Чему не бывать, тому не бывать

13

— Существует «мозговой центр», кто-то стоит за всеми этими убийствами, — сказал Ингвар Стюбё, накладывая себе большую порцию курицы в йогуртовом соусе. — Это ее последняя теория. Я не знаю, что и думать. — Он улыбнулся с полным ртом.

— Как это? — спросил Зигмунд Берли. — То есть кто-то вынуждает других убивать? Заставляет их? — Он держал кончиками пальцев кусок лепешки и скептически его разглядывал. — Это лепешка, что ли? — поинтересовался он.

— Лепешка наан, — сказал Ингвар. — Попробуй, вкусно. Теория не такая уж сумасшедшая. Даже вполне логичная. В каком-то смысле. Если мы исходим из того, что Матс Бохус убил только Фиону Хелле, но не двух других, тогда естественно будет верить, что за всем этим кто-то стоит. Направляющая рука. Кто-то, имеющий мотив высшего порядка, так можно сказать. Но в то же время...

Зигмунд жевал и жевал, не в силах проглотить кусок.

— Да черт тебя побери, Зигмунд! — прошептал Ингвар, наклоняясь к столу. — Можно подумать, ты первый раз в индийском ресторане! В Норвегии их пооткрывали уже лет тридцать назад! Ты ведешь себя так, как будто у тебя во рту кусок змеиного мяса. Это хлеб, Зигмунд. Всего лишь хлеб.

— А вот этот вот никакой не индиец, — сказал Зигмунд, кивая на официанта, мужчину среднего возраста с ухоженными усами и теплой улыбкой. — Он паки.

Ингвар стукнул ручкой ножа по столу.

— Перестань! Я многим тебе обязан, Зигмунд, но это не значит, что я должен такое выслушивать. Я же тысячу раз просил, хватит быть таким проклятым...

— Пакистанец, я имел в виду, пакистанец. Извини. Но он правда пакистанец. Не индиец. А мой желудок не выносит столько специй. — Зигмунд драматически схватился за живот, и на его лице появилась преувеличенная гримаса страдания.

— Ты заказал не острые блюда, — проворчал Ингвар, накладывая себе еще раиты. — Если ты не можешь съесть это, ты не сможешь съесть и ягненка в капусте. Ешь.

Зигмунд подцепил на вилку маленький кусочек. Поколебался. Медленно поднес вилку ко рту. Начал жевать.

— У меня пока не получается сложить картинку, — сказал Ингвар. — Это так... не по-норвежски. Не по-европейски. Трудно представить, что кто-то может использовать несчастных людей как пешки в страшной игре.

— Теперь ты перестань, — сказал Зигмунд, проглотил и довольно бойко отправил в рот новую порцию. — Кончилось золотое время. Я имею в виду с криминальной точки зрения. Все очень даже по-норвежски. Ситуация у нас ничем не лучше, чем в других местах, и уже давно. Это же все эти... — Он запнулся, подумал немного и продолжил: — ...русские. И эти чертовы бандиты с Балкан. Эти парни, знаешь ли, потеряли всякий стыд. У них черт в заднице. — Взгляд Ингвара заставил его поднять руки. — Нет никакого расизма в том, чтобы говорить чистую правду, — горячо стал он оправдываться, хотя Ингвар продолжал молчать. — Эти люди такие же, как мы! Та же раса и все такое. Но ты же сам знаешь, как...

— Стоп! В этом деле нет никаких иностранцев. Все жертвы норвежцы. Все даже блондины. Это касается и того единственного несчастного виновного, которого мы пока нашли. Забудь о русских. Забудь о Балканах. Забудь ради... — Он вздрогнул и схватился за щеку. — Прикусил щеку, — пробормотал он. — Больно!

Зигмунд придвинул стул поближе к столу. Он положил салфетку на колени и взялся за вилку и нож так, будто собирался начать обед с начала.

— Признай, что в лекции Ингер Йоханне приятного было мало, — сказал Зигмунд. Упреки Ингвара оставили его равнодушным. — В этом есть что-то от «Секретных материалов». Управление поступками людей, все такое. Что ты об этом думаешь?

— Ничего пока не надумал, — признался Ингвар.

— Но дальше-то что?

— Ну, это может быть просто совпадением.

— Совпадение! — фыркнул Зигмунд. — Само собой! Твоя жена слушает тринадцать лет назад на другом конце земного шара историю о символических убийствах, и вот те же самые способы убийства, та же самая символика всплывает в Норвегии в две тысячи четвертом году! Трижды! Совпадение?

Как же, как же.

— Тогда, может, у тебя есть объяснение? Ты же смотришь «Секретные материалы».

— Их больше не показывают. И к концу они стали чересчур уж заумными.

— Ну хорошо, а ты что об этом думаешь?

Ингвар наложил себе еще порцию из маленькой чугунной кастрюли. Рис прилип к ложке, и он потряс ею в воздухе. Белый вязкий комок со шлепком упал на тарелку. На рубашке появилось красное пятно от соуса.

— Я думаю, должен быть какой-то черт, — спокойно сказал Зигмунд, — который слышал ту же самую лекцию. Посмеялся над ней. Поиграл с мыслью о том, как он может поиграть с нами.

У Ингвара по спине пробежали мурашки.

— Хорошо, — проговорил он, прекращая жевать. — И что дальше?

