Чекистские будни

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
МОИ ТОВАРИЩИ
ЭТО БЫЛО В МОГИЛЕВЕ

Он шевельнулся и открыл глаза. Нестерпимая боль пронизывала все тело. Что-то горячее текло по ногам, заливалось в брючины… «Где я?» Он заставил себя чуть приподнять голову. «Вон что! Кровь… Досталось-таки…» Кровь хлестала из рваной раны на правой ноге. Собравшись с силами, он стянул с себя гимнастерку и кое-как обмотал ею изуродованную ногу. Потом попытался выползти из канавы, но сразу же понял: безнадежная затея, еще немного и сознание покинет его. Тогда уж наверняка все пропало.

И тут будто сквозь дрему он услышал какой-то шорох. Скосил глаза: рядом, пошатываясь, стоит Иван Козлов, с головы до ног облепленный землей.

— Живой, Василий Иванович? — хрипло спросил Козлов.

— Жив, Ваня, — прошептал Пудин, едва разомкнув слипшиеся губы. — А где наши?

Козлов тяжело вздохнул и безнадежно махнул рукой.

«Неужели ребята погибли? — с горечью подумал Пудин. — И задание не выполнено…»

…3 июля 1941 года оперативная группа из шести человек во главе с капитаном Василием Пудиным была направлена из Москвы в Могилев. Перед группой стояла задача: подготовиться к переходу на нелегальное положение в случае захвата города немцами. Ехали на грузовике, оборудованном рацией с автономным питанием от аккумулятора машины. Только добрались до Могилева — положение дел на фронте резко ухудшилось. Гитлеровцы обошли город с севера и с юга, захватили Смоленск, подошли к Ельне, угрожали Вязьме. Советские войска, оборонявшие Могилев, оказались в окружении.

Сложная обстановка вынудила группу Пудина принять участие в обороне города. Связь здешнего военного командования с Генеральным штабом была потеряна, войска были лишены возможности получить какие-либо указания от Главного командования. Между тем силы защитников таяли, все больше ощущалась нехватка боеприпасов. С помощью имевшейся у чекистов рации командование окруженных войск установило связь с Главным командованием, и после уточнения ситуации был получен приказ об отходе из Могилева.

Когда советские части пошли на прорыв вражеского кольца, плечом к плечу с красноармейцами сражались и чекисты Пудина. В одном из жестоких боев на окраине города близким взрывом фашистской мины Василия Пудина бросило на изрытую снарядами землю…

— Вот что, Иван, — превозмогая страшную боль, сказал Пудин. — Уходить отсюда надо. Сходи в деревню, поищи людей… Тебе одному меня не дотащить.

— А как же ты, Василий Иванович? — пожал плечами Козлов. — Не могу я тебя одного оставить. Кругом немцы, да и вообще… Нет, даже не проси.

— Я тебе приказываю. Слушай и выполняй! — Пудин попытался взять властный тон, но голос его прозвучал слабо и вяло.

— Есть, товарищ капитан, — с досадой проговорил Козлов, повернулся и исчез в наступающих сумерках.

Оставшись один, Василий Пудин обессиленно откинулся на дно канавы, заросшей лопухами и крапивой, и закрыл глаза.

…Взошло солнце. Пудин почувствовал на своем лице его ласковые, теплые лучи. Неподалеку, в небольшой рощице, разноголосо перекликались проснувшиеся птицы. Лишь синеватые дымки и легкий треск догорающих сучьев и листьев напоминали о том, что совсем недавно здесь прошелся огненной метлой беспощадный бог войны

«Где же Иван? — обеспокоенно думал Пудин. — Пора бы ему уже вернуться. — Он попробовал приподняться, но острая боль в ноге свалила его обратно на землю. — Эх, не догадался я попросить Козлова раздобыть какое-нибудь оружие! Тут, на поле, наверняка что-то осталось. А если немцы появятся?..»

Пудин захватил рукой несколько толстых стеблей крапивы — хотел с их помощью подтянуться к краю канавы, однако стебли вырвались из ослабевших пальцев, оставив в ладони десятки крошечных иголочек. Василий Иванович ощутил легкое жжение, и на него вдруг пахнуло чем-то знакомым, но далеким, давно забытым.

