Человек и его тень

Во время Праздника Весны 1980 года в уездном городе Синьцзине неподалеку от Чэнду, столицы провинции Сычуань, ничтожное происшествие испортило общее праздничное радостное настроение, словно брызнувшая на картину грязь.

На банкете для интеллигенции по случаю Праздника Весны ганьбу Гу, местный хозяйственный деятель, поднял тост. Он подходил чокнуться ко всем столам и не пропустил никого, кроме одного из присутствующих. Он сознательно обошел человека, который был когда-то зачислен в «правые элементы» и лишь в прошлом году реабилитирован. За двадцать с лишним лет того впервые допустили на такой банкет, что означало для него коренной поворот в жизни; он хотел выпить и за себя, и за лучшую судьбу всех жителей провинции Сычуань и никак не ожидал такого подвоха. Непереносимое публичное унижение так потрясло его, что он поднялся и, подавленный, покинул банкет.

Слух немедля пополз по уездному городку, вся интеллигенция заговорила только об этом инциденте. Осуждали Гу за намеренное оскорбление и старались понять его мотивы.

— Наверное, у Гу немало личных неприятных воспоминаний связано с «правыми». В 1957 году он сам разоблачил трех «правых элементов», одной была студентка, за которой он прежде ухаживал, а родители ему от ворот поворот дали.

— Может быть, Гу недоволен политикой ЦК по пересмотру дел ошибочно причисленных к «правым элементам»?

— Может быть. Только я считаю, он себя ставит куда выше интеллигентов. А уж «правые» в его глазах вообще ничто.

— Ну чем ему гордиться? Двадцать один год заправляет у нас хозяйственной работой, а сделал ли он что-нибудь хорошее для уезда? Пока его не снимут, у нас в Синьцзине ничего к лучшему не изменится!

Увы, нет такого прибора, чтобы объективно определить цену человека. Вот взвесить и измерить начальника Гу и того реабилитированного, надежно определить их преданность социализму, деловитость и способности, профессиональный уровень и общую культуру, поведение на работе и эффективность их труда. Нет таких весов! Когда мы оцениваем человека, всегда ли мы способны проникнуть вглубь и выявить его истинный характер, способности и внесенную в общее дело лепту?

Еще одно падение

В 1960 году двадцатидвухлетний Чжэн Бэнчжун возвратился в свой родной уезд Синьцзинь. Возвращаясь домой, каждый старается одеться показистее, а этот вернулся в поношенной и латаной (но очень чисто стиранной) одежде из хлопчатобумажной ткани, а украшал его только ярлык «правого элемента», который волочился за ним всюду и не переставал ломать его судьбу даже в родных местах. Но дух его не был сломлен, и близорукий взгляд был уверенным; на обветренном загорелом лице светилась улыбка. Он ничуть не стыдился земляков в отличие от древнего полководца Сян Юя, а скорее походил на тех юных солдат народно-освободительной армии, которые десятью годами ранее возвратились домой с победой.

Прохожие про себя дивились на парня: небось из далеких краев приехал, где выдают в месяц побольше, чем 15 или 19 цзиней продовольственного пайка. Откуда было им знать, что полноводная Янцзы с зеленой травой по берегам в сравнении с теми отдаленными местами, где он отбыл два года, казалась парню раем на земле.

Чжэн Бэнчжун, «правый элемент», в 1951 году окончил с отличием Индустриальный институт в городе Чэнду. Он пылал желанием отличиться, искупить трудом свою вину, перевоспитаться и стать другим человеком. Он пять раз подавал рапорт с просьбой «направить на перевоспитание в самые трудные условия». Самые трудные условия, и природные и человеческие, он хлебнул в полную меру на строительстве в безлюдной пустыне в пятистах километрах от города Синина. Ему платили 29 юаней в месяц, а на питание и топливо человеку требовалось больше 50 юаней. Ежедневно каждому выдавали полкружки воды или кусочек льда: будешь пить — тогда нечем умыться, а умоешься — пить будет нечего. Раз в полгода — парикмахер, раз в год — баня. Но ничто не смогло поломать его привычку к чистоте. Никто так и не понял, как он ухитряется стирать свою одежду и ходить чистым. Вечно голодный, он ел зеленый мох, но оставался добродушным и веселым, сохраняя в себе что-то студенческое — любил напевать песенки. Да, нелегко перевоспитаться и стать другим человеком!

В родной реке Янцзы он всласть наплавался; растянувшись на речном песке, он нежился от непривычной праздности — какая, оказывается, прекрасная вещь вода! Двадцать один год прожил и только тогда понял — без воды-то жизни нет! Ему в кошмарных снах грезился стакан прозрачной воды, утоляющей жажду. Теперь он лежал на берегу неисчерпаемой Янцзы — какое счастье! Может, это символично и вся жизнь его изменится к лучшему? Непременно так. Ведь он по специальности гидростроитель, а водные ресурсы Сычуани самые богатые во всем Китае. Здесь уж он, ясное дело, сможет развернуться, показать себя.

Он и поступил на строительство гидроэлектростанции. Днем трудился, а вечером занимался с рабочими, повышая их квалификацию. Им нравился этот интеллигент, симпатичный парень. Он работал играючи, мог по пять вечеров подряд не ложиться допоздна и ничем, кроме очков, не отличался от простолюдина. В конце года низовая партийная организация стройки подала рапорт, ходатайствуя о снятии с Чжэн Бэнчжуна ярлыка «правого элемента», поскольку он хорошо проявил себя на практической работе. Уком начал проверку и не обнаружил личного дела. Послали запрос в прежнюю организацию и получили ответ: «Организация уже ликвидирована». Тогда запросили отдел Единого фронта в окружном комитете и узнали: упомянутое личное дело уже отослано в уезд Синьцзинь.

Чжэн Бэнчжун страдал от голода, страдал от критики, но никогда не пугался, а теперь он испугался. Не воображайте, что личное дело всего лишь бумажная папка; в нем лежит и ваше прошлое, и ваша будущая судьба; личное дело гарантирует само ваше существование. Странное дело: потеря папки аннулировала все хорошее в жизни Чжэн Бэнчжуна — он потерял права выпускника вуза, было забыто все им сделанное до 1957 года; нетленным и целехоньким сохранился лишь ярлык «правого элемента», а с утратой личного дела была утрачена и надежда на какую-либо возможность освободиться от него. Это было самое страшное. И первым встал такой вопрос: нечем было подтвердить, что он возвратился в Сычуань законным порядком, ведь он мог и сбежать самовольно: ничто не мешало утверждать, что он сбежал, испугавшись трудностей и лишений!

Само собой разумеется, что когда началось движение за «четыре чистки», Чжэн Бэнчжун со своими ярлыками «правого элемента» и «самовольного побега» сделался идеальной мишенью для классовой борьбы. Руководители ГЭС в качестве первого обвинения предъявили ему «разложение рабочего класса». Чжэн Бэнчжун отказался признать свою вину. Начальник побагровел и заорал на него:

— Ты почему повышал рабочим квалификацию?! Говори! Сам ты не красный, а белый специалист, хочешь всех наших рабочих превратить в беляков! За собой повести хочешь! Это что ж, не разложение? Разложение рабочего класса — и все тут!

Вот каков у нас творческий вклад в теорию. Разве могли тут пригодиться Чжэн Бэнчжуну его жалкие познания в марксизме-ленинизме? Он робко возражал:

— Я же в интересах дела, квалификация у них, конечно, повышалась немного…

— Врешь! — звенел голос начальника, как меч в руке палача. — Ты еще разлагал рабочий класс низкопробной пошлостью!

Чжэн Бэнчжун растерялся: откуда пошлость? Он прочел тысячи книг, но неясно представлял, что это такое. В студенческие годы ему случалось говорить про любовь, но до поцелуев дело не дошло, он не успел — потерял право на любовь… Один раз молодая девушка, рабочая, спросила его про кино, которое он видел в пятидесятых годах, и он рассказал о фильме, в котором действительно была любовная история. Как он мог знать, что к середине шестидесятых годов сама любовь превратится в пошлость? Как ему отрицать свою вину? К тому же всякая пошлость непременно буржуазный товар, а буржуазия — естественный объект революции. Вот так, самым естественным образом, критики пришли к политическому выводу: «Чжэн Бэнчжун — неисправимый и упорный, крупный правый элемент, выступающий против партии и социализма. Он заходит все дальше и дальше по пути контрреволюции!»

— Приведите факты! — заревел Чжэн Бэнчжун в невыносимой тоске.

Он опять ошибся. Факты? Политику — на первое место, политика — превыше всего, значит, и факты либо служат политике, либо они вовсе не нужны.

Ночь для Бэнчжуна была ужасной. Он страдал: «Я вкалываю и днем и ночью, а получаю двадцать шесть юаней в месяц. Несколько раз вносил рационализаторские предложения. Сколько я ни сделал, премии и почет — все достается другим. Ну ладно, я согласен, но признайте же, что я хорошо работаю. Зачем же обвинять, что он «заходит все дальше и дальше по пути контрреволюции»! Видно, что раз уж решили чистить, то чистки не избежать!»

С той поры Чжэн Бэнчжун стал получше разбираться в китайских делах. Несколько листков бумаги в личном деле весили больше, чем живой человек. Разве не листок бумаги превратил его самого в человека низшего сорта? Несколько строк иероглифов, которые он искупал каторжным трудом годами и на искупление которых он был готов покорно отдать всю свою энергию и отпущенный ему жизненный срок. Но ведь он был ни в чем не повинен! События пятидесятых годов приобрели над ним и вокруг него могучую чудодейственную силу, способную заставить невинного человека поверить в собственную преступность. Он хотел искупить преступление трудом. Сейчас ему пришлось понять, как трудно найти шанс для искупления. Его личное дело разыскали в отделе кадров среди макулатуры под лестницей, но за пререкания с начальством его уволили со строительства ГЭС.

Начинать с нуля, когда сам ты нуль

Чжэн Бэнчжун стал свободным человеком, не принадлежащим ни к какому коллективу или организации. Такая свобода внушала ему ощущение пустоты и страха. Он обратился в живой нуль, который был ни на что не годен и никому не нужен.

Сам он никак не мог поверить, что физически крепкий человек, с высшим образованием и серьезными профессиональными качествами, может стать бесполезным социалистической родине. С берега Янцзы он глядел на ее стремительный бег — сколько же нужной всем китайцам энергии утекает бесполезно с ее водами в далекий океан!

«Дайте мне металл, и я смогу эту воду обратить в электричество. Получив дешевую электроэнергию, можно преобразить все вокруг. На месте развалюх поднимутся новые здания, разбитые дороги станут новыми и ровными…»

В Китае очень много хороших людей. Добрый человек появился перед Чжэн Бэнчжуном как раз тогда, когда он ощущал себя изгоем, отринутым обществом. Толстый сорокалетний деревенский ганьбу Ляо прочел его автобиографию, повздыхал, смерил его взглядом и буркнул себе под нос:

— Человеку надо кушать.

Ляо долго вздыхал и мучился, а потом сказал виновато:

— Способности ваши теперь не сгодятся. Ничего не поделаешь, я тут не решаю… Давайте пойдем в обход, поработаем на каменоломне, а?

