собой сплошное чудо строительно-архитектурной мысли и роскоши. Центральная лестница была изготовлена из знаменитого белого каррарского мрамора (Италия), в просторной ванной комнате в пол из черного мрамора были вделаны весы, а результат взвешивания отображался на специальном циферблате на стене. Подвальный гараж на две машины открывался и закрывался водителем, не выходя из автомобиля, с помощью пульта и секретного кода. Когда мы вместе с представителями кубинского МИДа посетили этот дом, отведенный правительством под резиденцию посла СССР, то увидели малоприглядную картину: повсюду были разбросаны кипы новой одежды, десятки коробок с обувью, игрушки, книги, фотокарточки — хозяева, прихватив только драгоценности, бежали в Майами. Оставшийся сторож позднее рассказывал нам, как жили такого рода олигархи. Больше всего нас поразил его рассказ о свадьбе хозяйки, во время которой бассейн в саду был наполнен французским шампанским(!) Сегодняшние сообщения российских СМИ порою заставляют мою память вернуться к подобным «картинам».)

При всей социальной ориентированности реформ, направленных на восстановление справедливости и прав всех граждан, главный результат их был в том, что народное государство овладело основными командными высотами в хозяйстве страны.

Конечно, было бы наивно рассчитывать на одобрение таких преобразований всеми гражданами. Национальная буржуазия раскололась. Ее наиболее зажиточная часть не приняла реформ и перешла в лагерь внешней или внутренней контрреволюции. Основная масса мелкой буржуазии, обычно находящейся в Латинской Америке на грани пролетаризации, выступила за радикализацию преобразований. К сожалению, эмигрировала в США и значительная часть среднего класса (врачи, юристы, технические специалисты), в первую очередь — связанная с иностранными компаниями.

Все это вместе предопределило перерастание демократической, аграрной, антиимпериалистической революции в революцию социалистического типа, призванную, как известно, идти дальше — к преобразованиям капиталистической (по крайней мере, крупной) собственности.

Здесь возникает весьма деликатный, но уместный вопрос: были ли лидеры революции и даже радикально настроенный Че Гевара сторонниками форсирования такого «перерастания». Внимательное прочтение трудов последнего, да и самого Ф. Кастро позволяет нам дать на этот вопрос отрицательный ответ. Исходя из глубокого изучения кубинского общества, его классовых сил, состояния политической грамотности народа, они, по всей видимости, собирались проводить демократические преобразования более длительное время. И как можно было добиваться указанного выше «форсирования», если даже в среде неимущих преобладала антикоммунистическая атмосфера (вспомните реакцию простой крестьянки Чаны на слова Че о том, что он — коммунист!). Фидель Кастро рассказывал, что даже рабочие, у которых спрашивали об их отношении к таким мерам, как аграрная реформа, национализация банков, рудников иностранных компаний, и дававшие на эти вопросы положительный ответ, были категорически против такого понятия, как «социализм»[233].

И, тем не менее, в апреле 1961 года Ф. Кастро провозгласил социалистический характер руководимой им революции. Нет ли здесь какого-то противоречия в позициях кубинского руководства? Насколько нам известно, нет. Чтобы убедиться в этом, посмотрим, в каких внутренних и «внешних» условиях свершались преобразования, как реагировали на них их противники в стране и за ее пределами.

Прежде всего, они пустились «во все тяжкие», наговаривая небылицы на лидеров повстанцев, обвиняя их в проведении «коммунистических реформ», связях с Кремлем, намерениях обобществить все и вся в стране, вплоть до... детей. (Прим. авт.: Желтая пресса сообщала о «намерении фиделистов» отобрать детей у родителей с целью их воспитания в революционном духе в Советском Союзе. Слухи такого рода в значительной степени повлияли на решение многих, даже не очень обеспеченных семей покинуть Кубу.)

Особое место в этой клевете отводилось Че Геваре. Еще бы — аргентинец, защитник гватемальской революции, наверняка «агент Москвы», засланный на остров, чтобы превратить его в «колонию СССР». Играли на всем, даже на здоровье.

В марте, когда Эрнесто из-за почти полного отсутствия отдыха, а как следствие — постоянных приступов астмы дошел до состояния сильного физического истощения, руководство буквально заставило Че переехать в выделенную для него виллу. В печати сразу появились инсинуации — Гевара воспользовался своим положением и по-барски живет в особняке бежавшего батистовца. Естественно, Че не мог промолчать. В письме в газету «Революсион» он писал, что в связи с болезнью, которую приобрел не в притонах или игорных домах, а работая на благо революции, был вынужден пройти курс лечения. Для этого власти предоставили ему виллу, так как его жалованье офицера Повстанческой армии в 125 долларов не позволяет ему снять необходимое помещение. И дальше: «И хотя я выбрал самую скромную (виллу. — Ю.Г.), сам факт, что я в ней поселился, может вызвать негодование»[234].

Допускались нападки, хотя в меньшей степени, и на Фиделя Кастро. Но это были все «цветочки»: местная реакция стала открыто угрожать контрреволюцией. Правительство покинули сразу пять министров. Вскоре подал в отставку и президент Уррутия. На его место был назначен участник подпольной борьбы против Батисты Освальдо Дортикос. (Прим. авт.: Выбор пал на судью Уррутия, так как он на суде еще до победы революции выступил в защиту нескольких повстанцев, попавших в плен после высадки с «Гранмы». В начале января 1959 года он сформировал правительство из представителей буржуазии, которые хотя и не были батистовцами, не выступали и за революционные преобразования. Руководители Повстанческой армии в правительство не вошли (власть же на местах была в руках повстанцев). Вскоре саботировавший реформы премьер Миро Кардона ушел в отставку. Его пост занял 16 февраля Фидель Кастро).

Стало очевидным, что необходимо было заменить государством нового типа весь административный аппарат. Во главе страны встало Революционное правительство, в состав которого входили Совет министров и Президент республики. Причем первый представлял собой коллегиальный законодательный орган, а также исполнительный, проводивший принятые законы в жизнь.

То обстоятельство, что на Кубе довольно длительное время после победы революции не существовало представительных органов власти, а государственное устройство имело в какой-то мере временный характер, зачастую служило многим авторам поводом для утверждения, что Кубинская революция несовместима с демократизмом.

Дело в том, что полная дискредитация в кубинских условиях (не будет ошибкой утверждать это и в отношении всей Латинской Америки) системы буржуазной представительной демократии, с фарсом проведения и частой фальсификацией результатов выборов, неспособность государственных органов решить важнейшие социально-экономические проблемы, откровенная реакционность правительств на службе у иностранных монополий и местной олигархии, продажность и беспринципность политиканов, коррупция, взяточничество и казнокрадство чиновников сделали крайне непопулярной в народных массах саму идею представительной демократии в традиционной парламентской форме.

Поэтому лидеры революции решили использовать новые формы демократии, как упомянутые выше или ассамблеи народа страны, которые обеспечили бы прямое, непосредственное волеизъявление населения, которое могло бы принять личное участие в решении важных государственных вопросов.

Для более точного представления о том времени приведем краткое изложение беседы Эрнесто Гевары с ведущим одного из частных каналов гаванского телевидения. У Че были сведения о том, что тележурналист раньше был платным агентом Батисты, но все же принял приглашение. Посмотрим, о чем они говорили:

— Вы коммунист?

