Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 1

24

Стояла ночь. Лес курился паром. После ливня среди деревьев образовались туннели и стоял возбуждающий запах лесных растений. Предостерегающе ухнула сова, пискнула летучая мышь.

– Пойдем в лабиринт, – прошептал Раннальдини.

– Дай мне нить, Ариадна. Хотя вы уж, скорее, Минотавр.

– Держи руку на стене и дойдешь до центра. – Раннальдини целовал ее в шею. – Я дам тебе минуту форы.

Не имея сил сопротивляться, Флора погрузилась в лабиринт, глядя на дорожку между мокрыми подстриженными тисами. Впереди неожиданно появилась зловещая темная фигура, похожая на обезьяну, готовящуюся к прыжку, – Флора с визгом пригнулась. А затем с облегчением вздохнула: это был всего лишь один из павлинов мистера Бримскомба, выстриженный из ветвей и листьев тиса. Когда она, дрожа и покрываясь потом, шла по холодной гальке, то чувствовала себя так, словно спускается по берегу в море, откуда нет возврата.

Постоянно поворачивая, то и дело падая на колени, она слышала преследующего ее Раннальдини, и его безжалостные, крадущиеся шаги все приближались.

О Боже, впереди еще чье-то дыхание – кто-то был в лабиринте, или этот путь уже замкнулся? Ужаснувшись, она побежала, налетая на царапающиеся ветки. Двадцатью футами выше тянулась сумеречная полоска, и беззвездное небо не давало ей ориентиров.

Дыхание перешло в хрип, и она не могла просить о помощи. Никогда ей не выбраться. Чувствуя смертный конец, Флора, споткнувшись, остановилась, руки искали выход. Раннальдини хочет после всего убить ее, а лабиринт – уловка. Она всхлипнула, когда над головой опять ухнула сова.

Затем Флора внезапно вдохнула крепчайший запах. Тропинка, казалось, расширилась. Ноги ее ступали тверже, потому что разлился свет из беседки отдыха, в которой древняя каменная скамья была причудливо увита промокшими филадельфусами и жасминами, переплетающимися с кустами многоцветных роз и тисовой изгородью. Флора облегченно и радостно вздохнула.

В следующий момент ее обнял Раннальдини. Она почувствовала, как его тело пылает.

– Ты смогла выбраться, маленькая дикарка.

– Я ждала мистера Обряд Весны, чтобы идти дальше.

– Не нужно шутить.

Дрожа от напряжения, он поцеловал ее с неподдельной страстью, язык его проникал к ней в рот, руки развязывали черный узел на рубашке. Обнажив ее белую мягкую грудь, он покрыл ее поцелуями, бормоча что-то по-итальянски. И, потеряв над собой контроль, стал заваливать Флору на спину.

– А теперь мы поиграем, – нежно проворковал он. – Ты должна выполнять то, что я скажу. Ты маленькая деревенская девочка и хочешь уйти в женский монастырь Парадайза. Но первый всемогущий аббат «Валгаллы» должен тебя проверить, чтобы убедиться в твоей невинности. Это его привилегия.

Его лицо было абсолютно бесстрастным.

– А вы не чокнутый? – заикнулась Флора, отступая.

– Снимай одежду, – резко приказал Раннальдини. Флора в бешенстве скинула промокшую голубую юбку и полосатые трусики.

– Садись, – он толкнул ее на каменную скамью. – А теперь аббат полностью осмотрит маленькую девочку. Он изучает ее грудь.

Теплые руки Раннальдини поглаживали, пощипывали, исследовали.

– И вот аббат думает о том, какая трагедия, что две такие милые вещицы навсегда спрячутся под черным монашеским платьем. Маленькая девочка испугана, – продолжил он, чувствуя страхи Флоры, – но как только она подумала, что осмотр выходит за рамки приличий, аббат уже обратился к низу в восхищении от ее пухлости. Ведь будущая монахиня защищена от суровых холодов монастыря.

Произнося это своим ласковым голосом, Раннальдини гладил живот и бедра Флоры, оценивая и изучая.

В какой-то момент Флора испугалась, заметив, что хоть и протестует, но чувствует себя сильно возбужденной.

– Ноги тоже крепки, – бормотал Раннальдини. – Это хорошо для долгого стояния на молении на холодном полу часовни.

Затем он положил ее на скамью.

– А теперь ты должна лечь и подтянуть колени к груди для решающей проверки. Проверки на девственность.

