Чекистские будни

БЛАЖЕННЫЙ СТЕФАН-МИТРОПОЛИТ СОФИЙСКИЙ

На углу одной из улиц Софии, у сладкарницы (кондитерской), притормозил роскошный «кадиллак». На черных занавесках окон блестели тисненные золотом маленькие крестики, а на крыше в лучах солнца сиял довольно большой позолоченный крест. Дверца открылась, из машины выглянул широкобородый человек в рясе, с высоким клобуком на голове.

— Милости прошу, Димитрий! — приветливо улыбнувшись, произнес он.

Я сел в машину, и мы «со господом», как сказал мой спутник, тронулись в путь. Рядом со мной грузно восседал председатель Святейшего Синода Болгарии, софийский митрополит Стефан.

Ехали недолго — не так уж далеко было от центра столицы до загородного монастыря, на территории которого располагалась вилла «его блаженства», как здесь именовали высшее в стране духовное лицо.

Въехав на монастырское подворье, «кадиллак» остановился у двухэтажного дома, построенного почти вплотную к церкви, сложенной из серого камня, вероятно, еще в средние века. Здесь владыку встречала монастырская челядь несколько прислужников в черных рясах и поп, совсем уже седой человек, со своим семейством: сравнительно молодой женой и пятью ребятишками разного возраста. Все они, строго соблюдая старшинство, стали подходить к «его блаженству» и целовать ему руку. А он, приветливо улыбаясь, осенял каждого крестным знамением.

Когда церемония встречи закончилась, митрополит Стефан пригласил меня в дом и предложил посмотреть его жилище. Мы обошли несколько комнат, в которых я увидел простые столы, лавки, множество икон и разные книги, в том числе и светского содержания.

Наконец мы оказались в своего рода гостиной — просторной комнате, обставленной без излишней роскоши, но достаточно уютно. На стенах вместо икон висели великолепно выполненные копии картин итальянских художников, в основном на библейские сюжеты.

— Ну, Димитрий, садись, — сказал митрополит, — сейчас будем обедать.

Он хлопнул три раза в ладоши. Из-за портьеры, прикрывавшей дверь в соседнюю комнату, вышел молодой послушник в черной рясе, низко поклонился и спросил:

— Что прикажете, ваше блаженство?

— Подай-ка нам, божий отрок, чего-нибудь закусить.

— Слушаюсь, ваше блаженство. — Послушник снова поклонился и, попятившись к двери, скрылся за портьерой.

Через несколько минут на столе появились коньяк и закуска, называемая по-болгарски «замизенце». Это была как бы прелюдия к обеду. Затем из-за той же портьеры вынесли мясные блюда. Чего здесь только не было! И запеченный с чесноком поросенок, обложенный со всех сторон какой-то зеленью, и печенная на вертеле телятина, и жаренная на углях баранина, и нашпигованная чесноком говядина, и птица в разном виде… К мясу подали несколько бутылок красного и белого сухого вина. В стороне, на отдельном столике, стояли вазы с фруктами. Все это возбуждало необыкновенный аппетит. А если еще учесть, что за последние месяцы мне редко доводилось поесть досыта, то нетрудно представить мое состояние при виде такого обилия яств.

Я ел неторопливо, в меру, стараясь не уронить своего достоинства. И хотя мои мысли упрямо вертелись вокруг разных вкусных вещей, расставленных, можно сказать, прямо перед моим носом, я не забывал, что впереди меня ждет разговор с хозяином дома. Как и о чем говорить с главой болгарской православной церкви, встреча с которым в буквальном смысле была подарена мне судьбой?

Всему виной был мост. Он сломался, когда я, забыв о нем, попытался разгрызть грецкий орех. Пришлось подумать о зубном враче. Впрочем, размышлял я недолго — решил идти к самому известному в Софии специалисту. Говорили, что у него лечат зубы всякие высокопоставленные особы, вплоть до министров, и даже кое-кто из царского дворца.

Зубной врач жил в центре Софии. Однако когда я пришел к нему на квартиру, дома его не оказалось. Спасаясь от бомбежек, он перебрался в пригород Княжево, почти не подвергавшийся воздушным налетам. Мне не оставалось ничего иного, как отправиться туда.

