Черное озеро (СИ)

Ну почему веселится он, а не я?

— Куда угодно, по главному торговому пути. — беспечно отмахивается лучший друг. Его мысли витают совсем не здесь. Я знаю это расслабленно-сосредоточенное выражение лица, потому спрашиваю напрямую:

— Но у тебя есть идеи, верно?

Амур отвечает в свойственной ему манере, загадочно и с насмешкой:

— О, ты не представляешь сколько. Например, спросим у него сами.

***

Я мог представить все, что угодно, кроме того, где мы в конечном итоге оказались. Лошади, коим приделал ноги Мален, довезли нас до Торгового пути за пару часов быстрого хода. Лицо хлестал ветер, пока я прокручивал безумную идею друга снова и снова, пытаясь понять смысл. В больший тупик меня вводил выбор состава. Амур взял с нами несуразного и скучного подростка Ландау. Рыжий сел вторым к Зверю, неспособный держаться в седле самостоятельно.

Подумать только, он не умеет ездить верхом! Я-то думал, он маленький извращенец, когда просился ко ме вторым.

Нашей цель — самая презентабельная пивнуха в городишке под названием Вежиск.

Когда впереди замаячили огни жилых домов мы разделились.

Я, как и должен был, въезжаю в город в половине седьмого. Небогатые двухэтажные домишки выстраиваются в идеальные линии улиц. Местами фасады украшают резные наличники и вывески. Но я не могу прочитать ни одной. Кобыла, не торопясь топает по грунтовой дороге, когда я нахожу нужное место. Для этого мне не нужна грамота. Песни и возгласы были слышны еще за улицу до таверны. Оставляю лошадь у недовольного парнишки-конюха.

Сомневаюсь, что я был бы счастлив, будь я на его месте.

В дверях едва не сшибаю с ног старика, покидающего заведение в компании двух молоденьких дам. Те смеются, подхватывая своего кавалера, что едва волочит за собой ноги.

Его трость падает под ноги, но какая разница, если он в надежных и нежных женских ручках?

Провожаю странную компанию до порога ближайшего дома.

— Решил отдохнуть напоследок? Ему уж прогулы небось на кладбище ставят!

Толкаю дверь и оказываюсь в, на удивление, просторном зале, насквозь пропахшем пьянящими напитками и табачным дымом. Множество деревянных столов уже занято мужчинами и дамами, одетыми слишком легко, чтобы прийти сюда с улицы.

Прекрасно. Заведение предоставляет компаньонок.

Я нахожу нужного нам человека случайно наткнувшись взглядом на Стивера. Рыжий парнишка ведёт деловитую беседу за кружкой медовухи.

Чревоугодие, молю, будь благосклонен к этому мальчишке!

Пузатый мужчина в добротном камзоле раскладывает перед собой бумаги, смахивающие на документы. Вероятно, это и есть ценные бумаги, но купца это ничуть не волнует. Кругом безграмотные деревенщины вроде меня.

Это точно Иванцев.

Замечаю Амура на другом конце зала. Он склонился над большой деревянной кружкой, пряча лицо. Лавируя между столами с выпивкой и закусками, я приземляюсь на лавку между двумя милейшими особами. Они с радостью принимают нового гостя. Поначалу я даже пугаюсь. Уж очень одна из компаньонок смахивает на Инессу. Темноволосая невысокая девушка с невинными серыми глазами заговаривает первой:

— Ну, здравствуй, заезжий молодец. Каким ветром тебя занесло в такую глухомань?

Ее сладкие речи не провели б меня, даже если бы она постаралась. А она не старалась. Ни капли!

Вторая же — высокая и короткостриженая. Дева улыбается, демонстрируя пару обломанных передних зубов. Даже сидя она очень высока.

Как гора. Да, как гора. Что ещё бывает высоким?

Не теряя времени даром, она двигается ближе. Я пытаюсь отдалиться, но ее подруга уже прижимается ко мне с другой стороны.

— Как твое имя, иноземец?

Я в западне.

Первая девушка рассмеялась, заметив тень замешательства на моем лице. Ее гогот подхватывает другая и лавка едва ощутимо сотрясается.

— Меня зовут Каженна, — представилась короткостриженая компаньонка и указывает на подругу. — а это Латрык.

Бросаю нервный взгляд в сторону Стивера и Иванцева рядом с ним. Парнишка Ландау совершенно пьян.

Почему вокруг все напиваются, а я до сих пор трезв?

Латрык обнимает меня за плечи и заливисто хихикает с подружкой. Шутки я не расслышал.

— Девушки, как насчет того, чтобы выпить? — с воодушевлением предлагаю я, чем вызываю бурную реакцию Каженны. Латрык хлопает в ладоши, радостно повизгивая.

Как поросёнок.

Я не успел и глазом моргнуть, как Латрык подозвала совсем молоденькую девчоночку с подносом в руках. На стол опустилось три больших деревянных кружки с коричневым пойлом. Местами жидкость залила обшарпанную столешницу.

А девки-то резвые попались!

Оглядываюсь, но не нахожу Амура. Он исчез, оставив бокал на столе. Ищу друга в толпе пьяных работяг, когда холодные пальцы проскальзывают под пояс моих штанов. Каженна не теряет времени зря и совсем развеселилась, опустошив содержимое посудины за пару минут. Я вновь обращаю внимание на Стивера. Ландау залил документы Иванцева багряной наливкой. Торговец разъяренно размахивает руками, когда к их столу подходит Амур. Разумовский вытаскивает Стивера за шкирку из-за стола, да так грубо, что бедолага чертит по полу руками и ногами, барахтаясь в воздухе, как рыбёшка. Когда же с рыжим оболтусом покончено, друг усаживается за стол Иванцева, помогая ему собрать документы. Амур натянул капюшон на самый нос, скрыв лицо и большую часть шрамов. Встаю из-за стола, под неодобрительные возгласы девиц. Оной рукой удерживаю спадающие штаны.

— Куда же ты? — изумленно кричит Латрык прямо над ухом. Я поправляю ворот рубахи и откланиваюсь, улыбаясь так широко, что у меня сводит челюсти.

— Милые дамы, мне нужно в туалет.

Пьяные девчонки хихикают, словно гиены с моей исторической родины.

Видал я там пару раз таких существ. На редкость диковинные твари. Похожи на Хастаха. Сутулые и косолапые.

Выскальзываю на улицу, огибая столы и сидящих за ними посетителей с несвойственной мне осторожностью. Распашные двери захлопываются за моей спиной, и я тут же покрываюсь мурашками после не самого длительного пребывания в душном пространстве. Стивер стоит в паре аршин от меня, облокачиваясь на стену кабака спиной. Все его руки и колени, выглядывающие из свежих рваных дыр на штанах и рубахе, в алых ссадинах.

— Да ты ужрался!

Стивер с трудом поднимает рыжую голову и криво улыбается. На щеках тут же возникают ямочки.

Симпатичный мальчишка.

— Сам не ожидал от себя такого.

Его голос звучит более чем ровно. Какого же было мое удивление, когда Стивер распрямился и на его лице не осталось и следа опьянения. Я, прямо сказать, ох…опешил.

— Ты?!

— Я. — самодовольно отзывается мальчуган, выуживая из-за пазухи пару скомканных листов бумаги, едва окрасившихся вишневой настойкой. — Амур нас догонит. Он подмешивает Иванцеву послание, взамен на бумаги.

Гордости в тоне парнишки нет предела. Опираюсь одной рукой о стену, разглядывая непонятные каракули на пропитанных алкоголем документах.

Бес возьми, я, кажется, зауважал его!

Еще никому не удавалось меня обдурить, прикидываясь перебравшим хмеля. Я поражен.

— Ты отлично прикидываешься дурачком. — честно признаю я, кивая, в знак одобрения. Малец отвечает мне с легким налетом желчности в голосе:

— Просто у меня есть отличный пример. Ты и просыхать-то начал только с возвращением господина Разумовского.

— Я польщен.

Наигранно кланяюсь, будто я царский шут, окончивший представление.

— Ты должен был оскорбиться. — недовольно бурчит Ландау, пряча украденное добро поглубже в грязную и изорванную рубаху. Я резво прижимаю его рукой к боку и треплю волосы, растирая затылок свободной рукой. Рыжие кудри топорщатся, вываливаясь из хвоста на затылке.

— Знаю, но в этом и есть вся прелесть глупости — мне плевать.

Глава 8. Персики. Амур.

Я так и не смог уснуть после ночных похождений. Стоя у окна, слежу за лениво поднявшимся солнцем, окрасившим небосвод в персиковый.

Персики.

Помню, как много их было во дворце, на званных королевских ужинах. Никогда не забуду, как взял с собой парочку с малахитового стола спальни, испачкав их в крови наследного принца. С каждым разом картина произошедшего дополняется множеством вариаций ответа на вопрос — что, если бы в ту ночь я оборвал две жизни, а не одну?

Гордыня не позволила мне отказаться от извращенной забавы. Царь, несомненно, страдает без своего отпрыска так же сильно, как и его уязвленное самомнение. Подумать только! Вчерашний покойник, сшитый по кускам, пробирается в само сердце Райрисы, жестоко убивает престолонаследника, а потом исчезает без следа. Это не вернуло мне семью, но давало надежду. Я завершу начатое, даже если мне придётся посвятить этому всю жизнь.

Я отниму у Волгана Воронцова всё, что он любит.

Дабы отвлечься от угнетающих разум сценариев я считаю. Снова и снова, прикидывая идеальные комбинации.

Нахимов скинул «приобретение» коней на Малена, но он не способен ни на что другое, кроме как зажимать Идэр по кладовым. Распутин привел четыре кобылы, Карамелька оказалась в стойле накануне, после того как Хастах выменял её у старика на кофту Инессы.

Внутри закипает раздражение. Сначала Мален легко признается, что предал меня. Вот так просто. Я годами гнил в Лощине, пойманный на том, что искал Распутина по всем канавам. Я боялся, что найду его могилу, но упрямо ходил по кладбищам, обыскивал постоялые дворы и расспрашивал сотни крестьян. А он предал меня. Потом Мален и Идэр… Как там о залоге долгой дружбы говорит Катунь? Нельзя спать с родственниками, невестами и гадить в ботинки?

Плевать. Сейчас Мален и Идэр обязаны мне своей жизнью, и я не отпущу их, пока они не вернут долг сполна.

Нас ожидает около четырех суток в дороге до того, как доберемся до последнего ночлега нашего совместного пути. Лошадей же всего пять на восьмерых.

Катунь и Хастах поедут по одиночке. Руки стрелков всегда должны быть свободны. Это не придется обсуждать. Инесса может сидеть с кем угодно, чего не скажешь о Идэр. Я не посажу ее с собой, не усажу к княжне, иначе до конечного пункта на карте служительница церкви просто не доживет. Столь скорая смерть моей милой предательницы заманчива, но нет.

Если вторым на лошади Идэр станет Стивер, то Мален поедет с Невой. Тогда я потеряю друга в первую четверть дня нашего замечательного путешествия. Не подходит, хоть и хочется.

Если посадить Идэр и Стивера, Инессу и Неву, то мне придется ехать с Маленом. А я не вынесу его общества на протяжении четырех дней. Больше не подставлю ему спину, уж очень он любит нападать сзади, когда этого совсем не ждёшь.

Почему она? Почему из всех женщин ему понадобилась моя бывшая невеста?

Я мог бы взять княжну к себе, посадив Инессу и рыжего парнишку вместе, но ни никто из них не умеет ездить верхом. Стыдно признать себе самому, но сажать воровку к Малену мне не хочется просто от того, что в памяти еще свеж вечер уединения Распутина и Идэр.

Вдруг она тоже купится на его щенячий взгляд, клянчащий тепла и ласки? Хотя, мне не должно быть до этого дела. Наше хрупкое перемирие держится на последнем издыхании, и я не хочу лишний раз провоцировать Инессу. Воровка слишком странная, она должна находиться под постоянным присмотром. Моим присмотром.

— Амур, мы готовы. — докладывает Хастах, топая под окном. Щуплый и низкорослый, увешанный сумками, он походит на нагруженного баулами ослика. Закрываю ставни и в спальне вмиг становится темно. Пыль танцует и вихрится в золотистых лучах, пробивающихся сквозь щели между досками в ставнях.

Новый день — шанс на то, чтобы приблизиться к желаемому.

Половицы скрипят под ногами, прощаясь. Я запираю дверь и направляюсь вдоль дома, проверяя, достаточно ли пуговиц на рубашке застегнуто, завязаны ли шнурки и прикрыта ли воротником камзола шея. Посреди заднего дворика пять лошадей, осёдланных, с сумками наперевес. Пускай каждый и брал все самое необходимое, вещей все равно оказалось слишком много.

Я бы с радостью оставил половину котомок и Идэр в придачу здесь. Жаль, что есть вещи, что мы никогда не получим, как бы сильно нам этого не хотелось.

Инесса стоит у моей серой кобылы. В сравнении с лошадью Инесса выглядит совсем маленькой девочкой. То, что нам предстоит долгая совместная дорога даже радует.

Хватит. Не трать свое время зря.

Подхожу к собравшимся путникам, старательно избегая черноволосую путешественницу во времени. У меня возникает странное чувство неловкости после нашего милого разговора на кухне.

Инесса делала вид, будто ничего не произошло. Она замешивала тесто и шутила без умолку, подначивала. Стоя с ней рядом, я всё никак не мог понять кто же она на самом деле. Она не была напуганной, как несколько часов назад, когда я снова затаскивал её в воду. Не была бледной и на грани истерики. Инесса снова ожила, обнаглела и просто светилась от самоуверенности. Этот диссонанс, без преувеличений, вгонял меня в ступор. Ей, казалось, абсолютно плевать на то, что я чуть не убил её. Между делом воровка игриво уточнила, не жалею ли я о том, что выловил её. Вопрос был столь же неожиданным, сколько и вполне логичным. После моего отрицательного ответа она улыбнулась и пожала плечами.

В этой лёгкости, с которой мы вели беседу, я всё яснее осознавал, что ошибался на её счёт.

Нет, Инесса всё такая же странная и от того опасна для всех нас, но она другая. В ней не было того, что присуще Идэр — постоянное желание угодить. Инесса не старалась понравиться, не заискивала, а спорила вместо того, чтобы смиренно соглашаться — и всё равно притягивала внимание. В темнице, когда воровка вскрывала замок на клетке Распутина и маленькой княжны, Катунь сказал мне, что Инесса напоминает ему мою мать. Может, это и так, но это больше не пугает меня.

Селенга Разумовская никогда не давала второго шанса. Инесса позволила нам заключить небольшое перемирие.

