Чекистские будни

В УРАЛЬСКОМ ЛЕСПРОМХОЗЕ

Наш поезд идет на восток. Скоро Пермь, там нам выходить.

Добраться от вокзала до нужного нам леспромхоза оказалось совсем не просто, хотя он находился не так уж далеко от города — километров пятьдесят-шестьдесят. Но железной дороги туда не было и регулярного транспорта никакого. Оставалось надеяться на случайные попутные машины.

Идем с Лаамой за город на большак и «голосуем». Условились: друг с другом мы не знакомы. Едем по разным делам: я — корреспондент областной газеты, собираю материал для очерка о лесорубах; Лаама ищет работу — может водить трелевочный трактор. Правда, на тракторе он никогда не ездил, но автомобилистом был.

Наконец нам повезло. На переполненном людьми грузовике приезжаем в леспромхоз. Вечереет. Надо где-то устраиваться на ночлег. Лаама отправляется в общежитие лесорубов, а мне, как деятелю культурного фронта, разрешается переночевать на столе в клубе. Предварительно мы распределили экзархов между собой: Александр взял на себя Чижевского, я — Молотковского. Мне не хотелось упускать такого благоприятного случая лично познакомиться с одним из наиболее доверенных людей самого папы.

Утром я двинулся на поиски будущего московского экзарха. Искать пришлось недолго: Молотковский работал в диспетчерской. Какое-то время я наблюдал за ним со стороны, удивляясь, как проворно он оперирует разными автомобильными и лесорубными терминами. На вид Молотковскому было уже лет пятьдесят. Я знал, что он обрусевший поляк, во время гражданской войны был офицером в белогвардейской армии и в бандах Булак-Балаховича, один из первых выпускников «Руссикума».

Молотковский встретил меня не очень приветливо, но отказаться от беседы с представителем прессы все же не решился. Для начала я справился о показателях работы леспромхоза и получил обстоятельный ответ. Затем речь пошла о заботах диспетчерской службы. Мы вдоволь наговорились о трудностях с вывозом древесины, о нехватке запасных частей и прочих проблемах здешнего хозяйства. Однако стоило мне заговорить о нем самом, как я сразу же почувствовал, что эта тема совсем не воодушевляет моего собеседника.

— Да-да, из Западной Украины, — скороговоркой отвечал он. — Знаю польский язык.

— Польский? Да мы, выходит, почти земляки, — немедленно ухватился я за его слова и попробовал направить разговор в нужное мне русло: — Моих родителей при царизме выслали из Польши в Россию. Но в семье у нас польского языка не забывали. Не доставите ли вы мне удовольствие поговорить с вами по-польски?

— О, проше пана, — согласно кивнул Молотковский.

И мы продолжали нашу беседу уже на польском языке.

За время пребывания в Варшаве я хорошо изучил этот город, обычаи и нравы варшавян и теперь свободно вспоминал всякие любопытные подробности. Было чего вспомнить и Молотковскому. Но все же мой собеседник вел себя очень настороженно. В его глазах то и дело мелькали беспокойные огоньки. И когда я вновь поинтересовался его биографией, он весьма искусно свернул на биографии лесорубов, добившихся наиболее высокого процента выработки. Мои попытки узнать, много ли здесь поляков и откуда они приехали, также не имели успеха. В общем, у меня создалось впечатление, что передо мной опытный противник. Такого, как говорится, на мякине не проведешь.

Другой будущий экзарх, сибирский, оказался водителем лесовоза. Он работал на самом дальнем участке, и Лаама попал к нему только на другой день к вечеру.

Своего однокашника по «Руссикуму» Александр нашел в деревянном домишке, где жили лесорубы и шоферы.

У раскаленной железной печурки на веревке, протянутой вдоль стены, сушились спецовки и портянки. Крепко пахло мокрой одеждой, людским потом и махоркой. Табачный дым густыми волнами плавал под потолком, и сквозь него с трудом пробивался тусклый свет маломощной электрической лампочки. Чижевский был один. Он сидел на деревянных нарах, покрытых байковым одеялом, и пришивал пуговицы к брезентовой робе.

— Кого я вижу! — громко воскликнул он, увидев Лааму, и поднялся ему навстречу. — Какими судьбами, Саша? Неужели и ты?.. — Но, поймав предостерегающий взгляд Лаамы, сразу переменил тему: — Да, давненько мы с тобой не виделись.

— Года три, пожалуй, — подтвердил Александр.

Он внимательно оглядел помещение и только после этого сообщил Чижевскому, что прибыл по поручению кардинала. Упомянул и о встрече с митрополитом Шептицким, который указал их адрес и передал им свое благословение.

— Его преосвященство интересует, — продолжал Лаама, — как вы устроились, что уже сделано и, главное, как обстоят дела с созданием групп верующих, которые можно будет использовать в нужный момент.

— Ну что ж, — кивнул Чижевский, — тут есть о чем поговорить. Но лучше, конечно, вместе с Молотковским — он ведь у нас старший. Ты разве его не знаешь?

— Слышал о нем много, но никогда не видел. Я ведь поступил в «Руссикум» уже после того, как он его окончил.

— Это дело поправимое, — сказал Чижевский. — На завтра у меня с ним назначена встреча, так что увидишь его и услышишь. Хороший католик, большой эрудит. Кстати, одно время он был деканом нашей дубненской семинарии. Не напрасно ему уготовано кресло экзарха в Москве, а мне — только в Новосибирске.

— И это совсем не плохо — вся Сибирь! — заметил Лаама.

— А я и не жалуюсь, — усмехнулся Чижевский.

