Человек в коротких штанишках

Семейный совет

Бабушка Валя, Рита и Алла жили в центре города на Никитинской улице, а мы с Ольгой и прабабушка Наташа – на самой окраине, в Березовой роще. Мы так долго шли, что прабабушка Наташа стала волноваться. И Квадрат разволновался, стал бегать по комнате, вспрыгнул на подоконник и смотрел в окно, пока не увидел нас.

Квадратом звали нашу болонку. Эту кличку придумала, конечно, моя жена. Она предпочитает все оригинальное, такое, чтоб ни у кого не было. Купила как-то кожаное пальто, и, как нарочно, наша соседка купила себе такое же, и сотрудница пришла на работу в таком же. Тогда, не долго думая, моя жена взяла ножницы и отрезала у пальто рукава. Получился очень оригинальный осенний сарафан. И главное, ни у кого такого не было. Она и замуж за меня вышла, потому что оригинально быть женой человека по прозвищу «Дядя, эй, достань воробушка». Мое предложение назвать болонку Шариком, Бобиком, Тузиком только рассмешило Ольгу. «Это уже было», сказала она, и стал наш пес Квадратом.

Прабабушка Наташа и пес встретили нас, как всегда, вместе. Квадрат подпрыгнул, сдернул с руки Ольги варежку и забегал по комнате, размахивая хвостом и весело косясь одним глазом из-под нависших косм. А прабабушка сразу же спросила:

– Ну, как там Аллочка? Что-то вы долго были.

– Плохо, – буркнула Ольга.

– Что случилось? Заболела?

– Да ничего не случилось, бабушк, – попытался я сгладить ответ жены, – просто у нашей Риты плохое настроение и она не разрешила отдать девочке игрушки

– Да как же так? – она всплеснула сухонькими руками и прижала их к груди, выражая этим жестом свое неодобрение.

Мы прошли в свою комнату, а прабабушка так и осталась стоять на пороге кухни с прижатыми руками. И только минут через десять или пятнадцать, придя в себя, спросила:

– Ужинать будете?

Мы молча сели за стол, но не успели поесть, как в дверь позвонили. На пороге стояла бабушка Валя. Она швырнула пальто на стул, прошла сумрачно на кухню, закурила и только после этого сказала:

– Я разведусь с ней. Поменяю квартиру и разведусь. Не могу смотреть, как она издевается над ребенком.

– Что еще случилось? – испугался я.

– Ты что, не знаешь, что ли, свою сестричку? – иронически спросила Ольга.

А прабабушка Наташа, не в силах вымолвить ни слова, опять прижала испуганно кулачки к груди.

– Ничего не случилось. Алка заплакала, я решила пойти к ней в комнату, успокоить. Так она меня не пустила. Говорит: «Пусть развивает легкие. Может, она певицей будет, когда вырастет. Наполеон в детстве заходился плачем до синюхи». Я говорю: «Она плачет не потому, что хочет стать Наполеоном, а потому, что обмочилась». – «Очень хорошо, – отвечает. – Пусть привыкает, что мы ей меняем пеленки через каждые два часа, а не через пять минут». Где-то она прочитала, что за границей детям кладут вату в штанишки, и пусть он кричит, не кричит, раньше, чем положено, эту вату не меняют. И она собирается применить этот передовой метод.

– Она соображает, что делает? – взорвалась Ольга.

– Она прочитала, – сказал я. – Где она только могла такое прочитать! Тоже мне Летиция Буонапарте. – Я схватил с полки книгу. – Вот что она пусть прочтет: «Установлено, что связь между ребенком и матерью основана на сигналах. Самый ранний сигнал, который издает ребенок, – это плач. Ребенок плачет, чтобы привлечь внимание матери. Сигнал ребенка должен вызвать защитный ответ у родителей».

Я с шумом захлопнул книгу и поставил на полку. Но Ольга тотчас сняла ее опять и раскрыла. Наступила ее очередь возмущаться.

– Плач – односторонний сигнал. Родители в ответ не плачут же, – принялась она втолковывать научные истины. – А отношения ребенка и матери не могут осуществляться без двухстороннего сигнала. И таким сигналом является улыбка. Вот здесь описан случай, – она нашла нужную строку пальцем. – Вот… «У матери только что родившегося ребенка из-за депрессии, связанной с тем, что ее бросил муж, надолго исчезла с лица улыбка. Ребенок, воспитывавшийся этой матерью, до шести месяцев не улыбался и не радовался. Но выразительные возможности ребенка были сохранены: он улыбался своей тетке, при виде ее рвался к ней на руки. Если ребенок оставался в одной комнате с матерью, то становился беспокойным, карабкался из кровати, всеми своими движениями требовал внести его в комнату тетки».

Бабушка Валя внимательно слушала мою жену.

– А ведь правда, – сказала она. – И наша не улыбается. Эта морщит лоб, и маленькая морщит лоб, как старушечка. Я уж и то заметила и захожу, улыбаюсь ей. Хорошо, что ты мне прочитала этого ученого. Я теперь знаю, что мне делать. Улыбаться она мне не запретит.

– Она переживает, что у ее дочери отца нет, – робко вставила прабабушка Наташа.

– Подумаешь, отца нет. У нее дядя есть, – стукнул я себя в грудь. – Я тоже буду улыбаться Алке при каждом удобном случае. Вот начну нарочно ходить каждый день в гости на Никитинскую. Она у нас не останется без улыбки.

– Правильно! – стукнула Ольга кулаком по столу. – Мы все будем улыбаться. Девочка нуждается в облучении улыбкой. Я сказала, что ноги моей там не будет, но я завтра же заявлюсь в гости и скажу: «Здравствуйте, я ваша тетя». И буду улыбаться. Пусть ваша Маргариточка, Валентина Михайловна, позлится. И вы, Бабулия, – обратилась она к прабабушке Наташе, – когда поедете в гости, тоже улыбайтесь своей внучке, вернее, правнучке.

– Я, конечно, буду, – заверила Бабулия. – Мои дети: и Аркадий, и Анатолий, и вот Валентина не даст соврать – не оставались ни без хлеба, ни без улыбки. Хотя время было какое трудное.

Квадрат мог часами носить в зубах варежку Ольги. Но сейчас он с таким любопытством прислушивался к разговору и вглядывался в лица, озаренные вдохновением, с таким вниманием, что выронил варежку и сидел, высунув язык и время от времени чихая от папиросного дыма. Бабушка Валя от волнения курила одну папиросу за другой, и сказать ей ничего было нельзя.