Че Гевара. Последний романтик революции

Глава 2 ВНУКИ ОДНОЙ «БАБУШКИ»

Итак, благословенный красавец Мехико. В середине 50-х годов он не был таким гигантским мегаполисом, каким увидел его позднее автор этой книги, но и тогда, думаю, он мог свободно потягаться с Буэнос-Айресом. Правда, это не признает ни один аргентинец, как правило, считающий свою столицу «Парижем Американского континента». Не встречаем мы каких-либо восторженных оценок о городе ацтеков и в письмах или дневниках у Гевары. Но это скорее объясняется не националистической ревностью, а озабоченностью бытом эмигранта.

В Мехико ни у Эрнесто, ни у его попутчика Патохо не было ни друзей, ни знакомых. К счастью, они познакомились там с пуэрториканскими эмигрантами. Один из них, Хуан Хуарбэ, сдавший им скромную комнатку, был видным деятелем Националистической партии, выступавшим за независимость Пуэрто-Рико, острова, превращенного янки в свою колонию. Хуан рассказывал молодым квартирантам об этапах борьбы своей партии. О том, как они даже открыли пальбу на сессии американского конгресса. Их партия была объявлена вне закона и на острове, и в самих Соединенных Штатах. А ее лидер Альбису Кампос начал отбывать длительное заключение в каторжной тюрьме.

Небольшая горстка этих бесстрашных патриотов, бросивших вызов огромной державе, их горячая вера в правоту своего дела, идеализм, искренность, мужество — все это не может не вызвать симпатию и восхищение у Гевары.

На квартире у X. Хуарбэ проживал также молодой перуанец и политэмигрант Лючо де ла Пуэнте. Он мечтал о революции в Перу, надеялся со временем поднять на борьбу с диктатором Одриа индейские массы. Позднее он станет горячим сторонником Кубинской революции и возглавит партизанский отряд в одном из горных районов у себя на родине где погибнет на два года раньше Че в бою с подразделением «рейнджеров» (специальные части по борьбе с партизанами, или «зеленые береты». — Ю.Г.).

Поначалу Эрнесто и его новый друг гватемальский коммунист Хулио Касарес (Эль Патохо) стали зарабатывать на хлеб с помощью купленного на последние деньги Гевары фотоаппарата (автор видел таких горе-фотографов, незаметно щелкающих камерой и выслеживающих вас до дома, чтобы позднее прийти к вам и начать уговаривать купить их произведение «фотоискусства»). Попытался Че устроиться и журналистом, для чего даже написал статью «Я видел свержение Арбенса», но попытка не увенчалась успехом. Стал торговать вразнос книгами местного издательства. Но ему и самому хочется знакомиться с новинками. Чтобы иметь свободное время и доступ к книгам, он нанимается ночным сторожем на книжную выставку, где «глотает» одну книгу за другой. Наконец Эрнесто получает по конкурсу место в аллергическом отделении городской больницы.

Из Гватемалы приехала Ильда. Они поженились. Надо было работать еще больше, тем более что в феврале 1956 года родилась дочь Ильдита, названная в честь матери.

Гевара был благодарен вдвойне мексиканской земле. В интервью журналу «Сьемпре» он скажет: «Мы могли зарегистрировать нашу дочь как перуанку — по матери или как аргентинку — по отцу. И то и другое было бы логично: мы находились в Мексике как бы проездом. Тем не менее, мы с Ильдой решили зарегистрировать ее как мексиканку в знак признательности и уважения к народу, который приютил нас в горький час поражения и изгнания»[34]. В этих словах не только благодарность, но и восхищение народом, который добился определенных свобод не только для себя, но и для иностранцев. На фоне многочисленных «пронунсиамиенто» (государственных переворотов. — Ю.Г.) в Латинской Америке мексиканская революция десятых годов XX века выглядела довольно серьезной акцией. И, забегая вперед, отметим, что даже в условиях жесткого давления со стороны США Мексика несколько лет оставалась единственным государством на континенте, «осмелившимся» сохранить дипломатические отношения с революционной Кубой.

Подробно об этом факте мне говорил в Гаване известный публицист, а тогда и министр иностранных дел Кубы Рауль Роа, мексиканская эмиграция которого совпала с пребыванием в Мехико Гевары. Запомнилась его меткая характеристика Че:

«Он казался (и был) очень молодым. Его образ запечатлелся в моей памяти: ясный ум, аскетическая бледность, астматическое дыхание, выпуклый лоб, густая шевелюра, решительные суждения, энергичный подбородок, спокойные движения, чуткий, проницательный взгляд, острая мысль, говорит спокойно, смеется звонко... Мы говорили об Аргентине, Гватемале (он еще остро переживал поражение демократов там) и Кубе, рассматривали их проблемы сквозь призму Латинской Америки. Уже тогда Че возвышался над узким горизонтом креольских национализмов и рассуждал с позиций континентального революционера»[35].

