Черное озеро (СИ)

***

Я сразу же понимаю, что это сон. Половицы в моей комнате не скрипят. Прохаживаюсь вдоль стола и кровати, рассматривая свои старые вещи. Виола, чертежи и, повсеместно, уголь на тканевых салфетках с инициалами. Буквы аккуратно вышиты янтарными нитками. Каждый стежок сделан с ювелирной точностью. Мама обожала вышивку.

Нахожу на столе пару кусков ткани с буквами.

Х. Л. —Хання Ландау, моя мать.

Иду дальше, аккуратно огибая бумаги, разложенные по полу.

Где все?

Наступаю на очередной платок и размазываю по нему уголь. Поднимаю его, стряхивая образовавшийся черный порошок.

Провожу пальцами по выпуклым буквам и замираю.

Этого не может быть.

Повторяю движения, следя за тем, как ткань пачкается еще сильнее.

Е. Л.

Судорожно перебираю в голове имена всех родственников и соседей, но никак не могу припомнить ничего подобного.

Нахожу свой платок.

С. Л.

Наклон букв и цвет ниток идеально совместимы.

Кажется, я только что нашел вещь, принадлежащую неуловимому призраку.

***

Просыпаюсь, когда княжна спрыгивает с кобылы. Стоянка.

Аккуратно слезаю вслед за Невой. Ноги почти не слушаются, и я с трудом ковыляю по желтой траве лесной опушки. Внешний вид соучастников слегка потрепался относительно привычного. Усталость прослеживается на лице каждого. Хватаю черствый кусок хлеба из рук Катуня, наплевав на то, как это выглядит. Нахимов усмехается и берет другой. Нахожу Амура, разглядывающего мои карты поодаль от остальных. Бледный и осунувшийся, Зверь выудил компас в резном золотом корпусе, инкрустированном драгоценными камнями.

Надо бы извиниться за руку.

Подхожу ближе, замечая Инессу, сидящую подле него.

— Ну и почему ты со мной не разговариваешь на этот раз? — недовольно рычит она, обращаясь к Амуру. Зверь всячески игнорирует ее присутствие. Завидев меня, девушка поднимается и движется к остальным, обходя меня стороной, не проронив ни слова.

Злится.

Подхожу к Зверю, неловко тупя взгляд в землю. Амур, на удивление, убирает карты в сторону и прячет компас в карман и с внимательным видом ждёт, когда же я заговорю. Но я не знаю, что ему сказать. мысли смешались в кашу и вычленить что-то членораздельное я не в состоянии.

— Как скоро мы будем на месте?

— За час до заката. — поспешно выпаливаю я, едва не давясь сухим хлебом, любезно предоставленным мне Нахимовым. Зверь кивает, оглядывая остальных, усевшихся прямо подле своих лошадей. Несмотря на то, что я едва стою на подкашивающихся ногах, я несказанно рад подобной возможности.

Почти убил легенду.

Я бы рассказал это кому-нибудь, но кроме Смертников у меня никого нет, да и те все видели своими глазами.

— Мне жаль, что я подстрелил тебя.

— Мне тоже. — Амур улыбается, но тут же кривится от боли. Вдоволь налюбовавшись своими измотанными подопечными, Демон повернулся ко мне, сладко протягивая:

— Но ты же пришел не только для того, чтобы извиниться, верно?

Часть третья. Черное озеро.

Под Твой очередной удар

Заранее я подставляю спину

Моё проклятие, мой дар,

Когда же я тебя покину?

Глава 1. Узнать тебя заново. Нева.

Солнце клонилось к горизонту, когда я влила в себя остатки горючки из фляжки. Лошадь мерно вышагивает по лесной тропе. Стивер, прижавшийся ко мне сзади, нервно ерзает, крепче обхватывая мою поясницу. С нами ровняется серая кобыла и я торможу Звезду.

— Пить за рулем нынче не преступление? Твой второй пилот не боится? — усмехается Инесса, повалившись на недовольного Амура, ровно сидящего в седле. Его бледных губ касается едва заметная улыбка, когда Разумовский наклоняет голову вниз и украдкой разглядывает темноволосую девушку. На ней серый пуховой платок, самого обычного неброского вида, но даже это ее будто украшает, а не портит.

— Разве что слегка.

Доносится уставший голос Ландау из-за спины. Конь, на котором сидит Мален маячит впереди. Если бы я не выпила, уверена, что Распутин заставил бы меня изрядно понервничать. Но я вновь обрела долгожданную легкость.

— Как вам поездочка? — смотрю на Инессу, вальяжно скрестившую руки на груди, и замечаю небольшое темное пятно на ее шее, выглядывающее между воротником и платком. Присматриваюсь и никак не могу понять синяк ли это, или, быть может, просто неудачно упавшая тень.

— Амур ворчит, а так — просто прекрасно.

Стивер аккуратно протягивает ладони вперед и берется за поводья. Его руки цепляются за ремешок возле моих, но он не берет управление лошадью на себя, скорее просто страхует.

— Мы в четырёх часах езды от города. — бормочет Стивер мне над ухом. Амур кивает и подгоняет Карамельку. Серая лошадь выбиваается вперед, преграждая мне вид на Идэр и Распутина.

Мы вновь погрузились в молчание. Горючка выветривается слишком быстро. Её вытесняют воспоминания о заключении.

Лица солдат маячат в памяти, сменяя друг друга. Молодые и в возрасте, высокие и низкие, новобранцы и те, кто дослужились до высоких чинов. Совершенно разные и такие одинаковые одновременно. Крысы, заплесневелый хлеб, запах сырости и экскрементов, постоянная слабость, то ли от недоедания, то ли от полного отсутствия сил, как моральных, так и физических. Их я тратила на то, чтобы отбиваться от стражников, распускавших свои руки.

Но я всегда была слабее.

Мален и его болезненно посеревшее лицо в углу темницы. Обжигающее тепло его предплечий, на которые я опиралась, когда нас перегоняли из одной тюрьмы в другую. Его тихое «прости», когда он думал, что я сплю. Всхлипы, что доносились с его койки, когда меня приводили из допросной обратно, измазанную в грязи и крови после того, как дружинники делали мерзкие вещи с моим телом часы напролет. До мельчайших подробностей помню лицо Распутина, полное сожаления и отчаяния, когда я замолчала, не желая говорить с виновником всех своих бед.

К горлу подступает тошнота и от былого облегчения не остается ни следа.

— Как насчет того, чтобы ты рассказал что-нибудь о себе?

— Я уже протрезвел и мне стыдно. — сдавленно отзывается мой спутник. Понимающе киваю, продолжая разглядывать деревья, окружающие грунтовую дорогу. Желтые и почти облетевшие, они жмутся друг к другу, сплетаясь стволами. Стивер все-таки заговаривает, видимо тишина кажется неловкой не мне одной.

— Ты как-то спросила почему я с ними. Говорят, у меня была сестра. Я никогда не знал её. Думаю, её зовут Е. Ландау.

Сжимаю узду крепче, усаживаясь поудобнее в жестком седле. Стивер говорит тихо и вдумчиво, будто может сказать лишнего.

— У меня никого не осталось, кроме надежды на то, что она всё-таки существует. — добавляет он коротко.

— Могу представить.

— У тебя есть семья. — аккуратно напоминает Стивер, будто боясь меня обидеть. Оборачиваюсь, застав его смущенное лицо совсем близко. Ландау глупо косит глаза перед собой, разглядывая. Отворачиваюсь, пряча усмешку.

— Мне, может, и нужна семья, но зачем им я, если я давно себя не знаю?

Я и себе не особенно нужна.

Стивер ерзает позади и заговаривает новым, незнакомым мне тоном.

— Мне кажется, они были бы рады узнать тебя заново. Я был бы безумно рад такой возможности.

Смеюсь, опуская голову. Северная Звезда изрядно устала, но продолжает двигаться ровно.

Вспоминаю совет Ардон, за который мне влетело от отца, сразу после его использования.

Любезничай так, чтобы грань между поведением профурсетки и светской леди не просто размылась, а исчезла. Будь настолько недоступной внешне и разнузданной на словах, что сможешь вить веревки из челяди и королей.

Оборачиваюсь, вспоминая весь день, проведенный мной коленями на горохе. Тогда это казалось концом света.

Жаль, что теперь мне все равно.

— У тебя все шансы узнать новую версию меня вместе со мной.

— Звучит как то, чему я был бы счастлив посвятить все свое время. — Стивер горько смеется и ослабляет хватку на моей талии. — Ну, в перерывах между тем, как меня выворачивает наизнанку при виде крови и мертвых тел.

Подгоняю кобылу, и та с радостью дергается вперед, от чего Ландау панически хватается руками за мою поясницу. Удовлетворенно киваю, продолжая подгонять лошадь.

— Тогда в перерывах между твоими рвотными позывами и изучением самой себя я выкрою немного времени на то, чтобы узнать тебя поближе.

Глава 2. Город праха и живого мяса. Инесса.

«Амур выглядит неважно после ранений. Он сказал, что его семья погибла по вине Идэр. Но долговязая азиатка, хоть и редкостная сука, совсем не похожа на порождение зла, как бы мне этого не хотелось. Может когда-нибудь Разумовский расскажет мне больше, но я боюсь, что однажды проснусь утром, а он уже остынет.»

Амур замирает, выглядывая из-за плеча. Его тело напрягается. Отодвигаюсь, насколько это позволяет седло, но уже поздно. Он всё прочитал. Разумовский не отпускает ни единого комментария, а лишь вновь принимается беседовать с Катунем о каком-то вещевом рынке с поставщиком из Соли, о шарлатанке-собачнице, живущей у Солёного Озера вот уже пять сотен лет.

И судя по всему, именно её мы посетим в ближайшее время.

***

— Покупаешь хлеб, мясо и уходишь. Не привлекай к себе лишнего внимания своими иноземными словечками. В деревнях не любят чужаков.

Амур читает нравоучения, прислонившись к покосившемуся дубу. Разумовский устало потирает лоб, то и дело озираясь по сторонам. Идэр, Нева и Мален ушли к реке, пополнить запасы воды. Их нет слишком долго, потому в воздухе чувствуется напряжение.

Мне было бы не жаль, если Идэр утонет. Напротив, я бы сама затолкала её поглубже. Ради такого можно и плавать научиться. А вот остальные мне нравятся. Мален — отличный друг, всегда поддержит несчастную невестку своего брата по банде. Морально, аморально или орально — сути не играет. Нева — просто милая. Крышесносная, если у неё под рукой оказывается топор.

— Я как даосский монах.

— Кто, прости?

Стивер нахохлился и напоминает птицу. Обиженного такого, печального попугая. Катунь хихикает, поправляет соломенную шляпу на моих волосах и учтиво протягивает лапти.

В них я точно протяну ноги!

И всё же я обуваюсь и поправляю идиотский красный сарафан. Венок сполз с головы и преграждает мне весь обзор, но это не мешает мне прижать правую ладонь к сердцу.

— Следую пути праведного воздержания и хороших дел. — заключаю я. Снимаю венок из колосьев пшеницы и уже собираюсь его выбросить, но Катунь ловит его на лету и вновь коронует меня «Повелительницей хлебобулочных изделий». Смирившись со своей позорной участью, прячу нож в складках ткани. Амур заканчивает изучать карту и недоверчиво поглядывает в мою сторону. Под его глазами залегли тени, а бровь, рассеченная шрамом, нервно подергивается.

Кажется, я ему не нравлюсь.

— Я, кстати, тоже! — восклицает Катунь, заметно приободрившись. — Праведное воздержание — моё первое имя!

Лицо мальчишки Стивера багровеет и тот отскакивает от нас на пару приличных шагов.

— Твое имя — воздержание, только когда нет денег на женщину на ночь. — Брезгливо шипит Хастах, натирая дуло ружья, которое парни между собой, по неясной причине, окрестили штуцером. — Или на мужчину.

Катунь не теряется. Он разводит руками и повержено соглашается:

— Ты прав! Крепкая мужская дружба обязана быть бесплатной! Как хорошо, что мы — друзья, не так ли?

***

Мы въехали в небольшую деревню поблизости от города с сумерками. Домишки из бревен и двухэтажные усадьбы из больших камней выстраиваются в ровные линии улиц. Дорога выстлана щебнем, вдавленным в глинистую почву. Впервые за всю нашу поездку меня начало укачивать. Амур научил меня держать поводья и контролировать лошадь.

Говорил, будто это нужно мне, но сам был не против отдохнуть, когда я брала Карамельку на себя. Ослабший, он всячески изгаляется, ведая странные присказки, смысл которых ясен лишь ему самому.

— Идя по выжженому полю, измажь сажей свое тело, чтобы все думали, будто ты тушил, а не разводил огонь.

Тяжело вздохнув, запрокидываю голову. Амур глядит на меня не скрывая издевки.

— И что это значит?

Разумовский пожимает плечами. Карамелька машет мордой, заставляя меня дергаться вместе с ней. Амур устало обвивает руками мою поясницу, придвигаясь ближе.

— Может, речь о том, чтобы прятаться у всех на виду?

Недовольно пыхчу, перебирая чересчур длинный кожаный ремень уздечки. Разумовский высокомерно усмехается за спиной, и я до малейших деталей могу воспроизвести в памяти его лицо. Небольшая морщинка между густыми темными бровями. Вечно хмурый. Всегда недовольный. Легкая насмешливая улыбка, подчеркивающая выступающие белые шрамы и острые клыки, похожие на звериные. Резко очерченные скулы и глубокая зелень глаз.

— Да, но для того, чтобы волк не съел тебя, придется обнажить зубы.

Меня начинает укачивать. Обгоняем Неву и Стивера. Оба с удивлением наблюдают за беснующейся лошадью под нами.

— Давай обойдемся без обнажений.

Дыхание сбивается и меня окутывает страх. Мы вот-вот упадем. Карамелька ускоряет шаг, продолжая дергаться. Стук ее копыт отдается в ушах.

— Ты — скучная.

Разумовский недоволен. Он помогает мне утихомирить строптивую кобылу. Берет поводья, не вырывая их из моих рук, и наши пальцы едва соприкасаются. Амур тянет узду на себя и животное, странным образом, успокаивается.

— Когда герой проявляет милосердие, то подстегивает злодея на еще большие злодеяния.

Осматриваюсь. Мы выбились далеко вперед. Остальные лениво плетутся между домами, переговариваясь. Небо уже окрасилось в лиловый и воздух заметно остыл. С губ срываются облачка пара.

— Демонстрация силы держит в узде. — мямлю, крепче вцепившись в поводья. Разумовский обнимает меня за талию обеими руками. Становится теплее. Он кладет подбородок на затылок и томно вздыхает.

