Чему не бывать, тому не бывать

15

— Високосный год! — крикнула Кристиане. — Пиф! Паф!

— Никакого игрушечного оружия в доме, — сказала Ингер Йоханне и отобрала у нее лопатку для теста, которой девочка прицеливалась в них.

— Ты не можешь всерьез считать это игрушечным оружием, — раздраженно сказал Ингвар.

— Пиф! Паф! Что такое високосный год?

— Это год, в котором есть такой день, как сегодня, — объяснил Ингвар, присаживаясь на корточки. — Двадцать девятое февраля. Такой день бывает только каждый четвертый год. Может, он стеснительный.

— Стеснительный, — повторила Кристиане. — Високосный год. Беспорядок. Пиф! — Она заправила волосы за уши, точь-в-точь так же, как только что сделала ее мама, и серьезно спросила: — А научное объяснение какое? Я здесь для того, чтобы это понять, а не для того, чтобы мне наболтали полные уши чепухи.

Взрослые обменялись взглядами: беспокойный у Ингер Йоханне, гордый у Ингвара.

— Это потому, что... Земле нужно немного больше времени, чем триста шестьдесят пять дней, чтобы... — Он провел рукой по макушке и посмотрел на Ингер Йоханне в поисках помощи. — ...Чтобы поворачиваться вокруг своей оси?

— Это занимает сутки, Ингвар.

— Чтобы оборачиваться вокруг солнца?

Ингер Йоханне улыбнулась, выжимая тряпку.

— Чтобы сделать целый круг вокруг Солнца, — уверенно сказал он Кристиане. — Поэтому так называется год, который немного длиннее, чем обычный. Собираются все эти лишние часы, и из них время от времени получается день. Каждый четвертый год. Ну и есть еще что-то про Григория и Юлиана, но я не помню точно.

— Ты умный, — сказала Кристиане. — А Юлиан, Ингвар, это шимпанзе. Я пойду поиграю в високосный год с Леонардом. Сегодня за мной придет папа. Ты не мой папа.

— Нет, но я очень тебя люблю.

Она побежала по своим делам, Джек помчался за ней. Маленькие ноги потопали вниз по лестнице, дверь с грохотом захлопнулась. Ингвар фыркнул и поднялся.

— Мне интересно, сколько раз мы должны будем согласиться с тем постулатом, что я не ее отец, — сказал он. — И мы должны навести порядок в этих правах видеться с ребенком. Этой зимой встречи происходят непонятно как. Разве она не в пятницу должна идти к Исаку?

— Что это с тобой? — спросила Ингер Йоханне, гладя его по голове. — Это ты просто из-за истории с Рудольфом Фьордом или...

— «Просто»?— Он отдернул голову. — Это, черт побери, совсем не «просто», когда твоя работа состоит в доведении людей до самоубийства.

— Ты никого не доводил до самоубийства, Ингвар. Ты сам это прекрасно знаешь.

Он сел на высокий кухонный табурет. На грязной тарелке лежали листья сельдерея, он сунул один в рот.

— Нет, не знаю, — сказал он, пережевывая.

— Любимый, — сказала она, и ему пришлось улыбнуться. Она поцеловала его в ухо и в шею. — Ты никого не можешь убить, — прошептала она. — Когда ты находишь паука, ты выбрасываешь его в сад. Рудольф Фьорд покончил с собой. Он выбрал смерть совершенно самостоятельно. — Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. — В этом нет твоей вины.

— Я скучаю по тебе, — сказал он, все еще жуя.

— Скучаешь по мне? Что за ерунда. Я здесь.

— Не совсем, — возразил он. — Мы оба не совсем здесь. Не так, как раньше.

Все наладится, подумала она. Скоро. Я наконец-то начала спать. Не много, но гораздо больше, чем раньше. Скоро весна. Рагнхилль подрастет. Станет сильнее. Все будет хорошо. Только бы это дело было закрыто, и ты...

— Ты не думал о том, чтобы отдохнуть? — спросила она, начиная загружать посудомоечную машину.

— Отдохнуть?

— Да, взять отпуск по уходу за ребенком?

— Как будто у нас есть на это деньги...

Он все жевал и жевал, рассматривая зеленые обкусанные листья на тарелке.

— Я могу снова начать работать, — сказала она. — Подумай, разве не хорошо будет отойти от этого дела? Забыть о нем? Заняться чем-то другим...