Для того чтобы при такой «континентальности» взглядов Гевара обратил особое внимание (как это было с Гватемалой) на какую-либо отдельную страну, нужен был побудительный фактор, например, встреча с людьми из этой страны, готовыми активно защищать идеалы свободы и независимости. Судьба предоставила ему такую возможность.

...Жаркий июньский вечер 1955 года в Мехико. В городской муниципальной больнице дежурный врач принимает поздних пациентов. В кабинет входит один из них и, увидев врача, удивленно восклицает: «Эрнесто! Это ты?! Как ты сюда попал?».

Гевара узнает в посетителе кубинского друга по гватемальским перипетиям Ньико Лопеса. После окончания приема они надолго засели пить «матэ»[36] в ординаторской. Ньико рассказал, что в городе уже собралось много кубинцев, его товарищей по неудавшемуся нападению на казармы Монкада. Теперь они замышляют вооруженную экспедицию на Кубу.

Сообщая об этой встрече Ильде, Эрнесто скажет: «Эти чудаки неисправимы!». И все же он проявил большой интерес к рассказу друга, а тот обещал познакомить его с Раулем Кастро, младшим братом Фиделя, сумевшим ускользнуть от батистовцев в Мексику.

Они встретились через несколько дней и остались довольны друг другом. Че скажет позднее Ильде: «Мне кажется, что этот не похож на других. По крайней мере, говорит лучше других, кроме того, он думает»[37]. Теперь Эрнесто в курсе кубинских событий последних лет — эпопеи Монкады, других выступлений «Движения 26 июля», суда над участниками штурма казарм, содержания известной речи на этом суде Фиделя Кастро, его заточения в тюрьму на острове Пинос (Куба). Он даже в курсе некоторых деталей биографии Фиделя. Например, Рауль рассказал ему, как Фидель, еще пятнадцатилетним парнишкой, подговаривал выступать за свои права рабочих на плантациях отца.

В своих повстанческих планах Ф. Кастро не фантазировал: он опирался на богатый опыт освободительной борьбы его соотечественников за свою независимость, которая продолжалась почти полвека. Они даже свергли в 1933 году диктатора Мачадо. Другое дело, что у его сподвижников, студентов, молодых рабочих, ремесленников, учащихся старших классов, не было ни политического опыта, ни четкой программы. Но их всех объединяла любовь к родине и ненависть к диктатору Батисте. Они были готовы идти за своим лидером: он хорошо знал историю Кубы, великолепно ориентировался в политике и юриспруденции, что доказал и в своей знаменитой речи на суде (Фидель отказался от услуг адвоката и защищал себя сам. Его последняя фраза в выступлении на процессе против штурмовавших казармы Монкада стала потом всемирно известной — «История меня оправдает!»).

И вот кубинский лидер в Мехико, куда приехал из Нью-Йорка, где собирал деньги среди кубинских эмигрантов на финансирование будущей антибатистовской экспедиции. Перед этим Батиста под давлением общественного мнения был вынужден объявить амнистию в стране.

Фидель и Че встретились в Мехико в доме 49 по улице Эмпаран, где проживала кубинка Мария-Антония, бывшая замужем за мексиканцем. Ее родной брат, подпольшик, был подвергнут пыткам сатрапами Батисты и, эмигрировав в Мексику, вскоре скончался. Мария-Антония предоставила свою небольшую квартиру в распоряжение земляков-революционеров. Там находился штаб фиделистов.

...А пока перенесемся с вами в Гавану 1961 года. Ко мне в посольство как-то пришла кубинка средних лет, немного полноватая, но подтянутая. Я не помню уже ее фамилии, но запомнил несколько необычное имя — Мария-Антония. Она интересовалась поездкой на учебу в Советский Союз ее племянницы.

Спустя некоторое время на одной из выставок научной книги я беседовал с приехавшим на открытие команданте Геварой. Увидев среди посетителей одну женщину, он прервал наш разговор:

— Пойдем, Юрий, я тебя познакомлю с нашей бабушкой...

Я был немало удивлен, когда министр стал обнимать женщину, которая недавно приходила ко мне в посольство. Мария-Антония приветливо улыбнулась и сказала Геваре, что мы знакомы...

— Я и не сомневался: все красивые женщины Гаваны знакомы с Юрием! — лукаво улыбаясь, пошутил Че. Когда его знакомая оставила нас одних, Гевара сказал серьезно:

— Поговори как-нибудь с ней, она может многое рассказать из нашей революционной истории.

