Человек и его тень

ПРЕДИСЛОВИЕ

В нашей стране китайской литературой интересовались издавна.

Более ста лет назад русский китаевед академик Василий Павлович Васильев издал «Очерк истории китайской литературы», кстати, первую такую книгу в мире, потому что подобных ни в Европе, ни в самом Китае тогда не существовало.

В СССР читательский интерес к Китаю возрос многократно: китайская литература рассказывала о китайской революции. Вспомните, что сам Маяковский своим лучшим стихотворением назвал известие о взятии Шанхая китайскими восставшими рабочими.

В 50-х годах современная китайская литература часто издавалась в СССР, вызывая читательский интерес, но затем из литературы современной стало нечего переводить: «культурная революция» обрушилась на писателей, и выпуск книг остановился в КНР. Китайская печать называет период 1966—1976 годов «десятилетием небывалого в истории погрома», так что можно понять, почему отсутствовали современные литературные произведения.

В те годы в СССР в духе неизменной ленинской культурной политики КПСС продолжалась работа над изучением и популяризацией китайской классической литературы. Например, китайские романы в те годы больше издавались в русском переводе, чем в самой КНР на языке оригинала.

Во второй половине 70-х годов китайские писатели вернулись к творческой деятельности; новым взглядом посмотрели они вокруг себя и на прошедшие тридцать лет народной республики; они осудили в самых решительных выражениях губительную практику недавнего прошлого. Романист Чэнь Дэнкэ, известный советскому читателю по книге «Дети реки Хуайхэ» (1956) о партизанской воине с гоминьдановцами, писал так: «В период Линь Бяо и «банды четырех» в культуре господствовал фашизм. Почти никто из наших писателей не спасся от погрома. Китайской литературе и творческой общественности погром причинил небывалый ущерб. Исторически славная и блестящая, культура китайской нации была опустошена и обращена в пустыню» («Гуанмин жибао», 10.VII.79). Литераторы вполне ясно осознают, что десятилетиями в стране поощрялась убогая и никчемная печатная продукция. Один из авторов нашего сборника, популярный в КНР писатель Ван Мэн, осудил прошлое бескомпромиссно: «Повторение формулировок, украшательство, ложь… Такие произведения говорили только, что их авторы духовно слабее и опустошеннее своих читателей, что сами авторы утратили веру в революционную теорию, материализм, социалистическую жизнь. Все прекрасное, доброе, нежное именовалось тогда «буржуазным», а «пролетарские речи» ограничивались бранными выражениями «катись к матерям» и «разобьем собачьи головы» («Гуанмин жибао», 20.III.79).

Отказ от прошлого требовал не просто негативной критики, а позитивных достижений, напряженного творческого труда, чтобы не одними кличами, а делом — новыми произведениями — доказать жизненность социализма на китайской земле, устремленность трудового народа к правде и лучшему будущему.

Мы знаем, литература КНР сильно страдала в прошлом от диктата сиюминутности, наполнялась цитатами и лозунгами, напечатанными жирным шрифтом, и теряла всякое содержание за пределами текущего лозунга. Теперь осознается непродуктивность такой манеры, в принципе исключающей создание художественно значимого произведения, долговременного по воздействию. Возродились такие основные понятия, как традиция, правда, история. Писатель Фэн Цзицай говорил об этом так: «История и действительность часто судят разной мерой. Прежде, критикуя произведение, исходили из надобности или из эмоций. Эмоции и надобности преходящи, так и утрачивалась объективность меры. Никого это не заботило, а считалось в порядке вещей. Однако мера истории уравновешенна, строга и беспощадна; она часто приводит к переоценке ценностей. Только она сметает все наносное и оставляет подлинное. Она справедлива и беспристрастна. Произведения, расхваленные и охаянные, восстанавливают свою первоначальную ценность; они начинают жить исключительно своей собственной жизненной силой. Однодневки рассыпаются в прах, а долговечные живут не умирая. И нечему тут удивляться — так прогремевшие бестселлеры через мгновение сразу же забываются. Мастера литературы, и прежде и теперь, всегда думали о жизнеспособности своих произведений. Произведение обращено к современникам, оно воздействует на общество, и надо, чтобы оно дошло и до потомков наших. Культура любой нации, если будет жить только минутным успехом и выгодой, не оставит после себя наследия, и тогда нечего рассуждать ни о какой подлинной культуре» («Жэньминь жибао», 30.XII.82).