— Не говори ерунды. — Он еще раз провел ладонью по ежику на голове. — Как странно — выбрать смерть...

— Послушай, ты мне зубы не заговаривай. Ты думал об этом?

— У тебя есть право на основную часть отпуска по уходу за ребенком, Ингер Йоханне. И это разумно и справедливо. Ты недавно родила и кормишь ребенка грудью. Это хорошо для Рагнхилль. Значит, это хорошо для нас.

Как будто чтобы подчеркнуть, что дискуссия окончена, он выплюнул то, что осталось от листа сельдерея, в мусорное ведро под раковиной.

— Это очень странно, — развел он руками, — что человек решает покончить с собой, потому что кто-то может узнать, что он гомосексуалист. В две тысячи четвертом году? Да черт побери, они же везде. У нас работает куча лесбиянок, и что-то не похоже, чтобы их кто-то притеснял или они как-то стеснялись...

— Ты ничегошеньки об этом не знаешь, — сказала Ингер Йоханне, собирая салфеткой листья сельдерея в мусорное ведро. — Ты с ними совсем незнаком.

— Да черт побери, в этой стране министр финансов — гей! И никого это не волнует.

Ингер Йоханне улыбнулась. Это его задело.

— Министр финансов... холеный мужчина из хорошего района, — сказала она. — Дипломатичный, настоящий профессионал и, если верить тому немногому, что мы о нем знаем, прекрасно готовит. Он уже сто лет живет с одним и тем же мужчиной. И это все-таки немножечко другое, чем покупать мальчиков и расхаживать с блондинками под мышкой каждый раз, когда на тебя направлены камеры.

Ингвар ничего не сказал и опустил голову на руки.

— Давай ты поспишь немного, — тихо сказала она, гладя его по спине. — Ты всю ночь не спал.

— Я не устал, — пробормотал он.

— А что тогда с тобой?

— Расстроен.

— Я могу чем-то помочь?

— Нет.

— Ингвар...

— Хуже всего то, что с Рудольфа практически сразу сняли все подозрения, — горячо сказал он, выпрямляясь. — У него все было в порядке с алиби. Ничто не указывало на то, что он как-то причастен к убийству. Наоборот, если верить сообщениям его коллег, он был очень этим подавлен. Почему мы просто не могли оставить его в покое? Каким боком нас касается то, с кем он там трахается?

— Ингвар, — снова начала она, кладя обе руки ему на шею.

— Послушай меня, — сказал он, отталкивая ее руки.

— Я слушаю. Но не могу не возражать, когда ты не прав. У вас были веские причины следить за Рудольфом Фьордом. По крайней мере из-за ссоры с Кари Мундаль на вечере памяти...

— Да понимаю я, — перебил он. — Но дней пять назад ты составила профиль убийцы, и он совершенно не походил на Рудольфа Фьорда! И почему тогда я должен был преследовать...

— Ты не верил в этот профиль, — устало сказала она, доставая порошок для посудомоечной машины, — ни тогда ни сейчас. И перестань дуться.

— О чем это ты?

— Ты себя очень жалеешь. Прекрати.

Она включила посудомоечную машину, поставила порошок обратно на полку в шкаф и повернулась к нему. Уперла руки в бока и широко улыбнулась.

— Дуреха, — пробормотал он и нехотя улыбнулся в ответ. — Ты, между прочим, сама говорила, что в этом профиле есть слабые места. Вегард Крог не вписывается — он недостаточно известен.

Ингер Йоханне подняла с полу Суламита. Глаза на решетке радиатора лишились зрачков и ослепли. Она покрутила в руках сломанную лестницу.

— Я постоянно думаю об этом, — сказала она.

— И как успехи?

— Помнишь, мы сидели тут с Зигмундом? Не в прошлый вторник, а пару недель назад?

— Конечно.

— Он спросил у меня, кто, по моему мнению, самый ужасный убийца, которого только можно представить.

— Да.

— Я ответила, что это убийца, у которого нет мотива.

— И что?

— Таких не бывает.

— Что же ты тогда имела в виду?

— Я имела в виду... что убийцу, который выбирает жертв совершенно случайно, не имея мотива для этого конкретного убийства, будет сложно найти. Если, конечно, выполнен целый ряд других условий. Например, преступник очень хорошо делает свою работу.

Ингвар кивнул и выразительно положил себе руку на живот. Она со стуком отбросила от себя Суламита.

