Черная река. Тоа-Тхаль-Кас

Зов

Первый слабый толчок пришел откуда-то издалека, из-за неугомонного Фрейзера. Северо-западный шквал загремел цепями на окнах конторы. Выглянув, я увидел прилетевших с гор синих птиц [1] и березы, тронутые преждевременной желтизной. Сентябрь. Ранняя осень подкралась неслышно.

К тому же утро выдалось относительно спокойное, а от предыдущей закладки входящей почты в корзинку конторского инкубатора не осталось почти ни одного «невылупившегося» письма. Если деловое письмо подержать дней десять в тепле, ответ зачастую проклевывается сам собой. Где-то после полудня ко мне зашла секретарша из соседнего отдела, поежилась, натянула свитер и заявила, что сегодня мое дежурство: с меня причитается кофе и приятная беседа. За болтовней я почему-то сказал, что знаю уйму мест, где, будь моя воля, мог бы отлично проводить время. Самое лучшее было бы поехать на рыбалку.

— А что хорошего в этих ваших рыбалках? Возвращаетесь грязные, обросшие, валитесь с голоду. Притащите несколько жалких рыбешек, а потом говорите, что отлично провели время.

Лично я не представляю себе лучшего способа творческого валандания (термин, смысл которого состоит в том, что человеку разрешается в любое время дня и ночи делать все, что заблагорассудится). Рыбная ловля помогает сосредоточиться, уйти от дневной суеты. Заодно соприкасаешься с миром животных и можешь кое-что узнать об их взаимоотношениях.

Вот в этот-то самый момент в помещение нагрянул Джо Спехарь, и я понял, что мне не устоять. Я никак не ожидал его, так как знал, что в эту пору он убирает сено на своих участках близ Назко. Но он приехал в город за провизией: «У меня половина народа сейчас на Большом Лугу. Аппетит у ребят — что надо!» У самого города в его старом «бьюике» кончился бензин, и в контору он пришел пешком. Мы вдвоем отправились обедать.

Джо родом из Югославии, но здесь давно уже старожил, границы своей фермы в глухомани на реке Черной он застолбил в 1912 году. Теперь ему девяносто, а отец его дотянул до ста девяти лет. «Так что, — говорит Джо, — у меня еще много времени впереди». Глядя, как он вскакивает в седло, я думаю, что он прав. Джо имеет обыкновение иногда исчезать на много дней кряду, не сказав никому, куда идет. Где у него в лесу избушка, он держит от меня в тайне. Впрочем, есть основания подозревать, Что она у него не одна.

Джо отлично рассказывает охотничьи истории. При этом его льдисто-голубые глаза сверкают, седая борода топорщится, а голова ходит из стороны в сторону, точно у идущего дозором гризли. Старея и как бы усыхая, он с каждым годом становится все круче и яростнее нравом.

Джо знает, как я люблю рыбную ловлю. Обычно я предпочитаю рыбачить в одиночку, но его я всегда пробую соблазнить. Для этого я стараюсь раззадорить Джо парой умело подобранных фраз. Если прикинуться, будто не имеешь понятия о какой-нибудь рыболовной тонкости или не знаешь, как ловить в таком-то водоеме, он, конечно, загорится и захочет сам все показать, и тогда бери его голыми руками — он едет со мной, не считаясь с тем, сколько отбившейся скотины осталось загнать в стадо и сколько сена закопнить.

Рыбная ловля всегда привлекала меня в любом виде, но в детстве я приучился ловить на муху. Город Ванкувер, где я вырос, лежит у моря, однако с ранних лет я больше любил его сельские окрестности. Там было много речушек, в которых водились форели и стальноголовые лососи и которые тогда сравнительно мало страдали от загрязнения, городского хозяйства и рыбного промысла. На мое счастье, у нашей семьи была неподалеку дача на реке Сеймур. По теперешним понятиям, это был скромный коттедж, но в те времена он считался просторным домом, и мы, дети, проводили там все лето, то и дело совершая самостоятельные походы с ночевкой в лес и на рыбалку. В четырнадцать лет я сдружился с тремя братьями Ламонт из племени скукум, и из бревен и кедровых ветвей мы соорудили себе в лесу хижину. С рогатками мы охотились на шотландских куропаток — волнение, которое я при этом испытывал, до сих пор свежо в моей памяти — и были по-настоящему кровожадны. С четырнадцати лет мы начали таскать с собой тяжелые ружья и палили подряд в койотов, оленей, уток и фазанов [2], не считаясь с охотничьим календарем. Зато мы не убивали друг друга, не приучались к вину и не ходили подсматривать за девочками. Браконьеры мы, конечно, были отъявленные. Любой инспектор по охране природы знает, что почти каждый мальчишка по натуре браконьер. Поймав юного нарушителя, он обычно заводит с ним долгую беседу. Мальчишке же просто хочется все понять самому, и поэтому иной раз его действия выглядят довольно странно, по крайней мере с точки зрения взрослого. Маленькие мальчики, например, любят болтаться у ручейков и ловить мелкую рыбешку или наблюдать за ней, любят пускать в ход снасти собственного изготовления или просто лежать на бревне, изучая жизнь подводного мира. Все это для них важнее, чем пойманная рыба. Если первое знакомство с природой происходит под присмотром взрослого, за которого можно ручаться, что ребенок с ним не утонет, то у мальчика постепенно вырабатывается пристрастие к рыбной ловле на всю жизнь, и очень скоро он будет мастерски владеть удочкой. Конечно, при условии, что у него от природы есть вкус к таким вещам.

