Чему не бывать, тому не бывать

9

Боже, ну и вонь! — таково было первое впечатление Ингвара, когда ранним утром в пятницу, двадцатого февраля, в сопровождении Зигмунда Берли и Бернта Хелле он вошел в стеклянные двери выкрашенного унылой желтой краской дома для престарелых на подъезде к Осло. Почему люди, нуждающиеся в уходе, вынуждены жить в запахе чистящих средств и переваренной рыбы — этого постичь он не мог. Понятно, что от бедности официальных учреждений никуда не деться, но свежий воздух вполне можно получать бесплатно. Когда он вошел в комнату, в которой вот уже третий год без движения лежала Ивонне Кнутсен, то с трудом поборол искушение открыть окно.

— Ивонне, — заговорил Бернт Хелле. — Это я. Со мной сегодня полицейские. Вы спите?

— Нет.

Она повернула лицо к зятю и сдержанно улыбнулась. Бернт Хелле положил руку на ее плечо и поцеловал в щеку. Придвинул к кровати единственный в комнате стул и уселся на него. Ингвар и Зигмунд остались стоять у дверей.

— Я знаю, вы не хотели бы ни с кем разговаривать. — Бернт Хелле положил свою широкую ладонь на худую руку Ивонне Кнутсен, на которой матово-голубым цветом просвечивали сквозь кожу вены. — Ни с кем, кроме меня и Фиореллы. Но сейчас важно, чтобы вы заговорили. Видите ли... — Он провел рукой по волосам и громко вздохнул.

— Что случилось? — тихо спросила Ивонне.

— Да понимаете... — Он никак не мог решиться. Потрогал складной метр, который торчал из кармана его рабочих брюк.

Ингвар подошел поближе.

— Ингвар Стюбё, — представился он и поднял руку, не протягивая ее Ивонне. — Я уже однажды приходил.

— Я помню, — сказала Ивонне Кнутсен. — Я еще не впала в маразм. У меня настолько хорошая память, что я даже помню, что вы обещали не мучить меня больше.

— Действительно обещал, — кивнул Ингвар. — Однако ситуация изменилась.

— Не для меня, — прошептала Ивонне.

— Произошло еще одно убийство, — сообщил Ингвар.

— А-а, — безразлично протянула парализованная женщина.

— И жертвой опять стал известный человек.

— Кто?

— Вегард Крог, — ответил Ингвар.

— Никогда о нем не слышала.

— Ну, известный и известный. Все ведь относительно. Дело в том, что мы...

— Дело в том, — перебила его Ивонне Кнутсен спокойным голосом, без всякого намека на драматизм или жалость к себе, — что я лежу здесь и жду смерти. И чем раньше она придет, тем лучше. И пока я жду, я не хочу, чтобы мне мешали. Ни с кем не хочу разговаривать. Мне кажется, это довольно скромное желание, если принимать во внимание мое состояние.

Ингвар скользнул взглядом по стеганому одеялу. Ни одно движение не обнаруживало, что под ним лежит живой человек, не было заметно даже, чтобы поднималась грудная клетка. Зато в лице угадывался след прежней красоты: высокий лоб, большие миндалевидные глаза. Рот превратился в щелку между впалыми щеками, и все равно в этой бледной, будто уже посмертной маске можно было разглядеть, какой Ивонне Кнутсен была когда-то: уверенной в себе и привлекательной.

— Я понимаю, — сказал он. — Правда. Проблема в том, что я, к сожалению, не могу выполнить вашу просьбу. Ситуация сейчас настолько серьезная, что мы должны отрабатывать все возможные версии.

— Но я не знаю никакого Вегарда Крага...

— Крог, — поправил Зигмунд со своего сторожевого поста около дверей. — Вегард Крог.

— Ну Крога, — вяло повторила Ивонне, не поворачивая головы в направлении Зигмунда. — Я не знаю никого с такой фамилией. И я не вижу, чем могла бы вам помочь.

— У меня есть несколько вопросов, касающихся ребенка Фионы, — тихо произнес Ингвар.

— О Фиорелле? — удивилась Ивонне и перевела взгляд с Ингвара на Бернта и обратно. — А в чем дело?

— Не о ней, — сказал Ингвар. — О первом ребенке, которого Фиона родила, когда была еще подростком.

Лицо Ивонне Кнутсен менялось на глазах. Сначала покраснела переносица. Румянец быстро спустился на мертвенно-бледную кожу щек, разрисовав их узорами, похожими на бабочек. Дыхание стало глубже, и она сделала тщетную попытку подняться на кровати. Она облизала покрасневшие и пополневшие губы. В глазах, которые несколько секунд назад казались умершими раньше времени, появилось глубокое отчаяние.

Бернт осторожно поправил на ней одеяло:

— Не волнуйтесь.

— Бернт, — позвала она, тяжело дыша.

— Все устроится, — отозвался он.

Ингвар Стюбё подошел ближе. Он поставил локти на высокую спинку кровати и нагнулся к больной:

— Понимаю, это было тяжелое испытание...

Бернт Хелле его оттолкнул. Впервые в течение долгого безрезультатного расследования убийства Фионы Хелле он вел себя агрессивно. Он не успокоился, пока Ингвар не отошел на метр от кровати. Погладил Ивонне по волосам и произнес еле слышно, обращаясь только к больной, будто полицейских и не было в палате:

— Для меня было большим облегчением узнать об этом. Фиона была такая... Она, можно сказать, постоянно искала в жизни опору, которую потеряла. Я часто размышлял, почему? Меня это мучило. Неужели нельзя было все мне рассказать, спустя столько-то лет!

В его голосе звучала обида, он и сам ее расслышал и нервно сглотнул. Ингвар увидел, что он сильнее сжал руку тещи, прежде чем продолжить:

— Я думаю, что нам нужно поговорить. По-настоящему поговорить. Но сейчас, пожалуйста, будьте так добры, ответьте на вопросы Стюбё. Это важно, Ивонне. Сделайте это, пожалуйста.

Она тихо плакала. Слезы взбухали каплями в уголках глаз и потом, прочерчивая дорожку на висках, скрывались в волосах.

— Я не хотела... Мы думали...

— Не плачьте, — сказал Бернт. — Постарайтесь успокоиться.

— Ее жизнь была бы разрушена, — прошептала Ивонне. — Ей еще не было шестнадцати, она как раз должна была идти в гимназию. Отец ребенка... — Казалось, силы ее покинули. Тонкая струйка прозрачной жидкости вытекала из левой ноздри, она поднесла тыльную сторону ладони к лицу. — Он был дрянной мальчишка. Он сбежал, и было слишком поздно для... Я должна была, конечно, заметить, но я думала: переходный возраст, гормональный сдвиг, она поправилась...

— Ивонне, — позвал Бернт Хелле и попробовал удержать ее взгляд. — Послушайте теперь меня. — Она отвернулась от зятя и попыталась вырвать ладонь из его руки. — Послушайте меня, — повторил он таким тоном, как будто разговаривал со своей упрямой дочерью. — У нас с вами еще много времени на разговоры. Сейчас важно, чтобы полицейские получили ответы на все свои вопросы.