Лет семи Васю Пудина приставили к деду Макару в помощники — скотину пасти. Обрядили мальчишку в старую отцовскую куртку — она была ему почти до пят, — надели на голову картуз с поломанным козырьком, дали в руки палку с длинным кнутовищем — и айда в поле. В болотах да оврагах вдоволь ему довелось отведать этой самой крапивы.

Жизнь была скудная, как говорят в народе — с хлеба на квас. Бабы, бывало, соберутся на завалинках и все о счастье толкуют: «Не дал бог счастья, а против бога не попрешь…» Мальчик часто слышал подобные разговоры и про себя думал: «А какое оно-.это счастье? Хлеб с салом? Теплая шапка из телячьей кожи? Всамделишные сапоги?» В глубине души он верил, что счастье когда-нибудь обязательно придет к нему. А почему бы и нет? Ведь бродит же оно где-то по свету. Ну что ему стоит заглянуть в их хатенку!..

Однажды счастье вроде и в самом деле пришло. Маленький подпасок работал тогда только за харчи. Точнее, за ужин. Кормили его в домах по очереди, по вечерам, когда он пригонял буренок в деревню. Иная хозяйка кружку молока к хлебу не пожалеет, а когда и тарелку борща поднесет — с голоду не пропадешь.

В один воскресный вечер сидел мальчишка на кухне у местного богатея Семена Тимофеевича — тот лабаз держал. Вошел хозяин. Пьяный — глаз не видать.

— Ну, — говорит, — Василий, королева наша опоросилась, и решил я тебе подарок сделать. Погодь, щас принесу.

«Ишь хмель как в нем играет, — подумал Вася. — Ясно — обманет». Ан нет, не обманул. Вернулся хозяин, а в руках у него — совсем маленький розовый поросенок.

— На, — сует, — возьми. Пущай эта принцесса на счастье тебе растет.

Принцессой окрестил лабазник поросенка потому, что мать его, купленную у проезжего купца, он за породистость называл королевой. В деревне болтали, что эту свинью купец приобрел где-то в заморских странах и хрюкает она будто бы не по-нашему.

В семье Васи все «принцессе» страшно обрадовались. Сразу стали соображать, куда ее лучше поместить. На кухне нельзя — там крысы по ночам шныряют. Под печкой жарко, как бы не перегреть — потом, не дай бог, застудится. Сошлись на том, что нужно смастерить для «принцессы» закуток в сенях. Так и поступили.

Жила «принцесса» в своем закутке — забот не знала. Правда, с кормом для нее было туговато — самим есть нечего. Ну да крутились как могли. Вася ей каждое утро свежей травки для подстилки приносил. А угостит какая хозяйка кружкой молока — он сам не пьет, все сольет в бутылочку и несет «принцессе». Месяца через два такая хрюшка выросла — красавица!

И вдруг — беда. Глянул мальчишка как-то утром: что такое? Лежит «принцесса» на боку, дышит тяжело и молчит. К вечеру вернулся Вася с пастьбы, видит: сидит отец на лежанке, скручивает цигарку и все никак скрутить не может… Мать вытирает фартуком слезы и тихонько так голосит — причитает:

— Что ж это, господи? Как же это, Иисусе Христе?

Кинулся мальчишка в закутку, а там… «принцесса» лапками кверху.

Вот так мелькнуло было счастье в ребячьей жизни Василия Ивановича, да и сгинуло.

Чуть подрос Вася — отец отвез его в уездный городок и отдал в учение к сапожнику, чтобы, как он говорил, «сделать из него человека».

Жизнь у сапожника оказалась несладкой: на рассвете наколи дрова, истопи печь, потом убери сарайчик и накорми скотину. Затем, уже вместе с хозяином, садись на обтянутый брезентом стульчак, надевай фартук и приступай к сапожному делу.

Смышленый мальчишка довольно быстро постиг азы ремесла. Не прошло и нескольких месяцев, как строгий хозяин стал доверять ему самостоятельно ставить новые подметки, класть заплаты на хромовые сапоги или даже на шевровые женские полуботинки и туфли. Работа тонкая, требующая сноровки и умения.

