Чеки серии "Д"

ГЛАВА ПЕРВАЯ, ВМЕСТО ПРОЛОГА

Привет, это я опять рассказываю, Борис Болдин.

Мы с Ванькой — с моим младшим братом — как раз «отличились» очередной раз (простите за невольный каламбур, но иначе не скажешь), ввязавшись в эту историю с нашей сорокой, Брюсом Уиллисом (я-то, вообще, считаю, что надо говорить «с нашим сороком», потому что Брюс — это он, и Ванька со мной согласен, но взрослые утверждают, что так не говорят) и напугав всех до смерти — ну, кто читал «Тайну наглой сороки», тот поймет, что я имею в виду — и ещё все переволновались за наше здоровье, и нам позволили неделю не ходить в школу, чему мы были только рады, вот мы и кайфовали в нашем доме на острове, и поэтому мы стали свидетелями внезапного появления Юрия Дмитриевича, то есть, Юрки Богатикова, как называл его отец, и, в итоге, вытянули из взрослых очередную потрясающую историю про их детство…

Впрочем, обо всем по порядку.

Как вы знаете, наш отец, Леонид Семенович Болдин, заведует крупнейшим заповедником в европейской части России, и живем мы на острове Соленый Скит, одной стороной примыкающем к заповеднику, а другой — к Городу, древнему такому городку с красивыми старинными церквями, особняками и набережными. Озеро, на котором расположен наш остров, входит в систему озер и каналов Волго-Балта, одного из самых привлекательных мест для туристов, а отец считается чуть ли не главным человеком на всю округу, потому что до сих пор только от него и от Москвы (вроде бы, от самого Кремля) зависит разрешение на поход по заповеднику, не говоря уж о разрешении на проживание в его «гостевых» комплексах — таких домиках со всеми удобствами, с банями и гаражами при них, которые в свое время считались «объектом ЦК» — и, тем более, не говоря уж о разрешении на охоту в заповеднике. Даже наш главный мафиози, Степанов, местный «мистер Твистер», «владелец заводов, газет, пароходов» (ему действительно принадлежат все главные заводы в округе, и два туристских прогулочных теплохода, и главная городская газета существует на его деньги, а начинал он, как говорят, с того, что стал главой самой крутой банды рэкетиров в Городе и окрестностях, а уж потом выкупил торговые ряды семнадцатого века, переоборудовав их в современный рынок, и все остальное приобрел, и таким законопослушным стал, что закачаешься) ходит на поклон к отцу, если ему надо принять знатных гостей и завалить с ними лося или кабана. Хотя, о Степанове разговор особый, и не о нем сейчас речь. А речь о том, что отец был одним из лучших выпускников биофака МГУ, и должен был пойти на научном судне по Японскому морю, и вообще постоянно плавать за границей, но из-за какой-то белиберды с документами (в те времена оформляли тысячи бумажек, чтобы разрешить человеку выезд за границу, и вообще все было очень сложно), он не уплыл в первый год, и согласился на этот год возглавить заповедник, чтобы практики не терять и опыта поднабраться, да так в заповеднике и остался. Для нас-то это оказалось только к лучшему, потому что он через несколько лет женился на нашей маме, приехавшей в заповедник на преддипломную практику, мама тоже биофак заканчивала, а в итоге на свет появились мы с Ванькой, я — двенадцать лет назад, а Ванька девять. Но вся отцовская родня осталась в Москве, и его сестра там живет до сих пор, и, когда этой осенью мы были в Москве, впервые за довольно много лет, отец провел нас по местам своего детства — «своей боевой славы», как он шутит — и рассказал нам потрясающую историю, которая случилась с ним и его друзьями — не хуже тех детективных историй, в которые периодически влипаем мы с Ванькой и с нашей подругой Фантиком (то есть, с Фаиной Егоровой, но её все называют Фантиком, так уж повелось).