Ивонне отказалась от попытки освободить свою руку и лежала теперь неподвижно, обессиленная. Даже волосы, растрепавшиеся по подушке седыми клочками, выглядели безжизненными.

— Его зовут Матс Бохус, — внезапно сказала она своим прежним голосом, холодным и равнодушным одновременно. Родился тринадцатого октября тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Это все, что я знаю.

Ингвар снова приблизился к кровати.

— И этот Матс недавно приходил к Фионе, — констатировал он, как будто ему и не нужно было подтверждение Ивонне.

Она все равно пробормотала что-то подтверждающее, не глядя на Ингвара.

— До Нового года или после? — спросил он.

— Перед самым Рождеством, — прошептала Ивонне. — Он был... он... — Поток слез, казалось, и не собирается останавливаться.

Бернт Хелле нашел в ящике ночного столика носовой платок и вложил ей в руку. Ей хватило сил лишь на то, чтобы слегка прикоснуться к уголку глаза.

— Я отослала ее тогда из дому, — вдруг сказала она. — Послала Фиону к моей сестре в Докка. Достаточно далеко, чтобы до соседей слухи не дошли.

Ингвар вздрогнул, потому что Ивонне рассмеялась. Звук был похож на карканье раненой вороны — хриплый, пронзительный и безрадостный.

— Она родила слишком рано, — продолжила Ивонне. — Меня там не было. Никого не было. Они могли умереть там вдвоем...

Она закашлялась. Бернт Хелле приподнял ее за плечи. Когда приступ наконец-то закончился, он осторожно вытер ей рот и уложил обратно.

— С мальчиком что-то было не в порядке, — отдышавшись, сказала она. — Но это было уже не наше дело.

— А что не в порядке? — спросил Ингвар.

— Он был слишком большой. Вялый, толстый и необыкновенно... уродливый.

На мгновение Ингвар представил себе Рагнхилль, какой она была, когда ее только-только достали из материнского живота, в слизи, беспомощную, страшненькую. Он поднес руку ко рту и откашлялся. Прищурился. Однако Ивонне Кнутсен вряд ли заметила его неодобрение.

— И что произошло потом? — почти неслышно спросил Бернт Хелле.

— Мы забыли, — ответила Ивонне. — Мы вынуждены были забыть. — Ингвар бесшумно отступил на шаг от кровати. — Мальчика забрали. Усыновили. Я, конечно, не знала кто. Так было лучше. И для него, и для Фионы. У нее впереди была вся жизнь. Для этого только необходимо было забыть.

— И вы смогли? Вы смогли забыть, Ивонне? — Бернт Хелле отпустил ее руку и сполз на самый край стула, будто готовясь уйти. Его левая нога мелко дрожала. Каблук ботинка стучал по покрытому линолеумом полу.

— Я забыла. Фиона забыла. Это было единственно верное решение. Неужели ты не понимаешь, Бернт! — вскрикнула она.

Ее пальцы царапали простыню в том месте, где только что лежала его рука. Он смотрел в сторону криво висящей на стене литографии. Потом откинулся на спинку стула и покачал головой, не отрывая глаз от абстрактного сочетания выцветших кубов и цилиндров.

— Ты должен попробовать понять, — просила Ивонне. — Фиона была слишком маленькой. Лучшим решением было отослать ее подальше, дать ребенку родиться и после этого просто забыть. Продолжать жить так, как будто ничего не произошло. Это было совершенно необходимо, Бернт. Я должна была думать о Фионе. Только о ней. Я была ответственна за нее, я была ее матерью. Мальчику было лучше со взрослыми родителями, с людьми, которые могли...

— И это произошло в конце семидесятых, — сказал Бернт и еще немного отодвинулся от кровати. — Как раз когда женщины добились фактического равноправия, Ивонне! Премьер-министром трижды избиралась Гру Харлем Брундтланд. Только и разговоров было что о защите окружающей среды, разрешении абортов и равном распределении должностей между мужчинами и женщинами, черт побери! — Он внезапно поднялся. Постоял над ней в полуугрожающей, полуотчаянной позе с поднятыми кулаками, затем запрокинул лицо к потолку и провел по волосам обеими ладонями. — А мы годами пытались зачать ребенка! Мы побывали во всех возможных клиниках и здесь, и за границей, мы пытались и пытались, и...

— Мне кажется, — резко оборвал его Ингвар, — что нам стоит придерживаться вашего собственного разумного предложения, Хелле. Потому что есть проблема, о которой нужно поговорить сейчас, и это нельзя отложить на потом.

Большой сильный мужчина смотрел на него удивленно, как будто он только сейчас заметил, что в комнате находятся полицейские.

— Да, — смущенно сказал он. — Да, конечно...

Он медленно обошел кровать и встал с другой стороны. Ингвар заметил, что под мышками у Хелле расползается влажное пятно.

— Что вы собираетесь сейчас делать? — спросил Ингвар.

Бернт Хелле ответил не сразу. Он тщательно поправлял картину. Немного в одну сторону, потом еще чуть-чуть назад.

— Я хорошо понимаю, что у вас еще много вопросов, — произнес он, по-прежнему стоя лицом к стене. — И я правда очень хочу помочь. Но сейчас я не могу здесь оставаться, поэтому ухожу.

Зигмунд загородил ему дорогу к двери.

— Я ведь не задержан, — сказал Бернт Хелле Зигмунду — он был на голову выше коренастого полицейского. — Отойдите.

— Пропусти его, — приказал Ингвар Стюбё. — Огромное спасибо за помощь, Хелле.

Вдовец не ответил. Дверь за ним закрывалась так медленно, что они долго слышали его тяжелые шаги по старенькому линолеуму, они удалялись по коридору и становились все слабее и слабее. Ингвар сел на стул, на место Хелле.

— Ну вот, остались только мы.

Больная женщина выглядела теперь гораздо хуже, чем в начале разговора. Лихорадочный румянец исчез. Лицо снова стало совершенно бледным, каким было, когда они пришли, но на него лег мертвенный, голубоватый оттенок. Глаза закатились. Нижняя губа подрагивала — и это было единственное доказательство того, что Ивонне Кнутсен все еще жива.

— Я понимаю, как вам трудно, — осторожно сказал он. — И я не буду вас долго мучить. Я просто должен знать, что случилось, когда...

— Уходите.

— Я только...

— Исчезните.

— Что он хотел? — спросил Ингвар. — Матс Бохус. Что произошло, когда он пришел?

— Идите отсюда.

— Он живет тут, в...

— Уходите. Пожалуйста.

Ее рука нащупала кнопку вызова, которая была скотчем прилеплена к кровати. Ингвар поднялся:

— Мне очень жаль. До свидания.

— Но, — запротестовал Зигмунд Берли, когда Ингвар взял его за руку и потащил за собой к двери, — мы же должны...

— Его зовут Матс Бохус, и мы знаем, когда он родился, — сказал Ингвар и обернулся.

Ивонне Кнутсен судорожно глотала воздух и снова и снова нажимала на кнопку вызова.

— Найти его несложно, — прошептал Ингвар, стоя в проходе.