В детстве я относился к рыбам с ненасытным любопытством. Я умел отличить мальму [3] от лосося Кларка [4], идущего из моря, но никто не мог толком объяснить мне жизненные привычки стальноголового лосося [5]. Моего первого, двенадцатифунтового я поймал, когда мне было десять лет. Я ловил множество шести-семидюймовых форелей, неизменно отправляя их целыми и невредимыми обратно в воду — разве что еды не хватало, — но я не знал, что это были за маленькие рыбки — молодые стальноголовые, лососи Кларка или другие лососи. Не знали этого обычно и взрослые. В те времена рыбаки мало что понимали в рыбе, да в сущности так оно осталось и по сей день. Эти малютки, конечно, были в большинстве своем стальноголовые лососи-двухлетки, но я это понял только к четырнадцати годам.

Порой встречались рыболовы, разбиравшиеся и в рыбах и в снасти. Один из них преподал мне азы ловли на муху, когда я был совсем еще мальцом. Снаряжение у меня было не ахти какое, но я им обходился неплохо и рыбу ловил. Никогда не забуду, как я истратил целых восемь долларов на двойной спиннинг. Правда, с тех пор я разлюбил в реке или озере ловить рыбу на сложную снасть. У каждого свой вкус, но ловля на муху мне почему-то больше по душе.

Старый Джо тоже ловит на муху, но по-своему. Он пользуется живыми «козявками» и всегда знает, где и как раздобыть самые, по его мнению, подходящие. На этот счет у него разработана целая наука. Больше всего он любит муху-веснянку: «Наловишь их в ивняке у берега и клади в табакерку — от табаку они веселее». Удочка у него такая: ивовый шест метра четыре с половиной в длину и шестиметровая леска, к которой он, правда, бывает, подвязывает, разные приспособления. На удочки Старого Джо я натыкаюсь по всему бассейну Черной реки [6]. Их сразу узнаешь по насечке на черенке — для запасной лески. Я его как-то спросил, что он делает со своей короткой леской, когда подцепит крупную рыбу, — вываживать-то нечем. «Крепкое удилище, прочная леска, здоровый крючок, и я ее с ходу раз — и на берег. А у тебя крючки комариные». И правда, у меня на глазах он вывесил позади себя на дереве несколько крупных форелей прямо с лесками. Этим методом Джо удит по своим заповедным местам уже полсотни лет и по-прежнему вполне доволен. Дивная простота!

Как и Джо, я люблю наблюдать за рыбой. Помню, однажды весной, еще в детстве, я перебрался на другой берег Сеймура и набрел на незнакомый ручей. Исследуя его истоки, я обнаружил, что он течет из лесистой низинки, петляя среди перепутанных корней кедров, кленов, ольхи и высоких кустов болиголова. Там царил сумрак и покой. Я подошел к маленькому каменистому озерцу, и — о чудо из чудес! — в нем были два стальноголовых лосося. Через папоротник и скунсовую капусту я подполз к самому краю. Пристально вглядываясь сквозь тени в воде, я смог на вытянутую руку от себя наблюдать, как эти огромные рыбины, чуть шевеля плавниками и работая жабрами, изящно прогуливаются туда-сюда, держась все время бок о бок. Удочка была забыта. С этого дня я глазел на них ежедневно целыми часами, не сомневаясь, что рыбы знают о моем присутствии, но игнорируют его. Как-то я стал участником их свадебного церемониала. Маленький, зачарованный зрелищем мальчик, по-видимому, нисколько не мешал им. Однажды их не стало. Через быстрые потоки, по ущельям и камням они вернулись в море. Тесный мирок пруда как будто опустел, но я знал, что на золотистом дне, под кучками добела отмытого гравия, спрятана икра. Мне не терпелось узнать, когда икринки проклюнутся. Неутомимо журчала вода, а я все сидел и вглядывался, точно мог чем-то помочь делу.

Понятно, я спросил у Джо, бывал ли он в последнее время на Черной. Да нет, ответил он, давненько не был. Некогда было с уборкой сена, да с этими беломордыми коровами хлопот не оберешься — то в болото залезут, то не могут разродиться. Вчера только прискакал на ферму к Джо индеец сказать, что одна из них торчит в болоте. Индеец обвязал корову веревкой и вытянул ее своей верховой лошадью, за что Джо дал ему коробку патронов.

— Но, — с таинственным видом проговорил Джо, — в эту пору ее нужно брать у водопада Чайни-Фолз.