Я эту отцовскую историю пересказал в книжке, которую назвали «Нож великого летчика» — не мог, понимаете, удержаться, чтобы вами с ней не поделиться. Кто хочет, найдет эту книжку, чтобы узнать, в чем там было дело, а сейчас я просто скажу, что их было трое, друзей-одноклассников, Ленька Болдин, Димка Батюшков и Юрка Богатиков, а ещё к ним на выручку пришел парень старше них, ему тогда было лет пятнадцать, которого все называли «Седой». Его так называли не потому, что его фамилия была Седов, а потому что у него была огромная седая прядь — он поседел, когда у него на глазах погиб его отец. Утонул, понимаете. Седой был из тех ребят, к которым в отцовские времена относились как к королям дворов, хотя его-то чаще называли не королем, а Принцем — вроде, такой кличкой наградили его девчонки, которые чуть не все повально были в него влюблены. Да, сами за ним бегали, хотя, по рассказам отца, красотой он не отличался, но зато в нем какая-то особая устойчивость была и несгибаемость. Из тех парней, которых ничем не прошибешь, если они что-то считают правильным. И был он принцем заколдованного королевства в несколько кварталов, находившимся между Лефортово, Крутицкими казармами и Крутицким теремком и Первым Шарикоподшипниковым, близ набережной Яузы. Узнав, во что вляпались «Три Ботфорта» — такое прозвище придумали себе отец и его друзья, потому что все их фамилии начинались на букву «Б» — он только присвистнул и пришел им на помощь.

С тех пор нам с Ванькой очень хотелось услышать новые рассказы про Три Ботфорта и Седого — но отец только отмалчивался и отшучивался, вплоть до того погожего осеннего дня…

В тот день, как я сказал, мы с Ванькой сидели дома, потому что врачи сказали, что нас лучше выдержать несколько дней. Во-первых, мол, мы могли слишком сильно простудиться, как бы, мол, бронхит в воспаление легких не перешел, а во-вторых, мол, у нас может быть нервный шок, после того как меня с моим братцем одни сволочи попытались убить, за компанию с одним из людей Степанова, чуть не лучшим его «контролером». Ну, тут врачи загнули, никакого нервного шока у нас и в помине не было, тем более, что Степанов вовремя пришел к нам на помощь. Но, конечно, Брюс нам здорово подсуропил, стащив то бриллиантовое кольцо, сорочья его порода!.. Все, однако, обернулось к лучшему.

В общем, мы сидели дома и думали, чем бы заняться. Я бы с удовольствием поплотничал, да и Ванька тоже (кто знает про наши приключения, тот вспомнит, что в то время наша роскошная собственная лодка ещё не была доведена до конца), но нам было строго-настрого запрещено соваться в мастерскую: мол, если мы заработаемся и вспотеем, то наша простуда может обостриться. Однако, в нашем огромном доме и без того находилось, чем заняться. Сначала мы странствовали по всем его комнатам, играя в крестовые походы и звездные войны (нам было велено играть только в тех комнатах, в которых уже работает отопление, но тут мы немного наплевали на запреты взрослых), а потом мы устроились в нашей комнате и стали придумывать новую игру. Мы решили сделать себе такую настольную игру, которой ни у кого больше не будет, и, взяв за основу «Монополи» и «Великого сыщика», расстелили на столе большой лист ватмана, достали краски и фломастеры и принялись спорить, о чем должна быть эта игра. Мы бы, конечно, сделали игру по «Властелину колец» Толкиена, но мы знали, что такая игра уже существует, и не хотели повторяться. Вот я и настаивал, что игру надо делать по Фенимору Куперу и назвать её «Прерия» или «Кожаный Чулок», а Ванька с пеной у рта доказывал, что надо делать «Пиратов» — это, мол, интересней всего. В итоге, мы подкинули монетку, и Ваньке, как всегда, повезло (мой братец вообще везучий): вышло, что мы будем делать «Пиратов». Вот мы сначала и разрисовали весь лист ватмана, придумывая клеточки поинтереснее, а потом стали делать карточки, которые нужно тянуть, когда попадаешь на одно из четырех полей «Шанс». Карточки мы, по-моему, придумывали что надо. Вот только некоторые из надписей: «Вы попали в зону благоприятных течений — пройдите на пять полей вперед»; «Вас высадили на необитаемый остров за бунт против капитана — пропустите три хода»; «Вы проигрались в кости — уплатите двести пиастров»; «Боцман умер от рома и оставил вам сто пиастров — получите наследство». Ну, и ещё мы много чего напридумывали, всего двадцать пять карточек. Потом мы стали делать пиастры. Известно, что во времена пиратов бумажных денег не было, были только золотые и серебряные, вот мы и не стали рисовать банкноты, а нарезали много-много кружочков разной величины из плотного картона и стали оклеивать их золотой и серебряной бумагой. Самые маленькие серебряные кружочки — это один пиастр, кружочки побольше — три, пять и десять соответственно, самый маленький золотой кружочек — двадцать пять пиастров, а дальше — вплоть до двухсот одной монеткой. То есть, пираты считали свои деньги иначе, мы это знали по книгам, но мы ведь делали так, как нам нужно для игры, поэтому могли не особо считаться с историей.