Когда врач прибежал на непрерывные звонки, Ингвар снова потянул Зигмунда за рукав.

— Это не самая сложная задача на свете, — сказал он, как будто пытался убедить в этом себя самого. Он взглянул на часы. — Уже пятнадцать минут первого. У нас мало времени.

Но уличный воздух, холодный и режущий, с запахом еловых шишек и горящих дров, доносящимся из дома неподалеку, все-таки заставил его остановиться и постоять несколько минут, прежде чем он тяжело опустился на пассажирское сиденье.

— Сядь за руль, — попросил он Зигмунда, который удивленно занял шоферское место и вставил ключи в зажигание. — У нас мало времени.

Одиночество его больше не тяготило. Наоборот, он старался помешать людям приходить к нему. Они чуть ли не в очереди стояли. Родители, особенно мама, звонили по нескольку раз в день. Правда, от брата после той необъяснимой драки не было ни слуху ни духу. Зато все друзья, коллеги и более или менее близкие знакомые считали необходимым посетить Тронда Арнесена, чтобы нарушить его уединенную жизнь. Вчера двое старых товарищей по гимназии долго стояли у него под дверью с домашней лазаньей. Их, кажется, обидело то, что он их не впустил.

Он читал, что все должно быть наоборот.

В ярких женских журналах, которые он до сих пор не выкинул, было написано, что близкие, как правило, тактично молчат о трагической смерти в семье. Он читал, как смущенно отступают друзья перед безутешным горем родителей, которые потеряли ребенка.

Но у него все было не так. Все толкались вокруг. Его шеф сказал, что он не должен прятаться от ситуации. «Разберись со своей скорбью», — именно такое выражение он употребил, когда в день смерти Вибекке положил руку на плечо Тронду и предложил отвезти его домой. Тронд согласился, и было неловко не пригласить начальника зайти. Это был человек около пятидесяти, с зачесанными на лысину волосами и любопытным курносым носом на круглом лице. Шеф тайком разглядывал все в комнатах, как будто собирал впечатления, чтобы рассказать историю, вернувшись в офис. В конце концов он насмотрелся и ушел.

Еще одного известного человека нашли убитым.

Тронд отложил газету и вышел в кухню. В холодильнике было все, что могло понадобиться ему на выходных. Мама настояла на том, чтобы сходить в магазин. Он открыл пиво. Не было даже часа, но он уже запер дверь, вытащил батарейки из радиотелефона и выключил мобильный. Ему хотелось побыть одному до понедельника. Впервые со дня убийства Вибекке он ощутил что-то похожее на покой.

Тщательно скрываемые от полиции полтора часа были почти забыты. Он выпил полбанки одним глотком, прежде чем сесть в кресло со свежими газетами.

Даже «Афтенпостен» посвятила убийце, страшнее которого, судя по мрачным газетным комментариям, не бывало еще монстра в норвежской криминальной истории, большую часть первой полосы и две полосы внутри. Он был изображен в виде темного силуэта. На груди дизайнер поместил коллаж из фотографий Фионы Хелле, Вибекке Хайнербак и Вегарда Крога. Теперь больше не было разговоров о женоненавистнике, которого в детстве не любила мать. Сейчас склонялись к версии о честолюбивом неудачнике. Если уметь читать между строк, то в большой подборке интервью — с тремя известными психологами и одним полицейским на пенсии из Бергена — можно было прочесть, что убийцу следует искать, вероятно, среди выбывших участников программы «Остаться в живых», аутсайдеров «Фабрики звезд» или не прошедших отборочный тур на «Евровидение». Жестокий убийца, по всей видимости, получил свои пятнадцать минут славы и не смог справиться с ломкой, когда свет вдруг выключили. Так считали эксперты.

Вегарда Крога описывали как светлый талант, бескомпромиссного деятеля искусств.

Он был найден с ручкой в глазу.

Тронд рассмеялся так, что прыснул пивом на газету.

Вегард Крог был самой большой задницей на свете. Он презирал Вибекке и все, что за ней стояло. Не он один, разумеется; однако именно Вегард Крог почел своим долгом устроить целое представление в ответ на заявление Вибекке. Та высказалась о неспособности культуры приноравливаться к рыночным условиям. Взбешенный Вегард пришел к ним в Дом художника. Была пятница, довольно поздно, и там собралось много народу. Сначала он пытался спровоцировать ссору. Когда Вибекке повернулась к нему спиной и сделала неприличный жест — показала сидящим за столом изогнутый мизинец, он вылил пиво ей на голову. Начался страшный скандал. Тронд хотел заявить о происшествии в полицию.

— Крог хочет чувствовать себя важнее, чем он есть на самом деле, — сказала тогда Вибекке. — Он жаждет внимания, а я не собираюсь ему этого внимания оказывать.

С тех пор они не видели Вегарда Крога и ничего о нем не слышали, не считая тех случаев, когда он язвил по ее поводу в статьях. Ей было все равно, но Тронд приходил в ярость каждый раз, если ему на глаза попадалась эта мерзкая писанина. Когда Крога ненадолго пригласили в «Абсолютное развлечение», Тронд перестал смотреть «ТВ2».

Вегард Крог больше всего на свете хотел быть известным, подумал Тронд, и теперь ему, кажется, это наконец-то удалось.

Он допил пиво и пошел на кухню за новой банкой.

Он не собирался никуда выходить и решил напиться. Может, он примет ванну. Посмотрит фильм. Достанет пару таблеток из аптечки Вибекке и проспит полдня.

Те полтора часа были почти забыты.

— Ручка, — сказал Зигмунд Берли без выражения.

— Фирмы «Монблан», — подтвердил патологоанатом. — Модель «Богема». Дорогая, но удобная, судя по тому, что я читал в рекламе. Не стал ее убирать до того, как вы посмотрите.

Ингвар наклонился над трупом, прищурился и начал рассматривать лицо. Рот приоткрыт, на носу царапины. Неповрежденный глаз уставился на какую-то точку в потолке. Из второго торчала перьевая ручка. Обойдя стальной стол, Ингвар увидел, что ручка вошла в глаз под прямым углом к щеке. Глубоко, предположил он, потому что на поверхности осталось только пять-шесть сантиметров ее корпуса. Маленький драгоценный камень на колпачке сверкал рубиново-красным в ярком свете.

— Глазное яблоко вроде бы не задето? — вслух размышлял Ингвар, наклоняясь еще ближе.

Правый зрачок Вегарда казался пугающе живым, потому что был чуть скошен в сторону постороннего предмета. Казалось, Вегард Крог успел понять, что его любимая ручка нацелилась проткнуть его мозг.

— Ну, глазное яблоко по всей вероятности повреждено, это понятно, — сказал патологоанатом. — Однако убийца... не проткнул ручкой непосредственно глаз.

— Но он мог пытаться, — предположил Ингвар.

— Да. Ручка могла соскользнуть с глазного яблока. — Он включил лазерную указку, и красное пятно протанцевало по уголку глаза. — Сюда, конечно, легче попасть.

— Интересно, — пробормотал Ингвар.

Зигмунд Берли ничего не сказал. Он незаметно отошел от стального стола на пару шагов.