Я шутил вместе с ней и то, что мы из разных миров больше не стояло, между нами, каменной стеной. Волган Воронцов со своей сворой, Идэр и Мален — уже не имели особого смысла. Остались лишь мы вчетвером: я, Инесса и её дурацкие шутки, которые больше не казались такими глупыми и чувство вины, поселившееся у меня в груди.

— Господин Разумовский?

Младшая Романова выглядит отлично для хрупкой девушки, перепившей Нахимова. Она спрятала остриженную голову под платком и бодро переминается с ноги на ногу, словно ей не терпится кинуться в бой.

— Итак, княжна, как хорошо обстоят ваши дела с верховой ездой?

Я не вру, когда улыбаюсь высокой выбеленной девчонке. Она заслуживает уважения хотя бы за то, что не четвертовала моего близкого друга в тюрьме. Уверен, есть множество причин для хорошего отношения к нему, но, не думаю, что с этим справился бы я сам.

Княжна, одетая в мой костюм, проверяет уздечку на белой, как и она сама, лошади.

— Вроде того.

Нева Романова с легкостью запрыгивает в седло и, резво дернув узду на себя, поднимает коня на дыбы. Смертники отшатываются, избегая участи быть затоптанными. Катунь оттаскивает Стивера и Хастаха в сторону.

Наблюдаю развернувшееся предо мной представление: Нева, уверенно держащая коня в узде, выглядит как очередной языческий святой из ветхой книги. Идэр спотыкается. Она валится на землю и закрывает голову руками. Словно искаженное отражение того, как юная княжна лежала на полу кухни накануне.

Нева — аристократка, и наказывает свою обидчицу свойственным знати методом, демонстрируя свою силу через напускное бессилие. Еще одна причина, чтобы уважать девушку. Если она затопчет Идэр, то появится третья.

Романова уводит коня вбок, позволяя всем собравшимся сделать вдох без страха за свою жизнь. Лошадь мгновенно успокаивается, горделиво вышагивая по заросшему саду.

— Стивер, прыгай к княжне.

Ландау бледнеет на глазах, но кивает. Он неловко забирается в седло. Младшая Романова хихикает.

— Держись за меня. — улыбаясь командует она. Приказ мягкий и дружелюбный для девочки, росшей при князе, что некогда командовал царской армией. Ландау вцепляется в Неву, как тонущий в спасительную веревку. Краем глаза отмечаю напряженное лицо Малена, ведущего коричневую лошадь под уздцы. Беру небольшой самодельный арбалет из рук Хастаха и отдаю его рыжему парнишке Ландау. Тот, нехотя отрываясь от княжны, берёт его в руки.

— Я, конечно, понимаю, что обнимать мадам Романову та еще честь, но в твои обязанности входит защита ее жизни. Понял?

Веду себя менее приветливо, нежели Нева. Стивер кивает и принимается разглядывать оружие.

Ему не понадобится защищать ее. Княжна сделает все сама.

— Не стреляем из того, что издает шум. Не кричим, не поём, — бросаю выразительный взгляд на Нахимова и тот, поникши, опускает плечи. — не привлекаем к себе внимание без лишней необходимости.

Пытаюсь донести до них прописную истину. Стрелки кивают, пока Стивер с полным непонимания лицом заряжает арбалет. Катунь крутит указательным пальцем у виска. Хастах кивает ему, закрепляя оставшиеся вещи на седле своего вороного коня.

Надеюсь, Ландау не убьет нас.

Видя то, как неловко он обращается со стрелами я уже три сотни раз пожалел, что отдал ему арбалет.

— Амур, может не надо? — недоверчиво уточняет Идэр, разбирая сумки с награбленным. Стивер дрожащими пальцами устанавливает стрелу на место. Когда он, поднимая, наводит оружие на нас, стоящих совсем поблизости, мир вздрагивает. Ландау нажимает на спусковой крючок. Свист.

Смерть тебя побери…

Стрела впивается в моё левое плечо. Падаю на колени, зажимая рану ладонью. С губ слетает болезненный вздох. Левая рука безвольно повисает вдоль тела. Смертники встают полукругом. Катунь вырывает арбалет из рук мальчишки и дает ему затрещину. Да такую, что Стивер едва не выпадает из седла. Выдираю стрелу, заливая рукав и землю кровью.

— Амур? — жалобно пищит Идэр, зажав рот ладонями. На каждом её пальце блестит по оному, а то и по два кольца.

Стараюсь отвлечься, чтобы не начать кричать.

Рана кровоточит, но не так, как если бы рука была повреждена критично. Стрела не вошла глубоко, да и наконечник узкий, без зазубрин.

Мне повезло, если это вообще можно назвать везением.

— Дайте ему топоры. — восстановив дыхание хриплю я, крепко сжав челюсть. Стивер совсем побелел. Мальчишка Ландау наклоняется и его тошнит прямо под ноги белоснежной кобылы. Нева морщится и отодвигается подальше.

Работая с преступниками всегда нужно помнить — они преступники. То, что нас объединила одна цель, еще не значит, что по ее достижению никто не вынесет дробью мозг.

Или не выстрелит из арбалета.

— Даже не знаю, хочу ли я чтобы ты оказался метким или нет. — продолжаю я, по кусочкам собирая внезапно разбежавшиеся мысли. Хастах протягивает Стиверу два небольших топора. Инесса стоит в стороне, продолжая гладить лошадь. Поднимаюсь и прохожу мимо Малена. Идэр смахивает навернувшиеся на глаза слёзы.

Она меня жалеет. Какая мерзость. Кто угодно, но только не она.

В ее волосах тут и там застряла сухая трава. Идэр, торопясь, хватает свою сумку и подбегает ко мне.

— Сядешь с Распутиным.

Идэр вытаскивает пару повязок и непрозрачных маленьких склянок из сумки. Она высыпает пепельный порошок на руку и прижимает ладонь к ране. Не знаю от чего меня передергивает больше: от ее прикосновения или от обжигающей боли.

Когда все закончится, то мы можем разойтись окончательно.

Очередное вранье. Все это не имеет конца, да и наше путешествие, хотим мы того или нет, повяжет нас окончательно.

— Амур, я знаю, что ты натравил принцессу чтобы отомстить. — шепчет Идэр над ухом.

Натравил. Забавно. Нева не нуждалась в подстрекателе. Все, что ей понадобилось, так это тень одобрения в моем лице. А уж это я способен ей дать.

— Ты переоцениваешь свою важность в моих глазах. Если ты думаешь, что мне есть дело до того, что ты путаешься с Распутиным, то мне абсолютно плевать. Могу благословить на счастливый брак. Но, я, как друг, обязуюсь предупредить его о том, что у тебя болезненное влечение к предательству.

Идэр пристыженно разглядывает промерзшую землю под ногами. Ряса висит на ней мешком, подпоясанная широким кожаным ремнем. Она ничуть не изменилась с нашей первой встречи.

У меня не осталось жалости. Ни для нее, ни для себя.

— Не поблагодаришь? — едва слышно говорит Идэр, завязывая узел на плече. Меня переполняет желание затянуть повязки на ее шее.

— Спасибо за изуродованную жизнь, Идэр. Надеюсь, ты благодарна мне за это же.

«А стоило бы поблагодарить хотя бы за то, что я всё ещё не свернул тебе шею.» — хотелось добавить мне, но я молчу. Эта тишина даётся мне с трудом. Рука безобразно ноет. Идэр поднимает глаза, цвета черного чая, и говорит с глупой надеждой, больше похожей на отчаяние:

— А должна? Ты бы хотел этого?

— Я не хочу ничего, что хоть как-либо связано с тобой. — бегло бросаю я, покидая монахиню. В груди закипает ненависть. С каждым шагом я укореняюсь в мысли о том, что если я сейчас кого-нибудь не прикончу, то забью ногами Идэр. На глаза попадается воровка. Подхожу к Инессе, стоящей рядом с Карамелькой.

Как она угадала какая из них принадлежит мне?

Инесса, облаченная в мужские е брюки и белую рубашку, выглядывавшую из-под черного кафтана, заплетает угольные волосы в тугую косу. Она не выглядит женственно, как девы при дворе или компаньонки в публичных домах. Инесса другая, но почему-то это не делает её хуже остальных.

— Мы поедем вдвоем?

Окидываю взглядом седловые сумки. Надеюсь, они собрали всё, что нужно.

— Да. — кратко отзываюсь я, вздыхая. В голове уже прорисовывается путь на запад. Долгий, из-за надобности обойти земли, кишащие людьми. Боль в руке не даёт забыть о себе ни на секунду. Инесса смотрит на Карамельку снизу-вверх со смесью ужаса и восхищения в глазах.

Ее, вероятно, нужно подсадить.

Подхватываю девчонку и усаживаю на лошадь. Инесса пищит, когда беру ее за поясницу и поднимаю. Рана на плече горит огнём, и я едва не роняю воровку. Инесса ерзает в седле, чем нервирует кобылу.

У нее вроде бы сломано ребро. Не стоило так делать.

Идэр, как Нева, завязывает плотный платок на голове, чтобы сойти за замужнюю даму. Хастах подвешивает штуцер на кожаную перевязь, внимая каждому слову Катуня. Мален с тоской поглядывает на маленькую княжну, поддразнивающую Стивера.

После последнего привала нам придется поделиться заново и взойти в горы в другом составе.

Запрыгиваю в седло, оставляя Инессу сидеть передо мной. Она ерзает, отодвигаясь подальше.

— Сиди смирно. Не нервируй меня и Карамельку.

Стараюсь не показывать того, как сильно меня напрягает грядущая дорога. Мы двинемся параллельно Западному Торговому Пути, одному из трех самых важных торговых направлений в царстве. Дорога обросла городами и деревнями, растянувшимися вдоль обочин. Наш путь пролегает по лесным тропам, подальше от рынков и людей, где слухи распространялись скорее любой заразы. Стивер плохо обращается с оружием, но с картами справляется отлично. Всё должно пройти идеально.

— Карамельку? Ты что, Ведьмака[1] пересмотрел? — одариваю воровку непонимающим взглядом, протягивая руки к уздечке. Истертая кожа мягкая и прохладная.

Инесса будет бесполезна, если на нашем пути попадутся безумцы. Я ведь толком так ничему ее не обучил. Воровка тычет пальцем в моё бедро, обращая на себя внимание.

— Это что — меч?

— Да.

— Мы будем кого-то рубить или это для дров? — глумится Инесса, запрокидывая голову. Подгоняю кобылу. Смертники покидают двор за нами. На дороге мы выстраиваемся. По одному стрелку на тылы: Катунь спереди, Хастах замыкающий. Карамелька шагает за лошадью Нахимова, позади нас — княжна и Стивер, после них — Идэр и Распутин. Дорога петляет, уводя нас глубже в перелесок.

— Ты вообще владеешь хоть чем-то, помимо палки?

— Это извращенный подтекст?

— К твоему счастью — нет.

Лучше б Мален так воровал коней, как таскается с Идэр по пыльным углам. Не пришлось бы тесниться с Инессой и отмахиваться от её вопросов.

Они вообще когда-нибудь закончатся?

Мы покидаем деревню с первыми лучами восходящего солнца. Строго по плану, несмотря на заминку в виде моего подбитого плеча. Позади слышатся голоса Невы и Малена, но, уверен, беседовали они не друг с другом. Вокруг нас на многие гектары растянулись голые поля, нарушаемые жидкими березовыми рощами. Далеко впереди чернеет сосновый бор. Инесса достаёт тетрадь и кусок заточенного угля. Она напряженно сидит в седле, отодвинувшись от меня настолько далеко, насколько ей позволяет спина кобылы. Инесса выводит слова размашистым почерком.

«Семейная драма по возвращению мужа-мечты уже надоедает. Никакого развития событий, одно лишь нытье и три сотни вариации диалога:

— Прости меня, пупсик.

— Катись в ад.

Что вообще такого можно сделать, чтобы тебя не хотели слушать? Идэр, конечно, склочная и слишком помешанная на блёсточках (может, по местной религии это нормально), но она не выглядит как зло во плоти.

Я б её простила хотя бы просто чтобы она заткнулась.

Амур показывает себя как неплохой лидер, особенно вырывание стрел и напускное спокойствие. Правда, всё это теряется на фоне его постоянно кислого лица и того, что он подглядывает за тем, как я делаю заметки для своего бестселлера.»

— Сядь ближе. И, да, я не подглядываю.

Инесса самодовольно хмыкает, но все равно повинуется. Воровка откидывается назад, облокотившись на меня спиной. Задирает голову и уставилась на меня хитрыми глазами. От ее близости заметно теплее.

— Твоя рука… — осторожно начинает Инесса, но я перебиваю девчонку, не дав договорить:

— Все нормально.

— Хочешь это обсудить?

Ее голос тонет в конском топоте. Голова напрочь отказывается соображать. Мален и Нева спорят за спиной. Мне не удаётся разобрать ни слова из перепалки, кроме унылых возгласов мальчишки Ландау: «Пожалуйста, прекратите. Амур запретил нам шуметь».

— Что значит «это»?

— Ты злишься.

— Что, боишься? — уточняю, борясь с навязчивым желанием опустить голову и посмотреть на наглую девчонку. Инесса пожимает плечами. Впереди маячит Катунь на своей черной кобыле. На его спине болтается лук и колчан со стрелами. Сбоку блестит набор ножей. Пейзаж вокруг остаётся неизменным, за исключением музыкального сопровождения, состоящего из обрывков разных пошлых стихов, сложенных в одну кучу и распеваемых на унылый манер.

Катунь знает слишком много песен про женщин. И про мужчин.

Капюшон сползает с его головы, зацепившись за ветку. Лошадь под Нахимовым спокойно шагает по песку, поднимая облака пыли.

— Где-то под столицей, раз бывала я в церквушке,

У служителя был хрен до самой макушки!

Инесса усмехается. Возможно, меня бы впечатлил певчий талант друга, если бы репертуар поменялся бы хоть раз за последние лет тридцать.

— А чего мне бояться? Я не знаю где я. Меня окружают незнакомцы и мы едем черт знает куда. Хорошо хоть мою лошадь зовут Лакомка и мой компаньон — это ты.

Представляю, что ее слова прозвучали без явного сарказма. Так мне меньше хочется скинуть воровку с лошади. Впереди маячит Катунь на своей черной кобыле. На его спине болтается лук и колчан со стрелами. Сбоку блестит набор ножей. Пейзаж вокруг остаётся неизменным, за исключением музыкального сопровождения. Катунь знает слишком много песен про женщин. И про мужчин.

— Я вчера была пьяна, а сегодня трезва.

На печи в углу спала, в жопу мышь залезла!

Я пришла к соседу утром, попросила помощи,

Он, падлюка, показал мне под халатом мощи!

Потираю виски свободной рукой. Прохладный ветер треплет волосы и проскальзывает за воротник.

