Чеки серии "Д"

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ КРУТОЕ РЕШЕНИЕ ДИМКИ

— Я ж как раз с одним тут договаривался, насчет очередного захода в складчину, — продолжал объяснять мужичок, — и мы чуть в сторону отошли, вон туда, на дорожку между сквериком и оградой детского сада… Ну, местечко поспокойнее, никто не толчется… Вдруг, вижу, из-за угла ваш друг появляется, оглядывается, вроде как меня ища, и тут на него трое выскакивают… И как они так за секунду сработали?.. Видно, давно вас пасли, чуть не с самого начала на заметку взяли… Я имею в виду, как вы в очередь встали… И как они на него прыгнули… Я побежал со всех ног, но, пока добежал, они уже управились… Сволочи, я ведь говорю… И, главное, ранец тоже свинтили. А сколько ранец такой стоит…

Ранец и впрямь был чудом. Хорошие ранцы и тогда были не редкость. Скажем, Ленька Болдин ходил с чешским ранцем, «с боем» взятым его родителями в «Детском мире»: ранец этот был из натуральной толстенной кожи (примечание: как вспоминали Леонид Болдин и Юрий Богатиков, из такой же кожи, из которой в те былинные времена были сделаны американские и немецкие тупорылые ботинки, не знавшие сносу), весь соединенный медными клепками, со множеством дополнительных кармашков для пеналов и прочего. Но у Юрки Богатикова ранец был ещё похлеще: кроме того, что и он был из натуральной кожи соображен, причем обалденного оттенка, темно-коричневого с золотым отливом, и кроме того, что на нем имелись не только медные заклепки и замки, но и «молнии», на нем были установлены, прямо под двумя застежками, два круглых красных отражателя, наподобие тех, что ставят на велосипедные колеса и на передок и задок велосипеда, чтобы, когда едешь ночью, свет автомобильных фар вспыхивал в них ярко-красным, и чтобы автомобилисты, увидев эти ярко-красные кружочки, вовремя объезжали велосипедиста. Ну, вы все такие отражатели отлично знаете. Сейчас они не только на всех велосипедах стоят, но и на многих ранцах. А тогда ранец с таким «красным светом светофора» тоже казался чудом. Были в этом ранце и ещё всякие навороты — например, отделение для школьных завтраков, в котором не мялись бутерброды. Словом, ранец был… пользуясь выражением отца (Леонида Болдина), «как „мерседес“ Владимира Высоцкого — чуть не единственный на всю Москву!»