Между правдой и литературой в Китае долгое время существовали барьеры, возведенные по различным поводам. Считалось предосудительным писать о любви и придавать чувствам какое-либо значение в общественной жизни; нельзя было описывать провал политики «большого скачка» и народную жизнь трех последовавших тяжелых лет; нельзя было писать о стихийных бедствиях, о разрухе, о голоде, о несправедливых преследованиях интеллигенции, о несчастьях «культурной революции», повлекшей за собой произвол и моральный террор. Липкая, беспощадная проработочная критика убивала творческую инициативу.

Постепенно, шаг за шагом на протяжении 1977—1980 годов, писатели отвоевали себе право говорить и о событиях «культурной революции», и о провале «большого скачка», и о «трех годах бедствий», и о месте любви в жизни человека, и о бесхозяйственности, и о коррупции. Литература стала вновь популярной, жадно читаемой, интересной, поучительной, художественной. Так творчество в Китае возродилось: рано или поздно оно должно было возродиться на почве народных талантов и многовековой традиции.

Китайская литература, очнувшись от беспамятства, оглянулась и на историю своей страны, особенно бурного событиями XX века. Поэтому в лучших произведениях писатели стараются уяснить себе корни и причины трагических событий, чтобы предотвратить их повторение в будущем. Эта мысль — о возможности повторения несчастья — терзала и мучила китайских писателей все последние годы и не оставляет в покое их совесть и поныне. Поэт Чжан Чжиминь приурочил к празднованию тридцатилетия КНР в 1979 году поэму «Я скажу тебе, Родина», в которой есть такие строки:

Первые социально-критические произведения родились в жанре короткого рассказа. Это была как бы проба сил. После появились другие жанры: стихи, очерки, пьесы и, наконец, повести. Повесть сейчас самая зрелая форма для литературы гражданственного, общественного звучания в КНР. В жанре романа, по признанию самой китайской печати, пока еще не создано значительных в литературном смысле произведений.

Современная китайская литература количественно необозримо велика. На сессии национального комитета Всекитайской ассоциации работников литературы и искусства 19.VI.82 упоминалось: число членов творческих союзов в КНР в настоящее время достигло 16 194. Союзы издают 37 журналов общим тиражом 13,57 миллиона экземпляров. С 1977 по 1981 год в стране было опубликовано 20 тысяч рассказов, 700 повестей, 400 романов и т. п. Вопрос о качестве этой литературы далеко не однозначен. Наряду с произведениями гражданственного направления выходят и литературные поделки, например, исторические романы на тему об «агрессии царской России», извращающие историю Дальнего Востока в XIX веке.

Наше внимание привлекают в Китае не книжки-однодневки, а серьезная литература, реалистически раскрывающая действительность. Сегодняшний китайский писатель, если он честный и ответственный перед своим народом человек, не может отрешиться от памяти пережитого и выстраданного в протяженной мучительной борьбе. Он не может отрешиться и от наследия китайской классической литературы, которая образовала вкусы и привычки его читателя.

Старая китайская художественная проза выросла из народного сказа, наследовала от него занимательность, сказовую манеру авторской речи и формальные обращения сказителя к слушателям. У сегодняшних писателей этого уже не осталось, но в литературе живо привычное для читателя жизнеописание. В каждом произведении читатель ищет не отдельный эпизод, а хочет увидеть всю человеческую судьбу. Отвечая его желанию, писатель в своей повести в меру сил и таланта раскрывает жизненный путь избранного им героя.

Судьба конкретного человека — в центре каждой из повестей, включенных в наш сборник. Его авторы: Лю Синьу, Ван Мэн, Лю Биньянь и Чэнь Мяо — известные и популярные в КНР писатели. Эти произведения имели успех на родине, издавались в литературных журналах и выходили либо отдельными книгами, либо в составе сборников.

Лю Синьу пишет о школьной жизни, которую знает не понаслышке. Его героем стал простой рабочий Ши Ихай, который всю жизнь провел при школе: здесь он живет, здесь и трудится, выполняя незаметно и добросовестно все подсобные работы. Его природная доброта делает этого человека открытым и обращенным к людям; он не только внимателен и заботлив к чужому горю, но и способен в меру своих скромных возможностей помочь другим тогда, когда на сочувствие отваживаются немногие.

Вся история Китая XX века так или иначе отразилась на жизни этого труженика, школьного разнорабочего. Многое довелось повидать ему, однако главное, что хотел сказать своей повестью писатель, — это вера в человеческую доброту. Трудолюбивый, старательный, пунктуальный Ши Ихай всегда был добр. Умер он в одиночестве, но его образ дорог многим и всегда останется в их памяти. Повесть Лю Синьу глубинно оптимистична: это не бравый казенный оптимизм, а тот, который порожден верой в трудового человека, благодаря которому жив Китай и рано или поздно, но построит себе лучшее будущее.

