Черная река. Тоа-Тхаль-Кас

Вверх по Жирному Пути

Я проснулся от звона колокольцев и услышал, как Сэк надрывается, а Слим вопит: «Чарли, шугани их! Они же на палатку прут!» Подхватив свое барахло, я выкарабкался наружу и при этом обвалил палатку. Напуганные чем-то лошади грозили растоптать ее в ту же минуту. Слим и Чарли, держа в руках по колокольчику, ржали как помешанные. У костра на корточках грелись Алэн Слэш, Джонни и сын Маргарет, прискакавший ночью.

— Картина «Рассвет на болоте», — хмыкнул он.

После крепкого кофе мир начал глядеться веселее. Обрывки слоисто-кучевых облаков вразброд неслись на восток по чистому небу. Языки тумана вились вверх по склонам и отслаивались от вершины горы. За ночь бобр починил плотину, и воды в ручье убыло. Мелкая форель поднималась к поверхности. Ласка с заплатками белого зимнего меха на шоколадной шубке перебегала через ручей по бревнышку. Скоро она станет совсем как горностай. Пискнув словно вспугнутая мышь, я подманил зверька чуть не на полметра. Потом навел бинокль на озеро внизу: по берегу бродят два лося, на воде, как обычно, качается пара гагар, спинки выныривающей форели поблескивают на солнце.

Я пособил Алэну навьючить переметную суму на лошадь, а сам сел на гнедого конька и, взяв Сэка в попутчики, двинулся впереди остальных дальше на запад, довольный, что еду верхом и буду вплотную наблюдать лесную жизнь. Лес был до отказа набит певчими птицами: там были щуры, клесты, сосновые чижи, юнко, гаички, вьюрки, поползни, корольки, крапивники, славки, свиристели, танагры. Среди стволов то и дело полыхал алый гребешок хохлатого дятла и звучал его воинственный клич. Этого нелюдима больше нигде не встретишь: он прячется в глуши старого леса, но при этом полезный член общества, так как долбит дупла под гнезда для других птиц и поедает личинок древоточцев. На пути попалась группа оленей — молодые самцы, гладкие, откормленные и смирные. В одном месте я слез на землю, чтобы получше разглядеть след гризли, а рядом обнаружил и волчий след. Сэк поспешил заявить, что волк его мало волнует.

Есть что-то призрачное в сентябрьской ясности, когда первый ток холодного воздуха, перекатив через южные склоны, приносит заморозки в долину. Наспиртованный морозом воздух для начала всегда ярко-ярко высветит какую-нибудь одну мелочь — лист, птицу. Затем, словно кто отдернул занавес, скрывавший холст великого мастера, видишь всю филигранную работу в целом. Багряные клены роняют робкие взгляды. Подобрав ноги, сдвинув рыжекудрые головы, о чем-то толкуют тополя. Березы в лайковых перчатках, напудренные осины. В прогалах между деревьями вспыхивает солнце. Зеленый ковер усеян конфетти иван-чая. Мы пробираемся через чащу почти неслышно.

Путь пересекает черная медведица с тремя медвежатами [35]. Скачем за ними. Звери разжирели от голубики. Медвежата с ходу вскарабкиваются на тополь, а мамаша, раздосадованная нашим вторжением, ходит вокруг ствола и угрожающе ворчит. Один из уморительных зверенышей лезет на верхушку, раскачивается и едва не грохается наземь.

Черные медведи лазают по деревьям ради забавы, как мальчишки. Кроме того, на деревьях они спасаются от гризли [36]. Карабкаясь по стволу, медведь обхватывает его с обеих сторон в отличие от пумы, которая на дерево взбегает по-кошачьи. У пумы четыре когтя на каждой лапе, а на передних к тому же большие пальцевые отростки. У медведя пять когтей, но нет отростков. Что касается гризли, то их медвежата также иногда залезают на деревья, это я сам не раз наблюдал [37]. Вообще же гризли для этого приспособлен хуже, чем черный медведь, да и не склонен лазать по деревьям: нрав у него серьезный. Крупный черный медведь тоже не всегда может влезть по стволу.