В общем, мы доделывали последние монеты, когда во дворе отчаянно залаял Топа. Топа — это наш «кавказец», кавказская овчарка, и полностью его зовут Генерал Топтыгин, но, в обиходе, его имя сокращено до Топа. Он очень умный пес, и по его лаю всегда можно услышать, кто пожаловал — нормальный гость или не очень желанный. Он хорошо разбирается в людях, и на разных людей лает по-разному. И сейчас он лаял не то, чтоб дружелюбно, но без особой угрозы в голосе — так он лает на незнакомых людей, от которых, по его мнению, плохого можно не ждать.

Мы подбежали к окну во двор, выскочив из нашей комнаты, чтобы увидеть, что это за гость к нам пожаловал. Если что, мы могли бы отозвать Топу, но наша помощь не потребовалась. Отец уже обнимался с высоким широкоплечим мужиком, которого впустил в калитку.

— Юрка! — услышали мы громкий возглас отца. — Откуда, какими судьбами? Сколько лет, сколько зим!

— Проездом, из Питера в Москву, — ответил отцовский друг. — Вспомнили мои былые заслуги в гимнастике, пригласили на юбилей ДЮСШ, в числе лучших выпускников всех лет. Хотели под конец Олимпиады подгадать, чтобы и наших «сборников» поздравить, но, сам видишь, на Олимпиаде гимнасты малость лажанулись, в том числе и наши выпускники. Теперь вот из Питера назад в Москву кличут, чтобы я возглавил техническое обеспечение учебно-методического центра по совершенствованию тренировок и общей подготовки…

— Так ты теперь в Питере живешь? — удивился отец.

— Сижу там по контракту, мне ещё полтора года вкалывать. Одна компьютерная фирма… Ну, это неинтересно. Интересней было бы с «племенем младым, незнакомым» поработать, хоть деньги будут и поменьше.

— Да… — задумчиво припомнил отец. — Ты ведь, вроде, и в тренерах подвизался.

— Не в тренерах, а в компьютерщиках, — поправил Богатиков. — Я смастерил эту фиговину, которая позволяла точно определить состояние спортсмена.

— Ну да, — кивнул отец. — Тут тебе и карты в руки, ты знаешь, по собственному опыту, на какие мускулы в первую очередь обращать внимание, и как составить такую программу, чтобы правильную схему нагрузок разработать…

— Вот-вот, — закивал его старый друг. — И теперь, насколько я понимаю, от меня ждут чего-то подобного…

А тут и мама вышла встретить гостя (услышав, кто приехал, она спешно кинулась «заряжать» большой обед, со всякими закусками, и, управившись с «метанием харчей на стол» минут за десять, теперь на ходу вытирала руки кухонным полотенцем, чтобы подать руку Богатикову). А вслед за ней и мы с Ванькой высунулись.

— Познакомься с моей женой и детьми, — сказал отец.

— Таня, — мама протянула руку.

— Юра, — ответил гость.

— Для вас — Юрий Дмитриевич, — сразу предупредил нас отец. — Старший, прошу любить и жаловать, Борис, младший — Иван.