Ганьбу Ляо не мог знать, что Чжэн Бэнчжун мечтал о работе, как земля после долгой засухи ждет росу. Ганьбу поглядел на его крепкую фигуру и широкие плечи.

— Работа тяжелая. Выдюжишь?

Чжэн Бэнчжун энергично закивал. За этим толстяком он готов был пойти в огонь и воду безотказно. Ляо взял его за руку и невесело сказал:

— Знаешь, хорошо работай, а мы тебя не обидим.

Так Чжэн Бэнчжун дошел до «нуля». На этой работе никто не интересовался, не выходец ли он из помещичьей семьи, правый он или левый. Засчитывалось одно: сколько камня он перетащит, во всех прочих отношениях он был равным со всеми. Он расходовал для труда немало сил, потом ел, чтобы восстановить силы. За едой он поглощал сразу десять полных порций; раз в несколько дней съедал за один присест килограмм говядины в соевом соусе — не наешься, силы не восстановятся.

Работа была самой примитивной и самой тяжелой. До трехсот килограммов камня грузили в джонку, а потом эту же джонку разгружали. Вот когда пригодились Чжэн Бэнчжуну уроки физкультуры в средней школе. Он с детства любил петь, умение петь тоже пригодилось. Десять с лишним лет он учился и прочел гору книг; это оказалось ни к чему, больше того — тяготило душу. Над его головой в раскаленном небе пылало солнце, под ногами хлюпала катившаяся с гор вода. Нетрудно привыкнуть таскать камень, но очень трудно привыкнуть к постоянно возвращающимся мыслям: «Прекрасная, драгоценная, неистощимая вода Янцзы, ведь я же умею превращать тебя в электрические реки, которые освободят и меня самого, и миллионы других людей от примитивного труда…»

С тех пор как Чжэн Бэнчжуна прогнали со строительства ГЭС, он сошел с рельсов своей жизни, весь поезд жизни вокруг него тоже, казалось, сошел с рельсов. Великая культурная революция повергала крохотный уезд Синьцзинь то в кипение, то в столбняк, то в хаос, то в застой; казалось, что спектакль оторвался от либретто, что режиссера больше нет, на сцене толкотня и сумятица, актеры охрипли и обессилели, выделывают кто во что горазд; все нормы жизни рухнули в той путанице, спектакль забуксовал, и актеры не сходят со сцены, затягивая до бесконечности свое представление.

Чжэн Бэнчжун в своем представлении видел громадную широкую реку, а не ту, которая журчала под его ногами. Миллионы людей оставили свой привычный труд, отреклись от прежних забот и мечтаний; их энтузиазм и силы, их время и сама жизнь слились в одну мутную и бескрайнюю реку политики, в которую они бросаются с неистовыми криками, и стонами, и воплями; и в этой реке они превращаются в бесполезный мусор, который плывет по течению, теряясь бесследно в пустыне безнадежности…

Люди не забыли о Чжэн Бэнчжуне. Наоборот, его открыли. Бедолаги, таскавшие камень, узнали, что он выпускник вуза, специалист, они знали, как мало людей разбирается в технике, и предложили ему вместе строить свой жизненный путь. Чжэн Бэнчжун стал для них главным капиталом, и они брались за все: чинили электрогенераторы, трансформаторы, прокладывали линии электропередачи, монтировали станки и оборудование…

Сколько дверей распахнул Чжэн Бэнчжун за эти годы, сколько порогов перешагнул! На заводе несколько десятков новоизготовленных электромоторов не работали: он копался в них, перебирал, звякал… и они ожили. Что-то случилось с новым, только что собранным генератором, электрик колдовал, а машина искрила; Чжэн Бэнчжун приложил руку, и электрический ток побежал по проводам… Он по-детски радовался восторженным приветствиям, восхищенным взглядам и взволнованным словам благодарности; он утешался и укреплялся в своей уверенности: он, Чжэн Бэнчжун, людям нужен, народу нужен, народ ему радуется!

То один, то другой завод выражал желание оставить его у себя, а он был бы рад остаться на работе, но с трудоустройством не получалось: проработав несколько дней, он должен был уходить. На собственном опыте Чжэн Бэнчжун постиг такую истину: китайцы бывают двух типов. Люди культурные, технически грамотные, болеющие за свое дело, обычно реалисты. Именно такие люди разыскивали его и вводили в ворота. Они, конечно, знали, что он правый элемент, но им были важнее его способности и старательность, а глазное, результаты его труда. Китайцы другого типа видели на нем только ярлык, несмываемое политическое пятно, и просто не могли разглядеть, что он за человек. Люди этого типа обычно выпроваживали его за ворота. Он знал, что вокруг него, за его спиной непрерывно кипят баталии и идет проба сил, но в конечном счете реалисты теряли позиции и терпели поражение. Зато люди другого типа, которым не нужны были ни знания, ни дарования, владели оружием, бившим без промаха в цель; они пускали его в ход бездумно и с неизменным успехом. И каждый раз, когда он покидал рабочее место, китайцы первого типа огорчались, извинялись и, разводя руками, говорили:

— Ничего не поделаешь, теперь политика превыше всего…

Иногда возникали исключения, которые бывали случайно, будто во сне. Чжэн Бэнчжун спал и видел, что возвращается в гидростроительство. ГЭС! Родная профессия! Чжэн Бэнчжун пошел туда пешком, но боялся: опять повторится старая история: «Извините, политическая характеристика не соответствует…»

Ло Инчан, начальник стройки, с Чжэн Бэнчжуном держал себя так, будто уже ждал его прихода. Он сразу же ввел его в обстановку. Чжэн Бэнчжун слушал и недоумевал — зачем ему все это рассказывают, за кого принимают? Дали бы лучше поработать, больше ничего не надо. Потом он испугался: вдруг его по ошибке сочли важным ответственным работником?..

Когда присели передохнуть в тенечке под плотиной, Чжэн Бэнчжун не сдержался и сам все выложил о своем «ярлыке».

— Знаю, — рассмеялся долговязый и худой начальник стройки, блеснув белоснежными крупными зубами. — А почему бы и «правому элементу» не потрудиться? Мы позвали вас, хотим сделать моим помощником, главным прорабом. Согласен?

Чжэн Бэнчжун молчал; горло перехватило.

В Китае столько мест, где нужны люди! Столько дел ждали Чжэн Бэнчжуна. Никто не умел изготовить арматуру для бетонирования. Линию высокого напряжения длиной пять километров в уезде Мяньян построить тоже было некому. Водовод длиной двести метров из труб большого диаметра сварить не умели, местные сварщики не взялись, уже, было, решили возить трубы в уездный город, там сваривать и везти обратно… Чжэн Бэнчжун спросил прораба:

— Увезешь трубы, сваришь, а как потом привезешь длинную плеть обратно?

— Думаем подвести под нее пять грузовиков.

— А затраты?

— Туда и обратно тысяча юаней, не меньше.

— Не вози. Я здесь сварю, — сказал Чжэн Бэнчжун.

Сроки строительства были сжатыми, оставалось плановых три месяца. Чжэн Бэнчжун крутился почти без сна. Многое ему самому надо было подучить, кое-что перечитать, а еще надо было вести учеников, читать лекции, составить график работ и, конечно же, организовать работы по графику, да еще и самому работать, решать технические вопросы… Пять суток он не ложился.

— Поспи, инженер, — не выдержали рабочие, — не бойся, по-твоему сделаем, не напортачим.

Турбину уже собрали, да при испытаниях повредили лопатки, и теперь она не действовала. Ло Инчан пал духом. Чжэн Бэнчжун вместе с рабочими размонтировал ее и начал соображать, как быть.

Через два часа он сказал Ло Инчану:

— Причину поломки нашел.

Он принял решение турбину переделать на вертикальную, а механизм передачи вращения снять совсем. Собрали, опробовали, она заработала. Ло Инчан вцепился в него и стал трясти; от возбуждения забыл поблагодарить, но вспомнил, что Чжэн Бэнчжун живет в постоянной тревоге за право на работу, и забормотал:

— Давай всегда будем вместе работать? Согласен? Эта ГЭС — пустяки, мелочь! Давай построим большую ГЭС! Кончим здесь, пойдем на новый объект! Работы на много лет хватит!

Через десять лет после получения диплома Чжэн Бэнчжун впервые применил свои профессиональные знания и впервые почувствовал уважение окружающих. Он был взволнован, подтвердилась и укрепилась в нем вера: «Я нужен Китаю. Я полезен народу».

Он смотрел вслед долговязому, немного сутулому Ло Инчану, повторяя про себя слова: «нужен», «полезен», и слезы навертывались ему на глаза. Ведь они с Ло Инчаном вместе презирали тех, других, китайцев иного типа, которые топтали и унижали их обоих.

Срок окончания строительства приближался. Чжэн Бэнчжун выкроил время и поехал к себе в Синьцзинь за продовольственными талонами.

Едва войдя в комнату, Чжэн Бэнчжун услышал злобный рев. Вопила женщина, ответственный работник, которой были поручены дела «плохих элементов»:

— Сбесился, спятил! — молотила она кулаком по столу. — Забыл, кто ты есть! Нарушаешь правила общественной безопасности, покинул пределы уезда! Преступной деятельностью занялся, контру сколачиваешь! Пиши покаяние!

Чжэн Бэнчжун объяснил ей и просил обратиться за подтверждением в организацию, что он не занимался преступной деятельностью, а находился на работе. Его не желали слушать. Последовал приказ: уезд не покидать, искренне раскаяться, не сметь менять местожительство без разрешения!

В Мяньяне на строительстве ГЭС ждали-ждали и не дождались возвращения Чжэн Бэнчжуна. Дважды присылали командированных в уком с ходатайствами, но Чжэн Бэнчжуна не отпускал отдел надзора. В третий раз командированный пробился на прием к Гу, ведающему в укоме хозяйственными вопросами. Тот долгих сорок минут выслушивал ходатайство, терпеливо сдерживал себя: как могло случиться, что вонючий гнусняк, правый элемент, кому-то нужен, что им так дорожат?.. Потом так ли уж важно, когда будет построена ГЭС? Раньше или позже — все равно ее построят. Ну и что? Провинциальное управление гидростроительством планировало построить крупную ГЭС в уезде Синьцзинь, но это ничуть не интересовало ганьбу Гу. Так или иначе, разве Синьцзинь не останется прежним Синьцзинем?

— Поезжайте выше, в комитет по культурной революции. Если они разрешат, то и мы разрешим, — лениво подытожил разговор Гу.

Командированный удивился. Чжэн Бэнчжун не был членом партии и ответственных постов нигде не занимал. Не иначе как отговорка: уезд Синьцзинь сам хочет использовать его на работе и не желает отпускать на сторону.

Командированный товарищ глубоко заблуждался. Чжэн Бэнчжун в глазах ганьбу Гу был абсолютный нуль, впрочем, такой же нуль, как и все строительство ГЭС вообще…

Непотопляемый

За последние десять лет Чжэн Бэнчжун много раз падал и разбивался. На этот раз падение было особенно болезненным. Несколько месяцев на строительстве ГЭС в Мяньяне он считал, что достиг предела мечтаний, — работа была по сердцу, по основной специальности, от рабочих и до руководства — доверие и уважение… И вот низвергнуться с таких-то высот. Он впал в апатию и заполз в свое жилище — пещеру площадью восемь квадратных метров, вырытую в склоне горы. Что теперь делать? Опять начинать сначала: камни перетаскивать?.. У него не хватит духу начать сызнова…

Тесная, сырая, темная пещера, на отшибе от прочего жилья, была под стать его теперешнему настроению одиночества, тоски и безнадежности. И Чжэн Бэнчжун задумался о смерти.