– Да ты извращенец, что ли? – прошипела Флора, но, обессиленная, легла, подняв ноги и испустив стон удовлетворения, когда его пальцы скользнули внутрь.

– Слишком легко проходит, – промурлыкал Раннальдини. – Малышка пытается зажаться, доказывая, что нетронута, но уж слишком возбудилась. И даже когда аббат изучает ее самые интимные места, не пытается схватить его за пальцы. Она смущена большой влажностью и знает, что аббат тоже охвачен желанием. Девственница уже дала бы отпор.

Твердые бедра Раннальдини прижались к обнаженным ногам Флоры. Она начала стонать от удовольствия, когда его пальцы массировали клитор.

– Итак, капюшон откинут. Ласки маленького розового бугорочка всем женщинам доставляют наслаждение. Это так восхитительно. Аббат снимет все ее напряжение, все ее страхи и даст ей нежнейшие ощущения.

– Ах ты ублюдок!

Спина Флоры выгнулась дугой, застыла.

– Тебе хорошо? – пропел вполголоса Раннальдини, нежно прижимая ее к своей груди и поглаживая волосы.

– Блаженство, но так ломает.

– Вначале так всегда. Завтра ты станешь маленькой монахиней, которую застукали за дурным поступком.

– А ты будешь аббатом «Валгаллы», который прикажет меня сечь. Чертовски похоже.

Не в силах выпрямиться, Флора рухнула на колени, расстегнула его ширинку и погрузила лицо в пахнущие пудрой волосы, выбивающиеся из-под тесных трусов, в то время как его мощный мужской орган выскакивал как чертик из коробки.

– О-о-о-о-о, – вздохнула Флора.

Но, почувствовав ее язык, Раннальдини отшатнулся.

– Я хочу в тебя войти.

– Как жаль, а я хотела его съесть. – Тут же она испугалась, что он ее ударит.

– Смотри не обмочись.

Положив ее спиной на каменную скамью, Раннальдини грубо раздвинул губы и одним движением вошел в нее.

– А-а-а-а-а-а-ах, сладко, – закричала Флора, начав извиваться.

Она привыкла иметь дело с перевозбужденными одноклассниками. Владевший собой Раннальдини мог бы служить в качестве метронома. Ритм был неумолимо точен.

– Не закрывай глаза, – потребовал он, склоняя над ней лицо. – Я хочу наблюдать за тобой во время оргазма. Еще не устала?

– Я занималась бы этим, сколько угодно. Хоть еще десяток раз.

Ах, эти глубокие мягкие толчки, от них невозможно отказаться.

– Для извращенца ты слишком хорошо трахаешься. Хотя эта скамья тверже, чем ты... Но в зрелом размышлении, возможно, она... О, Раннальдини, о...

После недельного отстранения от занятий в школе Флоре было разрешено присутствовать на выпускном бале благодаря заступничеству лучшего ученика Вольфи Раннальдини перед Сабиной Боттомли.

За два дня до этого праздника Флора, по предположениям знакомых, собиравшаяся позаниматься музыкой с Раннальдини, на самом деле сидела на трехспальной кровати в башне, растирала маэстро детским кремом, а он заканчивал решать кроссворд.

– Вот, хррошо. Глубже, глубже. Ты способная девочка.

Потом он стал зачесывать назад ее лобковые волосы.

– Ты прелестна, как роза. Жду не дождусь, когда тебя побрею.

– Ты что, бреешь всех своих женщин?

– Как правило. У Сесилии такие заросли, как борода у Бернарда Шоу.

– Ты просто декадент. Выпустил бы настольную книгу о своих женщинах «Клиторы на любой вкус». Меня не стоит брить до бала выпускников. Представляешь выражение лиц, если нам придется купаться нагишом?

– Ты на него не поедешь.

– Я должна. Мне страшно за Вольфи. Ведь я ему еще два месяца назад обещала. Не могу оставить его одного с друзьями. Я ненадолго, и мы расстанемся до того, как он о тебе узнает.

– Если ты туда поедешь, ко мне можешь не возвращаться.

Это было первое проявление характера Раннальдини. Она знала, что уступать нельзя. Но ужаснулась тому, насколько это трудно.

Уговорив Джорджию приобрести изящное черное платье с блестками, чтобы надевать самой, Флора с трудом его натянула, изведя полпакета средства для похудения, день она провела в мольбах о смерти.