После рабочего дня — уборка помещения, и снова он в распоряжении хозяйки. Пелагея Кондратьевна, жена сапожника, не давала мальчишке ни минуты покоя.

— Васятка, покачай Мишутку, пока не заснет…

— А ну-ка, Василий, принеси водички из колодца…

— Сбегай-ка, Василек, к тете Дуне и спроси меру картошки…

И Вася часами качал Мишутку, приносил воду и картошку. Лишь поздней ночью ему удавалось лечь на свой набитый сеном тюфяк, кинутый на полу возле печки.

Надоела Васе Пудину жизнь в подмастерьях, и однажды он сбежал в Москву. Думал, может, там найдет свое счастье. Только, пожалуй, еще хуже вышло. Большой город, людей много, а до бесприютного и голодного мальчишки никому и дела нет. Чем он только не занимался, чтобы заработать на кусок хлеба. Как-то пошел даже наниматься извозчиком. Сказали: «Нельзя, молодой еще!» Устроился грузить тяжелые мешки и ящики на конные платформы. Хлебал жидкие «щи» в заплеванном трактире, спал в ночлежке на соломенном матрасе…

Революция резко изменила жизнь Василия Пудина. Он понял, что Советская власть заботится о простых людях, об их будущем, об их счастье, и принял ее всем сердцем. Вскоре Василий пошел учиться, ночи напролет просиживал над книжками, с жадностью впитывал знания, которые прежде были ему недоступны. А когда враги вздумали задушить молодую республику, он добровольно вступил в части особого назначения. Дрался с белогвардейцами на Южном фронте, работал в ревтрибунале, потом, демобилизовавшись из Красной Армии, получил направление в Московскую ЧК. В январе двадцать первого года Василий Пудин вступил в партию.

Вместе с другими товарищами Пудина посылали на весьма ответственные задания. Он участвовал в операциях по разоблачению и захвату террористов и шпионов, засылаемых в нашу страну белогвардейской организацией РОВС («Русский общевоинский союз»). Приходилось ему выступать и в качестве члена якобы существовавшей в СССР реакционной организации под названием «либеральные демократы». Этой организацией очень интересовался ярый антисоветчик и террорист Борис Савинков. Он направил для переговоров с ее руководителями в Москву своего доверенного человека, полковника Павловского, а затем и сам нелегально перешел нашу границу. Однако здесь его ожидала встреча с чекистами.

Василий Иванович очнулся в избе, на лежанке. Над головой висела самодельная люлька — плетеная корзинка, резко пахнувшая давно не стиранными пеленками. В ней громко плакал ребенок. Возле лежанки хлопотали несколько женщин.

— Живой, милый… Ну и слава те господи! — обрадовалась склонившаяся над Пудиным старушка и перекрестилась троекратно. — Не зря ты, внучка, молодушек кликнула себе на подмогу. Где бы тебе одной управиться с этаким богатырем. Эх, мать честная! — всплеснула она руками. — И чего эти германцы с тобой понаделали, будь они прокляты!

Старушка с трудом сняла с его ноги скрученную жгутом гимнастерку, насквозь пропитанную запекшейся кровью, и ахнула: ступня висела на клочке кожи. Намочив прилипшую к телу брючину, бабка Прасковья — так звали старушку — разрезала ее большими портняжными ножницами, затем промыла страшную рану теплой водой и, приладив с двух сторон пару дощечек, перевязала чистой тряпочкой, припорошенной какой-то целебной травкой.

Пока продолжалась эта процедура, Василий Иванович изнемогал от неимоверных страданий. Он то впадал в забытье, то разом возвращался к действительности — к физическим и душевным мукам, которым, казалось, не будет конца.

Потом Пудина кое-как переодели, накормили бульбой, сдобренной подсолнечным маслом, и перенесли в сарай, стоявший в сторонке от дома, — на тот случай, если нагрянут гитлеровцы и начнут шарить по избам: в полуразрушенный сарай, может, не заглянут. Правда, документы у Василия Ивановича были сугубо гражданские, мирные. Из них явствовало, что он — шофер автобазы Наркомлеспрома, возил доски в Могилев. И ранение его, в принципе, тоже можно было объяснить: война застала в пути, наткнулся на мину… Но кто знает, захотят ли фашисты во всем этом разбираться?