— Символика слишком навязчивая. В оригинальных делах убийцы были довольно недалекие, по крайней мере, исходя из того, что ты сейчас рассказал. Идиоты выбирают очевидную символику. Но тот, кого мы ищем, совсем не идиот. — Улыбка Зигмунда стала почти детской, он видел новое, незнакомое ему раньше одобрение в узких глазах Ингвара. — Если мы исходим из того, — продолжил Зигмунд, — что Ингер Йоханне права и что есть кто-то, кто дергает за ниточки, заставляя людей убивать... — Морщина расколола его сросшиеся брови. — ...Мало того, убивать особым образом, то мы совершенно точно не говорим о человеке с ограниченными возможностями. Наоборот.

Наступила тишина. В ресторане не было других посетителей. Официант исчез где-то в глубине зала. Только приглушенная восточная мелодия доносилась из колонок, висящих в противоположном конце помещения. Она напряженно скрежетала на высоких нотах.

— Так! — одобрительно сказал в конце концов Ингвар, поднимая стакан с водой. — Ты все неплохо объяснил. Но если этот мистер Икс слышал ту же самую лекцию, значит, мы говорим о ком-то, кого Ингер Йоханне знает по...

— Нет, — перебил Зигмунд и отломил еще кусочек лепешки. — Я, конечно, ходил в полицейскую школу давным-давно, но что-то я все еще помню. Лекции повторялись из года в год. Преподаватели просто переворачивали стопку бумаг. Я брал конспекты у товарища, который был на курс старше меня. Один к одному. А хлеб вкусный, кстати.

— Ешь-ешь, — сказал Ингвар. — Ты забываешь, что мы говорим не просто о каком-то там преподавателе. Уоррен Сиффорд — это легенда. Он бы не...

— Как будто хорошие преподаватели в этом отношении чем-то лучше плохих, — перебил Зигмунд, рассматривая нож, прежде чем отрезать кусочек мяса. — Наоборот: если лекции нравились слушателям, причин как-то их менять еще меньше. Студенты приходят и уходят, преподаватели остаются. Ты с ним связался?

— С Уорреном?

— Да.

— Нет. Если ты больше не хочешь есть, я могу...

— Пожалуйста-пожалуйста. — Зигмунд пододвинул к нему тарелку.

— Полномочия ФБР, мягко говоря, изменились после одиннадцатого сентября, — сказал Ингвар. — Теперь главное внимание уделяется борьбе с террором. Найти Уоррена оказалось сложнее, чем мы думали. Раньше я мог поднять трубку и услышать его голос через тридцать секунд. А теперь... — Он пожал плечами. — Думаю, он в Ираке.

— В Ираке? А что он там делает? Фэбээровцы же работают только на своей территории, в Штатах?

— В принципе да. На самом деле... — Ингвар снова пожал плечами. — Он с его знаниями очень пригодится им в этом кромешном аду.

— А что он, собственно, такого знает?

Ингвар громко рассмеялся и вытер рот накрахмаленной салфеткой:

— Спроси лучше, чего он не знает. У него докторская степень по социологии. Кроме того, он юрист. Но важнее всего то, что он связан с лучшей полицейской организацией в мире вот уже тридцать лет. Он профессионал.

— И теперь он, значит, в Ираке.

— Я не настаиваю на том, что он в Ираке, — поправил Ингвар. — Однако я бы не удивился, учитывая, каково американцам там сейчас приходится, если им нужны лучшие люди. И из ФБР в том числе. Но я пока не отказался от надежды с ним связаться.

Официант вернулся. Он вежливо воздержался от комментариев по поводу того, что перед Ингваром стояли обе тарелки.

— Еще чего-нибудь выпьете?

— Воды, — кисло отозвался Зигмунд, ставя локти на стол.

— Да, спасибо, — улыбнулся Ингвар и похвалил еду. — Мне, пожалуйста, минеральной воды. Спасибо. — Он пощупал кончиком языка ранку на щеке. — Болит, — пожаловался он.

— Ты веришь в мою теорию? — спросил Зигмунд. — То есть в теорию Ингер Йоханне?

Ингер ответил, растягивая слова:

— Я не могу... представить, как это возможно — таким образом управлять людьми. С другой стороны...

Официант разлил воду по стаканам, улыбнулся и отошел.

— А может быть, я просто не отваживаюсь поверить, — признал Ингвар и сделал глоток. — Если вы правы, значит, расследование станет... еще более сложным. Это значит, помимо прочего, что тот, кто за всем этим стоит, может быть вообще никак не связан с жертвами. Только с убийцами. И у нас до сих пор есть только один подозреваемый.

— И тот совершенный придурок из психушки, — вздохнул Зигмунд. — Занесенная вилка Ингвара заставила его быстро прибавить: — Я хотел сказать, душевнобольной из психиатрической лечебницы. Что, по-твоему, мы должны делать? Следовать этой... теории?

— Мы должны по крайней мере иметь ее в виду. Поскольку мы в любом случае должны продолжать искать связи между тремя жертвами, мы не переработаем особо, если включим в картину и Матса Бохуса.

— Что-то я не совсем понимаю. Его никто не убивал, он...

— Если вы с Ингер Йоханне правы, то он единственная зацепка, которая у нас есть. Если мы ищем связь между Фионой Хелле, Вибекке Хайнербак и Вегардом Крогом, мы должны узнать также, есть ли какая-то связь между Матсом Бохусом и двумя последними. Long shot, [14] но все-таки. Проблема в том, что с Матсом Бохусом больше нельзя разговаривать. Он совершенно не в себе. Последний допрос в субботу его добил. Доктор Бонхеур был прав. И теперь нам приходится расплачиваться: парня перевели в закрытое отделение. Будет не так легко узнать, с кем он, если можно так сказать, контактировал. — Он сунул в рот последний кусок хлеба. — Ну вот, наелся, — пробормотал он. — Пойдем?

