Через Антарктиду

Глава вторая Путешествие на «Тероне»

Как только «Терон» в понедельник 14 ноября 1955 года отошел вниз по Темзе от Милуоллского дока, отдельные группы и небольшие скопления народа, стоя на пристанях и пирсах, стали махать нам платками и кричать прощальные слова и пожелания удачи, а буксиры и пароходы свистками выражали свои добрые напутствия.

Когда удивленный этим капитан понял, что происходит, наша сирена начала гудеть в ответ. В этот момент, я думаю, все мы, и экспедиция и команда, осознали, что нам желает успеха вся страна и наш долг в ответ сделать все, что только возможно.

Тремя милями ниже Грэйвсенда мы приняли на борт тонну взрывчатых веществ и несколько предметов, прибывших в последнюю минуту. Затем мы взяли курс на Сент-Винсент, один из островов Зеленого Мыса, где должны были запастись пресной водой перед долгим переходом через экватор в Монтевидео. Когда мы прибыли туда 9 декабря, к нам присоединились сэр Эдмунд Хиллари и Боб Миллер, который должен был замещать его. Вместе с новозеландским майором авиации Джоном Клейдоном, который был уже с нами на борту, они должны были сопровождать нас, чтобы приобрести за лето опыт пребывания в Антарктике, до того как приступят к своим собственным задачам на другой стороне континента.

Из Монтевидео мы пошли на остров Южная Георгия в последний наш порт захода, перед тем как окунуться в антарктические льды. В 5 часов утра 16 декабря «Терон» осторожно входил в Грютвикен, где на мысе Короля Эдуарда находится правительственная станция. Управляющим там был Роберт Спиви, который в 1948–1950 годах провел со мной два года на острове Стонингтон, в Антарктике. В полумиле оттуда, на китопромысловой станции, управляющим был Кеннет Батлер; он тоже провел два года на Стонингтоне до меня и Спиви. Многие из моей партии были хорошо знакомы с ними обоими, и наше прибытие стало поводом для общей встречи, в которой принимали участие вся экспедиция и многие из командного состава судна.

Нашим главным делом в Грютвикене было поставить крылья на одном из двух самолетов «Остер», находившихся на судне, и провести испытательный полет, чтобы быть готовыми для ледовой разведки, когда войдем в море Уэдделла. Утром 18 декабря успешный полет был совершен, и на следующий день мы перешли сначала в Лис-Харбор за топливом, а потом в Хусвик — за пресной водой. На обеих станциях нас приняли очень любезно, но было ясно, что все удивлены нашим прибытием издалека с палубой, загруженной самолетами, вездеходами, собаками и бочками с топливом. Было очевидно, что лишь вежливость мешала им высказать то, что они о нас думают: они полагали, что только по счастливой случайности мы сможем когда-нибудь добраться до назначенного места со всем этим грузом.

В день отплытия от Южной Георгии мы увидели несколько высоких айсбергов; самый большой из них выступал из воды на 250 футов. На них не оказывала никакого действия зыбь, заставлявшая наше судно зарываться носом и загнавшая многих из нас на койки. 21 декабря застало «Терон» идущим курсом 163°, иногда мимо проплывали айсберги. В этот день в первый раз записали температуру ниже точки замерзания. На всем судне чувствовалось напряжение: все ждали появления льда! Капитан Маро ждал его, так как любил проводить судно сквозь льды; я и другие ждали льда: это было интересно и создало бы ощущение, что мы приступаем вплотную к нашей задаче; многие ждали льда, так как он должен принести облегчение — прекратить бортовую и килевую качку.

Двадцать второго днем судно вошло в полосу мелкого разрушенного льда и малых айсбергов, разбросанных по поверхности воды, насколько хватало глаз. Мы правильно истолковали это как начало льдов моря Уэдделла, но только около 6 часов дня увидели настоящий лед на 63°50′ южной широты, 30°20′ западной долготы. Теперь, распоряжаясь с марсовой площадки, капитан Маро повел «Терон» извилистым курсом с постоянной скоростью 10 узлов, и так судно шло в течение нескольких часов. Лед, хотя и имел толщину от четырех до шести футов, был очень рыхлый; во многих местах на нем виднелись желтые пятна от диатомей, микроскопических водорослей, особенно сильно размножающихся в летнее время. В течение следующих дней по мере нашего продвижения лед становился все толще и крепче, ледяные поля все обширнее, и некоторые имели уже по нескольку миль в поперечнике. Кроме того, разводья большей частью теперь тянулись на юг и на север, что заставляло нас отклоняться от курса к югу сильнее, чем мы намеревались. Иногда под носом судна застревал громадный кусок льда (подводная глубина которого составляла, возможно, 12–15 футов), снижая нашу скорость и мешая управлению судном. Чтобы убрать эту неудобную и непокорную массу, Маро счищал ее, где удавалось, о ледяное поле.