Так что, сами понимаете, каково было потерять такой ранец. Я бы мог даже подсчеты сделать. Считать я люблю и умею. Степанов, тот наш «мистер Твистер» и мафиози, о котором я упоминал в самом начале, говорит, что у меня замечательные данные бухгалтера, ещё похлеще моего умения писать или, если хотите, нормально пересказывать на бумаге все интересное, что с нами приключается, потому что сочинять я не умею, несколько раз брался за выдуманные истории, и такая лажа выходила, что я все бросал — и что я должен, «без базара», в четырнадцать лет пойти в лицей бизнеса и менеджмента, потом колледж закончить, на аудитора, и прийти к нему работать главным бухгалтером. Я не знаю, честное слово, стоит мне это делать или нет, потому что, с одной стороны, мне нравится возиться со всякими цифрами и смотреть, что получается, когда их сопоставишь, и, скажем, когда мы играем в игры типа «Биржи» или наших «Пиратов», я сразу за цифрами вижу будущее — то есть, цельная цветная картинка передо мной встает, и в тех же «Пиратах» я мгновенно соображаю, стоит мне выкупать то поле, на которое меня привели брошенные кубики, и ставить на нем сундучок с золотом, или это будет бессмысленно, потому что по законам выпадания чисел на кубиках на это поле мало кто попадет и у меня расходы на охрану сундучка превысят доходы от дани с других участников игры… Я где-то читал, не помню, в какой книге, как какой-то купец (из положительных персонажей) объяснял главному герою, что ты, мол, пойми, вот эти деньги и векселя у меня в конторе — это не просто кусочки металла и бумажки, это трепет парусов, шум океана, это запах кофе, корицы и ямайского перца в трюмах, это жизни моряков, которым ты доверился и которые доверились тебе. И вот когда ты поймешь, что статьи прихода и расхода — это не статьи твоего личного прибытка или потерь, а статьи ответственности за всех людей, судьба которых опирается на эти кусочки металла и эти бумажки, вот тогда ты усвоишь, что такое быть купцом. Потому что давать деньги в рост и сидеть, потирая руки, в ожидании прибыли, и, узнав о крушении судна и гибели всей команды, огорчаться только потому, что твои денежки плакали — это всякий может, не обязательно для этого быть человеком. По-моему, это говорят Николасу Никльби эти замечательные братья-близнецы, которые берут его к себе клерком после того, как Николас окончательно разругался со своим дядей-ростовщиком, Ральфом Никльби. А может, это и не Диккенс, «Приключения Николаса Никльби», а совсем другая книга. Неважно. Я о том говорю, что у меня вот так же: когда я через цифры и суммы вижу всю картину жизни, которая за ними крутится и отражением которой они являются, я тут же просчитываю все так четко, что все вокруг ахают, все надежные пути вижу и все тупики, и знаю, как деньги должны дальше двигаться, чтобы жизнь сохранялась. А вот когда я не могу разглядеть, что за жизнь скрывается за цифрами, когда эта жизнь мне непонятна — тут я ничего не могу поделать, хоть ты дерись.

И еще. Года два назад мы с Ванькой решили соорудить собственный кукольный театр и, как всегда, спросили у отца, какие книги стоит поглядеть. Отец улыбнулся и вынул нам такую книгу, «Театральные искания Вильгельма Майстера», Гете написал, который ещё и «Фауста» сочинил (я долго не мог понять, почему отец говорит Топе, когда Топа совсем наглеет, начиная выпрашивать со стола, творог там его любимый или ещё что, «Пудель, отстань!», ведь Топа — волкодав, а не пудель, а оказалось, это цитата из Фауста, где Мефистофель является к Фаусту в образе пуделя, и Фауст его гонит), и в которой в таких подробностях было расписано, как детям сделать кукольный театр, что закачаешься! И как ящик соорудить, и как свет наладить, и как марионеток сделать, и костюмы для ведущих. Мы просто пользовались этой книгой так же, как пользуемся пособием по столярному делу, когда нам надо из дерева что-то соорудить. А отец ещё сказал, что эта книга — автобиографическая, что в ней Гете под именем Вильгельма Майстера вывел самого себя, и что кукольный театр, основу которого бабушка подарила маленькому Иоганну Вольфгангу, когда Иоганну Вольфгангу было семь лет, и который он потом постоянно доделывал собственными руками, лет до пятнадцати, до сих пор хранится в доме-музее Гете во Франкфурте-на-Майне. Так вот, кроме чисто практических советов я наткнулся там на один кусок, который очень меня впечатлил. Отец Вильгельма Майстера (читай: Гете) был одним из крупнейших купцов во Франкфурте. Купцом первой гильдии, как это называлось бы в России — забыл, как это называется у немцев. И когда Вильгельму исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, от стал приобщать Вильгельма к семейному бизнесу, и Вильгельм пишет, что, он понял, ему никогда не стать коммерсантом, несмотря на то, что он считал идеально и ведение всех бухгалтерских книг сразу освоил. Но, как сказано в книге, настоящий торговец тем и отличается от человека, лишенного таланта торговать, что он понимает важность не только марок и пфеннингов, но и десятых долей пфеннинга, и умеет учитывать эти доли, чтобы получить прибыль. А Вильгельм (то есть, Гете) никогда не мог уразуметь, почему эти доли так важны, чтобы не прогореть, а наоборот, процветать — не мог он врубиться в тонкости торговой механики, при том, что с подсчетом и учетом цельных пфеннингов и марок у него был полный порядок. Кончилось тем, что отец отчаялся ему объяснять, почему без этих одних седьмых и одних десятых самое удачное торговое дело может прийти к краху, а Вильгельм сделал свой вывод: таланта торговца него ни на грош (ни на десятую гроша), и не его это занятие. Его занятие — то, в чем он действительно смыслит и соображает это театр, и театру он должен посвятить свою жизнь, театру и литературе, попробовав себя и как актера, и как поэта, и как драматурга.