Шли дни. Рана не заживала. Целебная травка бабки Прасковьи, которую она хранила под образами как самое дорогое средство, излечивающее, по народному поверью, любые переломы, оказалась бессильной. Нога воспалилась, появились явные признаки гангрены. Состояние раны ухудшалось буквально с каждым часом. А в деревушке — ни врача, ни даже фельдшера. Ухаживавшие за Пудиным женщины вскоре поняли, что, если не принять срочных мер, раненый наверняка погибнет. Но как помочь ему? Ближайшая больница — в городе, а там уже вовсю хозяйничают немцы…

Внучка бабки Прасковьи, Шура Ананьева, та самая, что случайно наткнулась в поле на лежавшего в беспамятстве военного и с помощью подруг доставила его в деревню, все-таки решила переправить Василия Ивановича в больницу, в оккупированный Могилев. Другого выхода не было. Сосед Шуры, добродушный дед, согласился отвезти Пудина вместе с Шурой в город на своей тощей лошаденке. Женщины с трудом подняли на руки почти умирающего капитана, вынесли его из сарая и уложили на телегу с сеном.

Через несколько часов добрались до больничных ворот. Во дворе шла «чистка». Тяжелораненых военнослужащих, коммунистов, комсомольцев, советских работников и евреев гитлеровцы тут же расстреливали. Трупы они с немецкой аккуратностью укладывали штабелями на грузовые машины и вывозили за город. Тех людей, личность которых до конца выяснить не удавалось, под. конвоем автоматчиков отправляли в концентрационный лагерь.

— Принимай раненого, — хрипловатым баском обратился дед к проходившему мимо телеги санитару.

— А чего с ним? — спросил тот.

— Кто его знает! Бабы толкуют, на ноге хвороба красная появилась.

— Зря привезли, лечить нечем, немцы все выгребли — и лекарства, и инструменты. Помрет. — И санитар безнадежно махнул рукой.

— Сперва медицину предоставь, а потом уж какое будет распоряжение, — настаивал дед.

Между тем сопровождавшая Пудина Шура успела разыскать главного врача Владимира Петровича Кузнецова, и тот, едва взглянув на Пудина, велел нести его прямо в операционную. Он знал, что ждать нельзя ни минуты. Главный врач был военным и по приказу командования остался в больнице вместе с ранеными бойцами.

— На стол! Немедленно на стол! — прикрикнул на замешкавшихся санитаров доктор.

Лодыжку вместе со ступней пришлось ампутировать.

После операции его привезли в общую палату. Большая часть коек там пустовала. На остальных лежали люди явно не военные, видимо местные жители. Лекарств было очень мало. Фашисты начисто ограбили больницу, забрали даже скудные запасы продовольствия. Но Пудин разобрался что к чему лишь потом, когда немного пришел в себя. Болезнь донельзя ослабила его еще недавно могучий организм, и сознание едва теплилось в нем. Будто в каком-то тяжелом сне перед ним вновь и вновь возникали картины прошлого: то родительский дом в глухой деревушке, то ломовая лошадь, на которой он развозил ящики с водкой по трактирам на окраинах Москвы, то улицы Харбина, где он когда-то выполнял одно очень важное поручение…

…Вдоль железной ограды, за которой находились японское консульство и японская военная миссия, а правильнее сказать — разведка империалистической Японии в Харбине, неторопливо шел широкоплечий, выше среднего роста молодой человек с приятным лицом и русыми волосами. Светлый костюм ладно сидел на его несколько полноватой фигуре. Равнодушно скользнув глазами по окнам первого этажа, он проследовал дальше по улице и свернул в один из проулков.

Этот молодой человек прогуливался здесь уже не в первый раз. И, как правило, в разных головных уборах: то в белой шляпе, то в серой, то в коричневой, а иногда и просто с непокрытой головой, держа в руках кепку. Посторонним — если бы кто-нибудь, конечно, обратил внимание на такую регулярную смену шляп — это показалось бы, наверное, обыкновенным чудачеством. Но был и другой человек, которому и цвет шляп, и их форма говорили о многом.