В двадцать один год от роду он уже один раз беседовал мысленно с вестником смерти. «Рано или поздно, но ты придешь за мной. Я не боюсь тебя, но, пожалуйста, не торопись. Мне хочется хоть что-нибудь совершить в жизни. Вот когда делать будет нечего, я легко расстанусь с жизнью. Явись на пороге — и все тут». Мысль о смерти мелькала все чаще. Теперь он задумался всерьез. Перед лицом смерти у него были важные преимущества по сравнению с прочими людьми: он был холост и одинок, никто от него не зависел, он не мог своей смертью причинить боль и горе кому бы то ни было. Уходя в царство теней, ему не пришлось бы вслушиваться в стенания и вопли остающихся позади. «А ведь это счастливая судьба, которой могут позавидовать другие, — подумал он. — Хотя все-таки, как ни верти, немного грустно». Даже в своем отчаянии он размышлял спокойно и трезво, просчитывал ситуации, которые могли возникнуть вокруг него на грани жизни и смерти. «Сколько раз я стоял над электромотором или генератором, — иронизировал он над самим собой, — а думал только о том, чтобы вдохнуть в них жизнь. Теперь пришла пора взойти на рабочее место, чтобы расстаться с собственной жизнью. Я выберу самый простой и безболезненный способ! Моя жизнь куда дешевле любой из этих машин». Среди всех способов самоумерщвления самым удобным, надежным и относительно безболезненным он считал электрический ток. Он вспомнил случаи, когда во время работы попадал под напряжение, вспомнил и свои тогдашние ощущения. И вдруг какой-то насмешливый голос зазвучал в его ушах: «Четыре года учиться в вузе на народные деньги, чтобы потом вполне профессионально покончить с собой!» Скольжение к самоуничтожению замедлилось. Его чувство собственного достоинства было уязвлено. Никогда в жизни Чжэн Бэнчжун не согласился бы признать самого себя трусом и бездарностью; но разве самоубийство не есть крайняя степень трусости и бездарности? Разве он не был твердо убежден в своей полезности для общества и не доказывал это много раз вопреки обстоятельствам? Он слышал в институте, что каждый студент за один семестр обходится народу в несколько тысяч юаней, а за четыре года на него уходят десятки тысяч юаней народных денег. Разве в прошлом он не давал себе клятву сторицей возместить за такое доверие? А много ли он успел сделать за десять лет? Правда, сам он не виноват. Он не воровал и не ленился; те, кто тысячами способов мешали ему работать, давили и травили его именем народа, но в действительности ли они представляли народ? Народ ведь тоже страдает… «Неужели только потому, что меня унизили и растоптали, я должен признать свою бездарность и выбрать смерть? Нет, жить буду! Буду жить, чтобы всем доказать, какой я человек!..»

«Я полезен. Я нужен народу! — бесповоротно решил Чжэн Бэнчжун. — Нельзя мне умирать!»

Трудный взлет

В 1970 году городское бюро занятости разрешило ожидающей трудоустройства образованной молодежи и безработным самим организовать на коллективных началах электромеханические ремонтные мастерские. Ведающий хозяйственными вопросами ганьбу Гу только ухмыльнулся:

— Отбросы общества! Все они отбросы общества, — смакуя каждое слово, выговорил он. — Ну и плевать нам на ихние мастерские!

Его слова вскоре стали известны рабочим и оказали полезное, мобилизующее воздействие: надо хорошо работать, утереть ему нос!

Дворик площадью тридцать квадратных метров, два поломанных станка, несколько пассатижей, видавших виды, — вот вам и «электромеханические мастерские». Средств нет, поэтому коллектив решил, что первые три месяца зарплату не получает никто.

Чжэн Бэнчжун заполнил трудом свое время. Отремонтировать электромотор, натянуть проводку, изготовить отливки, выковать детали, сварить металл — он все умел и всегда обучал других. Когда остальные отдыхали, он подметал цех.

Пара внимательных глаз следила за каждым движением Чжэн Бэнчжуна. Чем увлеченнее, чем сноровистее он работал, тем злее и холоднее смотрели эти глаза. Заведующий мастерскими еще не был назначен, а женщина по фамилии Чэнь метила на это место. Она ведала поддержанием общественного порядка и ежедневно докладывала о ходе классовой борьбы. Вот почему ей было позарез необходимо придраться к Чжэн Бэнчжуну. На работе он был безупречен, и приходилось искать подхода с другой стороны.

Как-то в воинской части сломалась передвижная электростанция. Чжэн Бэнчжун ее отремонтировал. Там остались довольны и опять прислали за ним «джип», чтобы он приехал и посмотрел на месте другое электрооборудование. Двое солдат, величая его «Мастер Чжэн! Мастер Чжэн!», усадили в «джип». Зато по возвращении Чжэн Бэнчжун увидел вытянутое лицо ведающей общественным порядком Чэнь.

Она подозвала его и принялась орать:

— Забыл, кто ты есть, погань! Что ты за человек, забыл? В рабочее время на машине на пикник ездишь! Обманул нашу славную народно-освободительную армию, командиру части посмел руку пожать! Да ты рехнулся! С тебя хотели ярлык правого элемента снять, а сегодня ты показал, что ни в чем не раскаялся и вину свою не признаешь!

Чжэн Бэнчжун ничего ей не ответил, горько усмехнулся. Он научился презрением сдерживать свой гнев. Он знал, что его не считают человеком; несправедливость к нему — в порядке вещей.

Он неплохо разбирался в отношениях между материальными предметами, мог даже смекнуть кое-что, но вот с людьми — беда. Тут он был круглый дурак. Если бы он затратил хоть один процент своего ума, чтобы наблюдением и анализом проникнуть в секрет, скрытый под нахмуренными бровями Чэнь, его жизнь пошла бы совсем иначе.

Позднее был такой же случай. Главный инженер завода стройдеталей Дэн Сюэминь заботливо предложил ему:

— Отпущу тебе пиломатериал, надо небось? Очень дешево, а за рулем машины мой зятек будет.

Это была протянутая рука, за которую ловкачу тут же ухватиться бы, ни в коем случае не отказываться. Дэн Сюэминь расхищал все: сначала свозил к себе на завод, а потом переправлял домой. Он крал арматуру, крал лес, и всего-то требовалось не замечать ничего. Но Чжэн Бэнчжун ни на что умное не был способен. Он представил Дэну составленные вместе с рабочими новые правила материальной отчетности. Тот повздыхал и засмеялся:

— Тонко рассчитано, все намертво, что же мне-то остается делать?

Чжэн Бэнчжуну надо бы вывернуться на краю пропасти, не дать Дэну засмеяться (все рабочие знали, что если Дэн Сюэминь смеется, человеку тому конец), а он ничего не сделал. В Китае семидесятых годов он был непригодным для существования; он еще меньше приходился ко двору, чем в пятидесятые. Чем больше он искупал свою вину, тем дальше отодвигался день искупления.

Все те же глаза

В мае 1972 года девушка вошла в ворота завода стройдеталей (тех же электромеханических ремонтных мастерских, только расширенных и переведенных на новое место). У входа она задержалась. Ее внимание обратил на себя человек, который ремонтировал стену завода. Он был поглощен работой: умелыми и быстрыми движениями бросал раствор, клал кирпич и ровнял стенку… Он работал с механической точностью, и в мастерстве его чувствовалась какая-то несказанная красота. Эту работу обычно выполняли втроем, но он справлялся один. Человек был в очках, по облику походил на интеллигента; пот бежал у него по лбу, но он не стирал его… Что-то в его внешности и движениях показалось ей знакомым, как будто она встречала его прежде.

Чжоу Яохуа пришла на завод с тяжелым сердцем. Она окончила среднюю школу в 1969 году и в семнадцать лет уже устроилась на работу, побывала на нескольких государственных предприятиях и везде теряла место, потому что предприятия закрывались. Завод стройдеталей в Синьцзине считался скверным по кадровому составу: там было много «отбросов общества», но в уезде о нем шла неплохая слава, и ей пришлось согласиться пойти туда, потому что больше было некуда деться. Она поглядела на два цеха, крытые соломой, потом на утопавший в грязи двор и поморщилась: совсем непохоже на завод.

Чжоу Яохуа была электросварщицей. Старшая дочь в бедной семье, она скоро повзрослела. Политический хаос и постоянная смена мест работы научили ее разбираться в людях.

Больше всех ее внимание привлек тот самый, кто ремонтировал стену, — Чжэн Бэнчжун. Казалось, в технике он король, ответит на любой вопрос; он же был и замечательным рабочим, причем любой специальности — шофер, слесарь, сварщик, литейщик, землекоп. Часто он работал вместе с ней на сварке. Сначала Чжоу Яохуа избегала его, потому что в первый же день ее появления на заводе ответственная за общественный порядок Чэнь, показав в спину удалявшегося Чжэн Бэнчжуна, сказала ей:

— Не смей называть этого типа мастером!

Чжоу Яохуа окончила среднюю школу и привыкла уважать культурных людей. Узнав, что Чжэн Бэнчжун окончил вуз, она гадала, как же его называть при обращении. Мастером звать нельзя, неужели просто по имени? Неудобно!

Но любопытства она сдержать не могла и часто с удовольствием глядела, как он работает. Он один переставлял литейные формы весом в несколько десятков килограммов; точные детали он вытачивал аккуратнее и серьезнее, чем женщины, вышивающие гладью по шелку. Чжоу Яохуа уже несколько лет работала сварщицей, но когда пришло новое задание, Чжэн Бэнчжун показал ей, как лучше и эффективнее справиться с ним. Его нельзя было не уважать.

На работе он носил грязную промасленную спецовку, лицо было потным и почерневшим, но когда работа кончалась, человек менялся: он отмывался дочиста и одевался в тщательно, без единой морщинки, отглаженную, чистую хлопчатобумажную одежду.

Чжоу Яохуа почувствовала к нему уважение и нежность. Она узнала, что можно к нему обращаться так же, как делали все другие, не по имени и не называя мастером, а просто «очкарик». Она обрадовалась, но когда первый раз назвала его «очкариком», смутилась и покраснела. Все-таки это было насмешливое, неуважительное прозвище.

Во время первой получки она скользнула глазом по ведомости и была потрясена: в графе «Чжэн Бэнчжун» стояла сумма 36 юаней. Это была самая низкая ставка заработной платы на заводе. Но ведь он работал больше всех, причем выполнял любую работу и чаще всех выходил на дополнительные смены. Почему же так? Она уже знала, что он «правый элемент». Но по своей примитивной логике она рассудила: раз такие задания доверяют «правому элементу», то почему же их так несправедливо и скупо оплачивают?

Каждый день ей приходилось сталкиваться с вопиющей несправедливостью. То и дело она слышала, как главный инженер Дэн Сюэминь говорил рабочим:

— Не слушайте его!