— Может, кофе? — предложил Зигмунд.

— Я бы не советовал. Кофе здесь не совсем такой... — Зазвонил телефон. Ингвар выудил его из кармана, подавая знак официанту, что они хотят расплатиться. — Стюбё, — коротко сказал он.

Когда через полторы минуты он закончил разговор, в течение которого не произнес ничего, кроме «да» и «да?», он выглядел откровенно взволнованным. Глаза казались уже, чем когда-либо, и у рта появилась усталая складочка.

— Что такое? — спросил Зигмунд.

Ингвар заплатил и поднялся из-за стола.

— Что, черт побери, случилось? — нетерпеливо повторил Зигмунд, когда они вышли из ресторана на Арендалсгате. Рядом прогрохотал автобус.

— Тронд Арнесен соврал, — сказал Ингвар и пошел к машине, припаркованной у старых фабричных зданий.

— Что?! — закричал Зигмунд и побежал за ним.

Грузовик, издававший оглушительный шум, остановился на красный свет.

— Тронд Арнесен не такой безобидный, как я думал, — прокричал Ингвар в ответ. — У него одновременно с Вибекке был еще и другой роман.

Зажегся зеленый, грузовик рванул с места и исчез в направлении Торсхова.

— Что?

— С мужчиной, — сказал Ингвар, перебегая улицу. — С молодым парнем.

— А я всегда говорил, — Зигмунд прибавил шагу, чтобы не отставать от коллеги, — никогда нельзя доверять голубым.

У Ингвара не было сил отвечать. До сегодняшнего дня он твердо верил в невиновность Тронда Арнесена.

Ингер Йоханне проснулась, оттого что кто-то поднимался по лестнице. Страх разлился по телу. Рагнхилль лежала на ней, в ложбинке между левой рукой и телом, и крепко спала. За окном все еще было светло. Наверное, сейчас еще день. Как долго она спала? Шаги раздавались все ближе.

— Ты спишь? Хорошо. — Мама улыбнулась и подошла к дивану.

— Мама, — простонала Ингер Йоханне. — Как ты меня испугала! Ты не могла позвонить?

— Могла, — уверенно сказала мама. Ингер Йоханне только сейчас заметила, что она не сняла верхнюю одежду. — Я позволила себе смелость взять те запасные ключи, которые вы у нас оставили. А если честно, я боялась, что ты мне не откроешь, если я просто позвоню, а выглянешь из окна на кухне и увидишь, что это я.

— Я бы, конечно... — Ингер Йоханне пыталась подняться с дивана так, чтобы не разбудить Рагнхилль.

— Нет, хорошая моя, ты наверняка бы не открыла. Ты долго спала?

Ингер Йоханне посмотрела на часы на запястье.

— Двенадцать минут, — зевнула она. — Ты что-то хотела?

— Отдыхай, — сказала мама и проскользнула на кухню.

Она шумела, открывая шкафы и выдвигая ящики. Дверь холодильника открывалась и закрывалась. Ингер Йоханне слышала звон бутылок и глухой звук открываемой морозилки. Она неуверенно встала.

— Что ты делаешь? — раздраженно спросила она.

— Собираюсь, — ответила мама.

— Куда?

— Хорошо, что у тебя так много сцеженного молока. Вот так... — Она оборачивала каждую замороженную бутылочку газетной бумагой.

— Мама, ради всего святого, что ты делаешь?

— Будь хорошей девочкой и найди ее одежду. То, в чем она спит. Подгузники. А, нет, их папа уже купил. «Либеро», правильно? Собери небольшую сумку. И положи, пожалуйста, несколько сосок.

Ингер Йоханне попробовала переложить ребенка по-другому. Девочка заморгала глазами и захныкала.

— Я не отдам тебе Рагнхилль, мама.

— Отдашь, можешь не сомневаться.

Мама начала складывать тщательно завернутые бутылочки в мягкую сумку-термос с логотипом «Кока-кола».

— Об этом и речи быть не может.

— Послушай меня, Ингер Йоханне. — Мама резко закрыла молнию на сумке и поставила ее на кухонный стол. Пригладила седые волосы, поймала взгляд дочери и заявила: — Это вообще-то решаю я.

— Ты не можешь...

— Помолчи. — Тон был резкий, но говорила она тихо, Рагнхилль не проснулась. — Я прекрасно знаю, что ты считаешь меня безнадежной, Ингер Йоханне. Мы не всегда были лучшими в мире друзьями. Но я твоя мать, и я далеко не такая дура, как ты думаешь. Я не просто поняла за ужином в воскресенье, что ты смертельно устала, но заметила кое-что, что я не могу истолковать иначе, чем... страх.

Ингер Йоханне набрала в грудь воздуха, собираясь начать протестовать.

— Да помолчи ты, — заторопилась мама. — Я не собираюсь спрашивать, чего ты боишься. Ты все равно никогда ничего мне не рассказываешь. Однако я собираюсь помочь тебе выспаться. Заберу с собой внучку, а ты ляжешь спать. Сейчас... — Она поискала глазами настенные часы. — Половина третьего. Я попросила Исака забрать Кристиане из школы. Ингвар говорит, что будет работать допоздна. Он переночует у нас, чтобы тебе не мешать. Ты... — Ее палец дрожал, когда она указывала на Ингер Йоханне. — Ты немедленно ляжешь спать. Ты не настолько глупа, чтобы не понимать: Рагнхилль у меня в безопасности. У нас. Ты можешь спать все это время. Можешь, если хочешь, читать всю ночь, если это тебя может сейчас развлечь. Но я думаю... Ну-ну, маленькая моя!