— Прогресс. — констатирует Амур, зевая. Руки слегка дрожат, но я стараюсь этого не показывать. Дома заканчиваются и перед нами предстает широкая дорога из брусчатки. На противоположной стороне растянулись улицы. Дома в пару этажей украшены резными вывесками на языке, которого я не знаю.

Надо будет сделать запись в дневнике.

— Что, если монстры прячутся в темноте, потому что не хотят, чтобы их нашли? — на это раз задаю загадку я, пока мы пересекаем дорогу. Амур не торопится отвечать. Из домов слышатся голоса, сливающиеся в задорные песни.

— Потому что даже монстры боятся. — устало говорит Разумовский, подгоняя Карамельку. — А чего боишься ты? — оживившись, спрашивает мужчина. Разглядываю городишко, раскинувшийся перед нами. Фасады домов не идут ни в какое сравнение с деревенскими пейзажами, которые мне удалось увидеть в перерывах между сном и тошнотворным бодрствованием. Некоторые постройки украшены лепниной и резными наличниками, выкрашенными в алые, синие и золотые цвета. Отвечаю не думая.

— Воду.

— И все? — не унимается Амур, помогая направить лошадь ближе к зданиям.

— Я много чего боюсь. — беспечно пожимаю плечами я. — Быстрой смерти, бабочек, соленую карамель и русский кинематограф.

— Быстрой смерти? — удивленно переспрашивает Амур, будто из моей тирады его привело в замешательство лишь это.

— Да. — кратко отзываюсь я, но он не унимается.

— Объясни.

— Я бы хотела умирать медленно и мучительно. — запрокидываю голову и чувствую, как как Карамелька останавливается. Встретив недоумевающий взгляд Разумовского, я нервно тереблю край пожеванного молью платка. — Хочу, чтобы меня окружали близкие. Смерть станет наградой за страдания, а не наказанием, внезапно обрушившимся на голову. — Он хмурится, но молчит. — Семья не будет шокирована уходом, ибо будут знать, что это лучшее, что меня ждало.

Отвожу взгляд и вижу большое здание с серой двускатной крышей. Стены, выложенные из алого кирпича, вмещают множество аркообразных окошек. Над широкими деревяными дверьми висит табличка, по форме напоминающая пушистое облако. Странные символы на ней аккуратно выжжены. Буквы отдаленно напоминают родной русской алфавит, но разобрать написанное не получается.

Кажется, Разумовский что-то говорил про несколько языков в их мире.

— Где это мы?

— Постоялый двор. Сегодня мы переночуем здесь.

— А это не опасно?

— Пока я рядом тебе нечего бояться. Просто помни, что я держу все под контролем. И никогда не вру.

— Умалчиваешь?

— Разумеется.

Амур спрыгивает с лошади. Стараюсь не показывать ехидной улыбки, когда отмечаю то, как его слова вписались бы в какой-нибудь сопливый фильм с федерального канала. Вслед за смехом мне становится неловко. Разумовский слегка кривится от боли, но потом распрямляется и снимает меня с кобылы, подхватив под руки, как маленького ребенка.

Он не пошутил? Или только в моей голове эти слова звучат с романтическим подтекстом?

— Чего задумалась? — без особого интереса задает вопрос Амур, беря лошадь под уздцы. Я не успеваю ответить, лишь открываю рот и глупо хлопаю глазами, пытаясь подобрать правильные слова. У меня нет никакого желания выглядеть идиоткой в его глазах. Возле нас останавливается Нева, на ее белоснежной Северной звезде. Стивер, болезненно белый, под стать лошади и княжне, выглядывает из-за девушки.

— Вы решили прокатиться с ветерком? — измученно вопрошает рыжий парень, едва не сваливаясь со скакуна. Его ноги заметно подгибаются, когда он ступает по земле. Княжна спрыгивает грациозно, так, будто изрядно натренирована в верховой езде.

— Дорогой, ты жив? — смеется княжна, поправляя алый платок на голове. Стивер кивает, смущенно отводя взгляд в сторону. Нева окидывает меня многозначительным взглядом и на ее лице расцветает улыбка.

— Отлично выглядишь.

— Спасибо.

— Это было адресовано Амуру. — княжна игриво подмигивает и подхватывает меня под руку, уводя от озадаченных парней. Перемены, случившиеся с ней всего за пару дней настолько ярко выражены, что вводят в ступор всех.

— Инесса, — Амур окликает меня по имени, и я незамедлительно оборачиваюсь. — все будет в порядке.

Киваю, отмечая задумчивое выражение его лица. Разумовский поджимает губы, разглядывая пустую улицу. Мы проходим под деревянной вывеской и попадаем в душное фойе. Кроме нас — никого. Светлые каменные стены украшены картинами в грузных резных рамках, покрытых сусальным золотом. Портреты пугают реалистичностью выполнения.

Ну почему меня никогда должным образом не волновала живопись?

Нарисованные люди выглядят жутко. В старомодных нарядах, они озлобленно смотрят с полотен прямо в душу. отшатываюсь от картины с изображением молодой семьи из пяти человек. Мужчина и невероятной красоты светловолосая женщина стоят за спинами троих детей: маленького златовласого мальчика лет одиннадцати и его двух более старших братьев. В детских лицах прослеживаются черты родителей. Прямые носы, высокие скулы и прямые светлые волосы. Чуть в стороне, в самом углу картины, ютится недовольная черноволосая дама. По богатому наряду не сложно догадаться о её высоком статуте. Под полотном прикреплена деревянная табличка.

Раз Амур считает, что я «пишу звуками», то, быть может, стоит попробовать прочитать?

Долгие попытки, явно свидетельствующие о моей необразованности, привели к загадочному результату.

«Иден. Тайная Канцелярия. Правда гнилью вытечет наружу.»

— Инесса? — раздался голос княжны за спиной. Оборачиваюсь, чувствуя, как по спине пробежал холодок от пристальных взглядом жуткой семейки. Княжна глупо улыбается, облокачиваясь на идеально обструганную деревяную поверхность стойки, смахивающую на ресепшн в гостинице. Возле нее сухощавый мужчина за сорок. Амура и след простыл. Незнакомец отвратительно скалится, разглядывая каждую из нас поочередно. Его густые брови изогнулись, придавая лицу с маленькими глазами-бусинками хищное выражение. Мятая рубашка отличается от простеньких вещей, что своровал Нахимов и Хастах. Она выглядит дорогой, хоть ее и нельзя назвать опрятной.

— Опарин. — представился он сиплым голосом.

Опарин.

Осознание сваливается как снег на голову. Какую игру затеял Амур на сей раз? Я старательно запихиваю ужас и оскаливаюсь, прикрывая неестественно жуткую гримасу ладонью. Хихикаю в попытках прикинуться наивной дурой.

Хотя, прикидываться не нужно.

— Вы пришли одни, красавицы?

Я не успеваю проронить ни слова. Нева закивала, невинно хлопая белоснежными ресницами. Встаю ближе к княжне, утыкаясь взглядом в половицы. Мужчина отходит чуть дальше и вскоре опускает перед собой руку с ключом, лежащим на грубой ладони.

— Вам ведь нужна комната, верно? — его учтивость насквозь пропитана фальшью. Нева медлит с ответом, но, когда все-таки заговаривает, то голос, что я услышала, не имеет ничего общего с тем, что я привыкла слышать. Княжна, напрочь растеряв былую гордость, свидетельствующую о знатном происхождении, сбивчиво лебезит:

— Вы так добры, господин, но мы пришли к вам с просьбой. Мы с сестрой оказались совсем без крова, едва пара недель прошла, как схоронили мать и отца.

— И как же вы кормитесь? — вопрос подразумевает единственный ответ, который мне совсем не нравится.

Чертов Амур с его проклятыми интригами! Ну почему нельзя ненадолго отставить свою козлиную натуру в сторону и обсудить планы как все адекватные люди?

— Именно в этом и заключается наше прошение, сударь. Молва о вашем постоялом дворе разошлась по всей Райрисе. И мы с сестрой почтем за честь, если вы окажетесь столь великодушны и не обделите двух сиротинушек работой.

Смысл затеи Амура ясен как день. Поднимаю голову и тут же встречаюсь с хищным взглядом Опарина. Мужчина сжимает ключ между пальцами, пристально разглядывая мое лицо.

— Раньше работали по желтому билету? — обращается ко мне хозяин постоялого двора. Голова закружилась от того, как старательно я верчу ей из стороны в сторону. Мужчина удовлетворенно хмыкает, расправляя мятую рубашку на своей груди.

— Остановитесь вместе, вечером я проверю каждую из вас на…пригодность.

Волосы на затылке шевелятся от ужаса. Едва удерживаю себя от того, чтобы схватить Неву за руку и убежать со всех ног.

Плевать куда. Проклятый Амур и его постоянные глупые тайны, усложняющие жизнь всем вокруг.

Княжна забирает ключи из рук Опарина, задерживая свои пальцы на его ладони на мгновение дольше положенного. Этот жесть мужчина не оставляет без внимания, облизнув сухие губы. К горлу подступает тошнота.

— По коридору, предпоследняя дверь слева.

Киваю, изо всех сил изображая невероятную благодарность. Не замечаю, как двигаю ногами по полу, ощущая лишь нарастающий шум сердца в ушах. В полумраке цепляюсь пальцами за кисть княжны и шаг в шаг бреду за ней, пытаясь унять сбивающееся дыхание. По телу разливается ужасающий страх, словно яд, попавший в кровь.

Он будет проверять нас на пригодность. Нас сдали в бордель. Избавились, как от мусора.

Ускоряю темп ходьбы и наступаю на пятки Невы, но та молчит. Чем чаще становятся вдохи, тем мой мозг укрепляется в мысли о том, что воздуха вокруг недостаточно и с каждым последующим выдохом я приближаюсь к тому моменту, когда вокруг закончится кислород. Нева этого не замечает.

Что если это был план Амура? Оставить меня здесь? Нева слишком спокойна. Эта чертовка все знала. Они решили избавиться от меня. Или от нас двоих? Хастах настаивал на том, чтобы они бросили нас в борделе. Нева подвергалась насилию. Как Разумовский мог с ней так поступить? Она же совсем маленькая, лет пятнадцать-шестнадцать от силы!

Не замечаю, как юная княжна вталкивает меня в небольшую комнату с окном, облаченным кованной решеткой снаружи дома.

Клетка. Я в клетке.

Сползаю вниз по двери, обхватив себя руками. Вдох. Выдох.

Пока я рядом тебе нечего бояться. Просто помни, что я держу все под контролем.

Стараюсь сфокусироваться на воспоминаниях о высоком темноволосом парне. Найти его образ не проблема. Вьющиеся волосы, что он убирает назад, запуская в них длинные бледные пальцы. Глаза, такого насыщенного цвета зелени, что хочется удостовериться в том, что они не нарисованные. Темные густые брови. Безукоризненное недовольное лицо, с высокими скулами и шрамами по левой стороне.

Он ведь обещал не лгать мне.

Руки дрожат, и я чувствую, как кончики пальцев немеют. Страх накрывает меня с головой, заставляя сердце пробивать себе путь наружу прямиком через грудную клетку.

Я доверила свою жизнь человеку, опираясь лишь на веру его словам. Идиотка. Поставила на кон все, наслушавшись слащавых речей высокомерного девиантного козла. Влюбленная дура. Скоро ты станешь одураченной проституткой, Инесса, поздравляю тебя.

Влюбленная.

Чем больше я думаю, тем хуже становится. Мысли мечутся одна за другой, и я пытаюсь сфокусироваться на чем угодно, лишь бы унять дрожь во всем теле.

Влюбленная.

Нет! Нет! Нет!

Я просто повелась на смазливое лицо и одну прогулку за ручки. Амур просто со скуки наблюдал за тем сойду ли я с ума, а я нафантазировала, будто ему не всё равно. Он — моральный урод и социопат, явно не подходящий для того, чтобы быть объектом воздыхания.

Вскидываю глаза на испуганную княжну, склонившуюся надо мной. Ее слова доносятся слабо, будто мы…под водой.

Нереальность происходящего отдаётся болью в груди.

Пока я рядом тебе нечего бояться. Просто помни, что я держу все под контролем.

Держи себя в руках, никто не сделает этого за тебя.

Делаю глубокий вдох. Сжав кулак со всего размаху, ударяюсь об пол. Повторяю движение еще раз или два. Тело отвлекается от панической атаки на боль, прострелившую руку.

— Инесса? — тихо шипит княжна, склонившись. Разум проясняется. Дышать становится проще. Костяшки пальцев разбиты в кровь, но я успокаиваюсь. Приступ паники отступает так же резко, как и проявился. Я едва дышу, поверхностно глотая воздух. И без того бледная Нева потеряла всякий цвет от испуга.

— Как ты?

— Поверишь, если скажу, что нормально?

— Нет.

Поднимаюсь. Меня сопровождает легкое головокружение и тошнота. Кое-как добравшись до постели, я обессиленно падаю на перину, и пружинистая кровать прогибается под моим весом.

Совсем разболталась под местными путанами.

Нева аккуратно присаживается на край и кладет свои руки на мои плечи. Холод ее пальцев чувствуется через ткань.

— Все будет нормально. Амур все держит под контролем.

Её блаженное спокойствие заводит меня не на шутку. Сбросив кисти княжны, я едва сдерживаюсь, чтобы не начать кричать. Слова выходят с трудом, напоминая шипение змеи:

— Доверять свою жизнь мужчине? Ты вообще на ошибках не учишься?

Когда до меня доходит смысл сказанного, прикусываю язык. Нева не выглядит обиженной, напротив, она активно кивает, соглашаясь.

— Ты права, Инесса. — княжна аккуратно поднимается, снимая платок с головы и протягивая свободную руку мне. — Поэтому мы разберемся с Опариным без помощи мужчин. Выжжем этот город дотла.

***

Я выхожу в коридор, переодевшись в вещи, что принесла одна из работниц этого злачного места. Корсаж, выполненный в переплетении лазурно-золотых узоров, сдавливает ребра больше, чем убийственная повязка Идэр.

Прошла всего неделя с того дня, как мы выбрались из тюрьмы, а кажется, что целая вечность.

Поправляю волосы, набрасывая кудри на плечи. Из-за отсутствия рукавов и глубокого декольте я замерзаю сразу же, как останавливаюсь постоять и перевести дух. Юбка того же насыщенного цвета с вырезами с обоих сторон до середины бедер напоминает шелк. Когда я почти преодолеваю длинный темный коридор, то замечаю Амура, стоящего у стены. Парень бесцельно смотрит в стену, задумчиво крутя компас на цепочке в руках.