Речь всегда шла о Чжэн Бэнчжуне.

Ответственная за общественный порядок Чэнь всегда хаяла его перед рабочими и жадно выспрашивала у них любые претензии к нему, всячески настраивая рабочих против него. Чжоу Яохуа еще не понимала, в чем секрет, но по-человечески сочувствовала неудачнику.

Завод получил ударное задание: изготовить воздуходувку. Сварных работ предстояло много, и Чжэн Бэнчжун подошел к Чжоу Яохуа:

— Надо сварить шов трехметровой длины из стального листа сечением десять миллиметров. Что надо сделать, чтобы избежать деформации?

Чжэн Бэнчжун обычно старался уяснить себе уровень подготовки тех, с кем ему приходилось работать совместно. Он начал говорить строго, но перед ним была молодая девушка, и ему почему-то захотелось, чтобы она улыбнулась.

Чжоу Яохуа всполошилась. «Да он же меня экзаменует!» — подумала она и стала быстро отвечать, встревоженно поглядывая на стекла очков, но никакого подвоха не обнаружила и успокоилась.

Она заметила, что как только начинался разговор о собрании, Чжэн Бэнчжун съеживался, как от удара палкой: бросал начатую работу, обрывал на полуслове разговор и уходил.

Она поняла, что пока с Чжэн Бэнчжуна не будет снят ярлык «правого элемента», он останется человеком низшего сорта, и его чувство собственного достоинства будет страдать снова и снова. Она сама слышала, как Дэн Сюэминь процедил, скрипя зубами:

— С Чжэн Бэнчжуна ярлык снимем только на том свете!

Чжэн Бэнчжуну следовало бы наладить хорошие отношения с Дэном, а он с ним вздорил. Причем, что особенно удивительно, по делам, которые его лично не касались. Каждые три дня он дважды выходил на дополнительные смены, по праздникам никогда не отдыхал, и никогда не получал никакой дополнительной оплаты, и никогда ничего для себя не требовал. Он без конца спорил с Дэном из-за неразберихи на производстве, небрежного изготовления продукции, растранжиривания сырья, несправедливой оплаты труда части рабочих и подачек любимчикам.

Все эти вопросы можно было бы решить установлением разумной системы управления производством, но такая система подрубила бы Дэна под корень. Он пользовался неразберихой, чтобы сосать из рабочих кровь и подчинять их себе. Если ввести строгий распорядок рабочего дня и твердые нормы выработки, то он не смог бы больше самую легкую и доходную работу поручать своим родственникам (он устроил на завод шестерых) и прихвостням; не смог бы также выводить зарплату в зависимости от степени родства или пресмыкательства. А людей, которых он вовлек подачками, становилось все больше. Пресмыкаясь перед ним, простой неквалифицированный рабочий мог заработать в месяц свыше ста юаней. Или же за тридцать дней работы получить зарплату за семьдесят дней, в счет дополнительных смен. Зато те, кто становился ему поперек, не могли получить даже основную ставку.

Чжэн Бэнчжун и Дэн Сюэминь представляли две крайности, две непримиримые силы. Чжоу Яохуа с изумлением обнаружила, что рабочие все это прекрасно понимали и в большинстве своем сочувствовали Чжэн Бэнчжуну. Даже подкупленные Дэн Сюэминем люди в глубине души хорошо знали, кто прав, а кто не прав.

— Один Чжэн Бэнчжун не боится встать против Дэн Сюэминя, — говорили рабочие, и никто не возражал.

Когда в конце 1972 года подошла пора пересмотреть вопрос о политическом лице Чжэн Бэнчжуна, выводы целиком и полностью зависели от расположения Дэн Сюэминя.

Чжэн Бэнчжун вкалывал целый год, но и боролся тоже весь год. За это и получил такой вывод: «Правый элемент Чжэн Бэнчжун ведет себя как «авторитет» в технических вопросах, не считается с руководством, держится нагло и заносчиво, что и доказывает полное отсутствие раскаяния с его стороны. Постановляем не снимать ярлык».

Сам Чжэн Бэнчжун уже не переживал так остро этот вопрос, хотя несколько лет назад ему очень хотелось освободиться от ярлыка. Криво улыбаясь, он сказал девушке:

— Я не в счет. Что я значу? А сколько было растоптано крупных деятелей, основателей народной республики?

Он сам был свидетелем, как представитель смутьянов-цзаофаней, руководитель местного комитета по культурной революции Сюй Хуасяо затравил до смерти толстого деревенского ганьбу Ляо. Он этого Сюй Хуасяо знал хорошо, потому что вместе с ним когда-то таскал камень. Это был подонок, алкоголик и потаскун, любитель азартной игры в кости. Ляо делал ему замечания, и вот при случае Сюй избил его так, что переломал ему кости. Ляо надел петлю и прыгнул с моста.

— Я верю, что когда-нибудь история придет в Китае к справедливому выводу, — сказал Чжэн Бэнчжун девушке. — На производстве я даю куда больше, чем иные члены партии.

Чжоу Яохуа сравнивала его про себя с теми, которых знала лично. Он был опять прав. Эта мысль смутила ее головку, которая редко задумывалась о политике. «Неужели этот реакционер, втоптанный в отбросы общества, может быть лучше, чем великие и славные должностные лица, состоящие в партии правильные люди?»

Нет ничего тяжелее унижения

Городское управление решило построить завод по производству кирпича из наносов, которые ежегодно намывала река. Ответственных работников по политической и административной линии для нового завода было сколько угодно, но не могли найти истинно красного и политически благонадежного технического работника. Пришлось, пораскинув так и сяк, поручить этот участок вечно не поддающемуся перевоспитанию Чжэн Бэнчжуну.

Чжэн Бэнчжун пришел на берег. Завод строился прямо на речных наносах. Он обошел стройку, взвешивая легшую на него ответственность. Он обучался электротехнике. На работе имел дело с механизмами. Здесь, на этой стройке, следовало разбираться в плотницких и столярных работах, химии, технологии высокотемпературных обжиговых печей — области все для него чуждые. Его не смущало, что придется овладеть несколькими новыми профессиями, но быть, по существу, начальником строительства, руководить людьми, и это в его-то положении…

Чжоу Яохуа тоже перевели на новую стройку. Она сразу же увидела на ней Чжэн Бэнчжуна. Рабочий день давно кончился. Он в полном одиночестве волочил рельс, который весил не меньше пятидесяти килограммов. Она подбежала помочь ему.

— Ты почему несешь один?

— Я звал, — горько усмехнулся Чжэн Бэнчжун, — но меня никто не слушает.

Чжоу Яохуа поняла и больше не задавала вопросов. Они понесли вдвоем. Рабочий день уже давно кончился.

— Пойдем и мы. Кончай работу, — вдруг рассердилась Чжоу Яохуа и потянула его за собой.

По дороге она не выдержала и нарушила данное себе самой обещание не говорить никогда о том, что может оскорбить или ранить его самолюбие.

— Директор и парторг посиживают в канцелярии и пьют чаек, — горько заговорила она. — Газеты читают, а в пять часов идут себе по домам. А ты, «дутый авторитет», «вечно нераскаявшийся», вкалываешь один. Ты же «вонючий интеллигент», который мечтает только о славе и доходах! Где же твоя слава? Не видать! А выгода где?.. Что, отказаться не можешь? Боишься? Чего ты стоишь? Вот и правильно, что рабочие тебя не слушают.

От ее обвинений на душе Чжэн Бэнчжуна стало потеплее. И раньше, случалось, ему выражали сочувствие, но она первая говорила искренне, страстно и горько.

«Если такая девушка полюбит, она способна пожертвовать собой ради любимого», — подумал Чжэн Бэнчжун с тоской, но вслух он сказал:

— Если я не буду вкалывать, то все равно останусь «дутым авторитетом» и «нераскаявшимся», но я не боюсь ничего. Я работаю, стараюсь сделать что-нибудь полезное, но у меня есть и своя причина — работа меня утешает. Она помогает рассеяться. Конечно, пройдет одна печаль, придет другая… Я завтра схожу к ним, поговорю.

Чжэн Бэнчжун пошел говорить с секретарем парторганизации.

Чжэн Бэнчжун: — У меня нет выхода. Вы возложили на меня большую ответственность. Вы говорите, что рабочие пассивны, что я за них отвечаю. А рабочие меня не слушают. Как мне быть?

Секретарь Т.: — Работать на социализм, работать на революцию, а не ставить условия.

Чжэн Бэнчжун: — Один я могу вкалывать сколько угодно, не в этом дело. Но вы допустили меня управлять работами, я должен организовать труд людей. Я выписываю наряды, а бухгалтерия их не оплачивает, потому что «правый элемент» не может наряд выписывать. Она не дает денег, рабочие не работают, как мне быть?

Секретарь Т.: — Работать на революцию: работать на социализм, а не выторговывать деньги.

Чжэн Бэнчжун: — Что значит ставить условия и выторговывать деньги? Походи сам по стройке и поучи меня, как работать на революцию и на социализм!

Секретарь Т.: — А ты не рычи! Не забывай, кто ты такой! Начнешь вымогать зарплату — не уйдешь от ответственности!

Чжэн Бэнчжун: — Ничего ты мне не припишешь, преступления не навесишь. Я рабочий, тридцать шесть юаней получаю. Если не будет сделано, как я сказал, сроки будут сорваны, а с меня какой спрос?

Вот так Чжэн Бэнчжун «прорычал», а в результате в конце года на разбирательстве его дела снова был сделан вывод: «нагл», «дутый авторитет», причина — «отсутствие раскаяния», следствие — «ярлык не снимать».

Ярлык не снимать, а работу выполнять.

Капиталовложения были крайне ограниченными. Нужно было учесть предварительно, сколько кирпича будут закупать разные организации. Управленческие расходы строго лимитировались, поэтому Чжэн Бэнчжун фактически исполнял обязанности инженера, проектировщика, начальника строительства и экономиста (конечно, только фактически, без назначения на должности, без зарплаты и без почета, зато с полной мерой ответственности). Ему все приходилось учитывать и прежде всего то, что основное оборудование было старым и нуждалось в ремонте.

Котел, например. Он нашел на заводе азотных удобрений списанный взорвавшийся котел. Потом пошел на завод-изготовитель, где ему сказали, что такой котел починить нельзя. Чжэн Бэнчжун им не поверил, потому что не мог поверить: не было отпущено денег на новый котел. Он поехал в Чэнду, нашел там мастера, которого звали в народе «королем котлов», и упросил его приехать в Синьцзинь посмотреть котел на месте. «Король» походил вокруг останков старого, не одно десятилетие отслужившего котла и погрузился в раздумье. Слава небу и земле, он наконец изрек:

— Починить можно. Нужен высококвалифицированный сварщик. Качество швов должно быть абсолютно надежным.

О, небо! Найти высококвалифицированного сварщика нетрудно, но за каждый день работы надо платить ему десять с лишним юаней зарплаты, а откуда взять деньги?.. Как ни крути, а задача выпала на долю самоуверенной, но серьезной девушки Чжоу Яохуа.