Время от времени мы убивали тюленей, чтобы создать запас корма собакам на предстоящую зиму. Большей частью это были тюлени Уэдделла, или крабоеды, но изредка попадались и тюлени Росса с курьезными толстыми и тупыми головами и коричневой окраской. Мы взяли несколько экземпляров, так как эти тюлени вообще встречались до сих пор всего раз двадцать. Остальные остались спокойно лежать на льду, нежась на солнышке.

Часто попадались императорские пингвины и пингвины Адели; первые держались важно и не интересовались нами и нашим поведением, а вторые спешили удовлетворить свое любопытство и следили за каждым нашим движением. Дэвид Пратт и еще многие из нас видели пингвинов Адели впервые, и Пратт решил поймать такого пингвина. К своему удивлению, Пратт обнаружил, что пингвин очень проворно убегал от него, кружась вокруг тороса. Скоро пингвин догадался взобраться на торос по мягкому снежному склону и, постояв наверху, пока Дэвид, проваливаясь в снегу, лез за ним, с большой скоростью соскользнул вниз на животе по другой стороне. Дэвид, будучи не в состоянии повторить последний маневр, раз за разом падал ничком, чем очень забавлял другого пингвина, наблюдавшего вместе с нами эту сценку.

По-настоящему трудности начались 26 декабря. Прежде всего многообещающие широкие полыньи чистой воды, через которые мы проходили, кончились; судно достигло района больших торосистых старых ледяных полей; становилось все тяжелее пробираться сквозь них. День впервые после входа во льды был солнечный, видимость — хорошей. Тем более раздражало то, что мы в полдень совсем остановились. Понадобилось четыре часа на то, чтобы высвободить судно из скопления стоявших торчком обломков льда толщиной 3 фута и 12–15 футов в поперечнике. Обломки, прижатые давлением ледяных полей и сцементированные кашей битых льдинок и мокрого снега, держали судно в тисках. Нам было важно освободить судно; в нескольких ярдах впереди была чистая полынья, с которой мог бы подняться в воздух «Остер». Когда наконец удалось добраться до полыньи и Джон Льюис делал последние приготовления к полету, вокруг за несколько минут образовался низовой туман. О вылете не могло быть и речи, и мы стали ждать следующего дня, довольные, что самолет не успел вылететь раньше, чем нас окутал туман. Через два часа вся ледовая обстановка изменилась: два больших столбообразных айсберга стали, казалось, надвигаться на судно, полынья изменила форму и уменьшилась в размерах, и в разных направлениях появились узкие разводья. При столь быстром движении льдов было рискованно пробовать взлететь на самолете с маленькой полыньи, и мы решили вернуться назад по уже пройденному пути: там открылись узкие каналы, позволявшие легко проходить сквозь льды.

К 9 часам вечера туман рассеялся. Яркое солнце отбрасывало длинные черные тени на поверхность освещенного холодным светом льда. Вскоре самолет стоял уже на воде, двигатель разогревался, и моторная лодка, обслуживающая самолет, суетилась вокруг, расчищая взлетную полосу от обломков плавающего льда. На борту, на мостике и в рубке кишел народ. Джон Клейдон летел штурманом с радио, лампой Олдиса, сигнальным оборудованием, разноцветными ракетами Вери, дымовыми шашками и прочими «фейерверками». Радиорубка была наготове, за аппаратурой связи следил Ральф Лентон, Тэффи Уильямс обслуживал радиомаяк. В штурманской работал Гордон Хэслоп, отмечавший на карте положение самолета, а Дэвид Стреттон и Кен Блейклок сидели наготове, чтобы наносить на специальных листах ледовые данные по мере их поступления.

Разведка продолжалась час. За это время Джон Льюис, летевший на высоте 5000 футов, проследил полыньи, длинным рядом тянувшиеся на юго-восток, и сообщил, что они соединяются широкими разводьями. По-видимому, разводья простирались на 30 миль и, вероятно, вели и дальше к чистой воде, как показывало «водяное небо», до которого было миль шестьдесят — семьдесят. Через 10 минут после посадки самолет уже был снова на борту и судно спешно шло новым курсом.