— Какого черта ты молчал? — почти кричу, не в силах держать себя в руках.

Пока я рядом тебе нечего бояться.

Но тебя не было рядом и не будет, когда я стану нуждаться в тебе, как ни в ком другом. Он лгал мне. Недоговаривал. Ненавижу себя за то, что повелась на его сладкие речи.

— Посидите тихо до нашего возвращения. — терпеливо просит Разумовский, но я едва сдерживаюсь, чтобы не врезать ему с размаху. Амур окидывает меня взглядом и не может сдержать удивления, замечая здешний прикид.

— Тебя забыли спросить. — огрызаюсь, убирая волосы назад.

— Я со всем разберусь, как только мы вернемся на постоялыйдвор. — Амур бережно поправляет лацканы пиджака. С любовью и трепетом, которым он не отличается по отношению к своим друзьям и деловым партнерам.

— Почему ты ничего не сказал мне?

— А должен был?

Амур пристально вглядывается в мое лицо в густом полумраке коридора. Намереваясь уйти, пячусь. Разумовский останавливает меня, схватив за предплечье. Я не вырываю руку. Напротив. Встаю напротив, высоко задрав подбородок, чтобы отчетливо видеть его наглое лицо.

— Ты говорил, что её насиловали в тюрьме и после этого заставляешь ребенка играть роль проститутки?

Разумовский молчит. Его плечи распрямляются и замирают, напряженные.

— Плевать на меня. Сама ввязалась черт знает во что. Да и так ясно, что тебя не волнует никто кроме себя, но как ты посмел так поступить с ней?

— Мы уйдем раньше, чем что-то произойдёт. Всё продуманно, а ты лезешь с обвинениями. — чеканит Амур, крепко сжав челюсти. От его наигранной надменности хочется выть в голос.

— Почему не Идэр?

Нужно было быть слепой, чтобы не заметить, как мой вопрос задел Разумовского за живое.

— Она слишком хороша для этой роли? Когда вспомнишь что она сделала, подумай над этим ещё раз. Или это тоже было ложью?

Я думала, что он ударит меня, но Разумовский отпускает мою руку и нервно убирает волосы с лицо. Когда длинные пальцы касаются шрамов на левой стороне лицо он морщится.

— Не приплетай сюда Идэр. — слишком сдержанно хрипит Амур. — Я не жалею, что сказал тебе о причине нашего разрыва, но будь добра — никогда не упоминай об этом. Мне тяжело жить с этим.

Ну вот опять. Ему тяжело. Абсолютно полное отсутствие интереса к чувствам других. Только ОН. Никого больше.

Амур добавляет совсем тихо:

— Инесса, давай без глупостей. И сними эти тряпки.

— Поздно. — рычу, стараясь вложить в это слово всю ненависть и обиду. Делаю шаг в сторону, намереваясь уйти, но парень останавливает меня, вытянув предо мной руку. Замираю, едва на стукнувшись об нее лбом.

— Почему ты так злишься на меня? — его выражение лица можно назвать изумленным, если бы я не знала, что ему плевать на всех вокруг, кроме себя.

Он слишком много раз показывал это, а я не хотела верить.

Усмехаюсь, наклонив голову на бок. Сжимаю кулаки изо всех сил, впиваясь ногтями в ладони.

Не смей плакать. Победи своего дракона.

Отвечаю со всем безразличием, что только могу из себя выдавить:

— Ты не думаешь ни о ком кроме себя, а я не могла выкинуть тебя из головы последнюю неделю. Две? Плевать. Я доверилась тебе, а ты лжешь в глаза. Ах, простите! Не договариваешь.

Отступаю. Амур безэмоционально провожает меня взглядом, спрятав руки в карманы брюк.

— Знаю, это было глупо, но больше я так не ошибусь.

Глава 3. Что-то особенное. Амур.

Разбираю документы Иванцева, которые мне удалось стащить прямо у него под носом, когда Стивер разыгрывал пьесу в двух актах: «очень пьяный» и «очень выброшенный из таверны».

В ту ночь я разбил мальчишке Ландау нос — неплохая плата за простреленное плечо.

Ничего из того, о чём бы я не догадывался. Иванцев водит близкую дружбу с Емельяновыми. Младший сын Вадока Емельянова пал от руки Распутина, что может усложнить наше путешествие. Личные счёты со знатью — дело гиблое, уж я-то знаю. Из сплетен ныне мне доподлинно известно, что в следующем году князей ждёт Ярмарка Невест, Витим Макконзенъярви отошел от дел окончательно из-за болезни ранее оборвавшей жизнь его жены, а царь Райрисы привез в Святой Град Дождя своего дражайшего наследника, считавшегося умерщвленным собственной матерью-еретичкой. Бессвязный бред — Иванцев интересуется пчёлами, переправленными из Меряны.

— А ты видел сестёр Романовых? Нет? Нева, конечно, прелесть, но однажды мне удалось мельком увидеть Ардон, и я буквально обомлел от красоты! Раньше такое происходило только когда я посещал баню вместе с Амуром.

Одной Смерти известно в какой раз я отвлекаюсь на нескончаемую болтовню Катуня. Друг разлёгся на моей кровати, свесив голову вниз. Бусины и свалявшиеся волосы лежат на полу, побрякивая, когда друг дергается от смеха, словно мучаемый судорогами. Стивер злобно хмыкает, поджав под себя длинные худые ноги.

— Ты не найдешь там ничего нового. — бубнит Хастах, натирая штуцер, уведенный мной с поместья Иванцева. Пытаюсь собрать воедино всю информацию и прикинуть каким образом я могу применить её, но вновь захожу в тупик. Раздражаюсь, но продолжаю прокручивать мысли в голове, в надежде на озарение.

Ничего. Пустота.

— Опарин покупал крестьян у Иванцева.

— Это я уже слышал. — недовольно фыркает друг. — Ты лучше скажи, когда ты перестанешь злиться на Малена?

Вопрос задевает за живое, потому я с еще большим усердием утыкаюсь носом в потемневшие от вишневой наливки документы.

Опарин водит дружбу со многими. Через Западный Торговый Путь проходят все торгаши, доставляющие товары в Соль, а оттуда — в Меряну и за моря. Но больше толку от Опарина нет, разве что мы могли бы взглянуть на его письма.

— Мне плевать. Пусть хоть женится на ней.

— А можно вопрос? — встревает Стивер, который, до этого момента, не подавал никаких признаков жизни. Я был уверен, что парнишка витает в фантазиях о маленькой княжне. Каково же было мое разочарование, когда я понял, что это не так.

— Задавай. — недовольно говорю я, готовясь к внеочередному глупому разговору.

Ну почему мы должны тратить моё время на обсуждение таких глупостей?

— Ты ревнуешь Идэр к Малену?

— Что за вздор? — рычу я, дергая головой. Волосы падают на глаза и надоедливо щекочут лицо. Заправляю их назад, всячески стараясь избежать соприкосновения со шрамами.

— Просто Идэр все эти годы так грезила вашим воссоединением. Я удивлен тому, что вы не вместе.

Не знаю кого я ненавижу больше в эту секунду: бывшую возлюбленную, что только и делала, как тараторила о наших отношениях, которым было не суждено начинаться, а не то, чтобы продолжаться, или же наивность и прямолинейность Стивера.

— Мне плевать. — лгу я, хватая с пола другие документы. Бумага волнистая и шуршит под пальцами.

Меня злит факт того, что Распутин позволил себе ее коснуться после всего того, что произошло. Но мы не вместе и теперь моя милая предательница вольна делать всё, что хочет. Она глупа, раз из бесконечного множества возможностей снова и снова выбирает докучать мне.

Я зарываюсь глубже в анализ, отбрасывая всякие намеки на сторонние мысли.

Торговля. Опарин и его легендарное увлечение жужжащими тварями.

Мы были на этом дворе около семидесяти лет назад, когда я ещё служил при царе и Опарин лелеял ульи на чердаке своей богадельни. Меня и Катуня тогда нехило искусали.

Вот оно. Что если, дело не только в торговле крестьянами? Может, пчеловодство из увлечения переросло в основной вид деятельности? Опарин скупает пчёл с Меряны — враждебно настроенного царства по левую сторону от Золотых Гор — княжества Макконзенъярви. Но кому нужны пчелы? Емельяновым. Они растят вишневые сады вдоль трети Западного Торгового Пути. Если Опарин переправляет им пчел, возможно, он доставляет письма от Маномы к Кегалу Крупскому. Было бы неплохо ознакомиться с перепиской брата с сестрой.

Голова гудит от споров Нахимова и Стивера. Хастах закончил начищать оружие и прикрыл глаза, облокотившись на стену.

Несколько ночей назад я видел их в лесу. Они целовались в тени деревьев.

Почему у всех моих друзей мания на дев, которые мне симпатичны? Меня что — прокляли?

Я не на шутку испугался, проводя с Инессой пару ночей назад. То, что она не сошла с ума — чудо, не меньше. Когда она спала на земле, укрытая моим кафтаном, я представлял, как это будет — когда она проснётся не в себе и мне придётся её убить. Невольно вспомнились её холодные губы и вкус речной воды.

Я уже доверилась тебе. Это было глупо и больше я так не ошибусь.

Почему Инесса так злится на меня, если Хастах всё знал, но тоже молчал? Разве что — их связь не подразумевает ничего серьезного, и она ставит наи с ней рабочие взаимоотношения во главу угла.

Бросаю бумаги на пол подле себя и выпрямляю затекшие ноги. Закрываю глаза и перед носом вновь маячит образ Инессы в корсаже и шелковой юбке с разрезами по бокам.

Столь же красива, сколько раздражающе неправильная.

Она вечно мной не довольна. В чем дело? Я не соответствую ее представлениям? Я не должен этого делать. Зачем все эти сложности?

Сложности. Наверное, ей не легко находиться тут. С нами. Особенно, когда приходится выдавать себя за работницу постоялого двора. Пусть учится постоять за себя.

Что если ей действительно будет угрожать опасность? Сможет ли она себя защитить?

Нервно кусаю внутреннюю сторону щек, чувствуя нарастающее безумие, увеличивающееся в размерах с каждой секундой.

Оправить необученную девушку в логово зверя, дабы отвлечь внимание от копания под Опарина.

Гениально глупо.

Если что-то пойдет не так, ей будет сложно дать отпор?

От одной мысли о том, что маленькой девчонке придется отбиваться от особенно назойливого постояльца приводит меня в ужас.

Не обучена, в непригодных даже для пресловутого бега тряпках, она не сможет себя защитить.

Вдруг, меня осеняет.

Тряпки.

Пора бы прогуляться.

Поднимаюсь с пола, отряхиваю камзол. Три пары глаз уставились на меня с удивлением.

— Катунь, ты что-то говорил про выход в город?

Нахимов хитро улыбается, демонстрируя идеально белые зубы.

— Конечно говорил. Нам пора развеяться.

***

Она справится. Я не могу постоянно за ней следить. Пусть учится самостоятельности — убеждаю себя, разглядывая отражение в зеркале. Шелковая рубашка цвета топленого молока переливается в свете масляных фонарей. Найти палатку, торгующую вещами в столь поздний час, было не самой простой задачей, но Хастах справлялся и не с таким. Пожилая старушка мило улыбается, перерывая ларец с товаром.

— Так откуда, говорите, товар? Заморский, поди. — рассеяно уточняет Стивер, выходя из-за горы тряпок в лазурной шелковой рубахе и широких штанах цвета глубокой ночи. Ландау разрывается между неловкостью и признанием того факта, что одежда ему нравится.

— Да, но это наши умельцы торгуют. — деловито отмахивается женщина, выуживая богато расшитый кафтан и совершенно новое серое пальто.

— Наши? — переспрашивает Катунь, вставая позади меня. На нем красуется изумрудный камзол и парадные штаны, расшитые цветами чертополоха. Штанины, правда, едва доходят до середины икр, а швы на плечах оскалились.

Когда Нахимов служил моей матери у него был целый отряд из портних и никаких проблем с размером костюмов.

— Да, это граф Крупской постарался. Он вообще такой сообразительный. Торгует чем-то в Соли, а там принимает ткани да пряности. Правда, зачем нам заморские травки, когда у нас своих хватает, не правда ли? Царь, долгих лет ему правления, любит всё иноземное, да что от того простому народу?

Согласно киваю, застегивая шелковые пуговицы на манжетах, хоть и последние слова режут слух.

Значит, моя догадка верна.

Опарин не просто пчеловод и хозяин постоялого двора на Торговом пути, коих сотни разбросано по всей стране. Он торгует с серьезными людьми. Князьями. Соль — портовый город на самом западе, в горах. Совсем рядом с Черноградом. Нашей целью.

Катунь переодевается в прежние одежды, захватив немного рубах и простых платьев для девушек. Расплачиваюсь, не забыв о костюме Стивера, и уже иду к двери, когда примечаю кое-что в самом углу.

— Я догоню. — обращаюсь к Смертникам, которые уже перешагнули порог магазинчика. Оборачиваюсь к торговке. Старуха глядит проницательно, будто бы давным-давно догадалась о чем-то, что ни за что не должно было всплыть. Она облокотилась о единственную каменную стену узловатыми пальцами, окидывая взглядом перегородки из сплетенных меж собой ивовых прутьев.

— Вам нужно что-то особенное, не так ли?

Глава 4. Одно убийство на двоих, пожалуйста. Инесса.

План предельно прост. Жаль, что исполнение оказалось сложнее, чем мы могли представить.

Под вечер, когда в зале с едой и выпивкой галдело множество людей, Опарин вызвал нас в свою комнату, дабы «проверить на пригодность».

К этой проверке мы подготовились как к войне.

Стоя в его апартаментах, я никак не могу унять дрожь в коленках. Торговец расселся в пошарпанном кресле, что он предусмотрительно выдвинул на середину небольшой спальни. Еще ни разу не была в подобном месте. В покоях горит камин. Я приметила кочергу возле него сразу же, как вошла. Большая, пыльная, с витиеватой ручкой. В углу — громоздкая кровать с белоснежным балдахином. Лепнина под потолком, картины с теми же угрюмыми лицами Иден. Только теперь надписи под ними другие.

«Лишь воочию следя за беспределом можно умолчать о том, кто является истинным злом.»

«Следя за ужасом, становишься не меньшим злом.»

Нева танцует около Опарина, когда я, ускользнув с глаз долой, запираю резную дверь на медный ключ. Кладу его на полку у камина, случайно задев чучело лисы. Оно падает мне под ноги. Поднимаю, случайно задев пальцами кирпичи. Кожу обдаёт жаром.