— Ты не голоден, ты ел меньше часа назад. Послушай же!

— Я слушаю, — сказал Ингвар.

— Проблема в том, что представить себе совершенно случайный выбор жертв довольно сложно, — сказала Ингер Йоханне, усаживаясь на высокий табурет рядом с ним. — Люди не живут в одиночестве! Мы не можем быть абсолютно беспристрастными, у нас есть свои симпатии и антипатии... Если представить себе человека, который решает убивать. По той или иной причине. К этому мы вернемся. Но он решает убивать. Не потому, что он хочет лишить кого-то жизни, но потому, что он...

— Сложно представить, что кого-то хладнокровно убивают, хотя убийца не желает ему смерти.

— Мы все-таки попробуем, — нетерпеливо сказала она и переплела пальцы так, что костяшки побелели. — Убийца, может быть, выберет первую жертву совершенно произвольно. Как мы в детстве раскручивали глобус с закрытыми глазами. Туда, куда укажет палец...

— ...ты обещаешь поехать через двадцать пять лет, — подхватил он. — Я читал книгу в детстве о чем-то таком — «Обещание обязывает».

— А ты помнишь, как ты поступал во второй раз?

— Я подсматривал, — улыбнулся он, — чтобы выбрать место поинтереснее, чем мой друг.

— В конце я делала это с открытыми глазами, — призналась Ингер Йоханне. — Я хотела на Гавайские острова

— Ну, и куда ты ведешь?

— Я читала, — сказала она, позволяя ему гладить свою ладонь, — что газеты называют эти убийства идеальными преступлениями. Не так уж странно, если принять во внимание, насколько беспомощна полиция. Но я все-таки думаю, что нам стоит немного сместить фокус и понять, что мы говорим скорее об идеальном преступнике. Но... — Она прикусила нижнюю губу и потянулась за каперсами в маленькой вазочке. — Я веду к тому, — продолжила она, рассматривая черенок, — что таких не бывает. Идеальный убийца должен существовать в вакууме. Он не чувствует ничего: ни страха, ни ярости, ни ненависти, ни какой бы то ни было любви. Люди склонны представлять себе чокнутых убийц, совершенно лишенных всяких чувств, которые не способны налаживать связи с другими живыми существами. Но они забывают, что даже педофил Марк Дютру, «чудовище из Шарлеруа», был женат. Гитлер обрек шесть миллионов евреев на ужасные мучения и смерть, но рассказывают, что он очень любил свою собаку. Можно, наверное, даже предположить, что с ней он был очень мил.

— У него была собака?

Она пожала плечами:

— Ну наверное. Но ты же понял, что я хочу сказать.

— Нет.

Она медленно поднялась, продолжая жевать упрямый каперс. Осмотрелась вокруг и пошла к ящику с игрушками Кристиане.

— Я человек, который решил убивать, — сказала она, проглотив каперс, и опередила его возражения: — Забудь на минуту почему.

Она вытащила красный мячик и держала его перед собой в вытянутой руке в драматической позе Гамлета, рассматривающего череп Йорика. Ингвар хихикнул.

— Нечего смеяться, — оборвала она его. — Это глобус. Я много знаю о преступлениях: это моя профессия. Я знаю о связи между мотивом и разоблачением. Я знаю, что меня вряд ли поймают, если никто не сможет обнаружить каких-либо связей между мной и жертвой. Поэтому я вращаю глобус... — Она закрыла глаза и ткнула пальцем в красный резиновый бок. — ...Выбираю случайную жертву и убиваю. Все хорошо. Никто не нашел моих следов. Я вхожу во вкус. — Глаза открылись. — Но в каком-то смысле я изменилась. Все поступки, все события на нас влияют. Я чувствую себя... успешной. Я хочу повторить. Я чувствую себя... живой.

Она застыла. Ингвар открыл рот.

— Тише! — Она подняла вверх палец.

Снизу было слышно, как дети бегают из комнаты в комнату. Джек лаял. Сквозь пол неясно доносился недовольный взрослый голос.

— Может, я лучше ее заберу, — сказал Ингвар. — Кажется...

— Ш-ш-ш! — еще раз призвала она Ингвара к тишине, ее взгляд блуждал где-то далеко, она стояла в комичной театральной позе, выставив одну ногу вперед. Мячик по-прежнему лежал на ладони. — Живой, — повторила она, как будто пробовала слово на вкус.