— А почему «бабушка»? — поинтересовался я. Гевара весело рассмеялся:

— Дело в том, что в ее доме в Мехико была наша конспиративная квартира. Мы все, кто готовился к отплытию на «Гранме», говорили «пойдем к бабушке», «встретимся у бабушки», а потом это перекликалось и с названием нашей яхты: «Гранма» на английском тоже означает «бабушка»... Мы все, экспедиционеры, — внуки одной «бабушки»... Так что не забудь мой совет, — прощаясь, сказал Че.

Как я мог забыть и упустить такую возможность. Заинтересовал идеей послушать женщину, стоявшую у истоков Кубинской революции, корреспондента «Правды» в Гаване и моего приятеля Тимура Гайдара. И вот мы втроем сидим на балконе-террасе моей гаванской квартиры, пьем коктейль «Куба-либре» (ром с кока-колой), и Мария-Антония рассказывает: «Фидель прибыл в Мехико в июле 1955 года. Рауль сообщил ему о знакомстве с молодым аргентинским врачом, защищавшим гватемальскую революцию, и посоветовал с ним встретиться. Че и Фидель разговаривали в моем доме около 10 часов, я только успевала подавать им кофе. Помню, что Фидель объяснял Геваре, почему он решил начать боевые действия в провинции Орьенте... Когда я подала им первую чашку, он, кивнув в мою сторону, сказал: «Это — наша покровительница, ее брата убили батистовцы...»

Тимур спросил у Марии-Антонии, какое впечатление на нее произвел тогда Гевара. Собеседница на мгновение задумалась, потом стала вспоминать:

«Когда он вошел в дом и мне его представили, я подумала, что, в отличие от своих землячек (я знала некоторых из них), аргентинцы-мужчины всегда красавцы. Че был еще молодой, выглядел парнишкой по сравнению с Фиделем, хотя у них разница в возрасте всего в два года (вы, наверное, знаете, что Фидель с 1926-го, а Эрнесто — с 1928 года). ...Запомнились его глаза — умные и очень проницательные: в них отражалась большая сила и воля. Но когда Че заговорил со мной, взгляд его стал добрым, мягким, хотя и слегка лукавым (посмотрите на фото, где он снят с женщинами!)... О его тогдашних взглядах мне трудно говорить, так как я не принимала участия в его беседах с моими товарищами. Последние жили и питались в моей квартире, были всегда страшно рады, когда я готовила какое-нибудь наше национальное блюдо. Главным конкурентом в этом деле частенько выступал Фидель, умевший хорошо приготовить, скажем, «морос и кристианос» (в переводе — «мавры и христиане», т.е. черная фасоль с белым рисом. — Ю.Г.) и многие другие блюда кубинской кухни...».

Долго еще продолжалась наша беседа с кубинской патриоткой.

Что касается впечатления Фиделя Кастро от встречи с Че, то он весьма самокритично отмечал, что в тот период Гевара «имел более зрелые по сравнению со мной (Фиделем. — Ю.Г.) революционные идеи. В идеологическом, теоретическом плане он был более продвинутым. По сравнению со мной он был более передовым революционером»[38].

Послушаем и Гевару:

«Я беседовал с Фиделем всю ночь. К утру я уже был зачислен врачом в отряд предстоящей экспедиции. После пережитого во время моих скитаний по Латинской Америке и гватемальского финала не требовалось много, чтобы толкнуть меня на участие в революции против любого тирана. К тому же Фидель произвел на меня впечатление исключительного человека. Он был способен решать самые сложные проблемы. Он питал глубокую веру, был убежден, что, отправившись на Кубу, он достигнет ее. Что, достигнув ее, он начнет борьбу, что, начав борьбу, он добьется победы. Я заразился его оптимизмом...»[39].

Но при всем своем романтизме мечтателя Гевара по натуре еще и глубокий аналитик, уже в те годы он взвешивает и размышляет:

«Победа, — вспоминал он об упомянутой выше первой беседе с Фиделем, — казалась мне сомнительной, когда я только познакомился с командиром повстанцев». Другое дело, что при этом Че не считал таким уж плохим делом «умереть на берегу чужой страны за столь возвышенные идеалы»[40].

И молодой врач принимает решение — помочь «на чужом берегу» людям стать свободными, коль скоро на своей родине пока нет для этого условий. Прощаясь с Фиделем после беседы, Че скажет ему: «Можешь рассчитывать на меня. Тебе потребуется врач...»[41].

Что касается родины Гевары, президент Аргентины Перон, в оппозиции к которому находилась вся семья Че, осенью 1955 года был свергнут. Но кем?! Опять же генералитетом...

