Черное озеро (СИ)

— Ты постоянно думаешь.

— Это проблема? — скрещиваю руки на груди. Собеседник задумывается на мгновение дольше обычного. Меня поражает то, что он, кажется, вообще может соображать.

— Да, когда мысли заставляют тебя скисать на глазах.

Катунь отворачивается, накрываясь периной с головой, тем самым оголяя ноги до колен. Это самый высокий человек, которого я когда-либо видел. И финалист конкурса «Самый странный убийца и варвар всех времен и народов Райрисы». Странностей ему и вправду не занимать.

Один из Псов Разумовского — так его знает широкая общественность, осведомленная обо всех ужасах, что Амур сотворил с царевичем. Катунь совсем не похож на злобную гончую. Он веселый и жизнерадостный, пока не берется за ружье. Или лук. Или просто не начинает ломать шеи и откручивать головы, раздавая комичные комментарии. Его шутки смешные, но то, что он делает, когда издевается над своими жертвами — бунт против всех норм морали.

Но мне ли его судить?

Мысли возвращаются к изуродованному телу матери. Пытаюсь отвлечься и перестать ощущать запах разложения, но увязаю в воспоминаниях с головой.

— Расскажи мне.

В голосе Нахимова нет уже привычной мне насмешки. Большие черные глаза уставились с выжиданием.

— Рассказать? Что?

— Тебя что-то мучает. Поделись и станет легче.

Нахимов разминает крепкие руки и хрустит пальцами. На нем нет такого обилия шрамов, как на Звере, но это не мешает ему выглядеть устрашающе.

Как Амур.

Теперь для меня он сообщник и нет повода трепетать всякий раз, боясь произнести его настоящее имя, ставшее за несколько десятилетий нарицательным к беде.

— С чего ты взял?

Катунь устало потирает глаза, прогоняя сон. Он никогда не злится. Во всяком случае, по-настоящему. За годы, что мы провели вместе, вычисляя пути, которыми Алые Плащи водят заключенных, он никогда не срывался. Катунь мог рваться в бой с боевым кличем, а потом ужинать зажаренной на палке белкой, не смыв с себя чужую кровь. И сегодня он крайне терпелив. В отличие от Хастаха.

Катунь хрустит всем, чем только можно: шеей, коленями и даже спиной. Гончая Разумовского разваливается на глазах.

— Может к врачевателю? — пытаюсь сменить тему я. Безуспешно.

— Ты видел нашего штопанного красавчика? — догадываюсь, что речь идет о Амуре. Но «штопанный красавчик» используется ещё и как ругательство, обозначающее подлатанное средство контрацепции, сделанное из кишок. — Это я его шил. Я не врачеватель, но вдруг я попаду в руки к такому же любителю кройки и шитья?

Тело непроизвольно дёргается, а руки покрываются мурашками. Нахимов усмехается, довольный произведенным эффектом.

— Давай так, ты говоришь, что мучает тебя, а я расскажу тебе какой-нибудь свой секрет?

Обреченно опускаю голову. Я ничего не потеряю, если скажу ему. Может, даже узнаю что-то важное.

— Мне снилась мама. — выпаливаю как можно скорее, чтоб не успеть передумать. Нахимов хмурится. На левой брови белеет небольшой шрам.

— Так в чем проблема?

Правая нога трясётся и колено подскакивает. Вверх-вниз. Этого мало, чтобы прекратить нервничать. Катунь бегло оглядывает мою кровать, делая вид, что не замечает того, как я цепляюсь пальцами в матрас, сжимая его до боли в костях.

— Ты не понимаешь.

— Я и не пойму, если ты продолжишь молчать.

Глубоко вдыхаю. Пыль оседает на языке. Начинаю рассказ, пряча глаза за растрепавшимися кудрями:

— Я нашел её тело вниз по течению, в половине дня ходьбы от нашего дома. Ее кожа уже начала вздуваться в теплой воде. Она плавала на мелководье, лицом вниз. Волосы, те, что убийца оставил, солнечными змеями колыхались вокруг.

Поднимаю глаза лишь на пару секунд, но и их хватает, чтобы заметить замершего собеседника. Катунь наклонил голову набок, и даже звякающие змеи из волос недвижимо повисли в затхлом воздухе.

— По бесцветной голой спине и плечам ползали мясные мухи. Помню, как хватал ее за одежду, пытаясь затащить в лодку. Ее блестящие волосы клоками оставались на пальцах, спутывая их меж собой. Я вылез из лодки, оказался по грудь в воде. Когда я перевернул маму, то буквально почувствовал, что значит фраза «сердце споткнулось». Казалось, что мир сам по-себе споткнулся и перевернулся с ног на голову. Они изуродовали её лицо.

Раньше она была так похожа на меня. Как отражение. Произнести это вслух мне не хватило сил.

— Кому это могло быть выгодно? — Нахимов натягивает штаны, игнорируя существование нижнего белья. Отворачиваюсь.

Лучше поздно, чем никогда. Почему он не носит белья?

— Не знаю.

Не то чтобы я не думал над этим вопросом. Думал. И много за все эти годы, но без толку. Мой скудный ум не переваривает ничего больше, чем нотная тетрадь и горстки расчетов.

— Ты не пытался найти убийцу? — буднично интересуется он, застёгивая манжеты на мятой серой рубахе. Как и все вещи она для него немного мала. Ткань обтягивает широкие плечи и крепкие руки.

Руки убийцы.

— Надеюсь, господин Разумовский сможет помочь мне и в этом.

Нахимов замирает на последней пуговице и усмехается своим мыслям. Едва заметно качает головой и, сдавшись под натиском своей невоспитанности ласково тянет:

— Амур из-под земли достанет ответы на все твои вопросы.

Меня удивляют его слова. К Разумовскому у меня всего две просьбы и все, как к поисковому бюро. Найти убийцу матери и сестру, которая может и не существовать. Могут ли его слова значить, что моя сестра кормит червей?

Нахимов затягивает ремни кожаной перевязи. Крепит пару небольших ножен с торчащими из них блестящими ручками. Он не мечется по комнате. Все его движения четко выверены: шаг к стулу, где ранее вечером была бережно оставлена сумка с патронами, три шага к кровати, под которой лежит ружьё.

— Занимательно. Кстати, насчет расплаты… Тебя поселили спать со мной не потому, что я храплю.

Нахимов зевает. Лениво, словно большой старый кот. Не суетится, когда перезаряжает ружье и взвешивает его в руках.

— Почему тогда?

— Потому что под влиянием горючки я могу начать приставать.

Повисает неловкая тишина. Неловкая только для меня. Катунь хихикает, прогуливаясь мимо.

— А причём тут я…?

Когда до меня доходит что он имел ввиду, Катунь игриво подмигивает и скрывается в коридоре. Сглатываю ком в горле и хлопаю влажными ладонями по ногам и груди.

Что я делаю? Ищу следы…инородного вмешательства? Глупость какая.

И всё же тело напрягается и разум вместе с ним. Если бы Нахимов и пристал ко мне, я бы это понял.

Ведь понял бы?

Неопытный в делах любовных я не держал в руках ничего тяжелее свирели. Определять было ли что-либо — дело гиблое. Я просто не знаю, что искать.

Натягиваю ботинки на протертые носки и покидаю спальню. В узком коридоре темно. Этот дом не имеет ничего общего с тем, где я вырос. Южане живут просторнее. В наших хижинах много света и окон, обрамленных воздушными, как морская пена, занавесками. Нам не нужны громоздкие печи, чтобы отапливать дома. Небольшого камина в общей комнате хватает чтобы с лихвой обогреваться весь зимний сезон. Пару лет назад я увидел свой первый снег. Отец часто бывал у северных границ и рассказывал мне о нём. Однажды он даже видел Кроноца из семейства Раннсэльв, властителя Крайнего Севера. Правда, побывать на его землях отцу так и не удалось. Не успел.

Почему Катунь встал с постели без белья?

Проклинаю себя за то, что задаюсь этим вопросом. Опираюсь на стену, дабы не упасть в кромешной тьме коридора. Кухонная арка ослепительно сияет впереди. Когда я вхожу, то не чувствую ничего кроме дыма. Он, туманом, окутал лавки и единственного, кто сидит за столом. Над моими чертежами. Разумовский задумчиво оглядывает бумаги, аккуратно перебирая их в руках. Его темные волосы торчат в стороны, будто он едва проснулся. Или не засыпал. Свежевыбритое лицо сделало его гораздо моложе, чем он казался вчера. Шрамы подчеркивают острые черты лица.

Легенда.

Я могу сдержать улыбку, наблюдая за тем, как, без всякого преувеличения, самый известный человек Райрисы перебирает мои научные труды. Своими руками. С ума сойти!

— Ты еще долго будешь зыркать? Сядь. — недовольно хрипит Амур, не отвлекаясь от схемы построения механизма, обеспечивающего передвижения колесницы без участия лошадей. Я усаживаюсь напротив, с трудом унимая нервную дрожь в кончиках пальцев.

— Доброе утро. — слова прозвучали по-идиотски сбивчиво. Разумовский неохотно отрывает глаза от бумаг и оглядывает меня с нескрываемым недоверием. Расправляю плечи, пытаясь впечатлить цареубийцу.

— Доброе. — его высокомерный тон сквозит недовольством. — Рассказывай. — скорее приказ, чем просьба. Ерзаю на лавке, вытирая вспотевшие ладони о плотную ткань штанов.

Я так ждал и одновременно боялся этого момента, что, когда он наступил, не чувствую ничего, кроме страха опозориться.

Амур Разумовский, Демон Четырех дорог — единственный, кому под силу помочь мне. Мой последний шанс, к которому я очень долго не решался прибегнуть. Солдатам было плевать. Никто не стал даже создавать видимость поиска виновного. Тогда я переметнулся от доблестных героев к самым презренным злодеям.

Амур отложил мою тетрадь в кожаном переплете и на его лице проскользнула усмешка.

Бледный, как Луна, он не похож на человека. Во всяком случае, живого. Может, виной тому байки о кровожадном Демоне, которыми кормят непослушных детишек?

— Идэр говорит, что ты собрал всех. — Пауза. Разумовский потирает рубец на переносице. Он продолжает нехотя, выдавливая из себя каждое слово. — Проси, что хочешь.

— Это шутка? — не в состоянии скрыть удивления таращусь на Зверя. Он, в свою очередь, устало потирает нижнюю челюсть, где заканчивается ещё один шрам.

Ему будто…некомфортно находиться рядом со мной. Может, мне показалось? Я ляпнул лишнего? Или Нахимов мерзко меня оболгал?

— Ты сыграл ключевую роль в том, что я на свободе. Скажи, когда надумаешь.

Зверь, Демон трех дорог, Амур — предложил мне выполнить любое пожелание, потому что он должен мне.

С ума сойти!

Щеки горят, и нога сама собой дергается под столом. Мужчина откидывается назад и опирается спиной о бревенчатую стену. Его взгляд заметно потеплел.

— Как много времени прошло?

Задумываюсь лишь на пару секунд. Разумовский устало прикрывает глаза.

Он здесь, совсем рядом. Мой самый большой страх. Цареубийца. Мятежник. Самый близкий друг царский семьи. Мой последний шанс найти ответы на свои вопросы.

— Пара зим. Может, тройка.

Амур молчит. На нём тот же костюм, что я снял с усохшего старика несколько Лун назад. Катунь заставил меня разорить могилу! Родители бы сгорели со стыда, если бы узнали, чем занимается их подающий надежды сын.

Это был мой первый опыт в раздевании иссохшего трупа (да и покойника в принципе) и, надеюсь, последний.

Рубаха и смоляная жилетка чистые. Пиджак лежит рядом на лавке, аккуратно сложенный и ещё сырой. От Разумовского пахнет мятой и мылом. Мне показалось, что он уснул, пока Зверь не прохрипел:

— Крупской жив?

— Живее всех живых. — нехотя признаю, отмечая новую перемену в фарфоровом лице мужчины. Брови слегка выгибаются, а уголки губ ползут вверх, обнажая ровные белые зубы.

— Ну, это не на долго. — ухмыляется Демон и я ему верю.

Глава 6. Сделка с Демоном. Инесса.

Пытаюсь поднять руки, но ничего не выходит. Нет веревок, сдавливающих кисти. Только слабость. Вязкая, удушающая, грозящая утащить в небытие. Справа раздаётся недовольный голос. Что-то между тихим пением и бормотанием. Меня охватывает паника. Старуха сгорбилась над миской. Узловатые пальцы вцепились в каменную ступу. Седые волосы распущены. Гладкие блестящие пряди спадают серебряным водопадом до поясницы. Пучки сухой травы под потолком наталкивают воображение на интересную мысль.

Ведьма.

Заметив моё пробуждение, старуха откладывает приготовление порошка в сторону.

— Попутный ветер коварен, занёс много гостей. — голос звучит зловеще, как скрежет сухих ветвей. — Во славу Триединой Богини, у Собирательниц душ будет много работы.

***

Гнилые потемневшие балки заглядывают в моё сонное лицо. С них, тут и там, свисает паутина. Потолок черный, из досок. Между ними, местами, можно увидеть торчащее сено. Ни пучков с травой, ни ведьмы.

Где я?

Всю ночь я ворочалась с бока на бок. Куталась в одежду не в силах подняться на поиски пледа и еды. Бессилие не было плодом разыгравшегося воображения.

Склад, охранник, шкаф. Они тоже были. Или нет?

Чем они меня накачали?

Тело словно онемело, как если бы стало чужим. Лёгким и неповоротливым, как облако.

Где бы я ни была, это место заметно отличается от склада. Здесь холоднее и даже воздух ощущается иначе. Он чище. Все попытки вспомнить обстоятельства, заставившие меня оказаться в чужом доме, бестолковы. Клочки воспоминаний обрываются на пыльном шкафу и жутком отражении моего лица. Сейчас оно кажется мне чужим.

Даже злиться на себя сил нет.

Оглядываюсь. Никого. Облезлая печка посреди единственной комнаты тонко намекает, что я далеко за пределами Москвы.

Эта мысль не такая страшная, скорее, мозг находится в будоражащем предвкушении.

Какая разница что произошло, если теперь я в безопасности? Или нет? Меня вывезли за город? Почему не сдали в полицию? Они хотят меня убить?

Время тянулось, как назло, медленно. В метаниях между сном и бодрствованием я успела пожалеть, что меня не арестовали. Стало легче с рассветом, окрасившим небо за маленькими деревяными окнами в огненно-рыжий. Ноги с трудом разгибаются, когда сажусь на кровати из досок, покрытой тонким, как бумага, одеялом вместо матраса. Колени щелкают.