В приемной зубного врача миловидная сестра поинтересовалась, с чем я пожаловал, и попросила занять очередь. Пациентов было немного — всего три человека. Я устроился в углу и оттуда оглядел присутствующих. Ничего примечательного: благообразная дама в модной шляпке, сухопарый старичок, нетерпеливо ерзающий на скрипучем стуле — видно, уж очень донимала его зубная боль, и хмурый толстяк в расстегнутом пиджаке, с золотой цепочкой от часов поперек живота.

Возле меня стоял небольшой столик, на котором лежали разные журналы. От нечего делать я стал перебирать их и вдруг увидел… наш советский «Огонек»! Откуда он здесь? Может быть, его забыл кто-нибудь из нашего посольства?

Журнал был не первой свежести, тем не менее я с наслаждением разглядывал фотографию Красной площади на обложке, с храмом Василия Блаженного на переднем плане. На следующей странице были напечатаны вести с фронта. Обзорная статья. Немцы медленно откатываются на «фатерлянд». Красная Армия вышибла их еще из нескольких крупных городов. Вот заметка о втором фронте. Наши союзники не торопятся. Черчилль под разными предлогами задерживает его открытие. За этим чувствуется действие доктрины, высказанной американским сенатором Гарри Труменом еще в начале войны: пусть русские и немцы побольше убивают друг друга, а когда они ослабеют от взаимного уничтожения, США и Англия будут пожинать плоды и диктовать всем свои условия…

К подъезду подкатила машина. Из кабинета врача вышел мужчина в белом халате и поспешил на улицу. Вероятно, он из окна увидел, что приехал какой-то важный клиент. И действительно, через минуту-другую в приемную вошел могучий с виду, пожилой человек лет шестидесяти в темной рясе из дорогой материи, с большим золотым крестом на груди и епископским клобуком на голове. В нем нетрудно было узнать митрополита софийского — Стефана.

Все стоя приветствовали владыку. Он улыбнулся, небрежно благословил присутствующих и вместе с врачом направился в его кабинет. По пути он бросил взгляд в мою сторону. Я увидел, как удивленно поднялись его брови, когда он заметил у меня в руках журнал с фотографией Красной площади.

В приемной остался сопровождавший митрополита пожилой священник. Он сел рядом со мной, посмотрел на журнал, потом на меня.

— Вы — русский? — спросил он.

— Да.

— Давно не видел людей оттуда, — как бы с сожалением сказал священник на чистом русском языке. — Я, знаете ли, тоже из России.

— Очень приятно, — вежливо кивнул я. — А позвольте узнать, с кем имею честь.

— Теперь меня в России, конечно, не помнят, но раньше… — Мой собеседник ненадолго замолчал. — Раньше, до революции, я был известен. Протоиерей Шавельский, — представился он.

— Шавельский? — переспросил я. — Ведь это вы были во время русско-японской войны в армии генерала Куропаткина в Маньчжурии?

— Совершенно верно, — оживился Шавельский, — в Маньчжурии, у Куропаткина…

Меня так и подмывало добавить: «И в Добровольческой армии генерала Деникина вы тоже были, господин протоиерей». Но я благоразумно сдержался.

Мы разговорились. Шавельский рассказал, что окончил Петербургскую духовную академию, что вместе с ним в той же академии учился теперешний московский митрополит, блюститель патриаршего престола блаженнейший Сергий.

— И с митрополитом Стефаном я давно знаком, продолжал он. — Мы с ним большие друзья.

— Его блаженство знают и в Москве, — заметил я. — В прошлом году мне на глаза попалась книга «Правда о религии в СССР», изданная Московской патриархией. Там неоднократно упоминается митрополит Стефан. Даже фотография его напечатана. И написано о том, какую борьбу ведет его блаженство против гитлеровцев.

— Да может ли такое быть! — воскликнул Шавельский.

— Сам читал, уверяю вас.