И я обнаружил, что со мной происходит то же самое! Условно говоря, с долями я никогда не освоюсь, хотя «валютный формат» и «процентный формат» я наловчился запросто брать на компьютере. Есть вещи, которые я не понимаю, и в которые не въеду до конца своих дней, просто из-за устройства моей головы, как бы Степанов мне их ни втолковывал. А вот когда я пишу, я понимаю почти все. Иногда я не могу взять в толк, почему люди повели себя так, а не иначе, почему они боялись всяких глупостей или верили во всякие глупости, но при этом я вижу людей, о которых пишу, и мне другое понятно: этих людей не перекроить так, как тебе хочется, и надо только внимательно следить за ними, чтобы записать все правильно. Да, к сожалению, я не умею придумывать, но, я надеюсь, научусь этому, когда стану взрослым. И тогда я такое сочиню, что ой-ой-ой!.. Накатаю роман с таким детективным сюжетом, что убийцу ни один из читателей не угадает, хоть за сто лет. А пока я буду просто пересказывать то, что случалось на самом деле, со мной или с другими людьми.

Да, так от чего я отвлекся? Ну, конечно, меня занесло, когда я взялся прикинуть, сколько мог стоить ранец Юрки Богатикова. Сейчас такие ранцы продаются повсюду, даже в нашем Городе — я имею в виду, немецкие ранцы с жесткой основой, со множеством отделений и с этими красными отражателями света, чтобы водители лучше видели детей на дороге, хотя сделаны эти ранцы не из кожи, а из синтетики, с красивыми картинками, правда. Стоят они у нас не меньше девятисот рублей. В Москве, говорят, дешевле можно найти, потому что Москва — это огромный город, где всегда набредешь на магазин со скидками, в отличие от нас. Кожаные ранцы появлялись у нас в «Лебеде» (так переименовали бывший «Мир школьника») только один раз, и стоили они по полторы тысячи рублей. Как ни странно, всю партию (штук пять или шесть их было) раскупили очень быстро, хотя у нас тысяча рублей уже считается очень хорошей зарплатой. Ну, богатые люди и у нас водятся.

В общем, если считать, что теперь такой ранец выходит приблизительно в пятьдесят долларов (девятьсот плюс тысяча пятьсот разделить пополам и разделить по курсу, улавливаете?), то, значит, в те времена это равнялось бы пятидесяти чекам серии «Д» — ста пятидесяти старым рублям. Жуткие деньги!

Это, как видите, я сосчитать могу. Но в том-то и дело, по моему пониманию, что есть вещи, которые никакими деньгами не меряются. Скажем, тот же «мерседес» Владимира Высоцкого, чуть ли не первый на всю Москву, о котором до сих пор вспоминают. Если б у него угнали этот «мерседес», о никакие бы деньги ему этого не возместили, хоть десять «мерседесов» на эти деньги потом купи, верно? Потому что этот автомобиль… нет, даже не его фирменным знаком он был, так слабо будет сказать, он был его мечтой и его другом, таким другом, без которого Высоцкого уже не представляли. И вот эти вещи — маленькие или большие такие проблески чуда, которое всю жизнь озаряет — они, как я говорю, не ложатся на деньги и все тут. Скажем, глупо было бы говорить, что у Юрки украли шесть рублей тридцать копеек в чеках серии «Д», около девятнадцати рублей нормальных по курсу того времени — у него украли его мечту, украли последнюю в его жизни (как он тогда считал) возможность отведать это маленькое чудо, мандарины дольками в собственном соку, да ещё друзей угостить. Разве можно девятнадцатью рублями измерить вкус таких мандаринов на языке? И точно так же никакими деньгами не измеришь кожаный ранец с медными заклепками и «молниями», с красными светоотражателями. То есть, воры-то, конечно, свою мерку всегда найдут, быстро сориентируются за какую сумму этот ранец можно толкнуть. Вот только эта сумма не будет иметь к ранцу никакого отношения.

