Чёрная река

33

Выйдя из магазина Абосы, Майя направилась в интернет-кафе на Чок-Фарм-роуд. Линден сказал, что из шести экспертов по параллельным мирам доверять можно только итальянцу Симону Ламброзо. Рыться в интернете пришлось недолго — оказалось, Ламброзо сейчас в Риме, работает оценщиком предметов искусства. Майя записала адрес его офиса и телефон, но звонить не стала, решила, что нужно лететь в Рим и лично повидаться с человеком, которого отец называл другом.

Заказав билеты на самолет, Майя взяла такси и поехала в восточную часть Лондона, где в арендованной камере хранения держала набор фальшивых документов. Арлекин выбрала один из настоящих паспортов несуществующих личностей, которыми доселе не пользовалась. С ним, решила она, безопаснее. Паспорта были выданы государством, и вся информация скормлена Большому Механизму.

Чтобы изготовить эти документы, ушли годы. Когда Майе исполнилось девять, Торн раздобыл свидетельства о рождении нескольких умерших детей; за их «жизнями» следили, пестовали как фруктовый сад — «деревца» время от времени требовалось поливать и подрезать. По бумагам девочки получили аттестат зрелости, водительские права, начали работать и подали заявления, чтобы оформить кредитные карты. Живя в Системе, Майя не переставала обновлять документы.

Когда правительство ввело удостоверения, содержащие биометрические данные владельцев, пришлось попотеть: Майя приобрела специальные контактные линзы (обходить сканеры радужки в аэропортах) и резиновые накладки на пальцы. На фотографиях в одних документах Майя была сама собой; на фотографии для других снялась, изменив лицо при помощи особых препаратов.

С годами Майя научилась воспринимать каждый паспорт как часть своей сущности: с документами на имя Джудит Стрэнд она чувствовала себя молодой амбициозной профессионалкой, в Италию же собиралась лететь под именем Ребекки Грин, которая увлекалась искусством, особенно электронной музыкой.

Брать пистолет на самолет было опасно, поэтому Майя оставила его в камере хранения. С собой взяла меч-талисман, стилет и метательный нож, спрятав их внутри стальной рамы детского ходунка, собранного несколько лет назад по заказу отца.

Из аэропорта да Винчи Майя взяла такси до Рима. Сердце города по форме напоминало треугольник на побережье Тибра — с Форумом и Колизеем в основании. Майя остановилась в отеле в его северной вершине, около Пьяцца-дель-Пополо. В номере она достала ножи из тайника и прикрепила их к предплечьям. Затем покинула гостиницу и мимо мавзолея императора Августа пошла по булыжным мостовым старого города.

На первых этажах построенных в восемнадцатом веке зданий располагались кафе для туристов и бутики; скучающие официантки в облегающих юбках, стоя снаружи, болтали по сотовым со своими парнями. От здания парламента Майя, в обход камер наблюдения, вышла на площадь к Пантеону. Возведенный императором Адрианом, этот массивный храм всех богов стоял в центре Рима вот уже две тысячи лет.

Майя прошла мимо мраморных колонн к портику. Внутри храма туристы рассматривали могилу Рафаэля; исходящая от них беспокойная энергия рассеивалась под куполом гигантского зала.

Майя пыталась составить план: ну встретит она Ламброзо, а дальше? Поможет ли он спасти Габриеля?

Уловив какое-то движение, она глянула вверх на круглое отверстие в куполе. Сизый голубь попал в ловушку, не мог выбраться. Взлетая и опускаясь по спирали, птица отчаянно билась о купол — слишком далеко от отверстия, в нескольких ярдах от выхода на свободу. Голубь устал, каждая новая попытка выбраться заканчивалась неудачей, и собственный вес тянул бедолагу вниз. Обессиленная птица в отчаянии могла только летать, словно движение способно помочь само по себе.

Чувствуя себя слабой и глупой, Майя покинула храм и двинулась в сторону туристов, грузившихся в автобусы и троллейбусы. Обогнув руины в центре площади, Арлекин вошла в лабиринт узких улочек бывшего еврейского гетто.