— Если вы считаете, что то, что мы делаем в интересах народа, является проявлением коммунизма, то считайте нас коммунистами. Если же вы спрашиваете, принадлежим ли мы к Народно-социалистической партии (коммунистов. — Ю.Г.), то ответ — нет.

— Зачем вы прибыли на Кубу?

— Хотел принять участие в освобождении хоть маленького кусочка порабощенной Америки...

— Вы сторонник отношений с Советской Россией?

— Я сторонник установления дипломатических и торговых отношений (такие отношения с СССР Куба установила в мае 1960 года. — Ю.Г.) со всеми странами мира без каких-либо исключений. Не вижу причин, по которым следует исключить страны, которые уважают нас и желают победы нашим идеалам[235].

Дал достойный отпор Гевара и другому «журналисту» — Жюлю Дюбуа, также клеветавшему на новое кубинское государство. (Прим. авт.: Созданные к тому времени спецслужбы на Кубе — «Хэ-2» — уже работали прекрасно. Им удалось заручиться важной информацией о скрытых врагах революции, в том числе и об агенте ЦРУ полковнике Ж. Дюбуа.) В письме в редакцию журнала «Боэмиа» Че назвал американского разведчика «шакалом в овечьей шкуре» и заявил, что повстанцы будут осуществлять намеченную программу вопреки реакции на нее Дюбуа и его хозяев. В заключение письма команданте предупреждал, что в случае нападения на Кубу извне кубинский народ будет защищаться до последней капли крови[236]. Это было уже сродни фиделевскому лозунгу «Родина или смерть! Мы победим!»

Особое неприятие вызвало у врагов революции успешное проведение аграрной реформы, отобравшей у американских монополий и у местных латифундистов сотни тысяч гектаров кубинской земли. Посольство США в Гаване почти каждодневно выступало с нотами протеста, в которых недвусмысленно угрожало «серьезными санкциями». Чуть позже угрозы начали осуществляться. С прилетавших авиеток стали сбрасываться зажигательные бомбы на сахарные плантации — главное богатство кубинцев. С помощью американских самолетов была проведена бомбежка Гаваны, в результате которой погибло свыше 50 человек. Непростая обстановка складывалась и на самом острове. В 6 кубинских провинциях (областях) действовали 179 банд, в которые входили 3600 контрреволюционеров (окончательно с ними удалось покончить лишь в 1965 году). Они не только грабили и насиловали, но и убивали, причем даже таких безобидных людей, как активисты кампании по ликвидации неграмотности в стране, вооруженных лишь учебником и переносным фонарем.

Позиция Соединенных Штатов, занятая ими в ответ на первые шаги нового правительства Кубы, послужила своего рода ускорителем процесса революционных преобразований, в том числе и в области экономики, обусловила запрещение деятельности американских компаний на Кубе и национализацию их собственности. В результате уже к концу 1960 года общая стоимость национализированной американской собственности составила около 1 млрд долларов[237]. Иными словами, все происходило с точностью до наоборот по сравнению с тем, как это преподносили правящие круги США и антикубинские СМИ. Последние порою даже упрекали Кубу в «неблагодарности» по отношению к Соединенным Штатам.

Зная о подобных обвинениях, Э. Гевара как-то привел такой пример. Доклад Всемирного банка развития за 1950 год содержал рекомендации Кубе экспертов банка по поводу отказа от развития только сахарной промышленности. Эксперты советовали создавать новые отрасли, которые работали бы не только на экспорт, но и на внутреннее потребление. «А вот у меня в руках, — сказал Че, — доклад торгового департамента США за 1955 год, который ясно показывает, что за прошедшие пять лет ни одна рекомендация международных специалистов не была реализована»[238].

В этих условиях правительство принимает решение направить Гевару для укрепления международного положения республики в ряд зарубежных государств для установления дружеских контактов. Эту миссию, о которой ниже будет рассказано подробнее, Че выполнил блестяще. Вернувшись из командировки, он с еще большим энтузиазмом подключается к решению внутренних проблем. Сохраняя за собой военную должность, Гевара становится начальником промышленного департамента Национального института аграрной реформы. (Коммент. авт.: Несмотря на конкретное именование отдельной, аграрной, отрасли, это ведомство становится центральным органом всей кубинской экономики и проведения экономических преобразований. Не случайно номинальным президентом Института стал Фидель Кастро. Исполнительным директором был назначен ученый-географ и соратник Че по борьбе в Санта-Кларе, капитан Антонио Нуньес Хименес.)

Такой шаг свидетельствовал о понимании кубинскими лидерами важности диверсификации экономики, позволявшей не только покончить с вековой сахарной монокультурой, но и создать реальную базу для независимости страны. Но планы индустриализации зависели в немалой степени от финансирования, а финансы все еще находились под контролем частных банков. Да и государственный Национальный банк возглавлялся доверенным лицом крупного капитала Ф. Пасосом. Надо было и этот вопрос решить в пользу процесса преобразований, о чем мы расскажем чуть позже.

А пока наряду с упомянутой задачей Гевара участвует в практической работе по укреплению обороноспособности страны. Он курирует один из военных округов — в провинции Пинар-дель-Рио. (Прим. авт.: Там с Че произошел несчастный случай: его пистолет упал в кабинете на пол, прозвучал выстрел, и пуля рикошетом легко ранила Гевару. Узнав об этом, «гусанос» стали распространять слухи о попытке команданте покончить с собой из-за «разногласий с Фиделем Кастро».) Задачи обороны острова, бесспорно, отнимали много сил и энергии у кубинских руководителей, тормозили ход реформ. Но другого выхода не было: информация, поступавшая из-за рубежа, свидетельствовала о предстоявших весьма серьезных шагах против Кубы «северного соседа». Были и конкретные подтверждения такой опасности.

В марте 1961 года американское военное судно проникло в бухту Сантьяго и обстреляло нефтеочистительный завод. На рассвете 15 апреля воздушные пираты на американских самолетах В-26 с фальшивыми кубинскими опознавательными знаками подвергли бомбардировке Гавану и ряд других населенных пунктов Кубы. Бандитское нападение пробудило в народе невиданный подъем патриотизма. Смертельно раненный молодой «милисиано» (боец народной милиции. — Ю.Г.) приподнялся из последних сил, обмакнул палец в луже собственной крови на полу разрушенного здания и вывел на дверной доске: «Вива Фидель!»

16 апреля на центральной площади Гаваны состоялся митинг по случаю похорон жертв бомбардировок. (Прим. авт.: Сама жизнь, само неумолимое развитие событий как бы подталкивали кубинский народ и его лидеров к более четкому самоопределению (!) И Фидель Кастро вместе с соратниками принимают этот вызов жизни.) Выступая на митинге, Фидель впервые заявляет, что Кубинская революция — «это социалистическая, демократическая революция обездоленных...»[239]. В ответ участники митинга поклялись защищать эту революцию до последней капли крови.

Это было 16 апреля 1961 года. А в ночь на 17 апреля патруль народной милиции передал по рации из прибрежного района Плайя-Хирон: «Их много. Мы сражаемся, но не сможем продержаться долго, быстрее высылайте подмогу...» Началась интервенция против революционной Кубы. (Прим. авт.: Она не была неожиданной, информация о ней поступала руководству страны уже давно. Поэтому оно намного раньше обратилось в секретном порядке к правительствам СССР и ряда других дружественных государств с просьбой о поставках вооружения и о направлении на остров военных инструкторов. Но ко дню интервенции это оружие, в частности военные самолеты, только что прибыло и в разобранном виде находилось еще нераспакованным на складе. Да и пользоваться им предстояло учиться.)