(Автор именно в эти дни прибыл в Буэнос-Айрес на работу в советское посольство, по долгу службы общался с этими новыми правителями аргентинской земли — и с президентом генералом Арамбуру, и с его вице, контр-адмиралом Рохасом. Помню, как по поручению посла я выражал соболезнование последнему в связи со смертью одного высокопоставленного чиновника. Цепочка иностранных дипломатов медленно проплывала мимо вице-президента, тот внимательно и приветливо выслушивал слова каждого. Когда при моем приближении протокольщик, стоявший у него за спиной, пробормотал название моей страны, Рохаса передернуло, на лице появилась гримаса как от чего-то гадливого и опасного. Усилием воли он заставил себя вложить в мою протянутую руку два пальца (не преувеличиваю!), тут же поспешил выдернуть их и учтиво повернулся к следовавшему за мной бельгийскому советнику... Вскоре в стране было введено осадное положение. Принимались другие жесткие меры в борьбе с инакомыслием).

Поэтому хотя новые власти и предложили аргентинским политэмигрантам вернуться в страну, Гевара отказался, не веря в возможность серьезных изменений в Аргентине в сложившихся условиях. Кстати, это еще одно свидетельство взвешенности каждого решения Че, что бы ни говорили его критики...

Приступая к подготовке экспедиции, ее руководители во главе с Фиделем Кастро должны были решить целый комплекс сложнейших задач. Причем в условиях строжайшей конспирации: в Мексике шныряли не только батистовские ищейки, но и агенты доминиканского тирана Трухильо, опасавшегося перенесения «пожара» с Кубы на соседний с ней остров Гаити, часть которого занимает подвластное ему государство.

Необходимо было сделать многое. Собрать в одном месте будущих участников экспедиции, проверить и законспирировать их. Приобрести оружие, корабль, провиант, амуницию, медикаменты. Наконец, заранее обеспечить поддержку отряду на Кубе после высадки. Дня этого была достигнута договоренность об одновременном с ним выступлении сторонников Фиделя под руководством его соратника Франка Паиса в г. Сантьяго (тоже в провинции Орьенте).

Правда, при всей сложности стоявших задач подобная акция не была чем-то неизведанным в истории Латинской Америки. Еще в XIX веке кубинские патриоты, борясь с испанскими хозяевами своего острова, предпринимали подобные экспедиции. Имелся такой опыт и у борцов за свободу в Доминиканской республике (40-е гг. XX века), в Никарагуа, Венесуэле и др. Причем во всех таких экспедициях участвовали и латиноамериканцы из других республик. Так что предстоящее участие в кубинском «предприятии» аргентинца Эрнесто Гевары было в духе давних традиций народов континента...

Будущие экспедиционеры живут дружной семьей. Еще совсем молодые, полные жизненных сил, они не пропускают любой возможности отметить чей-либо день рождения, праздник. И в этих случаях заводилой был Фидель. Ильда Гадеа вспоминала, как они с Эрнесто и другими товарищами отмечали, например, Рождество в 1955 году.

«Фидель сам приготовил рождественского поросенка (это блюдо — молочный поросенок на вертеле или мангале — такая же традиция у кубинцев в ночь перед Рождеством, как у многих других католиков — индейка. — Ю.Г.) и свою любимую черную фасоль с рисом. Отварили также юку в соусе. За ужином он строил планы в отношении постреволюционной Кубы. Кто-то тихо заметил: «Сначала надо прибыть на Кубу». «Да, это верно», — тихо вздохнул размечтавшийся «повар»[42].

Но они не теряли бодрости духа. Готовились и не унывали. К серьезной подготовке, начавшейся в январе 1956 года, некоторые из них, в том числе Гевара, приступили еще в 1955 году. Главным образом это касалось физической закалки. «Сделать легкими мускулы», — говорил врач Эрнесто, и они совершали восхождения в горы. Он даже отменил традиционный аргентинский биф по утрам и вообще ел меньше. Опыты с аллергией пришлось поменять на занятия в физкультурном зале — борьба, баскетбол. По вечерам, как всегда, много читал, особенно экономическую литературу, по таким вопросам, как планирование, инвестиции, сбережения, инфляция. Но не забывает будущий партизан и об укреплении духа. Приятель с книжного склада дает книги советских авторов — «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Как закалялась сталь» Н. Островского и «В окопах Сталинграда» В. Некрасова.

Значительно сложнее была задача подыскать знатока «геррильи» (партизанской войны), да еще надежного человека, который бы мог обучить бойцов тактике такой войны, всесторонне подготовить их к партизанской жизни.