Пожар нам здесь не нужен. В средневековье никто не слышал про огнетушители.

Лиса смотрит на меня своими стеклянными глазами и мне становится поистине жутко. Опарин с нескрываемым интересом наблюдает за тем, как Нева вертится перед ним. Ее наряд, похожий на мой, настолько насыщенно красный, что просто не может ни притягивать восхищенный взгляд.

— Отлично. Просто прекрасно. Раздевайся и иди сюда.

Его слащавый тон заставляет мои внутренности свернуться в клубок. Перехватываю обеспокоенный взгляд княжны, направленный в мою сторону.

Никогда не воспринимала серьезно людей младше себя. Мне двадцать два, и я помню себя в шестнадцать. К сожалению. Ветер в голове и проблемы дома. Нева — первый «ребёнок», который не вызывает отторжения. Она перенесла то, что никто бы не выдержал. Она — мой герой в тряпье, снятом с проститутки. Моя единственная подруга по «ту сторону» от привычного мира. Девчонка с погасшими глазами и разбитым сердцем.

Улыбаюсь, так широко, насколько мне позволяет это сделать рот и подхожу к хозяину постоялого двора, оттесняя собой княжну.

Пожалуйста, хоть бы на этот раз я поступлю правильно. Хоть раз. Я совершила непростительное множество ошибок, но сегодня у меня есть шанс немного подчистить карму.

— Позвольте для начала мне. — игриво протягиваю я, едва касаясь кончиками пальцев его коленки и бедра в плотных брюках. Скольжу ладонью выше и перехожу на грудь, игнорируя расстёгнутую ширинку мятых брюк. Опарин согласно кивает, но все еще не может отвести взгляд от Невы, ютящейся в углу нашей пыточной.

Просто представь, что он тебе нравится — уговариваю себя я, разминая плечи и игриво тряся руками в теплом воздухе, пропахшем маслом и пижмой. Усаживаюсь к нему колени. От нервов и отвращения к горлу подступает желчь.

Тяни время.

Расстегиваю верхние пуговицы рубашки и целую его в шею. К горлу подкатывает тошнота. Улыбаюсь, глядя в серые глаза мужчины, пытаясь отключиться от здравого смысла.

Сколько еще женщин прошло через этот отвратительный обряд инициации?

Представь себе, будто это Амур. О, нет, только не это.

Его руки скользят по талии и бедрам, туго обтянутым скользкой тканью.

Терпи.

Опарин усмехается, притягивая меня к себе. От него пахнет вишней и чем-то сладким. Тошнотворно сладким. Проходит еще несколько томительных секунд, наполненных ненавистью к себе, когда поверх ладоней, словно змея, проскальзывает прохладная шелковая ткань. Резво отпрянув, я валюсь на пол, ударяясь спиной о паркет. Нева стоит позади Опарина, натягивая лоскут ткани на шее. Мужчина размахивает руками, пытаясь поймать княжну. Безрезультатно.

Он будто тонет на суше.

Его лицо багровеет, а удивленные глаза шныряют повсюду в поисках соломинки, за которую он бог бы ухватиться. Подскакиваю на ноги и хватаю кочергу. Опарин перестает оказывать активное сопротивление и поднимает вверх мозолистые руки, капитулируя.

Это не гарантия того, что он не нападет после того, как я уберу оружие.

Я с размаху бью его по голове широкой частью кочерги, дабы не расколоть голову надвое. Хозяин борделя оседает в кресле. По лбу стекает тонкая струйка крови. Руки трясутся и мне приходится из всех сил сжимать железку, чтобы та не выпала в самый неподходящий момент. Нева отпускает импровизированную веревку из обреза моего подола и обходит Опарина вокруг, самодовольно скрестив руки на груди.

— К черту мужиков, да, Инесса? Мы и без них можем все сделать!

Она преподносит это как данность, с которой, глядя на обездвиженного нами торговца женщинами, трудно поспорить. Зрелище не веселит меня как Неву, скорее приводит в ужас.

Меня трясёт, но я не могу перестать истерично смеяться, хлюпая носом и стирая слезы с щек дрожащими пальцами.

Дальше мы действуем строго по плану. Княжна выудила пару пут из-под нижней юбки и привязала руки и ноги мужчины к креслу. Я проверила узлы несколько раз, а после расстегнула его рубаху и, вырвав из нее приличный клок ткани, свернула его и впихнула в рот Опарина. Когда со всем было покончено, я отошла к камину и взглянула на наше творение.

Мы настоящие маньячки. Не уверена, что хочу записать это в дневник.

Приближаюсь к камину и погружаю кочергу в раскаленные угли, поблескивающие алыми искрами.

— Наш план прекрасен, но что мы будем делать после того, как что-нибудь выведаем?

— Понятия не имею. — пожимает плечами княжна, проверяя входную дверь еще раз.

Успокойся. Ты ничем не хуже Амура и его прихвостней. Если вы узнаете что-то ценное, то ты станешь даже лучше.

Нева незаметно подкрадывается сзади, и я едва не роняю кочергу от испуга.

— Он приходит в себя. В следующий раз — бей сильнее. — с мрачной улыбкой шепчет княжна где-то наверху. Ростом я едва перегнала ее локти. Оборачиваюсь. Опарин весь сжался в своем кресле, испуганно оглядывая родные стены. Его лицо пересекает тонкая струйка подсохшей крови, берущая начало где-то в обросших русых волосах. Когда его выцветшие глаза встречаются с моими, он выругивается в кусок ткани, забивший рот. Подхожу первой, перехватывая кочергу поудобнее. Шершавый металл под пальцами становится влажным. Иду крадучись, словно хищник, преследующий добычу в смертельном танце.

— Проверка на пригодность превратилась в проверку на прочность. Иронично, не так ли?

Мужчина дергается всем тело и веревки врезаются в кожу. Опарин злобно мычит, кидая угрожающие взгляды. Вены на лбу раздулись от натуги, но все его попытки освободиться обречены на провал. Вытягиваю металлический стержень, смахивающий на клюшку, и едва касаюсь им ноги Опарина. Торговец ежится, жмурясь.

Мне даже на миг становится его жалко.

Шорох за спиной отвлекает, и я оборачиваюсь. Нева подкидывает пару поленьев с кованного дровника в камин и заливает все это горючкой. Огонь вспыхивает, шипя, словно змеиный клубок.

Быть может, мы перебарщиваем? Когда этот кошмар закончится?

Опарин пинает меня под колени. Ноги подкашиваются, и я падаю вперед, выпуская кочергу из рук. Она брякает об пол. Сдираю ладони и едва не клюю носом в паркет. Нева добирается до кресла Опарина в пару шагов и пытается удержать его, крепко вцепившись тонкими пальцами в шею мужчины, стоя позади.

Этот урод высвободил одну ногу.

Вспоминаю о его надменном лице, когда он сообщил нам о «проверке на пригодность». Сколько женщин не смогли пережить этот ад? Как много дам ждет та же участь?

Эта мысль посещает меня не впервой, но менее отвратительной не кажется.

У меня нет времени на слабости, когда я должна быть сильной не только за себя, но и за них тоже.

— В следующий раз — привязывай крепче.

Вытираю выступившие капли крови с ладоней о шелковую юбку. На ней остаются едва заметные коричневые полосы. Кряхтя, отряхиваю колени и отмечаю, что одна из них разбита.

Как в детстве, когда мама учила меня кататься на роликах.

Тогда мне тоже было не легко. Соберись.

Поднимаю кочергу и кладу ее изогнутую часть в огонь. Примечаю щипцы и выуживаю из камина раскаленный до красна уголь. Руки дрожат. Шагаю к торговцу, прихрамывая. Опарин дергается, когда я подношу кусок угля к его лицу.

— Сейчас она привяжет твою ногу, — командую я, угрожающе нависая сверху. — а ты будешь паинькой.

Горе-торговец людьми кивает. Нева достает новую веревку из-под корсета своего алого наряда и с особенным усердием стягивает лодыжку Опарина, намертво привязывая ее к креслу. Княжна заканчивает и приступает к проверке остальных креплений. Серые глаза Опарина молят о помощи, когда я медленно опускаю уголь на его грудь. Он кричит, что есть сил, но через кляп до нас доносится лишь жалкое мычание и тихий скулеж. Ткань его рубахи начинает оплавляться и тлеть, а воздух наполняет отвратительный запах горелого мяса.

Заканчивай.

Я убираю уголь щипцами подальше, но не закидываю в камин.

Мы еще не закончили.

На груди торговца остаётся алый след, покрытый сукровицей. Опарин дергался при каждом вдохе.

Надеюсь, прожженная дыра в теле доставляет ему не мало дискомфорта.

По красным щекам ручьями текут слезы.

Пусть он умоется ими, в попытках смыть сотни искалеченных судеб.

Нева с нескрываемым восхищением смотрит на меня, разинув рот.

Я отомщу ему за всех.

Княжна деловито прогуливается по комнате и останавливается у письменного стола. На нем — кучи желтых конвертов с взломанными сургучными печатями. Нева перебирает письма, игриво крутя их в руках.

— Сургуч не используют простые рыночные торговцы, не так ли? — ласково припевает княжна, не обращая внимания на нашего немного собеседника. Опарин бросает на меня недоверчивый и, будто чем-то обиженный, взгляд.

— О, что это? Печать моего отца? — с наигранным удивлением вопрошает Нева, подходя ближе к нам. Лицо торговца вытягивается от удивления. Подхожу к камину и меняю старый уголь на новый. Раскрасневшийся от жара кусок дерева сыпется парой искр под ноги, пока я несу его к Опарину. Нева в это время вытаскивает самодельный кляп из рта мужчины.

— Ардон? Твой отец обыскался тебя. Он примет тебя домой, только оставь меня в покое. Романов уже простил тебя за все твои зверства, клянусь!

Опарин сбивается практически на каждом слове, жадно хватая ртом воздух. Нева переводит взгляд, наполненный непониманием, на меня.

— И что же он знает об ее зверствах? — с подозрением вопрошаю я, приближаясь. Торговец напрягается и нехотя отвечает:

— Он знает, что это ты натравила тех тварей на деревню.

— Тварей? И что он о них знает?

Может он один из тех сумасшедших, что мы встретили по дороге?

Опарин сглатывает, кашляя. Встаю рядом с ним, нависая хищной птицей.

— Что ты соткала их из густой тьмы и своей ненависти.

Моя голова безвольно свешивается на бок. Нева горько усмехается, подходя ближе и комкая письмо. Её руки дрожат, но взгляд полон решимости.

— Моя старшая сестра неплохо преуспела в мое отсутствие. — задумчиво и гордо протягивает княжна. — Жаль, что если она правит тьмой, то я — это губящая ненависть, что не обойдет никого стороной.

Нева хватает меня за предплечье и резко опускает руку с щипцами для угля на живот мужчины. Тот вскрикивает. Нева комкает письмо и впихивает бумагу в рот Опарина, придерживая ладонью листок. Вырываюсь из ее хватки и роняю щипцы. К железке местами прилипли шмотки влажной кожи. По бесцветным щеками моей спутницы стекают слезы, а на лице расцветает поистине безумная улыбка.

— Подавись своим гнилым языком и не смей порочить ее имя. — Рычит княжна, задыхаясь. Отталкиваю Неву в сторону, и та едва не падает на кровать.

— Успокойся! — бросаю я, гневно оглядывая торговца и пытаясь сопоставить новую информацию в своей голове.

У Невы есть старшая сестра, тоже княжна. Ее зовут Ардон, и она натравила тварей из темноты на деревню? Ее отец — князь, по фамилии Романов. Раз на печати из сургуча был его герб, подпись или еще бог знает что, то они ведут переписку. Или вели когда-то.

Выдергиваю смятую и слюнявую бумагу изо рта Опарина. Нева пытается встать с постели, но тут же оседает обратно. Разворачиваю лист и едва могу разобрать половину из написанного под всхлипывания Опарина. Половина слов мне попросту не понятна, а другая часть размазана фиолетовыми чернилами по листу.

«…если вы изволите и далее торговать с этим отребьем, то…

…они пятнают мое имя…имена моих детей…

Я потерял двух дочерей…

Мне донесли о вашей тесной дружбе с князем Гриневицким и многоуважаемым …

… вы пожалеете…

Пусть сады их засохнут на корню, как и злые языки…»

Типичный договор о принятии на работу на колхозный завод. Одни угрозы и никакой выгоды.

Сминаю лист бумаги и бросаю под ноги княжне.

— Собери остальные. — бросаю я ей через плечо, поворачиваясь к Опарину. — О ком речь в письме?

Мужчина мотает головой, в ужасе оборачиваясь на запертую дверь.

— Я думал вы мертвы.

Нева аккуратно складывает бумаги и прячет их под юбкой. Она старательно отводит взгляд от букв, поджав губы.

— И ты не прогадал. — кратко отзывается Нева. Опарин пугливо оглядывает меня с головы до ног. Я стараюсь держаться ровно.

— А ты кто такая?

— Твой ночной кошмар. — вскидываю брови, чувствуя нарастающее раздражение. Мы впустую тратим время. — О ком речь в письме?

Мужчина закипает и зло шипит, вкладывая в свой тон как можно больше пренебрежения:

— Что вы, аристократские подстилки, о себе возомнили?

Давлюсь воздухом от его наглости.

Героизм или глупость? Всё вместе.

— Как мы заговорили… — смеюсь, впихивая кляп в его рот поглубже. Манерно шагаю к камину и меняю угли. Остывший на раскаленный. Когда я подхожу к торговцу, пыл на его лице сменяется отчаянием. Подношу щипцы к его лицу, а потом опускаю их ниже, мимо двух прожаренных участков кожи и останавливаюсь у нижней части живота.

— Он нам не нужен. Я знаю о ком идет речь в письме. — тихо шепчет Нева. Опускаю уголь и тот, поддавшись гравитации, безвольно падает на расстёгнутую ширинку. Мужчина сдавленно вопит, когда ткань загорается. Мои глаза распахиваются от удивления.

Он не должен был загореться!

Нева забивает огонь, пиная Опарина. Закрываю рот и нос рукой, чувствуя тошнотворный запах гари. Мужчина пытается вырваться, но тщетно. Когда княжна прекращает его молотить, то он больше не двигается. От остатков штанов, к потолку, поднимается дым. Чувствую облегчение, когда вижу, что Опарин дышит.

— Мы должны избавиться от него. — вслух говорю я, ужасаясь собственной жестокости. Нева беспрекословно отходит к столу и возвращается с небольшим ножом для бумаг.