Сначала мы продвигались хорошо, но скоро нас остановили настоящие тяжелые льды, небо затянуло, и стало трудно различать путь впереди. Начиная с этого момента наше продвижение сопровождалось повторной сменой надежд и разочарований; на мгновение лед расходился, мы продвигались ярдов на пятьдесят, затем через полчаса вдруг останавливались, накрепко зажатые. «Терон» все время продолжал идти к югу, хотя уже давно было решено выбираться, идя на север. Но лед так плотно окружал нас, что не было никакой возможности повернуть судно, не было и пригодных для плавания разводий, которые бы позволили идти на север кружным путем.

День за днем, снова и снова, по многу часов подряд мы все за бортом с топорами, лопатами, досками и баграми удаляли лед от бортов судна. Одни разбивали сгрудившиеся громадные льдины и выламывали их ломами, другие отпихивали баграми отделенные куски назад, в отбрасываемую винтом струю, убирая их в небольшую свободную ото льда постоянную полынью за кормой. Иногда мы взрывали небольшие заряды, чтобы взломать лед или вывести судно из того положения, в котором оно зависло, не будучи в состоянии сдвинуться ни вперед, ни назад. И все это время совместное действие юго-восточного ветра и юго-западного течения продвигало лед, айсберги и судно — все вместе — на северо-запад. Я убедился по нашему сносу в 15–20 миль в день, что льды в средней части моря Уэдделла все время вращаются по часовой стрелке; некоторое количество ледяных полей и айсбергов непрестанно поступает в открытое море от северной кромки льда, в то время как остальной лед продолжает годами вращаться как твердое ядро.

Наше продвижение измерялось несколькими ярдами в день, а короткое лето быстро проходило; трудно было при этом сохранять терпение. Как сказал Хиллари: «Здесь только и нужно, что часы, отсчитывающие время в днях». Каждый день мы были заняты не только удалением льда, но и доставкой на борт не меньше тонны его, чтобы поддержать наш быстро уменьшавшийся запас воды. По многу часов уходило также на обсуждение будущей разгрузки судна и планирование расположения открытых складов запасов, базы и построек. Говорили и об уходе за вездеходами, и об использовании специального оборудования. Нужно было еще постоянно кормить и выгуливать собак.

С 8 января направление дрейфа стало изменяться с западного на северное; в этот день судно прошло своим ходом несколько миль наконец-то в нужном направлении, но по-прежнему айсберги, которые мы за последние две недели уже стали называть по именам, оставались ясно видимыми, и все страстно желали распрощаться с ними навсегда. За все это время мы привыкли к шуму ударов стали о лед и грохоту винта, бьющего по льдинам. Первые дни казалось невозможным, чтобы лопасти, вал и машина выдержали такую нагрузку, когда на полном ходу вращающийся винт останавливался за два оборота и все судно заваливалось на бок.

Однажды я записал:

«Невозможно по-настоящему описать картину того, как судно пробирается сквозь льды. Оно набегает на скопление битого льда, загоняя под киль ледяные плиты толщиною три или четыре фута и во много ярдов в поперечнике или ставя их торчком вдоль своего корпуса. Затем, содрогаясь от удара, передняя часть корпуса наползает на ледяное поле — нос поднимается все выше и выше, и вдруг судно опускается, и по льду разбегаются трещины. Но в другой раз оно зависает с поднятым корпусом, и мы отходим назад и пытаемся снова пробиться. Раз за разом повторяется этот процесс, постепенно разрушая препятствие, а судно ударяется об него, дрожит, и кажется, что оно сейчас развалится. Самые страшные звуки возникают или при ударах винта о лед, когда громовые удары этого молота сотрясают судно от носа до кормы, или при заднем ходе, когда руль сталкивается с толстой льдиной и гидравлический предохранительный клапан визжит как бы в агонии.