— Ну, вот, пожили и хватит. — бубню, когда укрепляюсь в мысли о том, что помимо меня здесь давно никого не было. Пыльно и слишком много паутины, свисающей с потолка, словно мишура на Новый год. Обвожу взглядом комнату и нахожу причудливый лиловый шкаф, несколько старых сундуков подле трёхногого обеденного стола и громадные оленьи рога, прибитые возле единственной двери. На них небрежно накинули бесформенные серые тряпки.

Кто-то здесь жил, и он вполне может пожелать вернуться. Судя по вещам, хозяин достаточно внушительных размеров.

Впервые за все время прибывания черт знает где мне становится страшно. По-настоящему. Хлопаю ладонями по карманам и быстро нахожу телефон. И украшения. Камни и металл холодят пальцы. Приятная тяжесть в ладони зажигает искру надежды.

Раз эти олухи не додумались обыскать меня, то уйти отсюда будто легко.

Сжимаю телефон в руках в ожидании.

Сейчас посмотрю, где нахожусь на картах и закажу такси. Меня ждет самая лучшая поездка в моей жизни.

Но телефон не включается. Судорожно жму на кнопки, но ничего не происходит. Черный экран блестит, не желая загораться. Делаю глубокий вдох и приступаю к совершенно непривычному для меня занятию — успокаиваюсь.

Сколько себя помню, я всегда слишком много нервничала. Дома и в школе, обворовывая чужие дома и даже когда всё было просто прекрасно я боялась того, что это затишье перед бурей.

Но, кажется, то, что я проснулась Бог знает где, не шторм, а лишь передышка перед ураганом.

***

Инстинкты молили рвать когти куда угодно и в сию же секунду, но я просидела несколько часов у окна, разглядывая прохожих.

Мне нельзя выделяться. Вдруг кто-то из них добродушный сосед-стукач? Если домишка настолько запущенный и здесь давно никого не было, не обязательно, что хозяин вернется прямо сейчас — успокаиваю себя.

Живот сводит от голода, но я продолжаю следить, цепляясь за каждую деталь.

Горбатые от тяжкой работы женщины и измученные бородатые мужчины в серые и черных одеждах. Их прикиды по крою напоминают старые строгие наряды. Платья в пол, платки на волосах, безликие костюмы и фуражки. Местные жители сосредоточены на извилистой брусчатой дороге и почти не смотрят по сторонам. Я будто оказалась на сцене в разгар представления.

Быть может, я просто сошла с ума? Безумна или нет, нужно как можно скорее уходить отсюда.

Руки дрожат то ли от холода, то ли от нарастающей паники. Моя одежда и внешность выделяется среди прохожих.

Пора сделать то, что я умею лучше всего.

Плакать.

Издаю нервный смешок, запуская пальцы в волосы.

Пора затеряться.

Откопав в потрепанном сундуке брючный костюм пепельного цвета, натягиваю его поверх своей одежды. Штанины пришлось закатать и запихнуть в кроссовки. Небольшие пуговицы едва поддаются окоченевшим пальцам и с трудом попадают в петли пиджака. У самой двери хватаю бесцветный плащ с рогов. Дверь позади меня закрывается без единого звука, будто ей было не от чего предостерегать меня за пределами ветхой лачуги.

Весна весной, но вчера было нестерпимо жарко, а сегодня лужа перед порогом покрылась льдом. Хватаю черенок, приставленный к заиндевевшей бревенчатой стене.

Теперь у меня есть оружие.

Мышцы отзываются ноющей болью при каждом шаге, но я заставляю себя двигаться вперед. Крадусь между бедными и кособокими сельскими домами с несвойственной мне сноровкой, с легкостью скрываясь от редких прохожих за сараями и в тени плетёных заборов из ивовых прутьев. У меня уходя часы на то, чтобы преодолеть одну улицу за другой. Солнце стояло уже высоко над головой, сокрытое от глаз мутной пеленой светло серых облаков, когда я наконец обошла последние дворики и вышла в поседевшее инеем поле. Трава серая и пожухлая, напоминает космы ведьмы из моего сна. Грунтовая дорога — две глубокие колеи.

Три проблемы в стране — дураки, дороги и потерявшиеся дураки на разбитой дороге.

На пустыре ничего кроме камней и редких чахлых деревьев, покрытых слоем прозрачного, будто стекло, льда. Никогда не видела ничего подобного. Небо, затянутое бесцветными тучами, плавно перетекает в тропу. Будто у моего пути больше нет конца. Пальцы в кроссовках замерзли быстрее, чем я рассчитывала. Холодный ветер скользит толкает в спину, проникая под плащ. Ноги так и норовят разъехаться в стороны. Опираюсь на черенок, чтобы не убиться, когда в очередной раз поскальзываюсь на ровном месте. Секунды растягиваются в минуты, а те в мучительно долгие часы. Конца моего пути действительно не было. После нескольких часов ходьбы все, что меня ждало — это обрыв, за небольшой плетеной оградой. Местами пологий, в других настолько крутой, что более походит на шершавую каменную стенку, нежели горный спуск. Черный камень, заключенный в объятия блестящего льда, исчезает в дымке.

Как далеко земля?

Сердце трусливо сбегает в пятки. Поднимаю глаза, чтоб высмотреть хоть что-то на горизонте, но и там меня ждала лишь бледная пустота. Абсолютно серое ничего. Мир исчез в густом тумане.

Теперь я одна. Одна на краю мира.

— Эй, ты кто такая? Чего забыла на границе?

Слышится мужской голос позади. Оборачиваюсь, отскакивая от пропасти. Трое мужчин в алых одеждах сжимают ружья с плеч. Одетые в одинаковую форму, напоминающую балахон, незнакомцы даже не пытаются казаться дружелюбными. Как я могла пропустить их на таком открытом пространстве? Самый нетерпеливый шагает вперед, направляя раздвоенное серебристое дуло на меня.

Одна на краю мира. Мертвая.

— Дружина истинного князя Западного, Кегала Крупского. — представляется самый старший. На вид ему неплохо так за сорок. Серые глаза мечутся между мной и его подельниками. Отступаю.

Бред какой-то… Какие к черту князья…Кегли?

Мужчины, как один, медленно двигаются навстречу. Они шагают нога в ногу, рассредоточиваясь. Окружают. Их можно принять за братьев. Усатые, в высоких меховых шапках. Я как будто оказалась в фильме с, несомненно, отвратительной актерской игрой.

Дураки, возомнившие себя дружинниками при князе, наигранно злы. Хмурые настолько, что густые выцветшие брови едва ли не смыкаются в одну мохнатую гусеницу на переносице. Они кричат друг другу короткие фразы, зачастую не имеющие никакого смысла. «Берите дуру с печи, пока она тепла», «Она могла пройти сквозь пещеры с Диких Земель и потерялась» и «В Соли за её тщедушную тушку не дадут и семи серебряников».

Солнышки, рубли — валюта мира. Какие к черту серебряники?

Смеюсь. Кризис больно ударил по карманам, отбив всякое желание шутить о экономике. В ней, как и в истории, я ничего не смыслю.

Еще один шаг. Язык будто прилип к небу, не позволяя мне выдавить из себя ни слова.

Да и что я скажу? Всем привет, меня зовут Инесса и я так лихо обнесла склад, что очнулась от дома за три пи…

Нет. Лучше молчать.

Холодный ветер пробирает до костей. Отступать больше некуда. Слёзы сдавливают горло не хуже веревки.

— Кто ты? — повторяет один из незваных гостей, и меня прорвало. Слова полились сами, сумбурно и без остановки.

— Не знаю, как сюда попала. Я из столицы. Я…я…я не знаю, как я здесь оказалась. Тут все такие странные. Я не местная. Я не знаю где я и я хочу домой. Мне нужно домой, понимаете?

— Пора заканчивать это представление.

Двое перезаряжают ружья, пока самый старший рывком бросается ко мне. Трава скрипит под его ботинками. Раскинув руки в стороны, мужчина настигает меня на краю обрыва.

Мгновение. Такое долгое и такое быстрое одновременно. Земля уходит из-под ног, и я падаю в бездну.

Я не хочу умирать. Я не хочу умирать!

Перед глазами раскидывается безжизненное серое небо. Холодный ветер свистит в ушах и раздувает плащ, словно парашют. Воротник больно хлещет по лицу. Туман висит кусками сахарной ваты на небольших выступах в скале.

Всё замерло, а я наблюдаю ускользающие сквозь пальцы последние секунды жизни.

Переворачиваюсь на бок и едва успеваю обхватить руками голову, прежде чем приземлиться. Падение прерывается мерзким хрустом. Не чувствую земли под собой. Есть только боль, окутавшая все тело. Хватаю ртом морозный воздух, но не могу сделать вдох. Легкие горят, но с губ не слетает ни звуков, ни облачков пара. Скатываюсь с выступа и вновь меня подхватывает ветер. На этот раз падение совсем недолгое. С размаху бьюсь о склон и качусь вниз вперед ногами. Снег и мелкие льдинки летят в лицо и царапают щеки. Плащ скользит по наледи и из груди вырывается протяжный крик, наполненный ужасом. Поворот. Еще один. Я ненадолго подлетаю и вновь жесткая посадка. Все повторяется, снова и снова.

Вечные американские горки. Что ждет меня в конце этого сумасшедшего пути? Смерть?

Жмурюсь и последнее, что чувствую — снег в рукавах и жгучую боль в пояснице. Потом — темнота.

***

Просыпаюсь. С трепетом замечаю, что больше не двигаюсь. С трудом открываю глаза. Мир раскачивается, словно вагон в метро. Поле. Пустое и безжизненно белое. К горлу подступает тошнота. Присматриваюсь к размытому пятну в паре метрах. Сердце неприятно шумит в ушах. Меня не мучает страх или паника. Скорее, неприятное удивление и пустота…? Мужчина, представившийся дружинником, лежит повернутый заиндевевшим лицом ко мне. На посиневших губах застыла тонкая струйка крови.

Он мертв. А я нет.

Кряхчу, переворачиваясь на спину. Каждое движение неловкое и неповоротливое. На до мной нависает иссиня-черная груда обледенелых камней. Если бы гора была живой, то она бы удивилась не меньше меня.

Я жива.

Смех вырывается из груди, пока по щекам ручьём бегут слезы. Жгучая боль сковывает ребра, не позволяют сделать глубоко вдохнуть. Приходится довольствоваться тяжкими и короткими вздохами, поднимающими за собой клубы густого пара.

Этого просто не может быть. Я выжила! С ума сойти!

Я смеялась, как сумасшедшая, до спазмов в пустом животе.

Когда приступ истерии закончился мне пришлось заставить себя подняться.

Не хватало только пережить такое грандиозное падение и помереть от воспаления лёгких.

Этот человек… Я могу ему помочь или уже поздно?

Переступаю через отвращение и страх и оглядываю мужчину.

Сомнений в том, что он мертв больше не остаётся.

Бандит лежит на животе, его руки и ноги неестественно выгнуты в суставах. Русая борода потемнела от крови. Рот мужчины открыт в предсмертном крике. Теперь его мольба о помощи запечатлена на расцарапанном посиневшем лице. Ружье все еще висит на его груди. Замечаю обломанный конец моей палки, торчащий из-под алого плаща.

Я должна забрать его вещи.

К горлу подступает тошнота. На языке чувствуется горечь желчи.

Обокрасть покойника? Я никогда не обчищала неимущих. Скорее, заимствовала у людей то, что они в состоянии приобрести снова. Во всяком случае, так я себя всегда утешала.

Но оно же ему больше не пригодится.

Никто не узнает. Он уже никому никогда не расскажет о том, как низко я пала в собственных глазах.

— Это необходимость, чтобы выжить. Мой поступок не делает меня плохим человеком.

И всё равно мне отвратительно от себя самой. Подхожу к телу на подгибающихся ногах и плюхаюсь рядом с трупом. Дрожащие пальцы онемевают от холода, когда я пытаюсь уцепиться за ремень на груди мужчины.

Что если он ещё жив?

Разглядываю его бледное лицо, готовая в любую секунду умереть от страха, если в пустых глазах промелькнёт жизнь. Но он не шевелится. Радужка светлая, будто выцветшая, как у стариков. Подношу ладони к лицу и согреваю их дыханием. Растираю пальцы. Два сломанных ногтя из десяти.

Кажется, я женюсь на своей мастерице, когда выберусь.

Ремень легко поддаётся. Разношенный и мягкий, он приятно ложится в руку. Стягиваю с мужчины ружье и, прежде чем подняться, замечаю причудливую резьбу на деревянном прикладе.

Это что, медведь? Прелесть.

Дальше всё как в тумане. Холод, пронизывающий до костей, тишина и беспорядочные мысли, переплетающиеся с неуверенными действиями.

Оружие привлечет ко мне внимание. Стягиваю с штанов мужчины ремень и затягиваю его на бедре, как подвязку для чулок. Закрепляю оружие на себе, просунув его через пояс от своих джинсов и ремень на ноге. Дуло заканчивается у колена, а приклад упирается в подмышку и мешает наклоняться. Обшарив карманы красного балахона, я нахожу в карманах мужчины три небольших и увесистых ножа и немного самых настоящих золотых монет. С медведями.

Бред какой-то.

Мужчины представились княжескими дружинниками. Как бы плохо не было у меня с курсом географии в школе, если бы по сей день существовали княжества, то я точно бы об этом знала. Княжества с настоящими золотыми монетами и дружинниками.

Может, меня чем-то накачали на складе? Или я что-то не так поняла?

Заворачиваю в кусок красной тряпки ножи и прячу их в кроссовки, положив под ступни. Жилет с вещами, что я так старательно собирала на аукцион смягчил падение, но я всё равно что-то повредила. Чем больше времени проходит, тем хуже самочувствие. Кровь стучит в ушах, глаза застилает пелена слез.

Надо идти. Я должна двигаться дальше.

Подвываю, ковыляя по полю. Труп мужчины остается позади. На горизонте чернеет полоса леса. Шаг за шагом, за мной крадётся смерть, обдавая холодны дыханием. Коротаю часы, жалея себя.

Глупая, никчемная клуша. Как меня угораздило вляпаться по уши в это дерьмо?

Опираясь на палку, я шагала по хрустящей траве, ориентируясь на восходящую над лесом луну. Обернуться мне хватило сил лишь когда солнце садилось за спиной, прячась в камнях. За мной никто не шел. Поле сменилось небольшими березняками. Ветки, покрытые льдом, издавали причудливые звуки, стукаясь друг об друга при малейшем дуновении ветра. На небе появились первые звёзды и далеко впереди показались тонкие столбики серого дыма, лениво тянущегося вверх.