Чжэн Бэнчжун рассказал ей всю историю старого котла и требования к ремонтным работам:

— В шве нельзя допустить ни единого пузырька и никаких примесей. Справишься?

Чжэн Бэнчжун говорил очень серьезно, но почему-то каждый раз, когда говорил с ней, ему хотелось, чтобы она смеялась.

— Сварить-то сварю, — сказала девушка, — но я раньше не сваривала для высокого давления, боязно мне.

— Не бойся, ты вари, а я сам тебя подстрахую, если что.

«Оказывается, так…»

Раз сказано, надо делать. Они вдвоем подошли к разорванному котлу.

Это был котел вместимостью две тонны, диаметром метр сорок. Нагреватель разрушился, в днище образовалась трещина длиной в полметра. Надо было срезать остатки нагревателя с площади около двух квадратных метров и поставить новый из стали той же марки. При сварке трещины шов не должен был проступить на внутренней стенке котла. Условия работы были очень скверными: сварщику надлежало вползти в узкую тридцатисантиметровую щель под днищем котла и варить шов лежа у себя над головой.

Чжоу Яохуа вползла в щель и включила горелку. Щель наполнилась дымом и обжигающим жаром. Несмотря на прокладку из мокрой циновки, одежда тоже могла пострадать. Они договорились меняться каждые десять минут, но Чжэн Бэнчжун уже через пять минут не выдержал, отозвал ее наружу и полез в щель сам. Потом Чжоу Яохуа вызвала его. Каждый старался остаться подольше, чтобы дать другому передохнуть. Погасив горелку, они вылезали с трудом, потные, грязные, с докрасна воспаленными лицами, но между ними уже возникало то чувство братства, которое соединяет людей в бою.

Они ушли с работы после полуночи. Наутро стали проверять вчерашний шов и нашли брак. Пришлось шов отбивать, что остановило сварку на несколько часов.

Освободились от работы, когда весь уездный городок уже спал. Как-то само собой так случилось, что они пришли на берег реки. Свежий ветер обдувал воспалившиеся от жара лица и успокаивал взвинченные нервы. Ночная Янцзы, казалось, текла медленнее и спокойнее, чем днем; блики лунного света вспыхивали на волнах, в небе бежали тонкие, как пух, быстрые облака, а с того берега тянуло из горных ущелий ночной прохладой. Оба они размякли, расслабились, и все, что обычно хранилось на самом дне души, вдруг, как родниковая вода, выплеснулось наружу.

Чжоу Яохуа очень хотелось узнать про Чжэн Бэнчжуна как можно больше. Тот начал с детских воспоминаний и уже не мог остановиться: он рассказывал о себе как о ком-то другом, постороннем человеке, несчастном и одиноком, по полном сил и надежды.

Его долгий рассказ как бы открывал двери одну за другой и впускал девушку в чужую жизнь. О многом она слышала впервые, и иллюзии, впитавшиеся с детских лет, стали таять; Чжэн Бэнчжун умолкал, но она продолжала обдумывать только что сказанное им. В эти годы политической смуты многое, во что она прежде убежденно верила, обернулось миражем и ложью; люди и оборотни причудливо смешались, правда и ложь поменялись местами; и все это было напрямую связано с тем, что пришлось пережить Чжэн Бэнчжуну в пятидесятых годах. Она думала, мучительно думала.

Чжэн Бэнчжун рассказывал, как он сам и подобные ему растратили десять или двадцать лет, лучшие годы своей жизни, свою молодость, личное счастье на борьбу с грязными надуманными химерами; как его унижали и ранили, медленно, по капле высасывая кровь, чтобы погасить жажду жизни, и все это, как кинолента, проходило перед мысленным взором девушки и заставляло ее сердце болезненно сжиматься. Чжэн Бэнчжун спокойно и хладнокровно рассказывал, каким наивным, легковерным и глупым он был раньше, перечислял гонения ровным голосом, каким обычно читают надгробные речи над чужими могилами, не скрывая свой позор, и сердце Чжоу Яохуа билось все тревожнее и взволнованнее.

«Говорят, наше общество самое справедливое, — думала она. — Но почему же тогда хороший человек должен так страдать? Зачем выпали ему на долю такие муки? Кому они нужны?»

Душа ее разрывалась. То ей казалось, что рядом с ней идет несчастный ребенок, которого надо приласкать и утешить, как утешают матери и сестры, то ей казалось, что человек этот силен и смел, крепок и мужествен, закален и опытен, что он способен повести ее за собой и защитить ее в жизни. Все смешалось: любовь, сострадание, сочувствие, уважение…

Когда они ушли с речного берега, Чжэн Бэнчжун вдруг осознал, что за десять с лишним лет он никому, даже родной сестре не рассказывал так подробно обо всем, что ему довелось пережить, а сегодня вдруг взял да и выложил все перед этой девушкой. Ну не странно ли?

«Что ж это я? Хочу добиться сочувствия? — думал он. — Нет, мне ее сочувствия не нужно. Мне не нужны чужие вздохи и слезы».

Но почему же тогда? И, только дойдя до дому, до своего опрятного, но убогого прибежища, он нашел ответ: «Она первая посочувствовала мне как равному, она первая, кому я небезразличен».

Может быть, это был не совсем искренний ответ самому себе. Подсознательно он избегал даже мысли об этом: «Потому, что это абсолютно невозможно».

Любовь

Когда старушке истории надоедают люди, цепляющиеся за ее ноги, она часто над ними смеется, а не кричит грубо: «Ступайте прочь!»

Чувство юмора этой старушки проявилось вовсю в Китае в начале семидесятых годов. Уезд Синьцзинь по своей инициативе строил два заводика для нужд жилищного строительства населения, что было насмешкой над официальным экономическим курсом с установкой «Сначала производство, а быт потом», практически полностью игнорировавшей народные нужды, или, что то же самое, над установкой «Сначала жена, а потом постель», отчего дети рождались, а дома не строились. Появление таких заводиков было знаком неуважения к государственным деятелям, к плановикам, которым как бы говорили: извини, браток, подвинься, мы сами все сделаем, обойдемся без вас.

Юмор старушки истории не миновал и такое ничтожество, каким был Чжэн Бэнчжун. Несуразицы, накапливавшиеся вокруг него шестнадцать лет, достигли прямо-таки комедийного масштаба… Политически он был никто, ни на заводе стройдеталей, ни на кирпичном заводе его не допускали ни на одно совещание, никогда не поощряли и не награждали. Ему разрешалось вкалывать, но не разрешалось ни болтать, ни свободно разъезжать. Но ни тот ни другой завод не могли без него обойтись. Это противоречие обычно пряталось за высокими заводскими воротами, а теперь стало достоянием улицы. Заводики стояли рядом, и каждый оспаривал Чжэн Бэнчжуна.

Если бы ответственный работник Гу хоть чуточку интересовался экономическим развитием подведомственного ему уезда и кричащим противоречием между непрерывно, уже двадцать лет возрастающим населением и ничуть не растущей жилплощадью, он бы заметил существование этих заводиков, которые стали привлекать внимание даже провинциальных учреждений. Гу мог бы, например, осмотреть их. Тогда бы он лично столкнулся с удивительным явлением: конфликтом из-за «правого элемента», которого каждый тянул к себе. Будь Гу серьезным работником, то замечательный человек в уезде Синьцзинь на пять лет раньше смог бы жить нормально.

Печально, очень печально. О заводе стройдеталей Гу в свое время высказался: «Все они отбросы общества, ну и плевать на них!» Что же ждать кирпичному заводу? Он дал ему обычную оценку:

— Из наносов кирпич лепить? Вот сумасбродство! Изобретатели доморощенные, ну и плевать на них!

История подает свои знаки скромно и незаметно, но эта старушка очень упряма: Чжэн Бэнчжун для нее песчинка, но и такую крупинку она водворяет на отведенное ей место.

Формовочная машина для кирпича, которая стояла на заводе стройдеталей, в свое время была «уворована» Чжэн Бэнчжуном. Он дважды посылал людей ее высматривать втайне от завода-хозяина. Потом он, Чжэн Бэнчжун, ее осматривал, писал свои расчеты на сигаретной коробке и всякими правдами и неправдами выхлопотал ее. Подошло время машину модернизировать, повысить давление — значит, опять понадобился Чжэн Бэнчжун.

Старые формовочные машины изготовлялись из отлитых деталей, тяжелых и крупногабаритных; для их обработки требовались станки, каких в Синьцзине и быть не могло. Чжэн Бэнчжун стал прикидывать, нельзя ли изготовить крупногабаритные детали по частям из стального листа, а потом сварить?

Идея была дерзкой и рискованной. Сваривать такие крупные детали — а кто поручится, что они не деформируются? Технические условия очень жесткие, как гарантировать необходимый уровень прецизионности?

Но в условиях уезда Синьцзинь ничего другого делать не оставалось. По экономическому расчету, такая машина по сравнению с прежней снизит стоимость производства кирпича на одну треть.

При утверждении проекта Чжэн Бэнчжуна установили крайне сжатые сроки. Чжэн Бэнчжун сам участвовал практически во всех рабочих операциях. Несколько дней подряд ему пришлось работать круглосуточно, не уходя из цеха.

Чжоу Яохуа теперь разбиралась в положении Чжэн Бэнчжуна лучше, чем он сам. Стоило кому-либо на заводе заговорить об «очкарике», так она сразу же подмечала, какое внимание уделяет провинциальное управление стройматериалов формовочной машине и как рабочие связывают свои надежды на дальнейшее развитие завода опять-таки с этой машиной, но положение самого Чжэн Бэнчжуна ничуть не улучшалось. Чжэн Бэнчжун попытался использовать случай и снова подал разработанный им проект системы управления производством, но Дэн Сюэминь опять положил его в долгий ящик. Девушка страдала и переживала из-за выпавшей на его долю несправедливости. Она умоляла его не глупить и не выходить на сверхурочную работу. Он в ответ только смеялся, она не могла на него сердиться и сама выходила работать вместе с ним.

— Такой уж ты человек заразительный… — пошутила девушка.

С работы они пошли вдвоем. Шли молча. Чжэн Бэнчжун был озабочен, а она не прерывала ход его мыслей. Наконец он замедлил шаг.

— Мы давно вместе работаем, — сказал Чжэн Бэнчжун. — С тобой мне легко говорить обо всем. Одно меня беспокоит, если так и дальше пойдет… — Голос у него дрогнул. Сердце у девушки забилось, ей хотелось услышать, что и как он скажет, и хотелось, чтобы он не торопился, говорил подольше.

Чжэн Бэнчжун остановился, закурил. Она уже давно не видела, чтобы он курил.

— Ни о чем таком я не помышлял и считал, что мне уж никогда не придется об этом думать. Даже сейчас я не уверен, говорить тебе или нет. Как тебя увижу, об этом думаю. Одно скажу — дальше откладывать разговор нам нельзя…

Чжоу Яохуа почувствовала: вот она, решающая минута. Сейчас он скажет, а ей — решать. Чжэн Бэнчжун сказал, что в его личной жизни было два несчастья. В институте ему нравилась девушка, но раз он был привлечен, все лопнуло; а в другой раз, когда он только вернулся в Синьцзинь, одна врачиха ждала его четыре года, но с него так и не сняли ярлык, и она с ним сама порвала. Сможет ли он перенести еще раз такой разрыв? Он больше не мечтает о любви и не надеется на взаимность, но ему просто необходима ясность. «Мне нельзя больше разочаровываться, потому что иллюзий не осталось никаких… Тебе нельзя принуждать себя. Если нет — так нет, но давай порвем пораньше, сразу же, тебе и мне будет лучше».