В 200 милях к востоку от нас другое судно, „Тоттан“, прокладывало путь на юг, имея на борту запасы и передовую партию экспедиции Королевского общества, предназначенную для участия в Международном геофизическом годе. Во время нашей долгой борьбы со льдами „Тоттан“ пришел на остров Южная Георгия, забрал там запасные части для машин, которые мы доставили для них из Монтевидео, и направился дальше на юг, войдя во льды далеко к востоку от того района, где мы оказались в столь трудном положении. 6 января они нашли себе место для высадки на 75°36′ южной широты, и лейтенант-командор медицинской службы Дэвид Далглиш, начальник партии, начал разгрузку корабля и постройку базы Королевского общества. Впоследствии разрыв в шельфовом леднике, где была основана база, стал называться Халли-Бей. „Терон“ в этот период ежедневно связывался с „Тоттаном“ по радио; во время одного из этих регулярных сеансов, 15 января, в разговор вмешалось английское военное судно „Протектор“ и спросило: „Можете ли вы указать свое положение и положение „Тоттана“, свой и его курс и сообщить ледовые условия?“ Мы ответили: „Тоттан“ разгружается на 75°36′ южной широты, 26°45′ западной долготы. „Терон“ дрейфует в направлении запад-северо-запад от точки 57°45′ южной широты, 30°30′ западной долготы. Скорость дрейфа — около пятнадцати миль в день. Местный лед — сплоченный пак — сейчас временно в состоянии сжатия. Надеемся, что приближаемся к краю льда на севере или на западе. Не можем поднять в воздух гидроплан, нет рядом воды. Ваше положение?»

«Протектор» находился около Порт-Локроя на западе Земли Грейама, тем не менее его капитан Джон Уилкинсон предложил свои услуги: как только корабль пополнит запас топлива, взяв его у китобойного судна, ведущего промысел в море Беллинсгаузена, он пойдет к кромке льдов к северу от нас. Там он сможет сообщить нам, где ближайшая чистая вода, и, пользуясь своими вертолетами, разведать наиболее легкий для нас проход сквозь льды.

18 января «Терон» продвинулся вперед приблизительно на две и три четверти мили, и тут нас остановили два ледяных поля с высотой подводной части около пятнадцати футов.

Повторно атакуя ледяное поле, чтобы разломить его, судно застряло на льду. Само по себе это не было страшно, так как мы были уверены, что, откалывая и взрывая лед, сможем высвободить судно, но, к несчастью, когда мы попытались оттащить огромные куски льда с помощью задней лебедки, лед внезапно подался и вращающийся винт захватил трехдюймовый стальной канат. Несмотря на все наши усилия, намотавшиеся четыре витка каната не удалось снять с вала, и пришлось оставить висящим на валу конец 12 футов длиной. Сквозь прозрачную воду было видно, что канат как будто втиснулся между винтом и кормовой дейдвудной втулкой.

Чем это кончится, мы не знали. Может быть, канат повредит втулку или ослабит сталь вала, поцарапав его поверхность; впрочем, мы надеялись (а сделать ничего больше нельзя было), что канат сам растреплется и отпадет. И действительно, через некоторое время, когда винт, вращаясь, бил канатом по корпусу, создавая беспокоивший нас стук, свисавший конец оторвался и шум прекратился. Возникли другие проблемы, и мы забыли о винте.

Работы на льду продолжались всю ночь, но узкое разводье, по которому судно шло между тяжелыми ледяными полями, поворачивало так круто, что ему нелегко было следовать этим поворотам. Судно все время шло то передним, то задним ходом; «Терон» ударился о сплошной лед, и руль так согнуло, что на следующий день, когда капитан Маро повел судно в более легких ледовых условиях, он обнаружил, что оно слушается руля при повороте налево только примерно до 6°. Весь день он пытался вести судно в этих условиях, но это оказалось почти невозможным, и стало ясно, что при существующих ледовых условиях мы вообще продвигаться не сможем.

Поздно вечером Маро решил поступить так, как много лет назад на гораздо меньшем судне поступил его отец, то есть попытаться согнуть руль в обратную сторону в правильное положение, умышленно наехав кормой на сплошное ледяное поле. Трижды он пробовал осторожно проделать этот маневр, но безрезультатно; тогда, рискуя всем, он с силой врезался в лед.

Оглядываясь назад, понимаешь, что то была ситуация, когда судьба всей экспедиции висела на волоске. Конечно, единственная альтернатива этому риску состояла в беспомощном движении среди льдов в надежде, что судно выйдет из них до того, как море замерзнет, но без единого шанса основать нашу базу. Однако смелость капитана оказалась вознагражденной: руль вернулся почти в нормальное положение (фактически с поправкой вправо в 5°). Это позволило выйти к полынье — первой, которую мы увидели после трехнедельного перерыва.

Оказалось, что длина полыньи — около 350 ярдов — как раз достаточна, чтобы «Остер» мог оторваться. Взлет предстоял нелегкий, так как в середине полыньи был изгиб, который сам по себе затруднял разбег.

Очередь лететь была Джона Клейдона, и он сказал нам по радио, когда, разогревая двигатель, водил самолет кругом по полынье, что сначала сделает пробный пробег, чтобы знать, как самолет будет вести себя на искривленном пути пробега.

