Через все преграды

Когда на исходе силы…

По раскаленной полуденным зноем проселочной дороге брели двое пареньков. Хмурые лица их почернели от солнца и пыли, пропитанная потом одежда липла к телу. В каждом движении чувствовалась болезненная усталость непривычных к далеким походам людей, которым теперь пришлось пройти много десятков километров.

Мальчуган, ковылявший сзади, выглядел особенно жалко. Казалось, что он босой ступает по битому стеклу. Руки его безвольно болтались, спина согнулась, как под непосильной тяжестью, хотя, кроме фляги с водой, к которой он то и дело прикладывался, он ничего не нес. По измученному лицу стекал обильный пот, шершавой соленой коркой засыхавший на лбу и подбородке. Трудно было узнать в этом оборванном подростке щеголеватого Володю Тарасюка. Прошло всего несколько дней с того памятного утра, как он, спасаясь от немцев, потерял своих, а от его бравого вида не осталось и следа. Военного покроя костюм он, боясь встречи с немцами, обменял у местных жителей на залатанную рубашку и штаны крестьянского парня. Суровые испытания смяли его. Теперь он даже не пытался скрывать свою беспомощность.

Убегая от гитлеровцев, Володя встретил Колю Еремина, тоже отбившегося от своих. Вдвоем они и двигались на восток, надеясь, что в том же направлении ушли их матери.

Когда кончилась во фляге вода, Володя еще больше обмяк. Шаги его с каждой минутой становились короче, он волочил ноги и часто спотыкался. Наконец, мальчуган сел и со слезами в голосе окликнул товарища.

— Николай, постой, я не могу больше! У меня ноги потерты.

Коля обернулся. Он хотел что-то сказать, но слова как будто застряли в пересохшем горле.

— Посмотри, что у меня с ногами стало, — продолжал Володя. — Горят — терпенья нет, ступить нельзя!

— Идти надо. Идти, понимаешь. А то не догоним своих, — прохрипел Коля.

— Не могу я, слышишь! Я, наверно, умру.

— Вставай! Вставай, тебе говорят!

— Эх, скотина! — слабым голосом выкрикнул Володя. — А обещали помогать друг другу!

Он со стоном поднялся на ноги и, охая и приседая от боли, поплелся дальше.

Через час Коля остановился возле кустов у ручья.

Подошедший следом спутник без слов повалился на мягкую прохладную траву. Потом, мучимый жаждой, на четвереньках добрался до воды и долго пил.

— Никакой у тебя сознательности, — упрекнул он товарища, возвратясь на прежнее место, — посмотри, что у меня с ногами!

Морщась от боли, он снял свои порыжевшие, с исцарапанными носками сапоги.

— Вот, видишь! — воскликнул он, показывая белую, в разводах грязи, ногу. — Две мозоли.

— Знаешь, Володька, если ты не перестанешь скулить, то убирайся от меня! — раздраженно и в то же время с жалобной ноткой в голосе заговорил Коля. — Из-за тебя мы два дня в сарае просидели, а вчера десяти километров не прошли.

— Разве ж я виноват, что у меня живот разболелся.

— Живот!.. Не надо было воду из болота пить! Я тебе говорил.

— А если пить хочется! Жара…

— Почему же я не пью?

— Я без воды умру! У меня совсем другой организм.

— Нежный! — язвительно заметил Коля.

— Не нежный, а непривычный. Я раньше никогда не ходил пешком на такое расстояние. Да еще по жаре… Если бы ты знал, как я устал, как у меня болят ступни! Но тебе это безразлично, ты несознательный эгоист.

У Коли засверкали глаза.

— Эх, ты!.. На, смотри! — С этими словами он резко повернул к нему разутую ногу, и Володя увидел на ней огромные светлые мозоли.

— Неужели не больно? — удивился он. — А если больно, зачем спешить? Шли бы потихоньку. Или, лучше всего, остались бы у того латыша, как он нам советовал. Жили бы, пока война кончится.

— Я ни на какую боль не посмотрю, чтобы к своим дойти!

— А-а, брось героя изображать! Мне, думаешь, меньше твоего домой хочется?

Коля промолчал.