Внезапно она схватила мячик обеими руками и ударила его об пол. Он отскочил к камину и опрокинул горшок с цветком, но непохоже было, чтобы Ингер Йоханне это заметила.

— Живой, — повторила она в третий раз. — Эти убийства — разновидность... экстремального спорта!

— Что?!

Ингвар уставился на Ингер Йоханне. Он попробовал заглянуть в глаза за тот чужой, пугающий взгляд, за непривычное поведение. Казалось, она погрузилась в транс.

— Экстремальные виды спорта, — быстро заговорила она, не обращая на него никакого внимания, — это способ чувствовать себя живым. Спортсмены именно так это и описывают. Всплеск адреналина. Эйфория. Чувство, что ты бросил смерти вызов — и выиграл. Раз за разом. Быть на грани смерти — это способ чувствовать присутствие жизни. Сильнее, говорят они. Лучше. Мы, другие, спрашиваем себя: зачем? Зачем человек поднимается на вершину Эвереста, дорога на которую выложена трупами? Зачем кому-то добровольно бросаться с высокого утеса в Мексике, если малейшая ошибка в расчете приведет к тому, что человек разобьется о скалы?

— Ингер Йоханне! — позвал ее Ингвар, предупредительно поднимая руку.

— Они говорят, что это дает им чувство жизни, — ответила она на собственный вопрос.

Она по-прежнему не смотрела на него. Вместо этого она сняла с подоконника тряпичную куклу Кристиане, покачала ее за ноги и потом крепко прижала к себе.

— Ингер Йоханне! — обратился он к ней.

— Я этого не понимаю, — прошептала она. — Но именно так они это объясняют. Именно так они говорят, когда все остается позади и они улыбаются камере и друзьям. Они дразнят жизнь. И улыбаются. И потом проделывают все это снова. И снова. И...

Он встал, подошел к ней, освободил куклу из ее рук и обнял ее.

— Как будто жизнь не ценна сама по себе, — бормотала она ему в грудь. — Как будто все эти банальные человеческие переживания недостаточно неуютны сами по себе. Как будто любить, рожать детей, стареть само по себе недостаточно пугающе.

Она оттолкнула его от себя. Он не хотел ее отпускать, но она продолжала его отталкивать. Она смотрела ему в глаза, когда продолжила:

— Мы видим это везде, Ингвар. Во все растущих масштабах, в постоянно меняющихся формах. Программа «Джаказ» для молодых — они поджигают себя, ездят по крышам на велосипеде. Людям скучно. Людям до смерти скучно! — Она почти прокричала это и ударила ладонями его в грудь. — Ты знаешь, что есть люди, которые играют в русскую рулетку с зараженными ВИЧ? Другие вызывают оргазм удушением. Иногда они умирают прежде, чем успевают кончить. Умирают!

Ингер Йоханне истерически рассмеялась. Отошла к столу, села на высокий табурет и покачалась на нем немного. Спрятала лицо в ладонях.

— Смерть — единственная настоящая новость для современных людей, — сказала она. — Я не помню, кто это сказал, но это правда. В смерти есть что-то эксклюзивное, возбуждающее, потому что это единственное, чего мы никогда не поймем. Единственное, о чем мы ничего не знаем.

— То есть ты считаешь, — спросил Ингвар, пытаясь вернуть ее к конкретным рассуждениям, — что мы имеем дело с убийцей, которому... скучно?

— Да. Его мотив не в том, кого он убивает, а в самом факте того, что он убивает.

— Ингер Йоханне...

— Должно быть так, — настаивала она. — Убийство — самое экстремальное из всех экстремальных занятий. Все сходится, Ингвар! Именно поэтому он не имеет отношения к убийству Фионы Хелле. Он просто где-то сидел. Скучал. Потом Матс Бохус так чудовищно демонстративно убивает свою мать, и Норвегия сошла с ума. В убийстве было все: знаменитая жертва, ритуальный след, сильная символика. Поднялся оглушительный шум. Я даже не могу представить себе что-то более вызывающее сильные чувства, чем такое убийство. Особенно потому, что оно так похоже на первое убийство в другой серии, в другое время...

— Послушай сама, что ты сейчас утверждаешь, — со значением произнес Ингвар. — Если мы суммируем все, что ты сейчас сказала, получаем следующий профиль убийцы... — Он начал по одному отгибать пальцы. — Во-первых, убийца знает все, что только можно знать о преступлениях. Во-вторых, он когда-то слышал лекцию Уоррена о Proportional retribution.