Я не ощутила внезапно проснувшегося второго дыхания или надежды. Ускорила шаг, просто от того, что с каждой секундой промедлений вера в то, что я смогу идти дальше, угасала всё стремительнее.

Время идёт ещё медленнее, чем я. Трудно это представить, но так и есть.

Каждый новый шаг даётся труднее предыдущего. Усталость, ноющая боль и голод смешались в одно уродливое чувство отчаяния.

Я никогда не выберусь из леса. Ночью вылезет голодная живность и на утро моих костей и след простынет. Разве мало подобных примеров я слышала? Тайга, густые леса, полные ягод, грибники, медведи и ничего общего с сказкой Маша и Медведь.

Замираю, тяжело дыша, будто пробежала кросс, а не протащилась вразвалочку несколько часов.

Почему я подумала про тайгу? И какого черта так холодно?

Ещё вчера на улицах буйствовал май. Снег давно сошел и парки позеленели, усыпанные мелкими липкими листочками, едва проклюнувшимися из почек. Почему кругом снег? С чего так холодно?

Где бы я ни была, это далеко не Подмосковье. Не думаю, что это вообще средняя полоса России. Где вообще сейчас, на границе весны и лета, может быть настолько холодно? В Мурманской области, кажется, были горы. Ну почему я такая дура и спала на географии вместо того, чтобы слушать?

— Прости иди. Это же не сложно. — вру себе вместо того, чтобы проклинать.

В любом случае, я уже проклята.

Лес неспеша расступается передо мной. Сама того не ведая, я выхожу на грунтовую дорогу. Впотьмах, спотыкаясь о узловатые корни, что тянут свои руки хватаясь за полы плаща, я напеваю себе под нос глупые стишки, создавая иллюзию нормальности.

— В лесу пропала Инесса, но все хорошо.

Я приду домой и отмокну в ванной.

Оплачу квартиру и мне будет смешно,

Что оказалась в такой ситуации странной.

Ветер завывает раненым зверем, плутая в верхушках сосен. Из-за шершавых стройных стволов показываются одноэтажные бревенчатые дома. Сердце гулко колотится внутри, едва поспевая за мелкими и частыми шагами. Волосы растрепались и кудри назойливо лезут в глаза. Стены потемнели от времени и местами покрылась пушистым бледно-голубым мхом. Не Новая Москва. На улицах пусто. Осматриваюсь. Окна заглядывают в душу побелевшими на морозе стеклами. Их украшает причудливая резьба и ставни. Кажется, большая часть домов пустует. Бреду мимо не огражденных домов и загонов для скота в сопровождении душащей тишины.

Где весь народ?

Поднимаю глаза к потемневшему небу в попытках сдержать слёзы и замечаю тонкую нить дыма. Наваливаюсь на палку и ковыляю по двору мимо кривых яблонь. Местами на ветках еще висят гнилые яблоки и листья. Выхожу на параллельную улицу и не верю своему счастью. Мужчина и женщина средних лет грузят плетеные корзины и ящики в повозку, запряженную парой гнедых коней. Сокрушенно плетусь к местным. Мысли путаются друг с другом. Мне с трудом удаётся подобрать слова:

— Извините, но мне нужно в столицу.

Пара удивленно переглядывается. Только подобравшись достаточно близко я понимаю, насколько эти двое несуразно высокие. Каждый из них минимум на голову, а то и на полторы выше. Они даже наклоняются вперед, чтобы расслышать мое неуверенное лепетание.

— Ты чья тут ходишь? — недовольно хрипит незнакомец. Его лицо едва тронуто морщинками, собравшимися между бровей и в уголках глаз. Он потирает обветренные красные руки, стряхивая опилки. Его спутница расправляет длинную юбку и кутается в короткое красное пальто с меховым воротником. Они одеты как деревенские. На её плечах пуховый платок с витиеватым красным узором, бережно вышитым нитками. Цветы и змеи.

— Сиротка? — вмешивается дама. Я кратко киваю, боясь сказать лишнего. Женщина грустно улыбается и, обернувшись к мужчине, шепчет:

— Давай отвезем ее до Тургуса? — последнее сказанное женщиной слово ощутимо режет слух. Мужчина отвечает, не задумываясь ни на секунду:

— Нет.

— Она не доберется одна от Даребета до столицы пешком! Там хоть есть возможность того, что найдутся небезучастные люди.

Женщина всплеснула руками. Круглолицая и румяная, она с жалостью поглядывает в мою сторону, избегая встречи с зареванными глазами. Поджимаю дрожащие губы, растрескавшиеся до крови на колючем морозе.

Я так устала. Когда я ела последний раз? Как долго пробыла на холоде, лежа в снегу? Сколько я проспала в доме, где очнулась?

— Я…я потерялась. — говорю с трудом, едва ворочая языком. Тело отказывается мне подчиняться. Колени подогнулись сами собой, и я заваливаюсь на бок. Последнее, что вижу — посиневшие от холода пальцы, выпускающие палку.

***

Семь дней прошли как в тумане: я много спала, укутавшись в плащ с головой. Скрывалась от холода и сквозняка, свободно гулявших по повозке, при помощи доисторического масляного фонаря. Женщина, представившаяся Ишлей, с завидным постоянством интересовалась моим самочувствием.

Спрашивать про странное имя не было желания. Как и про князя, дружину и золотые монеты.

Семейная пара забрала один из ножей, что я оставила в кармане плаща. Два других и ружье они не нашли.

Биологические часы сломались, иначе, при всем желании, я никак не смогла бы объяснить постоянную слабость и лишь небольшие урывки времени, когда я бодрствовала. Наша совместная поездка закончилась в небольшой деревушке недалеко от портового города. Мне было велено идти прямо, через всю деревню и реку. В знак благодарности я оставила им массивное изумрудное кольцо, что успела утащить с аукциона.

Они были удивлены, я же уже устала поражаться чему-либо.

Ковыляя по промерзшей земле, я опираюсь на палку, готовая взвыть в любую секунду от боли в ребрах. Кажется, я сломала одно. Надеюсь, что только одно.

Деревня, куда я пришла, ничем не примечательная копией той, где очнулась и куда приползла после падения с горы. Ее можно было бы спутать с любым захолустьем из моего прошлого, если бы не местные жители. Во дворах и по дорогам пестрят вышиванки, меховые жилетки, фуражки и самые настоящие кокошники.

Безумие.

В промерзшем воздухе витает смесь из множества запахов. Три из них ни с чем нельзя спутать — дым, пироги и навоз.

Зубы стучат в такт ударов обезумевшего от горя сердца.

Куда я всё-таки попала? Что если я умру здесь?

Меня вновь душат слёзы. Опираюсь на палку и утыкаюсь носом в обледенелый рукав плаща.

Не смей плакать. За лесом наверняка меня уже ждёт цивилизация. Я доберусь до дома и буду вспоминать весь этот бред со смехом. Надо просто выбраться отсюда.

С трудом поднимаю голову и разглядываю раскинувшийся пейзаж. Множество маленьких лачуг и ветхих сараев, накренившихся и без крыш. Почти в каждом доме из труб в небо поднимается дым. Шагаю по грунтовой дороге, исследуя одну безликую улочку за другой, пока взгляд не натыкается на него.

Сначала я даже подумала, будто мне показалось.

По параллельной улице вальяжно вышагивает парень. Он не похож на всех встретившихся мне ранее работяг в крестьянских обносках. В длинном черном пальто, распахнутом навстречу ветру, он поправляет волосы, подстриженные на манер зарубежных красавчиков-актёров из девяностых, когда длинная челка едва ли не достает до носа, а бока выбриты.

Может он отморозок? Или пингвин?

Незнакомец то исчезает, то появлялся из-за домов и курятников, не обращая на меня внимание. Спешу за ним.

Этот тип точно не местный.

Чем я ближе к цели, тем больше деталей отмечаю. В правой руке тлеет сигара. На длинных пальцах много шрамов. Прямо как у меня.

Наверное, тоже вор. Может это какое-то извращенное место ссылки всех воришек-неудачников?

Нас разделяет не больше семи метров и один небольшой курятник с галдящими птицами, когда я спотыкаюсь о полы плаща и с шумом валюсь на колени. Незнакомец оборачивается. Половина его лица исполосована старыми рубцами, побелевшими от времени.

Он напоминает мне пришедшего за отмщением шаблонного злодея, получившего увечье от главного героя. Только я далеко не герой, а этот парень слишком смазлив для главного козла.

Незнакомец замирает. Зеленые глаза блуждают между дворами. Никого не найдя, мужчина достаёт из кармана что-то вроде часов. Золотых часов на цепочке.

Золото. Я смогу купить на них все, что захочу. Билет домой. Подальше от этого дурдома. А как приеду домой, то оплачу себе психотерапевта. Уверена, стоимость часов покроет расходы с лихвой. Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Пусть он и больше, но у меня преимущество — палка. На крайний случай — пальну в него из ружья.

Мужчина неторопливо продолжает свой путь, брезгливо бросив напоследок:

— Медяков нет. Проваливай.

И всё-таки он меня заметил. Какой козел! Разве я похожа на попрошайку? Да у меня в карманах столько драгоценностей, что я могу купить его семью и его самого с потрохами. Но зачем тратиться, если можно стащить ещё?

— Постой!

Он отвечает, не оборачиваясь:

— Не заинтересован в низкосортных шлюхах. Сегодня не твой день, милая.

Открываю рот от удивления и закрываю, так и не найдя достойного ответа. В груди разгорается злость. Она грозит спалить дотла меня и обидчика вместе взятых. И всё-таки он главный козел!

Я никогда не применяла грубую физическую силу, чтобы получить желаемое. С низким ростом и абсолютной нелюбовью ко всем видам спорта, связанным с борьбой, я отдаю предпочтение хитрости.

Но эта неделя во многом потрепала мои моральные принципы.

Когда крепкая мужская фигура едва не исчезает между избами я срываюсь с места и бегу через дворик. Перепрыгиваю через плетеные оградки и прикрытые сосновыми ветками грядки, вцепившись в черенок. Трава хрустит под кроссовками, что грозятся примерзнуть к ступням навсегда. Приближаюсь к незнакомцу и, размахнувшись, со всей силы бью его по спине. Он выше меня головы на три. Издалека он казался меньше. Руки трясутся от сильной отдачи.

Парень даже не пошатнулся!

Резко обернувшись, он опешил, увидев меня. Ему приходится опустить голову, чтобы встретиться со мной взглядом. Размахиваюсь и бью его еще раз. Парень слегка наклоняется в бок, зажимая большой бледной ладонью место, где встретился его торс и черенок от лопаты. Ударяю в третий раз.

Ему всё нипочем!

Пытаюсь замахнуться в четвертый раз, но незнакомец ловко перехватывает палку, все так же ошарашенно оглядывая меня с ног до головы. В попытках скрыть ужас я действую необдуманно быстро. Пока он не тронул меня в ответ с размаху пинаю его в пах. Парень сгибается пополам. Он рычит что-то под нос, но я не могу разобрать ни слова, кроме одной-единственной фразы. Кажется, он повторил её пару раз.

— Какого беса? — Его голос хриплый и низкий, походит на шепот. Мы стали приблизительно одного роста. Вырываю палку из его рук, облаченных в перчатки, и бью по боку наотмашь. Трясусь от страха, уверенно протягивая:

— Я не шлюха, а воровка, но это не помешает мне поиметь тебя.

Ещё несколько ударов и молодой мужчина падает на колени. Одной рукой он обнимает себя за правый бок, второй упирается в заледеневшую грязь. Темные волосы разметались в стороны, скрывая лицо. Меня подхватывают чьи-то руки и оттаскивают от него. Палку выбивают из рук, больно стукнув по кисти.

— Что это? — Смеется второй незнакомец, крепче сжимая мои руки за спиной. — Дикая карлица!

Впереди откуда ни возьмись появляется третий парень. Он чуть выше меня ростом, обритый наголо, загорелый и с азиатским разрезом глаз. Одетый в легкую жилетку поверх серой рубашки, он презрительно поджимает губы, поглядывая то на меня, то на козла, которого я пыталась обокрасть. Прихрамывает, подходя ближе. Мужчина с размаху ударят меня под дых. С губ вместе с паром срывает крик. От боли из глаз сыплются искры. Мужчина отвешивает мне несколько оплеух. Во рту — вкус крови. Она стекает с губ по подбородку. Тот, что в шрамах, поднимается и отряхивает пальто. Его болезненно-белое лицо не выражает ни единой эмоции.

— Кто ты такая? — С вызовом кричит азиат, замахиваясь. Напрягаюсь всем телом, готовая вновь получить, но ничего не происходит. Открываю глаза, когда избитый мной незнакомец строго оговаривает своего подельника:

— Не трогай её.

Не верю собственным ушам. Может я ему по голове попала?

Вот и вскрылась моя поганая натура. Я бы никогда не стала защищать того, кто сделал мне что-то плохое. Я злопамятная и никогда не раздаю вторых шансов.

Парень со шрамами наклоняется вперед, внимательно разглядывая мое лицо.

Я выбила из него всю надменность, иначе как объяснить азартный огонь, разгоревшийся в глубокой зелени глаз?

Он выглядит удивленным, хоть и всячески пытается скрыть это за идиотской ухмылкой.

— Воровка, говоришь? — раздаётся громогласный голос из-за спины. Человек трясёт меня в воздухе, с такой легкостью, как будто взбивает подушку. Ноги отрываются от земли и ребра жалобно скрипят с новой силой. Вою, трепыхаясь, как рыбешка.

— Воровка, воровка. — тяжело пыхчу, с трудом сдерживая рвотные позывы.

— Поздравляю. Это было твое последнее ограбление. — самодовольно, не скрывая издевки, обращается ко мне азиат. — Амур, давай вздёрнем её у рынка?

Они убьют меня. В страхе за свою жизнь можно сделать много непростительных вещей. Например, убить кого-то. Но ножи в кроссовках и мне их не достать. Так же, как и ружьё.

Всё происходит слишком быстро. Азиат тычет пальцем мне в бедро, и я бездумно пинаю его в лицо. Раздаётся отвратительный хруст. Он отшатывается, схватившись руками за лицо и щедро осыпает меня оскорблениями:

— Маленькая грязная…

Его прерывает человек, держащий меня позади. Раскатистый смех прокатывается волной по моему телу. Чувствую, как он дергается позади, подталкиваю меня в спину.

— Решила испачкать подошву в Хастахе? Дорогая, не отмоешься.

У них тоже эти странные клички. Азиат — Хастах. Кто-то из них — Амур. Амур — как река?