— Но он умер до того, как это произошло, — сказал Ингвар.

— Да, — подтвердил патологоанатом. — Его убили ударом по затылку. Как я уже говорил, я не проводил основательной экспертизы, потому что, насколько я понял, вы хотели сначала его увидеть. Но кажется совершенно очевидным, что его ударили сюда. — Красное пятно описало круг около спутанных темных волос на левом виске Вегарда Крога. — По всей видимости, он потерял сознание. После чего ему нанесли удар по затылку. — Патологоанатом почесал щеку и немного присел, чтобы его лицо было на уровне головы трупа. — Который его и убил. Сложно говорить, не поворачивая труп, и я не хочу этого делать, пока не выну ручку...

— Ничего страшного, — уверил его Ингвар. — Я могу подождать окончательного заключения. Но, значит, убитого ударили по затылку после того, как он потерял сознание в результате удара в левый висок. Чем?

— Чем-то тяжелым. Наверняка чем-то металлическим. Первое, что мне приходит в голову — это большой обломок водопроводной трубы. Когда мы обследуем его тщательнее, мы наверняка найдем в ране частицы, которые смогут дать нам более точное представление.

— То есть мы знаем, что с высокой долей вероятности речь идет об убийце-правше, — сказал Ингвар. — Нельзя сказать, чтобы это нам особо помогало.

— Правша?

— Били в левый висок, — рассеянно пояснил Ингвар. — Значит, правой рукой.

— Только если они стояли друг напротив друга, — сказал Зигмунд, который сосал пастилку и отошел уже почти к самой двери. — Если убийца подошел сзади, он мог...

— Они стояли лицом к лицу, — перебил Ингвар. — Так, по крайней мере, сказали эксперты, изучив следы. Спасибо за помощь.

Он протянул патологоанатому руку, тот пожал ее и сел за письменный стол в углу.

— Что это с тобой было? — спросил Ингвар, поддразнивая Зигмунда, когда дверь прозекторской закрылась за ними. — Ты видел вещи и пострашнее.

— Нет, господи, нет! Боже мой, ручка в глазу!

— Я не знаю, что хуже, — сказал Ингвар, нащупывая блокнот в кармане пальто. — Ручка в глазу, язык в красивой упаковке или Коран, который пытались засунуть кое-куда.

— Ручка в глазу, — пробормотал Зигмунд. — Чертова снобская ручка, засунутая в мозг — худшее, что я видел.

Случайный прохожий остановился на мгновение перед грандиозным зданием в районе Квадратурен. У прохожего было много дел. Если он не успеет на автобус, ему придется ждать еще полчаса. И все-таки он остановился. Было слышно, что в здании громко аплодировали, ему показалось даже, что он чувствует вибрацию земли, как будто энтузиазм, скрывающийся за солидными кирпичными стенами, был в состоянии привести в движение весь Осло. Мужчина посмотрел наверх. Он проходил мимо этого места дважды в день, на работу и с работы, пять дней в неделю в течение пяти лет; почти две с половиной тысячи раз он прошел мимо здания, которое долгое время было в таком упадке, что соседи хотели, чтобы его снесли.

Затем в течение четырех времен года он наблюдал, как в здание вдыхали новую жизнь. Прошлой зимой оно оделось в леса и полотнища, которые шелестели и хлопали при порывах дующего с фьорда ветра. Весной здание сократилось до фасада без внутренностей и стало похоже на голливудскую декорацию. Перед наступлением лета пустое трехэтажное пространство снова стало домом с солидными лестницами и полами из красного дерева, красивыми дверями и тщательно отреставрированными витражными окнами на первом этаже. Осенью с лесов и из незастекленных окон круглые сутки слышались польские и датские ругательства. Газеты писали о дырах в бюджете, задержках в реставрации и нескрываемых ссорах из-за использования денег.

Перед Рождеством новый штаб партии наконец-то распаковали. Как раз по графику, с первой постановкой нового рождественского представления для детей в роскошном актовом зале.

Мужчина пробежал глазами по фасаду.

Ему доставляло необъяснимую радость проходить мимо этого дома. Краски были точной копией выбранных в конце девятнадцатого века, когда здание было построено как дом и офис самого богатого предпринимателя в городе. Когда его внук умер старым и бездетным в 1998 году, партия получила здание в подарок. У них не было средств на оплату муниципальных налогов, поэтому здание не использовалось до тех пор, пока один новый либерал в благодарность за политику партии в отношении налогов не пожертвовал им головокружительную сумму, которая и сделала возможным превратить здание в самый роскошный партийный штаб в Скандинавии.

Аплодисменты не прекращались.

Мужчина не мог не улыбнуться. Он поплотнее закутался в пальто и побежал к остановке.

Если бы вместо этого он поднялся по каменным ступеням к тяжелой дубовой двери, он нашел бы ее открытой. Если бы он зашел в холл, он, конечно, восхитился бы полом. Ручная работа, выстлан деревянными панелями, которые расходятся от витрины в середине холла, где под стеклом был выгравирован золотом партийный девиз:

Человек — рынок — мораль.

Так как мужчина, заходящий в автобус тремя кварталами западнее, был убежденным социал-демократом, у него наверняка вызвало бы раздражение это банальное заявление. И все-таки красота помещения, декорированный вручную купол и люстры из серебра и хрусталя заставили бы его медленно пройтись по лестнице. Толстые ковры расстилались бы как летняя трава под его подошвами. Может быть, он дал бы продолжающимся аплодисментам заманить себя в актовый зал. За двойными дверями в конце широкого коридора, в противоположном конце помещения, он увидел бы Рудольфа Фьорда, вцепившегося уверенными в победе руками в трибуну.

Мужчина, который сидел в автобусе и с ужасом думал о том, как скажет своей жене, что он забыл купить вина, был бы удивлен тем буйным ликованием, которое выражал этот внеочередной съезд через такое короткое время после убийства их молодого лидера.

Новый лидер как раз только что был избран.

Если бы случайный прохожий, который теперь прижимался лбом к автобусному окну и размышлял, у кого из друзей можно одолжить три бутылки красного вина, вместо этого прошел мимо рядов сидений в актовом зале, он увидел бы что-то, что заметил пока только Рудольф Фьорд.

Среди всех галдящих, хлопающих и свистящих делегатов была одна женщина, которая не улыбалась и не приветствовала. Ее руки медленно двигались, скрещиваясь в демонстративном бесшумном протесте.

Этой женщиной была Кари Мундаль. Мужчина в автобусе увидел бы, что она спокойно повернулась спиной к трибуне и вышла из зала, прежде чем Рудольф Фьорд успел поблагодарить товарищей по партии за оказанное ему исключительное доверие.

Все это заметил бы внимательный наблюдатель.

Но этот случайный прохожий хотел успеть на автобус в сторону дома. Теперь он дремал, уложив голову на плечо соседу.

Была суббота, час ночи.

Кристиане этим вечером вернулась домой. Она была возбуждена, как обычно с ней бывало, когда она возвращалась к маме после долгого отсутствия. Угомонилась только около полуночи. Ингвар отправился в спальню чуть позже. Он даже не предлагал Ингер Йоханне ложиться спать. Они не смогли поговорить толком в этой суматохе — Исак просидел у них допоздна.