Так что, вот, Юрка сидел шандарахнутый и, можно сказать, совсем никакой. Его друзья растеряно молчали, а мужичок вытащил из кармана ручку и мятый блокнот.

— Я себя, знаете, виноватым чувствую, — сказал он. — Попробую я отловить этих гадов и отобрать у них украденное.

— Как у вас это получится? — с безнадегой в голосе спросил Юрка.

— Может, и получится. Я ж их приметил. И, вроде, они не первый день тут вертятся. А значит, снова появятся. Тут я их и сцапаю за шкирку — нам тоже такая шпана не нужна, только дела вести мешают. И все мужики, которые тут навроде моего подрабатывают, меня поддержат. Так что дайте телефон, по которому с вами можно связаться, и я отзвоню, коли успехи будут.

— 276-15-67, - сообщил Юрка. И, подумав секунду, добавил. — Только лучше днем звонить, пока родители на работе. Часов до шести. И не в среду. В среду у мамы библиотечный день, она дома… Я, понимаете, не хочу им говорить, что меня ограбили. Расстраивать их не хочу. Скажу пока, что ранец в школе оставил, потому что с друзьями гулять пошел. А уж если у вас ничего не получится — тогда сознаюсь.

— Положись на меня! — откликнулся мужичок. — Да, а тебя-то с какого часа можно дома застать?

— Часов с двух точно, — ответил Юрка. — Иногда и раньше.

— А завтра, в пятницу?

Юрка прикинул в уме, потом поглядел на друзей.

— Во сколько у нас уроки кончаются? Все в голове спуталось!

— В полвторого, — ответили Ленька и Димка.

— Значит, около двух буду дома… А вы хорошо их разглядели?

— Надеюсь, что да, — сказал мужичок. — Это цыганята были, факт.

— Цыганята?.. — Юрка, нахмурившись, поднялся на ноги. — Мне показалось, тот, кто на меня напал спереди, светлым был.

— Верно, светлым, — согласился мужичок. — Но те двое, что у тебя на спине повисли, чернявенькими были, точно. А что светлый… мало ли с какой шпаной они спелись! Эх! — он с досадой хлопнул себя по ляжке. — Не успел я добежать, очень быстро сработали. Если б я хоть одного из них за шкирку сцапал — другой бы разговор сейчас был.

— Ладно… — Юрка мотнул головой, аккуратно поднес ладонь к носу и убедился, что кровь перестала течь. — Пошли, ребята. Нам здесь больше делать нечего. Вот только как бы уйти, чтоб мимо магазина не проходить…

— А что такое? — недоуменно спросил Димка.

— Да ещё соседи по очереди углядят… Не хочется, чтоб они видели, как мы побитыми убираемся несолоно хлебавши. Неприятно будет их взгляды ловить, а если ещё с вопросами прицепятся… — Юрка поежился. Он вообще был горд и, представляя себе унизительную ситуацию, как он, только что с независимым видом стоявший в очереди вместе со всеми, побредет мимо запомнивших его людей, пряча взгляд и прикрывая расцарапанную щеку, и придется отвечать на их вопросы и выслушивать их сочувственные охи и ахи, мол, мальчик, это ж надо в милицию заявлять, до чего ж бандитизм всюду, а то и нравоучительные реплики, что, вот, детям здесь делать нечего, и куда родители смотрят, а может, и родители из этих, из зажравшихся, раз детям валюту дают, небось (это уже шепотом) из «слуг народа», которые через партийные кормушки все имеют, а не из тех, которые своим горбом каждую валютную копейку добывают, и у таких-то, конечно, государство восемьдесят процентов валютных заработков себе в карман не списывает, вот они и могут деткам на карманные расходы выдавать… — да, представляя себе все это, Юрка чувствовал, что готов сквозь землю провалиться от обиды и стыда.