Повесть Лю Биньяня основана на реальных фактах, его герой инженер Чжэн Бэнчжун, так же как и сам писатель, испил до дна чашу позора и унижений. Чжэн Бэнчжун, несправедливо осужденный, в лучшие годы своей жизни, не озлобился и не замыкался в себе. Отгоняя мысль о самоубийстве, он трудился, сохраняя верность своей натуре. Неугасимый дух созидания, невероятная жизненная сила, беспримерная выживаемость человека вопреки обстоятельствам…

«Что же это были за годы? — спрашивает Лю Биньянь. — Такие понятия, как «счастье» и «любовь», давно уже были внесены в лексикон ревизионистской терминологии, а уж о «личном счастье» и говорить нечего — оно просто испарилось из человеческой жизни под ударами таких лозунгов, как «политику на первое место», «непрерывно продолжать революцию» и т. п.».

Жизнь главного героя повести далека от безоблачности и сегодня, когда он реабилитирован и полноправен. Его техническое и организационное дарование по-прежнему не используется для блага страны. Вокруг инженера много других фигур, в том числе немало таких руководителей, чьи должности — синекуры. Когда снимаются маски руководителей и организаторов, перед читателем предстают демагоги и заклинатели, праздно играющие в шашки, пока за них работают другие, и прежде всего глубоко ими презираемый инженер. Именно он, лишенный всяких прав, и есть фактический руководитель стройки, а не высокооплачиваемые, ничего не делающие назначенцы. Лю Биньянь непримирим к этому социальному злу, которое надо изживать ради будущего.

Позитивный образ честного руководящего работника создал в своеобразной повести «Мотылек» Ван Мэн. Вся повесть — единый внутренний монолог, воспоминание человека, которому есть что вспомнить за свою жизнь: в молодости участник революционной войны, Чжан Сыюань один как бы соединяет в себе трех разных людей. Эти люди говорят в его душе своими, неодинаковыми голосами. После победы революции, он стал секретарем горкома в крупном освобожденном городе. Тогда Чжан слепо верил в справедливость политических кампаний; не колеблясь осуждал людей в силу политической, как он ее тогда понимал, необходимости; но настала такая кампания, которая не только разрушила его семью, но и подорвала его собственное положение: сам Чжан оказался сосланным в отдаленную деревню на физический труд.

«Сложный и противоречивый процесс психологического раскрытия правдиво отобразил бурные перемены в общественной жизни нашей страны за 30 лет», — написал об этой повести китайский критик Чжан Чжун («Гуанмин жибао», 28.IX.80).

В этой повести лучше, чем где-либо, правдиво раскрыт внутренний мир и движущие пружины поведения китайского ганьбу. Притом писатель сохраняет оптимизм и веру в социалистическое будущее страны. Такая позиция не могла не вызвать и недоброжелательную критику. В письме к автору повести один из таких критиков, Сяо Ли, с издевкой напомнив, что творческая манера Ван Мэна многим обязана «юмору уйгуров», среди которых писатель отбывал ссылку, писал: «Вы всегда смотрите на мир сверкающим взглядом «юного большевика». Для вас и ваших героев мир прекрасен и должен становиться еще прекраснее; каждый человек ради прекрасного завтра должен забывать себя и жертвовать собой; вы нетерпимы, как к соринке в глазу, ко всему вульгарному, безобразному и даже дряхлому. Такая принципиальность переходит в набожность и фанатизм». Писатель отверг упрек в нетерпимости и прекраснодушном идеализме. Он ответил критику в журнале «Вэньсюэ пинлунь»: «Душевного настроя «юного большевика» далеко не достаточно! Детскость и наивность за пределами юного возраста перестают быть добродетелями; при решении реальных проблем они могут обернуться преступлением. Зрелость идет рука об руку со сложностью».

Ван Мэн сейчас популярен не только у себя на родине. Его переводят в других странах. В беседе с Эрвином Викертом, бывшим послом ФРГ в Пекине, китайский писатель критически отозвался о «гиперсексуализированной» современной буржуазной культуре, которая его не привлекла, а оттолкнула. «Как можно писать про постельные утехи, когда мир стоит на краю пропасти? — говорил Ван Мэн Э. Викерту. — У меня в стране другие неотложные вопросы, которые занимают все мои мысли».