— Залезть бы в ванну, — размечтался Володя, вспомнив свою квартиру в Ленинграде, — сидеть в прохладной воде и сливочное мороженое есть. Или на даче в гамаке…

При упоминании о мороженом Коля ощутил во рту и в животе сладостную истому.

— А война? — подумал он вслух. — В такое время не до мороженого.

— Что — война? Кончится. Сам же говоришь, наши все равно скоро наступать начнут.

— А то нет, что ли? Еще как начнут!

— Ну, вот… так зачем же нам идти сейчас, мучиться, жизнью рисковать? Вдруг нарвемся на немца! Лучше здесь переждать. Вернутся наши — тогда и поедем.

Коля покачал головой:

— Оставайся, если тебе хочется. А мне здесь делать нечего.

Сзади на дороге послышался быстрый нарастающий треск, затем показались серо-зеленые мотоциклисты в ветровых очках.

Ребята поспешно уползли в кусты. В просветы между ветвями видно было, как замелькали пыльные рогатые каски немцев. Коля насчитал восемьдесят шесть человек.

Когда стрекот машин смолк и осела поднятая ими пыль, мальчики осторожно выбрались из кустарника и осмотрелись.

— Вот, видишь! — взволнованно зашептал Володя, словно проехавшие мимо враги могли его услышать. — Попадись им…

— Надо, чтобы не попадаться.

— Болтать легко… А может, они за тем леском остановились. Пойдем — и сцапают! Была охота подыхать, как собаке!

Чувствуя, что Коля тоже встревожен, Володя продолжал:

— Я по этой дороге дальше не пойду, хоть что! Давай на тот хутор вернемся, где сегодня молоко пили. Хозяева там хорошие, сами упрашивали, чтобы мы у них остались.

— Назад — нет. Мы пойдем дальше прямиком по полю, вот так! И немцев не встретим.

— Заблудимся, как в первый день.

— Не заблудимся. Тогда мы своих мам искали, а сейчас — прямо и прямо на восток.

Ни до чего не договорившись, они улеглись под кустами, сморенные жарой и усталостью.

Часа через два путники поднялись в дорогу.

— Я сюда, — поспешно сказал Володя, махнув рукой в том направлении, откуда они шли. Энергичным движением он одернул рубаху, передвинул висевшую на ремне флягу дальше на спину, хлопнул себя по карману, как это делают курящие, проверяя, есть ли спички, — хотя не курил, и спичек в кармане не было, — и сделал еще несколько таких же ненужных движений. Все это должно было, по его мнению, показать, что на этот раз он тверд в своем намерении вернуться на хутор. Втайне он надеялся этим смутить, запугать товарища, вынудить идти за собой.

У Коли нехорошо засосало внутри. Вскинув на плечи тощую противогазную сумку, он твердо заявил:

— А я — сюда!

Перемогая жгучую покалывающую боль в ступнях, мальчуган заковылял вперед, наискось от дороги.

Володя, сделав несколько шагов в противоположном направлении, остановился будто бы проверить, завинчена ли фляга.

— Дурак ты, Колька. Убьют тебя где-нибудь! — с сожалением крикнул он.

— Не убьют!.. Тебя скорее здесь фашисты повесят, — отозвался Коля.

Володя видел, как он перепрыгнул через ручей и стал подниматься по косогору.

— Эй, Колька, подожди!

Мальчуган остановился.

— Ну, подумай, чего ты на рожон лезешь? — продолжал уговаривать Володя. — Шел бы со мной. Тут недалеко. Остались бы и жили на хуторе. Жаль мне тебя.

— Нет, Володька, назад я не пойду. Я к нашей Красной Армии пойду… Оставайся с фашистами, если тебе нравится…

— Нравится! Дурак ты, вот что! — гневно воскликнул обиженный Володя. — Морду бы тебе набить, да связываться неохота.

Но быстро остыл и продолжал уговаривать:

— Глупо же идти в ту сторону, куда немцы недавно проехали. Может быть, там засада.

— Ладно, пугай! — Коля махнул рукой и заковылял дальше.

— Да стой ты, подожди! Слышишь, я что-то скажу!..

Коля не оборачивался, однако, обходя кусты, незаметно посматривал назад. По растерянному выражению лица Володи он понял, что тот сейчас пойдет следом за ним, и еще решительней прибавил шагу. Он презирал своего товарища, но продолжать путь одному все же было очень страшно, да и не мог он на самом деле бросить его.