Некогда гетто напоминало Восточный Лондон в викторианскую эпоху — здесь прятались и искали союзников. Евреи жили в Риме со второго века до нашей эры, а в шестнадцатом их заставили переселиться в район за стеной, рядом со старым рыбным базаром. Даже лечившим итальянских аристократов врачам-иудеям разрешалось покидать гетто только в дневное время. А по воскресеньям еврейских детей насильно загоняли на проповедь в церковь Сант-Анджело-ин-Пескерия, где священник убеждал их, что они прокляты и гореть им в аду. Та церковь до сих пор стоит — рядом с большой белой синагогой, похожей на парижское здание серебряного века.

Симон Ламброзо жил в двухэтажном доме рядом с руинами портика Октавии. Его имя значилось на латунной табличке, ниже на итальянском, немецком, иврите и английском было указано: «СИМОН ЛАМБРОЗО/ОЦЕНЩИК ПРЕДМЕТОВ ИСКУССТВА/ ИМЕЕТСЯ ЛИЦЕНЗИЯ».

Майя надавила на черную кнопку звонка, но никто не ответил. Когда она позвонила во второй раз, мужской голос из динамика произнес: «Виоп giorno[11]».

— Мне нужен Симон Ламброзо.

— По какому делу? — Голос, поначалу теплый и дружелюбный, прозвучал резко и критично.

— Я бы хотела купить один предмет, и мне нужно точно узнать, насколько он древний.

— Я все вижу у себя на экране: в руках у вас нет ни статуэтки, ни картины.

— Это драгоценность. Золотая брошь.

— Ах, конечно, прекрасное украшение для una donna bella.[12]

Зажужжал зуммер, дверь открылась, и Майя вошла. На первом этаже располагались две смежные комнаты, из которых можно было попасть во внутренний дворик. Целиком квартира смотрелась так, как если бы в кузов грузовика накидали элементов научной лаборатории и художественной галереи, а затем, перемешав, сбросили их в одном помещении. В передней комнате на столах вместе с бронзовыми статуэтками и старинными картинами стояли спектрограф, центрифуга и микроскоп.

Обойдя какую-то старинную мебель, Майя прошла в заднюю комнату: за верстаком сидел бородатый мужчина лет семидесяти. Он изучал кусок пергамента с буквицами. На мужчине были черные брюки, ермолка, белая рубашка с длинными рукавами, а под ней — талит катан.[13]

Указав на листок, итальянец произнес:

— Пергамент старый, возможно, вырван из Библии, а вот надпись — недавняя. Средневековые монахи для чернил использовали сажу, дробленые раковины моллюсков, иногда и собственную кровь. Но ведь не могли же они пойти в канцелярскую лавку и прикупить продукт нефтехимического производства!

— Вы Симон Ламброзо?

— А вы сомневаетесь! У меня есть визитные карточки, я бы даже показал, но постоянно их теряю. — Ламброзо нацепил на нос очки с толстыми стеклами, за которыми его темно-карие глаза стали огромными. — Имена нынче ненадежны, кое-кто меняет их, как перчатки. Однако. Синьорина, как ваше имя?

— Ребекка Грин. Я из Лондона. Брошь у меня в номере отеля, но я могла бы нарисовать эскиз.

Улыбнувшись, Ламброзо покачал головой:

— Простите, но мне понадобится сам предмет. Если там есть драгоценные камни, я выну их и проверю, есть ли в крепеже патина.

— Все-таки дайте лист бумаги. Надеюсь, вы узнаете дизайн.

Недоверчиво глядя на Майю, Ламброзо передал ей блокнот и фломастер.

— Как пожелаете, синьорина.

Майя быстро нарисовала Арлекинскую лютню и, вырвав лист, положила его на верстак. Взглянув на овал с тремя линиями, Ламброзо медленно повернулся и внимательно пригляделся к лицу девушки, будто на оценку принесли саму Майю.

— Ах да, конечно, дизайн мне знаком. Если позволите, я расскажу об этом подробнее.

Отойдя к большому сейфу у стены, он покрутил реле, набирая шифр.

— Говорите, вы из Лондона? Ваши родители тоже из Великобритании?

— Мать из семьи сикхов, живших в Манчестере.