Через день-два после очередной прогулки молодой человек находил в определенном месте фотокопии документов, раскрывающих планы антисоветской деятельности японской разведки и ее белогвардейских подручных, в частности — враждебные замыслы в отношении советского Приморья. Это и был Василий Пудин. А помогала ему в его сложной и опасной работе русская девушка Маргарита, или просто Рита, служившая горничной у японского консула.

После разгрома белогвардейцев на Дальнем Востоке отец Риты, бывший царский полковник, а затем офицер штаба атамана Семенова, бежал с семьей в Маньчжурию и поселился в Харбине. Имевшиеся у него средства вскоре иссякли. Пришлось подумать о каком-нибудь заработке. Но кому нужен был этот пожилой человек, упрямо твердивший что-то о возрождении монархии и уверявший, что за «верную службу царю и отечеству» ему дадут пост губернатора в одном из сибирских городов? В конце концов бывшему старшему офицеру царской армии все же повезло: ценой больших усилий он добился должности дворника при японской военной миссии.

Тем временем семья полковника распадалась. Его сын, подпоручик, служивший вместе с отцом в карательных семеновских частях, эмигрировал в Канаду, а старшая дочь пристроилась служанкой в каком-то клубе в Шанхае.

Единственным утешением отца и матери оставалась младшая дочь — Рита. Родители старались уберечь восемнадцатилетнюю девушку от превратностей жизни эмигрантов — людей без родины и без будущего. Однако денег на прожитие не хватало, и отец вынужден был слезно упрашивать своих хозяев, чтобы его дочь взяли горничной к японскому консулу. Так она стала работать у японцев.

Василий Пудин не раз видел эту миловидную, улыбчивую девушку во дворе японского консульства. Решив присмотреться к ней, он заметил, что каждый день она почти в одно и то же время отправляется по поручению своей госпожи за покупками. За воротами улыбка сразу сходила с ее лица, девушка становилась задумчивой и печальной. Пудин понял: ее что-то гнетет, какая-то постоянная душевная боль, которую она не хочет выказать при хозяевах и маскирует дежурной улыбкой. Интересно было бы познакомиться с ней. Но как это сделать, чтобы ненароком не оттолкнуть, не обидеть ее?

Возвращаясь из города с покупками, Рита иногда заходила в кафе, расположенное на соседней с консульством улице. Там она заказывала чашечку кофе или какао с молоком и маленький кусочек торта. Однажды Пудин решился войти в кафе вслед за ней.

— Вы позволите? — спросил он, подойдя к ее столику, и показал на пустой стул.

— Пожалуйста.

Они еще несколько раз встречались «случайно» за чашкой какао или кофе. Потом пошли вместе в кино смотреть тогдашний романтический кинобоевик «Неоконченная симфония» о жизни Штрауса. В разговорах Рита все чаще сетовала на свою судьбу. Ей было горько сознавать, что она, образованная девушка, владеющая несколькими иностранными языками, вынуждена прислуживать господам, которые гораздо ниже ее и по своим моральным качествам, и по общей культуре.

— И чего другого можно было ожидать здесь, на чужбине, среди чужих и жестоких людей! — восклицала она.

— А вы никогда не думали о том, чтобы вернуться домой, в Советскую Россию? — осторожно поинтересовался Пудин.

— Ну что вы! — Рита решительно покачала головой.-

Кто меня туда пустит? Дочь белогвардейца, полковника… Нет, это, к сожалению, невозможно.

Пудину стоило большого труда убедить девушку, что ее опасения напрасны.

— Родителей ведь не выбирают, — говорил он. — Но каждый человек сам выбирает свою судьбу.

Постепенно Рита узнала, зачем и почему ее новый знакомый оказался в Харбине, и согласилась во всем помогать ему.