«Ладно, — думал в это время Володя, догоняя Колю, — на хутор я не вернусь. А как зайдем в какой дом, примут хорошо, там и останусь, пусть тогда отправляется…».

По настоянию Коли, на ночлег расположились в лесу.

Развели огонь. Съели оставшийся от обеда хлеб, наломали веток для постели. Однако спать не пришлось: неожиданно налетел ветер с запада и пригнал тучу с громом и дождем.

Через полчаса дождь перестал. Ветер пошумел в ветвях, стряхивая тяжелые капли, и тоже затих. Промокшие и продрогшие ребята принялись раздувать затухающий костер. Дым стлался по земле. Мальчики, кашляя, стирали с лица едкие, злые слезы и ругались.

— Все из-за тебя мучаемся! — с плаксивым раздражением выкрикивал Володя. — Говорил тебе: пойдем на хутор! Как теперь будем спать?

Коля и сам был не рад, что заночевали в лесу, но перед Володей он не хотел признавать себя виноватым.

— Я тебя не тащил с собой, — твердил он. — Убирайся хоть сейчас.

— Очень темно! А завтра все равно где-нибудь у латышей останусь! — выкрикнул Володя в припадке раздражения.

— Ну, и оставайся!

— И останусь!

Наконец, костер запылал. Дым постепенно рассеялся. Гибкое, живое пламя весело затрещало в кучке елового сушняка. Вскоре ребята обогрелись и обсохли, стало клонить ко сну.

— Давай дров еще принесем, — предложил Коля, — а то эти скоро кончатся.

Володе не хотелось покидать обогретое место у огня. При одном представлении, что надо опять лазить в темноте по холодной мокрой траве и кустам, он поежился.

— Иди один… Я потом.

— Знаю я твое «потом». Пошли вместе!

— Не пойду. Я и так больше принес.

— Когда?

— Тогда! — насмешливо протянул Володя, глядя в огонь. — По твоей вине здесь мерзнем — ты и собирай.

Сдерживая закипевшую злость, Коля неожиданно спросил:

— Ты был пионером?

Володя насторожился.

— Ну и что?

— А то: не был ты пионером! Во-первых, ты плохой товарищ в беде. — это раз! Во-вторых, чуть что — ты и раскис. Это два! В-третьих, пионер дает торжественное обещание и, значит, должен быть как кремень! Как сталь! Чтоб никакая сила не могла его сломить.

— Как кремень! Как сталь! — передразнил Володя. — Ни про какие камни и металлы в торжественном обещании не говорится.

— Эх ты, балда! Там же сказано: «Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: твердо и непреклонно выполнять заветы Ильича…». Что ж, по-твоему, можно быть как вот эта гнилушка, — Коля ткнул обуглившееся сырое полено, шипевшее на костре, — и выполнить заветы Ильина?.. Нет! Такой, как ты, заветы не выполнит, гайка слаба! Ты уж и сейчас готов к немцам бежать.

— Скотина! Дурак! — хватая валявшийся рядом сук, визгливо выкрикнул Володя, ослепленный злостью.

Однако не успел он размахнуться, как получил зуботычину. Через мгновенье, сцепившись, мальчуганы изо всех сил колотили друг друга по чем попало.

— Отставить! — раздался вдруг над ними хрипловатый повелительный голос, и две крепких, мускулистых руки растащили сцепившихся драчунов.

От неожиданности ребята онемели, со страхом взирая на стоящего рядом человека с винтовкой.

— Беспорядок! Драка! Докладывайте, в чем дело? — продолжал незнакомец, отпуская воротники оробевших ребят. — Кто вы такие?

Несколько секунд мальчуганы не могли произнести пи слова и только таращили глаза. Потом Коля, разглядев при свете костра звездочку на пилотке мужчины и малиновые треугольники на петлицах, неистово завопил:

— Наши! Володька, ура-а! — Он взмахнул руками и отчаянно подпрыгнул, угодив при этом ногой в костер.

Но незнакомец остался недоволен таким бурным проявлением радости от встречи с ним.

— Смирно! Никакой дисциплины, что за безобразие! Надеюсь, немцев по соседству нет? — закончил он настороженно.