«Нам бы обеим об этом молиться», – думала Джорджия.

Мертвенно бледная Флора отчаянно сражалась с лишним на своей талии. Наконец платье стало по ней. Джорджия вешала свой жадеиновый кулон на шею дочери, и та вдруг спросила, не изменяла ли она отцу.

– Ну, конечно же, нет.

Джорджия убрала руки, и украшение повисло на груди Флоры.

– А папочка тебе никогда не изменял?

И Джорджия, прижав кулон большим пальцем, ответила:

– Конечно же, нет.

– Как скучно, – сказала Флора. – Брак похож на тюрьму.

И тут ее мать разрыдалась, пробормотав, что плохо идет работа.

Поскольку Вольфи нанесли травму на встрече по крикету со сборной отцов, Гаю, как обычно, пришлось захватить дочь из «Валгаллы» на машине.

Раннальдини, вернувшийся после успешного исполнения «Десятой» Шостаковича, обрадовался, увидев Флору расстроенной. Но девическая кожа не пострадала от бессонных ночей, оставивших лишь темные круги под глазами, делавшие ее даже привлекательней. Он еще никогда ее так не хотел, но игнорировал.

Перед отъездом она, Вольфи и Наташа продефилировали при параде перед взрослыми.

«Как хорошо быть красивой и ехать на бал», – с тоской думала Китти.

Вольфи попросил отца завязать галстук. Сегодня вечером он вступал во взрослый период жизни и выглядел возмужавшим.

– Наше поколение уже не носит галстук, – заметила Наташа.

– Семейные традиции важнее, – подчеркнула Флора.

Когда отец поправлял и подтягивал галстук, Вольфи охватило чувство, что Раннальдини его придушит.

– Вы все выглядите ч-у-у-десно, – крикнула им Китти при выходе.

Постирав гору белья, Китти впала в депрессию, и не только из-за очередного медицинского заключения, что она не беременна, но и из-за того, что она по телевизору увидела Раннальдини и Гермиону, сидящих на трибуне у центрального корта.

Приготовив одежду для Наташи, улетающей завтра в Нью-Йорк, Китти встретила Вольфи все еще в смокинге. Подумав, что он пьян, она потом увидела его распластавшимся на кухонном столе и плачущим.

– Боже, я ненавижу отца.

Китти похолодела. Машинально наполнила чайник.

– Флора была весь вечер невозможна, – сказал Вольфи, вытирая заплаканные глаза. – Затем исчезла и вернулась сияющая. Я подумал, у нее что-нибудь женское. Она отказалась танцевать, идти в палатку, где якобы жарко, и все смотрела на звезды. И когда на площадку сел вертолет отца, возбужденно вскрикнула и побежала, сбрасывая сумочку, туфли и пиджак.

Ветер от вертолета поднял подол юбки Флоры, и последнее, что он помнит, это ее смуглые ноги и красные трусики бикини. Вольфи трудно было продолжать.

– Флора сходила с ума по Борису, – говорил он в отчаянии, – по Маркусу Кемпбелл-Блэку, и я думал с ними потягаться. Но как мне состязаться с собственным отцом, свалившимся с неба?

Вольфи был добрым, но так расстроился, что забыл, кому все рассказывает.

– У него связь с моей матерью, а ведь они разведены не один год, – горько продолжал он. – Когда мы были в Зальцбурге, папа, закурив, сказал: «Ты выглядишь очень привлекательно, Гизелла» – а мама стала вздрагивать. У него есть кто-то еще. Но зачем ему Флора?

Вдруг Вольфи сообразил, что чай уже льется мимо чашки.

– О Господи, Китти, прости меня. Я и сам не знаю, что говорю. Ты же знала, какой он ублюдок, когда выходила замуж.

Когда после Уимблдона вернулся отец, довольный победой Бориса Беккера, Вольфи попросил выделить ему пять минут для разговора наедине. Раннальдини удивился, когда сын объявил ему, что не хочет устраивать вечеринку по поводу восемнадцатилетия, а предпочитает получить наличные для своих путешествий. Избавляясь от Вольфи, Раннальдини выписал чек на крупную сумму.

– И все же мне не по себе, – призналась Флора, когда Раннальдини делился с ней новостью по телефону. – Сомневаюсь, что он все забыл.

– Сам решил. Ну а рано или поздно ради денег или карьеры придется кое-что и забыть.