Консулу и его супруге, несомненно, льстило, что у них такая интеллигентная горничная. Дочь русского дворянина и полковника — не шутка! Да и сам полковник ходит с метлой по двору с дворницкой бляхой на груди! С нескрываемым самодовольством японский самурай демонстрировал полковника и его дочь своим гостям и знакомым. Откуда ему было знать, что с некоторых пор эта кроткая девушка внимательно прислушивается к разговорам посетителей миссии — японцев, китайцев, белогвардейцев — и сообщает об услышанном своему советскому другу. Не ведал консул и о том, что юная горничная стала проявлять повышенный интерес к его кабинету, в котором стоял несгораемый шкаф с секретнейшими документами. Потом у нее появился ключ к этому шкафу, и когда господа отправлялись куда-нибудь в гости, в театр, в кино, она…

Одним словом, Василий Пудин пересылал в Москву фотокопии весьма важных бумаг, сыгравших большую роль в разоблачении милитаристских замыслов японцев. Среди них был, например, интервенционистский план генерала Танаки — впоследствии премьер-министра Японии. По этому плану предполагалось прибрать к рукам Маньчжурию, Китай, захватить Дальний Восток и Сибирь до Омска включительно.

Другой документ, добытый в то время Пудиным с помощью Риты, был использован почти через двадцать пять лет. Его обнародовали лишь в 1949 году, в Хабаровске, на судебном процессе над японскими военными преступниками, захваченными советскими войсками при разгроме Квантунской армии. Этот документ подтверждал, что еще четверть века назад японская военщина готовила бактериологическую войну против СССР…

…Казалось, что все идет благополучно. Пудин немного окреп, мог даже сидеть на кровати. Но буквально через считанные дни опять появились признаки гангрены. Одна за другой были сделаны еще две ампутации, последняя — выше колена. Василий Иванович мужественно вынес и это.

А тут нежданно-негаданно пришла новая беда. По городу разнеслась тревожная весть: гестаповцы ищут в Могилеве советского генерала Василия Попова. Оказывается, какой-то предатель, желая выслужиться перед оккупантами, принес в немецкую комендатуру найденное им на улице генеральское удостоверение. Гитлеровцы стали проверять всех подозрительных лиц. Добрались они и до городской больницы. По случайному совпадению документы, по которым Василий Иванович числился шофером автобазы Наркомлеспрома, были выписаны на имя Василия Попова. И это сразу привлекло к нему внимание фашистов. Они решили, что он и есть тот самый генерал.

В этот же день гестаповцы устроили Пудину подробнейший допрос. Начали с уговоров, затем перешли к угрозам. Василий Иванович твердо держался разработанной для него еще в Москве легенды. Ночью у дверей палаты дежурил часовой, а наутро гитлеровцы явились снова. И опять их попытки заставить Пудина «раскрыться» ни к чему не привели.

На какое-то время Василия Ивановича оставили в покое. Нет, фашисты не отступились от него, не расстались с надеждой получить награду за поимку живого «советского генерала». Они только изменили тактику — стали подсылать к Пудину провокаторов: кто-то предлагал ему бежать из больницы, кто-то — связаться с партизанами и партийным подпольем, кто-то брался выполнить любое его поручение. Однако выработанное с годами чутье помогало Василию Ивановичу разгадать эти коварные ловушки.

Несколько месяцев провел Пудин в больничной палате. Изредка к нему приходила Шура Ананьева — приносила скромное угощение, рассказывала всякие новости. Немцы допрашивали и ее, но она повторила почти то же самое, что говорил Василий Иванович. Ничего не добившись, фашисты решили выпустить Пудина из больницы. Видимо, они рассчитывали, что «советский генерал» непременно начнет искать людей, ведущих работу против «нового порядка». Этим он не только выдаст себя, но и поможет сотрудникам гестапо, идущим по его следу, выйти на подполье. Однако «подсадной утки» из Пудина не получилось. Чекист оказался сильнее гестаповцев.

На могилевском базаре появился ларек сапожника. Бородатый инвалид искусно, с одного удара, всаживал деревянные гвозди в косячки на подошвах дамских туфель, ловко вкладывал чугунную ногу в ботинок, чтобы покрепче приладить набойку, виртуозно затягивал дратвой прохудившийся сапог. Вот где пригодилось Василию Ивановичу знание сапожного ремесла, азы которого он постиг еще в ранней юности.

Нетрудно догадаться, что в сапожном ларьке Пудин занимался не только ремонтом обуви. Он присматривался к своим клиентам, прикидывал, кто чего стоит, с кем можно побеседовать на нужные ему темы, а главное — не найдется ли человек, который поможет установить связь с подпольем или с партизанским отрядом Османа Касаева, действовавшим где-то в окрестностях Могилева. Этот отряд провел несколько дерзких операций, и немцы его побаивались.