Ингер Йоханне понимала, что бессмысленно злиться на Исака, но ничего не могла с собой поделать. Ее раздражала его беззаботность, беспечная уверенность в том, что он ведет себя правильно, что он желанный гость и у них нет других дел, кроме как кормить его и разговаривать с ним каждый раз, как он привозит Кристиане. Так и сегодня он, громко топая, бегал по дому и играл с Кристиане в супермена, не задумываясь над тем, что мешает спать Рагнхилль, которой едва исполнился месяц.

— Ты должна радоваться, — сказал Ингвар со смирением в голосе, прежде чем лечь спать. — У Кристиане хороший отец. Он... многое себе позволяет, но он любит ребенка. Будь великодушной.

Возможно, Ингвар сам был виноват в том, что она не могла снисходительно относиться к Исаку. Это Ингвар, ее нынешний муж, должен был установить границы дозволенного поведения для Исака. А то бывший муж каждый раз радостно хлопал по спине своего преемника, который был вдвое больше и сильнее, и угощал его теплым пивом — Исак завел привычку приносить с собой, когда он возвращал Кристиане, упаковку баночного пива вместе с пакетом одежды Кристиане. Одежда всегда была нестираная, а косметичку с ее туалетными принадлежностями он обычно забывал.

— У меня же есть холодное пиво, — каждый раз улыбался Ингвар и каждый раз пил предложенное теплое.

Ингер Йоханне не считала Ингвара слабым человеком, однако в этой ситуации он был слишком уступчив.

Она резко встала с дивана.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Ингвар.

Она остановилась и пожала плечами:

— Ничего. Ложись.

Муж был одет в растянутый свитер и серые спортивные штаны, которые ее давно раздражали. На Рождество она подарила ему темно-синий домашний костюм «Найк» — он так и лежал в шкафу.

— Ложись спать, — резко сказала она и пошла на кухню.

— Мы должны положить этому конец, — заявил он. — Не можешь же ты злиться на меня каждую вторую пятницу. Мне это не нравится.

— Я не злюсь, — отозвалась Ингер Йоханне, включая воду. — Если я и обижена немного, то на Исака. И давай не будем об этом!

И они не стали. Ингвар вышел в коридор, услышал, как она наливает воду в стакан, пьет большими глотками, ставит стакан в посудомоечную машину — громче, чем обычно. Потом наступила тишина. И тут раздался голос Ингер Йоханне:

— Может, поработаем немного?

Он кротко улыбнулся и схватил ее за руку, когда она проходила мимо, направляясь ко второму дивану. Она позволила ему задержать ее на несколько секунд, а потом освободилась.

— Ручка в глазу, — медленно проговорила Ингер Йоханне, зарываясь в подушки. Она так устала, что ей нужно было сделать усилие, чтобы проявить хоть какой-то интерес. — Символично.

— Даже слишком, — кивнул Ингвар, всматриваясь в лицо жены: ему казалось, что сейчас она заснет на полуслове. — И впервые мы можем говорить о том, что у жертвы есть враги. У Вибекке Хайнербак были недруги и один-два политических противника. Фионе Хелле завидовали и немного злословили у нее за спиной, Вегард Крог ссорился со всеми и всегда. Его не любили. И из-за того, как он себя вел, и из-за того, что он писал. Наверное, особенно из-за последнего.

— Знаю я таких людей! — вспылила Ингер Йоханне. — Они крутые, пока сидят дома за компьютером, и тут же превращаются в робких и трусливых, когда оказываются лицом к лицу с теми, кого оклеветали. Если только предварительно не напились до полусмерти.

— Как бы там ни было, с ним обошлись до крайности жестоко, — пробормотал Ингвар. — У нас осталось вино? — Она кивнула и плотнее закуталась в плед. — Мне тоже такой человеческий тип хорошо известен. — Он поставил на журнальный столик полный бокал. — Ты хочешь чего-нибудь?

Она покачала головой.

— Такие люди сводят на нет любое обсуждение, общественную дискуссию. В этой стране совершенно невозможно... — Ингер Йоханне испугалась своего голоса — в нем звучали истерические нотки — и уже потише продолжила: — Спорить, доказывать что-то — невозможно. По крайней мере, в газетах. Журналисты заняты поисками красивых формулировок и оскорблением своих противников, а не обсуждением проблемы. Никого не интересует чужая точка зрения и мнение оппонента.

Ингвар откинулся на спинку дивана, поднял бокал и посмотрел на нее изучающе. Волосы в беспорядке, мешки под глазами. Бледная, что, впрочем, неудивительно для этого времени года; но ему показалось, что кожа у нее на лице стала прозрачной. Она выглядела до странности незащищенной и, похоже, пыталась маскировать это напускной злостью, которой он никогда в ней раньше не замечал.

— Иди ко мне, — нежно позвал он. — Нельзя принимать все так близко к сердцу. У людей нельзя отнимать возможность выкричаться. Обычно это не со зла. Острота ситуации, публичная ссора — для многих способ развлечения.

Ингер Йоханне поджала под себя ноги и пригладила волосы. Губы у нее подрагивали.

— Как меня это все раздражает, — тихо сказала она и добавила: — Извини, я хочу побыть одна.

— Хорошо-хорошо. — Ингвар встал с дивана.

— Матс Бохус, — вдруг произнесла она.

— Да, так его зовут. — Он сел обратно.

— Вы его нашли?

— Нет.

— Почему?

Ингвар пригладил рукой светлые, сильно отросшие волосы. Он знал, что это выглядит смешно: залысины, складка на шее и завитки над ушами. Обычно он стригся коротко. Так волосы казались гуще, а он сам — моложе.

— Его официальный адрес — в Осло, на Бислетт, Луизесгате. Но в той квартире его нет. Соседи говорят, что он странный тип. А старушка из квартиры сверху — что он часто куда-то уезжает и подолгу отсутствует. Ни с кем не разговаривает, только здоровается на лестнице. К тому же, насколько мы поняли, он как-то необычно выглядит. Можешь постричь меня завтра?

— Я могу постричь тебя сейчас. Время у нас есть.

Джек завилял хвостом, увидев, как Ингвар выходит из комнаты.

— Нет, мы не идем гулять, — прикрикнул он на собаку. — Кыш!

Джек потащился в угол, покрутился и со стуком шлепнулся на паркет.

— Не совсем коротко, — предупредил Ингвар, протягивая ей машинку и повязывая полотенце вокруг шеи. — Не под ноль то есть. Я хочу, чтобы кое-какие волосы все же остались.

— Договорились. Садись.

Он чувствовал себя овцой, когда машинка начала продираться сквозь волосы на затылке. Вибрация отзывалась в черепе.

— Ушам щекотно, — улыбнулся он, стряхнув волосы с груди.

— Сиди спокойно.

— Убийца просто невероятно удачливый, — задумчиво сказал Ингвар. — Если это один и тот же человек, который выбирает жертвы из списка норвежских знаменитостей, он или очень хорошо все спланировал, или родился в рубашке.