(Прим. авт.: Перенесемся, читатель, снова на Кубу, куда летом 1960 года только что прибыло первое советское посольство — несколько дипломатов, в том числе и ваш покорный слуга. Поначалу нас разместили в 20-этажном отеле «Гавана либре», где на 18-м этаже мы жили и работали. В один из первых дней, когда мы начали принимать там посетителей, меня посетил пожилой мужчина с седой «шкиперской» бородкой. («Совсем не похож на кубинца», — пронеслось у меня в голове.) Его молодцеватая выправка и очень аккуратная одежда выдавали в нем военного человека. Действительно, он представился полковником республиканской Испании Альберто Байо, проживающим на Кубе в качестве политэмигранта. Он интересовался возможностью приобретения советских изданий в переводе на испанский или другие европейские языки по военным вопросам и по истории войн, которые вела Россия и позже СССР. Я пообещал полковнику послать соответствующий запрос в Москву и попросил зайти ко мне через пару месяцев. Во время следующего визита Байо я передал ему несколько книг, изданных на испанском издательством «Прогресс», а он подарил мне свои работы, на одной из которых был заголовок: «Как я готовил экспедицию «Гранмы»... Увидев мое недоумение, полковник скромно заметил: «Дела давно минувших дней — в Мехико я немного помогал моим кубинским друзьям» и поспешил презентовать... небольшой сборник своих стихов (!)

Байо оказался удивительно интересным человеком. Мы с ним стали часто встречаться. Он рассказывал мне про годы гражданской войны в Испании, о своей жизни и о дружбе с кубинскими повстанцами. Позволю себе привести некоторые выдержки из его рассказов.

Родился Альберто в 1892 году в испанской семье на Кубе (тогда еще принадлежавшей Испании. — Ю.Г.). В Испании он окончил офицерское училище, воевал в Марокко. Одновременно с военной занимался и литературной деятельностью: писал стихи и рассказы об армейской жизни. В гражданскую войну сражался с франкистами, руководил подготовкой партизанских групп. После поражения республиканцев эмигрировал сначала на Кубу, а потом в Мексику, где стал мексиканским гражданином и владельцем мебельной фабрики. Служил инструктором в военной школе. В 1955 году Байо выпустил в Мехико своеобразную энциклопедию партизанского искусства — «150 вопросов партизану»...

Он стал своего рода ценной находкой для Фиделя Кастро и его товарищей, эдаким «подарком судьбы». Причем дон Альберто хотя и запросил для солидности 8 тысяч долларов, но в итоге не взял с молодых патриотов ничего. Более того, он продал свою фабрику и вырученные деньги передал своим кубинским ученикам.

Я узнал об этом не от него и как-то в беседе с полковником поинтересовался мотивами такого поступка. «Ничего особенного: на священное дело не жалко, да еще таким самоотверженным людям», — просто ответил он.

Для начала дон Альберто приобрел в гористой местности, неподалеку от Мехико, ферму «Санта-Роса» для базирования и тренировочных занятий, которые он вел сам, людей Фиделя. Байо был неутомимым и строгим комендантом лагеря. Он требовал от своих учеников физической закалки, воздержания от алкоголя и вообще строжайшей дисциплины и конспирации. Бывший партизан обучал их маскировке, тайным передвижениям, стрельбе, метанию гранат, изготовлению взрывчатых смесей, караульной службе, засадам. В любую погоду, до предела навьюченные грузом, бойцы совершали изнурительные переходы в горах... Как же все эти навыки пригодились им на Кубе!

От соратников Гевары я знал, что Эрнесто серьезно и ответственно воспринимал партизанскую науку. Но мне хотелось услышать (меня всегда интересовал этот удивительный человек) об этом от самого учителя:

«Че всегда подавал пример дисциплины, наиболее четко выполнял все задания. Он был самым способным моим учеником, и я всегда выставлял ему высший балл — 10», — сказал Байо. Немного подумал и добавил: «В известной степени он был моим коллегой: тоже обучал товарищей, правда, как врач: лечить переломы и раны, делать инъекции, предлагая себя в качестве «подопытного кролика»).

Такого мнения придерживались и сами бойцы, товарищи Эрнесто. Вот что вспоминал один из них, Карлос Бермудес: «Занимаясь вместе с ним на ранчо «Санта-Роса», я узнал, какой это был человек — всегда самый усердный, всегда преисполненный самым высоким чувством ответственности, готовый помочь каждому из нас... В то время я еле-еле умел читать. А он мне говорит: «Я буду учить тебя читать и разбираться в прочитанном...» Однажды мы шли по городу, он неожиданно зашел в книжный магазин и на те небольшие деньги, что были у него, купил мне две книги — «Репортаж с петлей на шее» и «Молодую гвардию»[43].

Судя по высказываниям такого рода, Гевара выполнял в лагере, в известной степени, функции политрука. Говорю об этом с некоторой осторожностью, потому что никогда не слышал об этом ничего из уст самого Че. Хотя об этом свидетельствуют, скажем, слова другого бойца — Дарио Лопеса: «Че сам подбирал в нашу небольшую библиотеку литературу для политзанятий»[44].