Володя, вытирая разбитый нос, старательно затряс головой:

— Нет, нет! Ни одного, товарищ старшина!

— Условно верю. Я их пока тоже не обнаружил. Но все равно, кричать «ура» команды не было. — Старшина внимательно осмотрел одного, потом другого. — Вы кто такие?

Мальчуганы затараторили оба враз:

— Мы свои, советские!

— Эвакуируемся!

— Немцы напали!.. Наши все разбежались…

— Одни идем!..

— Понятно, — остановил их военный. — Подробности потом. Сейчас надо немедленно потушить огонь — мы же в тылу врага!

Втроем они быстро разбросали головни по мокрой траве. Дальнейший разговор происходил во тьме.

Старшина расспросил ребят, как они попали сюда, в лес, что видели сегодня дорогой, и очень заинтересовался сообщением об отряде немецких мотоциклистов.

— Сколько немцев проехало? — спросил он.

Коля с живостью ответил:

— Восемьдесят шесть человек!

— Молодец, что сосчитал. Ехали быстро?.. Отлично! Давайте разберемся, где эта ваша дорога. — Старшина достал из сумки карту и, присев на корточки, засветил карманный фонарик.

— Так это же давно было! — сказал Володя, которому показалось нелепым заниматься мотоциклистами, пролетевшими мимо них несколько часов тому назад, да к тому же километрах в шести отсюда. — Они сейчас, наверно, черт знает где!

Вместо ответа старшина отыскал на карте бесформенное зеленое пятно лесного массива и ткнул пальцем в один из его отрогов.

— Мы — здесь. Вы шли на восток, значит — отсюда. Так… После того, как свернули, других дорог не пересекали?

— Нет.

— Значит, вот вы где шли. — Он провел пальцем по извилистой черной линии и после паузы продолжал, словно размышляя вслух. — Говорите, ехали они быстро — спешили… Допустим, сюда, в деревню. А что им тут делать? Шоссе в стороне, крупных населенных пунктов вблизи нет. Мост?.. Хм… — Он потушил фонарь и спрятал карту. — Вот что, хлопцы, сидите здесь и ждите, а я пойду. Мне надо побывать в одном месте. На обратном пути захвачу вас с собой.

— Дяденька! Товарищ старшина! И мы с вами! — воскликнули мальчуганы, хватая его за руки. — Мы одни не останемся! Вы нас бросите, что мы будем делать?

— Сейчас со мной нельзя! Я выполняю приказ. Буду возвращаться — заберу.

Напрасно ребята пытались его упрашивать.

— Нельзя и баста! — отрезал он. — Ждите!

— Честное слово — вы вернетесь за нами? — с мольбой и недоверием жалобно спрашивал Володя. — Не обманете?

— Дайте честное красноармейское! — потребовал Коля.

— Вернусь! Честное красноармейское! — улыбаясь, ответил старшина и ободряюще хлопнул ребят по плечам. — Выше головы! Не спите только. Как услышите, что сова кричит, вот так… — Он приложил ладони ко рту и очень похоже прокричал по-совиному, — свистнете два раза…

Из глубины леса донесся, как эхо, ответный крик совы.

— Мне пора. Ждите. Да не передеритесь опять! Драка — самый поганый способ решения споров.

Когда старшина ушел, ребята сообразили, что о себе он им ничего не сказал.

— А вдруг не вернется, — испуганно зашептал Володя. — Что тогда? Давай позовем, узнаем, как к своим пройти.

— Вернется! — уверенно заявил Коля. — Раз он честное красноармейское дал — значит придет.

На краю глухой лесной полянки, к которой не вела ни одна тропинка, стоял большой шалаш, покрытый свежесрубленными ветками. Рядом, под деревьями, укрывшись плащ-палаткой, шинелями, пустыми вещевыми мешками, а то и просто одной пилоткой, натянутой на ухо, спали усталые бойцы. В шалаше на носилках лежал майор Пахомов. Голова его была забинтована, вместо левой ноги из-под одеяла торчал толстый замотанный в марлю обрубок. Лицо командира посерело от боли и большой потери крови. Время от времени он открывал глаза и долгим, застывшим взглядом смотрел на дыру в крыше, через которую в шалаш проникал жиденький рассвет.