Что в лоб, что по лбу. Его бесполезно о чём-то просить.

— Лошадь моя. И ее зовут Карамелька. Кстати, её выменяли на твой балахон. — поправляю девчонку я, размышляя над тем, что же значит «Хорошо, что мой компаньон — ты».

Инесса смеется и записывает слова песни Нахимова в тетрадь. Не в силах сдержать любопытство я опускаю голову вниз. Инесса развалилась на мне, с трудом поспевая цитировать Катуня. Наконец-то сдавшись, Инесса укладывается поудобнее.

— Я могу поспать немного?

Хочу съязвить. Сказать что-нибудь гадкое. Больше всего прямо сейчас я желаю испортить кому-нибудь настроение, а в лучшем случае — жизнь.

Рука саднит, напоминая о уязвимости. Нет ничего хуже этого чувства.

Задерживаю взгляд на больших голубых глазах и уже было открыл рот, готовя изощренное оскорбление, но меня хватает лишь на тихое:

— Да, конечно.

***

Солнце достигло наивысшей точки на небосводе. Миновав березовые рощи, густые осиновые перелески мы вошли на Дикие Земли. Инесса тихо сопит, полулежа на мне. Тело под ней нагрелось, и рубашка под жилеткой прилипла к животу. Мы подошли к дубам, разросшимся вдоль леса широкой полосой. Негласная граница Диких Земель.

Карамелька волнуется, но все равно идет вслед за кобылой Катуня. Лошадь Нахимова спокойна, вероятно, утомлена развлекательной программой.

— Ты должна кое-что знать. — аккуратно говорю я, от чего Инесса тут же просыпается.

— Например? — хрипло отзывается она. Тропа под ногами коней выглядит давно нехоженой. Достаю из седловой сумки фляжку с водой и протягиваю воровке. — Кстати, где мы?

Инесса откручивает крышку и проливает часть воды на себя, когда Карамелька дергается, оступившись на кочке. Ткань моих брюк быстро впитывает остатки воды с седла и прилипает к коже.

Для хорошей воровки она слишком неловкая.

— Дикие Земли. В следующий раз, когда захочешь принять со мной ванную — предупреждай, чтобы успел раздеться.

Слова срываются с языка раньше, чем успеваю подумать. Инесса ахает. Ожидаю что-нибудь вроде пощечины, но ничего не происходит. Странно. Девы при дворе принимались рукоплескать (не так, как хотелось бы), едва заслышав намёк на неприличную шутку.

— У вас есть душ? — изумлённо уточняет воровка. Принимаю оскорбленный вид и поправляю воротник, закрывая шрам на шее.

Душ — видимо, что-то сродни бани.

— Ну, да. Если ты не заметила, я чистый.

— Не приглядывалась особо.

— Я сейчас скину тебя с лошади.

Инесса заливается мелодичным смехом, одной рукой обнимая себя за бок, на который Идэр накладывала повязку. На кудрявую макушку приземляется пожелтевший дубовый лист. Сдуваю его до того, как Инесса проводит ладонью по волосам.

— А мы не нарвёмся на твоих модных красных дружков?

— Дикие Земли на то и дикие — людей здесь не встретишь, если держаться южнее Торгового Пути. Обилие живности не позволяет свободно шататься по лесам.

— А. — кратко отзывается воровка, а потом восклицает, опомнившись: — Если тут нет людей из-за хищных тварей, то какого лешего мы тут забыли?!

Хороший вопрос.

Если б мы двинулись близ деревень, то дружинники пришли бы по наши души ещё до того, как мы найдём ночлег. Держать путь по землям вдоль княжества Емельяновых — ещё глупее. Скопление солдат там заоблачное после смерти одного из престолонаследников Вадока Емельянова.

Распутин убил Китмара на глазах маленькой княжны. На что он вообще после этого рассчитывал?

Будучи в близких отношениях с Идэр, я никогда не брал её на охоту и не упоминал о делах, которые я был обязан выполнять на службе у царя. Женщины могут причинять боль. Они способны убивать изощреннее и умнее, чем это делают мужчины. Но они жалостливы и нет ничего хуже, чем лицезреть плачущую деву, тоскующую по остывающему телу.

— Никуда от меня не отходи. — оборачиваюсь. Никто не отстает. Карамелька сбавляет шаг, вторя кобыле Нахимова.

— Гав.

Опускаю взгляд вниз, не понимая выходки девчонки. Инесса недовольно смотрит в ответ, скрестив руки на груди.

Ну что опять не так?

— Что ты делаешь? — измученно вздыхаю я, крепко сжимая поводья одной рукой. Левая кисть повержено лежит на колене. Прошло около пяти часов пути, а боль утихла лишь на половину.

— Ну, ты же приказываешь мне, как собаке. Я и веду себя как псина.

Всё в её поведении — демонстрация неповиновения. Что за необоснованная тяга к бунту? В её мире все такие взбалмошные?

— Может еще пометишь меня?

Оглядываюсь через здоровое плечо. Нева приветливо кивает, прямо сидя в седле. Ее белая кобыла манерно шагает по тропе. Стивер высовывается из-за девочки и одними губами просит о прощении.

— Это предложение? — Инесса вскидывает брови. — А мне заплатят?

— Это не так. — опускаю голову вниз, сдаваясь и позволяя волосам упасть на глаза. — Я расскажу тебе легенду.

— Это извращенный подтекст? — девица оживилась, ерзая в седле. Я подыгрываю, отодвигаясь подальше. Прохладный ветер не даёт забыть о мокрых штанах.

— Не исключено.

— Что ж ты сразу не сказал! В таком случае я внимательно тебя слушаю.

Инесса укладывается поудобнее и заплетает гриву Карамельки в косы. Маленькие когтистые пальцы аккуратно прочесывают черные пряди. Инесса с интересом глядит на меня снизу вверх. Её взгляд не задерживается на шрамах. Она игнорирует тот факт, что я едва её не убил. Всё это выглядит настолько правильно и умиротворенно, что становится не по-себе. И я оказываюсь прав. Из глубины леса слышится плач. Катунь останавливается, и я дергаю поводья на себя. Хастах недовольно бурчит позади. Дорога петляет, исчезая в сгущающемся лесу впереди. Из-за деревьев показывается миниатюрный силуэт. Девочка. Одетая в лохмотья, заплаканная, она неспеша ковыляет к нам навстречу. Инесса тянется вперед, высовываясь из-за Карамельки.

Что-то не так.

Ребёнок в такой глуши? Один?

Девочка закрывает лицо маленькими ладошками. Ее крестьянское платье грязное, с рваными рюшами по подолу. Волосы всклочены, свалянные вокруг колючек репейника. Хватаю Инессу за плечи и опускаю на седло, хоть она и дергается.

— Что ты делаешь?

Девочка все идёт, неумолимо приближаясь. Поднимаю ладонь, приказывая остальным остановиться. Серая кобыла Катуня нервничает, топая копытами по тропе и едва не наступая на ребенка.

— Почему мы остановились? — доносится изумленный голос Стивера. Идэр зло цыкает. Внутри разрастается плохое предчувствие. Инесса резко дергается, поднимаясь в седле. Свист. Я поднимаюсь вслед за воровкой. С трудом удерживаясь верхом, хватаю Инессу за рубашку и выдергиваю из седла. Она кричит и брыкается, когда я оборачиваюсь и усаживаю её позади себя. Стрела жалит мою спину. Наваливаюсь на воровку, и мы едва не падаем с Карамельки. От боли темнеет в глазах, стрела вышибает из меня воздух.

Западня.

Маленькая девочка стоит в пяти аршинах, размазывая слезы по раскрасневшимся щекам, скалясь беззубым ртом. Со всех сторон слышатся дикие крики, будто нас окружает целая армия. Быть может, так оно и есть. От одной мысли об этом голова идёт кругом. Инесса хватается за моё лицо и поднимает безвольно опустившуюся голову.

— Ты меня слышишь?

Её голос — одновременно близкий и далёкий. Выпускаю узду из единственной уцелевшей руки и дергаю кистью в воздухе, задирая ее над головой.

— Прячься за мной. — обращаюсь к Инессе, через боль ловя поводья поврежденной левой рукой. Мой голос тонет в гуле криков и смеха. С разных сторон на тропу выскакивают безумцы. Женщины и мужчины. Они вооружены всем, что только можно вообразить: кухонные ножи, гвозди, лук со стрелами, острые камни. Насчитываю более десятка незваных гостей. Никто из них не торопится нападать. Сумасшедшие скачут, крича песни и пугая лошадей. Это походит на вечера, когда попойки при дворце подходили к концу, а толпа лишь входила в раж.

Вокруг царит хаос. Лошадь крутится, не давая сконцентрироваться на происходящем. Спина немеет от боли, что только нарастает. Силуэты сплетаются в гогочущие пятна.

— Амур! — кричит Инесса, указывая мне за спину. Её бледная рука то появляется, то исчезает из-за моего плеча. С трудом заставляю Карамельку развернуться. Мален повалился на землю позади нас. К нему подскакивает женщина, вооруженная чем-то вроде покореженной кирки. Проржавевший железный наконечник, схожий с большим когтем, блестит кровью. Сумасшедшая кричит и смеётся, вырывая волосы со своей головы клочьями. Мален лежит на траве, сжимая ладонью раненную ногу. Катунь поражает лучника, стоявшего на камне справа от нас. Стрела впивается в его глаз с хлюпающим звуком, и мужчина деревенеет еще до того, как пораженная голова касается земли. Бросаю поводья Инессе и шарю руками по сумкам.

Звуки выстрела могут стать знаком для новых незваных гостей, но я не могу просто бросить Малена умирать.

Я не должен повторять его ошибки.

Карамелька, испуганная криками и резней, дергается под нами, пытаясь скинуть ненужный груз и сбежать. Выуживаю пару ножей, прикрепленных к кожаным ремням на жилете. Лошадь отнимает всякую возможность прицелиться. Инесса соскальзывает и исчезает внизу. Внутри все холодеет от ужаса.

Карамелька затопчет воровку.

Белоснежный конь княжны, словно молния, мчится мимо. Романова, выхватив топор у Стивера, сносит голову с плеч безумной женщины, не выпуская узду из другой руки. Лицо Малена окропляет кровь. Княжна продолжает двигаться вперед.

Перед глазами все расплывается.

Лошадь встает на дыбы и я, не успев ухватиться больной рукой за узду, падаю на спину. Подмерзшая земля встречает меня жесткими объятиями. Стрела рвёт кожу, забираясь глубже. Кобыла топчется. Перекатываюсь по земле, уворачиваясь от ее копыт. Вскоре Карамелька исчезает впереди, лавируя между кишащими всюду умалишенными. Возле меня возникает худосочный парень, одетый в грязные от крови лохмотья. Может, чуть старше Стивера. В его руках дубина, с торчащими отовсюду гвоздями. Я дергаюсь влево, когда он замахивается. Дубина врезается в землю, поднимая за собой клубы серой пыли. Стрела входит глубже в спину и хрустит, награждая меня новой порцией болевых ощущений. Поднимаюсь на ноги, чудом уворачиваясь от второго удара. Меня мотает из стороны в сторону. Хватаюсь за дерево и перевожу дыхание. Безумец смеется, одаривая лживой дружелюбной улыбкой. Метаю нож, но промахиваюсь. На помощь к безумцу поспевает второй. Ноги подкашиваются. Я валюсь на спину, ударяясь затылком. Снова мерзкий хруст обломившейся стрелы. Грузный мужчина с обожженным лицом замахивается молом, издавая победный рёв.

На мгновение я узнаю в нём себя. Эта мысль проносится быстро.

Нащупываю палку. Гладкую, обструганную и идеально ровную. Черенок от лопаты Инессы. Хватаю её и поднимаюсь. Опираюсь на неё как на трость. Хастах прорывается через толпу, размахивая моим мечом. До этого мгновения я даже не знал, что потерял его. Бью первого безумца, попадая заостренным концом в лицо. Он отшатывается и падает в паре аршин от меня. Умирает, не выпуская дубину из рук. Изуродованный грузный мужчина подходит ближе, оскаливая обломанные зубы. Отступаю. Все попытки выдернуть черенок из головы сумасшедшего оканчиваются неудачей.

Высокий и крупный, дикарь напоминает разъярённого медведя. Руки, крепкие и в старых шрамах от ожогов, выдают в мужчине кузнеца.

На перевязи осталось всего три ножа, но воспользоваться ими не удастся. Ножи ничем не помогут, если бой не ближний, метаю их я плохо, а подпускать к себе такого громилу — глупо.

Безумец замирает всего в сажени. Он глядит вперед ничего не видящими глазами и топчется на месте. Темная кудрявая макушка показывается из-за изуродованного круглого лица. Инесса болтается на спине мужчины, вцепившись руками в его плечи.

Безоружная.

Громила смахивает девицу, повисшую на нем, словно надоедливая блоха. Инесса соскальзывает, хватается за кожаные лямки фартука кузнеца и те рвутся. Инесса падает на колени. Безумец топчется на месте, глядя по сторонам. Обожженное лицо, не выражает ни единой эмоции.

Он убьёт её. Он точно убьёт Инессу.

Откуда ни возьмись, у меня появляются силы. С трудом выдираю палку из головы умалишенного парнишки. Хватаюсь за черенок обеими руками и со всей силы вгоняю его в живот кузнеца. Молот выпадает из его рук, когда острие медленно проходит сквозь ткань и кожу. Наваливаюсь на палку, проталкивая её дальше. Инесса и едва успевает отползти в сторону, когда тело здоровяка падает, поднимая за собой пыль.

Перепрыгиваю через громоздкую тушу. Мимо проносится молодая девушка. В багровом пятне, разросшимся в половину спины, словно мишень, насчитываю пять стрел. Катунь ругается, пришпоривая кобылу. Та затаптывает безрукого старика, и сбивает с ног мужчину с разбитой челюстью. Протягиваю единственную здоровую руку Инессе, и та принимает помощь. Резко дергаю девушку на себя, поднимая на ноги и прижимаю к себе.

Живая и целая.

Тяжело дышу, сминая пальцами рубашку на спине Инессы. Чудо, что её не покалечили в этом месиве.

— Ты в порядке? — кричит Инесса, уткнувшись лицом мне в грудь. Замечаю женщину, вооруженную искривленным ножом для свежевания туш. Ее волосы спадают на костлявые плечи, вдоль и поперек покрытые следами человеческих зубов. Она медленно, крадясь, бредёт к нам, замахиваясь. Остальные же безумцы словно не замечают нас. Хастах показывается справа. Окруженный двумя умалишенными дамами, он бросает мне меч. Ловлю его на лету. Рукоять ощущается приятной тяжестью в ладони. Инесса вцепляется в мой кафтан мертвой хваткой. Сношу голову безумной женщины с плеч. Лицо, осунувшееся и бледное, прокатывается по пожухлой траве. Инесса отлипает от меня и в ужасе оглядывается по сторонам. Я придерживаю ее рядом с собой левой рукой. К нам, сломя голову, несётся Северная Звезда, без княжны. Стивер неприкаянно болтается в седле, когда звучит первый ружейный выстрел. Затем второй и третий. Хастах добрался до ружья слишком поздно.