— Зачем же так официально, «Юрий Дмитриевич»? — рассмеялся Богатиков. — Дядя Юра, и все. Честно говоря, мне так жаль, что остается все меньше людей, которые называют меня попросту Юркой.

Да, сразу скажу, что тут у меня возникают свои проблемы. Как называть отцовского друга для вас, читателей? Вроде, глупо писать «Юрий Дмитриевич» или «дядя Юра» про человека, которого потом всю книгу будешь называть «Юрка». Но и говорить здесь, в прологе, «Юрка» про взрослого мужчину тоже как-то нехорошо. В общем, здесь, в прологе, я буду писать или «наш гость», или «Богатиков». Так получится обтекаемо, по крайней мере.

А пока, мы с Ванькой с интересом приглядывались к «дяде Юре». Еще бы! Ведь это был тот самый друг детства отца, вместе с которым отец разгадал тайну ножа великого летчика — когда им было по двенадцать лет. Трудно было представить, что этот здоровый широкоплечий мужчина, ростом почти с отца и с плечами почти такими же широкими, был тем самым вертким и худеньким Юркой Богатиковым… Впрочем, подметил я, он и сейчас был худ и гибок, просто широкие плечи — плечи гимнаста, точно — не сразу позволяли разглядеть худобу, скрадывая впечатление.

— Так вы ещё и гимнастом были? — вырвалось у меня.

— Спрашиваешь! — усмехнулся отец. — К выпускному классу стал мастером спорта, а это был, так сказать, лишний зачетный балл при поступлении в институт, а то и два балла. Ведь студент института, выступающий на крупных международных соревнованиях — это лишняя реклама, лишний престиж. Вот и ставили на вступительных экзаменах отметки повыше, чем другим… Так?

— Приблизительно так, — кивнул Богатиков. — Я ж тогда поднялся до уровня второй молодежной сборной, но… — он махнул рукой.

— Но бросили спорт? — спросил Ванька. Несколько разочарованно и с сожалением, я бы сказал.

— Бросил, — кивнул Юрий Дмитриевич. — Потому что надо было выбирать между спортом и наукой. И, кроме того, я вдруг резко расти начал, вон каким вымахал. Для гимнаста это не очень хорошо. Чем ты меньше и легче — тем сподручней тебе крутить элементы высшей сложности. Так что олимпийские, так сказать, успехи мне светить перестали. Да и возраст…

— Да что вы гостя в дверях держите? — вмешался отец. — Сперва за стол Юрку, и накормить хорошенько, а потом уж лезьте со своими расспросами!

— Да уже и время обеда, — сказала мама.

И правда, пока мы с Ванькой возились, делая нашу игру, полдня пролетело незаметно…

Собственно, с этой игры и закрутился разговор, в результате которого мы услышали от отца и Юрия Дмитриевича потрясающую историю тех времен, когда они ещё были мальчишками приблизительно моего возраста. Ну, может, чуть постарше.

Дело было так. Мы не мешали взрослым вести свои беседы, не приставали к ним. Это бы и никуда не годилось, ведь им, разумеется, о многом надо было поговорить, после стольких лет, да и нам надо было доделать наши «пиастры», и ещё достаточное количество красивых игровых фишек подобрать. Насчет фишек, все решилось довольно просто. У нас было два пирата — солдатики размером чуть меньше мизинца, два кораблика из шоколадных яиц (тех, которые называются «киндерсюрпризами», потому что внутри у них всегда спрятана маленькая игрушка), дельфин из такого же яйца, а ещё странная крохотная куколка, размером чуть не в игральный кубик. У неё были жутко взлохмаченные зелено-фиолетовые волосы и круглая мордочка с поросячьим носиком. В общем, смахивала она на гоблина в юбке. Мы уж и не знали, откуда она у нас взялась. Скорей всего, Фантик когда-то забыла. Но стать фишкой, обозначающей пиратскую атаманшу, они годилась ещё как!