Снаружи послышались мягкие быстрые шаги.

— Товарищ майор, не спите?

Глаза Пахомова оживились.

— Да, да, товарищ Исаев, входи.

Плащ-палатка на двери откинулась: придерживая планшет, в шалаш влез командир разведки, старший лейтенант Исаев, костлявый белокурый мужчина с небритым подбородком.

После тяжелого двухдневного боя на границе и выхода части майора Пахомова из окружения, это был старший по званию командир, оставшийся в строю.

Зацепив угол плащ-палатки за сучок, Исаев перешагнул через спавшего у входа санинструктора и приблизился к изголовью постели раненого.

— Товарищ майор, разведчики вернулись со всех направлений. Разрешите доложить результаты разведки.

— Да.

Старший лейтенант раскрыл планшет с топографической картой и подал его майору.

— Посвети, плохо вижу, — попросил Пахомов.

Исаев достал карманный фонарик. Слабый желтоватый кружок света лег на карту.

— На хуторах с восточной стороны леса, — указал он пальцем в середину листа, — до батальона немцев. Прибыли они сюда вчера в полдень. Секреты их растянуты на север — до шоссе, на юг — до болота. По шоссе на Двинск непрерывное густое движение автотранспорта и танков противника. Дорога в обход болота свободна до моста через реку. За мостом — засада. Старшина Голован, ходивший туда в разведку, привел с собой двух наших мальчишек. Отбились во время эвакуации от родных. Днем ребята шли по этой дороге и говорят, что в обед по ней в направлении моста проехали немецкие мотоциклисты. Восемьдесят шесть человек. Этот отряд и сидит в засаде за рекой. Как вы уже знаете, на южной опушке леса противник появился вчера тоже в полдень… — старший лейтенант сделал многозначительную паузу и, подчеркивая каждое слово, с расстановкой закончил: — Из этого следует, товарищ майор, что мы обнаружены.

— Из этого следует, что в лесу, кроме нас, укрылись еще наши войска, — возразил Пахомов. — Скорее всего, разрозненные группы, потерявшие командование. Немцев слишком мало для прочеса такого лесного массива. Поэтому в местах, удобных для выхода, они поставили цепь секретов и засад. Надеются переловить поодиночке.

Он помолчал немного, потом спросил:

— Твое решение?

— Передневать здесь. Вечером, если обстановка останется без изменений, сбить засаду за мостом и двигаться дальше по намеченному вами маршруту.

— Легко сказать — сбить! У нас всего сто двадцать человек в строю. В походе половина из них занята переноской раненых.

Живые глаза старшего лейтенанта сверкнули по-мальчишески озорно и страстно.

— Ничего, товарищ майор, я уже придумал одну штучку! Мы этим фрицам у моста загнем «роги в ноги!»

Но командир части, видимо, не разделял самоуверенности Исаева. Он долго сосредоточенно рассматривал участок карты, словно среди топографических знаков надеялся отыскать скрытых врагов и прочесть замыслы их командования. Постепенно от слабости и утомления руки его начали дрожать; по лицу, выжимая холодную испарину, медленно разливалась мертвенная бледность.

Исаев чувствовал, что только напряженным усилием воли раненый командир удерживает меркнущее сознание. Не будь категорического приказа Пахомова докладывать ему обо всем, старший лейтенант не стал бы беспокоить его в таком тяжелом состоянии.

— Нет нашего комиссара, — с видимым усилием глухо заговорил майор. — Был бы он жив — другое дело… Да… Горяч ты, Исаев. Люблю горячих, а доверить сейчас боюсь. Мы в таком положении, что неверный шаг может погубить остатки части. Никаких фокусов. Нужен холодный расчет… Приказываю: за день обшарить лес, собрать всех наших, кто здесь укрылся. Усилить наблюдение за противником… Разведать дорогу по ту сторону моста… План операции разработаем потом… — Последние слова он выдохнул совсем уже без голоса.

Некоторое время Пахомов шевелил бровью с белым клочком волос, из последних сил отгонял надвигавшуюся на глаза зеленоватую муть. Но тщетно — сознание оставляло его; веки закрылись, потное бледное лицо обмякло, ослабевшие пальцы уронили на грудь планшет.