Чжоу Яохуа живо представила себе его мысли: «Все муки, уготованные человеку, уже выпали на мою долю». Дура она, дура, не сообразила, что среди этих мук была и мука отвергнутого чувства.

Ей самой раньше сватали военного, они тогда пару раз обменялись письмами. Но что такое любовь, она не знала. Ей хотелось быть вместе с Чжэн Бэнчжуном, она его уважала, сочувствовала ему, жалела и надеялась, что он когда-нибудь станет ее опорой… Может быть, это и есть любовь? В сердце ее был только он и больше никто: умный и несчастный, добрый и знающий, всего его она как бы взвешивала на безмене своего сердца, а вот мысли о том, что он принесет лично ей — свет и счастье или горе и муку, — у нее вовсе не было.

Из открытых окон дома на улицу донесся бой часов — пробило три.

— Значит, решено, — сказала она.

— Что? О чем ты говоришь?

— Успокойся, я буду с тобой.

— Правда?

— Правда.

Чжэн Бэнчжун схватил ее за руки и стиснул их. Он был вне себя от счастья, а она была смущена и даже испугана.

Когда они расстались на перекрестке, Чжоу Яохуа поддалась сомнению: а любовь ли это? Другие, когда любят, обязательно говорят сладкие, нежные слова. Она ничего такого не услышала, а порешила раз и навсегда, на всю жизнь.

Горькое счастье дорогой ценой

Кто сказал, что у нас в Китае плохо поставлена информация? Что новости медленно доходят? Кто сказал, что ганьбу не заботятся о счастье других людей? Через день после ночного разговора с Чжоу Яохуа секретарь парторганизации кирпичного завода Т. уже вызвала Чжэн Бэнчжуна на беседу.

Это не был разговор начальника с подчиненным или разнос «правого элемента», а просто личное предупреждение.

— Чжэн Бэнчжун, — сказала она. — Ты бы лучше не впутывал в свое дело Чжоу Яохуа!

А другой секретарь по фамилии Ли одновременно пригласил девушку и сделал ей серьезное предупреждение:

— Ты должна быть осмотрительнее и призадуматься! Нешуточное дело затеяла!

Что был за год, 1973-й? Такие понятия, как «счастье» и «любовь», давно уже были зачислены в лексикон ревизионистской терминологии, а уж о «личном счастье» и говорить нечего — оно просто испарилось из человеческой жизни под испепеляющими ударами таких лозунгов, как «прославим пролетариат, раздавим буржуазию», «политику на первое место», «продолжать революцию» и т. п. Поэтому, когда простая девушка действительно захотела связать свою жизнь с «правым элементом», весь уездный городок Синьцзинь, стар и млад, мужчины и женщины, естественно, только об этом и судачили.

К ней потянулись вереницей школьные друзья и подруги, прежние сослуживцы, дальние родственники, и все предупреждали, предостерегали, осуждали, советовали и попрекали.

Смысл всех разговоров был один: как ты могла полюбить «правого элемента»? Он же старше тебя на одиннадцать лет! Не поддавайся наваждению! Не позволяй ему сладкими речами дурить тебе голову!

Ван Баочуань покорила Сюэ Пингуя, английский король Эдуард VIII «ради красавицы отрекся от престола», белая американка вышла замуж за негра… Любовь Чжоу Яохуа стала таким же потрясающим событием и подняла со дна уезда Синьцзинь мутные волны, как и названные прецеденты в истории человечества.

Успешное применение сварки для изготовления формовочной машины привлекло внимание управления стройматериалов провинции Сычуань. Они сами давно пришли к такой же идее, но не сумели реализовать ее на практике. Командированный ими в уезд Синьцзинь инженер не мог поверить, что машина отвечает техусловиям. Только на месте, посмотрев собственными глазами, убедился и поверил. Последовало решение созвать в уезде Синьцзинь провинциальное совещание о новом методе изготовления формовочных машин и дать заказ заводу стройдеталей Синьцзиньского городского управления на их серийное производство.

Само решение никого не взволновало, зато перед уездом Синьцзинь возникла другая проблема: а кому поручить выступление на совещании по вопросу об обмене опытом? Конечно, вопрос был ясен и бесспорен по существу, но Чжэн Бэнчжун даже и не помышлял о такой чести. Он давно покорился велению судьбы: он изобретает и работает, а награды и почет за это получают достойные, ценные кадры, а не такие, как он.

Беда была в том, что провинциальное управление указало: именно Чжэн Бэнчжун обязательно должен выступить! Узнав об этом, он стал отказываться, но отказаться было невозможно. Вопрос оставался решенным.

Начальник местной полиции высказался так:

— На что это похоже? Этот правый взбесился! С ума сошел! Против него применяется диктатура, а он лезет на трибуну провинциального совещания! Вот проныра!

Самого Чжэн Бэнчжуна собственная слава не волновала, он вовсе не стремился пожинать лавры на провинциальном совещании. Им владела, причем сильнее, чем прежде, одна мечта — теперь, осенью 1973 года, через пятнадцать лет, добиться наконец освобождения от ярлыка «правого элемента». Он втайне надеялся, что сможет предстать перед своей невестой как равный. Теперь его позор неизбежно бросал тень и на нее тоже. Он чувствовал, что если сейчас не освободится от позора, не покончит с пятнадцатилетними унижениями, у него не будет морального права жениться на Чжоу Яохуа.

В этом году у него не было больше уверенности в себе. Денно и нощно он трудился на строительстве кирпичного завода; на изготовлении основного оборудования он сберег для государства несколько десятков тысяч юаней; он усовершенствовал формовочную машину, чем принес выгоду заводу стройдеталей и уезду Синьцзинь, — все это были весомые материальные факты. Разве руководство города и уезда могло не знать об этом? Не посчитаться с этим? Да и вся его жизнь за последние пятнадцать лет могла свидетельствовать в его пользу.

Чжэн Бэнчжун надеялся и ждал. Прошел ноябрь, наступал декабрь. Первая декада, вторая декада… конец месяца… А Чжэн Бэнчжун все ждал.

Увы, он не знал, что о нем уже состоялся разговор в городском управлении:

— Чжэн Бэнчжун — он по-прежнему зазнается, — сказал секретарь городского управления. — Говорят, строптив и не исправился. Если с него снять ярлык, он станет еще высокомернее и строптивее.

— Он неплохо себя проявил за последние десять лет, — сказал заведующий отделом Единого фронта. — В этом году у него большие успехи. Он на двух заводах очень пригодился.

— Подумаешь! — сказал секретарь. — Пригодился! Посмотрел на формовочную машину, и все!

— А ты сам поди да посмотри, — рассердился заведующий отделом.

Вынесли решение: ярлык с Чжэн Бэнчжуна снимать нельзя. Пусть и дальше искупает свою вину. Пусть женится в кандалах. За свою искренность и наивность Чжэн Бэнчжун пожертвовал пятнадцатью годами нормальной жизни, но и этого мало! И все годы он бился головой об стену, для того чтобы стать нормальным, обыкновенным, рядовым человеком (и не более), и все эти годы старался напрасно! Стена не подалась ни на пядь.

О, моя родина, сама ты не можешь быть такой жестокой и несправедливой! Но кто же они, те люди, которые твоим именем позорят твою добрую славу, подрывают твой здоровый организм, губят твоих сыновей и дочерей? И сколько еще ты будешь терпеть их?

Риск

Чжоу Яохуа недаром была из хунаньцев, прославленных стойкостью в голодную засуху. Она презрела общий нажим и не посчиталась с мнением окружающих, не поникла головой. Она старалась всегда быть рядом с Чжэн Бэнчжуном, чтобы всем показать: это она, Чжоу Яохуа, ищет любви Чжэн Бэнчжуна, а не он ее домогается; это она льнет к нему и горда быть рядом с ним! Девушка тактично старалась убедить и самого Чжэн Бэнчжуна: будь спокоен, никому нас не разлучить!

Распространилась омерзительная сплетня: дескать, будь Чжоу Яохуа невинной девушкой, она ни за что бы не связалась с «правым», да еще старше ее на одиннадцать лет. Она, знать, и вправду порченая, вот и липнет к такому типу.

Даже сплетня не смогла остановить Чжоу Яохуа. Она отказывалась подчиниться общественному мнению и по-прежнему расхаживала по улицам Синьцзиня с гордо поднятой головой, бок о бок со своим женихом; как ни в чем не бывало смеялась, улыбалась и радовалась жизни.

Почему бы не воздвигнуть памятник такой девушке? Ее честности, ее упорству и отваге?

Чжэн Бэнчжуна снова позвали на кирпичный завод: он должен был возглавить бригаду и смонтировать автоклав.

Кирпич формовали из речных наносов с добавлением определенного процента цемента; смешанная масса приобретала качества кирпича, только побывав в автоклаве под высоким давлением, где при высокой температуре в ней возникали химические реакции. Это была грандиозная штуковина: восемнадцать метров длиной и метр шестьдесят в поперечном сечении.

Чжэн Бэнчжун никогда раньше ничего подобного не делал, а таких размеров емкость под высокое давление вообще в глаза не видал. Для автоклава на кирпичном заводе не было ни средств, ни материалов. Что делать? Оставалось использовать обрезки стального листа. Чжэн Бэнчжун собрал шестьдесят два куска. Составить из множества кусочков на манер мозаики емкость под высокое давление — это был риск, прямая опасность, куда большая, чем при ремонте лопнувшего котла. Несколько лет спустя сам Чжэн Бэнчжун вспоминал с запоздалым раскаянием, что не учел тогда безумного риска. Но что было делать, если не рисковать? Прочность сварных швов мог он рассчитать лишь весьма приблизительно; а для безопасности мог дать тоже приблизительные большие допуски, и все же ни в одной из величин он не был уверен: выдержит или не выдержит?

Иногда его терзала подсознательная тревога, переходившая в ощущение подстерегающей опасности: вот она, прямо перед ним, ждет его, караулит. Его политическое бесправие легко могло превратить всякую оплошность в преступление, случайность — в умысел, неосторожность — во вредительство; затем неминуемо грозила жизнь в заточении, бессрочное заключение за тюремной решеткой. А ведь он ждал свадьбы, которую могла сорвать даже какая-нибудь злосчастная пустяковина…

Чжоу Яохуа демонстративно каждый день была с ним вместе. В дополнительные вечерние смены, если у нее не было собственной работы, она приходила к нему. Если он сбивал себе руки, она его перевязывала. Когда пыль и грязь забивали стекла его очков и налипали на потное лицо, она кричала громко, не стесняясь людей:

— Иди сюда, я тебя умою и очки протру!

Мать девушки, в страхе от грозившей свадьбы, однажды заперла ее на замок, но та сбежала.

Началось многодневное бдение над автоклавом.

