Ченслер

52. ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ ЯНВАРЯ

Ночь с 24 на 25 января была туманной и почему-то одной из самых жарких, какие только можно вообразить. От тумана мы задыхаемся. Одной лишь искры, чудится нам, достаточно, чтобы вспыхнул пожар, как в пороховом погребе. Плот даже не кружится на месте, он совершенно неподвижен. Я спрашиваю себя временами, способен ли он вообще плыть?

Ночью я несколько раз пытался сосчитать, сколько нас осталось на борту. Кажется, что одиннадцать, но мне с трудом удается сосредоточиться, и выходит то десять, то двенадцать. Должно быть, после смерти Джинкстропа на плоту осталось одиннадцать человек. Завтра их будет десять. Я умру.

И в самом деле, я чувствую, что страдания мои скоро кончатся: передо мной проходит вся прошлая жизнь. Родина, друзья, семья — мне дано увидеть их в последний раз в туманной грезе!

К утру я проснулся, если можно назвать сном болезненную дремоту, в которую я впал. Да простит мне бог, но я серьезно подумываю положить конец своим страданиям. Мысль эта засела у меня в голове. Я испытываю облегчение, говоря себе, что могу поставить точку, когда захочу.

С каким-то странным спокойствием сообщаю о своем решении Роберту Кертису. Капитан лишь одобрительно кивает головой.

— Что касается меня, — говорит он, — я не убью себя. Это означало бы покинуть свой пост. Если смерть не придет за мной раньше, чем за остальными, я останусь на этом плоту последним.

Туман все не рассеивается. Мы окружены какой-то сероватой пеленой. Не видно даже воды. Туман поднимается с океана густыми волнами, но чувствуется, что над ним сияет жаркое солнце, которое быстро разгонит эти пары.

Около семи часов мне показалось, что над моей головой кричат птицы. Роберт Кертис — он все еще стоит и смотрит вдаль — жадно прислушивается к этим крикам. Они возобновляются трижды.

В третий раз я подхожу к нему и слышу глухое бормотанье:

— Птицы!.. Но, значит, земля близко!..

Неужели Роберт Кертис все еще верит в появление земли? Я в это не верю! Не существует ни континентов, ни островов. Земной шар всего лишь жидкий сфероид, каким он был во второй период после своего возникновения!

И все же я жду с некоторым нетерпением, чтобы туман рассеялся; не то чтобы я рассчитывал увидеть землю, но эта нелепая мысль, эта несбыточная надежда преследует меня, и я спешу от нее освободиться.

Только часам к одиннадцати туман начинает редеть. Над водой еще вьются густые клубы, а выше, в прорывах облаков, я вижу небесную лазурь. Яркие лучи пронзают завесу испарений и впиваются в нас, как раскаленные добела металлические стрелы. Но на горизонте пары сгущаются, и я ничего не могу различить.

Клубы тумана окружают нас еще с полчаса, они расползаются очень медленно из-за полного отсутствия ветра.

Роберт Кертис, опираясь на борт плота, старается разглядеть, что делается за завесой тумана.

Наконец, жгучее солнце очищает поверхность океана, туман отступает, свет наполняет пространство, четко выступает горизонт.

Как и все эти полтора месяца, он лежит перед нами пустынной окружностью: вода сливается с небом!

Роберт Кертис, поглядев кругом, не произносит ни слова. О! Мне искренне жаль его, ведь он единственный из нас, кто не имеет права лишить себя жизни, когда захочет. Я же умру завтра, и если смерть не поразит меня, я сам пойду ей навстречу. Не знаю, живы ли еще мои спутники, но мне кажется, что я уже давно не видел их.

Наступила ночь. Я не мог уснуть ни минуты. Часов около двух жажда стала так нестерпима, что вызвала у меня жалобные стоны. Как! Неужели мне не дано испытать перед смертью высшее наслаждение — загасить огонь, который жжет мне грудь?

Да! Я напьюсь собственной крови за отсутствием крови других! Пользы мне от этого не будет, знаю, но по крайней мере я обману жажду!

Едва эта мысль мелькнула у меня в голове, как я привел ее в исполнение. С трудом раскрываю перочинный нож и обнажаю руку. Быстрым ударом перерезаю себе вену. Кровь выходит капля по капле, и вот я утоляю жажду из источника собственной жизни! Кровь снова входит в меня и на мгновение утишает мои жестокие муки; потом она останавливается, иссякает.

Как долго ждать завтрашнего дня!

С наступлением утра густой туман снова собрался на горизонте и сузил круг, центром которого является плот. Этот туман горяч, как пары, вырывающиеся из котла.

Сегодня — последний день моей жизни. Прежде чем умереть, мне хотелось обменяться рукопожатием с другом. Роберт Кертис стоит неподалеку. Я с трудом подползаю к нему и беру его за руку. Он меня понимает, он знает, что это прощанье, и словно порывается пробудить во мне последний проблеск надежды, но напрасно.

Хотелось бы мне также повидать Летурнеров и мисс Херби… Но я не смею! Молодая девушка все прочтет в моих глазах. Она заговорит о боге, о будущей жизни, которую надо терпеливо ожидать… Ожидать! На это у меня нет мужества… Да простит меня бог!

Я возвращаюсь на задний конец плота, и после долгих усилий мне удается стать возле мачты. Я в последний раз обвожу взглядом это безжалостное море, этот неизменный горизонт! Если бы даже я увидел землю или парус, поднимающийся над волнами, я решил бы, что это игра воображения… Но море пустынно!

Теперь десять часов утра. Пора кончать. Голодные боли, жгучая жажда начинают терзать меня с новой силой. Инстинкт самосохранения во мне умолк. Через несколько минут я уже не буду страдать!.. Да сжалится надо мною господь!

В это мгновение раздается чей-то голос. Я узнаю голос Дауласа.

Плотник подходит к Роберту Кертису.

— Капитан, — говорит он, — бросим жребий!

Я уже готов был кинуться в море, но вдруг останавливаюсь. Почему? Не знаю. Но я возвращаюсь на свое место.