— Или слышал о ней, — поправила его Ингер Йоханне.

— Что позволяет усомниться в том, что он вообще норвежец, — добавил Ингвар, скорчив гримасу. — В-третьих, для него убийство — это просто вариант времяпрепровождения, способ разнообразить скучную, лишенную событий жизнь. Он выбирает...

— ...жертв, руководствуясь, очевидно, каким-то случайным подходом, — закончила она. Щеки у нее покраснели, глаза блестели. — По крайней мере, первую. У него был только один критерий: жертва должна быть известной. Он хочет вызвать максимальный шум. Он ищет напряжения. Он играет, Ингвар.

— И мы снова вернулись к исходной точке, — разочарованно сказал он, поглаживая себя по подбородку. — Вегард Крог не был знаменитостью.

— Он был достаточно известен, — горячо возразила она. — Его убийство тоже привлекло к себе внимание, черт возьми! Особенно потому, что в ряду знаменитостей он был номером третьим. Убийца это знал. Он знал, что он был довольно известен, и именно поэтому он отказался от... принципа случайности!

— Что?

— Только компьютер может сделать совершенно случайную выборку, Ингвар, Люди же позволяют собой управлять, осознанно или неосознанно. Вегарда Крога выбрали, потому что он...

Ее взгляд снова стал тусклым и невидящим. Она жевала прядь своих волос. Шум этажом ниже давно утих. Детей выгнали на улицу, играть под дождем — Ингвар слышал их голоса из сада.

— Убийца желал ему смерти, — медленно сказала она. — Мотив для него был — просто... игра. Рискнуть, убить кого-то и скрыться с места преступления. Но во второй раз убийца поддался соблазну. И выбрал того, кому желал смерти.

— Все желали зла Вегарду Крогу, — простонал Ингвар. — И твой профиль не похож ни на одного человека, с которыми мы разговаривали, имели дело или хоть как-то подозревали в этом деле. Ты знаешь вообще, сколько их всего? Сколько допросов свидетелей мы провели?

— Думаю, много.

— Несколько сотен! Почти тысячу допросов! И ни один из этих людей не подходит под описание... Что нам делать? Где он? Что нужно для того, чтобы...

— Он не остановится. Пока нет. Наверное, нам нужно просто подождать.

— Подождать чего?

— Ну...

— Лучшая в мире мамочка! — крикнула от двери Кристиане.

Она была в верхней одежде. В сапогах хлюпало, когда она бежала к кухне, чтобы броситься в объятия Ингер Йоханне. Джек бежал за ней. Он остановился в середине коридора, между гостиной и открытой кухней, и отряхнулся мелким дождем грязной воды. Песок и мелкая галька сыпались на паркет.

— Лучшая в мире собака! — продолжала сообщать о своей радости Кристиане. — Лучшая в мире Кристиане! И папа! И Ингвар! И дом! И...

— Привет всем! Ее сумка собрана? — Исак засмеялся и похлопал лающего, виляющего хвостом пса по спине. — Я ходил сегодня под парусом, — сообщил он присутствующим, — и я такой же мокрый, как Кристиане. Погода, конечно, не для водных прогулок. Чертовски холодно, но ветер отличный. Ну а потом пошел дождь и все испортил. Иди сюда, моя девочка. Мы будем сегодня кататься на машинках, правда, здорово!

Он бесцеремонно прошел по комнате в грязных ботинках, поднял пожарную машину, широко улыбнулся и сунул ее в карман.

— Пока, мама! Пока, Ингвар! — Девочка протанцевала вслед за отцом.

Ингвар и Ингер Йоханне сидели молча, пока Исак и Кристиане возились в детской. Он положил руку ей на бедро, останавливая ее, когда она хотела встать и помочь им. Пять минут спустя они услышали, как «ауди» Исака на высокой скорости пронеслась по улице Хёугес.

— Держу пари, что он забыл ее пижаму и зубную щетку, — сказала Ингер Йоханне, делая вид, что не слышит тяжелого вздоха Ингвара.

Он сказал:

— Зубную щетку можно купить на любой заправке, Ингер Йоханне. А спать она может в футболке. Исак не забыл Суламита, это главное. Не нужно...

Она резко поднялась и вышла в ванную.