Мы едва не погибли.

Проходит совсем немного времени, когда поляна затихает. В пыльном воздухе витает дым и порох. Инесса зажимает рот ладонью, сдавленно рыдая. Крепко прижимаю девицу к себе, и оглядываюсь по сторонам. На дороге по меньшей мере дюжина тел. Натыкаюсь взглядом на растоптанную маленькую девочку в сарафане и отворачиваюсь вместе с Инессой.

Она не должна этого видеть.

Нева склоняется над телом мужчины средних лет справа от нас. Маленькая княжна с упорством вытаскивает топор, застрявший прямо меж глазниц безумца. Мален опирается на Идэр, хромая. Его бедро выглядит неважно. Моя несостоявшаяся невеста, хоть и напугана, но выглядит целой.

Ненавижу себя за то, что рад этому.

Катунь и Хастах, верхом, ловят Карамельку чуть поодаль, окружая кобылу с разных сторон. Стивер болтается на белой лошади, измазанной кровью. Парня тошнит под ноги Северной Звезде. Нева бросает на Ландау недовольный взгляд, вытирая лезвие топора о полы своего сарафана.

— Мы должны осмотреть тело. — дрожащим голосом говорит Инесса, утыкаясь носом мне в грудь. Тело сводит от боли, но я продолжаю держаться ровно.

Вероятно, эта болезнь заразна, но мы никогда не узнаем этого, если не проверим. Инесса права.

— Мы заберем одно тело с собой. — громко говорю я, ни к кому не обращаясь. — Нужно проверить в чем дело.

[1] Ведьмак — американо-польский фэнтезийный телесериал, снятый по мотивам одноименной серии романов Анджея Сапковского.

Глава 9. Оградить от самого себя. Нева.

Когда все закончилось, я стояла посреди дороги, залитой кровью. Мир будто пробуждается ото сна. В неподвижном воздухе витает запах железа. Только сейчас топоры в моих руках обрели вес. Северная Звезда вымазана бурыми пятнами. Стивер сидит верхом, пересчитывая облезлые стрелы в колчане. У моих ног лежит тело мужчины средних лет. Младше отца, но старше Нахимова. Его череп проломлен спереди. Идеально ровная линия проходит между густых выгоревших бровей. Крестьянин смотрел в мои глаза до последнего вздоха, пока я проталкивала лезвие глубже.

Раскалывать черепа оказалось похожим на колку орехов. Быстро, если приложить немного усилий.

Я не боялась, когда сносила с плеч голову женщины. Жалею лишь о том, что не позволила ей убить Распутина.

Оглядываю с десяток тел, разбросанных по тропе, как опавшие листья. Мужчины и женщины разных возрастов. Ни одного одинакового лица, разные судьбы, но единый конец.

Как мы. Что если наша дорога закончится чем-то подобным?

Готова ли ты пожертвовать своей жизнью ради них?

Да. Разве что за пару человек.

То, с какой лёгкостью мне удаётся это признать приводит в восторг, граничащий с безумием. Отдать жизнь за кого-то не сложно, если существование столь паршиво, что посещают мысли о собственноручном решении проблемы.

Мален сидит на земле, вытянув поврежденную ногу перед собой. Идэр вьётся вокруг него с тряпками и склянками. Невредимая. Как жаль.

Распутин мог проститься с жизнью, если бы я не успела вовремя. Его лицо, покрытое кровью безумца, застыло в ужасе. Этот миг отпечатался в моей памяти и всплывает перед глазами всякий раз, стоит прикрыть веки.

Пусть боится. Может, тогда он больше не приблизится.

Наверное, это было больно.

Вся правая нога Распутина испачкана кровью. Штанина побагровела почти до колена.

Вдруг он не сможет нормально ходить даже после выздоровления? Он будет хромать как Хастах?

А потом в памяти всколыхнулось его расслабленное лицо, то и дело, пропадавшее за спиной Идэр.

С чего вдруг я вообще начала его жалеть?

Амур сидит на бревне с противоположной стороны дороги. Бледный, как тень, он с недовольным лицом беседует с Инессой. Она размахивает дрожащими руками. Подхожу ближе, вставая спиной к Распутину.

И пусть я должна торжествовать, мое сердце разрывается на части.

Зверь зло смотрит на Инессу. Девушка выглядит разбито. Ее трясёт. На миниатюрных ладонях кровавые разводы. За плечом Разумовского маячит оперение стрелы.

— Слава богу, ты здесь! Он совсем обезумел!

Инесса истерично смеется. Ее губы искусаны в кровь, а глаза хаотично бегают повсюду, но только не по раненному Зверю.

— Я не стану снимать кафтан. — рычит он сквозь зубы. — Идэр освободится и посмотрит. — недовольно добавляет Амур, будто сама мысль об этом доставляет ему дискомфорт. Инесса закусывает пару пальцев и, не сумев удержаться, уходит прочь. Сажусь рядом с Разумовским, не в состоянии выпустить топор из рук. Он, испачканный кровью, прилип к коже.

— Маленькая княжна, отлично двигаешься. Я впечатлён. Маменька учила бальным танцам?

Воспоминания тяжким грузом наваливаются на плечи. Сутулюсь. Носами туфель пинаю шишку, оттягивая неприятную правду.

— Маменька скончалась вскоре после моего рождения. Ардон ненавидит меня из-за этого.

В моих словах ни капли лжи. Сестра часто говорила о том, какие хорошие отношения были у неё с мамой. Понимание. С отцом Ардон всегда вела себя холодно и грубо. Не мудрено, князь Романов держит её рядом с собой, готовый в любой момент сделать из Ардон мученицу, вроде Катерины и Константина.

— Ну, пятеро детей — это сложное испытание.

Амур косится через плечо и обречённо опускает голову. Надломившаяся стрела качается, в такт его движений.

— Её довели не дети, а отец. Почему ты не дал ей помочь?

Разумовский потирает лоб и бросает осторожный взгляд в сторону Инессы. Воровка приободряюще хлопает по спине Стивера. Его снова тошнит.

— У всех должны оставаться секреты. — смеется Амур и кряхтит, словно старик.

— А я могу?

— Все нормально. Тебе нужно отдохнуть.

Катунь и Хастах выходят из леса. Сырые и грязные, они озадаченно переглядываются. Меня охватывает дикая радость при виде наемников. Живые и невредимые. Забывшись, я толкаю Амура в бок и тот хрипит. Хастах встаёт напротив Амура. На поясе наёмника блестят ножи. Сталь покрыта пылью и засохшей кровью. Хастах говорит тихо, недоверчиво поглядывая в мою сторону:

— Больше никого нет. Это все, что были.

Катунь спохватился. Нахимов протягивает мне руку в приглашающем жесте.

— Я провожу Вас до лошади.

Зверь поднимается и бредет вместе с Хастахом в чащу. Деревья растут настолько близко друг к другу, что совсем скоро от мужчин не остается и следа.

Катунь плетётся за мной, напевая песню о куртизанках. Переступая через тела, я ищу. Не знаю, что, но мне показалось правильным заглядывать в лицо каждому. Мужчина с волосами цвета пшеницы с раздробленным лицом, женщина в лохмотьях. Её голова отделена от тела и лежит в паре саженей. К шее и глазам прилипла сухая трава. Молодой парень, едва ли старше Ардон. Один точный удар между шеей и ключицей.

Трое.

Был ли у них дом до недуга? Семья? Они тоже могли обезуметь, или же, прямо сейчас, ждут своих жен и мужей у очагов. А я отняла у них возможность увидеть своих любимых.

— Ты чего?

— Задумалась.

— Думать — противоестественный процесс, княжна. — громила горько усмехается. Бусины на его волосах громко звенят в оглушающей тишине. Мы останавливаемся у Северной Звезды.

— Это испортило много жизней. Посмотри хотя бы на Амура или Стивера. Они же несчастны от того, как умны. И ты тоже.

— Я не несчастна. — воспротивилась я, хотя внутри зародились сомнения.

Конечно, язык не повернётся сказать, что я счастлива. Но я не сожалею о том, что сделала. И я бы сделала это ещё сотню раз, если бы понадобилось. Иногда приходится идти на жертвы. В темнице я изо дня в день подставляла мучителям себя вместо Малена. Не уверена, что пережила бы, если б знала, что он страдает из-за меня.

— Три из трёх. Ты поразила всех.

Мне нечего возразить. Нахимов уходит, оставив меня наедине с кобылой. Глажу Северную Звезду по морде. Стивер появляется откуда-то сзади, напугав до чертиков.

— Он ничего не понимает, от того и винит ум во всех бедах.

Вздрагиваю. Топор падает на землю с глухим звуком. С таким же, как когда головы слетали с плеч на подмерзшую траву.

— Подслушивать плохо.

— Возможно. Надеюсь, вы меня простите.

Он задумывается, разглядывая Северную Звезду, перепачканную кровью. Медные волосы спадают на уши Ландау, прикрывают лоб. Стивер прочесывает их пальцами, убирая назад. Оглядываюсь. Мален поднялся, облокачиваясь на Идэр.

Он может положиться на нее после того, как я спасла его жизнь. Хотя, он и до того неплохо на неё ложился. Пусть благодарит никчемную лекаршу за то, что схлопотал за нее стрелу.

Лучше бы он умер. Я бы более не изводила себя призрачной надеждой на то, что всё наладится. Оплакала и забыла. Оплакала бы и ежедневно возвращалась мыслями к его лицу, счастливая, что у меня более не было б возможности утонуть в нём вновь.

***

Дальше мы двигались медленно и предельно осторожно. Что-то подсказывало, что вторую такую бойню мы не переживем.

Северная Звезда шагала за серой кобылой Зверя. Амур едва держится в седле, но продолжает подшучивать над воровкой. Если бы не Инесса, уверена, мы бы давно уже его потеряли. Инициативная девушка управляет лошадью и, то и дело, поправляет обессилевшего Разумовского, когда он заваливается на бок. Тот несёт какую-то ахинею, из раза в раз повторяя «я в порядке».

По плану Амура скоро мы совершим остановку недалеко от маленького поселения. Разумовский не распространялся насчет своей гениальной идеи, но, кажется, Инесса стала исключением. Она без остановки шутит про «горячую крошку» и «ролевые игры для любителей Колобка». Признать честно, в силу своей образованности, мне даже стыдно, что я не понимаю о чём идёт речь.

Подгоняю нашу лошадь, когда с нами равняются Идэр и Мален. Последнее, кого я могла желать лицезреть, так это их.

«Я в порядке» — слова парня, раненного дважды за день.

Если так подумать, то я тоже я порядке. Всего лишь поняла, что никогда себя не знала.

Лес сгущается и тропа становится все уже. Ветки то и дело хлещут меня по голове, если не успеваю пригнуться. Я пристегнула топор к бедру, как велел мне Катунь. Нахимов знает толк в убийствах. Позади слышится смех Идэр. Слишком громкий для того, кто пытается пробраться через Дикие Земли тайком.

— Как ты? — раздается обеспокоенный голос Стивера над ухом.

Он стал невольным участником нашей маленькой драмы.

— В порядке.

Ложь или самообман? Хочу ли я поверить в это сама или же желаю убедить других?

Ландау ерзает позади. Наверное, оборачивался. Стивер вздыхает, да так тяжко, что мне становится его жаль. Подгоняю Северную звезду. Амур и Инесса спорят впереди. Воровку совсем не видно за широкой спиной Разумовского. Только слышится голос. Нетерпеливый, раздраженный и переполненный глумливой учтивостью.

— Чего увидел?

Придерживаю низко висящую ветку. Иголки впились в пальцы. Я, хоть и не вижу лица Ландау, но все равно чувствую терзающие его сомнения.

— Действительно хотите знать, княжна?

— Конечно. Всегда любила узнавать, рисковала ли я понапрасну.

Стараюсь подражать Зверю, говоря очередную ложь.

Может, когда-нибудь и меня будут бояться. Это защитит меня от опасности и всех ужасов, что творит с моим разумом любовь.

— Ну, им весело.

Весело. Звучит будто бы с укором. Может, мне кажется. Я никогда не была веселой. Шутки кажутся мне глупыми, свои я никогда не озвучивала, ибо желала, чтобы меня принимали всерьез. Положение в обществе обязывает меня воздержаться от веселья. Иначе я буду никем иным, как шутом на позолоченном кресле.

— Не веселее, чем размахивать топором. — бурчу, наблюдая за скачущими впереди.

Безумие, но я нахожу явное сходство между мной и одной из средних сестер. Ардон, названная мужским именем в честь нерожденного брата, всегда пугающе жестока. Она все детство играла с мальчишками, била их палками, лишь бы не возиться со мной. Я ее боялась. Нет, она приводила меня в ужас. Властная, она имела контроль над старшими сестрами, верховодя над каждой, заставляя исполнять ее прихоти. Она бы понравилась Амуру. Интересно, гордилась ли бы она мной сейчас?

— Ты не похож на остальных.

Стивер мнётся. Его рука крепко обхватывает мою талию. Ландау не прижимается, а напротив — сидит так далеко, как позволяет седло.

Как можно не обучить своего ребёнка верховой езде?

Стивер не спешит отвечать, а когда делает это, то его голос звучит печально.

— Знаю.

Подгоняю Северную звезду. Топот ее копыт становится громче.

— Почему ты с ними?

— Всем нам что-то нужно. — задумчиво протягивает он, не желая раскрывать свой секрет.

Не настаиваю, ибо собственный шкаф уже ломится от обилия скелетов.

***

Скрестив руки на груди, я прохаживаюсь по поляне, где нам пришлось разбить лагерь. Смеркается. Рыжие лучи заходящего солнца заставляют верхушки деревьев блестеть, словно те охвачены огнём. Всюду витает запах дыма и тлеющих влажных листьев. Стивер следит за лениво разгорающимся костром, сидя на лосиной шкуре. Его компанией стала Идэр, распластавшаяся рядом. Амур держится в стороне, безучастно прижавшись к дереву. Он бледен, лицо суровое.

Мален тоже ранен и ему очень плохо.

Плевать.