— А вы топайте через этот двор, — предложил мужичок. — Вон туда, чуть наискосок, потом два сквозных прохода через соседние дворы — и как раз выскочите к метро «Белорусская».

Ребята так и сделали. Юрка шел угрюмей некуда, Ленька и Димка двигались у него в кильватере, не решаясь заговорить. Да и о чем говорить было?

— Послушайте, — Юрка вдруг обернулся. — Ведь так хорошо все было, но меня с самого начала…вроде как что-то кололо. А у вас не было этого… ну, предчувствия беды, что ль, предчувствия, будто что-то сгущается?

— Не знаю, — несколько растеряно ответил Димка. — Мне-то с самого начала было не по себе. Я только жалею, что мы вместе с тобой не пошли. Застолбили бы место в очереди, да и отправились бы втроем. Отбились бы!

— Да я, может, и сам бы отбился, если б… — Юрка махнул рукой. — А потом, если б мы пошли втроем, их могло бы быть не трое, а пятеро или шестеро. Верно этот мужик сказал, они нас пасли и момент ждали…

— Да как же они могли ждать момент… — начал Ленька — и осекся.

— А вот так! — не очень вразумительно, хотя и с очень красноречивой интонацией ответил Юрка.

И друзья опять замолчали. Леньку мучила одна мысль, но он не решался её высказать. Всю дорогу — а они поехали домой через кольцевую линию, не став в итоге делать пересадку ни на «Курской», ни на «Таганской» (им обе станции подходили), а выйдя на «Курской» и сев на трамвай — они почти не разговаривали, и лишь сойдя с трамвая, отпевшего своими звоночками на нужной им остановке, принялись обсуждать, что делать дальше.

— Пойдемте ко мне, — предложил Димка. — И у тебя, Юрик, и у тебя, Ленька, можно на предков нарваться, расспросы начнутся, объяснения придется давать. А у меня спокойно, никого нет. Отдышимся — и ещё придумаем, как твою разукрашенную рожу объяснить.

— Да, пожалуй… — кивнул Юрка. — Пожалуй, так будет лучше всего.

И они направились к домику Димки. Димка, тихо отперев дверь, быстро на случай, если родители все-таки дома — провел друзей через квартиру в свою лабораторию.

— Вот! — сказал он, когда вся троица оказалась в захламленной комнатке. — Можно перевести дух. Здесь нас никто не достанет. Еще пожрать бы…

— Да, — согласился Ленька. — Есть жутко хочется.

— А мне — нет, — сказал Юрка. — Мне кусок сейчас в горло не полезет.

— Пойду пошарю на кухне, — Димка взялся за ручку двери. — Мне должны были обед оставить, и вообще…

— Я с тобой! — сразу откликнулся Ленька. — Юрка, ты точно не хочешь?..

— Точно, точно. Я просто посижу. Вы поешьте, а мне сейчас одному даже лучше…

— Как знаешь.

Ленька вслед за Димкой прошел на кухню.

— Жареная картошка есть, с жареной колбасой, — сообщил Димка. — И винегрет. Живем, нормально!.. Слушай, а ничего, что мы Юрку одного бросили?

— Как раз наоборот, — сказал Ленька. — Понимаешь, мне одна мысль в голову пришла, и я хотел с тобой её обсудить. Но так, чтобы Юрка не слышал, а то он совсем задергается.

— Ну? — Димка, раскладывавший по тарелкам картошку и румяные кругляши колбасы, замер, держа сковородку на весу, наклоненной над одной из тарелок.

— Я подумал… В общем, мне не нравится, что Юрка дал этому чуваку свой телефон.