А что же Фидель? Имея столь надежных помощников, он редко появляется на ранчо: делает все возможное, чтобы поскорее завершить приготовления к экспедиции, тем более что и Байо обещал закончить учебу бойцов к середине 1956 года... Но, как говорится, «не кажи гоп, пока не перепрыгнешь!»: 22 июня спецслужбы, информированные батистовским агентом Венерио, проникшим в отряд, арестовали на одной из улиц Мехико Фиделя Кастро, совершили налет на квартиру Марии-Антонии и на ранчо «Санта-Роса», где был захвачен Гевара и несколько его товарищей.

В местной прессе начался настоящий пропагандистский психоз. Газеты писали, что Фидель якобы не только член компартии, но и тайный руководитель Мексикано-советского института культуры, а Гевару характеризовали как опасного «международного коммунистического агитатора и агента Москвы при президенте Арбенсе в Гватемале»[45]. Раулю Кастро, находившемуся с большой группой бойцов в горах на тренировке, удалось избежать ареста.

Не обошли стороной репрессии и семью Эрнесто: была арестована Ильда с четырехмесячной дочкой (на имя Ильды приходила корреспонденция для Фиделя Кастро). На протест женщины полицейский ответил: «Доктор Гевара давно имеет вызывающие подозрения контакты с русскими... Вы познакомились с ним в Гватемале? А что он там делал?»

Находясь в тюрьме, Фидель давал деньги надзирателям и посылал их в кафе за обедами для арестованных товарищей. Принесли такой обед и для Ильды.

Увидев ее в коридоре, Фидель говорит ей: «Скажи им прямо, что получала для меня письма, так как у меня нет постоянного адреса... Я не могу допустить, чтобы ты и девочка страдали из-за меня»[46].

На допросе Геваре сказали: «Арестована твоя жена и дочь. Если не будешь говорить правду, будем к ним применять пытки (!)».

На это Эрнесто реагирует в свойственном ему духе: «Тогда я ничего не буду вам отвечать. Если хотите, бейте меня... Коль скоро вы такие дикари, что готовы арестовывать женщину с малолетним ребенком, от вас нельзя ожидать никакой справедливости!»[47].

Об освобождении Эрнесто начало хлопотать аргентинское посольство (заместителем посла был его дальний родственник). Узнав об этом, Че сказал: «Я выйду отсюда только вместе с кубинцами...»[48].

Но арест конспираторов и грубое обращение с ними вызвали протест мексиканской общественности. За них стали ходатайствовать экс-президент Мексики Ласаро Карденас, экс-министр Эриберто Хара, профсоюзный лидер Ломбардо Толедано, художники с мировым именем Давид Сикейрос и Диего Ривера и др. Да и заключенные объявили голодовку. Под этим давлением мексиканские власти, кстати сказать, не очень жаловавшие тирана Батисту, после месячного заключения выпустили на свободу всех задержанных, кроме Эрнесто Гевары и кубинца Каликсто Гарсии, обвиненных в нелегальном проникновении в Мексику.

При выходе мужа из тюрьмы Ильда принесла туда только что купленный для него костюм любимого им кофейного цвета: вороватые тюремщики оставили их с Каликсто почти в нижнем белье. Че костюм понравился, поцеловал жену и со словами «надевай, тебе тоже подойдет» протянул обновку кубинскому товарищу. А как же был одет сам даритель? Об этом мы знаем со слов Марии-Антонии:

«Я увидела Че в дешевом прозрачном плаще и старой шляпе. Он смахивал на огородное пугало. И я, желая рассмешить его, сказала ему, какое он производит впечатление... Когда нас вывели из тюрьмы на допрос, ему единственному надели наручники...»[49].

В его отсутствие батистовские агенты под видом обычных воров проникли в квартиру, которую Эрнесто с семьей снимал в Мехико. Все было перевернуто в поисках чего-либо конспиративного, а для маскировки взяты пишущая машинка и фотоаппарат. Первой реакцией Че на сообщение Ильды об этом было: «Только ты не вздумай тратить деньги, которые нам дает организация на жизнь, для приобретения нового имущества».

Наконец будущие экспедиционеры вновь собрались все вместе: с некоторым опозданием отмечали очередную годовщину штурма Монкады. Фидель «колдовал» над спагетти с креветками и сыром. Вспоминали погибших на Кубе, в том числе — во время попытки в апреле захватить казарму Гойкурия в г. Матансас, недавнее заключение; уточняли планы дальнейшей подготовки экспедиции... Фидель обратил внимание на молчавшего Гевару: «Че, ты что молчишь? Может быть, потому, что теперь уже находишься под контролем?» (он имел в виду предстоявшую свадьбу Эрнесто и Ильды. — Ю.Г.)...