— Необязательно, — сказала Ингер Йоханне, ровняя ему виски.

— Обязательно, — уверенно возразил он. — Он еще раз пришел на место преступления и покинул его незамеченным. Пока кажется, что дело обстоит так, а мы задействовали тридцать человек из Аскера и Бэрума в обширной операции, они обходили каждый дом. Следов на месте преступления много, и они настолько четкие, что дают довольно точную картину нескольких предшествующих убийству минут. Убийца ждал в лесу, дал Вегарду Крогу пойти по тропинке, пошел за ним, заставил его обернуться, чтобы потом ударить. Но... — Машинка задела кожу. — Осторожней! Я же просил не под ноль!

— Все будет хорошо. Что ты говорил?

— Пока что мы все равно ничего о нем не знаем. Никаких органических следов. Нельзя даже определить его вес по размеру ноги, можно только сказать, что убийца не легковес. И везучий.

Она выключила машинку и постояла немного у него за спиной, задумавшись.

— Необязательно везучий. Хватило бы ума и осторожности. Все жертвы известные люди, и удивительно то, что... — Она замолчала.

Оба ее ребенка крепко спали. Соседи снизу затихли. Ни из сада, ни с улицы не раздавалось ни звука. Никаких кошек. Никаких машин или пьяных подростков, бредущих с вечеринки. И в доме было тихо, новая пристройка наконец-то осела, и пол больше не скрипел по ночам. Даже Король Америки спал совершенно бесшумно.

— Я была сегодня у Лине, — сказала она наконец. — У нас Интернет такой медленный, а у Лине выделенная линия. И мне понадобилось всего несколько минут, чтобы понять вот такую нехитрую вещь. — Она отложила машинку и села перед ним на корточки. — Известные люди действительно находятся на виду. — Она поставила локти ему на колени. — В буквальном смысле слова! Сайт Вибекке Хайнербак, как ни странно, не обновлялся после ее смерти...

— Ну, у ее семьи были другие проблемы, — заметил Ингвар.

— Да я понимаю, — быстро сказала она. — Но вот о мальчишнике деверя...

— Будущего деверя.

— Дай мне договорить. Об этом мальчишнике было написано на ее сайте со ссылкой на сайт Тронда. Там читателю предлагали подробную программу! Кто угодно мог узнать, что Вибекке Хайнербак, скорее всего, придет домой одна в тот вечер. То, что она рано ложится, тоже известно, потому что она несколько раз говорила об этом в интервью.

— Я, если честно, не понимаю, к чему ты ведешь. Моя прическа теперь, наверное, выглядит довольно странно.

— Все будет хорошо. — Она снова зашла ему за спину и включила машинку. — Фиона Хелле тоже щедро делилась подробностями своей частной жизни. Она сообщила всем на свете, что остается одна по вторникам. Вегард Крог вел интернет-дневник — он явно считал, что очень интересен миру. Вчера он поведал, что ему придется поужинать у матери, потому что он должен ей денег. Этот воинственный тип был на самом деле редкостный...

— Что ты делаешь! — воскликнул Ингвар и отдернул голову. — Я же просил!

— Ой! — удивилась Ингер Йоханне, рассматривая результаты своей задумчивости. — Да, здесь получилось коротковато. Подожди. — Она несколько раз быстро провела машинкой от шеи ко лбу. — Ну вот, — оценивающе произнесла она. — Теперь, во всяком случае, все ровно. Отличная летняя стрижка!

— В феврале? Дай я посмотрю.

Она нехотя протянула ему зеркало. Выражение его лица переменилось с недоверчивого на отчаянное.

— Моя голова похожа на корку на круглом хлебе! — ужаснулся он. — Я же просил не срезать все!

— Я и не срезала, — твердо сказала она. — Ты выглядишь прекрасно. Ну а теперь нам нужно сосредоточиться.

— Я похож на лейтенанта Тео Коджека из сериала «Детектив»!

— Думаешь, они много врут? — не обращая внимания на его недовольство, спросила она, сметая волосы на совок.

— Кто? — отвлекся он.

— Знаменитости.

— Врут?

— Ну да. Когда у них берут интервью.

— Ну...

— Некоторые это признают. Или хвастаются — это как посмотреть. Если они в данном случае говорят правду, я хорошо их понимаю. Они создают псевдожизнь, за которой все желающие могут следить, и сохраняют настоящую для себя самих.

— Ты только что сказала, что они выкладывают свою жизнь на сайты.

— Фрагменты жизни. Безопасные факты. Надо полагать, это делает ложь более правдоподобной. Я не знаю. Может, я просто говорю какую-то чепуху.

Она собрала волосы в пакет, завязала его узлом и выбросила в мусорное ведро. Ингвар застыл в молчаливой задумчивости с полотенцем вокруг шеи. Зеркало лежало на полу стеклом вниз. Из маленького пореза за ухом выступила кровь. Ингер Йоханне взяла один из грязных слюнявчиков Рагнхилль и прижала его к ранке.

— Извини, — прошептала она. — Я задумалась.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что этот убийца вовсе не обязательно везучий сукин сын? — спросил Ингвар.

— Обычное убийство не требует особого планирования, — сказала она. — Если только, конечно, человек не относится к наиболее очевидным подозреваемым. Если бы я хотела убить кого-то, о ком все знают, что у меня есть причины желать ему зла, я должна была бы готовиться к этому. Например, обеспечить себе алиби. Это главная задача.

— И сложная, — кивнул Ингвар. — Поэтому только немногие с этим справляются.

— Именно. Взять ограбление банка... там можно говорить о планировании! Деньги защищены гораздо лучше людей! Удачное ограбление — это всегда точный расчет, большая предварительная работа; нужно оружие, сложные приборы, инструменты... А люди... — Она положила руки ему на макушку, щетина приятно покалывала ладони. — Люди такие уязвимые. Один удар по голове. Нож в сердце или толчок с лестницы. Странно, что убийства не происходят чаще.

— Для добросердечной женщины, которая только что стала матерью, ты рисуешь невероятно мрачные картины, — сказал он, поднимаясь. — Ты действительно так думаешь?

— Да. Я уже об этом говорила недавно. Когда здесь был Зигмунд. Что самый ужасный сценарий — это появление убийцы, у которого нет мотивов. Если его не поймают на месте преступления или он не окажется чрезвычайно неумелым, его никогда не найдут.

— Я совершенно не согласен, — возмутился Ингвар, выплюнул волос и попытался почесать спину. — Убийство тоже требует планирования. И опыта.

Ингер Йоханне взглянула на бутылку, там оставалось вино. Она налила себе бокал.

— С этим я согласна, — кивнула она. — Человек должен обладать определенными знаниями — но не больше. Например, для этих убийств не нужно было много снаряжения. Ни одну из трех жертв не застрелили: приобретение огнестрельного оружия связано с определенными трудностями, и оно оставляет следы, которые могут привести к убийце. И еще: человек может передумать в самый последний момент. Если что-то пойдет не так, если случится что-то непредвиденное, он может дождаться другого удобного момента — ведь ему не нужно ни с кем договариваться. И это огромное преимущество. Что знает один человек, не знает никто, что знают двое, знают все.