Это так и должно было кончиться. — успокаивала себя.

Смотрю, как завороженная, когда княжна одним легким движением вспарывает шею Опарина. Он не шевелится. Кровь водопадом стекает по его плечам и оседает в ковре на полу. Голова безвольно свешивается набок, глаза медленно открываются, смотрят с мольбой, стекленея.

Вот так просто. Мгновение и человека больше нет. Нет и никогда не будет.

Гляжу на свои ободранные руки, всё ещё крепко сжимающие щипцы.

Я больше не могу найти себе оправданий. Я убийца. Отняла чужую жизнь ради собственной выгоды. Чудовище. Куда делась Инесса, которая боялась забрать ружье у покойника? Исчезла? Или я всегда была такой?

Нева вытирает лезвие о белоснежный балдахин и тихо шепчет:

— Может там он найдет покой, а может — еще большие страдания.

Я знаю, что речь идёт про Опарина, но сердце предательски сжимается, примеряя слова княжны на себя.

***

Стоя на коленях на полу, я выжимаю кусок некогда лазурной шелковой ткани в небольшое корыто. Окровавленная вода стекает с рваных краев подола.

— Почему я не понимаю того, что написано на вывесках? — внезапно вслух произношу я. Нева отвлекается от попыток запихнуть отделенную от тела руку в мешок, забитый лоскутами. Они должны впитать остатки крови.

— Мы используем три языка. — плечо с грубыми рваными краями ран скрывается из виду. — Тот, что ты разбираешь — язык, используемый устно. Мало кто применяет его в переписках, разве что, если дело очень деликатное. Он сложнее для восприятия.

Оглядываю бардак, оставленный после нашего маленького приключения. Окровавленная пила «дружба», без пары зубцов, украденная нами днем у компании лесорубов, остановившихся на пару дней этажом выше, куча тряпок, нарезанных из простыней. Наша комната всего в паре метров от апартаментов Опарина, но то время, что я ждала, пока Нева сходит за всем необходимым — показалось мне вечностью.

Мы разделали тело.

Черт возьми, мы разделали его тело ручной пилой!

И пока крови вокруг не стало заметно меньше, я стираю колени, ползая на четвереньках с тряпками.

— У тебя есть сестра? — не выдержав очередную томительную паузу вопрошаю я.

Иначе я просто сойду с ума от ужаса. С каждой минутой проведенной за потрошением оцепенение растворяется, оставляя за собой лишь страх. Нева кивает, вытирая руки о наволочку. Княжна отставляет пару мешков, набитых лохмотьями и мясом к входной двери.

— О, да, у меня большая семья. — воодушевленно протягивает Нева. — Нас пятеро, не считая отца. Елена — старшая из всех, Климент — единственный сын, Клязьма — несносная третья. Ардон… я до сих пор не могу поверить…

Поднимаю глаза от бурых разводов и вижу, как Нева сидит среди окровавленного тряпья на коленях, обнимая себя руками. Не решаюсь продолжать расспросы несмотря на то, что любопытство внутри меня лишь возрастает, потому перевожу тему:

— Вы с Маленом так и не поговорили?

— Ну, мы пытались. Он — говорить, а я — сдержаться, чтобы не вломить ему.

Смеюсь, полоща тряпку в тазу. Внезапно вспоминаю слова, сказанные когда-то мне матерью, и произношу их вслух:

— Независимо от того, насколько ты прекрасна, ты никогда не станешь достаточно хороша для мальчика, который еще не стал мужчиной.

Нева поднимается на ноги и подходит ко мне. Ее озадаченное лицо приближается к моему по мере того, как девушка усаживается рядом со мной. Княжна кидается ко мне с объятиями. Ее холодные руки будто хотят выдавить из моего тела жизнь. Нева отпускает меня лишь тогда, когда я кашляю от нехватки кислорода.

— Спасибо.

— Давай сначала разберемся с трупом. — как бы улыбчиво я не говорила, на последнем слове голос надламывается. Нева понимающе кивает и отходит в другой конец спальни. Без хозяина вся пышность убранства меркнет.

Я участвовала в пытках.

Я помогла княжне распилить труп мужчины, как делят на куски цыпленка!

— Сегодня я победила своего дракона. — вырываюсь из панической череды безумного осознания совершенных мной действий. Нева непонимающе смотрит в ответ, распихивая кровавые лоскуты по мешкам. Я пытаюсь превратить сказанное в красивую метафору:

— А что, если Мален тоже может каким-то образом заслужить твое снисхождение?

Непонимание на лице княжны становится настолько явным, что я уже не могу его игнорировать.

— Ну, принц должен спасти принцессу от дракона. Рискнуть жизнью там, все дела.

Ноги княжны разъезжаются, и она падает в кровавое кресло, уронив все, что успела собрать с пола. Я настойчиво продолжаю гнуть свою линию, избегая ее взгляда. Мои руки изо всех сил растирают засохшую кровь по дощатому полу и ковру.

— Ну, там, пройти восемь километров, не знаю… у всех разные драконы.

Немигающий взгляд смягчается. Нева встает и подбирает выпавшие из рук куски ткани. Вода совсем потемнела. Пора бы поменять. Смотрю на холщовые мешки и радуюсь тому, что нигде не выступает кровь.

Как я вообще до такого додумалась? Потрошить тело — явно не признак здравого ума.

— Ну, а какие драконы у тебя? — вырывает из потока мыслей вопрос Невы. Пожимаю плечами, а потом, будто опомнившись, поспешно отвечаю:

— О, ну, например, уважение. Еще ни один не справлялся.

***

Колени подкашиваются от усталости. Подходя к своей комнате, я вздрагиваю от страха, приметив крадущуюся тень. Оборачиваюсь, когда Амур стоит на расстоянии вытянутой руки. Разумовский выглядит задумчивым. Даже в полумраке коридора видно, как он сжимает и разжимает челюсти. Шрамы на левой стороне лица шевелятся в такт.

— Чего тебе? — рычу, пряча разодранные ладони за спиной.

— Идем. — кратко бросает он и, схватив меня за локоть, грубо тащит за собой. Вспоминаю прикосновения Опарина и непроизвольно отшатываюсь, падая назад. Амур дергает меня за руку на себя, предотвращая падение, но едва не вырывает мою конечность из сустава. Ахаю, уткнувшись лицом в рубаху на его груди. Я не выдерживаю.

— Я стараюсь быть терпеливой, но ты буквально выводишь меня из себя фактом своего существования.

Отталкиваю от себя Разумовского. Амур перехватывает мои руки, крепко сжимая кисти. Из задумчивого, его лицо становится изумленно-озадаченным. Понимаю, что его взгляд привлекли ссадины на руках и пытаясь выпутаться из хватки. Тщетно.

— Твои старания почти оправдывают себя. — злобно шипит он, утаскивая меня за дверь. Я не сразу поняла, что комната принадлежит не нам. В ней царит безукоризненный порядок. Тонкие подушки в серых наволочках нетронуты. Воздух пропитан запахом мяты. Амур подносит мои руки к масляной лампе, разглядывая раны.

— Страдания?

— И страдания. — добавляет Амур, отвлекаясь. Его изумрудные глаза шарят по лицу в поисках ответов. Я героически молчу, ощущая, как сердце того и гляди пробьет себе путь наружу. Тело непроизвольно содрогается. На глазах наворачиваются слезы. Резкая перемена в настроении не остается незамеченной.

— Инесса? — едва слышно произносит Разумовский и я срываюсь. Я рыдаю без остановки, выпуская весь ужас и страх накопившийся внутри. Хватаю ртом воздух, но его катастрофически мало. Меня неистово трясет, когда Амур прижимает меня к себе, в попытках успокоить. Он выжидает некоторое время, прежде чем спросить:

— Кто это сделал? — тон полон угрозы. Я пытаюсь ответить, но лишь всхлипываю и не могу выдавить из себя ничего членораздельного. Он терпеливо ждет.

Какой кошмар. Я убила человека.

Проходит еще немного времени, когда он пробует заговорить со мной вновь.

— Инесса, скажи мне кто это, и я сделаю всё, чтобы он молил о смерти.

Поднимаю голову и едва не сталкиваюсь с ним лицом. Амур мягко улыбается, но взгляд выдает безудержную тревогу. С большим трудом выдавливаю из себя всего три слова:

— Я сама это сделала. Мы убили…Опарина.

Амур раскрывает рот и, не найдя подходящих слов, закрывает его вновь. Повторив незамысловатые движения еще пару раз, он наконец выдавил из себя:

— Он тебя не тронул? — в ужасе вопрошает Разумовский, но я продолжаю свой нелегкий рассказ, пока попросту могу связывать слова в предложения:

— Мы выпотрошили его…

— Что с твоими руками? Почему ты не отвечаешь?

Амур нервно выпаливает вопросы один за другим. Я говорю, стараясь не терять остатки здравого смысла и самообладания:

— … а потом рассовали по мешкам и отдали Малену и Идэр. Они должны были избавиться…от останков.

Амур вздыхает, качая головой из стороны в сторону. Не осуждающе. Скорее, очень удивленно.

— Нева-то, понятно, но, а ты куда? — истерично усмехается Разумовский, вновь заключая меня в крепкие объятия. Я истерично хихикаю в ответ, стирая слёзы о рубашку на груди Амура.

— Ты точно в порядке?

Не считая того, что я чертова маньячка — определенно, — да.

Киваю, не в силах говорить.

— Я чуть с ума не сошел. — доносится шепот над головой. Чувствую, как Амур аккуратно кладет подбородок на мой затылок.

Все закончилось. Это глупо, но мне становится спокойнее.

Не знаю сколько времени мы продолжаем просто так стоять. Я успокаиваюсь и, в какой-то момент, даже, кажется, совсем ненадолго, проваливаюсь в полудрёму. Когда я в следующий раз открываю глаза, то чувствую себя гораздо лучше. Выпрямляюсь, отлипая от взмокшей рубашки. Амур хмурится, задумчиво вглядываясь в мое лицо, а после неторопливо достает из-за пазухи большой бумажный сверток. Тонкая бумага со скрипом рвется под его пальцами, и Разумовский высвобождает кусок насыщенно синей ткани, вышитой серебряными узорами. Цветы и звезды, аккуратные полумесяцы и извивающиеся лозы, усыпанные аккуратными листочками. Разумовский протягивает ладонь, сжимая ткань, спадающую вниз волнами, от чего блестящие узоры переливаются на свету.

— Позволишь?

Я киваю. Слишком быстро, выдавая свое волнение. Амур встает напротив и, слегка наклонившись вперед, аккуратно поправляет мои кудри. Рассматриваю его шрамы вблизи. Они не делают его устрашающим или непривлекательным. Они просто есть. Данность, как и то, что я оказалась на самом дне по собственной глупости. Амур ловит мой взгляд и громко выдыхает. От затянувшегося молчания внутри нарастает чувство неловкости.

— Кто-нибудь говорил тебе, что ты, невероятно красив, хоть и редкостный козлина? Хотя, о чем это я…конечно…

Разумовский тихо перебивает, не дослушав:

— Не говорили.

Я замолкаю, не зная, что добавить. Чувствую, как щеки вспыхивают. Амур убирает выбившуюся прядь волос за ухо и на мгновение замирает так близко, что запах мятных конфет напоминает мне ментоловые капли для носа.

— Я знаю, что ты…вы с Хастахом. Понятия не имею что у вас, просто хочу, чтобы ты приняла мой подарок. — тихо шепчет Амур, отводя взгляд. Я хочу закричать, что это не так, но мои губы будто слипаются, а язык словно вмиг прирос к нёбу. Чувствую себя рыбой, выброшенной на сушу.

Я не могу сказать Амуру правду о той ночи, когда Хастах признался мне в своих «увлечениях». Это не мой секрет, чтобы оглашать его как оправдание. Да и кто я такая, чтобы оправдываться за случившееся? Я убила человека, подумаешь, теперь Разумовский считает, что я кручу роман с его другом. Это далеко не самое страшное в чём на меня может упасть подозрение.

Молчание — тоже ответ.

Амур аккуратно надевает платок, не поднимая изумрудных глаз. Дыхание перехватывает от обиды. Когда он заканчивает, то не спешит отходить. Неловко потупив взглядом в пол, он, наконец, поднимает голову и говорит в свойственной ему манере:

— Добровольно отказавшись от богатств, глупо с жадностью следить за каждым серебряником, упавшим в шапку нищего. Я сам отказался от всех и ни о чём не жалею.

Глава 5. Чучельник. Амур.

Мы покинули постоялый двор с первыми лучами восходящего солнца, когда на небо не осталось ни следа серых облаков. Карамелька бордо шагала по одной из вытоптанных грунтовых дорог, проложенной параллельно Западному Торговому Пути. Весь путь, до полудня, я выслушивал подробный отчет о произошедшем. Сначала от воодушевленной Невы, а потом от Малена. Идэр обнимала Распутина сзади, не сводя с меня глаз. Глупое выражение скорби по прошлому застыло маской на лице служительницы. Другу сказать было почти нечего. Он подсыпал в мешки камней и избавился от останков в заросшем пруду, в двух часах езды от постоялого двора. Для него это стало первым серьезным делом после освобождения, потому я послал Хастаха проверить за ним. Он, в свою очередь, не был впечатлён навыками Малена заметать следы, но это было уже не важно. Когда Опарина найдут (точнее то, что от него осталось), мы будем уже за тридевять земель, на западе. Моя спутница молчала. Инесса задумчиво разглядывала бесконечные поля и жидкие деревья, образующие небольшие рыжие рощи, иногда черкая в дневнике. Осень поздняя, хоть и календарь упрямо твердит, что на дворе конец августа.

Кто способен поднять Катерину и Константина?

Это еще следует узнать.

Как стрясти с парочки шарлатанов старые долги?

Вероятно, пока никак.

Помню, как при дворе, когда мать с сестрой ещё не пали от предательства Идэр, я часто встречал Катерину и Константина в Аскве. Они жили при дворце в старой столице и были тенями Волгана Воронцова. Оружием, которым он кичился.

Кто бы их ни поднял, он должен был обитать во дворце. Волган Пятый никогда бы не отпустил от себя столь ценного человека. Получается, у нас целых три Новых Бога? Интересно, Старые в курсе?

Инесса почти не говорила, из-за чего я не мог ни беспокоиться.

Я сказал что-то не так?

Быть может, не понравилось мое предложение остаться с караулом под дверью ведущую в её спальню? Или же, она не оценила допроса с пристрастием, когда я выпытывал что ей сделал Опарин?