То есть, у нас получалось шесть фишек — на шесть игроков. Мы и ещё одну вещь придумали. Поскольку пираты вряд ли бы стали строить дома и отели, то мы решили, что смысл игры будет такой: добиваться права закладывать на определенных полях клады — сундучки с золотом и драгоценностями. Определенное количество пиастров можно было обменять на один сундучок с золотом, и чужие сундучки нужно было захватывать, по определенным правилам. У кого к концу игры окажутся все сундучки, тот и выиграл.

Да, кроме сундучков на двух полях разрешалось ставить кабаки, купив лицензию у губернатора — чтобы пираты, вернувшиеся после морских разбоев, просаживали в этих кабаках свои деньги (то есть, игрок, попадающий на поле, где стоит кабак, должен был уплатить определенную сумму игроку с лицензией; мы ещё поспорили, «кабаком» или «таверной» стоит назвать пиратские питейные заведения, но в итоге решили, что «кабак» — точнее).

С сундучками проблем не было. Ведь это должны быть просто крохотные кубики, вот мы и напилили их лобзиком из восьмимиллиметровой фанеры. Стоило бы сделать у них разноцветные крышки, наклеив с одной стороны квадратики цветной бумаги — чтобы цвет крышки соответствовал цвету того поля, на которое будут ставить сундучок — но мы решили, что это лишнее: все равно за время игры сундучки перепутаются.

В общем, к ужину — часам к шести вечера, ужин в тот день получился ранним — мы работу закончили. А за ужином Богатиков опять восхищался нашим столом, как и за обедом:

— Просто блеск! Картошечка с собственными помидорчиками и маринадами, да с деревенской сметаной!.. Что ещё надо?

— И про рыбку не забудь, и про вот эту ветчину… — усмехался отец.

Копченая рыба и даже форель, нежного такого соления, у нас почти всегда водились, понятное дело, так же как и ветчина из диких кабанов. Ведь отец сам должен был решать, стоит ли завалить какого-нибудь кабана, «для очистки леса», так сказать, и его приговор был окончательным и обжалованию не подлежал.

— И ты еще, — продолжал отец, — не пробовал котлеты из лосятины или дикого гуся. Гуси ещё на юг не потянулись, они ведь птицы поздние, а как потянутся — мы уж запасем несколько штук. Одного-двух — на холод, до Нового Года и Рождества, а из остальных и для друзей найдется, и себя побаловать…

— Да, — вздохнул Богатиков. — Хорошо вам жить вдали от мира…

— Не так уж вдали от мира! — отозвался отец. — Тут свои завороты бывают, только держись… Кстати, насчет заворотов, — он покосился на нас с Ванькой. — Вы там ничего не замышляете, уж больно тихо вы сидели?

— Ничего мы не замышляем! — возмутился Ванька. — Мы, наоборот, полезным делом занимались! Новую игру изобрели и сделали, можем показать!

— Новая игра? Это интересно! — сказал Богатиков. — Я бы взглянул…

— А что за игра? — спросила мама.

— «Пираты», — ответил я. — Вроде «Монополи» или «Биржи», только мы все по-своему сделали.

— «Пираты»? — отец прищурился. — Совсем занятно. Так тут тебе и карты в руки, канатоходец Тибул, — повернулся он к нашему гостю.

Почему «канатоходец Тибул», мы поняли. Ведь Богатиков был классным гимнастом, и, кстати (мы это только тогда заметили), впрямь смахивал на Канатоходца Тибула, как он нарисован в нашем издании «Трех толстяков» (впрочем, кажется, и в других изданиях его рисуют похоже). А вот насчет «карты в руки» мы не очень-то врубились. И я спросил:

— Вы были знакомы с пиратами?

— Нет, — рассмеялся Богатиков. — Просто я несколько лет сотрудничал со знаменитым санкт-петербургским институтом, который разрабатывает совершенно особое, уникальное оборудование для глубоководных работ. Сейчас я сижу на, так сказать, компьютерной обкатке этого оборудования, но доводилось заниматься «полевыми» — водяными, то есть, если быть логичным — работами. К нам ведь и американцы обращались, и мы участвовали в обследовании нескольких пиратских и испанских кораблей, про которые имелось подозрение, что у них на борту может быть золото. И в Карибское море ходили, и много где… Кстати, и все подводные съемки обломков реального «Титаника» для знаменитого фильма, наполучавшего столько «Оскаров», сделаны на нашем оборудовании…

— Да ну? — сказала мама. — Так вы теперь богаты?