— А отец?

— Отец из Германии.

Ламброзо извлек из сейфа обувную коробку и, поставив ее на верстак, принялся перебирать содержимое — отсортированные по дате письма.

— О броши ничего сказать не могу. По правде говоря, я даже сомневаюсь, что она на самом деле существует. Зато могу рассказать, откуда вы сами.

Найдя нужный конверт, Ламброзо вытащил из него черно-белую фотографию и положил ее на верстак.

— Полагаю, вы — дочь Дитриха Шеллера. Во всяком случае, так звали вашего отца, пока он не стал Арлекином по имени Торн.

Майя удивилась, увидев на фотографии себя — там ей было около девяти, и она сидела рядом с отцом на скамейке в Сент-Джеймс-парке. Снимок, похоже, сделала мать.

— Откуда у вас это фото?

— Мы с вашим отцом переписывались лет сорок. Если интересно, у меня даже есть фотография, на которой вы еще совсем младенец.

— Арлекины фотографируются только для документов или поддельного паспорта. Я даже прогуливала занятия, когда у нас в школе делали групповые снимки.

— Тем не менее ваш отец сделал несколько фотографий и отправил их на хранение мне. Но скажите, Майя, где он? Я писал, и писал ему в Прагу, но все письма вернулись.

— Он мертв. Наемники Табулы нашли его и убили.

Глаза Ламброзо наполнились слезами по отцу Майи — по ее жестокому, высокомерному отцу. Громко всхлипнув, Ламброзо нашел на верстаке какую-то тряпку и высморкался.

— Я ничуть не удивлен, Дитрих вел опасную жизнь… И все-таки мне очень, очень жаль, ведь он был моим близким другом.

— Не думаю, что вы знали моего отца. У него не было друзей. Совсем. Он никого не любил, даже мою мать.

Ламброзо потрясенно замолчал, затем с грустью покачал головой.

— Как можно так говорить? Ваш отец глубоко уважал ее. После смерти вашей матери он долго не мог оправиться от горя.

— Об этом я ничего не знаю. Зато знаю другое: отец научил меня убивать, еще когда я была маленькой.

— Да, он сделал из вас Арлекина. Оправдывать его за это я не собираюсь. — Ламброзо подошел к деревянной вешалке, снял с нее пиджак и позвал: — Идемте, Майя, перекусим. Как говорят у нас в Риме: «На голодный желудок дела не делаются».

Надев пиджак и мягкую фетровую шляпу, Симон Ламброзо вышел из дома и повел Майю через гетто. Солнце уже скрылось за красными черепичными крышами, но на улице на кухонных стульях, сплетничая, сидели несколько человек. Неподалеку гоняла мяч детвора. Оказалось, Ламброзо все знают — тот приветствовал соседей, легонько касаясь широких полей шляпы.

— Сорок лет назад я водил по этим местам туристов. Тогда мы и познакомились с вашим отцом. В тот день он оказался единственным, кто пришел к дверям синагоги. Ваш отец, разумеется, не был иудеем, но он много знал о нашей вере, об истории, умел задавать умные вопросы. Мы замечательно провели время, разговаривая, даже споря, о различных теориях. Я тогда поблагодарил вашего отца за то, что смог попрактиковаться в немецком, и не взял платы.

— Этим вы его обязали.

— Да, — улыбнулся Ламброзо, — так сказал бы Арлекин. Но я вовсе не собирался обязывать Дитриха. В то время в Риме группа богатых молодых людей сформировала фашистское движение. По ночам они приходили в гетто и избивали евреев. Они поймали меня у Тибра — всего в нескольких ярдах отсюда. Пятеро на одного. И тут появился ваш отец.

— Он победил их…

— Да, но так, что поразил меня. Бился, совершенно не проявляя гнева. В нем я увидел только холодную сосредоточенную агрессию и никакого страха. Дитрих оглушил всех пятерых и сбросил бы их в реку, однако я вовремя остановил его.

— Это похоже на моего отца.