— Именем царской дружины мы производим задержание. — слышится крик и со всех сторон показываются бандиты в красных тряпках. Их не менее десяти. Они выползают как черти из табакерки, расцветая алыми цветами на унылой улице, между домами и в окнах. Минуту назад я была готова поклясться, что мы здесь совершенно одни.

Кажется, те трое с горы тоже назвали себя дружинниками.

Мужчины хватают азиата. Внезапно, громила, стоявший позади меня, исчезает. Падаю на колени. Кругом снуют ноги в красных накидках, задевая и толкая меня из стороны в сторону. В суматохе прикрываю голову руками. Дружинники переговариваются между собой, шуршит трава и топот сотрясает землю. Нос чьего-то ботинка влетает мне по животу, выбивая воздух из лёгких.

Мужчина в красном валится на землю совсем рядом и больше не двигается. Жмурюсь, когда взгляд натыкается на темнеющее пятно на его спине, чуть ниже шеи. Кровь. Его пырнули в толпе. Кто-то резко дергает меня в сторону и рывком поднимает на ноги. Парень в шрамах одной рукой прижимает меня к себе, а вторую вытягивает перед собой, ловко лавируя между нападавшими.

— Кто это? — Пытаюсь докричаться, задирая голову наверх.

— Солдаты. — Отрывисто отвечает Амур, крепче прижимая меня к себе. От него пахнет мятой и порохом. Утыкаюсь носом в его грудь, бесцельно бултыхая ногами в воздухе в поисках опоры.

— Зачем ты спас меня?

Дважды, хотелось добавить мне, но я промолчала.

Мой вопрос остался незамеченным в гуле голосов. Толчок. Мой спаситель делает еще несколько неуверенных шагов и теряет равновесие. Мы оба падаем на землю. Ударяюсь головой о замерзшие комки грязи. Амур прикрывает меня собой, слегка навалившись. Чьи-то руки бесцеремонно выдергивают меня из-под него и ставят на ноги. Дружинник до боли скручивает мои руки за спиной. Ноги подкашиваются от боли, но я вынуждена стоять.

— Отпустите, мне больно! Вы не понимаете! Я не знаю, как оказалась в этом гадюшнике! — кричу, отбиваясь от солдата. Тщетно. Их больше, и они гораздо сильнее.

— Эй, полегче с выражениями. Я, конечно, не патриот, Боги уберегли меня от этого, но следи за языком. — с угрозой обращается ко мне высокий, как баскетболист, мужчина в дредах. Кожа цвета молочного шоколада делает его самым заметным среди всех. Двое солдат топчутся вокруг, пытаясь его повязать. Они хватаются за пиджак, настолько узкий, что он вот-вот лопнет на широких плечах здоровенного мужика. Я узнаю его голос. Это он держал меня, пока Хастах отвешивал мне затрещины.

— Арестовать Амура Разумовского и его псов. Живыми. — кричит мужчина, стоящий поодаль, нервно постукивая тростью по замерзшей земле. Командир. Его форма черная, на груди — красная лента с золотой вышивкой. Солдаты мечутся, окружая нас.

Темнокожий здоровяк вяло отбивается, обращаясь к Хастаху:

— Лапать царевича не благочестиво, господа!

Суматоха усугубляется. Подозреваю, это был сигнал.

— Катунь! — кричит Хастах, отбиваясь от солдат. Катунь бросает ему длинный изогнутый нож. Хастах вонзает его в шею одного из дружинников. Прямо на моих глазах он убил человека! Голова идёт кругом.

Катунь резко дергает руками, и дружинники повисают на его плечах, как блохи на собаке. Хастах пробегает мимо меня, уводя за собой троих солдат. Пока дружинники пытаются арестовывать двух парней, ко мне подходит небезызвестный в этом дурдоме Амур Разумовский, которого я наивно пыталась ограбить. Скручивать его никто не спешит.

Он же безоружен, чего они медлят?

Мельком вижу Хастаха, бьющего ногами одного из мужчин в красном одеянии.

А он неплохо держится для того, кто поцеловал мою подошву.

В толпе раздаётся выстрел. Все замирают. Этого хватает, чтобы кольцо сомкнулось. Нас окружают. Оглядываюсь и принимаюсь считать красные силуэты. Бросаю глупое занятие дойдя, когда цифра переваливает за двадцать.

От них не убежишь.

Разворачиваюсь к Амуру. Он усмехается, расправляет плечи и тяжело вздыхает, кивая на человека с тростью.

— Не пропусти торжественную часть. Фиагдон будет стараться произвести впечатление на даму.

Я не отвечаю, а лишь следую его наставлению, глядя в указанном направлении. О ком идёт речь ясно сразу же. Тот самый главнокомандующий. На груди Фиагдона красная лента, на пальцах множество перстней. Он опирается на трость с набалдашником в виде то ли всклоченной собаки, то ли самого уродливого медведя, которого только можно представить.

— Именем Суда Совета я оглашаю приговор: вы обвиняетесь в более чем полусотне убийств на границе с княжеством Муониэльвен, вы обвиняетесь в незаконном освобождении заключенного из-под стражи царской дружины, вы повинны в разорении церквей и могил, княжеских склепов, похищении и убийстве дочери князя Романова. Амур Разумовский, вы обвиняетесь в измене царству, убийстве престолонаследника, а также в разбое, попытке дворцового переворота, работорговле и покушении на убийство одно из членов Совета.

То, как Фиагдон процедил последнюю фразу наталкивает меня на мысль, что он знает того, о ком говорит.

Скручивать нас никто не спешит. Напрягаюсь. Амур Разумовский — убийца и, если подумать, я неплохо так подорвала его авторитет, отлупив палкой. Пытаюсь отвлечь его настолько непринужденной беседой, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах.

— А ты времени даром не теряешь, да? Послужной список внушительный.

Солдаты приближаются. Амур Разумовский не торопится отвечать. Встаёт ко мне за спину, наклоняется и игриво шепчет на ухо:

— Если бы я пытался устроить дворцовый переворот, то уже грел бы задницу на троне, а не морозился в глуши.

— То есть к остальному претензий нет? — бубню в ответ, чувствуя его руку, крепко вцепившуюся в мой локоть. Солдаты плотнее смыкают кольцо, медленно приближаясь.

— Я не торгую рабами, у меня просто куча должников.

Не это я рассчитывала услышать. Я думала, он станет открещиваться от повешенных на него убийств.

— Так ты маньяк?

— Мои руки в крови не больше, чем у них. Средства одни и те же, только цели разные.

Страх затуманивает разум. С трудом борюсь с нарастающей паникой. От непонимания хочется зареветь в голос.

— Что ты несёшь?

— Мне плевать кто ты и откуда. — шипит мне на ухо он, крепко вцепившись в плащ, приобняв меня со спины. Наверное, заметил, что я едва стою на ногах. — Если ты так хороша, как думаешь, то я предлагаю сделку. Мы вернем тебя туда, куда ты хочешь сразу после.

— Сделка? Нас же арестовывают!

Амур пинает меня по лодыжке, и я валюсь на колени. Оборачиваюсь. Бледная тень улыбки расползается на его губах, когда он беззвучно говорит: «один — один».

Я поставила на колени его, и он решил мне отомстить.

— Берите их живыми! — выкрикивает Фиагдон, победно усмехаясь. Он поднимает руку ладонью вверх и добавляет:

— Во имя царя и богов. Старых и новых. Сегодня Демон Трех Дорог, изменник, цареубийца и Зверь в лице Амура Разумовского понесёт справедливое наказание за все свои грехи.

Двор заполняют солдаты. Они стекаются к нам рекой из красных плащей.

— Согласен, отличное место для переговоров. — беззаботно пожимает плечами Амур, почесывая шрамы на левой скуле. Мой голос срывается крик.

— Они посадят нас!

Разумовский помогает мне увернуться от одного из солдат, бьет второго по лицу. Мужчина падает в ноги к трем другим, задерживая их.

— Нет, если ты будешь под моей защитой.

Времени на размышления нет.

— Что от меня требуется?

— Небольшое одолжение. Нужно украсть что-то, что сделает нас великими. — Амур протягивает руку и помогает мне подняться. Касаюсь большой ладони в тонких кожаных перчатках. Холодная и сколькая. Разумовский едва заметно окидывает меня взглядом и разочарованно закатывает глаза. Делаю то же самое. Меня хватают со спины. Солдат заламывает руки, и я взвываю. Не столько от боли, сколько для того, чтобы скрыть от нежелательных слушателей один-единственный вопрос, брошенный красавчику в шрамах до того, как нас растащили.

Когда приступаем?

Глава 7. Темница. Мален.

Она не знала обо мне ничего из того, что было правдой, но это не помешало мне стать для неё всем.

***

Я просыпаюсь от шума. Низкий потолок кружится в полумраке тесной камеры. Прикрываю глаза, растирая затёкшие предплечья.

Голод даёт о себе знать. Если бы не знал, что последнюю корку плесневелого хлеба мне удалось проглотить трое суток назад, то могло бы показаться, что на душе скребутся кошки.

Голодные кошки.

— Мален.

Услышав собственное имя, подскакиваю на месте, борясь с тошнотой. Бреду по клетке, расставив руки в стороны, ища грубые каменные стены.

Она вновь со мной заговорила!

Спустя месяцы гнетущей тишины я мог сойти с ума, но мне не показалось. Нахожу княжну Неву Романову сидящей на деревянной полке в самом дальнем углу. Девушка указывает в темноту коридора, обвив свободной рукой ободранные костлявые колени, прижатые к груди. Белая сорочка, измазанная в грязи, едва прикрывает девичьи бёдра, цветом сливаясь с чумазой фарфоровой кожей.

Мои ноги будто наполняются свинцом. Ослабшее тело противится отчаянному желанию бежать к княжне по первому зову. Нева окидывает меня обеспокоенным взглядом, продолжая настойчиво указывать вперёд.

— Там кто-то есть.

Конечно, там кто-то есть. Это же темница. Голоса стремительно приближаются.

— Фиагдон отправился в Святой Град Дождя известить Совет.

— Старик еще думает, что вернется к царским лизоблюдам?

— У него личные счёты с Разумовским. Его конвой отправился в путь сразу же после задержания, остальные празднуют.

Вскоре свет масляных фонарей рассекает вязкую темноту и впереди показываются несколько фигур. Ужас обуял меня, но я не двигаюсь с места, продолжая стоять истуканом посреди клетки. Словно загнанные звери, тяжело дыша, я с княжной прислушиваемся к приближающимся женским крикам.

— Отпустите, офицер! Только не бросайте меня в терновый куст!

— Что она говорит?

— Чужестранка, наверное.

Семеро дружинников ведут низкую темноволосую девочку и трех мужчин. Они идут медленно, словно хотят растянуть прогулку среди плесени, гнили и запаха дерьма, который въелся настолько глубоко, что мне уже никогда не отмыться. Я знаю новоприбывших лучше, чем кого бы то ни было. Хватает лишь одного взгляда на далёкие силуэты, чтобы ощутить давно забытое облегчение.

— Я ничего не крала! — срывая голос визжит молодая девушка, облаченная в большой серый плащ, тащившийся за ней по полу шлейфом. Солдаты толкают её, поторапливая. Она спотыкается и неуклюже валится на земляной пол. Стражник хватает ее за шиворот и резко поднимает на ноги, но незнакомка вновь падает на колени.

— А можно поаккуратнее? — рычит она, опираясь на руку дружинника. — Я, кажется, подвернула ногу.

— Мален, это же Амур, да? — С надеждой в голосе шепчет княжна Романова, возникшая за моей спиной. Изуродованный мужчина, стоявший прямо позади крикливой девчонки, лениво оглядывает стены и хитро улыбается, когда наши взгляды пересекаются. Амур Разумовский. Один из охранников, что прибыл из столицы вместе с Фиагдоном и дружинниками, со всего размаху отвешивает пленнице оплеуху. Она вновь оказывается на четвереньках. За ее спиной ерзает Хастах, пытаясь протолкнуться между Амуром и Катунем.

Они пришли за нами!

— О, боже… — шепчет Нева, прикрывая рот рукой. Тонкие и некогда изящные пальчики стали кривоватыми от множественных переломов, полученных во время пыток. Княжна больше никогда не сможет играть на виоле и клавикорде.

Эта мысль навевает тоску. Всё время, проведенное в темнице, я мечтал о нашем доме, наполненном её присутствием. Я засыпал и просыпался, рисуя в воображении детей, которые могли бы у нас получиться. Представлял, как бы моя красавица-жена учила бы их стучать маленькими ручками по клавикорду и пела бы им колыбельные, укладывая ребятню с нами в большую постель.

Но она больше не сможет играть. И прощать меня не станет.

Крикливая незнакомка, злобно рыча и бормоча ругательства под нос, поднимается. Она демонстративно отряхивается, бесстрашно задирая нос.

— А вы гостеприимны. — огрызается она и только тогда я смог выдохнуть. На вид она походит на ребенка. Злобного и отвратительно воспитанного подростка.

Зачем Амур вообще притащил с собой ребёнка?

Пленников заводят в камеру, находившуюся всего через две стены от нашей. Дверь с отвратительным металлическом лязгом захлопывается. К горлу подкатывает тошнота. Отступаю от решетки, задеваю локтем княжну и увожу её в тень.

Как же Разумовский вытащит нас, если и сам оказался в заключении?

— На рассвете отправьте кого-нибудь вслед за бывшим Советником, пусть доложат, что мы поймали цареубийцу. Фиагдон не оценит, но лучше перестраховаться. — командует столичный дружинник, оглядывая трофеи, что гарантированно принесут ему столько богатств, что и правнукам работать не придётся. — Куртизанку допросите первой. Где желтый билет и к какому дому она принадлежит. Уж слишком она желает поболтать.

Последнее арестовывается говорливой девушке, ответ которой не заставил себя долго ждать.

— Ты хочешь по чертовски тонкому льду. И, когда этот лед треснет, тебя под ним буду ждать я. — с безумной гордостью говорит девчонка.

Сумасшедшая.

— У-у… звучит жутко. Сама придумала? — издевательски посмеивается один из дружинников. Тот, что чаще всех обижал княжну.

Внутренности завязываются в тугой узел, когда угрызения совести подбрасывают воспоминание. Чтобы вырезать его из памяти я готов заплатить чем угодно.

Нева кричала всякий раз, когда они оставались наедине. А если молчала, то они заставляли её вопить, применяя силу.

Охранник наклоняется к прутьям, теперь его с девчонкой лица находятся слишком близко друг к другу.