— Вот уж нет, — ответил Богатиков. — Там вышла какая-то неувязка с налогами, нам их выписали больше, чем американцы нам заплатили. До сих пор расхлебываем. Да я, вот, рассказывал Леньке всю эту эпопею…

Отец кивнул.

— И еще, как я понял, по родной кухне стосковался, по картошечке с селедкой да тертой редьке…

— Это да, — сказал Богатиков. — Всякое там мясо, запеченное в банановых листьях или с особыми специями, или мусс из папайя и манго — это первые две-три недели хорошо. Там ведь все наоборот, яблоки считаются экзотикой и стоят больше, чем у нас ананасы и авокадо… И вообще… В холодок тянет, вот в такой, как сейчас, здоровый осенний холодок…

— И много вы золота наловили? — жадно спросил Ванька.

— Не так, чтобы, — ответил Богатиков. — Но тут, ведь, понимаешь, какая штука. Иногда находки, связанные с историей культуры, бывают дороже любого золота. Скажем, шлем с не встречавшимся ещё кованым узором на гребне и на забрале, или шпага с неизвестным доселе гербом на рукояти или клеймом на клинке. Ученые начинают распутывать эти загадки: откуда, мол, что взялось, представитель какого дворянского рода Европы мог выступать под таким гербом или какой мастер, какой национальной школы, мог ставить такое клеймо или ковать такой узор… И ответы порой выводят на такие новые рубежи, что любой клад за эти ответы отдашь… Но покажите вашу игру. Мне, и правда, безумно интересно.

Мы показали наших «Пиратов», и взрослых они привели в восторг.

— А почему бы нам сразу не сыграть, не обновить игру? — предложил отец.

И мама, и наш гость с удовольствием согласились. Мама наделала бутербродов, заварила большой чайник, чтобы мы могли перекусывать, если захочется, и мы устроились играть за журнальным столиком в гостиной.

Сначала нашему гостю везло, а потом везти перестало. Уже поставленные им сундучки ему пришлось снимать со своих полей, чтобы рассчитаться с потерями.

— Ну и ну!.. — выдохнул он, вытягивая очередную карточку «Шанс». Мы играли уже около двух часов, и взрослые были увлечены не меньше нашего. «Ваша попытка взять испанскую береговую крепость провалилась, и вы отступили с потерями. Уплатите 300 пиастров за ремонт поврежденного орудиями корабля и за найм новых людей вместо убитых»… Вскрываю сундучок, — он сдал сундучок в «банк», получил взамен пятьсот пиастров — стоимость одного сундучка — триста тут же доложил назад в «банк», а двести оставшихся подкинул на ладони. — Истощаю золотовалютные запасы, просто ужас!..

— Зато какая валюта! — сказал отец, вертя один из «золотых» пиастров так, чтобы он поярче отсвечивал в свете люстры. — Всем валютам валюта! За такую и пропасть не жалко, а?

— Это ты про ту давнюю историю? — нахмурился Богатиков.

— Про какую историю? — спросила мама.

— Да когда мы чуть не погорели за валюту, лет в тринадцать — в четырнадцать, — ответил отец. — Вот это было дело!..

— Было… — хмуро пробормотал Богатиков. — Нас тогда Седой опять выручил.

— Так в то время… — мама поглядела на отца и его друга каким-то странным взглядом. — В то время за валюту вообще расстреливали! Как же вы вляпались?

— Вот так и вляпались, — хмыкнул отец. — Кто ж тогда знал…

— Ой, расскажите! — взмолился я, и Ванька меня поддержал.

Отец и Богатиков переглянулись.

— Расскажем? — спросил отец.