В это время из кабинета вышел митрополит. Шавель-ский поспешил навстречу, остановил его и стал что-то ему шептать, поглядывая в мою сторону. Потом они оба подошли ко мне. Я встал, поклонился. Митрополит спросил, могу ли я достать книгу, о которой говорит Шавельский.

— Думаю, достану, только не так скоро, — ответил я.

— Буду очень благодарен, — проговорил митрополит и предложил встретиться в этой приемной через неделю.

Я согласился, однако сказал, что вряд ли к тому дню книга будет у меня.

Вторая встреча была очень короткая.

— Ну, как ваш мост? — поинтересовался митрополит Стефан.

— Только еще начинают строить, — пошутил я.

— А меня, понимаете ли, коронка подвела, — сказал он. — Хорошо еще, что коронка. Куда хуже, когда подводит корона. — И владыка многозначительно усмехнулся.

Мне оставалось только подхватить его остроумный каламбур:

— Уж куда хуже! Как показывает история, в отличие от коронок короны вообще не восстанавливаются.

— К сожалению или к счастью, но это так, — кивнул митрополит. — Знаете что, Димитрий, в приемной врача трудно вести душевный разговор. Приезжайте-ка лучше ко мне — там и поговорим вдоволь. Давайте завтра. В три часа жду вас в центре, напротив собора «Святой Недели», у сладкарницы. Идет?

…И вот я в гостях у владыки. Софийский митрополит Стефан оказался человеком умным, проницательным. В свое время он окончил духовную академию в Киеве, хорошо знал русских классиков и часто цитировал их. Может быть, поэтому наш разговор за столом начался с русской и болгарской литератур. Вспомнили Пушкина, Тургенева, Ивана Вазова.

— А вот такие стихи Ивана Вазова вы не помните? — спросил он. И тут же прочел наизусть:

Затем его блаженство, не дав мне, как говорится, раскрыть рта, прочитал еще один отрывок:

Это написал Никола Вапцаров, — сказал владыка. — Может быть, слышали? Не без способностей был человек…

Конечно, я слышал об этом болгарском поэте-революционере. И его знаменитое стихотворение «Вера», строки из которого процитировал мой собеседник, тоже не раз слыхал. Никола Вапцаров был коммунистом. В своих пламенных революционных стихах он резко выступал против фашизма. Монархо-фашистские власти расстреляли его в 1942 году. Интересно, с какой целью митрополит Стефан сейчас упомянул о нем?

Заметив, вероятно, удивление на моем лице, митрополит добродушно улыбнулся и со словами «сие и монаси приемлют» вновь наполнил вином хрустальные бокалы. До конца обеда он беседовал со мной в шутливом тоне, рассказывал всякие забавные истории из монастырской жизни, избегая серьезных тем.

Потом владыка проводил меня до своей машины, на которой я должен был вернуться в Софию. Он взял с меня слово отобедать у него еще раз. Не забыл напомнить и об обещанной книге.

По правде говоря, митрополит Стефан меня озадачил. Не совсем понятно было его внимание ко мне. Глава болгарской православной церкви, председатель Святейшего Синода по традиции являлся постоянным членом совета министров царской Болгарии и пользовался всеми привилегиями министра. Все это сохранилось за митрополитом Стефаном и после смерти царя Бориса, при регентском совете. То есть его блаженство был не просто главой церкви, но и политиком, причем, несомненно, западной ориентации. Почему же он уделяет столько времени и вроде бы даже симпатизирует мне, советскому человеку? Дело тут, видимо, не только в книге, которую он от меня ждет.

Одновременно я думал и о том, какая может быть польза от моих встреч с митрополитом. Разумеется, трудно было предвидеть, как сложатся наши с ним отношения в дальнейшем. Но то, что он участник всех заседаний совета министров, где обсуждаются кардинальные вопросы внешней и внутренней политики страны, представляло немалый интерес. Нам очень важно было знать, что замышляют монархо-фашистские правители и стоящие за их спиной, а фактически диктующие им свою волю гитлеровский посол Бекерле и начальник абвера в Болгарии полковник Отто Вагнер, обретавшийся здесь под видом главы торгового агенства «Бюро доктора Делиуса».