Приготовления шли к концу. Была приобретена яхта с английским названием «Гранма». Принадлежавшая известному шведскому этнографу В. Грину, она была рассчитана на 8—12 человек, хотя в отряде Фиделя было 80(!) человек... В Мехико приезжает уже упоминавшийся Франк Паис. Он сообщает о готовности его соратников поднять в провинции Орьенте восстание в условленный день и передает Фиделю собранные ими деньги.

Но снова неожиданная проблема: Фидель узнает, что его собственный телохранитель Рафаэль дель Пино, на имя которого куплена «Гранма» и у которого хранится спрятанный радиопередатчик, собирается выдать всю группу за 15 тысяч долларов батистовским агентам в Мехико.

Отдается срочный приказ об изоляции провокатора и о немедленном сборе отряда в рыбацком порту Туспан, где у причала его ждет на якоре «Гранма» (учитывая деликатность проблемы, автор никогда не спрашивал у кубинских друзей о дальнейшей судьбе дель Пино; как-то раз я прочел в западной прессе упоминание о нем: что он якобы был надежно заперт в заброшенном пакгаузе. — Ю.Г.). Одновременно командир отряда приказывает припрятать в Мексике в надежном месте с десяток винтовок и объясняет удивленным соратникам:

«Если нас снова постигнет неудача, я вернусь в Мексику, снова соберу надежных людей и снова вернусь на Кубу, десантировавшись с самолета в горах. И так буду делать до тех пор, пока меня не убьют или мы не освободим нашу родину or тиранов и эксплуататоров»[50]. Излишне говорить, насколько такая позиция уже тогда отвечала взглядам Гевары...

В день отплытия даже в порту штормило, моросил дождь, дул сильный ветер. Погрузка прошла четко и быстро (спасибо, что получившая накануне «на лапу» портовая полиция «куда-то подевалась!»). Все готово к отплытию, но нет пятерых «пассажиров», в том числе Че. Один из них — Каликсто Гарсия — вспоминал позднее:

«Найти машину ночью оказалось очень трудно. Наконец остановили одну и попросили за деньги довезти нас до порта... На полпути водитель, заподозрив что-то неладное, отказался ехать дальше. Тогда Че сказал мне: «Наблюдай за дорогой, а шофера я беру на себя». С трудом он уговорил водителя довезти нас до местечка Роса-Рика, что на половине нужного нам пути. Там мы пересели на другую машину и прибыли к месту назначения — в порт Туспан»[51].

Как только опоздавшие ступили на борт, Фидель приказал команде: «Отдать концы! Запустить мотор!» Загруженная выше ватерлинии «Гранма» с потушенными огнями тяжело отчаливает и ложится курсом на Кубу. Собравшиеся на палубе повстанцы (именно теперь их можно так называть) поют кубинский гимн...

В открытом море шторм стал более ощутимым: яхту швыряло как поплавок, ее постоянно сбивало с курса, резко снизилась предельная скорость. В своих воспоминаниях Гевара напишет:

«Судно стало представлять собой трагикомическое зрелище: люди сидели с печальными лицами, обхватив руками животы, одни — уткнувшись головой в ведро, другие — распластавшись в самых неестественных позах. Из 82 человек только два или три матроса да четыре или пять пассажиров не страдали от морской болезни»[52].

Сам Эрнесто еще страдал и от острого приступа астмы (уже на борту он вспомнил о забытом дома ингаляторе), но крепился, шутил и подбадривал других: ведь он был врачом отряда.

Правда, картина плавания будет не полной, если не привести примеры того, что сами кубинцы называют «релахо кубано» (кубинский кавардак, при «мягком» переводе. — Ю.Г.). Вот только некоторые из них, описанные самими участниками экспедиции.

Внезапно на яхте появилась течь. Насос для откачки воды испортился. Мотор заглох. Стали вычерпывать воду ведрами. Для сокращения осадки судна за борт побросали ящики с консервами. И только тогда (!), когда стали внимательно осматривать яхту, раздался крик из туалета: «Кто забыл закрыть кран в уборной?!»[53].

Бывший моряк Роберто, назначенный Фиделем штурманом судна, стараясь определить местонахождение «Гранмы», залез на крышу капитанской рубки, откуда высокая волна «спокойно» смыла его в море. Яхта несколько часов кружила на одном месте, пока не был обнаружен и поднят живым на борт горе-морячок.

Одному бойцу стало так плохо, что он потерял сознание и лежал недвижим. Гевару, которого в этот момент душила астма, не стали звать. Один из товарищей, находившийся рядом с «умершим», закричал: «Фидель, Пепе умер, что делать?» «Опустите в море!» — последовал ответ. В этот момент «покойник» открывает глаза...

В результате погода и все перечисленные и другие «накладки» привели к тому, что к утру 30 ноября, когда Франк Паис с товарищами захватил правительственные учреждения в Сантьяго (как с ним условились еще в Мехико), «Гранма» находилась еще в двух днях хода от кубинских берегов.