Я скучная, думала она, закладывая грязное белье в стиральную машину. Я неуклюжая и неинтересная. Я это знаю. Я чувствую ответственность за близких мне людей и редко бываю импульсивной. Я скучная.

Но мне, мне самой, никогда не бывает скучно.

Человек сидел на стуле, к нагрудному карману английской булавкой была пришпилена мишень. Длинные волосы собраны в хвост. Мощными надбровными дугами он напоминал неандертальца. Сросшиеся брови были похожи на толстого червяка, ползущего по лицу. Прямой узкий нос, полные губы, бородка клинышком, которая его совсем не украшала. Рот приоткрыт, и из-за острых клыков виднеется язык. Над головой трупа гвоздем была прибита банка из-под консервов.

Ховард Стефансен был профессиональным биатлонистом. Среди лучших его результатов числились две серебряные медали в индивидуальных гонках на чемпионате мира, а в прошлом сезоне он выиграл три этапа Кубка мира. Ему исполнилось двадцать четыре года, и он был главной надеждой Норвегии на Олимпийских играх 2006 года в Турине.

Если только он сможет держать себя в руках, публично предупредил его тренер национальной сборной не далее чем шесть недель назад.

За те два сезона, которые Ховард Стефансен провел в составе национальной сборной, его отсылали домой с тренировок и соревнований четыре раза. Он был высокомерен, вызывающе вел себя, когда выигрывал, и совершенно не умел проигрывать. Обычно в своих плохих результатах он открыто обвинял конкурентов: они употребляют допинг, им подсуживают. С презрением относился к иностранцам и своим коллегам по сборной. Ховард Стефансен был груб и эгоистичен, и никто не хотел жить с ним в одном номере. Его, казалось, это никак не задевало.

Зрители тоже его не любили, у него никогда не было личного спонсора. На соревнованиях трибуны встречали его тишиной, и, казалось, ему это даже нравится. Он с каждым месяцем бегал быстрее и быстрее, стрелял все лучше и лучше и не делал ничего, чтобы завоевать симпатии публики.

Теперь уж ему не удастся завоевать их никогда.

Был вторник, второе марта. Мишень на сердце Ховарда была прострелена в самом центре. Остекленевшие глаза уставились на что-то видимое только ему. Когда Ингвар Стюбё наклонился к трупу, ему показалось, что он видит легкие синяки на веках, будто кто-то пытался открыть их силой.

— Его убили не здесь, — сказал лейтенант из полиции Осло; из-под бумажного капюшона выбивались ярко-рыжие волосы. — Это не вызывает сомнений. Его ударили ножом в спину, когда он спал, судя по всему. Никаких следов борьбы, вся постель в крови. Следы четкие, ведут из спальни сюда. Мы думаем, его убили спящего, притащили сюда, одели и усадили на стул.

— А отверстие от пули? — пробормотал Ингвар.

У него кружилась голова.

— Это свинцовая пулька, — ответил полицейский. — В него выстрелили из пневматического ружья. В этой комнате он устроил тир.

Он указал на банку, к ее крышке была прикреплена еще одна бумажная мишень.

— Для пневматического оружия, конечно. Пули попадают в банку, — сообщил полицейский. — Ружье издает только легкий щелчок. Это объясняет, почему никто ничего не слышал. Если бы парень был жив, когда в него выстрелили, ему, конечно, было бы ужасно больно — но не больше. К тому же...

Полицейский, который представился как Эрик Хенриксен, указал на правую руку Ховарда Стефансена. Руки расслабленно лежали на бедрах, на правой руке, перемазанной кровью, вместо указательного пальца торчал обрубок.

— Вот, посмотрите сюда... — Эрик Хенриксен пошел в другой конец комнаты; бумажный комбинезон шелестел при каждом его движении.

Пневматическое ружье было веревкой и скотчем примотано к деревянным козлам. Дуло поддерживала ручка криво установленной метлы. На спусковом крючке ружья, нацеленного в сердце Ховарда, лежал его собственный окровавленный указательный палец с длинным ногтем.

— Мне нужно выйти, — сказал Ингвар. — Извините, но мне правда нужно...

— Хотя это наш участок, — обратился к нему Эрик Хенриксен, — я подумал, что лучше всего будет вызвать ваше отделение. Это все подозрительно напоминает...