— А что? — удивился Димка. — Он не из тех, кто станет звонить, чтобы накапать его родителям: мол, так и так, ваш сын хотел валюту отоварить…

— Да брось ты! Неужели не схватываешь?

— Пока не схватываю.

— По номеру телефона очень легко узнать адрес. Достаточно в справочное бюро обратиться: мол, так и так, телефон есть, а их адрес подзабыл…

— Ну, и ответят ему: а ты позвони и спроси, — резонно возразил Димка.

— Не ответят, ведь они на то и сидят, чтобы справки давать. А на крайний случай, можно что-нибудь придумать. Ну, например: я с поезда на поезд, проездом в Москве, звоню друзьям, никто не отвечает, а мне бы хоть записку опустить в их почтовый ящик, что я был и где меня теперь искать…

— Допустим, так… И что из этого?

— А ты добавь, что этот чувак очень хитро выспросил у Юрки, в какое время у него никого не бывает дома!

— Вот это да! — до Димки дошло, и он со стуком поставил сковородку на стол. — Обворовать квартиру!

— Точно! Мы ж сами удивлялись, почему мужик нас так обхаживает и тратит на нас время, несоразмерное нашим деньгам. Он бы на ком другом в очереди намного больше за это время заработал, если бы взялся раскручивать! А все очень просто! Припираются три пацана, один из них — с валютой в кармане и с роскошным ранцем, а два других — явно при нем, примазываются, чтобы тоже всяких там валютных вкусностей поиметь! Ну, навроде «шестерок» он нас посчитал, понимаешь? А если парню родители валюту дают, пусть копейки, и раз у него такой ранец — значит, он из богатой семьи, и, значит, в квартире у них на тысячи рублей поживиться можно!

— Но… — Димка опять стал раскладывать жаркое по тарелкам. — Но, погоди… Давай перекусим. На сытый желудок легче думается. Да ты тоже ешь, ешь, — проговорил он уже с набитым ртом, яростно орудуя вилкой. — Ш-шмотри, мужик ужнал телефон, потому что пришел на помощь, и, вроде, иш-шкренне был расстроен… Если б не эти пацаны, он бы телефон не узнал!

— Так и выходит, что он сам подослал этих пацанов! — ответил Ленька, уминая колбасу и картошку с не меньшим усердием.

— Ну, это ты… не того, не загинай! — Димка чуть не поперхнулся. Откуда ему было знать, что Юрка все-таки пойдет за угол, искать его?

— Ниоткуда, — согласился Ленька. — Но для него это было и не особенно важно. Я думаю, если бы мы все-таки достояли до конца и купили все, что нам надо, на нас бы напали где-нибудь на обратном пути, отобрали бы все купленное и ранец, и он тут же был бы тут как тут, с ахами и охами, что чуть опоздал! И — ещё смотри! Юрка ясно видел, что на него нападал светлый парень, а этот мужик все равно пытался вкручивать нам мозги насчет цыганят! Мол, мало ли кто мог быть у них в пособниках! — Ленька фыркнул. — А я тебе скажу, что ему важно было впарить нам ложные приметы этой шпаны, вот что! А зачем ему это было важно, если эти парни — не в сговоре с ним, не подкуплены, чтобы он мог «на помощь приходить» и доверие таких лопухов, как мы, завоевывать?

— Ну да… — Димка задумался. — Так-то, все складно выходит. Но если ты прав — то что нам делать?

— Вот и я думаю. Если бы точно знать, что я прав, можно было бы позвонить в милицию или ещё что-нибудь придумать. А вдруг я не прав? Я потому при Юрке и не хотел говорить — не хотел ещё и это ему на голову обрушивать. Ему и так сегодня досталось. Но узнать, прав я или нет, мы сможем только тогда, когда квартиру ограбят или не ограбят. А если Юркину квартиру ограбят — представляешь, как мне будет хреново? Локти буду себе кусать…

— Это да. А если зря панику поднять, то тоже погано получится, кивнул Димка.

— Вот и пойди найди выход! — вздохнул Ленька.