— Нет, это Твиттер. — Ласково протягивает незнакомка, обвивая тонкими когтистыми пальцами грубые ржавые решетки. Она действительно распутница, раз позволяет себе так открыто кокетничать с незнакомцем.

— Мудрец? Бандит?

— Можно и так сказать.

Девица заливается жутким, истеричным смехом. Хастах ощупывает западную стену, обшаривает пол и уныло взвывает, споткнувшись о ведро с испражнениями. Нева ойкает, зажимая ладонью нос. В недвижимом воздухе запах распространяется быстро, расползаясь зловонной пеленой. В клетках справа недовольно запищали крысы. Они доедали Тарка — боярина и торгаша, нагло обманувшего Емельяновых. Он был здоровенным мужиком, пока не попал сюда. Вадок — князь близ Выжженных Земель, постарался, чтоб его обидчик иссох, подъедая очистки от репы, которой кормят дружинников. Уже как третью неделю его останки были пиршеством для крыс. Он любил шутки и смерть его по-своему была проявлением злого юмора Богов. Он так старался набить свою брюхо за чужой счет, что высох вдвое и сам пошел на корм. Выносить гниющие останки никому не хотелось.

Дружинник запирает замок и бросает связку ключей молодому солдату. Тот ещё носит черную повязку на плече в знак траура по брату. Зилим, кажется, так звали его двойняшку, сопровождавшего конвой из Лощины. Четверо из семи дружинников уходят. У одного из них в руках обломанная палка в сажень длинной.

Дружинников перестали снабжать ружьями?

Правая рука Фиагдона усмехается, закуривая. Дым из трубки едкий, такой, что аж глаза слезятся.

— Сколько у тебя было мужчин, блудница?

Нева издает писк, едва ли громче мышиного. Никто не обращает на неё внимания.

Сбежавшие дочери князей — редкое явление, а вот куртизанки, покинувшие свои постоялые дворы — сплошь и рядом. Этот же вопрос задали Неве много лет назад, когда нас задержали в порту. Нам не хватило меньше четвери дня, чтобы исчезнуть навсегда. Судно задержали и нас отловили раньше, чем мы успели затеряться среди волн.

Девчонка деловито поправляет копну волос, и протягивает слова с приторной сладостью в голосе. От чего-то её тон напоминает мне манеру речи Селенги Разумовской, матери моего лучшего друга. Она всегда говорила так, что до конца не было ясно злится ли в тайне или говорит искренне.

— Боишься — достаточно, чтобы сходу понять, что твой огрызок ни на что не годен?

Тишина, нарушаемая лишь писком крыс и шарканьем ботинок Хастаха. Для одного из стрелков он слишком громко ходит. Катунь хихикает. Я не вижу его из-за решеток.

— Если ты на ней не женишься, это сделаю я!

Дружинник, явно не оценив отвратительного юмора, разворачивается на пятках и бросает через спину:

— Я хочу допросить ее. Сам.

Солдат мерзко чмокает губами. Девушка отпрыгивает от прутьев, словно те всполохнули. Амур выходит вперед, заслоняя собой маленькую хамку. Свет от факелов отбрасывает тени, делающие обезображенное лицо более резким и угловатым.

— Тронь её и пойдёшь вслед за Виндеем.

Вспоминаю Виндея Волгана Воронцова — златовласого мальчишку, едва ли старше Амура, что должен был засиять новой звездой на троне Райрисы. Он не был плохим человеком, как его отец. Но иногда нам всем приходится очень дорого платить за чужие грехи.

Как бы прискорбно это не было, но я знаю, что Нева расплачивается за мои.

Княжна проводит пальцами по короткостриженым волосам, тяжело вздыхая. На ее лице проглядывает улыбка, которую она старательно пытается скрыть. Сердце бешено колотится в груди.

Как давно её улыбка предназначалась мне?

Прошла целая вечность с того дня, когда мы были счастливы. Тогда, на причале, казалось, это был худший день. Было жарко и раскаленный ветер трепал её белые, как снег волосы, донося с собой запах гниющей рыбы и водорослей. Моряки ругались на причале, разгружая ящики с тканями и пряностями откуда-то с иноземья. Хотелось пить, но пресная вода вблизи моря стоила на вес золота и приходилось довольствоваться мелкими дикими яблоками. Такими кислыми, что язык сворачивался в трубочку. Ленты из кос княжны хлестали меня по лицу и всё, о чем я думал — когда этот кошмар кончится?

Идиот. Весь ужас терпеливо ждал нас впереди.

— Придержи свой поганый язык, когда говоришь о покойном царевиче.

Оставшиеся дружинники уходят, оставляя нас в кромешной темноте. Прислушиваюсь. Удаляющиеся шаги, скребущие остатки Тарка крысы, вода, звонко капающая через четыре клетки от нас.

— Я приду за ней через час. Бледную тоже выведи. Пусть покажет ей пару уроков хороших манер.

Беру Неву под руку и отвожу в самый темный угол камеры.

— Жди здесь.

Княжна коротко кивает, усаживаясь на вытертый кусок шкуры, служивший моей постелью. Выуживаю из расщелины между камнями небольшой заточенный кусок железа.

— Хорошо, я воровка, не проститутка! — кричит ему в след девушка, выглядывая из-за широкой спины Разумовского. Было поздно. Солдаты уже скрылись из поля зрения.

— Ты притягиваешь лишние проблемы. — рычит Амур. Выхожу из тени и прижимаюсь щекой к ржавым прутам калитки. Посреди неё прикован герб — ревущий медведь. Правда, от влаги морда облезла и там, где должна быть витиеватая шерсть и раскрытая пасть теперь лишь шершавое пятно. Запихиваю железный прут между дверью и решетчатой стеной и пытаюсь хоть немного её отогнуть. Бесполезно. Шум отвлекает меня от бесполезного занятия.

— Просто я слишком хороша для любого мира.

— Не льсти себе.

Девушка встаёт на носочки и вытягивает тонкие руки за пределы клетки. Она ощупывает замок и бледные детские ручонки исчезают в темноте за решеткой.

— Ну да, ведь я низкопробная шлюха.

— Низкосортная. — поправляет её Амур. Щелчок. Дверь со скрипом открывается, и темноволосая выходит в коридор.

— Бери замок. — командует девочка. Пауза и вздох. Шаги. — Тяжелый какой. Им можно голову размозжить.

— Если не заткнешься, то я займусь этим. — недовольно отвечает Хастах.

В пару мгновений незнакомка уже оказывается у двери нашей клетки и вцепилась в замок. За годы привыкший к темноте, едва различаю крохотный силуэт перед собой. Я ошеломлено наблюдаю за тем, как она ловко ворочает в скважине чем-то вроде гвоздя.

— Кто ты такая, черт возьми? — шепчу, подзывая рукой княжну. Нева встает позади, тяжело дыша. Тёплый воздух ласково гладит плечо, заставляя тело покрыться мурашками.

— Ты поверишь, если скажу, что неделю назад грабила склад в на окраине Москвы, а теперь осуществляю побег из колхозной кутузки?

— Ты сумасшедшая…

— Возможно, — Амур возникает за ее спиной и помогает впихнуть железку в замок. — но это самая дееспособная сумасшедшая из всех имевшихся.

Уже знакомый щелчок. Подаю руку Неве, и мы выходим из камеры. Ее ладонь крепко ухватилась за мое предплечье.

Я представлял этот момент сотню раз, но никогда не думал, что это произойдёт именно так.

— Пошевеливайтесь. У нас мало времени.

Амур вытаскивает из-под жилетки нож с тонким лезвием. Сопровождаю княжну, держа обломок железа наготове. Спереди крадутся Амур и Катунь, Хастах и девочка плетутся позади. Нева, скрипя зубами, двигается так быстро, как только может. Без нормальный еды мы сильно ослабли, но это не должно нам помешать. Я едва различаю хрупкий силуэт княжны. Она зло шипит, когда крупные камни попадаются ей под ноги. Я подхватываю ее под локоть.

Каждая секунда промедлений может стоить нам жизни — эти слова принадлежат Амуру. Он сказал их в далеком прошлом, когда мы вместе грабили телеги с налоговыми сборами, что должны были прибыть в столицу. Быть приближенным к царю не значило, что Разумовского подпускали к казне, святыням или Совету. Никто не позволял ему вникать во внутреннюю политику или развлекать княжеских вдов, когда их супружеское ещё не успело остыть. Но Волган сам во всём виноват. Амур веселил его бесконечными историями. В них он был то отважным героем, то величайшим злодеем, но объединяло все эти приключения одно — он никогда не выставлял себя лучше или умнее Волгана Воронцова. Каждое невероятное действо он сопровождал дежурными фразами: вы бы сделали также, я сделал это, думая, как поступил бы самый мудрый из всех правителей, ориентируясь на ваш ум и сноровку я предпринял…

Этих рассказов не хватило бы и на три жизни, но царю было всё равно. Амур тешил его эго, пока подглядывал в документы, отслеживал караулы, узнавал всё обо всех. Зерном правды в бескрайнем океане лжи были три вещи: он действительно умён, он величайший злодей и у него попросту нет совести. И во всём этом он был лучше Волгана. Я чертовски скучаю по тем временам.

Коридор петляет. Клятва верности княжне не даёт мне упасть.

Из-за угла показывается пара алых плащей, держащих фонари в руках. Амур дергается вперед, загораживая нас собой. Ни с чем не спутаю звучание рвущейся под заточенным лезвием плоти. Кто-то узнаёт мелодии композиторов по первым нотам, что-то по мазкам определяет художников, а на мою долю выпал талант различать звуки смерти. Хрипы, когда глотка наполняется вязкой кровью, стук рук и ступней об пол, во время предсмертной агонии.

Может, талант, но я больше склоняюсь к опыту.

Дружинники не успевают связать ни слова. Два тела оказываются на полу, не привлекая к нам лишнего внимания. Катунь тушит фитили на масляных фонарях пальцами. Огонь шипит, прежде чем исчезнуть.

— Ты убил их? — девушка нервно обращается к Амуру, обходя тела стороной. Старый друг небрежно бросает через плечо:

— Ранил. Веришь мне?

— У меня нет выбора.

Он солгал. Не знаю почему. Дружинники точно мертвы. Амур не оставляет свидетелей. Я решаю промолчать, борясь с навязчивым желанием умереть прямо там вместе с охраной.

Я так устал. Мы давно так много не двигались и силы, которые должны были поднакопиться, сразу же иссякли.

Мы выходим в небольшой зал. Факелы на подставках коптят потолок. Земляной пол сменил грубый серый камень, тот же из которого выполнены внешние стены в клетках. Земляные очень скоро научились раскапывать. Под одним из затухающим факелов прислоненным к стене стоит обломанный черенок. Рядом размеренно сопит дружинник. Черноволосая девчонка тут же кидается к палке, бесшумно шагая прямо в ловушку. Хастах хотел проследовать за ней вперед, но Амур опережает его. Нагнав умалишенную, остановившуюся в паре шагов от охранника, он с размаху ударяет дружинника ногой в лицо. Мерзкий хруст оглушающе разносится по пустому залу. Солдат разваливается на полу. Грудь, облачённая в алую одежду, перестаёт вздыматься. Его голова превратилась в кровавое месиво, под стать форме, что так гордо носят дружинники. Старый друг хватает девушку за шиворот и прижимает к стене. Она беспомощно мотает ногами в воздухе, цепляясь длинными пальцами за влажные каменные стены, поросшие мхом. Девчонка пытается дотянуться до факела, но не может. Ногти царапают воздух.

Не уж то она бы подожгла Амура, если бы могла?

— Еще раз сделаешь что-то, чего я не приказывал, и я оторву твою пустую голову за ненадобностью.

— Приказы раздавай своим шавкам. — рычит она, ударяя кулаками ему в грудь. Амур стоит неподвижно, игнорируя ее нападки.

— Пока действует клятва — ты моя шавка и должна подчиняться.

Девчонка округляет глаза и, не растерявшись, гавкает в ответ. Нева ахает.

Амур совсем тронулся умом в Лощине, раз отправился спасать меня вместе с полоумной. Хотя, это в его стиле.

— Могу нагадить в твои ботинки. — рычит сумасшедшая, пиная Разумовского. Он перехватывает её ногу, и девка едва не падает на спину. Шагаю вперед, чувствуя, как старые раны начали затягиваться, а обиды на друзей и вовсе угасли в преддверии свободы.

Свобода. Какое прекрасное слово, значение которого угасло в моей памяти спустя столько лет заточения.

— Куда мы пойдем?

Вмешиваюсь, надеясь предотвратить убийство девочки.

— В Черноград, на земли в подчинении Графа Крупского. — Шепчет где-то сверху Катунь, опираясь на украденное у покойных солдат ружье. Хастах обзавелся таким же. Длинные стволы блестят, отражая рыжие разводы языков пламени. На прикладе каждого вырезан медведь, раскрывший клыкастую пасть в смертоносном рёве.

— Мы ограбим графа? — Не веря своим ушам переспрашиваю я. Катунь кивает и позади меня раздаётся шум. Оборачиваюсь.

— Именно. — хрипит Амур, сворачивая шею прибывшему охраннику. Солдат обмякает, как тряпичная кукла. Незнакомка раскрывает рот, отступая назад. Она явно не была к такому готова. В убитом я узнаю мужчину, что так хотел допросить сумасшедшую девку. Животное на страже порядка, как любой их тех, кто измывался над Невой изо дня в день в соседней камере так, чтобы я их видел. Меня передёргивает от отвращения, пока на лице расползается улыбка.

Смертники пришли за мной, чтобы забрать на верную погибель.

Глава 8. Сломанные игрушки. Идэр.

Хастах мерит кухню тихими шагами, но из-за старого перелома он заваливался на правую ногу. На первый взгляд я бы никогда не сказала, что он хромает. Амур учил меня прислушиваться к миру вокруг, а не к молитвам. Это было так давно, что кажется издёвкой собственного воображения.

Из присутствовавших я оказалась единственной женщиной и лишь меня обделили правом голоса. Немым наблюдателем, как прокаженная, сижу в углу на табуретке в отдалении от четырех мужчин, делящих меж собой стол.

— Я могу понять зачем ты утянул её вместе с нами в темницу, но прямо сейчас в нашей единственной пригодной для сна комнате три бабы. — Хастах бесцеремонно тыкает в меня пальцем. — Идэр, как старая мельница, — отслужила своё. Малолетняя нахлебница и сумасшедшая карлица вообще бестолковые создания.