В любом случае, разобраться с ним лучше, чем они сделали это сами, я не мог. Разве что, мне стоило бы выловить его тушу из пруда и провернуть все то, что девушки уже успели сделать.

Я перебирал письма до рассвета, терроризируя Стивера, чтобы тот проложил нам новый маршрут. Инесса в то время мирно спала в моей комнате, убитая наповал произошедшими событиями. Или тем количеством горючки, которое я уговорил ее влить в себя.

Я смотрел, как она дергается от кошмаров, не просыпаясь, когда отрывался от деловых переписок между Емельяновыми и Опариным. Рыжий парнишка то и дело перехватывал мой обеспокоенный взгляд одними и теми же вопросами:

«Мы можем ей помочь?»

«Она справится с этим?»

И ни тот, ни на другой вопрос я не знал ответов. Это буквально выводило меня из себя.

Бросаю взгляд на воровку, более страдающую от душевных терзаний, нежели похмелья.

— Инесса?

— М? — недовольно, не отрывая взгляд от черных полей отзывается она. Пашни сменяют золотые поляны, с пожухлой травой, впитавшей в себя последние солнечные лучи.

— Кто это придумал? — в черт знает какой раз спрашиваю я, уже не надеясь получить ответ.

— Детали — вместе. Идея — моя. — безучастно отвечает она.

«Они отказали в женитьбе, разорвав обручение, я не намерен терпеть их буйный нрав. Моя средняя дочь убивается от любви к человеку её недостойному.»

Письма всплывают в памяти, но я отмахиваюсь от них, словно от надоедливых мух. С этим я разберусь позже.

Инесса оборачивается, глядя на меня с немым вопросом. Киваю, ожидая.

— Я — чудовище?

Я уже и не помню то, как отнял жизнь впервые.

Говорят, что такое остается в памяти навсегда. Возможно, но не когда твою жизнь пересекает черная полоса, отрезая от взора всякие проблески света. Ты идешь по тьме, спотыкаешься и сталкиваешься с ее обитателями, реальным и теми, что возникают лишь в голове, рассыпающиеся на сотни других образов, стоит лишь к ним прикоснуться. Я боролся с призраками прошлого, превращал насущную угрозу в очередной безликий ночной кошмар.

Я не помню первого человека, павшего от моих рук, ибо потом весь мой путь был усыпан сотнями бездыханных тел.

Она все еще ждёт ответ. Вздыхаю, пытаясь подобрать правильные слова.

— Нет, ты сделала то, что нужно.

Мой ответ ей не понравился. Хмурясь, она отворачивается, тихо бубня под нос:

— То, что нужно — не всегда правильно.

— Ты хочешь быть правильной? — не сдерживаюсь я, направляя Карамельку направо, сворачивая с основной дороги на едва заметную средь кустов шиповника тропу. Ее просто так не найти, если не знаешь о ее существовании.

— Нет. Я никогда не поступала правильно. Делала как надо. — последнее предложение пропитано ненавистью и раздражением. — И куда это меня привело?

Вопрос не требует ответа, потому я задаю свой:

— Жалеешь?

— Не знаю. — Инесса пожимает плечами, погружая тонкие пальцы в пепельные волны конской гривы.

— Ты сильнее, чем я думал. — честно признаю я, пытаясь хоть как-то ее отвлечь. Карамелька пробирается сквозь высокие кусты, цепляющиеся шипами за штанины.

— Это только что был…комплимент? — голубые глаза Инессы округляются, и она раскрывает рот.

Нет, нет, только не это.

Отрицательно качаю головой, пытаясь скрыть даже малейший намек на улыбку. Лицо Инессы вытягивается, и она театрально хватается за сердце.

— О, господи, это был именно комплимент.

Нет, это было мое мнение.

Мне льстит ее радостная, пускай и чересчур, реакция на мои слова.

Льстит и пугает.

Усмехаюсь, подгоняя кобылу. За спиной раздается мелодичный смех Невы и Стивера.

Стивера?

Оборачиваюсь, замечая пугающую своей нереальной идеальностью картину: Нева усадила рыжего парнишку вперед, всучив ему уздечку. Тот неловко сжимает кожаные ремни в руках, панически оглядывая все вокруг. Она шепчет ему что-то на ухо и щеки Ландау заливаются краской. Болезненно бледный Стивер выглядит живым и…счастливым? Он оборачивается к княжне, а та указывает ему на дорогу, обнимая мальчишку сзади.

На краю сознания проносится пугающая мысль.

Может еще не все потеряно?

***

Небольшое поместье встречает нас опавшим яблоневым садом и запахом гнилых фруктов и сырости. Закатное солнце скрылось за еловым лесом, почерневшим из-за длительных дождей. Земельный участок, огороженный ветхим забором из почерневших ивовых прутьев, единственный среди густого леса.

— Скоро она там? — едва срывается с губ Инессы, когда из небольшого деревянного дома с причудливыми белыми наличниками вальяжно выходит Идэр. Моя предательница одобрительно кивает. Я спрыгиваю с Карамельки, чувствуя боль во всем теле. Моему примеру следуют остальные. Помогаю спуститься Инессе и хватаю седловые сумки. Хастах и Идэр забирают лошадей по очереди, и скрываются за домиком, уводя животных в конюшню. Катунь приближается, едва не наступая на Инессу.

— И сколько денег мы отвалили этому скупердяю?

— Давай не будем о грустном. — вздыхает Идэр, запахивая полы плаща цвета крепкого чая. Поправляю воротник рубашки, ставший слишком тесным.

С Опариным мы рисковали, но сегодня нам предстоит забраться в логово к монстру на ночлег.

Марков пугал меня и две сотни лет назад, когда я верно служил царю. Нет никого мрачнее чучельников. По возможности я всегда избегал с ним встреч, а сегодня мы добровольно остаёмся у сынишки близкого друга князя Днестра Романова. Марков должен быть у Солёного озера на границе, помогать с поисками Ардон Романовой, проклятой княжеской дочери.

— Нева сказала, что он может ее узнать. — испуганно пролепетал Стивер. Перевожу удивленный взгляд на Катуня, когда замечаю пожилого мужчину, деловито вышедшего из своего дома.

— Здравствуйте, молодые люди.

Чертов Катунь. Не мог сказать раньше?

Нас должен был встретить сын. Узнаю старика спустя многие десятилетия с последней встречи. Чучельник. Он ничуть не изменился. В отличие от меня. Редкие седые волосы доходят до ушей. Выцветшие от постоянного нахождения на солнце глаза ввалились, но все еще такие же цепкие и жадные до деталей.

Может во мне еще остались крупицы того человека, которого он знал?

— Добрый вечер, достопочтенный. — голосит Инесса, заметив мое замешательство. Я не могу оторвать взгляд от покрытой пятнами морщинистой кожи и сгорбленной фигуры.

— Добрый, дочка. — Марков добродушно улыбается почти беззубым ртом.

Что время делает с людьми? Не с ним. Со мной.

— Так, четверо могут остаться на чердаке. Сейчас я живу один, потому свободных спален внизу всего две. Это ваша жена? — обращается ко мне Марков, и я не сразу понимаю, что старый знакомый указывает на Инессу, стоящую слишком близко. Хочется спросить с чего он взял, но девушка меня опережает.

— Ах, если бы. — старик пропускает ее язвительную интонацию мимо ушей.

— Ну, поживем — увидим.

Он улыбается, жестом приглашая проследовать за ним.

Мое желание возмутиться возрастает. Мы проходим по узкой тропинке, выложенной гладкими камнями.

Где-то поблизости должна быть река.

Когда мы подходим к дому, то я отмечаю ветхость строения, даже несмотря на то, что Марков следит за его убранством с фанатичным помешательством. Ни одной кривой или лишней ветки на яблонях, никакой пожухлой травы на участке.

— Не разводите здесь бордель, умоляю, пощадите на старости лет.

Не уж-то не узнал?

В доме царит полумрак. Абсолютно все стены исписаны лесными пейзажами. Какой-то умелец превратил дом в огромный холст. Всюду, над темными деревьями висят чучела из голов животных. Они буквально парят в лесу.

И я занимался этим же?

Мы вошли на кухню, обставленную обилием резных шкафов и рядами стульев, у огромного дубового стола. Тут чучел гораздо больше. С расписанных непроходимыми борами стен на нас всюду смотрят уродливые звериные головы, приколоченные к аккуратно обструганным деревянным щиткам.

Мерзость.

В воздухе витает навязчивый запах меха и вековой пыли.

— Это кухня. Лестницу на чердак найдете сами. Я пойду топить баню. — с этими словами старик юркнул меж мной и Маленом, исчезая в толпе прибывших гостей. Оглядываюсь. Рыжие, словно пламя, лисьи головы привлекают внимание первыми. Они, зачастую чередуются с серебряными волчьими мордами, украшенным безжизненными стеклянными глазами. Кабаны и лоси, косули и мохнатые рыси с ушами-кисточками. Наткнувшись взглядом на громадную мохнатую голову медведя, я замираю. Шрамы на лице магическим образом зачесались.

Здесь могла бы висеть моя голова.

— Какой отстой. — едва слышно шепчет Инесса, поравнявшись со мной. Перехватываю сожалеющий взгляд Катуня и отворачиваюсь. Сжимаю кулаки до боли в суставах.

Шрамы не могут болеть. Но они невообразимым образом ноют, напоминая о своем существовании.

Будто я мог хоть на миг забыть о них.

— Амур, а сколько звезд у этой халупы? — нервно уточняет Инесса, дергая меня за рукав рубахи.

— Не представляю, о чем ты, но даже шлюхи живут лучше. — оборачиваюсь к Неве, сверлящей взглядом помещение. Маленькая княжна пополнила свой запас неприличными словами. Усмехаюсь, прежде чем ответить:

— Ну, вы прикончили своего потенциального покровителя.

Инесса сокрушенно вздыхает и утыкается новом в мою руку. Чувствую ее теплое дыхание сквозь ткань.

— Амур, какие планы на эту ночь? — самоуверенно вопрошает Идэр. Отвечаю ей не оборачиваясь:

— У меня целых две прекрасных дамы остались одни. Не уверен, что скрашу им вечер, но они мне — точно.

Инесса отстраняется, испепеляя меня взглядом откуда-то снизу. Смешок Невы позади кажется мне одобрительным.

Прекрасно.

Идэр предавала меня. Снова и снова. Ожидая казни в Лощине, жил одной мыслью — если моё тело вздернут на плахе до того, как я уничтожу свою невесту, то я зря порчу воздух, которым дышу. Моя смерть будет бессмысленна.

Идэр глядит на меня, поджимает губы и отворачивается к окну.

Смогу ли я навредить Идэр сам или же отдам её жизнь на волю случая? Если Старые или Новые Боги покарают их последовательницу — будет иронично. У Смерти и Грехов поганый юмор. Уж я-то об этом знаю.

***

Мои мысли отражаются эхом в опустевшей голове, как если бы я сидел на дне пустого колодца.

С трудом открываю один глаз. Второй, кажется, исчез.

Исчез?

Во рту металлический вкус собственной крови. Я вдыхаю, чувствуя, как кожа на груди разъезжается в стороны, словно спадающая рубаха. Боль. Всепоглощающая, словно ночная мгла. Она накрывает с головой, не давая возможности до конца осознать, где я. Моргаю. Темно-зеленые макушки деревьев и лазурное небо кружатся в безумном танце, насмехаясь над моим поражением.

Я вообще жив?

Пытаюсь подняться, но голова будто бы приросла к земле. От навязчивого запаха крови к горлу подступает тошнота. Кожу лица стянуло, словно ее надели на барабан. Дергаюсь всем телом, но движения выходят скованными, приносящими лишь боль. На меня накатывает панический ужас, граничащий с безумием. Пытаюсь вдохнуть, ощущая лишь нескончаемое страдание. Я пытаюсь закричать что осталось сил, но едва ворочаю языком.

Лучше бы я умер.

Надо мной склоняется седовласая старуха в фиолетовой накидке. Нет, не старуха. Молодая девушка в охотничьей форме. Бездонные серые глаза безэмоционально разглядывают то, что от меня осталось после сражения со Зверем. В правой руке она держит фонарь.

Как странно. Сейчас же день.

Он не горит. За незнакомкой — пара фигур в причудливых одеяниях. Высокая женщина в иссиня-черном блестящем платье прочесывает пальцами вьющиеся волосы, едва касаясь запутавшихся в них звёзд. В волнах кудрей на голове сияет корона. Острые лучи устремляются в небо, словно шпили мерянских соборов.

Я в бреду?

Её спутник в алом костюме безразлично оглядывает опушку, придерживая третью женщину под локоть. Её блестящие волосы стекают по голым плечам, словно золото. Она, разодетая в платье из камней и золота, глядит на меня. Её глаза, как и очи двух её странных друзей, абсолютно черные, с узкими белесыми кошачьими зрачками.

Давлюсь желчью, замечая руки. Кисти, словно измазанные в саже, черные, с длинными когтями, как у птиц.

Первая женщина задирает нос, кивая девушке-старухе в мою сторону. Единственный мужчина зло вздыхает, пропуская золотоволосую вперед.

Гордыня.

Гнев.

Алчность.

Девушка, ранее принятая за старуху, очевидно, костяная послушница. Правая рука самой Смерти.

Разум покинул моё тело вместе с кровью. В глазах темнеет и последнее, что я слышу в бреду — галлюцинация.

— Его время ещё не пришло. Оставь его. Мы не закончили. Всё только начинается.

Глава 6. Герой-любовник. Катунь.

Солома колется и пыль с нее забирается под одежду, прилипая к коже. Хастах уныло читает у окна и то и дело протирает и без того безукоризненно начищенное дуло штуцера. Свет звездного неба не проникал через замызганное стекло, потому Хастах просто снял его. Ветра нет, на чердаке всё так же душно. На западе в это время уже давно начинаются первые заморозки, но этот год стал удивительным во многом. Взять хотя бы Инессу, что, по неясной причине, зовет себя некоторой Дашей, отправившейся в путешествие[1].

Странная она, эта девчонка.

Домик чучельника наведёт тоску на любого. Полусгнивший чердак слишком мал для четверых. Стивер старательно выводит каракули на листах.

Как он делает это в темноте? Я б и при свете не нацарапал ни слова.

Никогда не понимал людей, умеющих читать и писать. Я рос в деревне, родился в семье нищих крепостных, в другой стране.

Райриса, в лице Амура, открыла во мне талант отличный от грамоты — непосильную тягу к жестоким убийствам и женщинам. И мужчинам. И деньгам. Особенно, — к деньгам.

— Я уверен, что пожалею об этом, — тяжкий вздох. — но Амура нет и мне нужен совет.