Поднимаю с земли пару веток. Сухие. Катунь машет рукой с другого конца поляны. В его руках серый полог для шатра. Если не приглядываться, рулон ткани кажется цельным, а не сшитым из множества кусков. Хастах роняет длинную палку и ругается. Неохотно бреду к костру. Стивер улыбается, замученно ковыряя узловатой палкой дымящиеся сырые листья. Его рыжие кудри завязаны кожаным шнурком в небольшой хвост на затылке. За пару дней нашего знакомства он стал выглядеть гораздо старше. И без того острое лицо осунулось, придавая Ландау болезненный вид.

— Княжна. — недовольно тянет Идэр, по-шутовски кланяясь. Бросаю хворост на землю.

Убийца.

Самое отвратительное то, как просто это сделать. Умение отнять человеческую жизнь не требует выдающихся способностей. Мне совсем не жаль. Все то время, что я потратила на гувернеров и репетиторов, что так старательно прививали мне моральные и нравственные ценности, прошло впустую. Лучше бы меня научили убивать так, как это делают в армии.

— Спасибо, что спасла ему жизнь.

Слова жалят, словно рой разъярённых пчёл, хоть и кажутся искренними. Одариваю Идэр самым недружелюбным взглядом, вложив в него всё, начиная от презрения и заканчивая глупой обидой на то, что она была близка с Распутиным.

Она не имеет права так говорить. Только не мне.

Шорох и шарканье.

Только не снова!

Оборачиваюсь и вместо орды обезумевших крестьян встречаю миниатюрный женский силуэт. Женским, правда, назвать его сложно. Инесса носит мужскую одежду. Воровка перебирает ногами по траве, закатывая широкие штанины брюки на ходу. Ее черные волосы выбивались из причёски и висят крупными пружинками обрамляя лицо. Инесса кажется злой и уставшей. Встретившись со мной взглядом, она смягчается и выдавливает вымученную улыбку.

— Принесла.

Инесса стягивает сумку из мешковины с плеча. Идэр садится, горделиво задирая подбородок. Воровка скидывает авоську на шкуру.

— Ты хоть то принесла? — недовольно бубнит невеста Разумовского, вытряхивая все содержимое возле себя. По коричневому меху рассыпается мох, полу засушенные алые грозди и корявые наросты, не имеющие внешне ничего общего с привычными глазу грибами.

— Как ты и сказала — гриб с коры, красные ягоды с куста. — Воровка старательно закатывает рукава огромной рубашки. Белая ткань вываливается из штанов, когда Инесса задирает руки, и почти доходит ей до стоп. Идэр кривит губы, недовольно морща нос.

— А где трупак?

Вопрос Инессы остается без ответа.

— Грибы не те. Еще ты должна была взять корней малины и папоротника, надрать кустов брусники.

Идэр лениво отбрасывает гриб в костер, забивая влажным наростом, напоминающий искореженную руку, только окрепший огонь.

— Не помогаешь! Не…не…не сиди тут! — Спотыкаясь и тяжело дыша кричит Ландау, вскочив на ноги. Идэр усмехается, закатывая глаза.

Как же я хочу отвернуть ее голову и отделить от тела. Глупо злиться на нее из-за Малена. Он всего-навсего неотёсанный мальчишка в теле взрослого мужчины. Но если я не могу ненавидеть ее из-за Распутина, то должна найти новую причину. Не переставать же презирать ее вовсе!

Идэр пихает Стивера. Тот шмыгает носом и нехотя оборачивается к нам.

— Как думаешь, что мне делать с Маленом?

К горлу подступает ком. Кашляю, прикрыв рот ладонью.

Теперь Мален — её проблема, не моя. Но почему мне не легче?

— Поскорее разочароваться и не тратить время.

Голос Инессы пропитан ядом. Идэр цокает, но замокает, когда к нам присоединяется Зверь, бледный, как призрак. Он идёт медленно, крепко сжав челюсти. Шрамы на лице топорщатся, делая его совсем жутким. Не отличимым от безумцев.

— Я как раз хотел прогуляться. — на лице высокомерная ухмылка. Я бы не сказала, что он ранен, если бы не синюшные губы и узор голубых вен, проступающий сквозь белую кожу. Шрамы заставляют тени падать особенным образом, что лишь добавляет мрачного шарма его внешнему виду.

— Нет!

Идэр, подскакивает на ноги. Зверь подмигивает мне. Инесса, суетясь, поднимает мешковину и вешает её на плечо. Масляный фонарь в ее руках горит ярче убогого костра, что так старательно разводит Стивер последний час.

— Я сама справлюсь. Все нормально.

Инесса пытается проскочить мимо Разумовского, стараясь избежать даже его взгляда. Идэр высокомерно цокает.

— Инесса, я хочу прогуляться.

Инесса замирает. Амур отворачивается от Идэр и снова подмигивает мне, угловато улыбаясь.

Плевать на младенцев и дистанцию, когда такая красотка не справляется.

Вспоминаю собственные слова, сказанные под действием отвратительного пойла. В трезвом уме я бы никогда не позволила себе подобной вольности.

Чувствую, как щёки заливаются румянцем. Виной тому то ли неловкость, то ли холодный ветер, пробирающийся под подол платья. Зверь и воровка исчезают в густом тумане, окутавшим лес. Подсаживаюсь к Идэр и забираю огниво у Стивера. Ландау сидит по левую руку от меня, дергаясь от нервов. Огонь разгорается со второй попытки.

— Как ты это сделала?

— У меня много талантов. — отмечаю немногословно. Как Зверь.

— Да, это так.

Этот голос я узнаю из тысячи. Мален. Вздрагиваю, но не оборачиваюсь.

Я рада услышать его и ненавижу себя за это.

— Вы не могли бы оставить нас ненадолго?

Стивер поспешно поднимается и протягивает руку Идэр. Вежливость выглядит как насмешка. После того, как она затушила костёр, что он так старательно разводил, уверена, Ландау мечтает напихать горячих углей ей за шиворот.

— Только недолго. Я замерзла. — бросает напоследок Идэр, принимая помощь Стивера.

Сами разберемся.

Мне стоит огромных усилий, чтобы промолчать. Стивер и Идэр удаляются, оставив нас одних. Мален садится рядом. Распутин вытягивает раненную ногу перед собой, поближе к огню. Гляжу на языки пламени перед собой, стараясь не отвлекаться на мужчину.

Он ничтожество. Ты полюбила убогого прихвостня цареубийцы.

Распутин разглядывает меня. Пристально и бесстыдно. Героически молчу, пиная носами туфель размокшие шишки.

Может, пнуть его больную ногу?

— Княжна, вы даже не посмотрите на меня?

— Насмотрелась в свое время. — огрызаюсь. Поправляю рукой короткие волосы. Было бы что поправлять. Парень усмехается. Не так, как Амур, от него не веет скрытой агрессией. Смешно признать, что именно от него я когда-то получила самый больной удар в спину.

— Я хотел поблагодарить тебя.

А я хотела тебя, а получила по лицу от твоей праведной подстилки. Я хотела выйти замуж и убраться из отцовского дома с надежным мужчиной, но в моей жизни появился ты и все рухнуло. Я много чего хотела. Дружную семью, сестер, которые бы не желали перегрызть друг другу глотки, иметь рядом отца, а не князя Романова по вечерам за ужином. Сейчас я желаю лишь одного и только это кажется правильным — отмщения.

— Благодари и проваливай. — бросаю я, вцепившись руками в колени.

Соберись. Не теряй контроль над собой и своим языком. Пусть мысли плутают сколько им угодно, но ни за что не показывай своих истинных чувств, если это не гнев. Грудь переполняет отчаяние и обида. Глупые, детские эмоции. Была бы я старше, всё было б иначе.

— Я виноват… — запевает старую песню Распутин, но я перебиваю его, не дав договорить:

— Это всё ещё не благодарность.

Мален опешил. Большая шершавая рука касается моей. Холодная. Распутин крепко сжимает кисть и сплетает наши пальцы. Сердце потыкается в груди. Ощущение, будто я наглоталась стекла. Больно. Невыносимо. Но я не высвобождаюсь из его нежной хватки. Мне не хватает сил. Я так хотела быть с ним рядом, что даже рада происходящему. Руки, которыми он сломал меня пополам, которыми он трогал другую женщину, ласково гладят ладони. Кусаю щеки изнутри, пока во рту не разливается металлический привкус крови.

Я делаю только хуже. Тряпка.

— Я знаю, просто…я должен был тебя защитить. Тогда и сейчас. Я был обязан спасти тебя, а не наоборот.

Распутин запинается, виновато глядя на меня. Выпрямив спину, я делаю глубокий вдох и, разбиваясь на куски, прячу кисти в складках сарафана.

Безумно ненавижу себя за то, что люблю его даже сейчас. Предателем, плохим другом, отвратительным мужчиной. Я всё равно его люблю.

Хватит распускать сопли. Вдох и медленный, едва слышный выдох. Пар оседает на ресницах, скрывая подступившие слёзы.

— А, так это говорит твое ущемленное эго?

— Нет!

Он и вскидывает руки, будто сдается. Разворачиваюсь к Распутину лицом и заглядываю в глаза цвета векового льда, скрывающего за собой неизведанные глубины. Мален замирает. Ощущаю призрачное прикосновение его губ, даровавших мне первый поцелуй. Губ, отравивших меня своим ядом. Мягко улыбаюсь и провожу кончиками пальцев по холодной впалой щеке. Прикосновения обжигают.

— Единственное, что ты реально мне «должен был», так это оградить от самого себя.

Глава 10. Вскрытие в храме Богини Смерти. Инесса.

Лес сгущается над нашими головами. Руку приятно обдаёт жаром от масляной лампы. Кругом пахнет хвоей и сыростью. Темные, вымокшие деревья выглядят жутко, протягивая когтистые ветки, словно пальцы. Золотой свет пляшет под стеклянным колпаком, отбрасывая повсюду причудливые тени. Они танцуют, растворяясь за нашими спинами.

Всячески стараюсь отогнать воспоминания о сегодняшнем утре, но крики и кровь просто не хотят покидать мои мысли. Запах мертвого тела, кажется, навсегда впитался в мою кожу.

Возможно, скоро я сойду с ума.

В дневнике этот день был описан одним словом и то — нецензурное. Не быть мне писателем!

Ноги промокли. Холод разливается по всему телу, заставляя ежиться при каждом редком дуновении ветра. Амур плетётся сзади, тяжело дыша.

Зря он пошел со мной.

— Тебе стоило остаться в лагере.

Амур прислоняется к вымокшей сосне, с черной потрескавшейся корой, напоминающей чешую огромной рыбы. Разумовский опускает голову, с шумом втягивая ртом воздух. Подхожу ближе. Амур не обращает на это никакого внимания. Плечи медленно вздымаются и опускаются.

Дышит. Уже неплохо. Ведь так? Безумцы тоже дышали. И говорили. Если бы не вид, как у зомби, я бы ни за что не подумала, будто с ними что-то не так. Как быстро развивается эта зараза? От укусов? Я не заметила ни одного на телах сумасшедших. Воздушно-капельно? Тогда бы их Райриса уже полыхала огнём. В попытках отвлечься от навязчивых мыслей и образов, протягиваю руку к Разумовскому.

— Мне не нужна нянька всякий раз, когда твоя дама истерит. — аккуратно трогаю его кисть, скрытую под перчаткой. Амур поднимает глаза.

Я не предлагаю ему помощь, ведь если бы он в ней нуждался, то сказал бы. Не обязательно мне. Но, уверена, он бы не стал ничего делать в ущерб себе.

Крепче сжимаю холодную и сырую перчатку.

Никогда не любила, когда меня жалеют и относятся как к немощной. Родиться девушкой — обречь себя на такую жизнь без права выбора. Украшение, хрупкий цветочек, отрада для глаз. Может, я никогда не сравнюсь в силе с мужчиной, но это не отменяет того, что я должна хотя бы попробовать. Надеяться на кого-то, вверяя себя ему, как хрусталь — безрассудно. Не всё решается грубой силой.

Я не собираюсь ласково напевать ему о своей жалости, потому что он не жалок. Подаю ему руку, чтобы помочь идти дальше на равных.

Разумовский выдергивает ладонь.

Наверное, это было глупо. В любом случае, нам всем суждено ошибаться.

Я вообще, вероятно, скоро умру, если кровь шизика попала на меня. И эта мысль не пугает. Я до смерти устала.

Лицо Разумовского болезненно белое, даже губы отдают синевой. Он выглядит, будто жизнь пережевала его и выплюнула обратно.

Его подстрели из-за меня. Или я надумала это? Пытался ли он закрыть меня собой или же это простое совпадение?

В такой суматохе разобраться было нереально. Если он пытался меня спасти, то это странно, ведь ему абсолютно плевать на мою жизнь. Как и на всех остальных. Разве что, исключением могут быть Хастах и Катунь. Только в их сторону он не кидает злобных взглядов. За исключением того дня, когда Хастах надавал мне лещей и его выгнали за дверь, как школьника.

С другой стороны, поведение Разумовского вполне логично. Я нужна, чтобы совершить ограбление века. Он рисковал жизнью не ради меня, а во имя своих великих злодейских замыслов. Я не должна искать хорошее в поступках мерзавца, что чуть меня не утопил.

Разумовский стягивает с руки перчатку и аккуратно сплетает наши пальцы. Давлюсь воздухом.

Хорошо, хорошо, Инесса, а как ты объяснишь это?

Его ладонь большая и ледяная, наощупь почти ничем не отличается от перчатки. Пальцы тонкие и длинные, как у пианиста. Покрытые мелкими шрамами, как у меня. Амур слабо улыбается, задумчиво закусывая губу.

— Идэр не моя дама. Больше — нет.

Мы медленно идём вперед, огибая деревья и облетевшие кусты.

— Хочешь, расскажу о моем мире?

Он усмехается, но ничего не отвечает, лишь крепче сжимает мою ладонь. Может, это я тоже сама это придумала. Не намереваясь больше молчать, я выдаю первое, что приходит в голову:

— У нас есть телевизоры. Но их никто не смотрит.

— Что это?

Амур говорит тихо, как шелест ветра в кронах. Ветка под ногами хрустит. Разумовский спотыкается и тянет меня в сторону. Делаю вид, будто не замечаю этого.

— Это… — протягиваю, на ходу придумывая как объяснить, чтобы человек из средневековья понял. Это же средневековье, да? Ну почему я прогуливала историю? — коробки с записью людей. Фильмы там, концерты всякие, шоу.

— Запись? Как книга?

— Нет, как в жизни, только мы можем видеть это в любое время.

Останавливаемся. Амур озадаченно глядит на меня сверху, с трудом формулируя вопрос.

— Они говорят правду? Эти люди.

— Это как в театре. — коряво объясняю я, уже жалея о том, что завела это разговор. — Это как представления.

— А. — коротко выдавливает из себя Разумовский.