Исаев быстро растолкал санинструктора и послал за врачом.

Через минуту майор сам открыл глаза.

— Ух, — с глубоким, но каким-то бессильным вздохом, проговорил он, — противная слабость… Дай воды.

Отпив из фляги несколько глотков, он передохнул и продолжал окрепшим голосом:

— На чем это мы с тобой остановились?

— Помолчите, товарищ майор! — запротестовал Исаев. — Вам нужен покой. Сейчас врач придет.

— Врача не надо… Ах, да, об этих мальчуганах! Ты пришли их ко мне.

— Товарищ майор, вам же нельзя.

— Чего там, — нельзя. Все равно лежать. Я только посмотрю на них. Говоришь, от своих отстали, а теперь догоняют? Вот ведь сорванцы! — По лицу майора скользнула чуть заметная улыбка, и жесткие, суровые складки между густых бровей на минуту разгладились.

Исаев понял, что мысль о приведенных старшиной подростках не покидала командира части с того момента, как он про них услышал.

Ребят майор Пахомов приказал оставить у старшины Голована, исполнявшего сейчас обязанности то разведчика, то начальника хозчасти.

— Приучи их к порядку, — строго сказал он ему, косясь на подростков, стоящих у входа в шалаш. — Сделай мне из этих шалопаев солдат.

— Есть сделать из шалопаев солдат!

Отведя мальчиков к дереву, где лежало несколько мешков с продуктами, старшина уложил их спать.

Разбудил он ребят часа через три. Солнце уже поднялось высоко, и его косые лучи глубоко врезались в лесные недра. На влажной листве, на стволах берез и сосен дрожали теплые глянцевитые блики. В вершинах деревьев медленно таял тонкий голубой туман. Запах хвои наполнил воздух крепкой горьковатой свежестью; он был так густ, что казалось, будто у самого носа растирали в пальцах мягкие смолистые побеги молодой елочки.

Позевывая и лениво потягиваясь, Володя сел. Глаза, как будто сказанные медом, тяжело слипались.

— Спать хочется. Рано еще… — пробормотал он, намереваясь опять повалиться на плащ-палатку.

— Подъем! Встать! — громко скомандовал старшина.

От резкого, строгого голоса мальчуган вздрогнул и сразу же вскочил на ноги.

Грубоватое толстоносое лицо Голована с выцветшими на солнце широкими прямыми бровями расплылось в улыбку.

— Привыкай команду выполнять без проволочек… На умывание за мной марш!

Мальчуганы, прихрамывая, последовали за ним к ручью.

После завтрака старшина усадил ребят починять одежду.

— Не умею я! — с раздражением бросил Володя, невзлюбивший Голована. — Что я — портной, что ли!

Но старшина, показав ему, как держать иголку с ниткой, как накладывать заплатку, сухо сказал:

— «Не умею» — такого слова в нашей армии нет. Боец должен все уметь. Понятно?

Володя ничего не ответил.

— Я сейчас пойду по подразделениям, — продолжал старшина. — Чтобы к моему приходу ваша одежда была в порядке.

Володя искоса взглянул на Колю, старательно ковырявшего иголкой, сделал обиженное лицо и принялся за работу.

…Выступили перед заходом солнца. Последним со стоянки уходил Голован с мальчуганами. Покидая поляну, он заметил под кустами две коробки с пулеметными дисками.

— Вот растяпы, диски забыли! — поправляя на плечах трехпудовый мешок с продуктами, он поискал глазами, кому бы вручить боеприпасы.

Коля первым пришел ему на помощь. Он схватил одну коробку и бодро двинулся в путь. Володе пришлось последовать его примеру.

— Молодцы! — обрадовался старшина. — Несите, пока пулеметчиков догоним. Ну я им, растяпам, всыплю!

Шли лесом. Уже минут через пять Володя почувствовал, как неудобна для переноски тяжелая железная коробка. Он пробовал нести ее в руках, как чемодан, — заболели пальцы. Поставил на плечо — легче стало, но не надолго: коробка больно терла плечи.

Двигались быстро. Лил пот, во рту пересохло. Но ни отстать, ни свернуть… Даже задержаться, чтобы глотнуть воды из фляги, нельзя было. Старшина сзади то и дело поторапливал:

— Шире шаг!