– У тебя нет сердца. А я вот беспокоюсь о маме. Она пишет «Антоний и Клеопатра» и почему-то читает «Отелло».

Вернувшись в Парадайз после второго медового месяца на Ямайке в конце июля, Мериголд позвонила Джорджии и пригласила ее пообедать в «Небесном сонме».

– Не хотелось бы сейчас где-то показываться, – пробормотала Джорджия.

– Послушай, я привезу копченого лосося и несколько бутылок вина. Нам нужно поговорить.

Через полчаса Мериголд прикатила в «Ангельский отдых». Она хорошо загорела, немного поправилась и прекрасно выглядела в розовой блузке поверх обтягивающих шортов.

– Так жаль, – обняла она Джорджию. – Китти мне уже все рассказала. Я даже не представляю, до чего это ужасно.

Внешний вид Джорджии оттолкнул ее. Аристократический облик, о котором мужчины слагали песни, был испорчен красной сыпью. Она заметно похудела, и кожа повисла складками. Ее била дрожь.

– Бедный Динсдейл постарел еще больше, чем я. Он все время скрывается из дома, где трещат выстрелы, и ему приходится прятаться. О Боже, опять одинокая сорока.

Джорджия перекрестилась:

– Я постоянно их вижу.

– Но ведь в июле они всегда одиноки, потому что самочки выводят птенцов и охраняют гнезда, – сказала Мериголд. – Однако где же штопор? Нам обеим нужно напиться.

– Он до сих пор встречается с Джулией. О другом Джорджия говорить не могла.

– Мне бы уйти, но я как гардеробщик, который ни на что не годен, если его отлучить от вешалок.

– У меня такое было, – вздохнула Мериголд. – Как вы общаетесь с Гаем, когда вместе?

– Ужасно. Не устаем оправдываться. Я так много жаловалась на него Аннабель Хардман, что на другой день записала на автоответчике: «Ужасное положение».

– Ну-ка, – Мериголд поставила перед Джорджией большой бокал «Шардонне».

– Спасибо. Ларри настолько свински с тобой обошелся, что я ни за что не подписала бы контракт с «Кетчитьюн». Как тебе удалось заполучить мужа обратно?

– Обещай никому не рассказывать, – зашептала Мериголд. – Я купила Лизандера.

– Что?!

– Сосед Лизандера по квартире, Ферди, все организовал. Меня посадили на диету, заставили делать гимнастику. При появлении Ларри действовала совершенно бессознательно. Приодев Лизандера, я купила ему «феррари». Драгоценности мы заняли. Ларри чуть с ума не сошел от ревности, и поэтому вернулся назад.

– Да, сработало!

У Джорджии появились слабые признаки оживления, как у потерпевшего кораблекрушение при звуках вертолета.

– Лучше поздно, чем никогда, – сказала Мериголд, выкладывая копченого лосося. – Ты же знаешь, что Ларри совсем не был привязан к дому. А теперь приносит постирать свое белье и моет посуду в машине. Я думаю, может, написать Никки благодарственное письмо. Он стал просто изумителен.

В холодильнике Мериголд обнаружила увядший лимон.

– Не говоря уж о сексе и о том, что меня буквально не выпускают из объятий. Он не делает замечаний за ошибки в речи и даже доверяет мне дистанционное управление, когда мы смотрим телевизор. Вот почему я так хорошо выгляжу и уже не хочу приобщиться к масонам.

– Право, интересно, – Джорджия обнаружила, что снимает кожуру с кусочка копченого лосося, – а пройдет ли это с Гаем? Сколько ты заплатила Лизандеру?

Когда Мериголд назвала ей сумму, та только замычала:

– Я не могу себе это позволить!

– Игра стоит свеч, – убеждала Мериголд. – Тебе никакими силами не вернуть назад аванс за «Ант и Клео», а Ларри хочет во что бы то ни стало выпустить альбом к Рождеству. И он скуп до крайности. Было бы здорово заполучить Лизандера в Парадайз, уж он-то удержит Ларри в рамках, – мечтательно добавила она.

– Ты с ним спала?

– Честное слово, нет. – Мериголд скрестила пальцы. – Он нужен только для того, чтобы встряхнуть муженька. Давай-ка этим займемся. Лизандер был в Чешире, возвращая какого-то миллиардера жене, а теперь на Майорке с такой же спасательной миссией. Клянусь, они с Ферди просто находка.