Спортсмен, с отчаянием думал Ингвар. Именно этого мы и ждали! Я ничего не мог сделать. Я не мог охранять каждого известного спортсмена в Норвегии. Не мог даже предупредить: это вызвало бы панику. И я не знал точно. Ингер Йоханне высказала предположения и не сомневалась в своей правоте, но мы ни в чем не были уверены. Что я должен был сделать? Что мне делать теперь?

— Как убийца попал в квартиру? — наконец смог выдавить из себя Ингвар — он решил держать себя в руках. — Взлом? Через окно?

— Мы на пятом этаже, — раздраженно ответил Эрик Хенриксен, указывая на окно: этот Стюбё совершенно не оправдывал свою репутацию. — Но посмотрите сюда.

Хотя квартира находилась в старом доме, на входной двери был надежный новый замок. Хенриксен указывал на него ручкой.

— Старый фокус. Тонкие щепки засунуты и в замок, и в задвижку, она застряла... — сказал полицейский.

— Господи боже мой, — пробормотал Ингвар. — Банальный мальчишеский трюк.

— Сейчас мы исходим из того, что замок вывели из строя, когда Ховард Стефансен находился дома, однако еще не лег спать. Квартира достаточно велика для того, чтобы этими шалостями можно было заниматься, пока ее хозяин обедает, например. И так как это последний этаж, злоумышленник почти не рисковал, что кто-то заметит его на месте преступления. — Он сунул ручку в нагрудный карман белого комбинезона. — Неизвестно, пытался ли Ховард Стефансен запереть дверь, прежде чем лег спать. Такой крутой парень, как он, да еще с полным домом оружия, вряд ли боялся спать с открытой дверью. Но даже если он попробовал ее закрыть, то, вероятнее всего, не сумел этого сделать.

Преступник наглеет, думал Ингвар. Голова у него трещала, и он прикрыл глаза. Отваживается на все больший риск. Он как скалолаз, которому нужно взбираться выше и выше, карабкаться по все более отвесным скалам. На сей раз жертва была сильнее его физически. Он знал это и принял меры: убил Ховарда Стефансена во сне. Удар в спину. А для нас приготовил сцену: спортсмен, который прицеливается в свое собственное ожесточенное сердце. Он нас провоцирует. Нас. Меня?

— Интересно, он всегда спал с хвостом? — спросил Ингвар просто для того, чтобы что-то сказать.

— Это выглядит круто! — Хенриксен пожал плечами и добавил: — Может, это убийца собрал волосы резинкой. Чтобы Стефансен стал... самим собой. Чтобы усилить иллюзию. И если уж на то пошло, ему это удалось, твою!.. — Он прервал ругательство на полуслове. Может, из уважения к умершему.

Коллега с лестничной площадки просунул голову в дверь.

— Эй, Эрик! — прошептал он. — Пришла та женщина. Которая нам позвонила. Та, которая нашла тело.

Эрик Хенриксен кивнул и поднял руку в знак того, что выйдет через минуту.

— Вы всё осмотрели? Достаточно? — спросил он.

— Более чем достаточно, — кивнул Ингвар и последовал за ним к выходу из квартиры.

На лестничной площадке стояла крупная сильная женщина. Темные волосы вились непослушными завитками. Лицо свежее — видно, проводит много времени на свежем воздухе. Возраст угадать трудно. Одета в джинсы и широкий зеленый свитер. Свет лампы на потолке отражался в узких очках — глаз не различить. Ингвару показалось, что он ее где-то уже видел.

— Это Венке Бенке, — представил женщину полицейский, который только что предупредил их о ее приходе. — Она живет этажом ниже. Поднималась на чердак, чтобы оставить там чемоданы. Она говорит, что дверь была открыта...

— Я позвонила, — перебила она. — Когда никто не ответил, решилась войти. Насколько я понимаю, вы уже знаете, что я там увидела. Я тут же позвонила в полицию.

— Та самая Венке Бенке, автор известных детективов? — припомнил Эрик Хенриксен, стягивая с головы капюшон.

Она загадочно улыбнулась и кивнула. Не Хенриксену, который задал вопрос. И не лейтенанту в форме, который выглядел так, словно собирался протянуть ей листок бумаги и попросить автограф.

Она смотрела на Ингвара:

— Ингвар Стюбё, ведь так? Очень приятно наконец-то с вами познакомиться.

Рукопожатие крепкое, почти мужское. Ладонь широкая и очень теплая. Он быстро выпустил ее руку, как будто обжегся.