— Ты предлагаешь избавиться от них? — серьезность никогда не была сильной чертой Катуня, но сейчас его вопрос звучит властно и с вызовом. Хастах расправляет плечи, демонстрируя готовность вступить в перепалку не только словесно. Амур потирает лоб. Разглядывая столешницу, он бубнит под нос:

— Катунь, выведи Малена и его подружку, подготовь девчонку к разговору.

— Как же Мален? Почему ты позвал церковную подстилку, а не его? — Хастах награждает меня взглядом, полным отвращения. Нахимов не спорит с Амуром и исчезает в коридоре, растворяясь в темноте.

Если однажды у Хастаха дрогнула рука, когда мой возлюбленный приказал меня пристрелить, то Катунь бы сделал это. Не то чтобы мы были врагами. Наоборот. Из всех знакомых мне мужчин он всегда был слишком добр. Но Амур его безусловный приоритет, чьим доверием он никогда не рискнёт. А я — просто женщина без рода и племени, что предала их всех.

— Это вам не Иноземье за тридевять морей, здесь от девок толку как от седла для коровы. — продолжает развивать очередную женоненавистническую мысль Хастах.

— Мы же не можем просто их выкинуть… — робко вклинивается Стивер. Под конец предложения его голос становится совсем тихим и неуверенным.

— Постоялый двор или…

За стеной раздаётся выстрел. Спина покрывается холодным потом.

Этот коротышка хочет нас пристрелить? Откуда у неё ружьё? В комнату её завели безоружной.

Переглядываюсь с мальчишкой Ландау. Кровь отлила от его бледного лица, усыпанного созвездиями веснушек. Распущенные вьющиеся волосы болтаются у подбородка, на котором нет и намёка на щетину.

— Ты слишком категоричен в отношении женщин. — тихо с усмешкой отмечает Амур. Его совсем не беспокоят звуки стрельбы из комнаты. — Помимо неоспоримой красоты во многих из них кроется потенциал.

— Умоляю, ты же не о Идэр? — хнычет Хастах. Цепляюсь пальцами за полы рубахи. Оторочка, с вышитыми на ней красными цветами, появляется и исчезала из виду, пока я сжимаю и разжимаю пальцы.

— Не о Идэр.

Его слова ранят несмотря на мягкий, как бархат, голос. Но я слышу в нём угрозу. Не ясно кому: мне или обозлённому другу.

— Только не говори, что ты не хочешь избавляться от нашей маленькой проблемы. Они не равны нам, как бы тебе этого не хотелось.

Амур подливает в гранёный стакан горючки и отставляет графин.

— Хастах, если тебя поставить драться с девой, то ты точно ей проиграешь. — пресекая возможную перепалку Разумовский продолжает тоном, не терпящим возражений. — Не потому, что дама сильнее тебя, а от того, что ты недооцениваешь противника. Девушка, может, не всегда способна похвастаться успехами в кулачных боях, но на моей памяти ещё ни один солдат не одолел милейшую женщину, вооруженную мечом. А если она ещё и умна, то будь у мужчины ружье, а дева безоружна, он всё равно потерпит поражение.

— Девки не умны. Просто ты идиот, раз тебя смогла одурачить Идэр.

Лицо Разумовского напрягается и уродливые рубцы топорщатся. Он натянуто улыбается, поднимаясь.

Гори вечным пламенем, Хастах. Надеюсь, твоя душа никогда не найдёт успокоения.

— Может, ты и прав. Но я учусь на своих ошибках.

Амур исчезает в коридоре. Стивер бежит за ним сломя голову. Поднимаюсь. Хастах нагоняет меня в дверном проёме и одёргивает за рукав рясы.

— Ты же не думаешь, что все всё забыли?

— Не думаю. — это честный ответ.

Все слишком быстро забывают что-то хорошее, но почему-то плохое оседает в памяти навсегда. Амур делал мне больно. Бесчисленное количество раз. И несмотря на это наши отношения были идеальными.

— В следующий раз я выстрелю.

Это обещание. Клятва. Больше Хастах не даст волю жалости.

В коридоре встречаю Малена. У нас ещё не было возможности нормально поговорить. Обмениваемся короткими кивками, когда он и высокая белокурая девушка занимают наше место на кухне.

Кто такая эта таинственная незнакомка и почему все вокруг так ей одержимы? Почему никого не интересует подружка Малена?

Пара десятков шагов в полумраке заставляют меня нервничать. Никто не удосужился внятно объяснить мне произошедшее. Как они оказались в темнице? Как выбрались?

В тесной комнате светло и жарко. Оттягиваю воротник рясы, освобождая шею. Золотые цепи жалят кожу.

— Я подпортила ваш потолок. — раздаётся женский голос. Он не певчий, ни низкий и ни высокий. С издёвкой и надменный. Ищу его обладательницу, не в силах совладать с охватившим меня интересом. Первым на глаза попадается Катунь. Он лежит на животе, подложив под грудь подушку. Змейки из волос разметались по его широким плечам. Нахимов в одних лишь свободных штанах, от чего мой взгляд не задерживается на мускулистой спине и скользит дальше. Щёки и кончики ушей вспыхивают.

Какого было моё удивление, когда я нахожу её. Ростом она едва ли с расцветшую девочку. Волосы цвета воронового крыла кудрявые, как пружинки. Лицо круглое, румяное. Девчонка с прищуром смеряет каждого вошедшего взглядом. Путы накрепко пригвоздили её детское тело к стулу. Амур кивает Стиверу на дверь, и он безропотно исчезает в темноте коридора, возвращаясь к Малену. Сажусь на вторую кровать, поставленную вдоль восточной стены. Хастах плюхается на другой конец, брезгливо отбрасывая подушки в мою сторону. Словно воздвигает стену.

— Мы прострелили потолок. — Нахимов указывает на щепки, торчащие над головами несколькими рядами острых зубов. — Оно принадлежит гвардейцам, и я понятия не имею как коротышка смогла его увести. Мне долго не удавалось её усадить, оказалось, она запихнула его в штанину и привязала ремнями к ноге.

— Она не хромая сумасшедшая, а лиса. — добавляет Хастах, и я вижу, как глаза его расширяются от страха.

Если незнакомка — царская шпионка, то появление дружинников лишь вопрос времени.

Амур едва заметно кивает на девчонку, и я нехотя поднимаюсь с кровати. Длинные юбки шелестят, обвивая ноги и замедляя шаг. Незнакомка широко улыбается, от чего на разбитых губах выступают капли крови.

— Что она шепчет? — хмурится Хастах, выуживая из горловины своего сапога увесистый нож с зазубренным лезвием. — Можем разговорить её.

— Я хотел запихнуть ей кусок занавески в рот. Мало ли, вдруг она нас проклинает? — Катунь зевает, протягивая Амуру ружьё. — Но подумал, что это негуманно. Мы же не пихаем в рот пленникам что ни попадя. Особенно, если это девушка. Маменька меня не так воспитывала!

Девка хихикает, поддерживая очередную глупую и пошлую шутку Катуня. Нахимов словно свечку проглотил, сияет от радости. Разумовский едва заметно вскидывает брови от удивления, разглядывая выструганного на прикладе медведя. Хастах раздраженно обращается ко мне, игнорируя взгляды, которыми обмениваются его друзья:

— Послушай, может это по твоей богобоязненной бредятине.

Ну уж нет! Она же сумасшедшая!

Кто вообще будет радоваться, когда его связали?

Оборачиваюсь к Разумовскому, ища помощи, но сталкиваюсь лишь с безразличием. Шрамы, изуродовавшие его лицо, делают знакомые черты резкими и совершенно чужими.

Но я всё равно люблю его. В болезни и здравии, пока богиня Смерти не отправит костяную послушницу по наши души. Пропащий спасёт пропащего.

— Она под гипнозом? — вяло интересуется Хастах. Ответом служит монотонный шепот девки.

Беспомощно издаю тихий стон и наклоняюсь к ней. Неслышно. Приближаюсь, чувствуя, как сердце клокочет в ушах.

Как мне вообще что-то расслышать за его стуком?

Склоняю голову, затаив дыхание.

Я знаю два древних языка, на которых проповедовали тысячи лет назад, но не умею читать ничего, кроме божественных писаний. К счастью или к сожалению, мне не понадобились мои способности, чтобы понять сумасшедшую.

— Глупые, глупые доверчивые сельские идиоты…

Девка дергается вперёд и с размаху ударяет меня лбом. Голову пронзает острая боль. В глазах темнеет и я отшатываюсь, хватаясь за нос. На руках за секунду скапливается кровь.

Жду, когда кто-нибудь поможет мне сориентироваться в кружащейся комнате, но никому нет дела. Униженно плетусь к кровати, зажимая кровоточащие ноздри. При выдохе ртом на губах надуваются алые пузыри, а при вдохе на языке чувствуется вкус собственной плоти.

— Два разбитых носа. — с усмешкой констатирует Амур. Хастах цокает, отсаживаясь подальше от меня. Утираю рукавом нос.

Он знал, что так будет?

— Вот так сделка. Солнце моё, а почему ты не предупредил, что спасать меня надо не от красных балахонов, а от тебя же?

Наигранно обиженный голос девчонки отдаётся болью в затылке. Катунь хихикает, кидая мне кусок ткани. Всё его внимание сосредоточено на сумасшедшей. Прижимаю платок к лицу, стираю кровь с подбородка. Хастах встает возле незнакомки, ожидая приказа.

— А она хорош… — Хастах не даёт договорить Нахимову, хватая пленницу за шею.

— Откуда ружьё?

Тишина. Нос и губы ноют, а подсохшая кровь стягивает кожу. Амур не смотрит в мою сторону, ему интереснее наблюдать за незнакомкой, разбившей мое лицо. Молчание прерывает хлесткая пощечина. Девчонка дергается, но не опускает головы и с презрением оглядывает присутствующих.

— Я думала, миром правят хиппи, а оно вот как получается.

Мой не озвученный вопрос озадаченно проговаривает Катунь:

— Кто правит миром?

— Ну, любовь к ближнему, сострадание к ущербным. На первое не претендую, но может дождусь последнего?

Мир, любовь, сострадание… она совсем из ума выжила? Хастах стягивает с неё громадный плащ и сумасшедшая остаётся в странной черной кофте с капюшоном, который привычнее смотрелся на мантии, а не на странном предмете одежды из непонятной ткани.

— Мы же вроде уже выяснили, что я не проститутка.

Широкие длинные брюки подвёрнуты внизу несколько раз, а ремень расстегнут вместе с пуговицами. Её странное поведение и говор можно объяснить лишь одним способом.

— Ты иноземка? — девка хищно разглядывает мой пострадавший нос. Меня не так-то просто осадить. Во всяком случае, не ей. Сумасшедшая не успевает ответить. Хастах бьёт наотмашь, и девушка вместе со стулом оказывается на полу. Амур мрачно указывает другу на место подле меня, но он не садится, а рывком поднимает стул вместе с пленницей и впивается ей в горло одной рукой.

— Ты думаешь, что перехитришь нас? Я четвертую тебя и разбросаю останки по канавам. Никакие царские гончие не соберут мозаику из твоих перебитых костей.

— О, красавчик, — пыхтит она со смешком, смотря на Амура. Девчонка знает, что Разумовский занимает главенствующее положение и обращается к нему напрямую, игнорируя остальных. Она немного кривится, когда продолжает. — если бы я не проповедовала садомазохистские идеи в бурной молодости, то наверняка бы уже сказала тебе обо всем. Какие солдаты лохи и какого цвета на мне трусы, но твой подопечный плохо справляется со своими обязанностями. Подумай об этом одиноким вечером, когда меня не будет рядом.

Я не поняла и половину из того, что она сказала. Девка слащаво улыбается и подмигивает Амуру. Тот улыбается ей в ответ.

Красавчик.

Меня передергивает от злости. Как она смеет?

Ей страшно. Не может же быть иначе!

Но голос её твердый, а между темных нахмуренных бровей виднеется небольшая складка. Слишком уверенная и бесстрашная. Точно шпионка.

— Проповедовала? Садо…что? — вырывается у меня. Разумовский прикрывает губы, продолжая играть в гляделки с Нахимовым. Они всегда так делают, что просто не может ни раздражать.

— Ну, плетки там всякие. Господи…

— Плетки? Ты наездница? — на мой вопрос девка смеется, игнорируя боль, что до недавнего времени мешала ей так развязно разговаривать. Катунь ржет, как мерин, утыкаясь лицом в подушку. Хастах не двигается, наблюдая за Разумовским.

— Для тебя я могу быть кем угодно.

Она игриво вздергивает брови и снова подмигивает моему жениху. Внутри разгорается злость.

Наглая, высокомерная выскочка.

— Ты у нас еще и верующая? — цежу я, пытаясь нарушить неловкую паузу. Вера всегда была моим даром и проклятьем, и единственной нематериальной вещью, которая была мне не чужда.

— Нет, я атеистка.

Она дергается в попытках стряхнуть пыль и опилки, осыпавшиеся на штаны с потолка. Амур отпивает горючки из стакана.

Кто?

— Тогда зачем зовешь Богов?

Усаживаюсь на трехногий табурет. Он покосился еще больше.

— Одного. И, у нас в России, так принято. Зовешь, зовешь, тебя игнорируют. Прогрессивная нация, что поделаешь? Я в Белоруссии? Казахстан? — встретив наши недоумевающие взгляды она осекается и неуверенно продолжает. — Грузия? Может, Кавказ? Мурманск? Хватит молчать, у меня туго с географией!

— Был у меня на родине один рукастый крестьянин. Скажу по секрету, серпом он махал внушительнее, чем своей дубинкой.

Мы слышали эту отвратительную и похотливую историю уже с десяток раз. Она принадлежит к неизменному репертуару Катуня, если тот напьется горючки. Девчонка удивленно раскрывает рот.

— Так ты — гей?

— Э-ге-ге! Кто? — изумленно восклицает Катунь, случайно пихнув меня ногой.

— Ну, любитель мужчин.

Хастах морщится. Всякое упоминание порочных связей вызывает у него столь явную негативную реакцию. Да и от женщин его, по всей видимости, воротит.

О, Похоть, вразуми раба своего Хастаха и дай ему ну хоть немного мудрости в семейных делах!

— У вас за морем и такие слова есть?

— Да нет там моря. Я живу в панельке на убитой съемной квартире в двадцать шесть квадратов. Угловая. Там море только из-под крана — ржавая хлорка, да разболтанный смеситель.

Катунь и Амур переглядываются.

Что она такое говорит? Не уж-то проклятиями сыпет?

Хлопок. И вновь стул с наглой девчонкой оказывается перевернутым. Хастах замахивается ногой, но не успевает нанести удар. Разумовский отпихивает его к Нахимову. Здоровяк уже поднялся с постели и тут же заламывает руки Хастаха за спину.