На другой день, в воскресенье, Лаама с обоими «лесорубами» из Ватикана отправился в лес. Было тепло и солнечно. Со всех сторон неслось веселое щебетание птиц. Колеблемые легким ветерком, чуть слышно шелестели в вышине кроны деревьев. Три выпускника «Руссикума», двух из которых папа римский назначил своими наместниками на советской земле, уходили все дальше от человеческого жилья, в лесную глушь, где они могли бы побеседовать обо всем без помех.

Наконец им попалась маленькая полянка, окруженная со всех сторон густыми зарослями. Лаама вынул из своего портфеля газету и расстелил ее на траве. Затем достал бутылку водки, граненый стакан, скромную закуску: селедку без головы, соленые огурцы и полбуханки хлеба. Набредет кто-нибудь случайно — не беда: леспромхозовские лесорубы затеяли пикник.

— Итак, братья мои, — сказал Александр, — поведайте мне, как вы выполняете обет, данный господу: приобщаете русский народ к нашей католической вере?

Чижевский, который начал было грызть огурец, вдруг поперхнулся и закашлялся.

— Не спеши, брат, — проговорил он, утирая выступившие слезы. — Давай сперва выпьем за здоровье его святейшества папы римского и наставника нашего, его преосвященства кардинала Тиссерана.

Лаама взглянул на Молотковского. Тот кивнул, взял бутылку, открыл ее и, наполнив стакан почти до краев, протянул его Александру. Лаама сделал маленький глоток и передал стакан нетерпеливо ерзавшему Чижевскому. Затем Молотковский осушил его до дна. Некоторое время экзархи молча работали челюстями.

— Господь видит наши усилия, — нарушил молчание Молотковский, — но… Но кое в чем мы ошиблись.

— О какой ошибке ты говоришь, брат мой?

— Понимаешь ли… — замялся московский экзарх. — Посылая нас в столь дальние края, высокочтимый митрополит Шептицкий, как и кардинал Тиссеран в свое время, утверждал, что русский народ разочаровался в православной вере. Потому что она, дескать, оказалась бессильной против коммунизма. Только наша католическая церковь может противостоять этим безбожникам-коммунистам, и русский народ охотно примет ее покровительство…

— Прекрасные слова! — воскликнул Лаама. — Они лишний раз доказывают, сколь щедро наделил господь мудростью отцов нашей святой церкви.

— Да, конечно, — согласился Молотковский. — И все же слова словами, а господь бог рассудил, видно, иначе.

— Что значит — иначе?

— А то и значит, что эти русские, как мы могли здесь убедиться, вообще мало думают о религии. Они заняты земными делами, и большинство из них полностью поддерживает Советскую власть. Даже глубокие старики, люди верующие, и те живут с коммунистами мирно и ладно и совсем не помышляют отказываться ни от своей православной веры, ни от большевиков. Теперь ты видишь, брат Александр, в чем наша главная ошибка?

— Ты говоришь «главная ошибка», выходит, есть и другие?

— Об этом долго рассказывать, брат мой. В нас вдалбливали, например, что Советская власть жестоко преследует верующих за их религиозные убеждения, и мы должны были использовать это как основной козырь в нашей работе. А на деле все оказалось мыльным пузырем.

— Не хочешь ли ты сказать, что вы ничего не сделали? — обеспокоенно спросил Лаама.

— Греха на душу не возьмем, — ответил вместо Молотковского Чижевский. — Есть тут группа католиков, завербованных на лесозаготовки в Западной Украине. Настроение у них подходящее, и мы рассчитываем на их поддержку, когда начнется поход против антихристов.

Молотковский вновь налил водки. Лаама вежливо отказался от своей доли и рассеянно наблюдал, как его «братья во Христе» по очереди прикладываются к стакану. Он уже понял, что похвастаться им особенно нечем, успехов в их работе было мало.

— Так что же передать кардиналу? — спросил Александр, когда с водкой и закуской было покончено.

— Просим передать, что мы с терпением и твердостью переносим все трудности жизни в глухих лесах, — сказал Молотковский. — Делаем все возможное, чтобы после нашего отъезда в Москву и Новосибирск здесь остались надежные люди, на которых можно положиться.

Возвратились мы в Москву с массой впечатлений. Материал был собран богатейший — и для размышлений, и для практических действий. Однако полностью выявить представителей Ватикана, которые осели на территории СССР, нам так и не удалось: кардинал Тиссеран проявил тут осторожность и не дал своему посланцу данных обо всех направленных в нашу страну лазутчиках.

Анализируя вместе с Лаамой итоги нашей поездки, я не переставал думать о том, какая это все-таки коварная штука — религия! Как цепко держит она еще в своих тисках волю, помыслы, надежды некоторых людей! Всюду и везде католическое духовенство стремится внушить людям «высокую правду» о могуществе католической церкви, обрушивая проклятья на головы отступников, пренебрегших райской жизнью на том свете во имя призрачной радости бытия на грешной земле. А суть всего этого одна — борьба с социальными преобразованиями.

В номере гостиницы «Москва», где состоялась наша первая встреча, мы составили соответствующий отчет для кардинала Тиссерана. По словам Лаамы, его преосвященство очень занимала мысль: «Чем практически католическая церковь могла бы содействовать тому, чтобы скорее покончить с безбожием в этой громадной стране, погруженной во тьму атеизма и большевизма?» Этот вопрос так и остался открытым.

В конце 1940 года Александр Лаама вернулся в Рим. Кардинал Тиссеран был доволен результатами поездки своего воспитанника.

— Да будет благословен тот день, сын мой, когда я принял решение послать тебя в такую далекую и трудную дорогу, — сказал он, внимательно выслушав отчет Лаамы.

Признаться, мы разделяли эту точку зрения главы конгрегации Ватикана по восточным делам.