Разговор можно считать провальным.

Амур наклоняется, но, резко выдохнув, так же быстро распрямляется. Хмурится, маскируя приступ неприятных ощущений под сиплый кашель. Гляжу под ноги, чтобы не смущать его. Еще зеленые кустики усыпаны маленькими листиками. Присаживаюсь на колени и надираю красные ягоды вместе с кустами и корнями. Сырые и холодные.

Суставы ноют не хуже Стивера.

Запихнув побольше травы в мешок, беру фонарь поднимаюсь на ноги. Амур выглядит неважно. Вдруг он умирает?

— Не хочешь вернуться?

Я не беспокоюсь. Он вообще пытался меня утопить.

Амур хмыкает, будто прочел мои мысли и приглашающе протягивая мне ладонь.

— Нет. Я еще не рассказал тебе притчу о злом короле, который любил охотиться.

Игнорирую его надменный тон и берусь за холодную руку. Как лягушка.

— Ты своих дам тоже кормил байками?

Обхожу завалившееся на бок дерево. Оно сгнило наполовину и густо обросло темно-зеленым мхом. Перелезаю, жду Амура и разглядываю удручающий пейзаж. Слабый свет мечется по черным контурам растений, бережно укрытым от глаз густым туманом. Они, словно чудовища, устрашающе покачиваются из стороны в сторону.

— Даму. Да. — без особого энтузиазма поправляет меня он. Мы останавливаемся, и я отдаю Амуру фонарь. Тот крутит его в руках, проверяя количество масла.

— Расскажи что-нибудь. — умоляюще тяну я, предвкушая умопомрачительные подробности его личной жизни.

— Нет.

— Ну, давай. Я устала тебя развлекать.

Забираю фонарь и тяну Амура вслед за собой. Стараюсь максимально аккуратно обходить узловатые корни, тут и там торчащие из вымокшего грунта.

— Устала? А ты начинала? — изогнув одну бровь, ту, что разделена пополам шрамом, издевается Разумовский. Встречаю его развеселившееся лицо недовольным взглядом, и он сдается. Опускает голову, будто смотрит под ноги, но я слышу, как он переводит дыхание, прежде чем заговорить вновь.

— Идэр любила слушать, как ты их называешь? Байки? — пытаюсь подтолкнуть его в интересующее меня русло. Что может быть забавнее неудавшихся отношений?

— Не знаю, вероятно, нет. — он явно не рад обсуждать неадекватную бывшую.

Прекрасно. Вот и тема для разговора.

— О, кто бы сомневался. Дай угадаю, расстались вы по этой же причине?

Амур замер, удивленно разглядывая меня сверху, будто видит впервые.

— Ты издеваешься надо мной? — наигранно обижается Разумовский, обнимая себя свободной рукой за бок.

— Она всячески пытается вернуть тебя. А значит обиженный у нас ты. Кажется, дело не в баснях.

— Инесса…

— Не думаю, что тебя бы задело то, что она отказалась слушать твои присказки…

— Инесса. — его хриплый голос граничит между угрозой и предостережением.

— Она продала все ваше имущество за твоей спиной? Я видела, как она ловко тырит мои драгоценности, а еще у меня пропала толстовка…

— Из-за нее погибла моя семья. — выпаливает он, оседая на шероховатый ствол лежащей на боку сосны. Амур обессиленно сползает вниз, и я едва успеваю подхватить его за пиджак. Парень оказывается неожиданно тяжелым и вот мы вдвоем приземляемся на влажную подушку из хвойных иголок и пожухлой травы. Мне хочется провалиться глубоко под землю от стыда.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

Слова вертятся на языке, но сказать мне нечего. Что вообще можно придумать? Соболезную? Смешно. Слова ничего не исправят. Тем более — мои. Мы не друзья, а коллеги «по цеху», нас объединяет клятва, которую Амур заставил меня произнести, а не кружок по интересам и уж тем более не тяга к взаимной поддержке.

В воздухе, полном холодного тумана, повисает тишина. Я встаю на ноги и пытаюсь поднять Разумовского, но с каждой бесплодной попыткой мой пыл угасает, уступая место отчаянию. Время тянется пугающе медленно.

— Амур?

— Ждал, когда тебе надоест.

Амур без особого труда поднимается на ноги. Он стряхивает траву со штанин, высокомерно задрав нос.

Еще бы. Я впервые вижу такого человека. Что-то мне подсказывает, что он же будет последним.

Продолжаем наш поход. Амур держится увереннее, чем раньше. Уши горят от стыда.

Идэр виновна в смерти его семьи. Но каким образом? Она их убила? Вот откуда у него шрамы? Она пыталась убить и его?

Холод пробирается под одежду, заставляя кожу покрыться мурашками.

— Замерзла?

Его голос звучит слишком сладко для человека, чье печальное прошлое я так бесцеремонно затронула. Он вообще никогда не был таким обходительным как сейчас.

— А ты?

Амур ничего не говорит, ожидая ответ на свой вопрос.

— Да. — наконец сдаюсь я, вздыхая. Ноги гудят от усталости, а сон еще так далек. Нам нужно вернуться на поляну и приготовить отвар для Разумовского и Малена. Прислушиваюсь к лесу. Там, в темноте, могут скрываться еще безумцы. Но я ничего не слышу. Ни шорохов, ни голосов. Только одинокое ворчание совы, где-то неподалеку.

— Тебе не стоит переживать из-за меня.

Его слова вгоняют меня в ступор. Амур хмурится, поправляя повязку на руке.

Что он хочет этим сказать? Раздражает мое внимание к его персоне?

Глупо додумывать чужие слова за собеседника, но я не могу спросить напрямую, потому встаю в оборонительную позицию.

— С чего ты взял, что мне есть до тебя какое-то дело?

Слова звучат грубее, чем хотелось бы. Особенно, если учесть то, что я уже опозорилась, устроив допрос о Идэр. Амур останавливается возле березы и тянется за уродливым наростом на коре.

— Я видел, как ты плакала. Ты таскалась со мной все это время, хоть я и был невыносим.

Амур стоит спиной, шаря пальцами по шершавой бересте.

— Ты всегда невыносим.

Поднимаюсь на носочки, чтобы лучше осветить деревья. Масло почти догорает, света становится в разы меньше. Пора возвращаться в лагерь.

— Знаю. Просто не придавай всему этому большое значение.

— Ты много крови потерял, тебе показалось. — отмахиваюсь, но недостаточно убедительно.

Амур протягивает мне уродливые грибы. Поспешно запихиваю их в мешок на плече. Скользкие как лягушки, они падают на дно сумки.

— Ну-ну.

Опять этот надменный тон. Он раздражает за доли секунды. Я встрепенулась.

— Тебе обязательно вести себя как скотина?

— Чтобы собака поняла твои команды, приходится лаять, уподобляясь ей же.

Я опешила от такой наглости. Мы останавливаемся.

— По-твоему — я — скотина?

— Нет. Но ты должна быть предусмотрительна, проникаясь жалостью к преступникам.

— Преступнику. — делаю акцент на единственном числе. — И, нет, я тебя не жалею.

— Врешь. Все жалеют.

— Зачем мне тебя жалеть?

Тыкаю пальцем в его больную руку, не найдя ничего лучше. Вздох. Амур бросает предостерегающий взгляд.

Возможно, идея была не из лучших, но она сработала.

Мою маленькую победу выдаёт легкая тень улыбки на синеватых губах Амура.

— Разве я бы стала тыкать в больную руку, если бы жалела?

— Нет, не стала бы.

Амур задумчив. Аккуратное прикосновение его пальцев к моим заставляет сердце забиться быстрее. Он берёт меня за руку ненавязчиво и аккуратно. Не двигаюсь, чтобы не спугнуть его. Зеленые глаза пристально вглядываются в мое лицо, когда Разумовский наклонился ближе и едва слышно шепчет на ухо, обдавая шею горячим дыханием:

— Поверь мне, это не то, чего ты хочешь.

***

«Погода стремительно ухудшалась. Палатка трещала по швам, палки то и дело падали, задевая то Катуня, то Идэр. В какой-то момент Нахимов принял решение стоять и держать ткань вместо подпорки. Края полога то и дело поднимал ветер, тогда косой дождь добирался до всех. Амуром было принято решение выставить одногго из своих Смертников за дверь. Как плохой хозяин, он выгнал одного из своих псов. Самого мелкого и агрессивного. После нескольких часов блужданий Хастах нашел полуразрушенный храм в полутора километрах от нашего лагеря. Было принято единогласное решение — добраться до заброшенной церкви до того, как разойдется буря. И мы почти успели. Вымокшие до нитки, уставшие и голодные, у нас оказалось ещё много работы.»

Откладываю дневник в сторону. Страницы размокли и слова расползаются по бумаге. Осматриваюсь по сторонам, обнимая себя за плечи. Черные стены блестят от влаги. Языки пламени пляшут среди затемнённых ниш и изображений, выбитых в камне. Вот рыжий свет дрожит в глазах женщины с короной из костей. Её кошачьи зрачки устремлены на западный вход, охваченный огнём. Левее, между валунами с наброшенной на них сырой одеждой, семь фигур. Гнев, среди поля брани, в алом костюме и с мечом в руках. Гордыня на троне с золотым кубком в черных, когтистых руках. Алчность, в пещере среди самоцветов. Похоть среди обнаженных мужчин и женщин. Зависть, закованная в цепи. Чревоугодие за столом, полном еды. Уныние, оплакивающее мертвецов, наброшенных друг на друга, как мусор. Мы разожгли четыре костра — по одному у двери в заброшенный храм.

Незваные гости не смогут пробраться незамеченными — настоял Амур и я, как дурочка, согласилась.

Кто же знал, что будет так душно?

Волосы прилипли ко лбу. Когда по спине побежал ручей, пришлось снять рубашку и сменить её на один из корсетов, любезно предложенных Невой. Звук дождя не успокаивает. Эхо тяжелых шагов сплетается со звоном разбивающихся капель, а в голове словно заело — смех. Безумный и дикий.

Своды потолка расписаны десятками изображений. Они перетекают из одного в другое, объединённые лишь Грехами и Смертью.

Мама бы точно не одобрила того, чем я сейчас занимаюсь.

Я промываю пальцы водой из фляжки и сажусь на колени. Катунь приободряюще хлопает меня по спине. Разумовский сделал первый надрез без моего участия. Погрузив руки по самые локти в кровавое месиво, я прикидываю на месте ли все органы. Сдерживаю очередной приступ тошноты из-за сладковатого запаха гнили.

Тушка не должна была начать разлагаться так скоро.

Меня переполняет ужас от одного только осознания того факта, где сейчас мои руки, но я всячески стараюсь отогнать эти мысли подальше.

Пускай я не врач, но о телах знаю всяко побольше кучки средневековых балбесов. Да и четыре года сестринского дела в колледже не прошли даром. Не то чтобы эти знания мне пригодились хоть раз после окончания обучения. Разве что — сегодня.

Здесь, если мне не изменяет память, должна была быть печень. Она пару раз болела после пьянок с друзьями. Пальцы увязают в жидкой каше с комками свернувшейся крови. Внутренности будто сварились в теле. Амур, сидящий поблизости бледен, но с интересом следит за моими действиями. Маска из ткани постоянно сползает, лишний раз отвлекая. Стивер делает зарисовки трупа в своем блокноте.

— У него почти все потроха разъехались. — из-за импровизированного средства защиты слова звучат зловеще приглушенно. Стивер натягивает мне маску на уши.

— Это мы и так видим. — недовольно буркает Идэр, держащаяся на приличном расстояния от процессии. Я запускаю руку глубже в брюшину и натыкаюсь на кишечник, наощупь напоминающий вареного кальмара. Будто мягкая резина. Меня вновь начинает подташнивать.

— Кишечник цел. — констатирую я, стараясь ощупывать его как можно более аккуратно.

Только буквального дерьма мне не хватало.

Амур с детским восторгом кивает, будто копошится в теле безумного мужчины вместе со мной. Не сдерживаюсь и бросаю на него недовольный взгляд.

— Хочешь присоединиться?

— О, нет, я не хочу портить аппетит.

— Тебе понравится. — желчно парирую я, ощупывая двенадцатиперстную кишку, тонущую в слизи и крови. засовываю пальцы глубже, в поисках поджелудочной. Цепляюсь за что-то и осознаю, что рука застряла. Кажется, кольцо зацепилось за ребра. Кровь шумит в ушах от всепоглощающего ужаса. Резко дергаю правую кисть на себя, от чего, в след за ней, на меня вылетает множество бордовых ошметков. Куски плоти стекают по плечам и лицу, разнося отвратительный запах повсюду. Еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.

— О, нет, мне не понравится. — ядовито бросает Амур, поднимаясь. Я не шевелюсь, ощущая склизкую субстанцию на лбу и щеке. Все тело содрогается от переполняющего меня отвращения. Меня тошнит, но я героически подавляю рвотные позывы. Один за другим. Разумовский садится возле меня, буквально вырывая лоскут ткани из рук Стивера и аккуратно снимает с меня пропитанную внутренностями маску. Обессиленно опускаю руки, заляпанные остатками потрохов. Амур улыбается, стирая кровь с моего лица платком из нагрудного кармана своего пальто.

Как же я хочу ему врезать.

Собираю остатки своего достоинства в кучку и выдаю ровным голосом:

— Не думаю, что это заразно. Во всяком случае, не воздушно-капельно. Не как простуда и лихорадка. — рука Амура, крепко сжимающая ткань, замирает, когда до него доходит смысл моих слов. Его глаза расширяются от ужаса, проступившего на изможденном лице. Впервые вижу его таким. С трудом сглатываю ком, вдыхая запах разложения. К глазам поступают слёзы.

— Вероятнее всего, заражение происходит через кровь.

***

Хастах запер меня в небольшом помещении. Не знаю, чем служил этот клоповник, когда храм принимал верующих, но сейчас эта каморка напоминает гроб. Я не сопротивлялась, смело шагая в темноту, сжимая толстую свечу в руках. Моё мужество закончилось, когда дверь захлопнулась за спиной. Через час я уже разбила руки в кровь, колотя стены. Мольбы выпустить очень скоро сменились истерикой. Оставив свечу посередине, забиваюсь в угол. Слёзы стекают по щекам, пока сердце норовит выскочить из груди.

Я не хочу умирать.

Я не хочу…

Не знаю, сколько времени прошло, но кажется, что целая вечность.

Жизнь не пронеслась перед глазами чередой стоп-кадров. Я старалась вспомнить хоть что-то, но обрывки важных воспоминаний ускользали сквозь пальцы, в отличии от ненужного хлама, заполняющего голову.

Вот я сижу в школе и оттираю жвачку с брюк на коленке. Какой-то уникум прилепил её под парту и я, конечно же, в неё вляпалась.