Гестаповцы не выпускали «Василия Попова» из виду. Он убеждался в этом не раз. Значит, нужно было вести себя крайне осторожно. Малейший промах — и арест, пытки, мучительная смерть. Но разве возможно сразу понять, с кем имеешь дело: с настоящим подпольщиком или с провокатором, подосланным гитлеровцами? И легко ли постоянно контролировать каждое свое слово, каждый жест, каждый шаг, помнить о бдительности даже тогда, когда непосредственная опасность тебе вроде бы и не угрожает? Несмотря ни на что, Василий Иванович продолжал свою рискованную работу. Огромное самообладание и двадцатилетний чекистский опыт помогали ему противостоять недругам и находить друзей.

Более года сапожничал Пудин на могилевском базаре. За это время он сумел объединить вокруг себя немало советских патриотов, наладил тесную связь с партийным подпольем. Сопротивление гитлеровцам в Могилеве, как и везде на временно оккупированной фашистами советской земле, было очень активным. Враги не знали покоя ни днем ни ночью: то взлетит на воздух склад с боеприпасами, то какой-нибудь штаб, то казарма или офицерский клуб, то вспыхнет нефтяная база, то среди бела дня исчезнет гестаповский штурмбанфюрер или ретивый осведомитель. Подпольщики пускали под откос поезда с живой силой и техникой, регулярно собирали сведения военного и стратегического характера — всем, чем могли, помогали нашему командованию в его действиях против фашистских войск.

Василий Иванович выполнял самые ответственные задания партийного подполья. Он создал разветвленную разведывательную сеть, организовывал диверсии. Среди его помощников были учителя, колхозники, военнослужащие, оказавшиеся в окружении и бежавшие из фашистских лагерей. Одна из подпольщиц, Варвара Владимировна Барбашева, устроилась переводчицей в немецкую комендатуру. Там она добывала чистые бланки удостоверений личности и различных справок с печатью и подписью коменданта. Опасная это была работа, но и крайне важная: в случае необходимости можно было снабжать товарищей отличными документами.

Навсегда останется в памяти советских людей подвиг пленного красноармейца Валентина Евменовича Готвальда, взорвавшего так называемую Украинскую офицерскую школу — трехэтажное здание на высоком берегу Днепра. На самом же деле это была школа диверсантов, которых фашисты готовили для заброски в советский тыл. Попав в лапы гитлеровцев, Готвальд назвал себя сыном репрессированного советской властью немецкого колониста, и оккупанты приняли его на работу. Постепенно он вошел в доверие к руководителям школы. Однажды по заданию партизан ему удалось заложить в канцелярии мощную мину с часовым механизмом. Точно в срок мина сработала, превратив здание школы в груду развалин. В этих развалинах нашли свою смерть десятки фашистов и их пособников.

В нашем управлении в Москве долгое время ничего не знали о судьбе Пудина. Радиосвязь с его группой прервалась еще в июле сорок первого года. Первую весточку о нем мы получили лишь в начале 1943 года от командира партизанского отряда Османа Касаева.

Как потом выяснилось, 24 февраля 1943 года в шести километрах от партизанского лагеря боевое охранение подобрало в снегу еле живого парнишку в ватной стеганке. Парнишка искал партизан. В письме, которое у него нашли за пазухой, Пудин просил командира отряда установить с ним связь. Когда парнишка поправился, его послали в город. А в мае в отряд прибыл сам Василий Иванович.

Партизаны встретили капитана Пудина восторженно, устроили его в теплой землянке, накормили досыта, предложили несколько дней отдохнуть. Но где там! Уже на другой день Василий Иванович горячо взялся за дело. Он собрал у себя в землянке партизан-подрывников и стал показывать, как делать угольные мины. Внешне такие мины ничем не отличались от кусков обычного антрацита. Их подбрасывали в склады боеприпасов, в тендеры паровозов, в угольные бункеры пароходов, стоявших у могилевской пристани. Всюду они приносили врагу большой урон. Гитлеровцы тщательно обыскивали пристани и паровозы, шарили по складам и амбарам, но нигде ничего не находили. Им было и невдомек, что валявшиеся кое-где куски антрацита таят в себе смертельную угрозу. И по-прежнему то тут, то там взлетали на воздух базы с горючим, машины, поезда с боеприпасами…

Потом Василий Иванович наладил в отряде выпуск автоматов — партизаны очень нуждались в таком оружии. Пудинские автоматы не уступали немецким, трофейным. Делали их из скорострельной десятизарядной винтовки, бывшей тогда на вооружении Красной Армии.