Обычно взрослому гризли мешают лазать вес и длинные когти на передних лапах, но одного зверя я застрелил прямо на дереве. Это была взрослая медведица в сто сорок килограммов весом. Она была тощей, а дерево удобным, к тому же по пятам за ней гнались собаки. Эта медведица была когда-то ранена, порядком запаршивела и начала потаскивать скотину. В тазобедренном суставе у нее засела пуля, когти были искривлены и обломаны, несколько пальцев перешиблено, зубы сносились (три разрушенных коренных и два расщепленных клыка), на крестце виднелась большая плешь, выеденная каким-то кожным заболеванием. Цветом она напоминала стог прошлогоднего сена.

Когда ветер начал накатами доносить гул водопада Чайни-Фолз, я слез с лошади у небольшого родника и развел костер. Слим и Чарли, конечно, не откажутся от кофе. К тому же Слим, надо думать, тоже пожелает прокатиться верхом.

По пути к Сухому озеру и к Тополиной горе переправляться через Ючинико лучше всего вброд у Клускуса, в шести километрах ниже озера Тайттаун. У Тополиной горы по Жирному Пути можно ехать машиной не меньше чем до Клускойл, а когда сухо, то и до переправы у Пэн-Медоу и до охотничье-рыболовной базы Банч Трюдо у нижнего края Ючиникских озер. Состояние дороги всецело зависит от осадков. Именно между Клускойл и Ючиникскими озерами самые непролазные лужи, какие я когда-либо видел. Эта «проезжая» дорога на самом деле просто изрытая «джипами» грунтовка, которую не подправляет никто, кроме несчастных путников. Выезжающие «на природу» горожане расколошматили ее в пух и прах. Сам я предпочитаю катать по ней в кабриолете Чарли. На Черной этот экипаж вполне заменяет вездеход «Бентли» с пневматическими шинами и прочими чудесами, а иногда и автомобиль-амфибию.

Первый брод через Черную — наверху, у переправы Пэн-Медоу, в шестнадцати километрах к западу от Клускойл и трех километрах к востоку от Ючиникских озер. Переправа очень опасна весной, и несколько всадников чуть не отдали там концы. Кто-то, кажется, действительно погиб. На этой переправе нужна осторожность, особенно в половодье или если подозреваешь, что воды прибыло. Окунувшись в этом месте с головой и провентилировав вопрос с начальством, Пол Крестенюк установил там водомерную мачту с отметкой безопасного уровня для верхового и колесного брода, но этот первобытный прибор просуществовал недолго. Маленький Чарли всегда пробует брод верхом, так как река часто меняет русло и броды перемещаются. Хотя в ширину эта переправа около ста метров, к середине лета глубина ее обычно не больше полуметра, и благодаря твердому галечному дну с не очень крупными булыжниками она вполне безопасна. В эту пору Чарли перегоняет там повозку без особых хлопот.

На южном берегу хорошая грунтовая дорога ведет к поселку Клускус, где в 1793 году стояли «два строения, занимавшие восхитительное местоположение», к водопаду Кусьюко и озеру Цача, к Улькатчо и к реке Дин. Все это — участки Жирного Пути. Из Клускуса можно вернуться в Назко тропой на Бэцэко, замкнув круг. Клускус значит «полубелорыбица». Так в индейской мифологии называется волшебная рыба с большим жирным телом и маленьким круглым ртом.