События в повести Ван Мэна предстают как переживания главного героя вне хронологических рамок и ограничений, в них господствует не сюжетная композиция, а психологическая основа. Но главная устремленность писателя — к общественно значимой, острой гражданственной тематике с глубокой тревогой за судьбы своей страны, за счастье своего народа.

Советский читатель хорошо знает о политической стороне событий «культурной революции» в Китае. В повестях китайских писателей открывается в какой-то мере психологическая сторона поразившей страну смуты. Герой повести «Мотылек» испытал на себе, быть может, самое страшное в моральном плане: против него поднялся единственный сын. Такова была сила расколовшей страну трещины, что в ту черную годину буквально брат шел на брата, а сын — на отца. Китайская молодежь в середине шестидесятых годов оказалась поражена духовной слепотой, запуталась в сетях демагогических лозунгов и, расправляясь над невинными жертвами, сама стала жертвой.

«Культурная революция» лишила целое поколение молодых китайцев и общего и профессионального образования; пути для роста и развития, нормальная социальная перспектива в жизни были отрезаны напрочь. Опыт «культурной революции» для молодых ее участников оказался трагичным и в духовном смысле, поразив их апатией к общественным делам, губительным пренебрежением к современным, равно как и к традиционным культурным ценностям, разочарованием в идеалах. Может ли это «потерянное поколение» выздороветь и вновь обрести смысл жизни — вот жизненный вопрос, встающий и перед китайской литературой.

Главный герой повести Ван Мэна интересен еще и тем, что на него лично ложится часть ответственности за случившееся в его семье. Ведь если сын пошел против отца — здесь недостаточно для объяснения ссылаться лишь на злую волю одной стороны; отец страдает не только в прямом смысле от ненависти сына, но и переживает за сына, и начинает осознавать долю собственной вины в случившемся. А такая вина, несомненно, была, иначе не могло бы возникнуть далеко зашедшей отчужденности и губительной для общества розни поколений.

Герой Ван Мэна — фигура неоднозначная. У него много заслуг в прошлом: участие в революционной войне, самозабвенная, жертвенная увлеченность строительством нового после победы и, наконец, сейчас именно на таких, как он, возлагает писатель надежду на будущее Китая. Пережитое не сломило, а, если выразиться фигурально, очистило душу Чжана; он снова полон энергии, конструктивных замыслов, в нем не увяла воля к действию. Он ищет даже разрушенного в прошлом семейного счастья и способен бросить столицу с ее напряженной текучкой для встречи с любимой женщиной. Но это уже новый, как бы заново выплавленный Чжан; в прошлом же он нес в себе порок бесчувственности, сделавший его беспощадным в собственной семье, разрушивший встретившуюся ему чистую любовь, оттолкнувший от него родного сына. Не каждому дано выстоять в подобных испытаниях, но герой повести «Мотылек» не сломился и стал в человеческом смысле личностью более полной и достойной, хотя, верный жизненной правде писатель говорит ясно: былого не воротить, утраченное счастье не возрождается, потеря остается потерей…

В наш сборник входит и сатирическая повесть Чэнь Мяо «Неофициальная история крупного писателя». Такие произведения в Китае редки. Сатире в современной китайской литературе особенно не везло: добрые намерения авторов не понимали, их произведения издавать не любили. Тем не менее, хоть и в малом числе, но сатира как жанр существует в китайской литературе. Весьма популярное у советского читателя произведение китайской литературы — это сатирическая повесть Лао Шэ «Записки о кошачьем городе» (1932—1933), которая издавалась в СССР уже шесть раз. Переводчик повести Лао Шэ знакомит нас и с произведением Чэнь Мяо.

Эта повесть начинается с «торжественного предуведомления», будто все ее герои и обстоятельства — чистый вымысел. Но, как всегда бывает в сатире, чем больше вымысла декларирует автор, тем ближе она к действительности и тем точнее направлено ее разящее острие. Для китайского читателя, хорошо знающего историю последнего десятилетия, особое удовольствие составляет отгадывание реальных прототипов, стоящих за героями сатиры. Наш читатель лишен такого удовольствия, потому что многие мелкие подробности не доставят ему столь живого интереса, но зато картина в целом, несомненно, привлечет его.