А тут я на семейном застолье, когда родители ещё не развелись. Дед называет меня позорищем за то, что я не понимаю время по часам. Мне восемь и тогда я ещё не знала, что слышу это слово в своей адрес не в последний раз. Не знала, что «позорище» станет нарицательным к моему имени.

Вот я плачу после тренировок и говорю себе, что это было в последний раз. Завтра я всё брошу просто потому, что не могу больше биться головой о стену. Я не вижу никакого результата, хоть выкладываюсь на полную. Моё тело не создано для спорта. Тогда я не знала, что буду клясться себе оставить всё каждый чертов день, но всё равно буду возвращаться. И что всю жизнь я буду обещать себе опустить руки, но никогда не сдержу слова.

Тут я впервые вижу Разумовского. Высокого, надменного, с тенью злорадной улыбки на губах.

Вода, заводь и его холодные губы, прижавшиеся к моим.

Беру блокнот и кусочек угля. На пальцах остается пыль.

Люди же пишут предсмертные записки, так чем я хуже?

Долго думаю над тем, чтобы моя речь не была жалкой, но вывожу лишь короткое: «Я не хочу умирать.»

Уголь крошится от нажима на бумагу. Буквы кривые, завалившиеся на левый бок.

И всё-таки я жалкая.

Дверь со скрипом открывается. На полу расползается полоса теплого желтого света. Разумовский наваливается на косяк, устало потирая щетину на подбородке. Зал за его спиной сияет золотыми отблесками костров.

— Уходи. Я — зомби. — хриплю, шмыгая носом. Откладываю блокнот. В измазанных углём руках тут же появляется кусок черствого хлеба и пресного вяленного мяса. Их мне заботливо принесла Нева.

— Кто ты?

Обессиленно роняю голову и ударяюсь лбом о колени.

— Не важно. Я могу сойти с ума. Уходи.

Дверь захлопывается. Шаги. Совсем близко. Рывком поднимаю голову. Разумовский усаживается в противоположный угол. Отчаяние душит меня слезами. Я действительно не хочу умирать.

— Добро пожаловать в Обитель Зла[1].

Амур смеется. Наверняка он не понял шутки. Хотя, сравнение всё равно к месту.

— Как дела у нашей больной?

— Уныние. Праздность. Чревоугодие. Больница — обитель греха для тех, кто не умирает. Во всяком случае, я пока не знаю, как скоро двину кони.

Дрожащий свет подчеркивает шрамы на бледном лице. Амур вытягивает ноги. Носа кожаных ботинок упираются мне в бедро. Разумовский скользит по мне взглядом. Безэмоционально. Ну хоть не смеется.

— Зачем ты… — голос надламывается. Обнимаю себя за плечи, кусая внутреннюю сторону щек.

— Я, кажется, обещал быть рядом. — серьезно отвечает он. Издаю смешок, более походящий на карканье.

— Пока смерть не разлучит нас? Если я заражена, то это произойдет очень скоро.

Разумовский пожимает плечами, как будто мы обсуждаем что-то настолько бытовое, как налоги и проблемы с рейсовыми автобусами. Он отвечает спокойно, без присущего высокомерия.

— Значит, так тому и быть.

— О, ты романтик?

Мой вопрос остается без ответа. Амур смотрит сквозь меня, задумавшись о чем-то своем.

— Почему ты тут?

— Ответ всё тот же.

Тишина угнетает.

Он хочет посмотреть, как происходит превращение в кровожадную тварь?

— Не надо со мной нянчиться. Слечу с катушек и без твоего чуткого контроля.

Амур кисло улыбается, хлопая по месту рядом с собой, словно подзывает собаку. В любой другой день меня бы это разозлило, но не сейчас. Уже нет сил огрызаться.

— Милая, я привык контролировать всё.

Встаю и сажусь рядом с Разумовским. Он обнимает меня одной рукой, прижимая к себе. Действие от него настолько неожиданное и личное, что щеки вспыхивают в тот же миг, как лицо касается рубашки на груди парня. Амур достаёт сверток с мятными конфетами и предлагает мне. Беру сразу две и закидываю в рот.

— Только не усни с ними. Я умею убивать, но не откачивать.

— Один раз получилось.

Амур берет два леденца и убирает сверток во внутренний карман пальто.

— Мне просто повезло.

Его холодная ладонь скользит по моей спине. Не романтично, а так, будто он гладит свою кобылу или собаку. Но несмотря на это, мне становится легче. Как бы глупо это не было.

— Ты убьешь меня, если я озверею?

Его рука на миг замирает, но потом он продолжает, как ни в чём ни бывало. Мой вопрос сбил его с толку.

— Ты не хочешь слышать ответ на свой вопрос.

— Это значит «да»?

Пауза. Долгая и драматичная. Будто у меня есть время на его лирическое отступление.

— Я не знаю. Если придётся, обещаю сделать это быстро, как ты и просила.

***

Разумовский трясёт меня за плечо. Бью его по рукам и поворачиваюсь на другой бок. С плеча сползает пальто, которого на мне не было, когда я заснула.

Отель — пять звезд. Накроют пальто, заставят вскрыть зараженный труп, зато в каморке нет крыс.

— Отвали. Я сплю.

— Уже утро, а ты всё та же сварливая невоспитанная хамка.

Сажусь. Оглядываю свои руки, измазанные в запёкшейся крови. на костяшках и ладонях множество мелких ссадин. Вроде, ничего не изменилось. Дверь в помещение храма открыта, из неё льётся свет. Разумовский пристёгивает подтяжки к брюкам и крепит ремень через плечо. На нём блестят ножи. Белая мятая рубашка застёгнута до верха. Из-под воротника выглядывает грубый шрам.

Как он вообще выжил после такого?

— Лучше б поехала с катушек? — спрашиваю с издёвкой.

— Нет. — солнце слепит глаза. Щурюсь, прикрывая лицо ладонью. Черный силуэт застыл в дверях. Амур бросает через плечо, не оборачиваясь прежде, чем уйти:

— Такой ты мне нравишься больше.

[1] Обитель зла — научно-фантастический фильм ужасов, снятый по мотивам одноимённой японской компьютерной игры.

Глава 11. Меня зовут Амур. Идэр.

Я проснулась от того, что Мален ткнул в меня локтем. Сажусь в мешке, кутаясь его краями. Холодно. Поднимаясь, замечаю тлеющие угли вчерашнего костра и сизый дым, стремящийся в необъятное серое небо, выглядывающее из дыры в потолке. Амур сидит в одиночестве, дотошно проверяя ружье. На нём нет кафтана, одна лишь рубашка, трепещущая на сквозняке. Неспеша иду к нему. Иголки и старя листва, занесённая в храм буйным осенним ветром, хрустят под ногами. Мой мужчина выглядит гораздо лучше, чем вчера. Все еще болезненно бледный, но уже едва ли синюшный. Любимый не замечает того, как я подошла достаточно близко.

Ну или же предпочел игнорировать.

Присаживаюсь на покрытую тонким слоем наледи скамейку, протягивая открытые ладони к углям. Тепло едва ощутимо, потому я быстро бросаю эту затею и прячу руки глубоко в рукава шерстяного пальто.

— Как думаешь, этим можно заразиться через кровь?

Голос Амура звучит тихо и задумчиво. Меня раздражает, что он думает об Инессе этим прекрасным ранним утром, а мое бессилие лишь подливает масло в огонь. Отвечаю честно, не пытаясь пощадить его чувства к бес знает кому.

— Да.

Чем она достойна его внимания? Дело во внешности или том, что она его ни во что не ставит?

Амур хмурится и оставляет оружие, а после опускает голову на руки, зарывая пальцы в волосах.

Я так устала от всего этого.

Может эта мерзкая девка помрет и место в давно заледеневшем сердце Амура наконец-то освободится?

— Ты изменился. — зачем-то вслух подмечаю я, о чем тут же жалею. Амур вздыхает, не поднимая глаз.

— Просто ты никогда не знала меня по-настоящему.

Я не заметила, как к нам подкралась Инесса и Катунь. Смеясь, они садятся на бревно напротив.

Отдала бы все, чтобы стереть улыбку с ее лица.

— Ты чертовски умна. В вашем мире все такие? — льстит ей Катунь. Амур поднимается, всячески игнорируя всех вокруг. Я встаю вслед за ним, пытаясь подобрать правильные слова. Но их нет. Я всё перепробовала.

— Собирайтесь. Нам пора выдвигаться.

***

Большая половина дня прошла в монотонной тряске меж хвойных деревьев. Ветер усилился, пробираясь под одежду незваным гостем. Живот урчит от голода. Мы давно не останавливались на отдых. Конь устало шагает вслед за серой кобылой Амура, спотыкаясь о особенно большие еловые корни. Любимый не дал мне себя перевязать, допуская к своей персоне лишь Хастаха.

И Инессу.

Злость начинает закипать глубоко в груди. Мален недовольно вздыхает, видимо, поняв, куда устремлен мой взор.

— Почему ты ее ненавидишь? — он говорит тихо. Голос сливается с топотом животных. Горблюсь от усталости, продолжая разглядывать широкую спину возлюбленного, представляя, как за ней сидит она.

— Она забрала у меня все, не прилагая никаких усилий.

Сжимаю уздечку до боли в суставах. Мален ерзает. Наверное, ему не удобно сидеть из-за подстреленного бедра.

— Она ничего не забирала. У тебя уже давно его нет. Сейчас у тебя есть лишь ты, но ты забываешь об этом.

Я подгоняю жеребца, но лишь потом понимаю, что это не поможет мне избавиться от назойливого компаньона. Распутин только вошел в раж обсуждения тем, которые я не желаю держать в голове, не то, чтобы обмусоливать их.

— Не хочешь обговорить то, что между нами было? — недовольно вопрошает он, видимо, совсем загибаясь со скуки. В голове сразу всплывает перечень всевозможных ответов на его вопрос.

Было что? Ничего не было.

Было то, чего я желала с совсем другим человеком.

Я искала утешение в объятиях такого же неудачника, как я.

Мален не выдерживает затянувшейся паузы, потому задает еще один вопрос, ни коем образом не облегчающий мою задачу:

— Ты сделала это потому, что тебе нравлюсь я, или тебе нравится заставлять его чувствовать себя более брошенным, чем ты?

Я выбрала самый легкий вариант из всех возможных — солгала. Себе и ему.

— Мален, ты всегда мне нравился. Я думала, что ты знал об этом.

Распутин вдыхает, явно не удовлетворенный моим ответом. Глупо было пытаться обмануть его, если я даже на миг не могу заставить поверить в это себя.

***

Просыпаюсь с назойливым звоном колоколов. Старшая сестра-монахиня Агуль раздвигает тяжелые ночные шторы в нашей небольшой спальне. Мигом, этот день начинается сразу же для одиннадцати моих соседок. Солнечные лучи настойчиво пробиваются сквозь витражные окна и распадаются на бесчисленное множество цветовых пятен абсолютно повсюду. Агуль, женщина средних лет, что резво расправилась с занавесками, встала посреди спальни, светясь радостью. Ее большие глаза со скопившимися морщинками в уголках, оглядывают каждую присутствующую ученицу. Сегодняшний день последний, когда мы встретили его не полноправными монахинями. Завтра нас ждёт посвящение.

— Девочки, встаем. — протягивает дама. Ее приятный теплый голос всегда ассоциировался с чем-то родным и домашним.

Забавно, ведь у меня никогда не был дома.

— Сегодня вечером, после богослужения, мы устроим небольшой праздник в честь окончания вашего обучения.

Девушки радостно хлопают в ладоши, поднимаясь с постелей. Я застилаю кровать плотным серым покрывалом одной из первых, чем заслуживаю одобрительный кивок от преподавательницы. Встаю на колени и сцепляю руки в замок, разглядывая подушки на гусиных перьях.

О, Боги, прошу, услышьте мою благодарность за еще один день, что вы позволили мне встретить. Благослови моих сестер и прихожан, страждущих вашего сострадания. Забери души мучеников, даруя им покой в загробном царстве вашем, да сохните тех, кто еще не отслужил вам своею жизнью достойную службу.

Заканчиваю, ощущая боль в коленях, истерзанных шрамами. Когда еще пара сестер заканчивают с уборкой спальных мест и молитвой, Агуль подзывает нас к себе.

— После завтрака мы пойдем во дворец, там нас ждет скромный подарок от самого короля Вячеслава Второго.

Настоятельница говорит тихо, будто делится с нами сокровенной тайной. С трудом сдерживаю переполняющую меня радость внутри и лишь коротко киваю учительнице.

Меня научили быть сдержанной. Им незачем знать, что у них ничего не вышло.

Втроем, мы помогаем приготовить завтрак на весь монастырь и поставили в печи хлеб для нуждающихся. Агуль пришла за нами накануне первого приема пищи и, не позволив перекусить перед походом во дворец, тайком забрала нас с собой.

Улицы Асквы до отказа заполнены людьми.

Если б столько ходило в церковь…

Мой третий поход в город почти ничем не отличался от двух предыдущих. Выросшая в стенах монастыря, я все никак не могла принять того факта, что за его стенами, оказывается, тоже есть жизнь. Сестра Агуль гордо идет впереди, темнея рясой на горизонте. Стараюсь не путаться в полах одеяния, потому иду медленнее, чем требуется. Когда богато украшенные лепниной и резным камнем улицы стекаются на при дворцовую площадь, то я отстаю от своих сестер на приличное расстояние. Пытаюсь ускорить шаг, но лишь спотыкаюсь и, крутясь, пытаясь удержаться на ногах, совсем теряю их из виду. В панике, оглядываюсь по сторонам, но кругом лишь десятки разноцветных палаток торговцев, да тень белокаменного дворца, словно коршун, возвышающегося над всем миром.

Я одна.

Сердце замирает от ужаса, а к глазам подступают слезы. Страх перед тем, что я более никогда не увижу стен монастыря заставляет кровь стыть в жилах.

Мне не выжить среди порочных людей. Они прожигают свои души, поддаваясь пению Грехов, окружающих всё сущее. Я просто не смогу…

— Потерялись?

Оборачиваюсь на мужской голос. Высокий темноволосый молодой человек будто бы единственный, кто меня видит, когда остальные предпочитают не замечать. Люди снуют повсюду, то и дело задевая меня плечами, разбегаясь по своим делам. Опускаю взгляд в землю, боясь наслать на себя гнев богов. Молодой человек подходит ближе, но все еще держится на почтительном расстоянии.

— Вы никогда не думали о том, что боги покинули нас?

Его вопрос звучит на редкость самоуверенно. Не смогу удержаться и мимолетно оглядываю наглеца. Высокий и богато одетый. Его черный камзол расшит золотыми узорами нитей и жемчуга.