Задумчивый голос Малена пробирается сквозь пыль чердака, шевеля воздух. Я поджимаю ноги под себя, чувствуя, как солома колет бедра и спину. Необработанная балка цеплялась за грубую рубаху.

— Совет? — переспрашивает Хастах, отбрасывая книгу в сторону. Его хитрое лицо блестит в полумраке серебристым светом. — Какой совет?

Мален недолго борется с сомнением. Распутин вздыхает, нервно теребя пальцами края серой потрепанной рубахи. Его бесцветные глаза бесцельно шныряют по деревянным ригелям. Хастах отворачивается, слабо улыбаясь, когда я ему подмигиваю.

— Есть одна девушка… — неуверенно и тихо начинает Распутин, но его тут же перебивает Хастах:

— Интересно, кто… — язвительно дразнится друг, подпирая костлявыми руками голову. Он ложится на пол, и его черные глаза сверлят Малена, испытывая его терпение. Распутин слегка закашлял, прикрывая рот рукой.

— У нас не самые хорошие взаимоотношения…

На этот раз в разговор вклинивается Стивер, оставив бумагу и чернильницу в стороне.

Он умеет не только чертить что-то с умным видом, но и говорить?

Его рыжие волосы забраны в небрежный хвост, а рукава безукоризненно белой рубахи закатаны до локтей. Слишком смазлив для такой жизни.

— Если не считать того, что она тебя ненавидит — просто замечательные.

Смеюсь, не в силах сдерживаться. Ландау скромно опускает взгляд в пол.

Он чертовски красив. Уверен, я бы влюбился без памяти, если бы любил детей. Но я предпочитаю собак. Или крыс. Любая болотная тварь ближе моему сердцу, чем дети.

Мален злобно окидывает каждого долгим и, как, вероятно, ему кажется, презрительным взглядом. На деле же он выглядит забавно и глупо.

У Разумовского было много женщин. Княжны, крестьянки. Замужние, вдовы и не целованные монахини. Они все были прекрасны как на подбор, но у меня и мысли не было глядеть в их сторону. А я не отличаюсь порядочностью!

— Забудьте.

Мален скрещивает руки на груди. Подаюсь вперед, за бутылкой вишневой наливки, стоящей на полу. Ею нас угостил хозяин дома. Амура тогда наповал сразило осознание некоторой истины, о которой он не спешил распространяться. Всем, кроме меня и Стивера. Потому всё, что нам с Ландау остаётся — сидеть, ждать команды и изображать беспечность. С этим мне даже притворяться не нужно.

Томительное ожидание сводит с ума, а стрелки часов всё никак не хотят ползти к полуночи.

— Ну уж нет. — ехидно протягивает Хастах, подталкивая второй бутыль с мутно желтым содержимым ко мне. Я не стал церемониться и искать в полутьме стакан, потому делаю глоток из горла. Обжигающе кислый вкус морошки, схожий с костяникой, вперемешку с алкоголем напоминает о Севере Райрисы. Увидев эту бутылку, Амур едва не сошел с ума от нескончаемого потока теорий.

То Макконзенъярви перешли от снабжения драгоценными камнями на поставку алкоголя с земель Кнутобоя, то князь крайнего севера Раннсэльв открыл свои горные тропы для торговли с центральной Райрисой.

Сошлись мы на одном и это заставило меня почувствовать себя снова в игре. Споры и теории ненадолго вернули меня в время, когда Разумовский не был сломлен. Лучшее время в моей жизни.

— Давай, коль начал. — все еще чувствуя вкус ягоды на губах говорю я. Мален недовольно бубнит, причесывая пятерней коротко обстриженные светлые волосы.

— Раз уж вы знаете о ком речь, то, скрываться нет смысла.

— Ну, мы можем поиграть в угадайку. — шутливо предлагает Хастах, подгребая ладонями сено и укладывая его под себя. Его взгляд прикован ко мне. Подмигиваю, чем заставляю друга смущенно улыбнуться.

Я всегда находил забавным то, что Хастах никогда и никому не говорит о своих увлечениях. Еще больше меня веселил тот факт, что Амур, со всей его гениальностью, никогда не подмечал тягу нашего товарища. Мой мозговитый друг Разумовский всегда был свято убежден в своей исключительной мыслительной силе. И я не могу оспорить его безукоризненную остроту ума, но только не когда дело касалось близких ему людей. С ними он слеп и глуп.

Однажды любовь ослепила меня, сделав своим безвольным рабом. Я больше не хочу чувствовать, я лишь желаю оставаться зрячим.

Помню, как он сказал мне это, перебрав с медовухой. Я никогда не любил разговоры подобного рода, но слушать его покаяния в собственной слабости — это феноменальный опыт. Опыт, который я ни за что не хочу пережить вновь и уж тем более — самостоятельно.

Я не столь силен морально, чтобы выдержать такой ужас. Пусть даже он дарует дружеское тепло.

Это как времена года: если наступает весна, а потом лето ласкает лицо солнечными поцелуями, то это не отменяет прихода осени, а потом и голодной зимы.

Хорошее имеет отвратительное свойство заканчиваться, тогда как полнейшее гадство происходит беспрерывно и повсеместно.

— Как мне заслужить прощение?

Стивера аж передергивает. Рыжий парнишка Ландау недовольно ведет носом, а потом, изогнув бровь, с издевкой произносит:

— Можешь еще раз затащить Идэр в свои жаркие объятия и сделать одолжение всем нам, избавив от своего присутствия? Может господин Разумовский наконец пристрелит тебя?

Мален вскакивает, угрожающе нависая над Стивером. Поднимаюсь вслед за другом, чувствуя, как ткань рубахи цепляется за древесину. При всей моей любви к мордобою, я спешу остановить Распутина. Перехватываю его руку в последний момент.

— С ума сошел? Он — ребенок.

— Не ребенок, раз открывает рот, когда его не просят. — пытается вырваться из хватки Мален. Я без особых проблем усаживаю его на пол. Бросаю взгляд на Стивера, но тот даже не шелохнулся. Ландау скрещивает руки на груди, сощурившись оглядывая Распутина.

Он либо осмелел, катаясь за спиной княжны, либо одурел в край от первой любви.

— Ну, это тоже совет. Ты можешь просто забыться. — пытаюсь сгладить острые углы я.

Не в моем стиле заниматься чем-то подобным. По обыкновению, подстрекатель — моя главная роль, но терять языкастого обалдуя при таких бездарных обстоятельствах — скучно.

Ну или без него будет скучно.

Мален поднимается, протягивая мне свою кружку.

В чем смысл этой бесполезной посудины, если она в разы меньше бутылки?

— Я поговорю с ней. — с этими словами он исчезает из виду, покидая чердак. Усмехаюсь, переводя взгляд на Стивера.

Я, может, и недалекий простофиля, но ревностный взгляд малыша просто не может быть незамеченным. Кажется, мальчишка вырос и готов вступать во взрослые игры.

Отпиваю вишневой наливки из бадьи и улыбаюсь.

Не играю в игры, где по определению нет победителей. Я остаюсь в стороне, наблюдая, оставаясь единственным и негласным выигравшим. Особенно, когда на кону стоят деньги и женщины.

[1] Даша-путешественница — мультипликационный сериал для детей.

Глава 7. Вишня. Инесса.

Я убила человека. Проклинаю себя за это. Я делала много дерьма, но от этого мне никогда не отмыться.

У меня впервые в жизни появилась подруга. Она очень стойкая. Я не могу ей ничего предложить. Чувствую себя глупой. Всё, что у меня есть — хилая возможность поддержать её и защитить, но я не уверена, что справлюсь.

У Невы есть сестра — Ардон. По словам княжны, сестра — одна из пантеона Новых Богов, грозящих уничтожить прежние устои. Всё это звучит так бредово, что просто нельзя ставить под сомнения.

Амур сделал мне подарок. Он туманно намекнул на симпатию, но, учитывая его замашки Американского психопата[1] — это был очередной «гениальный» ход. Избавиться от платка не поднялась рука. У Разумовского всего один фатальный изъян. К нему даже приглядываться не нужно. Он слишком любит себя и своё одиночество, чтобы подпустить кого-то слишком близко.

В этом мы похожи.

Ненавижу себя за то, что у него получилось. Ему удалось выбить меня из колеи.

***

Коротая часы в окружении мрака и мирного сопения девчонок, я разглядываю потолок. Обычный из досок, такой не встретишь в квартире.

Сон не шел. Никак. Тогда в мою голову пришла прекрасная идея — узнать у Амура о конечной цели нашего путешествия.

Тайны — это все, конечно, очень круто, но изжило себя после того, как я расчленяла тело.

Я ведь все еще, возможно, могу быть носителем человеческого бешенства.

Отбрасываю эти мысли подальше вместе с шерстяным одеялом. Преодолеть три метра коридора не составляет труда. Дверь поддается без единого звука.

Все благоволит моему приходу.

Огромное окно впускает достаточно холодного лунного света, чтобы я могла рассмотреть пыль, кружащуюся в воздухе. Подкрадываюсь к кровати. Амур спит лежа на боку, обложенный подушками со всех сторон. Размеренное сопение не даёт мне усомниться в глубине его сна. Глаза едва заметно подрагивают, а пухлые губы слегка приоткрыты.

Черт с ним. Поговорим в другой раз.

Поднимаю с пола небольшую наволочку, со сбившимися в комья перьями внутри. Крепко сжав пальцами края потрепанной подушки, я беззвучно усмехаюсь.

Я могла бы придушить его.

Меня охватывает легкая паника. Тело обдаёт холодом. Сжимаю подушку крепче, разглядывая бледно голубой узор вен на запястьях. Я никогда не отмою свои руки от крови Опарина. Амур поворачивается на правый бок. Шрамы на его лице даже в полумраке не выглядят жуткими. Разумовский ищет недостающую подушку рукой. Не найдя, он обнимает одеяло.

Нет, я не смогла бы.

Кладу подушку права от Разумовского. Не прошло и секунды, как крепкие мужские руки обхватывают меня за поясницу, и я оказываюсь под Амуром. Сердце пускается вскачь, его удары отдаются болью в ещё незаживших ребрах. Разумовский опасно нависает надо мной, вглядываясь в полумрак. Его ранее напряженное лицо расслабляется, когда он узнаёт меня. Амур зло усмехается, окидывая меня ещё сонным взглядом.

— Ты действительно настолько глупа, раз предположила, будто тебе удастся расправиться со мной в моей же постели?

Его голос хриплый и заспанный. Вздрагиваю, пытаясь отстраниться.

Непрошенная вежливость — отличная причина для глупой смерти.

— План был хорош. — с надеждой в голосе произношу я, заставляя Амура улыбнуться. Он в удивительно хорошем расположении духа для того, кто думает, будто он чуть не стал жертвой расправы.

— Был бы не так отвратителен, если бы ты была более решительной и залезла верхом сразу же, а не мялась передо мной так долго.

— Меня никто не заметил. — настойчиво парирую я, будто попытка убийства является чем-то, о чем можно вот так просто говорить.

Теперь он точно убьет меня.

— О, дорогая, ты думаешь, что настолько оригинальна, втихаря прогуливаясь ночью до моей спальни?

От его нахального тона у меня прерывается дыхание. Давлюсь воздухом, пытаясь правильно подобрать слова:

— Что? Хочешь сказать, будто Идэр и Нева не замечали меня намеренно?

— Даже мне нужен отдых.

Амур пожимает плечами. Его дыхание выровнялось, чего я не могу сказать о себе при всем желании.

Какой стыд. Теперь все будут убеждены в том, что я — проститутка.

— Соболезную твоим женщинам, если ты вот так валяешься бревном. — пытаюсь поддеть его я. Быть может, так мне удастся скрыть свою оплошность?

— Ты не в том положении, чтобы хамить. — напоминает Разумовский, зевая. Он нажимает на мои руки чуть сильнее, и они проваливаются в мягкое одеяло. Вжимаюсь в постель в попытках отстраниться от Амура как можно дальше. Тщетно. Тепло от его обнаженной груди обжигает живот. Когда я видела его без рубашки в предыдущий раз — он же — первый, Амур в истерике переворачивал столы.

— Хорошо хоть ты не спишь голым.

— Сегодня — нет.

— Ты отвратителен.

Опускаю голову на подушку. Амур довольно кивает и бросает беглый взгляд на часы на стене.

— Знаю. Как насчет позднего ужина? Или сейчас это уже ранний завтрак?

Его вопрос застаёт меня врасплох. Я молча хлопаю глазами, пытаясь понять шутит ли он. Разумовский же выглядит более чем серьезно, не считая тени улыбки. Задаю встречный вопрос, не скрывая скепсис:

— Чем обязана такой чести?

— Мне нравится твоя самоотверженная дурость. Хочу узнать способна ли ты на что-то кроме хамства.

— На правду не обижаются. — надувшись отвечаю я, разглядывая бледные полосы на его лице.

Опасно красив.

— Ты испытываешь мое терпение.

— Единственное что я испытываю, так это некоторые трудности, появившиеся из-за когнитивного диссонанса между командой подняться и тем, как ты прилег сверху.

Амур задумчиво замолкает, пытаясь переварить полученную информацию.

— Встань.

Амур послушно и без возражений поднимается. Отряхиваю невидимую пыль и поправляю волосы. Разумовский берёт со стула жилетку и кожаные застежки для ножей. Я как завороженная наблюдаю за тем, как он одевается. Не слишком медленно, но лениво. Будто на автомате, но безукоризненно привлекательно.

Никогда бы не подумала, что вид одевающегося мужчины может быть более привлекателен, чем когда он снимает одежду.

Разумовский заканчивает он накидывает пиджак и тихо бурчит под нос:

— Напяль что-нибудь. Там холодно.

Его слова вгоняют меня в ступор. Мы молча глядим друг на друга в полумраке комнаты. Шрамы на лице отбрасывают тени, делая лицо еще более угловатым, будто высеченным из камня.

— Там холодно. Оденься.

— С чего такая обеспокоенность?

Моя подозрительность плавно перерастает в паранойю.

— Вдруг ты заболеешь и станешь еще более бесполезной. Если это вообще возможно.

Меня злит его ответ. Но чего еще я могла ждать от этого человека?

— На кухне?

— Люблю есть на природе. — бросает он через плечо, покидая свою комнату. Плетусь за ним, еле поспевая.

Отлично поговорили. Все живы, да и ладно.

Зайдя в нашу спальню, едва освещаемую сиянием звездного неба за окном, с трудом различаю контуры мебели. Шорох. Нева поднялась на локтях и свешивается со второго яруса кровати.