— С того дня мы стали гулять по городу и ужинать вместе. Постепенно Дитрих раскрылся, рассказал о своей жизни. Он родился в семье Арлекинов, но не хотел выбирать ту же стезю, что и его родители. Помню, он изучал историю в Свободном берлинском университете, потом решил стать художником и приехал в Рим. Он был молод, проводил этакие эксперименты с наркотиками и сексом. Это, естественно, вашему отцу было запрещено… собственно, как и заводить друзей. Друзей у него не было, даже когда он учился в Oberschule.[14]

Обогнув синагогу на Лунготевере,[15] они направились к Понте-Фабрицио — пешеходному мостику, ведущему на маленький островок посреди Тибра. На середине мостика Ламброзо остановился, и Майя взглянула вниз — на грязновато-зеленые воды реки.

— Когда я росла, отец постоянно твердил, что из-за друзей мы становимся слабее.

— Дружба необходима, как вода и пища. Кончено, не сразу, но мы с вашим отцом стали очень близкими друзьями. Между нами не было секретов. Я ничуть не удивился, узнав о Странниках, — в иудаизме есть ветвь, которая следует мистическому учению каббалы. Учение Странников содержит те же формы откровений. А что касается Табулы — достаточно внимательно читать газеты, чтобы убедиться в ее существовании.

— Отец не хотел становиться Арлекином? Не верю.

— Что вас удивляет? То, что он был человек, как большинство из нас? Я тогда думал, Дитрих разорвал связь с семьей и освободился. Думал, он останется в Италии и будет художником. Но однажды объявился Арлекин из Испании, попросил помощи, а Дитрих не мог отказать, уехал. Через восемь месяцев он вернулся… полностью другим человеком, принявшим Арлекинское имя. С его мирской жизнью было покончено. Однако в сердце Дитриха навсегда осталась любовь к Риму. Мы всякий раз искали способ встретиться. Ваш отец писал мне дважды в год, иногда вкладывая в конверт вашу фотографию, и я наблюдал за тем, как вы растете, как из девочки постепенно становитесь молодой леди.

— Он делал из меня Арлекина, — сказала Майя. — Понимаете?

Ламброзо легонько коснулся плеча девушки.

— Только вы можете простить отца. Я со своей стороны скажу, что он вас действительно любил.

Погрузившись в собственные мысли, они пересекли мостик и вошли в квартал Трастевере. Вдоль узких, порой не шире переулков, улиц тянулись ряды трех- и четырехэтажных домов. Поблекшие стены пастельных тонов были увиты плющом.

Ламброзо вывел Майю на мощенную булыжником площадь Мерканти. Она была абсолютно пуста; только чайки дрались из-за содержимого опрокинутого мусорного бака. Птицы кричали друг на друга, совсем как римляне, обсуждающие футбольный матч.

— В столь ранний час ужинают лишь туристы и инвалиды, — сказал Ламброзо. — Однако сейчас хорошее время для личной беседы.

Они вошли в пустую таверну, где официант с пышными усами проводил гостей к дальнему столику. Ламброзо заказал бутылочку пино гриджо, а на первое — хорошо прожаренное филе трески.

Майя отпила глоток вина, но к еде не притронулась. Просто невероятно, что Торн когда-то не хотел становиться Арлекином. Из этого вытекали столь неожиданные выводы… Однако Майя предпочла не думать о них и постаралась сосредоточиться на том, зачем вообще прилетела в Рим.

— Знаете, я приехала не затем, чтобы говорить об отце, — призналась она. — Арлекин по имени Линден сказал, что вы — эксперт по параллельным мирам.

Разрезая рыбу у себя на тарелке, Ламброзо улыбнулся.

— Настоящим экспертом в этом может быть только Странник. Но я довольно много знаю. Встреча с вашим отцом изменила мою жизнь. Я сделал карьеру как оценщик, но моей настоящей страстью стало изучение других миров. Я собирал каждый экземпляр всякой книги, всякого дневника или письма, в которых упоминались или описывались параллельные измерения во всей своей сложности.

Понизив голос, Майя рассказала, как встретилась с Габриелем, и обо всем, что произошло с ними в Европе. Когда она перешла к находкам на Скеллиг-Колумба, Ламброзо отложил вилку.

— Думаю, Габриель отправился искать своего отца в Первое измерение и застрял в нем. Есть ли способ его вернуть?