Если в Черной бурлит половодье, самое лучшее, что можно придумать, это проехать по тропе вдоль северного берега пять километров на запад и напроситься на обед к Банч Трюдо, лучшей поварихе во всей округе, имеющей диплом проводника и обучающей искусству верховой езды и умению разбираться в лошадях любого юнца, оказавшегося поблизости. Обычно гости прилетают из Кенеля на гидроплане. Осенью на Ючиникских озерах собираются тысячные гусиные стаи, и каждый год Банч пересчитывает там последних шестьдесят — восемьдесят лебедей-трубачей, сохранившихся в Британской Колумбии. Лебеди одними из последних улетают дальше на юг или запад, дождавшись, пока озеро окончательно затянется льдом. Сколько-то лебедей, канадских казарок и крякв всегда остается на зимовку, кормясь у быстрин и порогов. Здесь и в соседних озерах много пятифунтовой форели и пятнадцатифунтовых гольцов и мальмы. В верхнем озере раз поймали гольца, который весил сорок фунтов.

Тропа огибает северный берег Нижнего Ючиникского озера, дремлющего в колыбели зеленых и золотых холмов, и выходит к его западному краю, где можно перебраться на южный берег реки у переправы Джеррибой, известной также под именем Мертвая Лошадь, или Клай-Настл-Клее, что значит «не переправляйся верхом». Здесь действует загадочный подводный водоворот страшной силы. На переправе утонуло немало лошадей и, насколько мне известно, четыре опытных наездника. Банч укрепила предостерегающую надпись после того, как у нее на глазах оседланная лошадь перевернулась там вверх тормашками. Сдуру я тоже однажды попытался с южного берега переправиться верхом. Мой конь тут же ушел под воду точно бегемот, оставив меня одного на быстрине. К счастью, предварительно я ослабил подпругу, снял с него уздечку, а с себя стащил сапоги. Конь оказался хорошим пловцом. Индейцы из Клускуса действуют умнее меня и держат в этом месте большой плот, вполне выдерживающий вес повозки. Лошадей переправляют вторым заходом.

Километрах в пяти вверх по реке, чуть выше впадения Клускус находится переправа Сэндимен, или Шу-Ан-Счик, то есть «ели растут в воде». Именно здесь Макензи впервые пересек Черную «на маленьком плоте». Теперь никакого плота там нет. Обычно, но не всегда реку можно переплыть на лошади. Правда, переправа не очень ясно обозначена, и с северного берега ее трудно найти.

В десяти километрах дальше вверх по реке переправа Ридж, или На-Та-Та-Тее. Собственно, это две переправы: верхняя, куда подходит дорога от Клускусской церкви (в половодье она опасна), и метрах в трехстах от нее вниз по течению еще одна переправа — единственный брод на всей реке, в который можно спокойно въезжать верхом круглый год. Последний брод на этом участке реки — переправа Мессю в верховьях Ючиникских озер, пониже водопада Кусьюко. Индейцы мессю — ветвь племени клускус. Они живут на озере Тателькуц и пользуются бродом, когда ездят в Клускус или на озеро Анахим. Их северная тропа упирается в шоссе, ведущее к плотине Кенни.

Верхнее в цепи Ючиникских озер местные называют Клоо-Ка-Нее-Ва — «озеро, пересеченное узкой косой». Там четко выделяются два озера, и каждому из них следовало бы дать особое имя. Клоо-Ка-Нее-Ва имеет не более восьми километров в длину. Одиннадцатикилометровым отрезком, больше похожим на реку, чем на озеро, оно отделяется от протянувшегося на девять километров утыканного островками озера Ючинико. Оба озера узкие, шириной в среднем не больше восьмисот метров.

Болота на водоразделе служат водосборными бассейнами. Обычно я перехожу их по бобровым плотинам. Болота, дикие заливные луга, трясины — моя страсть, и я не пропущу ни одного такого местечка без того, чтобы не сходить посмотреть его, особенно весной. На Черной болота самых разных видов — плоскогорные, субальпийские, водораздельные. Здесь попадаются вперемежку болота сухие и очень влажные, благоухающие и зловонные, поросшие камышом, железистой березой, зеленой ольхой. Разбросаны они в царственном беспорядке. У большинства под слоями перегноя, тины, древесных остатков твердое каменистое дно. Много трясин, в которых иногда тонут лоси. На некоторых тучи мошкары.

