Человек в коротких штанишках

Игрушки-погремушки и все такое прочее

Пятьдесят лет – подходящий возраст для юбилея. Но когда человек только что начинает жить, и пятьдесят дней – круглая дата. Мы с Ольгой еще накануне отправились в магазин «Буратино» за подарками. Я купил набор погремушек, а она выбрала три резиновые и три гуттаперчевые куколки. Продавщица уложила погремушки и пупсиков в две разные коробки, и мы, довольные своей щедростью, отправились на юбилей к Аллочке.

В дверях нас встретила усталая, невыспавшаяся мама Рита.

– Что это такое? – спросила она, глядя на коробки. – У меня погремушки, у нее – пупсики. Мы с ней решили отдельно дарить, – сказал я.

– Где наша маленькая юбилярша? – заглянула нетерпеливо в комнату моя жена.

– Минуточку, минуточку, – остановила ее мама Рита, – что это вы вздумали?

– Доводим до твоего сведения, – начал я, – что у твоей дочери сегодня юбилей. Пятьдесят дней. Первая круглая дата. Подарки – юбиляру, шампанское – на стол! Тебе тоже можно немного выпить. Я консультировался с врачами.

– Минуточку, минуточку, – повторила еще раз Рита.

Она отобрала коробку, достала первую попавшуюся погремушку и сказала:

– Можешь подарить эту одну, а Ольга пусть подарит одну куколку, но не больше, не коробками.

– Рита, я тебя не понимаю, – удивилась моя жена. – Разве мы не имеем права подарить на два рубля игрушек?

– Вы имеете, – вдруг крикнула она с болью, – да я не имею права баловать свою дочь. Чтобы не наступило потом горькое разочарование.

– Какое разочарование? О чем ты говоришь? – взмахнул я руками.

– О том, что у нее нет отца и ее потом некому будет баловать. Пусть привыкает к суровой жизни.

– Рита, ты моя сестра, я твой брат. Никакой суровой жизни для своей племянницы я не допущу. Ты пойми… Сегодня не обычный день, а юбилей.

– Вот как? – без улыбки, с каким-то мрачным ожесточением спросила она. – Никаких юбилеев. Сейчас даже в учреждениях отменены юбилеи.

– Рита, по-моему, ты поступаешь неправильно, – переменила тактику моя жена. – То, что куплено, должно быть вручено.

– Я сказала – так и будет.

На лбу у нее собрались морщинки, и она стояла перед нами незнакомая, чужая.

– Много игрушек не так уж плохо. Кашу маслом не испортишь, – вмешалась осторожно бабушка Валя.

– Ты так думаешь? – повернула к ней свое нахмуренное лицо Рита. – А я думаю иначе. Я никому не позволю портить мне воспитание дочери.

– Мне кажется, ты не права, я согласна с Ольгой.

– Я сказала…

– Ну, тогда я тоже скажу, – рассердилась Ольга. – Мне тут больше нечего делать.

– Подожди, куда ты? – Я побежал за своей женой к двери, потом вниз по лестнице. – Ольга, ну подожди.

– Ноги моей здесь не будет. Твоя сестра слишком много себе позволяет. Пусть сначала как следует прочтет Песталоцци, Ушинского, Гогебашвили, а потом воспитывает.

– Песталоцци тут ни при чем, – уныло возразил я. – Это же ее дочь, и она как захочет, так и будет ее воспитывать.

– Нет уж, извините! Может, она захочет, как компрачикосы, воспитывать ее в кувшине с узким горлом, а мы ей позволим? Ты заметил, как она наморщила свой маленький лобик?

– Лобик у нее не маленький.

– Неважно, но ты заметил, как она его наморщила?

– Да, я заметил. Она строгая. Она с детства была такой серьезной.

– А ты знаешь, что это преступление – входить с таким наморщенным лобиком в комнату к маленькой девочке? Ей улыбка сейчас нужна больше, чем витамины, а когда ты видел у своей милой сестрички улыбку последний раз?

– Позавчера видел, – вяло сказал я.

– Не смеши меня.

Мы были так расстроены сорвавшимся юбилеем, что забыли сесть на трамвай и шли уже третью остановку пешком.