Ингер Йоханне уткнулась в спеленутого младенца, почувствовала приятный запах чистой одежды и всхлипнула. Мама погладила ее по голове и осторожно забрала у нее Рагнхилль.

— Ты ужасно устала, — сказала мама. — Иди ложись, я сама все найду.

— Я могу... Ты не можешь...

— Я вырастила двоих детей. Сдала экзамен в школе домоводства и всю жизнь занималась домом и семьей. Я могу посидеть с младенцем одну-две ночи.

Послышались уверенные шаги по паркету — это мама пошла в детскую. Ингер Йоханне хотела побежать за ней, но у нее не было сил.

Спать. Долго-долго спать.

Она чуть было не легла прямо на пол. Вместо этого она заставила себя взять со стола полупустую бутылку с водой. Напилась и потащилась в спальню. У нее едва хватило сил раздеться. Постельное белье прикоснулось к коже. В комнате было холодно, а одеяло такое теплое! Несколько минут она слышала, как мама ласково лепечет с младенцем. Шаги, которые приближались и удалялись, из ванной в кухню, в комнату Рагнхилль.

— Крем, — пробормотала Ингер Йоханне. — Не забудь крем, чтобы смазывать попку.

Но она уже спала и проснулась только через шестнадцать часов.

— Я не такой, — с отчаянием сказал Тронд Арнесен. — Я не такой на самом деле!

На столе между ним и инспектором криминальной полиции Ингваром Стюбё лежали пять изящных конвертов, скрепленных резинкой. Все письма были адресованы Ульрику Гёмселюнду. Те же печатные буквы украшали первую страницу еженедельника, лежавшего рядом со стопкой писем.

— Тронд Арнесен, — прочитал Ингвар и указал на верхний конверт. — У тебя очень характерный почерк. Мы, я думаю, можем согласиться, что в графологической экспертизе нет необходимости, правда? Левша?

— Я правда не такой! Вы должны мне верить!

Ингвар качался на стуле, заложив руки за шею. Погладил большими пальцами складки кожи. Жесткая щетина царапала пальцы. Спинка стула ритмично ударяла по стене. Он молча изучал молодого человека. Лицо было абсолютно спокойным, как будто он ждал чего-то и скучал.

— Вы должны мне верить, — настаивал Тронд. — Я никогда не спал ни с какими... с другими мужчинами. Честное слово! И в тот вечер это был самый последний раз! Я собирался жениться, и...

Крупные слезы покатились по его лицу. Из одной ноздри свисали сопли. Он вытирал лицо рукой и никак не мог перестать плакать. Его плач был похож на рыдания маленького ребенка. Ингвар качался и качался. Стул ударял в стену. Вам. Вам. Вам.

— Вы не могли бы перестать? — попросил Тронд. — Пожалуйста.

Ингвар продолжал качаться, не произнося ни слова.

— Я так напился, — всхлипывая, сказал Тронд. — Я был смертельно пьян уже в девять вечера. Я давно не видел Ульрика, поэтому... Около половины одиннадцатого мне понадобилось подышать. Я вышел из паба, и у меня немного прояснилось в голове. Ну и там было не так далеко. До улицы Витфельдс. И вот...

Передние ножки стула Ингвара со стуком опустились на пол. Молодой человек резко дернулся. Пластиковый стаканчик с водой, из которого он пил, опрокинулся. Полицейский рванул к себе письма. Он снял резинку и еще раз просмотрел конверты, не открывая их. Потом осторожно скрепил и сунул пачку в серую папку с документами. Тронд не узнавал приветливого полицейского, каким тот был на следственном эксперименте. В его глазах невозможно было ничего прочесть, и он так мало говорил.

— Это было так трудно... рассказать... — робко проговорил Тронд, судорожно дыша. — Ульрик... Я собирался! Я хотел рассказать всю правду, но когда я понял, что вы считаете, что я был в кабаке весь вечер, то я подумал... Вы не можете что-нибудь сказать? — жалобно спросил он, резко наклонился вперед и уперся ладонями в крышку стола. — Хоть что-нибудь?

— Говорить здесь должен ты.

— Но мне нечего! Я правда ужасно жалею, что не рассказал все сразу, но я... Я любил Вибекке! Я ужасно по ней скучаю. Мы должны были пожениться, и я был так... Вы мне не верите!

— Здесь и сейчас не очень важно, во что я верю или не верю. — Ингвар потянул себя за мочку уха. — Но меня очень интересует, как надолго ты уходил с того мальчишника.

— На полтора часа, я же сказал. С половины одиннадцатого до двенадцати. До полуночи. Честное слово. Спросите остальных. Спросите моего брата.

— Они, очевидно, ошибались, когда мы разговаривали с ними в последний раз. Или врали, все вместе. Они утверждали, что ты был там целый вечер.

— Они думали, что я там был. Все напились, и я отсутствовал не так уж долго. Я должен был рассказать все сразу, но я был... это было неудобно. Я собирался жениться.

— Это мы знаем, — резко прервал его Ингвар. — Ты уже несколько раз это повторил. Ты думал, что тебе удастся провернуть это без всяких последствий. — В его голосе зазвучал металл. — Ведь так?

Он поднялся, сложил руки за спиной и прошелся по комнате. Тронд согнулся, наклонил голову и опустил плечи, как будто боялся, что его ударят.