Итак, полторы тысячи наемников (в основном из кубинских эмигрантов в США), обученных на американских секретных базах, высадились в районе Плайя-Хирон с американских десантных судов. Высадку прикрывали военные корабли и самолеты США, а действиями десанта руководили офицеры американской морской пехоты, одетые в такой же камуфляж, что и их подопечные. В распоряжении интервентов имелись танки, самолеты, орудия разных калибров, минометы, огнеметы и большое количество боеприпасов.

Первый удар этой лавины приняли на себя местные части народной милиции (в те тревожные дни она была переведена по всей стране на положение боевой готовности и взяла на себя охрану важнейших объектов, помогала армии нести пограничную службу по всему периметру границы, составляющему около 3 тыс. км). Именно они задержали продвижение агрессоров в глубь острова. Быстро прибывшие в район боев воинские подразделения разгромили десант, мужественно сражаясь с превосходящими силами противника в течение 72 часов. Большая часть наемников была пленена, захвачена военная техника и снаряжение. Стоявшие вблизи кубинских берегов корабли американского флота с морскими пехотинцами и 100 ракетными истребителями Вашингтон задействовать не решился: сказались стойкий отпор кубинцев и заявление советского правительства, предупреждавшее о возможном принятии СССР мер необходимой помощи Кубе, если агрессия не будет прекращена.

Об этом знаковом в истории страны событии вспоминал Фидель Кастро: «Их встретил шквал снарядов, огонь танков (сидевший в одном из них Фидель выстрелом из орудия потопил десантное судно наемников. — Ю.Г.)... эти танки и орудия мы получили за несколько недель до этого из Советского Союза»[240].

А команданте Гевара по сигналу тревоги прибыл на свой командный пункт в Пинар-дель-Рио и занялся подготовкой отражения возможной агрессии на западе острова. До этого он, как и Фидель, учился у наших инструкторов вождению советских танков и стрельбе из них на танкодроме (кстати, упомянутая выше Фиделем техника пришла из СССР раньше остальной, в том числе самолеты, о чем говорилось выше).

Весьма показательным был социальный состав «армии освобождения», как ее называли в Штатах. Из тысячи наемников, захваченных в плен у Плайя-Хирон, 800 человек были выходцами из семей, владевших ранее почти 400 000 га земли, 10 000 домов, 70 промышленными предприятиями, 10 сахарными заводами и плантациями тростника, 2 банками, 5 шахтами. Среди остальных пленных 135 — бывшие военные батистовцы, 75 — бродяги и другие деклассированные элементы[241].

Пленные, собранные в большом спортивном зале, были показаны всей стране по телевидению во время суда над ними. Принимавший участие в этой акции Э. Гевара увидел среди них негра и обратился к нему:

— Отдаешь себе отчет, в какую компанию ты попал? Ты знаешь, что 800 человек из них (показывает на пленных) или их родители владели огромными богатствами на Кубе? А чем владел ты?!

— Ничем, команданте.

— Может быть, ты был членом аристократического клуба «Наутико» или играл в «Гольф-клубе»? Забыл, как подобных тебе не пускали даже в приличный бассейн?

— Вы правы, команданте...

— Ты еще меньше их заслуживаешь снисхождения...

— Я знаю, команданте... — потупил голову пленный.

Дальнейшая судьба наемников уже известна читателю — они, по предложению Че Гевары, были обменены в США на тракторы.

Победа у Плайя-Хирон имела особое значение не только для Кубы, но и для всей Латинской Америки: миф о всесилии североамериканцев был развеян...

Кубинцы получили передышку (как станет известно позднее, всего на полтора года), да и то относительную, для дальнейших преобразований в стране. Но теперь они — более решительные и радикальные. Если в результате первой аграрной реформы 1959 года государственный (общественный) сектор охватывал 41 процент всей сельскохозяйственной площади и около 80 процентов промышленного производства, то в 1965 году (в том числе и благодаря второй аграрной реформе 1963 года) упомянутый сектор стал господствующим во всей экономике. Был ликвидирован слой сельской буржуазии и сосредоточено в общественной собственности более 60% земли. Бывшие батраки, арендаторы и безземельные крестьяне получили землю. На месте сахарных и скотоводческих латифундий возник обширный государственный сектор в виде народных имений (в последующие годы этот сектор стал охватывать все промышленное производство и около 70% сельскохозяйственной площади[242]).

На столь быстрые темпы преобразований, безусловно, не желая того, влияли и те, кто противостоял им. Об этом говорилось в тексте закона (под редакцией Э. Гевары) от 23 октября 1960 года:

«Многие крупные частные предприятия страны не желают перестраивать свою работу в соответствии с целями и задачами революционных преобразований экономики и проводят политику, противоречащую интересам революции и экономического развития. Это с полной очевидностью проявляется в саботаже производства, изъятии капиталов без последующего их вложения, в злоупотреблении государственными кредитами, в то время как собственный оборотный капитал... переводится за границу...»[243]. Недвусмысленно по этому поводу (хотя и несколько цинично) говорил тогда советский руководитель Н.С. Хрущев:

«Нет, Фидель Кастро не коммунист... По если Соединенные Штаты еще немного «постараются», то они сделают его коммунистом»[244].

Как бы вторя советскому лидеру, Че в те дни заявил журналистам:

«Может быть, они (американцы. — Ю.Г.) будут нападать на нас, Фиделя. Рауля и меня, как на коммунистов, каковыми они считают нас, но вряд ли им удастся покончить с нами, приняв за дураков»[245].

На наш взгляд, очень точной дефиницией здесь может стать меткое наблюдение французского философа и публициста Жана Поля Сартра:

«В Париже я спрашивал у многих приезжавших к нам кубинцев, но не мог понять, почему они избегали прямого ответа на мой вопрос, намерена ли Кубинская революция строить социализм или нет. Но дело в том, что оригинальность этой революции состоит именно в том, чтобы делать только то, что нужно стране, и при этом не пытаясь предварительно подгонять сделанное под идеологические клише» (подчеркнуто мною. — Ю.Г.)[246].

Мы уже упоминали о проблеме с финансами. Чтобы решить ее, еще до сражения на Плайя-Хирон Совет министров назначил Эрнесто Че Гевару директором Национального банка Кубы с полномочиями министра финансов страны. На этом посту он пробыл всего четыре месяца до своего назначения министром вновь созданного министерства промышленности.

Но и за этот короткий срок он сумел превратить, банк из инструмента в руках буржуазии в важнейший экономический орган на службе у нового государства. Это назначение было произведено не в силу каких-либо особых знаний Гевары в области финансов, а с учетом огромной важности этого ключевого поста, который можно было доверить далеко не каждому из революционеров. Несколько примитивно этот факт отобразил уже известный читателям американский журналист Херберт Мэтью:

«Это был весьма логичный шаг Фиделя. Че ничего не знал о банковском деле, но для этой должности лидеру нужен был надежный революционер, а где взять банкиров-революционеров?..»[247].