Князь? Принц?

Отвечаю учтиво, когда осознаю, что это первый мужчина, с которым я заговорила вне стен храма.

— Если вера жива в вашем сердце, господин, то боги всегда будут с вами.

Молодой мужчина улыбается, внимательно разглядывая служебную рясу. Его большие зеленые глаза ярко выделяются на фоне белоснежной кожи. Опускаю лицо, боясь посмотреть на него хоть на пару секунд дольше положенного.

— Но если сердце уже занято верой, то, где же тогда в это время будут Боги?

Я задумываюсь лишь на секунду, а после отвечаю, посчитав, что заставлять уважаемого человека ждать — неуважительно.

— Вероятно, повсюду, куда бы вы не пошли.

Я не знаю верного ответа, если таковой вообще есть. Нужно спросить об этом Агуль, когда вернусь в монастырь.

— Вероятно? Так вы не знаете? — молодой человек усмехается, разглядывая мен без всякого стеснения. Чувствую, как щеки заливаются краской от смущения. Еще никто и никогда не смотрел на меня так. Я пристыженно мямлю в ответ, не поднимая глаз с вымощенной площади под ногами.

— Все мы чего-то не знаем, в незнании нет ничего зазорного.

Что он обо мне подумает? Служительница церкви, которая не может ответить ни на один вопрос по достоинству. Какой стыд.

— Вы пришли сюда одни?

Молчу, не зная грань дозволенного. Могу ли я говорить с посторонним мужчиной о чем-то, кроме Богов?

Я даже о Богах толком сказать ничего не смогла. Позорище.

— Я могу вам помочь?

Качаю головой из стороны в сторону, пряча кисти за широкими черными рукавами. Замечаю первые капли дождя, темнеющие на брусчатке.

Это мое наказание? Бесконечный позор?

— Я не представился. — откашливается незнакомец и добавляет чуть тише, без налета веселья и издевки. Будто ему самому стало так же неловко, как и мне. — думаю, вам хватит имени. Амур. Меня зовут Амур.

Глава 12. Лучше бы я умер. Хастах.

Последние несколько дней время будто остановилось. Мы ели сухой хлеб и коротали часы сидя в седлах.

Второй день дороги подошел к концу.

Заливая в себя приличную порцию горючки, я разглядываю пламя, стараясь не смотреть в сторону Катуня или Малена. Они бы точно меня осудили. О Амуре было страшно продумать, не то, что искать его глаза в кружке, восседающим возле кострища.

Я солдат. В первую очередь.

Все тихо беседуют между собой, пока я терпеливо жду, когда все это наконец закончится.

Нева и Идэр давно улеглись, чего нельзя было сказать о воровке. Она то и дело сновала возле костра, а потом и вовсе покинула поляну. Между ними с Амуром явное напряжение.

Это мой шанс. Я не могу его упустить.

Он никогда не любил женщин по-настоящему. Кроме Идэр. Он не будет злиться, если узнает.

Нагнать девчонку было не трудно. Она прогуливалась совсем неподалеку. Хватаю Инессу и прижимаю ее к дереву, закрывая пальцами рот. Нас никто не увидит и, следовательно, никому не удастся мне помешать.

Я нормальный. Я такой же, как и они.

Она сопротивляется, но ее сил оказывается настолько мало, что мне не составляет труда блокировать ее удары. Рот еще помнит вкус крови и земли с ее ботинок. Наклоняюсь ближе, вдыхая приторный запах ее кожи. Глаза девчонки расширяются от ужаса, когда я убираю ладонь и прижимаюсь к ее губам своими. Я стараюсь целовать ее как можно жестче, пытаясь понять себя и свои чувства. Ее тело напрягается, и Инесса толкает меня в грудь своими маленькими руками, но я не собираюсь сдаваться.

Я ничем не хуже других!

Я представлял это слишком давно и детально. Вырисовывал в своем воображении изгибы ее тела, скрытые под одеждой. Представлял то, какой покладистой она могла бы быть. Когда же наконец я более не смог терпеть отпрянул, хватая ртом воздух. Девушка в ужасе оглядывает меня в полумраке.

Это было отвратительно.

Девка стоит как вкопанная. Внутри все похолодело, когда я вижу ее лицо.

Она все поняла.

Замахиваюсь и бью наотмашь, сдерживая подступившую тошноту. Во рту ощущается привкус горючки и желчи. Девчонка увернулась и я с размаху влетаю рукой в дерево. Кора рассекает кожу, впиваясь в кости. Вою, отдергивая руку. Девчонка обходит меня сзади и толкает вперед. Я растерялся. Иначе никак не смогу объяснить то, что она уронила меня наземь. Девчонка напрыгивает сверху, хватая цепкими пальцами за шею. Это было забавно, пока воздух в моих легких не начал стремительно кончаться.

— Сдаюсь. — хриплю я, складывая руки вдоль тела. Все равно опозорен. Хуже уже некуда. Инесса расслабляется, продолжая сидеть на моей груди. Мы оба переводим дыхание.

— Ты ведь не хотел этого.

Девка воровато оглядывается по сторонам. Все еще чувствую приторный запах ее кожи. Всюду.

— Не хотел. — подтверждаю я. Меня тошнит от сдающих нервов.

Она расскажет им. Девка точно все расскажет.

— Странно, — она издает истеричный смешок и поправляет волосы. — ты что гей?

— Кто? — переспрашиваю я, чувствуя дрожь во всем теле.

Амур проводит с ней много времени. Что будет если он узнает?

— Ну, тебе нравятся парни?

Ее слова звучали как приговор, нежели вопрос. Сердце замирает. Лучше я провалюсь сквозь землю, чем признаю правду. Дергаюсь, чтобы подняться, но падаю назад, чувствуя лезвие под подбородком. Откуда у нее нож?

— Я нормальный.

Она истерично смеется, крепче прижимая клинок к моему горлу. Холодный металл врезается в кожу, царапая.

— Зачем ты поцеловал меня? — девка наклоняется к моему лицу, наслаждаясь своей силой. Она давит на нож сильнее. Нехотя отвечаю, отводя взгляд в сторону.

Я убью ее раньше, чем она доберется до лагеря. Никто ничего не узнает.

— Хотел проверить. Вдруг…я нормальный. Может мне не нравилось, потому что я не пробовал.

Правда вырывается из меня без заминки несмотря на то, что язык то и дело спотыкается от обилия горючки в желудке. Инесса убирает нож и обессиленно валится на траву возле меня. А потом…начинает смеяться.

— Надо мной? — вслух вопрошаю я.

— Над твоей глупостью. — незамедлительно отвечает девушка. Ее смех сходит на нет, когда она садится и внимательно вглядывается в мое лицо. Меня выворачивает наизнанку. Я не успеваю отойти и содержимое желудка оказывается снаружи. Инесса делает вид, будто не замечает этого позорного недоразумения, лишь вытаскивает из-за пазухи платок и протягивает его мне. Во рту привкус горечи.

Вкус стыда и ненависти к себе.

— Ты нормальный. — уверенно произносит она, кладя маленькую бледную руку на мое плечо. Я хочу стряхнуть ее, но ничего не делаю. — Это сложно объяснить, но… не могу сформулировать.

Конечно, ведь я ничтожество.

Тело напрягается, и я крепко сжимаю челюсти. Я перебрал. Девушка задумчиво протягивает, продолжая прожигать меня взглядом.

— Вот смотри, есть, например, Амур и Катунь, да?

Я киваю, стараясь удержать остатки еды и горючки в себе. Инесса спокойна, но, при том, в ее тоне нет ни намека на осуждение.

— Ты же не можешь заставить меня хотеть одного, если я хочу другого?

— Я даже угадывать не буду, кого ты хочешь. — недовольно бурчу себе под нос, вновь утирая рот платком.

— Я серьезно.

— Я тоже. Я знаю, что ты хочешь Амура. — вздыхаю, понимая то, что я не желаю делить друга с девчонкой. Но я должен и это обязательство выводит меня из себя.

Я надеялся, что Идэр научит его хоть чему-то. Если это не сделала она, то я помогу ему сам.

— Дело не в том, кого хочу или не хочу я. Я к тому, что никто не может заставить тебя любить кого-то или что-то, даже если это ты сам.

Я, шатаясь, поднимаюсь на ноги. Хватаюсь рукой за ближайшее дерево, стараясь сохранить равновесие. Девчонка сидит смирно.

— Даже если ты права, это не отменяет того факта, что я тебя ненавижу. — рычу, стараясь сфокусироваться на расплывающихся в черные пятна силуэтах деревьев.

— Ты не можешь ненавидеть меня только потому, что я тебе не нравлюсь. Я не обязана этого делать.

Набираю в легкие побольше прохладного ночного воздуха, настраиваясь говорить.

Я просто не хочу видеть его разбитым вновь.

— Сделай одолжение всем нам. — делаю неуверенный шаг к поляне со спальными мешками. — Оставь Амура в покое. Как ты и говорила, я не могу заставить себя полюбить девушку, — слова с трудом выходят из меня наружу. Мне приходится постоянно бороться с головокружением и тошнотой. — ну а ты не можешь заставить его симпатизировать тебе.

Меня бросает от дерева к дереву. Пальцы соскальзывают по влажной коре, пачкаясь. Я бреду на свет костра, как завороженный.

Убью ее позже.

Я едва добираюсь до спального места и прячусь под покрывалом, будто оно может спасти меня от этого чудовищного дня. Будто бы одеяло спасет меня от презрения к самому себе.

Глаза слипаются и последним, что я вижу становится презрительный взгляд Разумовского с другого конца поляны. Ненависть, разгоревшаяся в его глазах, пылает ярче любого костра.

***

Раны наспех стянуты нитью, коей мы латали сети и силки. Амур едва дышит. Приходится подносить зеркало к его носу и рту чаще, чем предполагалось. Катунь и Мален возвращаются после дюжины часов, проведенных ими на пашне. Ранее бледнолицый Мален побагровел на солнце, и кожа его местами облупилась, как змеиная.

— Как он? — с порога вопрошает Нахимов, стягивая измазанную в земле майку через голову. Мален спешит запереть дверь за их спинами. Вздыхаю, вытирая руки от мази и остатков крови о передник. В нём я выгляжу как мясник.

Неприятно приносить плохие новости, но еще хуже — давать неопределенный ответ. Тогда еще остается мизерная надежда.

— Так же.

Катунь закусывает большие губы и бессильно скатывается по стене. Мален безэмоционально оглядывает кухню и останавливает взгляд на дверном проеме. Друг испуганно смотрит вперед, на угол кровати, виднеющийся с этой точки. Там, под простынёй, за жизнь борется Разумовский.

— Может нам стоит разыскать ее?

***

Амур открывает глаза спустя почти неделю после того, как мы его зашили. Нервно брожу перед входом в комнату, занавешенным белой простыней. Пальцы искусаны в кровь. Треск битого стекла работает как колокольчики над дверьми столичных магазинчиков и борделей. Аккуратно прохожу в спальню, тускло освещенную парочкой коптящих потолок свеч. Катунь стоит подле постели, промывая кровавые лоскуты ткани в банном тазу с кипятком. Нахожу десятки зеркальных осколков и рамку с резной ручкой у его ног. Разумовский лежит на спине, не шевелясь. Его грудь медленно вздымается. Такая же бледная каким и некогда было постельное белье. Сейчас пододеяльники, как и его фарфоровая кожа, нещадно изуродованы алыми полосами.

То, что он выжил — чудо, не меньше.

Катунь кивает, показывая на друга взглядом. Я подхожу ближе, пряча дрожащие руки в глубоких карманах штанов. Вокруг царит запах трав и крови. Кажется, он никогда отсюда не выветрится.

Слава Богам он жив.

Амур распахивает глаза. Я не ожидал, что взгляд его будет столь пронзительно вменяемым. Друг едва поворачивает голову, демонстрируя громадные швы на левой стороне лица. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отшатнуться. Полосы смахивают на горную гряду. Неаккуратно сшитая кожа бугрится и, местами, едва срослась. Амур шепчет, но я не понимаю ни слова. Мне приходится наклониться так близко, что я чувствую каждый его вдох и выдох кожей щек.

«Зачем вы дали ей помочь мне? лучше…»

Его интонация ровная. Друг повторяет одно и то же, словно находясь под гипнозом. В ужасе смотрю на Катуня, замершего у кованного изголовья кровати.

— Лучше? — переспрашиваю у него я, медленно разгибаясь. Вновь смотрю на Амура. Правая его лица сторона ни коем образом не выдает ни намека на произошедшую трагедию. Такая же идеально бледная, как и раньше, выдающая в нем аристократа. Замечаю слезы, собиравшиеся в уголках зажмуренных глаз

— Лучше бы я умер.

Слезы скатываются по скулам и впалым щекам, когда Катунь повторяет:

— Он говорит это с того момента, как очнулся.

Перевожу взгляд на друга, сжившего челюсти так сильно, что едва зажившие швы оскаливаются и того гляди не лопаются. Его сухие, истрескавшиеся губы повторяют без остановки.

— Зачем вы дали ей помочь мне? Лучше бы я умер.

Лучше бы я умер.

Лучше бы я умер.

Лучше бы я умер.

Клянусь, я не слышал ничего страшнее.

Глава 13. Е.Л. Стивер.

Нева с самого утра не выпускает фляжку из рук. Это могла бы стать поводом для беспокойства, если бы она не была самым лучшим наездником, которого я только встречал.

На фоне княжны я, конечно, выгляжу неважно.

Вспоминая день, когда я впервые в свой жизни увидел то, что северо-восточные жители Райрисы зовут Дикими приступами, по спине пробегает холодок. Запах гнили и нескончаемый смех. Но недавний инцидент был в десятки, а то и сотни раз хуже.

— Как вы? — обращаюсь к княжне, вспоминая то, как ловко она выхватила из моих рук один из увесистых топоров и снесла голову обезумевшей крестьянке. Нева отвечает не оборачиваясь.

— Отлично. — она протягивает через плечо серебряный сосуд мне.

— Нет, спасибо. Меня и без того укачивает езда верхом.

Романова мило хихикает, но не убирает фляжку.

— Выпей и поспи.

— Ты пьешь не для того, чтобы спать. — отмечаю я, но все равно принимаю ее предложение.

— Верно. Так проще забыться.

Делаю пару больших глотков, морщась от горечи. Княжна забирает бутыль обратно и прячет в седловой сумке. Мы едем еще какое-то время в тишине, пока я не осознаю легкую усталость, обрушившуюся на меня словно снег на голову. Оглядываюсь по сторонам, но вокруг нет ничего кроме деревьев. Топот кобылы начинает меня укачивать, и я сам не замечаю того, как засыпаю.