В европейской литературе XIX века были распространены романы о карьере молодого человека в буржуазном обществе. Повесть Чэнь Мяо в литературном смысле сопоставима с европейскими «романами успеха». Формально в ней нет новшеств, но зато она хорошо сравнивается с уже известной читателю классикой в традиционном для европейской литературы ключе. А решает свою тему Чэнь Мяо на современном китайском материале, для нас малознакомом. Карьера молодого человека в условиях «культурной революции» — вещь сама по себе весьма любопытная; особенно впечатляет, что герой повести — точнее, антигерой — становится официозным писателем в то время, когда факт образованности стал опасен для самого существования человека. А вот антигерой в повести умеет процветать и при такой обстановке и делать литературную карьеру при, казалось бы, невозможных условиях. И в этом нет вымысла: такие люди в Китае действительно были, хоть имена их, не свершивших ничего достойного, канули по заслугам в забвение.

Герой Чэнь Мяо явно лишен и стыда, и чести; он всегда готов чутко улавливать дуновения меняющихся политических ветров. Переходы героя от подобострастного раболепия перед «шефами» к надменному третированию «жертв» молниеносны.

Искусство сатирика в этой повести отнюдь не в гротесковом преувеличении. Наоборот, показанные события не утрированы: писатель замечателен именно умением сатирически высветить совершенно обыденные и общепринятые вещи. Смех изживает осознанные пороки и освобождает те силы, которые сохранили жизнеспособность для возрождения и творчества уже вне рамок прошлого и за пределами уничтожающего сатирического смеха.

И ни для кого из китайских писателей, участников нашего сборника, не возникает сомнения в том, что будущее всего китайского трудового народа связано именно с социализмом в КНР. Скромный Ши Ихай в повести Лю Синьу не одинок — его жизненный пример, продиктованное совестью поведение в труднейших обстоятельствах вызывают нескрываемое уважение и у повествователя, и у других персонажей произведения. Созидателем в полном смысле слова является притесняемый и гонимый инженер в повести-очерке Лю Биньяня, это не механизм и не муравей, а человек, сознающий реальное общественное значение своего труда. Благу народа посвятил свою жизнь и кадровый работник — ганьбу, герой повести Ван Мэна; он может ошибаться в конкретностях, спотыкаться в человеческих отношениях, но цель его жизни — одна, и выпавшие на его долю испытания проясняют сознание.

Сатирическая повесть Чэнь Мяо, доказывающая неизбежность краха антигероя, какой бы увертливостью он ни обладал, на мрачном фоне показала достойных, несгибаемых, честных людей, таких, как старый писатель, оклеветанный своим лжеучеником.

Где же источник жизнеутверждающего созидательного пафоса для китайских писателей? Это вера в силы народа и жизнеспособность его культуры. В череде тысячелетий истории сохранил китайский народ непрерывной свою культурную традицию. Теперь она, в свою очередь, укрепляет духовные силы общества. Жезл счастья выступает прямым символом культуры, которая сохранилась благодаря простому народу, пользуется его уважением и представляет собою не просто экзотическую диковинку-вещицу, а духовную ценность. В народных верованиях жезл счастья приносил исполнение желаний. И разве не надежду на лучшую жизнь для трудовых людей символизировал этот древний жезл в руках его последнего владельца, простого разнорабочего?

Нельзя не принять во внимание, что переведенные для этой книги повести порождены конкретной обстановкой литературной жизни сегодняшнего Китая, отражают особенности не столь уж простой ситуации. Сейчас в стране происходит явная и даже довольно резкая смена литературных поколений. Писатели старшего возраста, как правило, слишком настрадались от «культурной революции», чтобы с полной силой возродиться к творческой работе, отыскать в своей палитре свежие краски для впечатляющего отражения действительности. Другие произведения, создаваемые ныне в КНР, выходят из-под пера совсем молодых авторов, которым предстоит еще немало совершенствоваться и профессиональная подготовленность которых, как и китайской молодежи в иных областях деятельности, по известным причинам оказывается невысока. Оттого не случайно, что в нашем сборнике слово предоставляется литераторам среднего поколения. Поколение это в писательском мире сравнительно немногочисленно, но работает по большей части продуктивно. Подготовка была, навыки, несмотря на творческий простой, остались, есть энергия воплотить свои замыслы. Конечно, нельзя счесть собранные нами повести равноценными по своим художественным достоинствам и идейной стройности, не всегда ровно прописана и четко продумана каждая из них. Но предпринята попытка осмыслить явления, сложно разворачивавшиеся во времени и пространстве, и, несмотря на те или иные недочеты, не может не привлечь гражданственность позиции, неразрывно связанная с искренностью и смелостью.

Писатели показали, что великие или, как принято говорить в КНР, небывалые в истории бедствия выпали на долю китайского народа, но они же показали тягу простых людей к светлому социалистическому завтра. И тот, кто вместе со своим народом, на может не верить в силы народные.

А. Желоховцев