Иногда Володе казалось, что он вот-вот упадет. Он сам себе удивлялся, что способен выносить такое нечеловеческое напряжение.

Вспыхнула перестрелка, раздались крики «ура». Потом все побежали. Бежал и Володя, часто и хрипло дыша всей грудью. Кровь тяжело билась в ушах.

Лес кончился. На мосту через речку старшина передал коробки с дисками пулеметчикам.

Утренняя заря слабой синевой медленно намечала неровную кромку горизонта.

Измученные люди брели все тише. Прошли высохшее болото, густо покрытое мягкими, как подушки, кочками, на которые так и тянуло присесть. Мальчики тащились в каком-то тупом полусне, с трудом передвигая больные непослушные ноги.

Вдруг справа с легким стуком сверкнул зеленоватый огонь. Ракета, шипя, как змея, вспорола суконную синеву неба и, будто зацепившись за что-то, повисла вверху, сея искрящийся свет. Люди попадали, словно сраженные насмерть. Невдалеке опять затрещали выстрелы. Огненные ручейки трассирующих пуль заструились над головой. Они мелькали, пропадали, рождались снова; с каждой секундой их становилось больше.

Володя и Коля вслед за старшиной упали в неглубокую ямку. Некоторое время Голован лежал, прислушиваясь к командам, передаваемым из головы колонны, и к разгоравшейся справа стрельбе. Потом он встал, опираясь на руки, как бегун на старте, и жестким голосом приказал:

— Держись за мной. Не отставать!

Выждав минуту, когда цивканье пуль над головой притихло, он рывком выскочил из ямы и, пригибаясь, побежал влево, куда отходило ядро части. Коля порывисто вздохнул, как перед прыжком в воду. До отказа втягивая голову в плечи, он тоже бросился следом за своим командиром.

Тошнотворно завыла мина.

Мальчик упал.

…Гах! — ударил поодаль разрыв. Кто-то слабо вскрикнул. Коля вскочил и оглянулся — товарища не было.

— Володька! — срывающимся голосом позвал он.

Никто не отозвался.

«Убит или ранен!» — сверкнула в сознании мальчика страшная догадка.

— Товарищ старшина! Товарищ старшина! — закричал он осипшим вдруг голосом.

Среди злого треска пулеметов никто не расслышал его.

Растерявшийся на мгновение мальчуган сделал было несколько нерешительных шагов вслед за отходившей частью.

«— Бросить… В такое время?..» Не раздумывая больше ни секунды, Коля повернул назад.

Володя лежал в яме, прикрыв голову руками.

— Ранен? — кинулся к нему вернувшийся товарищ.

— Нет, — жалобно пробормотал Володя. — Ложись, убьют. Вон как стреляют!

— Струсил?.. Эх ты!.. Вставай, вставай, скорей!

— Я сейчас… Ложись, переждем.

— Где переждем? Не видишь, на засаду наткнулись. Отходят наши! — Озлясь, Коля обхватил его сзади и поволок из ямы.

Однако Володя уже несколько оправился.

— Пусти, я сам, — вырвался он и какими-то кроличьими скачками, подпрыгивая и приседая, помчался впереди Коли.

Короткий, сверлящий сердце вой мины швырнул беглецов на землю.

— И-о-у-ах! — оглушительно рвануло рядом.

Володя вскрикнул и забился, как раненая птица.

— Что… Что с тобой?.. — испуганно прошептал Коля, подползая к нему.

— Эй, хлопцы, что случилось? Почему отстали? — раздался голос старшины.

— Володька ранен! — отчаянно выкрикнул Коля. — Миной его…

Голован подскочил к ним.

— Куда ранен?

— Плечо… — простонал Володя.

— Эх, дети, дети, ну что же вы отстали от меня, — с укором говорил старшина, торопливо накладывая повязку. — Сейчас бы мы уже из-под огня вышли.

Мимо пробежали бойцы с носилками.

— Немцы не идут? — спросил у них Голован.

— Пока пулеметчики держат.

— Кого задело?

— Старшего лейтенанта Исаева, — ответил тот же голос. — Насмерть…

— Последнего командира потеряли! — глухо промолвил старшина.

Подхватив на руки стонущего Володю, он двинулся за носилками.