— Что интересно, — сказал Ингвар, — так это то, что ты рассказал, чего мы не знали.

Тронд больше не плакал. Он вытер сопли и слезы уголком рубашки и казался скорее сбитым с толку, чем отчаявшимся.

— Я не совсем понимаю... — удивленно произнес он и посмотрел Ингвару прямо в глаза. — Вы наверняка говорили с Ульриком...

— Ты ошибаешься, — уверил его Ингвар. — Ульрик не хочет с нами разговаривать. Он сидит в камере в главном отделении в Грёнланде и помалкивает. У него, конечно, есть на это право. Помалкивать. Так что о том, что ты наврал про свое алиби, мы не знали. До сих пор.

— В камере? Что он сделал? Ульрик?

Ингвар остановился в метре от Тронда. Он поставил локоть правой руки на ладонь левой и задумчиво потер переносицу.

— Ну ладно, Тронд, ты все-таки не такой дурак.

— Я...

— Да-да, что ты?

— Честное слово, я не понимаю, о чем вы.

— Ммм. Да? Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты, общаясь с Ульриком... более чем близко, я бы сказал... — Ингвар кивнул на папку с документами. Письма немного высовывались из нее. Лицо Тронда побагровело. — Ты ничего не знал о том, что Ульрик употребляет наркотики? Мне очень сложно в это поверить.

Тронд выглядел так, будто перед ним возник сам черт, с рогами и горящим хвостом. Он вытаращил глаза, приоткрыл рот, из носа снова потекло, и он не предпринимал никаких попыток его вытереть. Он пытался что-то сказать, но получались только бессмысленные междометия. Ингвар, не пытаясь ему помочь, задумчиво покусывал костяшки пальцев.

— Наркотики! — выговорил наконец Тронд. — Я даже не подозревал! Клянусь!

— У меня дома есть маленькая дочка, — сказал Ингвар и начал расхаживать взад-вперед длинными шагами от стены до стены в маленькой комнате для допросов. — Ей почти десять, и у нее фантазия, которой можно только позавидовать. — Он остановился и улыбнулся. — Она постоянно врет. Так вот, ты произносишь «клянусь» и «честное слово» даже чаще, чем она. Это, мягко говоря, не придает правдоподобия твоему рассказу.

— Я сдаюсь, — произнес Тронд, и похоже было, что он говорит серьезно; откинулся на спинку стула и повторил: — Я, черт побери, сдаюсь!

Его руки повисли вдоль тела, голова запрокинулась, глаза закрылись, ноги широко расставлены — ну точь-в-точь долговязый тинейджер.

— О том, что Ульрик занимается проституцией ты, конечно, тоже не знал, — сказал Ингвар спокойно, пристально вглядываясь в лицо Тронда, пытаясь уловить малейшие признаки волнения.

Никакого эффекта: Тронд Арнесен сидел с полуоткрытым ртом, широко расставленными коленями и покачивающимися руками.

— Естественно, не самой дешевой, — сказал Ингвар. — Но этого ты, конечно, тоже не мог знать, потому что наверняка никогда ему не платил.

Тронд снова никак не отреагировал. Сидел без движения, даже руки перестали шевелиться. Только подергивание век выдавало его внимание к происходящему. В тесной комнате для допросов слышались только ровное дыхание Ингвара и шум вентиляционной системы.

— Тебе не стоило писать эти письма, — тихо и яростно, сам не понимая, на что злится, сказал Ингвар. — Если б не они, сидел бы сейчас дома. Мы бы тебе сочувствовали. Рано или поздно к тебе вернулось бы желание жить. Ты молодой. Но тебе обязательно нужно было написать эти письма. Не очень-то умно, Тронд.

Я злюсь на него, подумал Ингвар, вынимая алюминиевый футлярчик с сигарой из нагрудного кармана, за мое разочарование. Почему я разочарован? Потому что он врал? Потому что у него были тайны? Но ведь все врут. У всех есть тайны. Нет ни одного человека, в жизни которого не было бы тайного позора, который был бы ничем не запятнан. Я наказываю его не за отсутствие нравственных принципов, для этого я слишком многое видел и слишком многое понял. Я наказываю его за то, что дал себя обмануть. Один раз я решил поверить. Мошенничество, уклончивость и вранье — моя работа. Но в этом парне что-то было. Что-то наивное. Настоящее. Но я ошибся, и наказываю его за это.

Он приоткрыл футляр и понюхал сигару.

Тронд медленно выпрямился на стуле. Глаза были полны слез. Тонкая струйка слюны свисала из левого уголка рта. Он судорожно хватал ртом воздух.

— Я никогда не платил, — прохныкал он, пряча лицо в ладонях. — И не знал, что он берет деньги у других. Я не думал, что у него есть кто-то... кроме меня.

Потом он расплакался. Ничто не могло его утешить: ни осторожная рука Ингвара, похлопывающая его по плечу, ни материнские объятия, когда его испуганная мать через полчаса появилась в участке, ни неловкие мальчишеские объятия брата, помогавшего Тронду сесть на заднее сиденье машины.

— Он давно совершеннолетний, — ответил Ингвар на многочисленные вопросы матери. — Спросите у него самого, в чем дело.

— Но... вы должны сказать... он... это он?..

— Тронд не убивал Вибекке. Можете мне поверить. Он не очень хорошо себя чувствует. Позаботьтесь о нем.