— А чего его искать? — удивился Димка. — По-моему, выход ясен. Нам надо завтра быть около Юркиной квартиры и, если что, поднять шум!

— Прогулять школу?..

— Ага. Сейчас, к концу года, все равно мы почти не учимся. И на прогулы смотрят сквозь пальцы. А если б даже и не смотрели сквозь пальцы все равно! Если затевается ограбление, мы обязаны его предотвратить. И, ты прав, Юрке ни слова. Он в таком пристукнутом виде, что может что-нибудь учудить. Мы встретимся завтра утром, на пустыре…

— Юрка удивится, когда увидит, что нас нет в школе, — заметил Ленька.

— Пусть удивляется. Потом мы ему все объясним… А еще, есть у меня одна задумка…

— Какая?

— Узнаешь. Вдруг мы столкнемся с грабителями лицом к лицу? На этот случай надо вооружиться.

— Постой! — взволновался Ленька. — Только не надо учинять чего-нибудь…

— Да не волнуйся ты! Доел? Кинь в мойку, я потом вымою. Пошли к Юрке, узнаем, как он там… Значит, завтра в восемь на пустыре.

— Заметано!

Ленька и Димка вернулись в Димкину комнатушку-лабораторию. Юрка так и сидел на тахте, мрачный, подперев скулы кулаками.

— Какой же я дурак! — сказал он, не меняя позы и глядя в пространство. — Ох, какой же я дурак!

— Да перестань ты! — сказал Димка. — С каждым могло случиться.

— Я просто представил, как ещё мы могли влететь, — сказал Юрка. Могли влипнуть намного хуже… Ладно, урок будет. А ранец я все равно верну! Если этот мужик не откликнется за два-три дня, я сам отправлюсь разыскивать этих гадов. Они у меня попляшут!

— Да что ты им сделаешь? — спросил Ленька.

— Еще не знаю. Но что-нибудь сделаю. Я придумаю… Знаете, а теперь и мне захотелось жрать.

— Жареную колбасу с картошкой мы подмели, — сообщил Димка. — Есть винегрет и рыбная колбаса. Будешь?

— Еще бы!

Юрка поднавернул винегрета и рыбной колбасы и настроение у него улучшилось. Правда, совсем безоблачным не стало: потеря ранца омрачала горизонт.

— Ладно, — вздохнул он. — Умоюсь и потопаю домой. Ты идешь, Ленька?

— Иду, конечно.

Юрка как следует вымыл лицо и руки — и, надо сказать, царапина на щеке стала почти незаметна, когда он смыл запекшуюся вокруг неё кровь — почистил пострадавшую в схватке школьную форму и двинулся домой. Ленька вышел вместе с ним.

Едва друзья оказались за порогом, Димка взялся за дело. К завтрашнему дню надо подготовиться основательно, считал он. И крутую штуку он задумал, очень крутую! Даже Ленька, которому он намекнул о своих намерениях, ни за что бы не догадался, что в действительности затевает Димка.

Прежде всего, Димка снял с самой верхней полки свой старый арбалет-самострел. Этот самострел был с мощной дугой, с тугой широкой резиной, которую надо было взводить, оттягивая специальный крюк — натянуть её руками было невозможно — и стрелять он мог даже металлическими стержнями, какими сварщики пользуются на стройках. Димка специально для этого упер на одной из строек запасец таких стержней.

Но сейчас самострел, при всей его убойной силе, Димку не устраивал. Громоздкое было оружие, и заряжать его было долго, а потому для завтрашней засады оно представлялось не очень серьезным. Обложившись своими книгами по химии, технике и истории оружия, он стал разбирать самострел. Отделив приклад, он повертел приклад в руках, примерил к нему одну железную трубку из своего запаса, другую… Ухмыльнувшись, он одну из трубок отложил в сторону и стал копаться в коробке со всякой металлической мелочью — там были и скобы, и лыжные крепления, и шарниры с пружинками, и сломанные замки, и детали будильников. Нет, не зря он копил то, что многие считали хламом!