В условленные день и час владыка снова гостеприимно распахнул передо мной дверцу своей машины. На этот раз мы отправились в другую божью обитель — в Драголевецкий монастырь, находившийся у подножия горы Витоши. Там, в покоях настоятеля, состоялся интимный обед, во время которого между мной и митрополитом Стефаном произошел весьма примечательный разговор. Хотя его блаженство и не высказывал открыто своих сокровенных мыслей, не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы по отрывочным фразам и как бы вскользь брошенным словам представить, что его волнует.

В начале сорок четвертого года владыка, достаточно трезво оценивающий обстановку, уже отлично понимал, что конец войны не за горами. Но что будет с Болгарией после полного разгрома гитлеровской Германии: сохранится ли в ней прежний монархический режим или она встанет на социалистический путь развития? Как мне показалось, митрополит Стефан интересовался этим не только из патриотических чувств к родной земле, но и из-за беспокойства за свое будущее. Красная Армия приближалась к границам Болгарии, и были все основания предполагать, что скоро власть в стране возьмет народ. Какой же удел ожидает его, буржуазного либерала, далекого по своим политическим взглядам от идей социализма? Удастся ли ему сохранить за собой лидерство в болгарской православной церкви, если в стране произойдет революция?

Постепенно во мне крепло убеждение, что, предвидя возможные социальные перемены в Болгарии, митрополит заранее готовит почву, чтобы сменить свою ориентацию, а во мне он ищет человека, который может быть ему в этом полезен. Однако мои попытки вызвать владыку на более откровенный разговор, не находили у него отклика. Как правило, он уклонялся от прямых ответов или отвечал весьма неопределенно и двусмысленно.

— Скажите, ваше блаженство, — спросил я, — неужели нынешние правители Болгарии не видят, куда история направляет свои шаги?

— История, конечно, идет своей дорогой, — кивнул митрополит, но тут же добавил: — Одному богу известно, куда кого он направит. Как господь рассудит, тот туда и пойдет.

Спорить с ним я не стал — у каждого свои взаимоотношения со всевышним, однако позволил себе высказать надежду, что его блаженство будет стоять на страже интересов своего народа и не допустит, чтобы кто-то извне распоряжался его судьбой.

Третья моя встреча с митрополитом Стефаном состоялась в «Овчей Купели» — еще одном монастыре, расположенном чуть ли не в черте города, вблизи Княжево. Впрочем, назвать эту более чем скромную обитель монастырем можно было лишь условно: миниатюрная часовенка, возле нее небольшой старинный дом, сложенный из слегка обработанного камня, к дому пристроена крытая веранда — вот и весь монастырь. Владыка пошел в часовню, заглянул туда и я. В полумраке виднелся маленький иконостас, желтыми точками светились несколько лампадок. Кругом тишина и покой. Будто нет никакой войны, не льется кровь, не гибнут люди.

Потом мы устроились на веранде. Было раннее утро, нам принесли легкий завтрак. За столом я преподнес митрополиту обещанный подарок — книгу Московской патриархии, полученную накануне из Москвы. Владыка буквально выхватил ее из моих рук и стал внимательно просматривать. В книге были опубликованы письма православных священников и верующих, в которых рассказывалось о том, как глумятся фашистские изверги над религией, над церковью, над священнослужителями на оккупированной советской земле. Здесь же приводились многочисленные фотографии разрушенных храмов, зверски замученных мирных людей. Немало страниц было посвящено тому, как верующие участвуют во всенародной борьбе против гитлеровских захватчиков. Тут говорилось и о церковных службах, на которых верующие молятся за победу советского оружия, и об их самоотверженном труде на заводах и колхозных полях, и о сборе денег в помощь Красной Армии…

Наконец митрополит увидел свою фотографию. По лицу его было заметно, что он взволнован. Отыскав глазами то место в тексте, где писали о нем, начал читать:

— «Впал в немилость фашистских властей и митрополит болгарский Стефан… Митрополит Стефан в своих проповедях называет нынешнюю войну «величайшим грехопадением, прелюдией ко второму пришествию» и обвиняет тех, кто начал это невиданное по своей обширности братоубийство. За это митрополит Стефан неоднократно подвергался нападкам на страницах болгарской печати, руководимой фашистскими ставленниками».