Ингвар продолжал стоять на парковке еще долго после того, как задние фонари на машине Борда Арнесена исчезли вдали. Он вышел без пальто, похолодало, пошел снег. Он молча стоял, не отвечая даже кивками тем, кто выходил из здания и, попрощавшись с ним, усаживался в машину, чтобы ехать домой, к своим семьям, к своим собственным странностям.

В такие моменты он вспоминал о том, как юношеский пыл, с которым он поначалу относился к работе, постепенно исчезал и со временем превратился в приглушенное и возникающее все реже чувство удовлетворения. Он продолжал считать свое дело очень важным. Работа по-прежнему ставила перед ним ежедневные задачи. Он получал проценты со своего большого опыта и понимал, насколько он ценен. Его интуиция с годами работала все лучше. Ингвар Стюбё был из породы старых добрых борцов за правду и справедливость и знал, что никогда не смог бы работать нигде, кроме полиции. И все-таки, когда он теперь раскрывал дело, то не чувствовал больше никакого триумфа, никакой ошеломляющей радости, как бывало в молодые годы.

С возрастом становилось все сложнее мириться с тем, что любое расследование неизбежно сопровождают разочарования и разрушение чужих жизней. Он раскрывал тайны, делал всеобщим достоянием скрытые страницы человеческих судеб, тщательно спрятанные в забытых шкафах.

Следующим летом Ингвару Стюбё исполнится пятьдесят. Двадцать восемь из них он работал полицейским и знал, что Тронд Арнесен не виновен в убийстве своей невесты. За эти годы Ингвар встречал много Трондов Арнесенов, с их слабостями и ложью, обычных людей, которым не посчастливилось, потому что все потаенные уголки их жизни внезапно осветил свет безжалостной правды.

Тронд Арнесен врал, когда ему угрожали, и был уклончив, когда надеялся, что это ему поможет. Он был таким же, как большинство людей.

Снег пошел сильнее, мороз усиливался.

Ингвар думал о том, как хорошо стоять без шапки и пальто под снегом сырой зимой.

Как хорошо замерзать.

Кари Мундаль, бывшая первая леди партии, помедлила немного, любуясь фасадом, прежде чем подняться по каменным ступенькам. Она гордилась штабом партии. В противоположность своему мужу, который считал, что станет ненужным и нелепым старичком, если не будет держаться на расстоянии, фру Мундаль заходила сюда несколько раз в неделю. Как правило, она приходила без какой-нибудь конкретной цели, часто только для того, чтобы оставить пакеты после походов по магазинам в центре Осло. И каждый раз останавливалась на несколько секунд и любовалась отреставрированным фасадом. Она радовалась всем деталям: карнизам вдоль каждого этажа, фигурам святых в нишах над окнами. Особенно ей нравился Иоанн Креститель, который стоял у самой двери и косился в ее сторону; в руках у святого был ягненок — как живой. Кари отдышалась, повернула дверную ручку и вошла внутрь.

— Это я! — прощебетала она. — Я вернулась!

Женщина в приемной, высокая, полная, в очках, которые ей не шли, приветливо улыбнулась. Она приподнялась со стула, глянула вниз и одобрительно кивнула.

— Красивые, — сказала она. — Не жалко ходить в них в такую погоду?

Кари Мундаль посмотрела на свои новые сапоги, кокетливо выставила ногу вперед, повертела носком туда-сюда и прищелкнула языком.

— Жалко, конечно, — ответила она. — Но они мне так нравятся... Милая, как же поздно ты задерживаешься. Тебе пора домой.

— Сегодня вечером так много встреч, — ответила женщина. — Я подумала, будет лучше, если я еще немного здесь побуду. Люди носятся взад-вперед, дверь за собой никто не закрывает. Когда я на посту, все-таки спокойнее.

— Ты фантастически преданный работник, — улыбнулась ей в ответ Кари Мундаль. — Но меня ждать не нужно. Я могу засидеться допоздна. Если что, я буду в Желтой комнате. — Она заговорщически наклонилась над стойкой и прошептала: — Но я бы предпочла, чтобы мне не мешали.

Кари засеменила по полу со спиральным узором; в обеих руках у нее были пакеты. Она, как всегда, взглянула на золотую табличку с партийным девизом и тепло улыбнулась, проходя к лифту.

— Ты нашла все, что я просила? — Кари вдруг остановилась и повернулась в сторону приемной.

— Да, — с готовностью ответила трудолюбивая дама за стойкой. — Все должно быть там. Квитанции и все остальное. Хёге из бухгалтерии еще здесь, так что можете к ней заглянуть. Я ничего не говорила остальным.

— Огромное спасибо, — поблагодарила Кари Мундаль. — Ты просто сокровище.

На широкой лестничной площадке второго этажа, которая выходила в фойе, где горели люстры, покрывая холл мягким желтым светом, уже несколько минут стоял Рудольф Фьорд. Теперь он осторожно отступил к стене и огромной пальме у дверей своего кабинета. Тот ужас, который ему удалось подавить, тот страх, который он похоронил в день, когда получил от партии безоговорочный кредит доверия, возник опять, и он знал, что так будет, хотя и молился о том, чтобы никогда больше его не чувствовать.

— Я рассчитываю на то, что это останется между нами, — услышал он возглас Кари Мундаль, прежде чем щелчок и почти неслышное гудение дали понять, что лифт поднимается наверх.

Вдова Вегарда Крога открыла дверь и нерешительно улыбнулась. Ингвар Стюбё предварительно звонил ей днем и отметил про себя: очень приятный голос. Он представлял себе смуглую женщину, высокую, стройную, может быть, с большим ртом и медленными движениями. Она оказалась маленькой и белокожей. Густые волосы заплетены в две скучные косички. Одета в рубашку, будто совершившую путешествие в машине времени из семидесятых, коричневую с оранжевыми полосками.