В один из дней декабря 1973 года Чжоу Яохуа и Чжэн Бэнчжун явились вдвоем в отдел регистрации браков. Регистратор задал полагающиеся вопросы и выдал им свидетельство о браке. Поскольку в рекомендательном письме с места работы было указано «политическое положение», регистратор старательно стер слово «товарищ», напечатанное на бланке после фамилии жениха. Тень позора легла на него даже в единственный радостный праздник всей его жизни.

В январе 1974 года, как раз когда синьцзиньский кирпичный завод вошел в пусковой период, Чжоу Яохуа и Чжэн Бэнчжун сыграли свадьбу.

Перед свадьбой невеста осмотрела каморку жениха. Жених не стыдился: рабочая одежда — на нем; одно ватное одеяло, одна циновка на все четыре времени года и стопка технической литературы — вот все имущество, благоприобретенное за пятнадцать лет труда человеком, который трудился и рабочим и инженером, без отпусков и отдыха.

Невеста об этом заранее догадывалась. Жених уточнил с полной откровенностью и без тени смущения:

— Сбережений у меня нет. Ни одного фэня.

Невеста задумалась: когда дадут получку в следующем месяце, что же купить прежде всего? Они не горевали, да и зачем горевать? Любовь способна возместить и заполнить любую пустоту, вносимую в жизнь бедностью и унижением; но никакое богатство и знатность не способны компенсировать потерю искреннего чувства.

Свадьба была до предела убогой. В пещере площадью восемь квадратных метров могло уместиться не больше пяти гостей.

В минуту отчаяния и тоски Чжэн Бэнчжун в насмешку над собой сочинил стихотворное пророчество:

Теперь первое пророчество оказалось ложным. Молодая и красивая, крепкая и способная, нежная и ласковая жена стала ему спутницей на всю жизнь.

Разве это не награда за долголетнюю верность и усердие, которую ниспослало Чжэн Бэнчжуну божество, единственный почитаемый им бог — китайский народ? Разве это не награда от китайского народа?

Взрыв

Июльской ночью 1974 года уездный городок Синьцзинь вздрогнул от оглушительного взрыва. Случилось то, чего Чжэн Бэнчжун так боялся: взорвался автоклав.

Узнав о случившемся, Чжэн Бэнчжун посерел и осунулся, вместе с женой он выехал на завод. Дорога на подъезде к заводу, деревья вокруг него — все было покрыто слоем сверкающей, как снег, серебристой пыли от белого кирпича. Заводские помещения разрушились. В одно мгновение свыше десяти тысяч кирпичей обратились в прах. Сам автоклав весом в сорок пять тонн при взрыве отлетел на пятьдесят с лишним метров, вырвав в полете с корнем несколько высоких деревьев, оказавшихся на пути. Лебедка и трансформатор были разбиты отлетевшей крышкой автоклава.

Завод представлял собой удручающую картину. Конец всему!

Чжэн Бэнчжун ехал, готовый сесть в тюрьму. Перед ним маячило обвинение: «вредительство классового врага». Он раскаивался, что завел семью. Молодая жена станет вдовой при живом муже.

Прибыв на место, он понял, что авария произошла не по конструктивным причинам. Производственники грубо нарушили технологический режим.

На крышке автоклава ослабли болты. Заступившие на смену рабочие позвали слесаря пятого разряда. Тот должен был по правилам сменить болты, но не сменил, а оставил неисправные под нагрузкой, к тому же поставил подряд девять сношенных болтов на одной стороне крышки. Перед аварией был тревожный сигнал: при давлении в шесть атмосфер один из болтов ослаб и стал парить, что требовало немедленного сброса давления. Рабочие снова пошли за слесарем, но тот благодушно предпочел ничего не делать, и давление продолжали поддерживать. Через полчаса последовал взрыв.

Все были подавлены случившимся: труды целого года и большие средства — все пошло прахом. Восстановить завод казалось более трудным делом, чем построить новый на пустом месте. Автоклав был отброшен взрывом так далеко, что не мог не пострадать. Можно ли им пользоваться снова? На взгляд были заметны царапины, но ведь могли быть повреждения, незаметные для глаз. Покупать новый не на что — не было денег.

Чжэн Бэнчжун мучительно колебался. Он любил этот завод и, конечно, хотел бы восстановить его. Но ведь автоклав был поврежден, и повторный ввод его в эксплуатацию сулил еще больший риск!

Вернувшись домой, Чжэн Бэнчжун продолжал терзаться сомнениями.

— Незачем тебе снова латать его, — сказала жена. — Тебя уговаривают, не бойся, мол, ответственности, да разве так бывает? При повторной аварии твоя вина станет еще тяжелее. Начальство скажет, что ты все заранее знал, что автоклав уже взрывался, и с тебя же спросят, зачем повторно его ремонтировал.

Ее слова звучали убедительно. Но если не восстановить производство, чем будут кормиться рабочие? И рабочие подходили к нему один за другим — просили снова взяться за автоклав.

Выход из положения все же был. Он задумал установить автоклав наклонно, чтобы в случае аварии его отбросило бы в реку, тогда заводские помещения и люди не пострадают.

Когда после ремонта начались испытания, он потребовал: пусть все ответственные работники укроются в помещение при обжиговой печи, расположенной параллельно с автоклавом, а всех рабочих и служащих, кроме занятых на обжиге, отпустить с работы. У автоклава оставался он один.

В прошлом году при испытании он до конца не отходил от автоклава. Но тогда авария была гипотетической вероятностью, а теперь взрыв мог случиться в любую минуту. Это значило, что Чжэн Бэнчжун должен был находиться непосредственно у автоклава и наблюдать за его корпусом, тщательно осматривая самые опасные, напряженные участки.

Как и в прошлом году, он обходил автоклав и подавал давление. Утеплитель автоклава еще был сырым и курился паром, а Чжэн Бэнчжун мог обнаружить дефект исключительно по утечке пара. Разница была в том, что утеплитель испускал парок ровно, курящимися струйками. При четырех атмосферах он заметил необычно тонкую струйку пара, остановился и осмотрел это место. Потом велел сбросить давление. Вскрыв утеплитель, обнаружил трещину длиной около метра. Испытания были прерваны. Этот стальной лист пришлось вырезать сварочным аппаратом и потом наварить сюда новый.

Вторично подали давление. Обычно, если в течение двух часов автоклав работал нормально, можно было успокоиться. Но он ходил и четыре, и шесть, и восемь, и десять часов нормальной работы, он никак не мог заставить себя уйти. Только через пятнадцать часов, с трудом передвигая ноги, он вернулся домой.

Дома он понял, что на этот раз рисковал жизнью. Прежде, если бывали неприятности, Чжоу Яохуа вместе с ним шла на завод, и он чувствовал себя спокойнее, зная, что она рядом. На этот раз он ей сто раз подряд повторил оставаться дома — она ждет ребенка, скоро роды.

Домой он вернулся таким усталым, что даже не умылся и не поел, а сразу, не сказав ни слова, повалился на постель. Чжоу Яохуа страдала, но не стала его будить.

Рабочие, встречаясь с Чжоу Яохуа, наперебой хвалили ее мужа.

— Вчера все держалось на твоем «очкарике». Без него — беда! Не обойтись! Тяжело ему далось! Пусть отдохнет пару дней, покорми его повкуснее.

«Хорошо еще, что вы не боитесь похвалить его, — думала она про себя. — Но ведь вы же не управленцы. Просто вам видно, как тяжело ему работается. А работа в счет не идет. Откуда вам знать, какую ношу ему приходится брать на себя?»

В первый раз автоклав взорвался через год после пуска. Значит, и теперь целый год надо опасаться нового взрыва…

Ей хотелось молиться, молиться за себя и за него, за крохотную, нарождающуюся в ней жизнь, которой еще предстояло вступить в этот творимый людьми мир. О, небо, дай нам хоть чувство безопасности, если уж ты не хочешь ниспослать нам счастье…

Жена

Жизнь Чжэн Бэнчжуна текла привычно, а вот в жизни Чжоу Яохуа наступили перемены. Двадцатичетырехлетняя девушка воображала, что после брака посторонние перестанут препятствовать их любви. Конечно, Чжэн Бэнчжун как был, так и остался «правым элементом», но какое отношение это имело к ней самой?

Да, она была столь наивной. Теперь же поняла: на свете стало одним преступником больше, теперь она должна вместе с Чжэн Бэнчжуном отвечать за несуществующее преступление, искупить которое невозможно. К ней прилепился ярлык «жены правого элемента».

На работе она старалась опережать всех остальных. Сверхурочные задания брала больше и чаще других. Она стала очень осмотрительной, потому что к любому пустяку теперь могли прицепиться. Но если раньше ее то и дело хвалили и поощряли, то теперь считалось само собой, что «жена правого элемента» должна вести себя именно так.

Дэн Сюэминь свое постоянное озлобление на Чжэн Бэнчжуна перенес с готовностью и на его жену. Прочие работницы в период беременности пользовались льготами при получении заданий, а на Чжоу Яохуа наваливали тяжелую работу.

Прочие работницы в период кормления грудью выходили только в дневную смену, а ее по-прежнему посылали и в ночную. Нечего делать, она приносила ребеночка в цех и клала рядом с рабочим местом.

Если в цехе случался брак, его записывали всегда на ее имя и производили вычет из ее зарплаты.

— Вышла за тебя, и всего на себе попробовала, и горького, и соленого, и насмешек, и издевательств, — печально сказала она Чжэн Бэнчжуну.

После рождения девочки Чжоу Яохуа больше прежнего стремилась освободиться от несчастья, которое преследовало ее и мужа. Разъяренная жена и мать ничего не боится. Чжоу Яохуа твердо решила: чего бы ни стоило пробить твердыню жестокости, бессердечия и равнодушия ради нормальной жизни хотя бы для своего ребенка.

Чжоу Яохуа: — Вы должны признать факты. Чжэн Бэнчжун вкалывал много лет, все им сделанное — перед глазами, как гвозди, вбитые в доску. Вы его не хвалили, не поощряли, не повышали — так тому и быть, но ведь вы должны понимать, что сделанное им объективно полезно для социализма?

Ганьбу А.: — Неудивительно, что ты вышла за Чжэн Бэнчжуна замуж. У вас обоих язык неправильно подвешен.

Ганьбу Б.: — Стала ему женой, так старайся помочь ему перевоспитаться!

Чжоу Яохуа: — А когда наступит конец этому вашему перевоспитанию? По чему судите? По работе, по поведению или по трудовым успехам? Он сердится, а вы его обвиняете, что он вину не осознал. А я думаю, он сердит как раз потому, что уже давно перевоспитался. Давайте, я запрещу ему встревать в ответственные дела, пусть станет просто рабочим, и я вам гарантирую, он не будет сердиться. Значит, тогда он осознает вину и хорошо перевоспитается?

Ганьбу Г.: — Надо работать на революцию! Нечего торговаться, за революционную работу нечего заламывать цену! А ему, — особенно…

Чжоу Яохуа: — Да какую цену он заламывает? Ни оплаты за сверхурочные, ни премий, ни единого повышения зарплаты, ни на одном собрании ни разу не похвалили. Что он себе выторговал? Да сравните сделанное им и другими. Посмотрите, кто сделал больше?

Ганьбу Д: — Он зазнался, корчит из себя авторитет!