Когда все еще сковано льдом, тонкие струйки талой и дождевой воды уже тихо сочатся из болот и реки. Теперь бобры опять орудуют на этих ручейках, чинят пришедшие в негодность плотины, заброшенные с той давней поры, когда мехоторговцы и звероловы истребили их первых строителей. Они снова устраивают неглубокие пруды и садки, богатые кормом, и тем самым создают здоровую среду обитания для всех диких животных — от лося до ондатры. В садок забредает и селится в нем рыба. Утки, гуси и гагарья чета вьют гнезда, и бобровый канал оглашается птичьим пением. Выдра, норка и ондатра строят дома. На болотах пасутся лоси. Вода кишмя кишит водяными змеями, лягушками и водными насекомыми. По берегам медведи копают корни и жуют болотные травы. Сюда часто наведываются карибу, волки, койоты, заглядывают пумы и пушные звери. Каждое болото бурлит жизнью. Окаймленное елями, оно смотрится оазисом посреди соснового бора. Но человек не видит проку в этой пропащей земле, воспринимает грязные топи как помеху, как личное оскорбление. Он убивает бобров и осушает болото, чтобы скот нагуливал жир на сочной траве. Намеренно или ненароком он, бывает, сожжет такое бывшее болото и, к ужасу своему, видит на его месте каменистую плешь, огороженную старой бобровой плотиной.

Каждое утро навьючивать лошадей — муторное дело, С легкой повозкой намного проще. В частности, Чарли на своей покрывает без труда за день до пятидесяти километров. Притом лошади у него ко всему приучены: ходят под седлом, во вьюках и в упряжке. Там, где дорога пропадет, путь можно продолжать без повозки. В дальнюю дорогу мы берем и верховых про запас: на маленьком горном тяжеловозе верхом не очень-то удобно, к тому же индейцы обычно учат лошадей под седлом ходить рысью, отплясывая так называемую индейскую джигу — аллюр малокомфортабельный, разве что на лошади с длинной спиной. Пока остепенишь такого плясуна, пройдет несколько дней.

Чарли толковый, и в пути с ним легко. Правда, у него есть слабость к светской жизни. Когда далеко в ночи слышно, как под гул барабанов, с гиканьем и уханьем индейцы поют свои песни — приятная, но немного тоскливая музыка, — Чарли иногда внезапно исчезает, но всегда делает это очень тактично.

Речистым его не назовешь, но если ему есть что сказать, то к его соображениям прислушиваешься, из его опыта можно многое почерпнуть. Поведение зверей и птиц угадывает он безошибочно, хотя охотится только ради еды и меха. Когда Чарли убивает, он старается сделать это как можно точнее и тратит минимум патронов. К дичи он подкрадывается по земле и никак не может взять в толк, зачем это я бью птиц по одной в лет.

Возвращаясь домой с запада, мы ночевали с ним вдвоем у Сухого озера. В тот год пруды и водоемы были полны до краев, птиц была уйма, а охотников — ни души. С рассветом все затряслось от гогота сотен гусей и уток, таких непуганых, что некоторые плюхались на воду прямо перед палаткой.

Когда я проснулся, Чарли не было. Лошадей мы стреножили, но их не было слышно, ион, видимо, отправился на поиски. В разгар утра он явился верхом, ведя остальных коней, мокрый насквозь после долгой ходьбы по росе. Ни один лошадник не любит ходить пешком.

— Воронам их на корм! — пожаловался он. — Тут жратвы много. Чего далеко идут?

Он осмотрел вывешенных мной птиц, которых я играючи подстрелил еще до завтрака. Без единого слова он взял шесть патронов с дробью и мое ружье и вскоре вернулся с шестью кряквами и казаркой. Четыре неистраченных патрона Чарли вручил мне: он подкрался и выстрелил по стае уток, севшей на землю, да и с казаркой, вероятно, сделал то же самое.