— Спасибо, что разрешили мне зайти, — сказал Ингвар, отдавая ей пальто.

Она провела его в гостиную и указала на светлый диван, весь в пятнах. Ингвар подвинул подушку, убрал с дивана книжку, сел и обвел взглядом гостиную. Полки были в беспорядке забиты книгами. Корзина для газет была переполнена, он разглядел два экземпляра «Информасьон» и разорванный номер «Ле монд дипломатик». На грязном стеклянном столике, стоявшем между диваном и двумя непарными креслами, лежала стопка журналов с незнакомыми названиями, на ней стоял немытый бокал с засохшими остатками красного вина.

— Извините за беспорядок, — сказала Эльсбет Давидсен. — В последнее время у меня не было сил убираться.

Ее голос ей не шел. Он был глубокий, с хрипотцой, и простенькие косы казались вовсе смешными. Она не пользовалась косметикой, и у нее были самые голубые глаза, которые Ингвар когда-либо видел. Он понимающе улыбнулся.

— По-моему, у вас уютно, — сказал он не кривя душой. — Кто это? — Он кивнул на литографию над диваном.

— Ингер Ситтер, — пробормотала она. — Хотите чего-нибудь? У меня, правда, все кончилось, но... Кофе? Чай?

— Кофе, пожалуйста, — ответил он. — Если вас не затруднит.

— Ну что вы. Я как раз сварила. — Она вышла за чашками.

— Молоко, сахар? — услышал он с кухни.

— Вообще-то и то и то, — засмеялся он, — но жена мне не разрешает, поэтому черный, пожалуйста.

Когда она вернулась, он заметил, что под мешковатой и сильно поношенной одеждой скрывается прекрасная фигура. Комбинезон не мешало бы постирать, а тапочки наверняка носил Вегард. Но у нее была узкая талия, прямые плечи и красивая длинная шея. Она поставила чашки на столик и разлила кофе, двигаясь плавно и грациозно, как кошка.

— Я, честно говоря, думала, что вы уже признали свое бессилие, — сообщила она инспектору, и это не прозвучало невежливо. — Поэтому я даже не догадываюсь, чего вы от меня хотите. Мой знакомый, он юрист, был удивлен, что вы хотите прийти ко мне домой. — Она загадочно улыбнулась, медленно провела тонким пальцем по левой брови. Взгляд, встретившийся с его взглядом, был почти дразнящим. — Он сказал, что полиция специально вытаскивает людей в участок, чтобы лишить их уверенности. В участке вы на своей территории. Здесь же уверенной себя чувствую я.

— Так очень хорошо, — произнес Ингвар, делая глоток. — Но ваш друг прав. Вы можете сделать вывод: я не собираюсь причинять вам волнений или неудобств. Я, скорее, надеюсь на...

— ...разговор, — подхватила она. — Расследование топчется на месте, а вы из тех полицейских, которые сделают все возможное, чтобы составить как можно более точное представление о происшедшем. Может быть, выслушать чужие мнения, найти новые зацепки, обнаружить факты, которых не заметили раньше.

— Хм, — удивленно сказал он. — Вы недалеки от истины.

— Не я, мой знакомый. Он вас знает. Вы, судя по всему, знаменитость.

Она засмеялась. Ингвар Стюбё поборол искушение спросить, кто ее знакомый.

— Я не могу понять, что за человек был ваш муж, — приступил он к цели своего визита.

— Не называйте его моим мужем, пожалуйста. Мы поженились по одной-единственной причине: из-за ребенка. Называйте его Вегард.

— Хорошо. Я не могу разобраться в том, что за человек был Вегард.

Снова смешок, глубокий и отрывистый.

— Никто не мог.

— Даже вы?

— Даже я. У Вегарда было несколько масок. Это, конечно, можно сказать о большинстве людей, но он был... хуже большинства. Или лучше. Смотря как к этому относиться.

Ирония была очевидной. Ингвара еще раз поразил ее голос. У Эльсбет Давидсен был широкий диапазон, и она с легкостью выражала оттенки чувств изменениями тембра голоса.

— Расскажите о нем, — попросил Ингвар.

— Рассказать о Вегарде... — Она с отсутствующим видом поковыряла дыру на брюках повыше колена.

— Вегард хотел много всего, — начала она, — и сразу. Он хотел быть понятным только элите и узнаваемым толпой, провоцирующим и уникальным. В то же время ему необходимо было признание, которое трудно дается людям, которые пишут эссе и заумные романы.

Теперь настала очередь Ингвара смеяться. Когда он отставил от себя чашку с кофе и снова осмотрел гостиную, он понял, что ему нравится эта женщина.

— У Вегарда был большой талант, — задумчиво продолжала она. — Когда-то. Я бы не сказала, что он его... растратил. Но он... Он слишком долго был «сердитым молодым человеком». Раньше он был полон обаяния, сил. Меня очаровала его бескомпромиссность и сила во всем, за что он брался. Но потом... Время шло, а он все боролся. Он так никогда и не вырос. Он считал, что борется со всеми остальными, и не хотел понять, что со временем стал бороться только с самим собой. Он пинал ногами во все стороны, не понимая, что те, в кого он целится, давно уже ушли дальше. Это стало...

Ингвар обратил внимание на то, что женщина казалась нимало не тронутой жестокой смертью мужа две недели назад. Целесообразная стратегия защиты, подумал он, тем более что она разговаривала с незнакомым полицейским. Теперь он все-таки заметил, что ее нижняя губа дрожит.