Но совсем «несерьезно» рассказывал в кругу друзей про это назначение сам Гевара (мне об этом говорил К.Р. Родригес. — Ю.Г.):

«Фидель собрал своих соратников и спросил, кто из нас экономист. Учитывая его шутливый тон, я поднял руку. Он сделался серьезным и спросил: «С каких это пор ты экономист?» Чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре, я ответил: «Мне послышалось, что ты спрашиваешь, кто из нас — коммунист». «Это тоже неплохо, — в тон мне заметил главнокомандующий и заключил: — Вот мы тебя, экономист-коммунист, и назначим главным банкиром Кубы!»

И Че стал действовать как заправский, опытный финансист: пока еще не было экономической блокады США, перевел золотые и валютные резервы Кубы из американских в швейцарские банки, получил в странах социализма 100 миллионов кредита на строительство предприятий легкой промышленности.

Правда, наряду с указанными, Гевара принимает и некоторые «необычные» решения. Например, на первом же заседании правления он предлагает сократить оклад ему, президенту банка, с 4 тысяч долларов до 1200. Свое предложение он мотивирует тем, что 1200 долларов (или песо, т.к. курс тогда был 1:1) — вполне приличный оклад, и тем более для него, получающего еще жалованье майора (команданте) в армии[248].

К разряду «необычных» можно отнести и его решение подписывать новые кубинские деньги не своей фамилией, а прозвищем — Че.

Меньше всего, конечно, Гевару волновали проблемы банковского протокола (который, по воспоминаниям старых сотрудников, был столь же строгим, как в президентском дворце). Вот как описывает кабинет Гевары в банке его гватемальский друг Эль Патохо:

«Кабинет был огромный, перед входом на этаже сидел охранник-«барбудо» (бородач. — Ю.Г.). Около стола Че на полу стоял автомат, сам хозяин кабинета сидел в камуфляже (позднее — просто в военной форме) и порою не снимая своего знаменитого берета. В баре вместо былых виски и «Бакарди» — зеленый чай «матэ» (излюбленный напиток аргентинцев и уругвайцев — Ю.Г.). Наиболее вылощенным посетителям, открывая дверцу бара, Че говорил с лукавым видом: «Чашечку горького?» В случае согласия засыпал матэ в термос с кипятком, который явно демонстративно ставил на лежавшие на столе бумаги. Правда, в целом на столе всегда был идеальный порядок, который ему помогала поддерживать жена Алеида. На мой вопрос, почему не какой-нибудь секретарь, Эрнесто сказал: «Знаешь, брат, кубинцы — славные ребята, но помимо громкой и небрежной манеры разговаривать, у них есть еще один недостаток: они терпеть не могут иметь вещи в порядке, испытывают особое пристрастие к «кавардаку» (для читабельности я перевел это слово так. — Ю.Г.)[249].

Дополним эту сцену, отображенную Эль Патохо, характеристикой, опубликованной в американском журнале «Тайм»:

«Со своей сладко-меланхолической улыбкой, которую многие дамы считают неотразимой, в своем черном берете, Че ведет Кубу с холодным расчетом, огромным умением, очень умно и с острым чувством юмора»[250].

Теперь, когда основные вопросы финансов были решены или решались, Гевара мог приступить к осуществлению своей главной мечты — сделать Кубу независимой в экономическом отношении, тем более что такую зависимость от США преобразователи ощутили сразу же и весьма остро после взятия власти. В ответ на первые реформы американские компании на Кубе отказались поставлять ей нефть (и даже очищать импортируемую из других стран), Вашингтон лишил остров традиционной квоты сахарного экспорта. Жизнь показала, насколько ненадежной была экономическая цепочка: экспорт монопродукта (сахара) — закупка на вырученные деньги за рубежом почти всего, в чем нуждалась страна. (Прим. авт.: Мы умышленно хотим привести в качестве примера, чтобы показать саму степень зависимости и ее политические последствия, такую мелочь, как дамские бигуди. Мастера в парикмахерской, знавшие мою супругу, как-то стали ей пенять: «Вот янки с Кубы ушли, так то были друзья: при них у нас было все, а какие вы друзья, если не можете прислать нам даже бигуди и косметику?!.)

В одной из бесед с Фиделем (последний вспомнит об этом в своем выступлении) Че жалуется, что ему не по душе банковская, бюрократическая обстановка, что он был бы рад заниматься промышленностью[251].

В решении назначить Гевару министром промышленности совпало все: горячее желание Че заниматься этой проблемой и особое доверие к нему и его организаторским способностям со стороны руководства. Но если б заниматься только этим!

Как и в войну, он продолжал оставаться практически главным идеологом всего процесса созидания, участвовал в строительстве новой армии. Он руководил департаментом обучения министерства вооруженных сил, который отвечал за боевую и политическую подготовку не только в армии, но и в Народной милиции. В героическом отпоре последней наемникам на Плайя-Хирон была огромная доля усилий Че. По инициативе Гевары департамент стал издавать печатный орган армии — журнал «Вердэ оливо» (в переводе — «оливковая зелень», цвет армейской униформы. — Ю.Г.). В нем часто выступал и сам командир, в том числе с фельетонами на международные темы.

Не мог оставаться «идеолог» в стороне и от важнейших кампаний среди гражданского населения. Одной из них в первые годы стала культурная революция с первоочередной задачей ликвидации неграмотности.

По данным последней дореволюционной переписи, почти четверть населения Кубы старше 10 лет была неграмотна. В то время как в стране насчитывалось десять тысяч безработных учителей, около полумиллиона детей школьного возраста (от 6 до 14 лет) не имели возможности учиться[252].

Народная власть превратила особняки бежавших с острова толстосумов и часть казарм в школы. Существовавшие ранее учебные заведения в июне 1961 года были национализированы. Образование на всех уровнях и для всех без исключения стало бесплатным. Для детей трудящихся стали предоставляться стипендии, в том числе и в начальной и средней школах (такая стипендия означала не только бесплатное проживание в общежитии, но и питание, одежду, учебные принадлежности и культурный досуг). Из добровольцев были сформированы так называемые бригады народных учителей, обучавших неграмотных по месту жительства.

В результате принятых мер уже к концу 1961 года свыше 700 тысяч человек научились читать и писать. Куба была провозглашена первой территорией в Латинской Америке, свободной от неграмотности[253].

Не менее важной задачей было формирование новой интеллигенции, подготовка квалифицированных рабочих, техников, инженеров, других специалистов: Особое внимание министр уделял подготовке руководящих кадров. Еще летом 1960 года он без обиняков заявил, что недостатки в деле воспитания таковых «создали трудности и заставили нас потерять много времени», и, как бы поясняя свою мысль, добавил: «Нужно воспитывать новый менталитет в соответствии с коллективными интересами»[254].

Гевара понимал, что без этого невозможна не только серьезная индустриализация, но даже поддержание на дореволюционном уровне национализированных предприятий. Он становится инициатором многих и важных шагов в этой области. Обязывает учиться сотрудников вверенного ему ведомства и упорно учится сам. Правда, не всегда удается для учебы вместе с коллегами выкроить время. Поэтому по его просьбе к нему была направлена большая группа советников, а также преподаватели политэкономии и русского языка из СССР. (Прим. авт.: К сожалению, не могу однозначно положительно охарактеризовать деятельность первых, подобранных не столько по знаниям, сколько по высоким партийным рангам секретарей обкомов и пр., но вторые — преподаватели — не только сыграли большую роль в «просвещении» министра, но и стали его личными друзьями.)