— Ты чего, белены объелся? — взволнованно басит Катунь, роняя отбивающегося Хастаха на кровать и вжимая парня всем телом в матрас. Амур поднимает девчонку, но не спешит отвязывать. То, как бережно он берёт её за предплечья ранит меня в самое сердце.

— Порядок? — будничным тоном интересуется он, разглядывая разбитые губы и проступающие синяки на тонкой шее. Не дождавшись ответа, продолжает:

— Я отвяжу тебя, но если ты сделаешь какую-нибудь глупость, то придётся отпустить моего милого друга, чтобы он закончил начатое.

То, что говорит Разумовский, не вяжется со слепой яростью в зеленых глазах.

Хастах его ослушался.

Все, кто не способен беспрекословно повиноваться, представляют опасность. Как гроза или пурга — их нельзя контролировать.

Девчонка кивает и Амур принимается развязывать за узлы на её запястьях.

— Откуда ты?

— Так я не на территории нашей прекрасной страны? — вопросом на вопрос отвечает пленница, разминая кисти, увенчанные багровыми полосами. Амур присаживается перед ней на корточки, освобождая ноги. Это напоминает мне ночь, когда он сделал мне предложение игнорируя тот факт, что мать его была категорически против нашего союза. Небо над садом горело звёздами, блестевшими в зеленых глазах, когда любовь всей моей жизни приклонила колени, прося моей руки.

— Нет! — вскрикиваю я, не до конца осознавая служило ли это ответом на вопрос или же было попыткой отмахнуться от воспоминаний.

Кто бы мог подумать, что самый счастливый момент моей жизни будет ощущаться больнее разбитого лица?

Улыбка тает на глазах, и девчонка испытывающе оглядывает меня с головы до ног.

— Назови имя и откуда ты. — требует Амур. Катунь выводит взбешенного Хастаха. Пожимает плечами, будто бы сожалея, что ему приходится выставить друга за дверь. Наверное, мне стоило уйти вместе с ними, но оставить Амура и девку вдвоём оказалось выше моих возможностей. Разумовский смотрит на пленницу снизу вверх, не торопясь отвязывать вторую ногу.

— Инесса. Ты неплохо говоришь на русском. Как далеко я от границы?

— От какой именно границы?

— Ты глупый или прикидываешься? Где я?

— Центральная Райриса. — влезаю я, раздраженно отлепляя волосы, прилипшие к крови на щеках. Нахимов возвращается один, занимая место возле меня. Кровать прогибается под его весом.

Интересно, где Хастах? Он уже устроил допрос с пристрастием белесой девочке?

Глаза пленницы беспорядочно мечутся по комнате. Голубые, как полуденное небо, которому мы возносили молитвы перед обедом в Спасе на Крови.

— Инесса, откуда бы ты не приехала, мы доставим тебя домой, как только ты выполнишь свою часть сделки.

Я уже и забыла, каким Амур может быть чутким и терпеливым, когда ему что-то нужно.

— Издеваешься? Я уже вытащила нас из тюрьмы!

— Есть ещё кое-что — Амур замолкает. Он явно с особой тщательностью подбирает слова. — одно дельце. Поучаствуешь и я сделаю всё, чтобы ты добралась до дома.

Открываю и поспешно закрываю рот, не в силах сказать ни звука. Зубы клацают.

— Какое, к нечистым, дело?

От меня сквозит истерикой, но этот факт не сильно печалит. Я не сорвусь, как Хастах. Я просто устала.

— Мы заберём кое-что.

— Что?!

Проклятый Разумовский с его идиотскими загадками!

Инесса удивленно вскидывает брови, созерцая расцветающую драму.

Нравится быть в первых рядах, маленькая мерзкая похитительница внимания?

— Лучше спроси откуда. — невесело хохочет Катунь позади. Перевожу взгляд на Амура, устроившегося поудобнее. Он сел спиной к Инессе, устало потирая виски. Дыхание спирает от раздражения. Амур смотрит в упор на меня. Взвешивает можно ли мне доверять, прежде чем открыть свой коварный план.

Я знаю, что за игру он затеял. Разумовский повернулся спиной к незнакомке, демонстрируя своё доверие к ней. Меня бы он не подпустил так близко. Больше не подпустит.

Девка грациозно, словно кошка, обвивает шею Амура когтистыми пальцами. Рука скользит по коже, устланной уродливыми рубцами. Инесса походит на хищника, заигрывающего с едой. Лицо моего возлюбленного не отображает ни единой эмоции, когда он произносит:

— Хочешь меня прикончить?

Хоть и слова его были адресованы безумной девчонке, я не могу ни принять их на свой счет.

Амур ненавидит меня всей душой, что я так хочу спасти.

— Ты не представляешь насколько. — ласково тянет Инесса, поглаживая шрамы у кадыка. Она не нападает, но всем своим видом пытается показать кто здесь главный.

Глупая. Разумовский всегда на шаг впереди. Он бы не позволил себе так рисковать, подставляясь под руку незнакомки безоружным.

Или нет…?

— У нас сделка. — безэмоционально напоминает Амур, запрокидывая голову назад, укладывая её на колени сумасшедшей. Напоследок он награждает меня улыбкой, пропитанной сладким ядом.

Разумовский дразнится и у него получатся ударить по больному — по разговору, который так и не состоялся. После того, как я… ошиблась, нам так и не удалось обсудить произошедшее.

Инесса гладит Амура по горлу белыми когтями, что придают её рукам внешнюю схожесть с птичьими лапами.

Курица.

— Ты дал ему размазать моё лицо. — хватка усиливается и кончики когтей утопают в коже под нажимом.

Когда-то и я могла быть так близко к Разумовскому, чтобы гладить его по шее. Царапать его спину и перебирать непослушные пряди. Тогда на его коже не было жутких шрамов. Мы оба были другими людьми.

— Он бы не сделал ничего, что я бы ему не позволил.

Ложь. Хастах вышел из-под контроля, потому Амур заставил Нахимова его вывести.

Катунь потирает лоб, смущенно отводя взгляд. Бусины в его волосах звякают.

Почему эти двое не с Маленом? Мы не виделись несколько лет, но теперь он снова с нами. Живой и здоровый, с бабой в довесок.

— Ты хотел, чтобы он меня изуродовал? — ласково, как щебечут любовницы во время тайных встреч, мурлычет сумасшедшая. Амур глядит на неё не моргая, вглядываясь в лицо, измазанное подсохшей кровью. Когтистая рука замирает и расслабляется.

Он наигрался с нами и нашёл себе новую куклу. Мы — сломанные игрушки в его руках. Охотникам всегда нужно свежее мясо. Она ему надоест — успокаиваю себя.

— Если я чего-то хочу, то получаю это. Но раз уж ты заговорила о неприкосновенности, то так уж и быть, сегодня я в хорошем настроении. — Разумовский поднимает голову и обращается ко мне с Катунем. — Если с милейшей Несси что-нибудь случится, то я откромсаю по пальцу с руки каждого из вас.

— Это нечестно! — вырывается у меня. К глазам подступают непрошенные слёзы. Закусываю губу, чтобы не разреветься.

Только не перед ней.

Мы поговорим и всё будет хорошо. Он поймет меня. Он сможет меня простить. Может, не сразу, но я готова подождать столько, сколько ему нужно.

Амур вздыхает, и его голова падает на колени к сумасшедшей.

— Таким варварским методом я снимаю с себя обязанность контролировать каждый ваш шаг. Теперь вы сами заинтересованы в том, чтобы с нашей гостьей ничего не произошло. Иначе, не поздоровится всем.

Открываю и закрываю рот. Глаза девчонки округляются от удивления. Ладонь сползает вниз, но Разумовский её перехватывает и возвращает на свою шею.

Этот жест кажется мне настолько личным и интимным, что от обиды хочется собственноручно придушить воровку и самой вздернуться на ближайшей осине, просто чтоб не видеть разочарование в глазах любимого и женщину, что он предпочел мне.

— Вот Хастах обрадуется. — невесело хихикает Катунь. — Пнул, придушил, два леща отвесил… Может ему по плечо сразу рубанём?

Катунь близок с Хастахом и меня ничуть не удивляет сомнение в методах Амура. Даже если все понимают, что они работают безотказно.

— Если он не будет следовать приказам, то лучше начать и закончить с головы.

Девка шмыгает носом. Разумовский вспоминает о её существовании и обращается к ней:

— Пока ты верна нам, я убью каждого, кто может быть опасен для тебя, но если ты предашь меня, то я собственноручно тебя уничтожу. Поняла, Несса?

Девчонка кивает, поджимая губы.

— Первое. Я — Инесса. Второе. Если ты хочешь, чтобы я продолжала тебя лапать, то прошу перевести меня из ранга «низкосортных эскортниц» в «пятизвездочную».

Катунь привлекает внимание к себе, кашляя в кулак.

— Инесса, если уж ты с нами, то не переживай об этом. Будет тебе и пять, и десять звезд, что бы это ни значило. Амур много хмурится, лает, но не кусает.

— Он отгрызает головы. — бурчит Разумовский поднимаясь. Повторяю за ним. Голова кружится. Ощупываю пальцами лицо, так и не касаясь ноющего носа. Амур прикрывает глаза и его лицо расслабляется. Шрамы перестают топорщиться, но всё также привлекают внимание. Разумовский убирает чёлку со лба и пока он зачёсывает волосы пальцами, отмечаю красные следы от ногтей Инессы, исчезающие за воротником рубашки. Таким я видела его ночами после изнуряющих вечеров при дворе. После всех тех женщин, что он радовал своим присутствием по вечерам.

Мне лишь оставалось тешить себя тем, что остаток ночи он всегда проводил со мной.

— У тебя есть шанс, который выпадает лишь раз в жизни, Инесса. Сейчас ты — обычная воровка средней руки, но что мешает тебе стать легендой?

Амур играет на гордости, переполняющей коротышку. Девка задумывается, озадаченно оглядывая присутствующих.

— Третье. Вы ответите на все мои вопросы под диктовку. Мне нужен блокнот и ручка.

— Блокнот?

— Скетчбук, альбом, тетрадь, рулон туалетной бумаги. Мне плевать. Напишу по всей этой бредятине книгу. Четвертое. Ты отправишь меня домой. И вообще, а я могу отказаться?

Ответом служит тишина. Конечно, она не может. Амуру нужен тот, кто может взламывать замки, но зачем…?

Догадка обрушивается как снег на голову.

Нет. Нет!

— Кто ещё знает? — обреченно вопрошаю я. Взгляд теряет фокус и перед лицом маячат пятна.

— Все. — Амур беспечно пожимает плечами. Инесса пихает его ногой, и мой мужчина лениво оборачивается, расстегивая манжеты на рубахе. Жилетка подчеркивает крепкое тело охотника.

— Так что украсть и откуда?

Чувствую биение сердца где-то в горле, когда возлюбленный заговорщицки скалится, отвечая на вопрос девчонки. Холодный взгляд заставляет моё тело покрыться мурашками.

— Каким местом ты вообще слушала меня в темнице? Мы заберём то, что носит гордое название — Сердце Туманной Башни.

***

Разумовский всегда был охотником. Поэтому битый час он не сводит заинтересованного взгляда со своей новой игрушки, задаёт ей вопросы и стойко терпит капризы. Во всяком случае, эта мысль — моё единственное утешение.

Если мои подсчеты верны, то вот уж четвертый час подряд мы проводим вчетвером. Доводы Нахимова и Амура о том, как важно, чтобы Инесса раскрыла все карты проходят мимо её ушей, унизанных сережками всех возможных форм и размеров. Вместо ответов, что могли бы нам помочь, на нас без остановки сыплются вопросы.

Катунь любезно поделился со мной горючкой. Болтая мутную жижу в глубокой тарелке (станов оказалось три и мне, конечно же, не хватило), я всё никак не могла сложить мозаику в голове.

Почему она? Что в ней особенного? Внешне она ни капли не похожа на любую другую из любовниц моего жениха. Она не стройна, как молодая березка, её ручонки лишены всякой грации, а лицо настолько наглое, что так и просит ещё одной затрещины.

— То есть, вы поклоняетесь Богине Смерти и её друзьям-Грехам?

— Гневу, Гордыне, Алчности, Похоти, Зависти, Чревоугодию и Унынию. И они ей не друзья. Они — Старые и истинные боги.

— По Данте, да?

— Деркул. — поправляю невежду, называя имя одного из первых пророков. Он был единственным, кто знал Костяную Послушницу лично и водил с ней некоторое подобие дружбы.

— Прелесть. — с сарказмом бурчит девка, размахивая пером. Инесса измазала в чернилах все пальцы и стол, но продолжает царапать бумагу. Стивер проводил одну из своих тетрадей в кожаном переплёте грустным взглядом, но не посмел возразить Разумовскому.

Что-то мне подсказывает, что Инесса не собирается писать книгу, а делает заметки просто чтобы не сойти с ума.

— А почему они все…негативные?

— О, не я один это заметил. — пыхтит Катунь и толкает Амура в плечо. Тот не разделяет энтузиазм друга и зевает.

В ней должно быть есть что-то, чего он не приметил в других. Иначе зачем она здесь? Амур никогда не ошибался в людях. Никогда, за исключением меня. Девка точно ненормальная и он это знает. Если же нет, то я открою ему глаза.

— Боги не должны быть хорошими.

— Теперь понятно почему я оказалась в такой дыре.

Катунь сочувствующе кивает и подливает в стакан воровки ещё горючки.

— Боги должны быть справедливыми. — неожиданно для меня к разговору подключается Амур. Он никогда не одобрял веру и всё то, что было мне близко. — Но их нет, поэтому и справедливость можно восстановить лишь взяв всё в свои руки.

Я не согласна с ним. Категорически. Говорю, аккуратно подбирая слова:

— На нашу долю выпадают лишь те испытания, которые нам под силу пройти.

— Скажи это солдатам, гниющим в земле и тем, кто развязывает войны, чтобы набить карманы.

Вот мы и вернулись к точке отсчета — моей роковой ошибке. Презрение в его глазах лишний раз напоминает о той ночи. Как будто я сама не знаю, что наделала… Амуру не нужно произносить упрёки и обвинения вслух. Я знаю, что он жаждет справедливости для меня. Кровавой и жестокой.

— Я могу тебя процитировать? — воодушевленно уточняет Инесса.

— Да, если расскажешь, как ты смогла выйти из Чернограда.