— Это было довольно смешно, — сказала она и сглотнула. — Но быть свидетелем этого было немного страшно.

— С кем же он боролся?

Ее рука расслабленно похлопала по выцветшей красной подушке.

— С теми, кто достиг того успеха, которого, по его мнению, он сам заслуживал, — ответила она. — Который, как он считал, у него... украли — в каком-то смысле. У Вегарда была такая классическая поза непризнанного гения: его недооценили, обошли... В то же время... он пытался стать одним из них. Больше всего на свете он хотел быть одним из них.

Она наклонилась вперед, подняла упавший на пол лист бумаги и протянула его Ингвару.

— Это пришло за день или два до его смерти, — сказала она и откинула на спину одну косу. — Я никогда не видела его таким счастливым.

Кремово-желтая открытка была украшена королевской монограммой. Ингвар постарался сдержать улыбку и положил открытку на стеклянный столик.

— Можете смеяться, — грустно сказала она, — но мы ужасно ругались из-за этого приглашения. Я не могла понять, почему для него так важно попасть в эту свору. Если честно, я беспокоилась. Он был заворожен тем, что наконец-то «станет кем-то», как он это называл.

— Вы часто ссорились?

— Да. По крайней мере в последние годы. После того как Вегард откровенно забуксовал и никак не мог больше считаться молодым и обещающим. Нам до развода оставалось... — Она чуть развела большой и указательный пальцы. — Во-о-от столько.

— И вы все-таки хотели ребенка?

— Разве не все хотят?

Он не ответил. Из подъезда донесся шум: что-то тяжелое упало на пол, заспорили два голоса. Ингвару показалось, что говорят на урду.

— В Грёнланде красиво, — сухо заметила она. — Но порой понимаешь, что слишком уж много представителей незнакомых культур. У них, как назло, никогда нет денег, чтобы купить квартиру в новом доме.

Голоса постепенно затихли. Только монотонный шум города проникал сквозь ветхие рамы и заполнял возникшую тишину.

— Если бы вам было нужно, — сказал Ингвар наконец, — выбрать одного врага Вегарда... у которого действительно были причины желать ему зла, кто бы это был?

— Это невозможно, — ответила она не задумываясь. — Вегард ранил стольких и разбросал вокруг себя столько дерьма, что нет никакого смысла искать кого-то одного. К тому же... — Она снова покрутила пальцем в дырке над коленом. Кожа блестела зимней бледностью в окружении синей ткани. — Я не уверена, что он мог кого-то сильно оскорбить. Раньше его критика бывала очень меткой, но в последнее время это было скорее... дерьмо.

— Ну, может, не человек, — не сдавался Ингвар, — может быть, группа людей, у которых было больше, чем у остальных, оснований чувствовать себя обиженными? Журналисты желтой прессы? Звезды телевидения? Политики?

— Авторы детективных романов! — Наконец-то она широко и искренне улыбнулась, показав маленькие белоснежные зубы с щербинкой между передними. На одной щеке появилась ямочка — овальная тень забытого смеха.

— Что?

— Несколько лет назад, когда его выдумки еще удостаивались внимания, он написал пародию на три бестселлера того года. Дурацкую, но ужасно смешную. Он вошел во вкус, это было что-то вроде его товарного знака в течение нескольких лет — ругаться с авторами детективов. Даже в тех ситуациях, когда это было ни к чему. Такой персональный вариант выражения «Вообще-то я считаю, что Карфаген должен быть разрушен».

Выхлопная труба грохотала под окном гостиной. Ингвар слышал, как во внутреннем дворе лает собака. У него болела спина и ломило плечи. Глаза были сухими, и он потер их кулаками, как сонный ребенок.

Что мы делаем, подумал он. Что я делаю? Гоняюсь за тенями и призраками. Ничего не нахожу. Никаких совпадений, никакого сходства, никакой дороги, по которой можно идти. Ни одной невидимой заросшей тропинки. Мы блуждаем в потемках, не находим ничего, кроме новых непролазных чащ. Фиона Хелле была популярной. У Вибекке Хайнербак были политические противники — но никаких врагов. Вегард Крог был смешным донкихотом, который во времена фанатизма, терроризма и настоящих катастроф вел войну с авторами развлекательных книг. Вы подумайте, какой человечище!..

— Мне нужно идти, — сказал он. — Уже поздно.

— Уже? — Она казалась удивленной. — Ну то есть... Конечно.

Она сходила за его пальто и вернулась прежде, чем он выбрался из мягких подушек.

— Мне очень жаль, — извинился Ингвар, надевая пальто, — что так все получилось.

Эльсбет Давидсен не отвечала. Она молча шла перед ним к выходу.

— Спасибо, что разрешили мне прийти, — еще раз поблагодарил Ингвар.

— Вам спасибо, — серьезно сказала Эльсбет Давидсен и протянула ему руку. — Было приятно познакомиться.

Ингвар почувствовал теплоту ее мягкой сухой ладони и отпустил ее на секунду позже, чем следовало бы. Потом он отвернулся и вышел. Собака во внутреннем дворе нашла себе компанию, дворняги громко лаяли, и их тявканье сопровождало его до самой машины, которая была припаркована на соседней улице. Оба зеркала были сломаны, и на дверце с правой стороны кто-то нацарапал прощальное напутствие восточной окраины Осло: «Fuck you, you fucker. [15]

Ингвар вздохнул: по крайней мере написано без ошибок.