— Почему бы и нет? — ответил Богатиков. — Я с удовольствием… Если только они поймут…

— Поймут, они умные, — заверил отец. Он опять повертел «золотой» пиастр. — Странно подумать, что сейчас вот эта монета стоит для нас больше, чем… — он осекся.

— Да, — в тон ему ответил Богатиков. — Тогда ведь все было не настоящее. И главное… Главное, что мы-то не влипли. Нас влипли, если можно так выразиться. Потому что… — он на секунду примолк, ища нужные слова. — Потому что, например, вот в этой игре, в которую мы сейчас играем, правила по ходу игры менять нельзя. Раз я проигрываю — значит, проигрываю, ничего не попишешь. А тогда на взяли и сменили правила по ходу игры. Причем сменили взрослые дяди взрослым дядям. Уж очень им хотелось выиграть, пользуясь своим положением. А мы попали в самую гущу всей заварушки… — он улыбнулся. — Впрочем, не будь мой отец таким наивным… Но не надо забывать, что он в то время много отработал за границей, и кое-что, касающееся нашей тогдашней жизни, просто успело выветриться у него из головы. Он считал, что пиастры — это пиастры, а если у кого-то их не хватает, он не станет вводить в игру «Пираты»… ну, например…

— Желтую подводную лодку! — сразу сказал отец. — Которая способна потопить все старинные галеоны и обеспечить выигрыш её хозяину!

— Вот-вот! — живо согласился Богатиков.

— «Желтая подводная лодка»? — мы с Ванькой переглянулись. — Так ведь это… «Йеллоу сабмарин»?

— «Уы ол лив он де йеллоу сабмарин»!.. — загорланил мой братец. У отца была неплохая подборка пластинок и кассет «Битлос». А когда мы пошли в школу (я ведь рассказывал, что первые годы мы учились дома, раз в две недели отправляясь сдавать пройденное учителям, потому что жили мы тогда в самом дальнем из «гостевых комплексов» заповедника, откуда ездить в школу каждый день было просто невозможно), то выяснилось, что «битлы» — это не «старье», известное только нам, что до сих пор ими увлекаются вовсю…

— Вот именно!.. — сказал Богатиков. — «Ты пришла и съела мандарин!..» — пропел он, гнусавя и «укая» на английский манер.

— Да, — кивнул отец. — Вот так мы и пели тогда эту песенку… И, что самое странное, с мандаринов все и началось…

— С несъеденных мандаринов! — рассмеялся Богатиков.

— Со съеденного в конце концов мандарина! — поправил отец.

— Ради Бога! — взмолилась мама. — Вы не только мальчишек заинтриговали, но и меня тоже! Оставьте ваши непонятные намеки, и рассказывайте поскорей…

— Что ж… — отец повернулся к Богатикову. — Я начну, а ты продолжишь, или вмешаешься, где надо, так?

— Так, — согласился Богатиков.

— Это детектив? — спросил я.

— Можно сказать, да, — ответил отец. — И, если искать ему название на твой манер, то можно было бы назвать его или «Тайна съеденного мандарина», или «Тайна бывалого полковника», или как-то еще… В общем, слушайте. Был, насколько помню, май семьдесят второго года… Или семьдесят третьего? спросил он у Богатикова.

Тот задумался, потом с шутливым отчаянием махнул рукой.

— Тоже никак не упомню… Что май был — почти наверняка, тепло совсем уже было, а занятия в школе ещё не закончились. В общем, был тот год, когда закрывали для советских граждан валютные продуктовые магазины… Это главное.

— Да, — согласился отец. — Это главное, а точный год можно потом уточнить. Итак, на дворе — начало тысяча девятьсот семидесятых годов, и май стоит великолепный…

И отец с Богатиковым стали рассказывать, а мы слушали, затаив дыхание.

Я и вам решил все это пересказать — история, что надо.

Только одна проблема у меня возникла: я не знал, от чьего имени записывать рассказ, ведь отец и Богатиков рассказывали приблизительно поровну. И я решил, что впервые попробую записать все в третьем лице. Ну, без авторского «я», а как человек, который со стороны на все происходящее смотрит. Что из этого получилось, вам судить…