Что касается использования в экономике опыта СССР и других социалистических стран Европы, осуществивших форсированное промышленное развитие при опережающем росте производства средств производства, кубинское руководство, к сожалению, видело в этом опыте своего рода «панацею» в решении национальных проблем. Объясняя подоплеку экономического курса первых постреволюционных лет, уже упоминавшийся К. Р. Родригес говорил:

«По примеру многих стран... мы сразу же хотели перейти к широкой индустриализации страны»[255].

И все-таки указанные задачи были внутреннего порядка. Но на них только нельзя было останавливаться: и после неудавшейся интервенции ни внутренняя, ни внешняя контрреволюция не успокоилась. Такая ситуация предопределяла необходимость больших расходов на оборону, на содержание значительных вооруженных сил, на поддержание в постоянной мобилизационной готовности населения. И это, не говоря уже о затрате на решение таких проблем значительных сил и времени руководителей страны. Очень точно сформулировал эту мысль Фидель Кастро:

«Империалисты заставили нашу страну заплатить высокую цену. Первые десять лет наш народ почти не мог заниматься хозяйством, все было направлено на то, чтобы выжить, выстоять»[256].

Помимо этого, серьезным препятствием на пути экономического развития новой Кубы были общая слабость хозяйственного механизма, ранее являвшегося всего лишь придатком к экономике Соединенных Штатов, острый недостаток многих необходимых ресурсов (на острове не было, скажем, разведанных запасов никакого топлива) и дефицитных продуктов. Хотя Куба до революции была страной со средним уровнем развития капитализма, ее хозяйство носило ярко выраженный колониальный, монокультурный характер, полностью зависело от колебаний мировых цен на сахар.

К этому нужно добавить (в данном случае как негатив) и буквально неуемное нетерпение лидеров, включая Че, как можно быстрее покончить с указанными выше проблемами, порою абстрагируясь от имевшихся для этого объективных условий. В этом уже спустя много лет самокритично признавался Фидель Кастро:

«В деле управления нашей экономикой мы несомненно не избежали идеалистических ошибок. В некоторых случаях игнорировали положение о существовании объективных экономических законов, которых необходимо придерживаться»[257]).

Указанное выше стремление развивать экономику предельными темпами привело к выдвижению планов ускоренной, форсированной индустриализации, к недооценке роли сахарного производства. В своей экономической политике кубинские руководители на первом этапе пытались претворить в жизнь и такие концепции, несостоятельность которых была уже доказана опытом других социалистических стран. К их числу относится система централизованного финансирования.

По этой системе, принятой законом в январе 1962 года, предприятия получали свои фонды из госбюджета на определенный срок, а отношения между ними принимали форму простого продуктообмена на основе государственного плана. Моральные стимулы (это было самым важным для сторонника системы Че Гевары) рассматривались в качестве главной пружины развития производства и поощрения трудящихся (предусматривались и некоторые материальные стимулы).

Возникает вопрос, прав ли был министр промышленности, отстаивая указанную систему?

И да, и нет. Да, потому что она больше отвечала, чем другие, задачам созидания будущего общества, в частности воспитанию новой морали, за которую так ратовал команданте-мечтатель. Эта система позволяла обходиться более дешевым бюрократическим аппаратом. Например, по причине полного освобождения всех государственных предприятий от налогов, установления порядка безналичных расчетов между ними, единых экономической статистики и бухгалтерского учета. Наконец, она больше соответствовала логике политики государства с высоким процентом обобществления средств производства.

Автору довелось присутствовать на встрече Эрнесто Гевары с группой советских экономистов, главной целью которых, как мне показалось, было убедить министра в преимуществах хозрасчетной системы. Когда в беседе был использован аргумент новой экономической политики (НЭП) и сделана ссылка на Ленина, Че с удовлетворением закивал головой, как будто ждал этого довода:

«Не забывайте, что Владимир Ленин, — сказал он, — рассматривал концепцию НЭПа как преходящую, а не постоянную... Скорее, как тактическое отступление».

Поэтому вряд ли можно согласиться с теми авторами, которые утверждают, что кубинские руководители выступали против использования, если даже того требует ситуация, некоторых инструментов госкапитализма с целью хотя бы поддержания прежнего уровня производства[258].

«Пытаясь осуществить социализм с помощью таких инструментов капитализма как рентабельность или экономическая заинтересованность, — утверждал Гевара, — можно оказаться в тупике». На наш взгляд, тупик (или застой), в котором оказался лагерь социализма на рубеже 70—80 гг. прошлого столетия, скорее подтверждает, нежели опровергает это геваровское утверждение.

Что касается соображений «против», то другая система экономической самостоятельности предприятий (или, как ее именовали в СССР, хозяйственного расчета) позволяла использовать действующий в любом современном обществе закон стоимости, а также товарно-денежные отношения, поддерживать эффективные связи как внутри государственного сектора, так и последнего с частным сектором. К тому же она была инструментом обеспечения рентабельности в экономике.

Как и во многих других начинаниях, разрабатывая систему развития и управления кубинской экономикой, Э. Гевара никогда не занимал «упертой», однозначной позиции. По своим взглядам он был диалектиком и никогда — догматиком. Если порою и грешил некоторым идеализмом, то лишь в оценках простого труженика, наделяя его (опять же при определенных условиях) чрезмерной сознательностью и подобным себе бескорыстием. И даже в этих вопросах он отличался реалистическим подходом в целом. Разве не свидетельствуют об этом следующие слова Че?

«В процессе создания нового человека важно правильно выбрать инструменты мобилизации масс (главным образом морального порядка, не забывая и о правильном использовании материальных стимулов)»[259].

Поэтому, защищая систему бюджетного финансирования» он не только видит ее слабые стороны, но и призывает внимательно изучать, а иногда и применять ее антипод — хозяйственный расчет. И не случайно на долю последнего в 1964 году приходилось почти полторы тысячи хозяйственных единиц[260].

Более того, он не упускал из виду при этом такие негативные моменты и характеристики, как слаборазвитость, зависимость от международной экономики, отсутствие достаточного для обобществленного труда образования, неэффективные методы руководства, слабая связь между авангардом общества и народными массами. Обо всем этом он говорит в своих трудах и публичных выступлениях. Далек он был и от противопоставления такого понятия как «сознание» экономике. Оно, по мысли Гевары, — «понимание людьми экономических явлений, степень, в какой они управляют этими явлениями с помощью плана»[261].

Но самым важным выводом, какой можно сделать, изучая и знакомясь с гигантской работой «главного экономиста» новой Кубы, — его первостепенная забота о благе народа. Всю свою деятельность он подчиняет этому. «Теперь, когда в руках народа, — с удовлетворением говорил он в 1961 году, — 85% экономики, все банки, базовая промышленность и 50% сельскохозяйственного производства, мы можем приступить к государственному планированию... Это позволит повысить в два раза уровень жизни народа к 1965 году»[262].

В октябре 1964 года в английском журнале «Интернэшнл аффэрс» появилась статья Эрнесто Гевары. В ней он как бы подводил итог своей деятельности на посту министра промышленности Кубы. Отмечая достижения страны в экономике, Че признавал, что успехи могли бы быть более ощутимыми, если бы не серьезные ошибки, связанные с отсутствием опыта и необходимых знаний.