— Ты вещаешь, как твоя мама, — поддразнил Ингвар, тяжело усаживаясь на диван.

— Ну, она не всегда говорит чушь. — Она тоже села, на этот раз рядом с ним. — Меня пугает мысль о возможности того, что наш убийца — человек, который действительно хорошо умеет выполнять свою работу, что он — профессионал.

— А они вообще существуют? — безнадежно спросил Ингвар. — Профессиональные убийцы? Я имею в виду, у нас, в Норвегии, в Европе.

Она покачала головой и посмотрела на него так, как будто он спросил у нее, бывает ли в Норвегии зима.

— Ладно, — смутился он. — Существуют. Но разве у них нет никакого мотива? Дела, за которое они борются? Того или иного извращенного основания, пусть даже это будут деньги или воля Божья?

Их взгляды на мгновение встретились. Она прижалась к нему, он крепко ее обнял.

— Что ты думаешь об этом Матсе Бохусе? — тихо спросила она.

— Что мы должны его найти.

— Но ты думаешь, что он как-то связан с этими убийствами?

Ингвар громко вздохнул. Ингер Йоханне устроилась поудобнее, поджала под себя ноги и сделала глоток. Он легонько поглаживал ее плечо.

— Нетрудно представить, что он может быть связан с убийством Фионы Хелле, — ответил он. — Мотив у него есть. Так что это возможно. Но что, черт побери, он мог иметь против Вибекке Хайнербак и Вегарда Крога?

— «Немо», — раздался голос Кристиане — она стояла в дверях. — Мы с Суламитом хотим смотреть «Немо».

— Кристиане, — улыбнулась Ингер Йоханне. — Иди сюда. Сейчас ночь, солнышко. По ночам не смотрят фильмы.

— Смотрят, — сказала Кристиане, забираясь на диван и устраиваясь между ними. — Леонард говорит, что Суламит не кот.

Она прижала к себе пожарную машину и поцеловала ее в сломанную лестницу.

— Это тебе решать, кот Суламит или не кот, — сказал Ингвар.

— Только мне, — кивнула Кристиане.

— Но я думаю, что Леонард считает Суламита пожарной машиной. В этом ведь нет ничего страшного?

— Нет. Кот.

— Для тебя кот, а для Леонарда пожарная машина.

— И для тебя кот, — убежденно сказала Кристиане и поднесла поломанную, давно уже без колес игрушечную пожарную машину к лицу Ингвара, он поцеловал ее в решетку радиатора.

— Тебе нужно спать, — нахмурилась Ингер Йоханне.

— Хочу вместе с вами, — захныкала Кристиане.

— Ты будешь спать в своей постели, — суровым тоном произнес Ингвар. — Пошли.

Он поднял ребенка вместе с пожарной машиной на руки и вышел. Ингер Йоханне продолжала сидеть на диване. От усталости ломило все кости. Она чувствовала себя больной и слабой. Казалось, силы ее покинули, а плачущий младенческий ротик высосал те немногие, что еще оставались после родов. Каждые четыре часа, круглые сутки, это маленькое существо делает ее нервной и слабой. И конечно же она должна уделять Кристиане больше времени, но у Ингер Йоханне его нет.

Даже ночи больше ей не принадлежат.

Матс Бохус, конечно, мог убить свою родную мать, Фиону Хелле.

Но двух остальных?

Ей нужно поспать. Она подержала красное вино во рту, почувствовала, как оно обволакивает язык, ощутила вкус, проглотила.

Если Матс Бохус хотел замаскировать убийство матери, он допустил фатальную ошибку — убил Фиону Хелле первой. Главное убийство в ряду других никогда не должно быть первым.

Элементарно, подумала она. Ошибка новичка. Недостаток опыта.

Убийца был профессионалом. У него было предостаточно опыта.

Да? Нет?

Ей нужно поспать.

Было какое-то другое дело. Похожее. В дальнем уголке ее памяти хранилась эта история, которую она никак не могла вспомнить.

В доме было тихо. Ей чего-то не хватало, и она не могла понять чего.

Ингер Йоханне заснула. Ей не снилось никаких снов.

Зигмунд Берли осушил четвертую чашку отвратительного кофе за три часа. Кофе был пережженным и холодным. Он поморщил нос. Возле монитора лежал пакетик с мармеладными медвежатами. Он закинул в рот сразу три жевательные конфеты и задвигал челюстями. Его жена посмеивалась над ним, что он начал толстеть. Попробовала бы она посидеть в четыре утра перед проклятым компьютером, который ничего не хотел ему рассказывать, попробовала бы не спать сутки и потом найти смысл в колонках с именами, цифрами и мерцающими буквами на прямоугольном светящемся экране, от которого слезятся глаза!

Найти убийцу — всегда сложная задача. Даже в такой маленькой стране, как Норвегия, много мест, где можно спрятаться. После вступления в силу Шенгенского соглашения полицейские европейских стран объединили свои усилия в поисках преступников, но и у разыскиваемых появились некоторые преимущества: в отсутствие паспортного и таможенного контроля легче пересечь границы, проще затеряться. Обычного же гражданина, такого, как Матс Бохус, несудимого, ни в чем предосудительном не замеченного, с пропиской и персональным идентификационным номером, найти, казалось бы, проще простого.

Они искали его вот уже почти сутки.

Он исчез. Как сквозь землю провалился.

Когда наконец-то выяснилось, что в последний раз его видели в квартире на Луизесгате двадцатого января, все криминальное отделение засело за работу. Ингвар был единственным, кому позволили уйти домой — из-за ребенка.

Укол зависти. Прикосновение желания — Зигмунду Берли помнилось лицо Ингер Йоханне в отсвете монитора. Он сунул в рот трех красных медвежат. Язык прилип к нёбу. Он потянулся за чашкой, хотя знал, что она пустая.

Он-то уверен: во всем виноваты иностранцы, все эти проклятые туристы, иммигранты и прочие! Приезжают и уезжают из Норвегии, когда им захочется, как будто явились сюда просто сходить по-большому. Они будто играют с полицией. Если бы люди только догадывались, сколько работы они прибавляют и без того до предела загруженным полицейским. Иноземцы! Но Матс Бохус?

Фиону Хелле убили двадцатого января. С тех пор его никто не видел. Где он, черт его побери?

— Мы наши его, Зигмунд! — Ларс Киркеланд стоял в проеме двери — рубашка вылезла из-под ремня, глаза красные. Он торжествующе улыбался и в такт словам бил кулаком по косяку. — Мы его нашли!

Зигмунд громко рассмеялся, трижды хлопнул в ладоши и высыпал в рот из пакетика оставшихся медвежат.

— Ммм, — замычал он, яростно прожевывая. — Надо немедленно позвонить Ингвару!

Нужно было выбрать другую гостиницу. «SAS», например. Она оформлена дизайнером Арне Якобсеном, и там такая незаметная, вежливая интернациональная обслуга. Всё под одной крышей, и можно не выходить из здания. Копенгаген так похож на типичный норвежский город, родину накачивающихся пивом мужчин в дурацких головных уборах и женщин с пакетами, в дешевых солнечных очках. Они ходят взад-вперед по Ратушной площади, между Тиволи и Стрёгет, как ведомый инстинктом косяк лососей. Тиволи и Стрёгет, всегда Тиволи и Стрёгет, как будто Копенгаген состоит из открытой площади с рестораном в одном конце и грязной улицы с магазинами в другом.