Чжоу Яохуа: — Он против неверных решений, против преступных махинаций, против работы налево! Это у вас и значит, что зазнался, корчит авторитет? Неправильно вы говорите!

Ганьбу Е.: — Идеологическое перевоспитание — дело долгое. Интеллигенции по ее природе свойственны шатания. Чжэн Бэнчжун так и не исправил свои старые недостатки.

Чжоу Яохуа: — А вы разберитесь, откуда у него такая неустойчивость? Ему подножку подставляли, а вы заступились? Почему вы это так спокойно дозволяете неперевоспитавшемуся правому элементу, зазнайке, который из себя корчит авторитет, вспыльчивому скандалисту вместо вас планировать, проектировать, организовывать и распоряжаться? Ладно, я сама несознательная, я не дам ему работать! Запру его на ключ и сама прокормлю!

Чжоу Яохуа спорила с целой толпой важных чиновников. Ее отчаянные речи были слишком слабы.

Топтать — так растоптать

В октябре 1976 года по всей стране народ пускал ракеты и поджигал хлопушки, празднуя свержение четырех демонов политической чумы.

Как же относиться теперь к Чжэн Бэнчжуну? Держаться ли за выдуманную о нем химеру или признать подлинного, настоящего Чжэн Бэнчжуна, его преданность делу, его способности, его заслуги? Противоречие между химерой и человеком обострилось уже в 1977 году, а в 1978 году дошло до критического состояния. Завод стройдеталей и кирпичный завод, на которых прежде отличился Чжэн Бэнчжун, в конце концов обратили на себя внимание только провинциальных ведомств. Но построенный в 1978 году новый завод, завод газобетона, имел уже общегосударственное значение. Уезд Синьцзинь сначала отказывался по той причине, что «кадров нет», выполнить поручение провинциального управления стройматериалов и провинциального НИИ стройматериалов о строительстве такого завода, хотя задание было очень выгодным для дальнейшего развития всего уезда. Потом в провинциальных ведомствах посоветовали «поручить тому, кто строил автоклав», но на кирпичном заводе сразу же нашелся некий Ли, который выскочил с громким криком: «Нельзя давать ответственное поручение недостойным!»

На этот раз громкий протест не сработал, потому что, кроме Чжэн Бэнчжуна, поручать было некому, но разыграли прежний, уже хорошо знакомый сценарий: Чжэн Бэнчжуну не дали никакого назначения, никакого звания и никаких полномочий, однако потребовали, чтобы он нес ответственность за проектирование и строительство нового завода. Одного только не продумали: на этот раз Чжэн Бэнчжун не дал себя уговорить и отказался выполнять задание! Комично, что забил тревогу в уезде тот самый Ли, который так громко вопил и всячески оттягивал начало строительства, ничего не предпринимая, пока до срока завершения работ и — о ужас! — до созыва всекитайского совещания по газобетону на новом заводе осталось всего три месяца. После долгих совещаний и консультаций руководящие хозяйственники уезда с болью в сердце назначили «неперевоспитавшегося правого элемента» главным прорабом стройки. Зато «хороший человек» Ли, твердо стоявший «на позициях классовой борьбы», заставил Чжэн Бэнчжуна сократить свой сон наполовину, а то и на две трети, чтобы наверстать упущенное время, справиться в срок.

Скажем так, с 1973 года Чжэн Бэнчжун внес свой вклад на трех заводах. А много ли было таких строек в уезде Синьцзинь за все тридцать лет после Освобождения? Кажется, он доказал, что он не враг? Но нет. Даже когда в 1978 году ЦК КПК в циркуляре номер одиннадцать постановил снять ярлык по всей стране с каждого, кто был объявлен «правым элементом», истек тот год, но по-прежнему горстка должностных лиц продолжала мертвой хваткой держать Чжэн Бэнчжуна, боясь больше всего на свете, что в уезде Синьцзинь совсем переведутся правые элементы.

Чжэн Бэнчжун, пусть и с ярлыком «правого элемента», все равно старался ввести правила производственного распорядка, которые могли связать эту горстку по рукам и ногам. Он то и дело обвинял их в бездеятельности, мешал злоупотреблять властью. Ну а представьте, ярлык «правого элемента» с него снят… Беда! Его нельзя не использовать на ответственной работе; если же его использовать без ярлыка, то он сразу же станет с начальством на равной ноге. Такой технически одаренный человек, образованный и прекрасный организатор! Что же тогда будет?

Химеры бывают разные

При пересмотре дела в конце 1978 года, через месяц после снятия с Чжэн Бэнчжуна политического ярлыка «правого элемента», сочли, что в 1957 году его зачислили в «правые элементы» ошибочно. И он был назначен на должность заместителя директора завода газобетона.

Он стал ответственным работником с должностью и правами, но после столь крутой перемены в своем положении с удивлением обнаружил, что в борьбе со злом он по-прежнему беспомощен и бессилен. Его власть распространялась лишь на технические вопросы. Он попытался дважды исправить дело и потерпел полную неудачу; пришлось, воспользовавшись возможностью, уехать на политучебу, распрощаться с заводом.

Он последний раз прошелся по заводам: заводу газобетона и заводу стройдеталей. Здесь каждая установка была либо им спроектирована и изготовлена, либо им налажена и многократно отремонтирована. Он прежде думал, что все им сделанное по праву принадлежит трудовому коллективу. Но кто же в конце концов стал хозяином на заводах? Много ли прав имели рабочие на участие в делах заводского управления?

Руководители заводов прежде всего заботились о том, чтобы подобрать вокруг себя своих людей, чтобы увеличить свою власть и распоряжаться бесконтрольно. Ради этого шла и тайная и явная борьба. На работе вырывали друг у друга трибуну и подставляли друг другу подножки. Завод газобетона так и не вышел на проектную мощность. На заводе стройдеталей формовочная машина была спроектирована с дефектами и кое-как изготовлена, а потому многие организации возвращали кирпич и аннулировали заказы на продукцию. У рабочих не было никаких прав. Они видели бесчисленные недостатки и злобились, но не смели сказать слова поперек.

— Китайцы начисто лишены чувства совести, — возмущался Чжэн Бэнчжун теми, кто дрался за личную власть ради корысти и ставил ни во что интересы государства и рабочих. Конечно, таких людей меньшинство, и все же в современном Китае их наберется столько, что никакой историк не должен замалчивать их существование и деятельность. Например, секретарь Х. и секретарь Т. были руководителями завода потому, что были членами партии. Есть ли хоть что-нибудь коммунистическое в их личных качествах и в стиле их работы? Обладали ли они способностью руководить производством на заводе? И каков был их вклад в общее дело?

Чжэн Бэнчжун старался на заводе стройдеталей, но весь его труд в конечном счете пошел в заслугу, сделался политическим капиталом Дэн Сюэминя. Чжэн Бэнчжун на кирпичном заводе и на бетонном заводе отработал семь лет, но послужил укреплению должностного положения секретаря Т. и секретаря Х. «Доля» руководства в этих достижениях доказывает, что деятельность Чжэн Бэнчжуна только способствовала в объективном смысле тому, что у этих товарищей болезненно разрастались иллюзии и химеры на собственный счет.

Вспомним, что ганьбу Гу не пожелал чокнуться на банкете с «неисправившимся правым элементом». Откуда такое самомнение и высокомерие? Может быть, у него большие политические заслуги? Может, он боролся с Линь Бяо или с «четверкой»? Может быть, его трудами уезд Синьцзинь достиг небывалых в стране хозяйственных высот? Да ничего подобного! Если полистать личное дело этого вельможи за последние тридцать лет, то станет ясно: гордиться ему нечем, а его высокомерие и чувство превосходства над окружающими ни на чем не основаны.

Достижения, разве не они единственный критерий объективной оценки человека и даже его собственной самооценки? С тех пор как тень Чжэн Бэнчжуна отделилась от него самого, она двадцать с лишним лет господствовала над своим прежним хозяином, окутывала, помрачала, извращала, давила и попирала настоящего живого человека. А ведь было до очевидности просто понять и измерить его вклад — человек был у всех на виду!

Многие, многие годы политический курс в стране не принимал в расчет экономику; политика воспрещала полагаться на специалистов и на объективную оценку людей; надменные, высокопарные, трескучие фразы подавляли всякую деятельность, ни во что ставились реальные достижения; политические лозунги ценились выше научных и технических знаний, выше культуры вообще; живые люди заслонялись химерами, так что мираж не позволял человеку ни рассмотреть окружающих, ни составить верное представление о самом себе. Весной 1980 года Чжэн Бэнчжун и ганьбу Гу — оба обдумывали свое будущее.

— Уже год как меня перевели на работу в управление промышленностью, — мрачно говорил Чжэн Бэнчжун, сводя брови. — Никогда в жизни у меня не было на работе ничего подобного: безделье да скука.

Конечно, он не был совсем празден. Началось строительство еще одного завода стройматериалов — силикатного. Строительное управление проектировало его больше года. Чжэн Бэнчжун просидел над готовым проектом несколько ночей, обнаружил ошибки. Потребовалось проект переделать, что дало экономию в пятьдесят-шестьдесят тысяч юаней. Что ему еще надо? Может, ему хотелось пойти в научно-исследовательский институт и заняться научными разработками?

— Нет, — возражал он. — Практика — вот к чему я более всего пригоден, практика меня привлекает больше всего.

А ганьбу Гу досадовал, что работа становится для него раздражающе конкретной. Последние два года ему приходилось решать исключительно конкретные дела. Возьмем, к примеру, сельское хозяйство. Раньше как было? Установка «зерно всему основа» — как хорошо! Я требую сдачи риса — и все тут! План — в рисе, урожайность — по рису, закупки — тоже рис. Разослал всем циркуляр, получил отчеты — и подшил; работа кончена. Теперь же сплошное мучение: надо планировать сельскохозяйственное производство, исходя из местных условий, даже почв; надо внедрять многоотраслевое хозяйствование на земле, да еще надо поощрять хозяйственную самостоятельность. Да если они будут самостоятельными хозяевами на земле, как мне ими руководить?..

Гу сравнивал себя с теми людьми в уезде, которые теперь пошли в гору; сравнивал по партийному стажу, по рангу, по занимаемой должности, и горько вздыхал. Ему было тошно и душно. Он встал и распахнул окно кабинета.

Он любил проводить время у этого окна, смотреть на улицу. Как и раньше, оживленная улица была полна снующего народа, но краски уличной толпы стали другими: яркими и пестрыми. Из громкоговорителя неслась непривычная, раздражающая его слух, незнакомая мелодия. Строилось сразу несколько многоэтажных жилых зданий недурной архитектуры.

«Перемены», — думал он. В прошлом году в нем народилось смутное беспокойство, нарастающее где-то в глубине души, которое теперь терзало и мучило его. Это беспокойство усиливалось из-за нынешних газет, которые без конца мусолили «гарантированную чашку риса». Два дня назад пронесся неприятный слух, что предстоит проверка квалификации ответственных работников на предмет должностного соответствия…

Гу в сердцах захлопнул окно. Накопившаяся за долгие годы пыль взлетела с подоконника мутным желтым облаком и стала медленно оседать…

Пекин, июнь 1980 года

Перевел А. Желоховцев.