— Нет, — ответил Ламброзо. — Только если отправиться туда самому.

Оба замолчали, когда официант принес gnocchi alia Romana, небольшие манные клецки. Майя вновь так и не притронулась к еде, но Ламброзо налил ей еще бокал вина.

— О чем вы говорите? Разве такое возможно?

— Поймите, древние греки и римляне не разделяли миры столь категорично на «наши» и «прочие»; Странники жили и в те времена. Тогда верили, что существуют некие «двери», через которые и обычные люди могут проникнуть в иное измерение.

— То есть проходы?

— Я бы сказал, точки проникновения, доступные любому ищущему. В современной теоретической физике есть аналогия — «кротовые норы», они позволяют перемещаться между параллельными вселенными быстрее, срезая путь во времени и пространстве. Сегодня многие физики в своих уравнениях уподобились Дельфийскому оракулу.

Ламброзо взял салфетку и вытер с подбородка капельку кетчупа.

— Читая старинные тексты, я постепенно понял, что многие священные места, например Стоунхендж, построены как раз вокруг точек проникновения. Ни одна из них, насколько я знаю, больше не функционирует. Но римляне наверняка оставили путеводитель, который помог бы найти одну из действующих точек.

Майя отставила бокал.

— Это карта?

— Даже лучше. Карту можно потерять, уничтожить, а сей путеводитель спрятан под улицами Рима. Я говорю о Horologium Augusti, солнечных часах, созданных императором Августом.

Подошел официант, и Ламброзо спросил, что бы тот порекомендовал заказать. Свой выбор оценщик остановил на телятине, приготовленной со свежим шалфеем. Когда официант ушел, Ламброзо налил себе вина.

— Горологий — это не просто солнечные часики в саду позади дома, нет. Это был центр Рима! Гигантский круг из белого травертина с надписями, выложенными бронзовыми буквами. Если вы проходили мимо здания итальянского парламента на площади Монтечиторио, то не могли не заметить египетский обелиск, который и отбрасывал тень.

— Но сам диск погребен под землей?

— Под землей сейчас большая часть Рима. А вообще у каждого города есть призрачная часть, погребенная под землей. В тысяча девятьсот семидесятом немецкие археологи — мои друзья — раскопали часть солнечных часов, но после года работы свернули раскопки. Под поверхностью Рима протекают естественные родники — диск оказался бы затоплен. И конечно, проблемы возникли с властями: карабинеры запретили копать тоннель прямо под зданием парламента.

— Какое все это имеет отношение к точке проникновения?

— Солнечные часы не только позволяли определять время, но служили центром вселенной римлян. На внешнем ободе диска имелись стрелки, указующие на Африку, Галлию, а также на духовные врата в иные миры. Я упоминал, что древние имели иное — не такое, как у нас, не ограниченное — мировоззрение. То же самое Первое измерение они воспринимали лишь как отдаленную провинцию известного мира.

Немецкие археологи свернули проект лет тридцать назад, но Рим с тех пор пережил несколько наводнений. Помните, через территорию города протекают подземные воды. Я проверил участок раскопок и убедился, что теперь открыта гораздо большая часть диска.

— Почему же вы все не выяснили? — спросила Майя.

— Пробраться к диску сможет человек гибкий, спортивный и… — Ламброзо похлопал себя по брюху, — …куда как менее упитанный. Придется плыть под водой, понадобится водолазное снаряжение. И надо быть храбрецом — там все очень неустойчиво.

Некоторое время оба хранили молчание. Потом Майя отпила вина и спросила:

— Предположим, я куплю необходимое снаряжение. Что дальше?

— Видите ли, снаряжение — не проблема. Вы дочь моего друга, и я охотно помогу, но обещайте: как только станет опасно, вы сразу вернетесь.

Майя хотела сказать: «Арлекины не дают обещаний», однако она это правило уже нарушила — с Габриелем.

— Постараюсь быть осторожной, Симон. Большего обещать не могу.

Смяв салфетку, оценщик бросил ее на стол.

— Моему желудку не нравится эта затея. Дурной знак.

— А я что-то проголодалась. Где наш официант?