Она осталась в комнате. Даже сейчас, когда со стороны Оресунда веяло ледяным февральским холодом, в Копенгагене было полно норвежцев. Они ходили по магазинам, пили, собираясь в самых дешевых кабаках, ели котлеты и мечтали о том, как приедут в следующий раз весной, когда пиво можно будет пить на улице, а в парке Тиволи откроются площадки аттракционов. Ей хотелось домой.

Домой. Она с удивлением поняла, что домом для нее стал Вильфранш. А ведь ей не нравилась Ривьера. Раньше.

Все так изменилось.

Я родилась заново, подумала она и улыбнулась шаблонной фразе. Пальцы пробежали по животу. Он подтянулся, стал более плоским. Она лежала обнаженная на кровати поверх одеяла. Бархатные шторы были открыты. Только тонкие полупрозрачные занавески разделяли ее и того, кто, может быть, за ней следил. Если кто-то хотел ее увидеть, то из окон второго или третьего этажа на противоположной стороне улицы ее вполне можно разглядеть. Из окна сквозило. Она вытянулась и погладила свою руку, кончики пальцев почувствовали гусиную кожу. Брайль, подумала женщина. Моя новая жизнь написана на коже шрифтом для слепых.

Конечно, ей пришлось идти на риск. Но она знала, что справится, и без колебаний выбрала самый оптимальный с ее точки зрения путь.

Риск, вкус опасности — это было прекрасно.

Уверенность в собственных силах, ощущение неуязвимости — это могло подвести ее в будущем. Она поняла это, когда вернулась обратно, на виллу Бей-дез-Анжез.

Скука несвободы, отсутствие сильных чувств — она долго их не осознавала и потому не чувствовала себя ущемленной. До тех пор, пока наконец-то не проснулась и не сумела вырваться из рутинного существования, где она никогда не делала больше того, за что ей платили. Никогда больше, никогда меньше. В ту пору ее жизни дни медленно сменяли друг друга, превращаясь в недели и годы. Она становилась старше. Умнее. Ей исполнилось сорок четыре, и она готова была заскучать насмерть.

Опасность дала ей новую жизнь. Страх удерживал ее бодрствующей. Ужас заставлял пульс биться. Дни теперь мчались, звали ее за собой, ее, счастливую и смертельно перепуганную, как ребенка, бегущего за сбежавшим из цирка слоном.

И умираешь так медленно, что кажется, будто живешь, вспомнила женщина строки стихотворения. Это обо мне. Это обо мне написал поэт.

Шеф утверждает, что она лучшая. Шеф ошибается.

Я чемпион по прыжкам, испытывающий снаряжение, которое никто не решается попробовать.

А она... Она — тот, кто стоит на земле и знает, порвется оно или выдержит.

Я водолаз на глубине, на которой никто не бывал раньше.

Она — тот, кто сидит в лодке и рассчитывает, когда взорвутся легкие. Она теоретик, каким и я была раньше.

Я теперь тот, кто действует. Я — Исполнитель, и я наконец-то существую.

Пальцы скользнули между ног. Взгляд ищуще прошел по окнам на противоположной стороне улицы. Они были освещены, в одной из комнат зашевелилась тень, потом исчезла. Женщина повернулась, открывая тело взглядам из окна. Ноги были раздвинуты. Но тот, кто отбрасывал тень, не вернулся.

Я могу дурачить Ингер Йоханне Вик целую вечность.

Но в этом нет никакого интереса. Никакого риска.

Рагнхилль срыгнула. Прозрачная с белыми пятнами жидкость быстро стекла по подбородку в складочку на шее. Ингер Йоханне осторожно вытерла ребенка и снова уложила ее на плечо.

— Ты спишь? — прошептала она.

— Ммм. — Ингвар тяжело перевернулся набок и накрыл голову подушкой.

— Я вот о чем подумала...

— Завтра, — простонал он.

— Хотя все жертвы имеют отношение к Осло, — сказала она, больше не пытаясь говорить осторожно, — все убийства произошли за пределами города. Тебе приходило это в голову?

— Завтра! Я тебя умоляю!

— Вегард Крог жил в Осло. Чистая случайность, что он оказался в Аскере в тот вечер. Фиона и Вибекке работали в Осло. Большую часть дня они проводили в столице. И все-таки всех убили за пределами города. Странно, разве нет?

— Нет. — Он приподнялся на локте. — Прекрати, — серьезно сказал он.

— Тебе не кажется, что для этого была причина? — невозмутимо спросила она. — Ты когда-нибудь спрашивал себя, что происходит, когда убийство случается за городом?

— Нет, я себя об этом не спрашивал.

— Криминальная полиция... — сказала она, осторожно укладывая спящую Рагнхилль в колыбель.

— Криминальная полиция, — сонно повторил он.

— ...никогда не помогает полиции Осло в делах об убийстве.

— Нет, мы помогаем.

— Экспертизы проводите?

— Ну...

— Да послушай же меня!

Он снова лег и уставился в потолок:

— Я слушаю.

— Можно предположить, что убийца искал более серьезного противника.

— Уймись, Ингер Йоханне! У твоего воображения должны быть какие-то границы! Во-первых, мы до сих пор не знаем, идет ли речь об одном убийце. Во-вторых, нас отделяет всего ничего от возможного подозреваемого. В-третьих... в полиции Осло работают достаточно толковые сотрудники. Я думаю, что большинство сумасшедших преступников сочтут их достойными противниками.

— После того как исчезла эта Вильхельмсен, пошли слухи, что столичная полиция разучилась работать, все пришло в упадок и...

— Нечего верить слухам.

— Другими словами, ты не хочешь меня понять.

— Нет! Не в начале пятого, — сказал он и спрятал лицо в ладонях.

— Ты лучший инспектор, — констатировала Ингер Йоханне.

— Нет.

— Да. О тебе пишут в газетах. Хотя ты больше не даешь интервью, после той ошибки...

— Не напоминай мне об этом, — еле слышно выговорил он.

— Тебя изображают крепким профессионалом. Сложный характер, быстрый ум, странное нежелание карабкаться вверх по служебной лестнице...

— Перестань.

— Мы должны поставить сигнализацию.

— Тебе придется перестать бояться!

Он расслабленно положил руку на ее живот. Она полулежала и позы не изменила, только переплела его пальцы со своими. Зазвонил телефон.

— Будь оно все проклято! — Ингвар нащупал в полутьме ночной столик. — Алло! — рявкнул он.

— Это я, Зигмунд. Мы его нашли. Ты приедешь?

Ингвар сел и опустил ноги на ледяной пол. Он потер лицо и почувствовал теплую руку Ингер Йоханне у себя на пояснице.

— Сейчас буду, — сказал он и положил трубку. Повернулся и погладил себя по непривычно голой макушке. — Они нашли Матса Бохуса. Они его нашли.