Все наблюдали, как он начал этот пробный пробег, и вдруг стало ясно, что он собирается сделать попытку взлететь. Когда самолет прошел через искривление, изогнутые волны от его поплавков побежали поперек неподвижной воды полыньи. Вот он все ближе и ближе к кромке льда в конце полыньи — казалось невозможным, что он поднимется над ней, и летчики наши, я уверен, едва осмеливались смотреть. В последний момент в нескольких футах (а не ярдах) от кромки самолет оторвался от воды. Впоследствии Клейдон сказал нам:

«Я должен был взлететь на первом разбеге, я не посмел бы пробовать еще раз».

В продолжение трех часов Клейдон летал на высоте 5000 футов, сначала на северо-запад, потом на восток, потом на север. Все время его сообщения по радио наносили на карту. Сначала они были очень мрачными, потом, когда он уже летел на юг, к судну, становились все более обнадеживающими. В 50 милях к северу от нас он обнаружил легкий, несплоченный паковый лед с полосой проходимого льда, тянущейся на юг до точки в 20 милях к западу-северо-западу от нашего судна.

Вскоре он пошел на посадку, разделив свободную поверхность воды с несколькими китами, которые всплыли, пуская фонтаны и, видимо, протестуя против этого существа из другого мира.

Как только самолет подняли на борт, наше судно начало пробиваться к западу, туда, где Клейдон обещал более легкие условия плавания. Скоро мы расчистили себе путь, пробившись сквозь тяжелые ледяные поля в район тонкого льда толщиной всего два фута; нормально «Терон» ломает такой лед совсем легко, но море Уэдделла сделало еще одно последнее усилие задержать нас: весь этот район оказался областью сжатия, мешавшего льду расступаться перед судном. Лед оказался слишком толст, чтобы легко было справиться с ним вручную, слишком тонок, чтобы успешно взрывать его, так как взрыв просто создавал крупные дыры во льду, не образовывая в нем трещин. Мы работали до 3 часов 30 минут утра и успели очистить ото льда один борт судна. Затем лед внезапно опять сомкнулся и пять минут спустя снова оказался крепко прижатым к бортам «Терона».

Продолжать в этих условиях высвобождать судно не имело смысла, так как лед снова и снова передвигался бы на свободное место, нагромождаясь большими массами непосредственно у судна и тем еще более затрудняя выход изо льдов. Позади нас исчезли и след прохода, и та полынья, с которой взлетел самолет. Повсюду открывались и закрывались небольшие трещины, и груды раздавленного льда поднялись до высоты палубы «Терона». И вдруг во второй половине дня 22 января сжатие ослабело, лед, измазанный ржавчиной от стали, к которой он прижимался, разошелся, как треснувшая скорлупа, и мы оказались на свободе и начали постепенно ползти вперед, в район с более легкими ледовыми условиями.

В этот вечер мы были счастливы тем, что безостановочно двигаемся на север со скоростью от трех до пяти узлов, отталкивая со своего пути льдины.

Тем временем «Протектор» приближался, заканчивая свой 1000-мильный переход от Земли Грейама. Каждый час мы включали свой радиомаяк, направляя на себя «Протектор»; мы надеялись, что очень скоро он сможет сказать нам, каков край льда к северу от нас. Ни мы, ни «Протектор» уже неделю не видели солнца, и наше взаимоположение явно нуждалось в уточнении; утром 23 января один из вертолетов «Протектора», отыскивая наше судно, пролетел 50 миль к югу. Установить с вертолетом связь нам не удалось; было ясно, что наши суда разделяет большее расстояние, чем мы думали.

Второй полет вертолета после полудня был успешным, и мы вскоре уже махали руками воздушным разведчикам и говорили с ними по радио. Они сообщили, что «Терон» находится еще в 50–60 милях к югу от кромки льдов. Только к 8 часам судно уже в открытом море подошло к «Протектору».

Вечером капитан Уилкинсон прислал китобойную шлюпку, чтобы доставить нас на борт «Протектора». Один за другим мы взобрались по 20-футовому веревочному трапу на палубу корабля.

Когда дошла очередь до Эда Хиллари, то мы услышали, как матрос сказал ему: «Держитесь крепко, сэр! Вы как? Сможете справиться?», а за этим замечание старшего шлюпки: «С ним-то все в порядке. На Эверест кто взобрался?» На борту корабля нам устроили царский прием. Потом нас отвезли в полном порядке обратно на «Терон» вместе с несколькими ящиками пива, оказавшимися весьма кстати.