Его блаженство закрыл книгу и глубоко вздохнул.

— Все так и было, — сказал он, вытирая платком потный лоб. — Все так и есть…

Разговор сам собой зашел о политике монархо-фашистской верхушки Болгарии.

— Нет-нет, с гитлеровцами они не порвут, — покачал головой митрополит. — Будут лавировать… И ждать будут американцев и англичан. Они все делают, дабы не допустить Красную Армию в нашу страну. Вам известен тезис премьер-министра Божилова? Он говорил: «Ни в коем случае нельзя позволить, чтобы Болгария была большевизирована».

Владыка оказался весьма информированным человеком. Он, например, рассказал мне, что правящие круги Болгарии давно добивались переговоров с американцами и англичанами. И такие переговоры начались еще летом сорок третьего года, при жизни царя Бориса, сразу же после поражения немецких войск на Курской дуге. Несколько раз представители обеих сторон встречались в Анкаре, Стамбуле, Каире и даже в Касабланке. Царь Борис искал спасения от народного гнева в сотрудничестве с Англией и США и поддерживал тесные отношения с бывшим американским послом в Болгарии Джоном Ирли, который после объявления Болгарией войны США перебрался в Турцию. Оттуда, из Стамбула, Джон Ирли в течение четырех лет продолжал внимательно следить за всем, что происходит в болгарском государстве.

Когда умер царь Борис, переговорами с англичанами и американцами занялся регент Филов — ярый фашист, ведущая антисоветская фигура на политическом горизонте тогдашней Болгарии. Снаряжая в Турцию очередного парламентера, он так напутствовал его: «Передайте, что Болгария могла бы стать крепостью против большевизма при условии, если будет упрочен существующий в ней в настоящее время режим и обеспечено ее единство. В случае, если болгарскому народу придется пережить еще одно разочарование в своей борьбе за объединение, он впадет в отчаяние и поддастся большевизму». Профашистские правители Болгарии не теряли надежды, что англичане и американцы введут свои войска в страну прежде, чем в нее войдет Красная Армия.

Да, председатель Святейшего Синода был в курсе не только церковных дел. Теперь он нередко знакомил меня с тайными замыслами реакционных руководителей Болгарии. Надежным местом наших встреч иногда служила его машина с правительственным номером. Увидев ее, полицейские и жандармы торопливо поднимали шлагбаумы и давали нам «зеленую улицу». Водил машину племянник владыки — глубоко преданный своему дяде человек.

Митрополит Стефан, видимо, окончательно сделал выбор. На одном из обедов он провозгласил тост за дружбу и сотрудничество. Я с удовольствием поддержал его, ибо уже имел возможность убедиться, что это не пустые слова.

Как-то владыка заметил, что наши поездки в «кадиллаке», встречи в монастырях стали привлекать внимание каких-то подозрительных личностей, и предложил другой способ общения. Его записочки, передаваемые через одного из доверенных священников, содержали ценные сведения, разоблачающие предательскую по отношению к своему народу политику монархо-фашистских правителей.

— А как вы думаете, ваше блаженство, — спросил я его однажды полушутя, — не противоречит ли священному писанию наша с вами переписка?

Митрополит Стефан, не задумываясь, вполне серьезно ответил:

— Ни в коем случае. Если господь бог узнает, какому святому делу эта переписка служит, он простит нас, грешных, и благословит. Ведь болгарское духовенство в тяжелые годы всегда было на стороне народа, не правда ли?

Вспоминая спустя годы эти события, я порой с удивлением думаю: неужели все это действительно было?

В стране, где хозяйничали гитлеровцы, свирепствовала охранка, я, советский человек, разъезжал в автомобиле члена профашистского правительства, председателя Святейшего Синода и вел с ним, прямо скажем, небезопасные для нас обоих беседы! Даже в приключенческом романе это выглядело бы не очень правдоподобно. А тут ничего не выдумано. Подчас жизнь оказывается богаче самой замысловатой фантазии.