Взгляд его сделался отсутствующим, и он медленно добавил:

— Там дополна крупной. Я вытащил двух самых здоровущих. Зимой!

— Стальноголовых? — спросил я.

— Стальноголовых? Я такой породы не знаю. Это что — тоже форель? Я только знаю, что этих вот, больших, красномясых, которые парами ходят, — летом здесь почти не бывает. А зимой ловить шибко холодно, разве что рыбки невтерпеж захочется. Индейцы иногда их берут. Старуха Минни с фермы на Форелевом — она все про них знает. Она говорит, что прежде водились тысячами. Когда была девчонкой, у них в племени все ловили этих рыб зимой. А потом, вскоре после того как я сюда приехал, случился большой оползень в ущелье Фрейзера — из-за железной дороги, — и все испоганили.

Я уже ощущал в себе некий зуд и заказал для Джо новую порцию пива.

— Ну а именно теперь — подходящее время для рыбалки?

— Именно теперь — самое подходящее. О чем же я тебе толкую? — терпеливо ответил Джо. — Вдоль всего водопада Чайни-Фолз и всю дорогу вниз до самого конца водопада, километра три, а то и больше.

Как-то так получается, что всякий раз, как я бываю возле озера Клускойл, я слишком тороплюсь, чтобы попытать счастья у водопада. А в последний раз, возвращаясь с реки Дин-Ривер, я вообще выбрал северный маршрут и решил пройти тропками в сторону Сухого озера. У меня была вьючная лошадь, но от нее было больше мороки, чем проку: в жизни не видывал, чтобы стреноженная лошадь проходила такие расстояния за одну короткую ночь. Да и после тех ночей, когда она не успевала уйти далеко, мне все равно приходилось наутро выслеживать ее точно лося, так как она пряталась от меня и стояла, притаившись, чтобы колокольчик не звенел. В конце концов, отчаявшись, я просто пустил ее на волю, предоставив ей самой добираться до дому, как сумеет.

Я много раз спускался по Черной от владений Джо, близ верхнего моста, до слияния с Ючинико. На Черной много излучин, кое-где река расширяется, и тогда приходится немного грести. В общем это путь километров на сорок с гаком, но за день пройти можно. Я спросил у Джо, спускался ли кто-нибудь когда-либо на каноэ вниз по Черной, от озера Клускойл до верхнего моста. Он ответил, что в прежние времена индейцы плавали вниз, когда ставили ловушки на бобров, но уже много лет никто этого не делает. Сам он ездит по берегу верхом, но проплыть, похоже, можно.

В глазах Джо зажегся огонек: «Вот это уж точно была бы рыбалка!»

— Если поедешь на Чайни-Фолз, заверни ко мне. Может, меня не будет, так ты располагайся, как дома, — продолжал он. — Там у меня капуста в бочонке да в погребе кое-что настаивается.

Я повез Джо к его драндулету и вдруг почувствовал, что должен безотлагательно съездить к Слиму Кэмпбелу, который работал со своим бульдозером на озере Бучи, в восьми километрах к западу от города. В три часа дня все равно поздно было возвращаться на работу.

Слим возился на дальнем конце поля.

— А, вот и ты наконец, — сказал Слим. — Как насчет холодного пива?

Мы подъехали к причалу: пиво Слим держит в озере. По берегу разносился крик выпи-бугая, словно лодочник откачивал воду разболтанным ручным насосом. Резкие, пронзительные крики горделивых гагар и изящных тонкошеих западных поганок смешивались, наполняя воздух над озером. Среди чужеголосной трескотни, раздававшейся со всех сторон, выделялось кряканье дикой утки.

— Ты мог бы вырваться на несколько дней на Чайни-Фолз? — спросил я.

— Само собой. Когда двинемся?

— Может, завтра, с утра пораньше?

Мы решили доехать до реки Назко на машине, а дальше договориться с кем-нибудь из индейцев, например с Маленьким Чарли Кремо, чтобы он в фургоне перевез наше снаряжение по тропе через Тополиную гору. Этой тропой ездят меньше, чем дорогой на Клускус, и мы возьмем с собой мотопилу на случай, если путь где-нибудь завален буреломом. Порыбачим у водопада Чайни-Фолз, а потом спустимся по Черной до верхнего моста. Лучше всего для этого подойдет пятиметровая алюминиевая байдарка.

Вернувшись в контору, я написал несколько писем, помеченных более поздними числами, чтобы создалось впечатление, будто я все еще в городе, заклеил конверты, подложил секретарше из соседнего отдела записку с инструкцией, когда их отправить, и удалился, оставив в несгораемом шкафу свою слегка виноватую служебную совесть, а в машинке — недопечатанное письмо, датированное пятью днями позже.

Почти все это время Сэдсэк терпеливо ждал в нашем служебном микроавтобусе. Теперь, почуяв, что предстоит нечто заманчивое, он лизнул меня в ухо, сообщая, что он заведомо — за!