Разумовский разглядывает потолок, сложив руки за головой. Пара пуговиц на рубахе расстёгнуты. Отогнувшийся воротник обнажает часть шеи справа. Шрам, уродливый и узловатый, как корень, появляется под челюстью и исчезает под тканью цвета топлёного молока. Инесса бегло оглядывает моего жениха и откладывает перо.

— С чего ты взял, что я была там?

Амур вздыхает и огонёк в масляном фонаре вздрагивает. Катунь, изрядно набравшийся, качается на табуретке. Слишком маленькой для такого здоровяка, как он.

— Ты говоришь, что неделю добиралась на повозке с семейной парой, а до этого топала от гор весь день, пока солнце скрывалось в камнях за твоей спиной. Солнце садится на западе, до гор, что окружают Черноград, около недели на лошади, если не гнать её или останавливаться на привал. Но вот переправа через скалы занимает до трёх дней, если двигаться по Торговому Пути. Там пологая тропа между Двумя Носами, извилистая, как змея.

— Я встретила пару полицаев… на горе… и прокатилась на одном из них по склону… Не так, как могла бы…не то, чтобы мне хотелось. Я летела как птичка и катилась на своём седалище. Не знаю как долго. В вашей «банде» есть врач? Просто рёбра болят адски.

— Потом Идэр тебя посмотрит.

Амур прикрывает глаза. Его грудь размеренно поднимается и опускается.

Задумался или задремал?

Воровка недовольно цокает и возвращается к переводу бумаги и чернил. Инесса перечитывает написанное и с каждым мгновением её лицо становится всё мрачнее.

— Так кто такие Катерина и Константин? Они же не Грехи.

— Они — новые Боги.

— Прикольно. Старые — плохие, найдем новых. Умно.

От кощунства в её тоне мне хочется плеснуть девице в лицо горючкой. Или плюнуть. Вместо этого отставляю тарелку подальше, оберегая себя от соблазна.

— Старые — не плохие. У Катерины и Константина есть способности. Она призывает тепло и повелевает летом, а Константин — холодом и зимой.

Инесса смеётся. Истерично. На темных ресницах, обрамляющих кукольные голубые глаза, появляются слёзы. Заметив раздражение на моём лице, она успокаивается.

— Ты думаешь, я в это поверю? Да никто в это не поверит!

Она специально привлекает его внимание своей дерзостью. Разумовский полюбил меня увидев отмаливающей грехи народа в церкви, а теперь притаскивает это болтливое и наглое нечто к нам.

Амур просто хочет заставить меня ревновать. Это все несерьезно.

Зачем он привел эту сумасшедшую? Не уж то он не мог найти кого-то столь же умелого, но при том не раздражающего?

Амур, хоть и лениво, встаёт на мою защиту:

— Катерина — та ещё богиня. От неё проблем больше, чем от шарлатана Константина.

— Тебе то откуда знать?

Всем своим видом коротышка бросает вызов. Мелкая букашка старается занять как можно больше пространства своим присутствием: говорит громко, ноги задирает на стул.

— Мы знакомы, и они мне должны.

— Как боги могут быть твоими должниками?

Ей каждое слово нужно подвергнуть сомнениям? Разумовский не закипает, как часто это бывало раньше. Он вымученно улыбается, садясь. Синеватые тени засели под его глазами.

— О, я храню пару скелетов из их шкафов у себя.

— Везде-то ты поспел. — бубнит девка, делая записи. Комната погружается в тишину. Катунь катает пряди волос, зажав из между ладонями. Амур вяло стягивает кожаные перчатки и разминает пальцы. Горючка помогает мне расслабиться. Плечи опускаются. Горькая жижа развязывает мой язык.

— У вас что-нибудь было? — шепотом озвучиваю вопрос, издавна меня терзавший. Удивляюсь этому ничуть не меньше присутствующих. Три пары глаз обращены ко мне с явным недоумением. Амур хмурится. Голова становится лёгкой, как пёрышко.

Сама себе придумывала всю эту ересь и переживала, когда поводов для переживаний…

— Было.

Был. Повод для бессонных ночей и вымоченной в слезах подушке всё-таки был.

— Хотел, чтоб перепало божественное благословение, а тебе просто перепало? — не скрывая издевки спрашивает Инесса.

Её веселит происходящее?

К горлу подкатывает желчь. Горькая, как слёзы и страх, что оказался не беспочвенным.

— Заткнись! — взвываю я, схватившись за край стола. То ли горючка, то ли обида выбили почву из-под ног. Пол стал мягким, как едва натянутая простыня, качающимся, как палуба. — Она же знала. Мы были почти что подругами…

Не знаю, сказала ли я это вслух или нет, но оживившееся лицо воровки просияло.

— Все знали, Идэр. — Катунь пожимает плечами и чешет щетину на подбородке. — Дружить с Богами не лучшая идея.

— А спать с ним — лучшая? — на повышенных тонах бросаю я, пряча лицо в ладонях. Инесса вновь хватается за перо.

Какой же глупой я была. Знала же, что Амур не был мне верен полностью. Конечно, не был, он же жил при царе, в окружении придворных дам. Он всегда умел говорить женщинам то, что они хотят услышать. Почему я думала, что Катерина могла противостоять его чарам? Они проводили много времени вместе. Как давно? Почему он посягнул на святыню?

Разумовский встает за спину воровки, деловито оглядывая её записи.

— Забавно. Ты пишешь звуками.

Жмурюсь. Не хватало ещё распускать сопли при всех.

— Что, прости?

— У нас три языка: один для речи, он тесно связан со вторым, на нём проповедуют, третий для письменности.

Теплая ладонь аккуратно касается моего плеча. Рука скользит по предплечью. Катунь всегда меня утешал.

Он всегда был ко мне слишком добр. Я этого не заслужила.

— Века два назад такого не было. Народ был богобоязненнее. Прекрасное было время. — ною я, старательно скрывая дрожь в голосе. Клоунада затянулась и порядком мне поднадоела. Хочется спать, но, прежде чем поднимусь мне стоило бы успокоиться.

— Ремесло куртизанок, зато как улучшилось.

— Два века назад? — изумлённо переспрашивает Инесса. Рука замирает, и я поднимаю заплаканные глаза. Теплая ручонка принадлежит воровке. Она ласково задержалась на локте. Отпрыгиваю от неё, как от огня. Ножка табуретки надламывается, и я оказываюсь на полу.

Богиня тебя побери.

— Ты же не хочешь сказать, что тебе две сотни лет? — Инесса ахает, глядя на наши озадаченные лица. — Больше?! Да вы прикалываетесь!

Она чокнутая. Амур смотрит на неё не скрывая удивления. Разумовский встаёт позади Инессы, опираясь на спинку стула, к которому она совсем недавно была привязана. Он точно положил на нее глаз.

Сердце предательски колет от осознания того, что мой муж ускользает, как песок сквозь пальцы. Как мне жить, зная, что ничего не сделала, дабы исправить свое положение?

— Сколько тебе лет? — щурится девка.

— Явно больше двух сотен, не находишь?

— Я бы сказала, что ты хорошо сохранился, да мама учила, что врать — плохо.

Катунь издаёт смешок, маскируя его под кашель. Это не спасает его от злобного взгляда Амура. Он резко опускает спинку стула, и Инесса чуть не опрокидывает стол. Она вцепляется в руки моего мужа, решающего уронить её или нет.

— Ты ведёшь себя неподобающе. — цедит он, грозно возвышаясь над воровкой.

— Не подобающе для кого? Вы — кучка преступников. Не тебе учить меня морали.

— Амур служил при дворе. — вклинивается Нахимов.

— Кем? Воспитателем?

— Это не имеет значения. — Амур трясёт стул, и Инесса вжимается в спинку. Черные кудри растрепались и торчат во все стороны.

— Не тебе меня воспитывать.

— Она с характером. — констатирую я, в попытках отвлечься от горькой правды.

Катерина — святая. И пусть многие не возлюбили Новых Богов, в честь неё и по сей день воздвигаются церкви. А Амур сумел испоганить и её память.

— Выдрессирую. — Холодно бросает мой муж и глядит на Катуня. Нахимов лениво пожимает плечами. На нём из одежд всё ещё лишь просторные штаны. Отодвигаюсь чуть дальше. Внезапно, сумасшедшая смелеет. Инесса пыхтит и скрещивает руки на груди. Она с испытывающе смеряет Разумовского взглядом, приторно сладко протягивая гласные:

— Ты ничего не сделаешь. У нас же сделка. Или хочешь лишиться пальца, мой сладкий?

***

С полсотни свечей на витиеватых подсвечниках расположились по всему банкетному залу. Огни танцуют между кружащимися парочками, подрагивая в отражении мраморного пола. Два длинных дубовых стола, уставленных алкоголем и едой, тянутся вдоль лазурных стен. От обилия запахов внутренности жалобно сжимаются в животе, умоляя попробовать всё.

Когда-то я не могла и мечтать оказаться в летнем дворце.

Легкая ткань рубинового платья струится по изгибам тела. Поправляю свободной рукой косы с вплетенными в них алыми лентами, наслаждаясь музыкой. Сидящая девушка за клавикордом наверняка обучалась у Ландау. Милейшая женщина. Наследник престола, Виндей Волган Воронцов, в прекрасном расположении духа. Никогда не крутящийся под ногами отца, мужчина уделяет внимание каждому гостю званного ужина. Принц внимает каждому слову, будто ему действительно доставляет удовольствие слушать нескончаемый поток болтовни, сплетен и жалоб. Камзол, глубокого изумрудного цвета, богато отделан золотой вышивкой, подчеркивает насыщенный цвет глаз. Как у его отца.

— О, ваш супруг настоящее дарование.

С очаровательной улыбкой проговаривает Виндей, поправляя волосы цвета пшеницы. Подавляю смешок и кротко улыбаюсь, глядя на Амура, беседующего с Волганом. Царь восседает на массивном золотом троне в одном из лучших парадных костюмов цвета заварного крема. Амур стоит рядом, мягко улыбаясь. Смоляные волосы едва достигают ушей, а по бокам подстрижены короче, на манер южан. Камзол цвета ночного неба, иссиня-черный, выделяет его среди снующих мимо слуг и гостей военных в алых костюмах и членов Совета, пёстрых, как птички. Руки Разумовского, облачённые в кожаные перчатки, скрещены на груди. На боку в ножнах болтается меч. Подарок царя. Рукоятка сияет, когда свет попадает на россыпь камней. Оружие выглядит предметом искусства, но никак не смертоносно.

— Он не мой супруг, царевич. — кратко отзываюсь я, разглядывая Виндея из-под полуопущенных ресниц. Глядеть на царевича прямо запрещает этикет.

— Он многое упускает. — едва заметно улыбается наследник престола, протягивая хрустальный фужер с вином.

Амур никогда ничего не упускает.

Чувствую обжигающий спину взгляд Разумовского, отвлекшегося от беседы с царем, едва мои рука касаются холодного стекла, предложенного Виндеем. Непроизвольно разжимаю пальцы. Бокал разбивается о мраморный пол с оглушающим треском. Алая лужа растекается по камню, собираясь в швах между плитками.

Словно кровь.

Оркестр замолкает и все взгляды гостей обращены на меня. Кто-то глядит с насмешкой, интересом, другие не скрывают неприязни.

Я лишняя. Мне нет места в этом мире, если оно не подле Амура.

Глава 9. Прелюбопытнейшее предложение. Нева.

Буравлю взглядом бревенчатые стены тесной каморки, не веря собственным глазам.

Я на свободе.

Осознать то, что было так варварски у меня отобрано, оказывается гораздо труднее, чем можно предположить.

Череда темниц, что становились для нас местом очередной передержки, не отпускают мое сознание. Годами мы гнили в подземельях, когда обычная жизнь, не замечая нашего отсутствия, протекала в паре косых саженях над нашими головами. С годами мой мир принял форму сырого подземелья, но сейчас все вокруг будто насмешливый сон, что вот-вот оборвется.

От обилия запахов кружится голова. Пусть хибара не отличается изысками и ни капли не походит на княжеское поместье, где выросла, я наконец-то чувствую себя счастливой. Глаза режет от света. Зрение заметно ухудшилось.

Амур, хоть и мародер, но он вытащил нас. Амбициозный наглец. Спустя столько времени он это сделал. Не обладая слепой верой в этого подонка, как Мален, я всё равно продолжала надеяться. У меня не было выбора. Распутин клялся, что Зверь придёт за нами в ближайшую неделю, после ареста. Дни сменяли ночи, и с каждым новым полнолунием имя Разумовского из его уст слышалось всё реже.

Заключение испортило меня. Боюсь, необратимо.

Принципы пошатнулись, мораль прогнила, а вера в лучше улетучилась быстрее хорошего алкоголя.

Первым пропало желание вернуться домой и убедиться, что воспоминания были ложью.

Китмар должен был выжить. Или нет. За годы воспоминания подменялись фантазиями, и я даже не уверена, что помню его лицо, не говоря уже о последней ночи, когда мы видели его живым.

Через несколько месяцев, скрипя сердцем, мне практически удалось пресечь ненависть к Малену Распутину за то, что он разрушил мою жизнь. Тоска пожирала надежду на спасение, а по вине отсутствия возможности прикончить моего милого сердцу друга, пришлось смириться, что теперь он стал мне ближе всех на свете. Проведя столько дней по темницам и пыточным вдвоём, мы научились понимать друг друга без слов. Потом, за ненадобностью, я перестала говорить.

В дверном проеме показывается белокурая голова. Непривычно видеть его при свете. Грубые черты осунувшегося лица Малена Распутина подчеркивает легкая щетина. Заключение заметно состарило его. Теперь он выглядит взрослее Разумовского и скорее походит на младшего брата моего отца. Несмотря на простолюдинскую кровь в его жилах, теперь он мало-мальски похож на аристократа.

Значит ли это, что все дворяне выглядят как измученные пленники?

Я возненавидела его таким, а полюбила круглолицым недотёпой с вилами и сапогами, измазанными в конском дерьме.

— Нева, там Идэр готовит что-то, может, ты хотела бы присоединиться?

Дергаюсь, слыша своё имя. Имя, данное при рождении, потерявшее свой смысл во время многочисленных пыток и избиений.

Мален Распутин, любовь моя, я хочу сварить тебя заживо. Содрать твое лицо и затолкать его поглубже в глотку, отобедать на твоих костях и сбросить останки в канаву.

Кивнув, поднимаюсь на ноги и шагаю к накрытому зеркалу. Восточная девушка суетливо набросила кусок изъеденной молью тряпицы, когда я вошла. Облезлые кончики пальцев цепляются за шерстяные нитки, когда полотно соскальзывает с кованной рамы, обнажая зеркальную поверхность, устланную десятком трещин. Как паутина по углам.