Но уже ее засекли самолеты-разведчики Батисты. Поэтому к моменту высадки отряда его, можно сказать, поджидали. Да еще продолжались «непредвиденные обстоятельства»: не доходя до берега, «Гранма» села на мель. На борту имелась шлюпка. Ее спустили на воду и перегрузили — она тут же затонула. Бойцам, прихватившим с собой только оружие и немного еды, пришлось добираться до берега по горло в воде. «Это была не высадка, а кораблекрушение», — признается позднее Рауль Кастро[54].

Чтобы по-настоящему представить ту жуткую для человека местность, куда высадились экспедиционеры, надо побывать там, на так называемом пляже Лас-Колорадас (по-испански — «выкрашенные берега», цвет которых, особенно мангровых зарослей, постоянно меняется в зависимости от времени дня, — Ю.Г.). Советская писательница Ванда Василевская побывала там. Я помню, как она была потрясена и говорила, что ощутила всеми фибрами своей души, как шли, что переживали и как умирали молодые патриоты. Вскоре она опубликовала книгу о Кубе «Архипелаг Свободы», в которой так описала место высадки с «Гранмы»:

«Болото и мангровые заросли. Рыжая вязкая топь, над которой поднимаются причудливые переплетения голых корней и мангровых веток — ...это частая твердая решетка, а вернее сотни решеток... которые переплетаются над водой, разливающейся маленькими озерцами, но и здесь, на дне, — рыжий ил»[55].

И ко всему этому надо добавить шквальный огонь, который открыли по утопающим в болотной жиже бойцам Фиделя батистовские катера и самолеты. Это было даже не «кораблекрушение», а Дантов ад!

«Нам понадобилось несколько часов, чтобы выбраться из болота, в которое нас завели неопытность и безответственность одного из товарищей, назвавшегося знатоком здешних мест, — писал Гевара в своем дневнике. — И вот мы уже на твердой земле... представляющие собой армию призраков, движущихся по воле какого-то механизма. К семи дням постоянного голода и морской болезни добавились три ужасных дня на суше. На рассвете 5 декабря, после ночного марша, прерывавшегося обмороками от усталости... мы добрались до места, название которого звучало как насмешка — Алегрия-де-Пио (в переводе Святая радость. — Ю.Г.)»[56].

Но и здесь не пришлось отдыхать долго. На отряд с налетевших самолетов обрушился шквал пуль. Фидель тщетно пытался укрыть людей в зарослях сахарного тростника. Снова вернемся к дневнику Гевары:

«Один из бойцов бросил ящик с патронами почти у моих ног. На мое замечание по этому поводу он ответил: «Не время сейчас для ящиков с патронами», — и побежал к зарослям тростника. Мне хорошо запомнилось выражение испуга на его лице... Вероятно, именно тогда передо мной впервые встал вопрос: кто же я — врач или солдат? Около меня лежал мешок с медикаментами и ящик с патронами. Они были слишком тяжелы, чтобы нести их вместе, и я, взяв с собой ящик с патронами, побежал к зарослям тростника... Я почувствовал сильный удар в грудь и шею. Мне показалось, что я погибаю. Какое-то время я лежал один в ожидании смерти. Появился Альмейда (позднее — один из команданте, заместитель министра Вооруженных сил Кубы. — Ю.Г.) и уговорил меня идти дальше. Несмотря на боль, я поднялся, и мы вместе добрались до тростника... Альмейда собрал группу, и... мы достигли спасительного леса... Атакуемые москитами, снедаемые голодом (в другой записи он уточнит: «ели только сырых крабиков». — Ю.Г.) и жаждой, мы легли спать, сгрудившись в кучу. Таким было наше боевое крещение 5 декабря 1956 года»[57].

В описанном выше неравном бою погибла почти половина бойцов, около 20 человек попало в плен. Многие из них были расстреляны. Но даже в таких условиях Фидель не терял присутствия духа. Увидев, что Рауль с группой бойцов, потерявшихся на некоторое время, остались живы и пришли к остальным, командир восклицает: «Дни диктатуры сочтены!» Только что выкарабкавшийся из болота, измученный переходом Рене Родригес бросает реплику: «Вы все сошли с ума: это наши дни сочтены...» Фидель подошел к нему и сказал: «Послушай, парень, если тебе все это не по душе — оставайся. Я пойду дальше!»[58]. Гевара, будучи свидетелем этой сцены, подумал: «Ну и упорный мужик... Этот добьется свершения революции»[59].

Заканчивая эту главу, нам хочется ответить на вопрос, поставленный Че: кто он? Врач или солдат? И мы смело отвечаем за него: и тот и другой! Читатель не раз убедится в этом, листая книгу.