Первая из них, по словам министра, — это необдуманная диверсификация сельского хозяйства (развитие нескольких направлений, а не монокультуры — сахара. — Ю.Г.). Другая, указывал Гевара, заключалась в том, что, стремясь заполнить возникшие в результате американской экономической блокады пустоты, кубинское правительство закупило за рубежом много машин (а в некоторых случаях и целые фабрики), не учтя при этом отсутствие на острове необходимых видов сырья для их работы, запчастей и нужных специалистов. Иногда по неопытности закупались станки и оборудование устаревших образцов, которые давали продукцию дорогостоящую и низкого качества[263].

И все же, добавим от себя, несмотря на все недостатки и трудности, промышленное производство на Кубе в 1963 году выросло в сравнении с предыдущим годом на 6 процентов.

Учитывая вышесказанное, представляется исключительно важными оценки роли и позиций Э. Гевары в вопросах экономики кубинскими руководителями, в первую очередь Фиделем Кастро. Они свидетельствуют о глубоком понимании намерений и переживаний Че.

Послушаем, что говорил по этому поводу Фидель:

«Порою Че чувствовал себя неудачником в этот период (первые годы после победы революции. — Ю.Г.), полный неопределенности и ошибок, когда в стране возобладали некоторые критерии, подходы и пороки в социалистическом строительстве. Все это стало причиной глубоких и ужасных огорчений для Че, так как являлось отрицанием идей, революционного мышления, стиля, духа и примера Че»[264]. И даже более конкретно:

«Было бы неправильно рассматривать период 1966—1970 гг. с характерными ошибками в руководстве экономикой как результат бюджетной системы финансирования, созданной Че»[265].

И это действительно так. Результаты экономической деятельности кубинцев после гибели Гевары были малоутешительными. Скорее их можно объяснить затянувшимся экспериментированием в экономике при отсутствии критического анализа в процессе созидания нового общества.

А такого рода «опыты» проводились не только в промышленности, но и в агропроизводстве. В годы применения на практике концепции широкой индустриализации последнее как бы отодвигалось на второй план (причем даже сахарное производство, кормившее и одевавшее тогда Кубу). Однако упомянутая концепция оказалась недолговечной.

Уже в 1963 году кубинское руководство взяло линию на преимущественное развитие агропромышленной сферы (АПС) (а не более узкой части экономики — сельского хозяйства, ибо в АПС входит не только оно, но и, по существующей на Кубе традиции, сахарная промышленность, лесное и рыбное хозяйство). И такое решение нам представляется весьма обоснованным. С одной стороны, реализацию индустриализации затрудняло отсутствие кадров, финансов, соответствующей сырьевой базы (например, для построенного металлургического комбината железную руду и кокс нужно было импортировать из Европы!). С другой — оставалась неиспользованная возможность получать необходимые средства производства — металл, станки, транспорт и др. за счет международного разделения труда.

И все же нужно признать, что Куба не отказывалась полностью от геваровской идеи развития национальной промышленности. Другой вопрос — каких ее отраслей. В январе 1964 года Ф. Кастро заявил, что «Куба не отказалась от программы индустриализации страны... Нет. Мы будем продолжать ее до конца»[266]. Было принято решение значительные капиталовложения направить на развитие сельскохозяйственного машиностроения, промышленности стройматериалов, в производство минеральных удобрений. (Прим. авт.: Исключительно важной проблемой была, например, механизация выращивания и уборки сахарного тростника. Тем более что ликвидация безработицы на острове «лишила» сахарные плантации дешевых и многочисленных рабочих рук «мачетерос» — рубщиков. К этому добавились и неблагоприятные погодные условия. По расчетам чилийских экспертов из ООН, работавших на Кубе в начале 60-х гг., сельскохозяйственное производство в 1961—1963 гг. в стране было ниже дореволюционного уровня[267].

Задача стояла очень остро. Особенно в сахаропроизводящем секторе. Советский посол на Кубе А.И. Алексеев как курьез рассказывал: в его присутствии Н.С. Хрущев на даче начал развивать свои идеи по этому вопросу находившемуся там Ф. Кастро и даже что-то стал чертить палкой на песке.)

Определенный отпечаток накладывал на указанные колебания в экономической стратегии страны и весьма существенный ошибочный взгляд, игнорировавший национальную специфику в аграрном вопросе. Главным моментом ее было то, что Куба, будучи до революции аграрной страной, вместе с тем не была страной крестьянской. Потому что крестьян-тружеников насчитывалось только 260 тыс. человек, или 30% из числа сельских трудящихся, в то время как постоянные и сезонные сельскохозяйственные рабочие (сельский пролетариат) составляли почти 70% общего числа занятых в отрасли[268]. Кроме того, в стране до революции существовали крупные аграрные капиталистические предприятия и большой контингент сельского пролетариата, полностью утратившего крестьянскую привязанность к земле.

Поэтому когда Э. Гевара, анализируя особенности Кубинской революции, говорит, что она показала возможность ее (революции) успешного осуществления на селе, среди крестьянства, допускает вышеуказанную неточность, оставляя «за скобками» сельскохозяйственных рабочих, которые сыграли в этом процессе решающую роль.

Несколько смешивает он упомянутые понятия и в своем призыве к кубинским рабочим понять, что «крестьяне (опять же без должного уточнения — какие? — Ю.Г.) оказали революции большую помощь, так как они больше других в ней нуждались...»[269].

Нужно сказать, что призыв такого рода был не случайным шагом Че Гевары. Несмотря на заметный энтузиазм рабочего класса в целом и отдельные примеры новой трудовой морали, Че не мог не видеть и противоположного поведения среди трудящихся города. Он призывает, в частности, бороться с прогулами, «которые приобретают тревожные размеры»[270]. А спустя два месяца вновь обращается к этой проблеме:

«Складывается впечатление, что определенная часть рабочего класса не понимает той новой роли, какую он должен играть в этой революции»[271].

Возвращаясь к вопросу об ошибках, нужно отметить, что в последующие годы они были устранены. Об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что при проведении аграрных преобразований кубинское правительство не пошло по пути массовой организации кооперативов в хозяйствах сахарного тростника. А уже созданные на первом этапе Ф. Кастро охарактеризовал как «искусственно созданные» и как «шаг назад с социальной точки зрения, потому что они рабочих превратили из пролетариев в крестьян»[272]. Поэтому эти кооперативы были преобразованы в государственные хозяйства.

В 1986 году кубинское руководство провело открытую дискуссию для обсуждения проблем общественного развития Кубы и его итогов. Она была проникнута духом самокритики. По этому поводу Ф. Кастро говорил: «Как хорошо, что мы смогли отстирать грязное белье наших недостатков раньше, чем эти тряпки задушили бы нас». И не преминул добавить: «Многие правильно здесь отмечали, что будь жив Че, он первым бы приветствовал такую инициативу»[273]. А чилийский экономист Педро Вускович писал: «Ф. Кастро указал на многие недостатки, которые два десятилетия назад предсказывал Че Гевара»[274].

Но по достоинству оценить путь, проделанный революцией, и воздать должное кубинскому народу и его лидерам, среди которых важнейшее место принадлежит Эрнесто Че Геваре, невозможно без хотя бы краткого освещения достижений в социальной области. Именно они составляют главную гордость кубинских преобразователей. Именно в этой сфере прежде всего начали сбываться мечты «героического партизана».