Так и провоевал бы чекист Пудин в партизанском отряде до прихода наших войск, но уже в июне 1943 года у него снова началось воспаление культи. Состояние Василия Ивановича настолько ухудшилось, что в Москве решили срочно эвакуировать его из немецкого тыла. Однажды ночью на партизанском аэродроме приземлился специальный самолет, который доставил Пудина на Большую землю.

Недолго пробыл Василий Иванович у партизан — недели три, не больше, — но память о себе оставил добрую и долгую. Архивы хранят письмо командира партизанского отряда Османа Касаева, адресованное Пудину:

«Здравствуй, дорогой Василий Иванович!

Привет Красной Москве от боевых товарищей. Недавно мы отпраздновали двухлетний юбилей боевой деятельности нашего отряда. Эту дату справили неплохо: всем отрядом вышли на шоссе Могилев — Минск, разбили колонну из десяти машин и уничтожили 60 фрицев. С нашей стороны потерь нет. У деревни Дублицы потом устроили митинг и выступление художественной самодеятельности.

Мастерская по выпуску автоматов работает. Настроение хорошее. Фрицы чувствуют близкий конец. За последний месяц мы разгромили гарнизоны в Беничах, Тощице и Софиевке. Взорвали также 20 тысяч метров рельсов.

Вот только горе у нас — погиб геройски Григорий Бойко. Но мы за него отомстили. Мы устроили засаду между Голинцом и Ямницей. Убиты 22 и ранено 8 немецких солдат.

До свидания, Василий Иванович. Скоро победим.

Увидимся в Москве».

Письмо это было написано всего за несколько дней до освобождения Могилева Красной Армией. 21 июня 1944 года советские войска вошли в город. Однако Османа Касаева тогда уже не было в живых. Он был сражен пулеметной очередью из пролетавшего над отрядом фашистского самолета…

Ныне деревня, где базировался отряд, носит имя Героя Советского Союза Османа Касаева. Там, на белорусской земле, славному сыну Советского Дагестана воздвигнут памятник.

Разумеется, отряд Касаева был не единственным на Могилевщине. Пламя народного гнева полыхало по всей области. Против гитлеровцев здесь сражалось 6 партизанских бригад, 11 полков, 80 отрядов, объединявших более 55 тысяч бойцов. Вместе с подпольщиками они пустили под откос 1847 эшелонов врага, уничтожили 1793 паровоза, более 14 тысяч вагонов, взорвали около 1500 мостов, разгромили 635 немецких гарнизонов и полицейских управлений, взяли в плен тысячи фашистов.

Родина по достоинству оценила мужество и героизм партизан и подпольщиков, проявленные ими в смертельных схватках с немецкими оккупантами. Многие были удостоены высоких наград Советского Союза. И среди них — Василий Иванович Пудин. По представлению высших партийных и советских органов Белоруссии, за боевую деятельность в тылу противника в годы Великой Отечественной войны его наградили орденом Ленина и орденом Красного Знамени.

Второй орден Ленина, орден Красного Знамени, орден

Красной Звезды и другие награды он получил за свою работу в органах безопасности.

Полковник Пудин умер в 1974 году после тяжелой и продолжительной болезни. Я знал его многие годы, пожалуй, даже больше, чем кто-либо другой. В молодости мы вместе работали в Маньчжурии, затем — в центральном аппарате нашей службы. Если вдуматься, то и Великая Отечественная война не разлучила нас, хотя мы оказались в разных местах и в разной обстановке. Ведь оба мы находились в тылу противника, оба, не жалея сил, старались выполнить свой долг перед Родиной — любой ценой приблизить день Победы. У чекиста одно дело, одна главная забота — мир и счастье родной земли. Василий Иванович Пудин был верен этому делу до последних своих дней.