— Ты в порядке?

Ее голос тягучий и тихий. Неровно обрезанные пряди волос торчат в разные стороны, когда худое узкое лицо наклоняется. В темноте Неву легко можно принять за мужчину.

— Да.

Ощупываю пальцами кровать. Холодная жесткая поверхность не идёт ни в какое сравнение с теплой периной Амура.

Разбалованный и высокомерный.

— Куда ты собралась?

— Амур предложил пройтись.

Нева садится в кровати, и ее голова упирается в потолок. Княжна смотрит на меня сверху вниз. И пускай я не вижу ее лица, но внутри поселилась безоговорочная уверенность в том, что она осуждает меня.

— Он никогда не делает ничего просто так. Все так говорят. — после долгого молчания выдаёт она. Я наконец нащупываю пальто и поспешно натягиваю его на плечи.

— Возьми с собой что-нибудь.

Княжна укладывается обратно в кровать. Я без лишних препирательств беру со стола нож и запихиваю его во внутренний карман. Покидая комнату быстрыми шагами, не беспокоюсь о бесшумности передвижения. Дверь тихонько скрипит за спиной. Идэр зло шипит вслед:

— Вот сука.

Я думала, что она спит.

Выбираюсь на улицу. Холодный и свежий ночной воздух ударяет в лицо. Мышцы напрягаются. Глубоко вдыхаю, впуская в себя холод и темноту. Тишина, нарушаемая трелью сверчков и кваканьем жаб была прервана голосом Амура.

Разве живность не должна давно спать?

— Ты долго.

Игнорирую его, вглядываясь в ночное небо. Бескрайнее черное полотно, усеянное бесчисленным множеством ярких звезд, точно такое же, как дома.

Дом.

Меня охватывает странное чувство легкости. Дом. Старый плед, привезенный из маминого дома в деревне, пара расшатанных стульев, кокосовый гель для душа. Несколько драных пар фирменных кроссовок, почти новый плазменный телевизор, к которому я так и не прикоснулась. Всё пользовалась этим пузатым уродцем с проволочными антеннами. Берегла, оставляла на потом, которого так и не наступило. Дом. Подъезд, провонявший нафталином и кошачьими экскрементами. Трещины на сером фундаменте убогой девятиэтажки. Дом. Пара школьных друзей, с которыми разорваны все связи, десяток подельников, которых я ненавижу. Мама с её кошками и подругами, мечтающие выдать меня замуж за достойного человека. Недостойную меня за достойного!

Она никогда не догадывалась о том, что я всю жизнь лгала ей! Мама видела лишь то, что хотела видеть: медсестра, зарабатывающая достойную зарплату. Она не задавала вопросов, довольствуясь моим враньем. Неужели она не догадывалась? Или просто не хотела замечать очевидное?

Я просто боялась сказать ей, что её дочь — сплошное разочарование.

Какая к черту разница, где я? Никто не вспомнит обо мне завтра, будь я здесь или там. Разве принципиально, где я нахожусь, если это ничего не изменит?

— О чем думаешь? — Амур подходит совсем близко и облокачивается спиной о стену дома. Следую его примеру, кутаясь в пальто.

— О том, что должна была придушить тебя.

Тяжелый и разочарованный вздох. Украдкой бросаю взгляд в сторону Разумовского. Он стоит той стороной, где не видно шрамов. Острые скулы, надменная полуулыбка, застывшая тенью на бледных губах.

— Злишься? — отводит взгляд от горизонта Разумовский. Следую Я же впиваюсь взглядом в черную кромку леса.

— Разве что на себя.

— Почему же?

В его голосе слышатся знакомые издевательские нотки, но это не мешает мне признаться.

— Все вокруг будто знают, для чего они здесь.

— Вернешься домой и займешь свое место. — холодно отзывается Амур, отталкиваясь от стены.

У меня нет дома. Я не имею места. Нигде. Мне становится еще хуже, когда я вдруг признаюсь в этом самой себе. Я не хочу возвращаться. Легкость сменяет гнетущая пустота.

Из-за угла выходит Катунь. Его лицо озаряет широкая белоснежная улыбка, едва он нас завидел. Наверное, он не раз заставал друга по ночам в компании девиц. Щеки краснеют от стыда. Теперь я одна из них.

— Мы пойдем к поместью. — коротко бросает Амур и идёт вперед. Я задержалась на пару секунд, виновато пожимая плечами. Катунь понимающе кивает и скрывается в глубине дома.

В поместье? А как же ужин-завтрак?

Конечно, он соврал.

Мы неспеша шагаем в сторону леса. Вымокшая трава хлюпает под подошвами ботинок. Амур смотрит на небо, разглядывая яркие звезды. Жалею о том, что не взяла с собой платок. Нос замерз очень быстро.

— А ты злишься? — спрашиваю я, в очередной раз спотыкаясь о кочку. Громадная туча закрывает собой большую часть звезд и бледную луну. Мир погружается в самый настоящий мрак. Молчать становится невыносимо. Я не двигаюсь в темноте так уверенно, как другие. Это кажется мне нереальным.

— На тебя? — ехидно уточняет Разумовский. Его голос раздаётся из ниоткуда. В какой-то момент меня одолевает страх.

Где же Амур?

Шарю руками в поисках Разумовского, но вокруг лишь пустота. Темная, как воды реки, в которой он меня чуть не угробил.

— В принципе.

Сейчас он заговорит, и я найду его. Пауза, как назло, затягивается. Он оставил меня в лесу одну? Как ему удается двигаться бесшумно?

— Да.

Голос звучит позади меня. Топчусь на месте, вытянув руки перед собой. Ничего. Абсолютная пустота.

— А на меня?

Я теряю терпение. Горло сжимается под натиском паники. Сердце стучит в висках, а язык будто присох к небу.

Он оставил меня.

Внезапно чувствую теплую ладонь, аккуратно обхватившую предплечье. Амур тянет меня к себе, и я чувствую, что ужас отпускает меня из своих цепких лап.

— Нет, а должен?

С размаху бью его наотмашь. Попадаю, кажется, в живот. Амур хихикает, притягивая меня к себе. Разумовский обнимает меня, не давая ударить еще раз. Умно. Я утыкаюсь носом в грубую ткань его одежды. От него пахнет мятой.

— Испугалась? — смеется Амур, переступая с ноги на ногу.

Что это с ним? У него появилось настроение?

— Нет. — бурчу я, коря себя за облегчение, настигшее меня в его объятиях.

— Верю.

Его голос звучит так, будто он и сам этому не рад. Я ловлю себя на мысли о том, что хочу его поцеловать. Мигом гоню от себя эту безумную идею.

Кажется, я совсем слетела с катушек.

Глупо отрицать, что такой Амур мне нравится. Да, издевается, да, невыносим, да и ещё раз да — он просто выводит меня из себя. Но он здесь и от одного этого мне становится легче.

Таким он бы понравился кому угодно. Но Амур гораздо сложнее, и я не уверена, что смогу потянуть его безумие, грозящее захлестнуть нас обоих. Да и каким «таким»? Будучи самим собой? Или это очередное притворство, как его интонации, сквозящие спокойствием и дружелюбием, когда он угрожает отрезать пальцы своим же друзьям?

— Зря. — честно говорю я, пытаясь разглядеть Амура в темноте. Тщетно. Есть только его ладони, крепко обхватившие меня за спину и голос, доносящийся сверху.

— Может быть. А может и нет.

Амур тянет меня вперед, держа за руку. Прохладный ночной воздух встречает меня, заставляя мыслями вернуться к Разумовскому и теплу, которое я ощутила при нашей близости.

— Так куда мы идем?

Каждый шаг как будто над пропастью. Сжимаю теплую ладонь, вспоминая, какой она была пару дней назад, когда Разумовский истекал кровью.

Я ведь так и не спросила, как он.

— Ты уже доверилась мне, позволив вести себя вслепую, разве так важно куда мы направляемся?

В его словах есть смысл. Мне действительно все равно куда мы, и как долго будем идти.

Ветки хрустят под ногами. Шаркаю, боясь споткнуться. Ощущение того, что я ослепла — пугает.

— Нет. Не важно.

Смешок. Амур крепче сжимает кисть, утягивая вслед за собой, в неизвестность. Закрываю глаза, полностью доверившись Разумовскому.

— Ты же знаешь, что неестественно доверять своему потенциальному противнику? — спустя некоторое время пути в тишине вопрошает Амур. Он поддерживает меня за локоть, помогая перешагнуть ствол дерева.

— Ты мне не ваг.

— Ты хотела меня убить.

Ухмыляюсь в ответ, переступая через бревно, опираясь на руку Разумовского.

— Не больше, чем ты меня.

— Очень сильно? — смеясь уточняет Амур.

— Очень сильно.

Едва не спотыкаюсь о внезапно остановившегося Разумовского. Тело бьет легкая дрожь. Все-таки стоило одеться потеплее.

— Рад это слышать. Ты можешь открыть глаза.

Я повинуюсь, понимая, что туча прошла, уступив место тусклому свету. Разглядываю лес вокруг, но не понимаю, где мы.

— Ты сегодня в настроении? — недоверчиво уточняю я. Амур топчется на месте, сверяясь с компасом на цепочке. Под ногами хрустят мелке ветки. Мы движемся вперед, огибая шершавые стволы сосен. Он не отпускает мою руку и продолжает вести как раньше. Я не сопротивляюсь, хоть и вижу корни и листья перед собой.

Ненавижу себя за то, как мне нравится его присутствие поблизости.

— Конечно, ведь твоя попытка убийства не увенчалась успехом.

— Я просто… — не найдя достойного оправдания замолкаю на полуслове.

Ты просто убийца, которая, возможно, подцепила неизведанный вирус, превращающий людей в безумных.

Амур радостно перехватывает инициативу на себя, заметив то, как я скисла.

— Если ты хотела попасть в мою кровать, то могла бы просто попросить.

Наглец. Я принимаю правила игры, которую он затеял, отбрасывая все сомнения и опасения.

Последствия — проблема завтрашнего дня, который может попросту не наступить.

— Хорошо. Когда можно забронировать ваши услуги на ночь?

— Не совсем понимаю о чём ты, но я надеялся, что услуги будешь оказывать ты.

— У тебя в жизни столько денег не будет, чтобы оплатить мои труды.

Мы выбираемся на берег небольшой лесной реки, и я уже понимаю, что нас ждет дальше. Сердце замирает при одной мысли о переправе через воду.

— Хорошо. Приму к сведению. Надо будет ограбить торговца позажиточнее.

***

Полумесяц отражается в черной водной глади. Ветра нет и в помине. Холодный воздух пропитан осенней свежестью и запахом леса. Сердце глухо колотится в груди, отдаваясь эхом в вмиг опустевшей голове. Глаза сами закрываются и никак не поддаются на уговоры просто смотреть перед собой. Я крепко обхватываю ногами крепкий торс Разумовского, попутно обвивая руками горячую шею, покрытую шрамами. Амур поддерживает мои ноги, чтобы я не свалилась. Разумовский чертовски высок. Дыхание то и дело сбивается с привычного ритма.

— Инесса. — зовёт Амур, крепче прижимая мои ноги к себе. Я и не стараюсь вырваться из ловушки, в которую загнала себя сама.

Воля случая. Злой рок. Судьба.

Для меня больше не существует ничего кроме тепла его тела и внутренностей, свернувшихся в клубок от волнения.

— Инесса, поговори со мной. — вновь обращается ко мне Амур. Его голос звучит хрипло над ухом. Утыкаюсь носом в его щеку, отсчитывая секунды до того, как все кончится. Разумовский замер, и я вместе с ним.

— Амур? — мой голос предательски дрожит.

— Все хорошо. Просто открой глаза.

Делаю это, чувствуя, как внутри все холодеет от ужаса. Мы стоим посреди реки. Амур решил перейти ее вброд, но почему-то остановился. Прижимаюсь к нему так сильно, что того и гляди проберусь к нему под пальто.

Я бы сделала это, если б это оградило меня от воды.

— Все отлично, видишь?

Нет. Не вижу.

Мышцы деревенеют от напряжения. Гляжу на воду, чувствуя ее привкус в носу и во рту. Тело обдаёт холодом, как в ту ночь, когда я не смогла выплыть.

— Амур, пожалуйста, пойдем. — умоляюще шепчу я, нервно глотая слюну.

Все хорошо. Я не утону.

Амур идёт дальше без споров, и вскоре мы оказываемся на противоположном берегу. Почувствовав твердую землю под ногами, я падаю на зад, переводя дыхание. Амур стоит рядом, выливая речную воду из ботинок. Его ноги сырые до колен, от чего штаны прилипли к точеным мышцам.

От чувства, что моя жизнь напрямую зависит от другого человека начинает тошнить. Не хочу доверять свою жизнь другим.

— Обязательно было идти здесь?

Прячу дрожащие руки в карманах широких брюк.

— Да. Мы в родовом поместье, принадлежащем Емельяновым.

— И?

Я всё ещё не понимаю цели нашего здесь прибывания. Мы сидим у небольшой поляны, окруженной тонкими опавшими деревьями. Кусты вишни? Их нежными объятиями укрывает туман. На берегу пусто, за исключением уже опавших ивовых кустов вдоль кромки воды. Чем дольше вглядываться перед собой, тем гуще стелется туман и плотнее растут деревья за поляной.

— Сестра графа Крупского, является его доверенным лицом. Одна из сестер. Они растят вишню для чудо-наливки, которую лакает пол Райрисы.

Паззлы в моей голове складывались неумолимо медленно. Фамилия звучит знакомо. Может, мне просто не дано помнить все. Вишневая наливка. Наконец, уцепившись за мысль, неприкаянно болтавшуюся где-то на задворках сознания я выпаливаю:

— Тот, который торговали с Опариным? У которого мы украли письма.

И которого убили — напоминает внезапно пробудившаяся совесть.

— Именно. — довольно, словно кот, подтверждает Амур, обуваясь. Подскакиваю, предвкушая большое дело.

Я доказала ему, что ничуть не хуже других!

Всего-навсего пришлось разрубить человека на котлеты.

— Мы убьем ее? — задумчиво уточняю я, мысленно утопая в крови Опарина.

Мне никогда от нее не отмыться. Мне никогда не отмыться от самой себя.

— Нет, конечно. — смеется Разумовский, поправляя одежду. Я сконфуженно оседаю, складывая руки на груди.

— Тогда зачем мы здесь?

Амур медлит, прежде чем ответить. Оглядываюсь и замечаю клочки густого тумана, тянущегося к нам. Узловатые вымокшие ветви деревьев замерли, как и время в этом злосчастном месте.