В первые годы после победы революции Куба оказалась перед необходимостью вести борьбу на многих фронтах — решать задачи государственного строительства, общественно-политического переустройства, экономического развития, укрепления обороноспособности. Но при этом ее руководители не забывали о главной цели преобразований — коренном позитивном изменении условий жизни широких трудящихся масс, ликвидации социального неравенства, неуклонном повышении жизненного уровня населения. Видимо, поэтому аргентинский писатель Альфредо Варела в своей книге «Революционная Куба» отмечал:

«Многое еще не записано в законах Кубинской революции, но многое является их следствием. И особенно радость»[275].

Важнейшей задачей на этом пути была ликвидация одной из острейших проблем старой Кубы — безработицы. По ее уровню страна занимала одно из первых мест в мире. Общее число полностью или частично безработных составляло в 1957 году в среднем более четверти трудоспособного населения острова.

Меры прямого порядка в этой области были дополнены косвенными — развитием системы социального обеспечения и образования.

Параллельно с решением проблемы безработицы предпринимались шаги по сокращению разрыва в уровне материального благосостояния различных слоев общества. Правда, из-за ограниченности ресурсов акцент делался на повышении жизненного уровня наименее обеспеченной и наиболее представительной части населения. В этих условиях, может быть как никогда, было важно исключить какие-либо привилегии в среде руководителей (кстати, заметим, весьма слабое место в политике КПСС во второй половине XX века). (Прим. авт.: Я был свидетелем того, насколько непритязательными к своему быту были кубинские руководители. Мне запомнился рассказ адъютанта Гевары. Однажды, после введения карточек на продовольствие, несколько сотрудников министерства стали обсуждать в присутствии Че размеры продуктовой квоты на каждую семью. Некоторые не скрывали своего неудовольствия скудостью пайков. Че стал возражать, сказав, что даже его многочисленная семья не чувствует недостатка в продуктах.

«Но ты же, как и все начальники, наверняка получаешь повышенную квоту», — заметил один из присутствующих. Министр возмутился, но пообещал проверить.

На следующий день он сообщил беседовавшим с ним накануне, что проверил и установил, что его семья получала повышенную квоту. Он заверил, что «с этим безобразием теперь покончено».)

В стране продолжался рост ассигнований на нужды здравоохранения, социального обеспечения, народного образования, дошкольного воспитания, науки, культуры и спорта. Выше мы уже говорили о системе интернатов и школ продленного дня, содержание учащихся в которых государство полностью взяло на себя. На предприятиях было введено бесплатное питание (помимо рационированного распределения продуктов по месту жительства) и снабжение спецодеждой. Нужно добавить, что уже в середине 70-х гг. в свободную продажу стали поступать рыба, рыбные продукты, мясные консервы, макаронные изделия, яйца, кефир, а в период уборки урожая многие виды овощей и фруктов.

Была снижена до 6% от заработка главы семьи квартирная плата в домах государственного фонда; отменена плата за пользование телефонами-автоматами, бесплатными стали многие зрелищные и спортивные мероприятия.

Предметом законной гордости кубинцев является здравоохранение.

Кубинская медицина и до революции пользовалась заслуженной славой (кубинская школа одонтологов, хирургов, ангиологов была лучшей на континенте), но только 20% врачей работали в системе государственного здравоохранения, остальные были частными и недоступными для малообеспеченных слоев. К тому же 65% врачей и более 60% больничных коек были сосредоточены в Гаване, где проживало 22% населения Кубы. Накануне революции в сельской местности существовало всего... три больницы(!)[276].

Будучи по образованию медиком, Э. Гевара начал задумываться над исправлением такого положения еще во время партизанской войны. Под его руководством были организованы несколько армейских госпиталей, в которых обслуживали и местное население. Он не раз вспоминал таких своих пациентов в Сьерра-Маэстре, которые впервые видели человека в белом халате. После победы он продолжает интересоваться проблемами здравоохранения. Как министр промышленности настаивает на строительстве предприятий по производству медикаментов и медицинского оборудования. Вместе с Ф. Кастро выступает инициатором ускоренной подготовки врачей и среднего медперсонала, которые позднее с успехом заменили своих коллег, покинувших Кубу после победы революции (заметим только, что после выезда из страны почти 3 тысяч врачей их число сократилось на острове в два раза. — Ю.Г.).

Теперь в стране один врач приходится примерно на 700 жителей. (Для сравнения — в Гватемале один врач приходится на 100 тыс. крестьян). Средняя продолжительность жизни на Кубе, составлявшая до революции 53 года, увеличилась до 70 лет[277]. По уровню развития здравоохранения Куба догнала экономически развитые страны.

В некоторых работах, посвященных Эрнесто Геваре, иногда можно прочитать утверждение о том, что он был человеком, не понимавшим, а поэтому мало интересовавшимся искусством. Но это не столько правда, сколько результат обычного, весьма самокритичного отношения Че к себе, «замешанного» на буквально невероятной скромности. Автору тоже доводилось неоднократно слышать о таких фактах. Например, о таком. В программу пребывания министра Гевары в Югославии было включено посещение выставки картин модного тогда художника-абстракциониста. Крайне вежливо Че попросил любезных хозяев заменить этот пункт программы на посещение какого-то госпиталя, сославшись на свое «полное художественное невежество». (Думается, в этих словах больше желания не обидеть, нежели правды. — Ю.Г.). На самом деле Гевара был натурой очень тонкой, отлично чувствующей поэзию, любящей ее. Обожал чтение художественной литературы, где диапазон его пристрастий был необъятным. В переходах по горам Сьерра-Маэстры в своем и без того неподъемном рюкзаке он умудрялся носить несколько любимых книг, особенно поэзии. Ему очень нравилось киноискусство, особенно героические советские фильмы. Его однофамилец, глава кубинского кинематографического ведомства (ИКАИК) Альфредо Гевара рассказывал мне о восторженных отзывах Че о тех кинокартинах, которые ему удавалось посмотреть (как правило, в министерстве, часа в 2—3 ночи).

Поэтому было бы несправедливым исключать Э. Гевару из числа руководителей, с которыми связаны достижения Кубы в области культуры. Его заботы распространялись и на эту сферу. Тем более не будем забывать о его роли в воспитательной работе в армии и кураторство в национальной молодежной организации.

Что касается вопросов культуры, я имел возможность лично убедиться, насколько близки были они Геваре, особенно их воспитательный, общественный аспект. В 1964 году Кубу посетила делегация советских работников культуры во главе с одним из заместителей соответствующего министра. Последний был приглашен на прием в чехословацкое посольство, где среди гостей оказался и Гевара. Я познакомил их. Кубинский министр с большим интересом (а главное — со знанием дела) стал расспрашивать гостя о работе библиотек в сельской местности, о художественном просвещении крестьян, об организации выставок на селе. Наш замминистра (я умышленно не называю его фамилии, так как человек уже давно умер) имел «неосторожность» заговорить о «важности борьбы с абстрактным искусством при социализме» и о прочих «козырях» приснопамятного Н.С. Хрущева, незадолго до этого буквально разогнавшего выставку советских художников в московском Манеже (Прим. авт.: Здесь нужно сказать, что подобное вандальское поведение лидера КПСС не только вызвало крайне отрицательную реакцию на Кубе, в том числе и среди руководства, но и тяжело переживалось творческой интеллигенцией, особенно среди художников. Последние, в большинстве своем работавшие в нефигуративной манере, близко восприняли победу Кубинской революции, много сил отдавали общественному служению, в том числе работе с молодежью.)

Я посмотрел на Че, его глаза несколько прищурились и засветились хорошо знакомым мне колким огнем.

— Юрий, — обратился он ко мне со своей широкой и доброй улыбкой, — забудь на время, что ты — дипломат, и переведи, пожалуйста, мои слова дословно...

— У нас тоже много проблем в этой области, — спокойно начал Че. — Наш социализм — совсем молодой и совершает много ошибок. (Гевара изучающим взглядом окинул собеседника: наш «культуртрегер» довольно кивал головой, услышав перевод этой фразы.) У нас еще мало художников с высоким авторитетом, тем более имеющих столь же высокий авторитет в революционном деле. Интеллектуальная дезориентация весьма велика, пока общество и нас целиком захлестывают проблемы материального созидания. Мы, руководители, безусловно, должны не упускать из виду эти проблемы, помня о просвещении народа...

Советский гость продолжал довольно кивать головой в знак согласия. Гевара сделал несколько глотков (сколько я его видел на различных приемах, он всегда пил апельсиновый сок и никогда — спиртное) из стакана, который он держал в руке.

— Но как только речь заходит о воспитании и просвещении народа, — продолжал команданте, — начинаются поиски примитивизации, того, что всем понятно, а точнее того... (он сделал паузу и выразительно посмотрел на собеседника), что понятно чиновнику. И сразу же исчезает подлинный художественный поиск, а проблема общей культуры сводится к принадлежности (или нет) к социалистическому сегодня и умершему (а посему не опасному) прошлому. На мой взгляд, так рождается социалистический реализм на базе искусства прошлого века. Но спрашивается, зачем пытаться искать в застывших формах социалистического реализма единственно подходящий для нас рецепт и натягивать «смирительную рубашку» на художественное самовыражение человека, живущего и формирующегося в наше время?

С каждой фразой моего перевода заместитель «культурного министра» все больше хмурился, его лицо уже давно пылало краской. Неожиданно он засуетился и поспешно распрощался с Геварой, сказав, что отнял у него много времени...

Когда я подошел снова к Че через некоторое время, он, хитро улыбаясь, сказал мне:

— Спасибо тебе большое за очень точный перевод.

Увидев на моем лице недоумение (как он мог определить точность?), Гевара добавил:

— Я это понял по лицу твоего министра и по тому, как он поспешно ретировался... К счастью, я эти дни много думал над этими вопросами, так как получил просьбу от старого знакомого из уругвайского еженедельника «Марча» («Марш». — Ю.Г.) высказаться по ним в статье.

Я поблагодарил Гевару за оценку моего труда «толмача» и попросил сообщить мне, если будет можно, в каком номере журнала появится его статья.

— Кто знает, появится ли и когда. Я тебе пришлю копию, когда она будет готова...

Копию он не прислал, так как через несколько дней улетел за рубеж в командировку, а вскоре уехал в Москву и я...

Уже после смерти Гевары, когда я приехал на остров в 1972 году, мне подарили двухтомник его сочинений, в котором была помещена и эта статья[278].

Многое из того, о чем Че говорил советскому чиновнику, было и в этом материале. Но кое-что (из того, что не говорилось) мне хочется привести здесь в кратком изложении.

«Реалистическое искусство XIX века, — отмечал Э. Гевара, — ведь тоже было классовым, может быть, даже более классовым, нежели искусство декаденствующего XX века, в котором проглядывала тоска человека по отчужденной собственности... Конечно, нельзя противопоставлять соцреализму так называемую полную свободу, хотя бы потому, что ее еще нет и быть не может до полного развития нового человеческого общества. Но это не означает, что следует осуждать все художественные формы, последовавшие после середины XIX века, «с высоты папского трона неоспоримого реализма», что было бы равносильным впасть в прудонистское заблуждение и призывать к возвращению в прошлое.

На Кубе, указывает Гевара, мы не впали в заблуждение относительно непременного реализма, но зато больны другим, противоположным недугом. И он от непонимания необходимости воспитания нового человека, который бы не представлял как идеи XIX века, так и нашего (имеет в виду XX век. — Ю.Г.), больного и деградирующего». Эту мысль Че завершает главной своей мечтой: «Человека XXI века должны мы создавать!»

И снова, как в музыкальном каноне, мечтатель опять обращается к основной теме:

«Вина многих наших интеллектуалов и людей искусства кроется в их «первородном грехе» — они не подлинные революционеры. Мы можем привить вяз на грушевое дерево (здесь обыгрывается испанская поговорка «просить груш у вяза», т.е. ожидать невозможного. — Ю.Г.), но тогда одновременно нужно сажать и грушевый сад. Будущие поколения придут свободными от упомянутого первородного греха. И возможности появления непревзойденных художников будут столь большими, чем шире будет культурное поле и возможности для самовыражения... Мы не должны выращивать культурных работников, покорных перед официальным мнением, ни «стипендиатов», защищенных бюджетом государства и демонстрирующих «свободу» в кавычках. Еще появятся революционеры, которые будут воспевать своим искусством нового человека, воспевать подлинно народным голосом».

Особенно значима была роль Че в развитии книгоиздательского дела. По его инициативе в стране организовали несколько крупных государственных издательств, что позволило уже к началу 70-х годов на порядок увеличить число экземпляров выпускаемых книг. При этом непременной заботой министра было сохранение низких цен на печатную продукцию. (Прим. авт.: Уже упоминавшийся И. Мансилья, преподававший Геваре политэкономию, вспоминал, как Че говорил ему: «Мне очень повезло, что в доме у родителей была огромная библиотека, ведь в Буэнос-Айресе, как и в других городах Латинской Америки, книга для студента, даже из среднего класса — недоступная роскошь...»)

В 1968 году в Гаване открылся Международный конгресс культуры, работу которого автор имел честь освещать вместе с группой советских журналистов. Многие выступавшие на этом форуме отмечали огромные достижения культурной революции на Кубе и ту заметную роль, какую сыграл в этом погибший за год до того Эрнесто Че Гевара.

...1965 год. Раннее утро воскресного весеннего дня. От причала небольшого рыбацкого поселка Кохимар под Гаваной отходит небольшая яхта. На ней Фидель, настраивающий спиннинг, и Че, с любопытством наблюдающий за его ловкими движениями. Им нужно поговорить наедине о решении Гевары покинуть остров. Пожалуй, только это обстоятельство позволило премьеру уговорить министра «пожертвовать» выходным днем... для отдыха. Но и тут Че верен себе.

Фидель: Сначала нужно отмотать побольше лески... Ты что такой задумчивый?

Эрнесто: Глядя на наше судно, я подумал о возможностях рыболовецкой флотилии. Моя зарубежная поездка показала, насколько вырос в мире спрос на рыбную продукцию. С ее помощью мы могли бы здорово пополнить валютные резервы...

Фидель: Отдохни хоть немного, Че... Смотри, как она дергает... Эта тварь сражается за каждый метр лески!

Че (не обращая внимания на восторг друга): Вся проблема в том, чтобы найти постоянного покупателя на рыбу...

Да, покой к этому человеку, действительно, приходил только во сне!