Чернокнижник

Алексей Тимофеев МОЙ ДЕМОН

У меня есть приятель, — самое неотвязчивое существо, какое только бывало когда в свете. Вы думаете, что это какой-нибудь товарищ детства, который привык ко мне, как к родному, или какой-нибудь двуличный ханжа, обкрадывающий меня разными невинными способами; или, наконец, какой-нибудь вертопрах, который, не зная, как одному убить время, избрал меня к тому орудием. Ни то, ни другое, ни третье, — почтенный читатель! Приятель мой самое странное существо в нашем мире. Вы никогда не имели и не будете иметь таких приятелей… И слава Богу! Кто же он? Как бы отвечать на это?.. Он, ежели хотите, и не человек, и не дух, и не тень, и не машина… Да, это какое-то совершенно новое, оригинальное, самобытное существо, не имеющее ни настоящего, ни прошедшего, ни тела, ни души, ни ума, ни воли; и — между тем, имеющее и настоящее, и прошедшее, и тело, и душу, и ум, и, волю. Повторяю еще, — приятель мой самое странное, самое чудное существо в нашем вещественном, неверующем свете. Он ужасно похож на меня, и между тем в нас нет решительно никакого сходства. Когда я смотрю на него — не я; начинаю всматриваться — я; всматриваюсь еще — опять не я; перестаю всматриваться, — опять я.

Приятель этот с некоторого времени не оставляет меня ни на минуту. И теперь… теперь, когда я пишу это, он здесь, со мною, — вот он! и между тем, поверите ли? — сих пор я не слыхал от него ни слова. Он говорит со мною одними знаками; и надобно признаться, разговор этот всегда так выразителен, что я понимаю его, как себя самого.

Этого мало, что приятель мой вечно со мною наяву; часто он является ко мне и во сне; — и до сих пор все еще не наскучил; и даже иногда я бываю очень рад его посещениям. Я говорю — иногда, потому что есть минуты… Вы сами знаете, каких минут ни бывает в жизни человека!!

Впрочем, надобно же наконец сказать, что за существо мой приятель… Однако, как же хотите вы, чтоб я сказал вам это, когда сам того не знаю?

Я зову его своим демоном. Довольны ли вы?

Я возвратился домой совершенно расстроенный. Измена Марии давила меня в гроб.

— Выкипит ли когда эта проклятая любовь? — сказал я, бросаясь на диван.

Голова моя пылала. Я приложил ее к стене и начал машинально расстегивать пуговицы своего сюртука. Мой демон сидел уже против меня. Мы посмотрели друг на друга.

— Как коварны люди! — сказал я глухим голосом. Демон улыбнулся.

— Как низки люди! — сказал я после некоторого молчания. Демон улыбнулся.

— Неужели, в самом деле, никогда не найду я существа, которое бы понимало меня! — сказал я почти в отчаянии. Демон взглянул на меня с недоумением, и — улыбнулся.

— Послушай, проклятый! — сказал я, придвинувшись к нему. — Изобрети мне какое-нибудь мщение, — мщение, которое бы ужаснуло и небо, и землю… которое бы прослезило и самый ад! Я хочу мстить… Я хочу терзать, резать, жечь… Научи, как это искуснее сделать!

Демон устремил на меня испытующий взор. По всем моим жилам пробежал огонь и остановился в горле. Я замолчал, дыхание мое сперлось, правая рука судорожно сжала ручку дивана и окоченела. Демон наклонился ко мне. Глаза его заблистали прямо над моими глазами; в мое лицо пахнуло вдруг могилой. Я вздрогнул, как в лихорадке. С чела скатилось несколько капель холодного пота.

— Прочь! Прочь! — закричал я задыхающимся голосом. — Мне душно!

Демон отступил назад, бросил на меня торжествующий взгляд и пошел вон из комнаты. Я пошел за ним. Мы вышли на улицу. Небо было ясно, на крышах белелись полосы только что выпавшего снега; улица кипела народом. Все это кинулось мне в глаза. Я несколько рассеялся. Демон заметил это, схватил меня за голову, повернул ее затылком вперед и потащил за собою. Я предался ему совершенно. Предо мною было одно уже прошедшее. Дома, люди, церкви, улицы, лошади, тротуары мелькали, как тени. Я шел, не зная куда. Вокруг меня толпилась какая-то пестрая, уродливая, фантастическая, безобразная толпа; со всех сторон раздавался глухой шум, прерываемый изредка пронзительным свистом и диким хохотом; я шел посреди этой — адской машины, не понимая, где я, что я. Предо мною тянулся длинный, бесконечный коридор, сплоченный из крестов, камней, будок, вывесок, кабаков, магазинов… и между всем этим сбродом время от времени мелькало изображение моей Марии и дразнило меня своею дьявольскою, коварною улыбкою. То вдруг все это превращалось в огромного змея и, свившись кольцом, устремляло на меня холодный, насмешливый взор; то вдруг рассыпалось в громаду развалин и начинало кидать в меня каменьями; то, наконец, превратившись в длинную, пеструю рукопись, расстилалось во всю длину, — и я читал на ней всю свою историю: первый разговор свой с Мариею о любви и счастии, первое ее признание, первое дружеское: прости! до завтра!… тут начиналась огненная неразрывная цепь восторгов, любви, клятв, обетов, поцелуев, объятий, наслаждений, надежд, сладостных слез, томной грусти, и вдруг измена… последнее слово выжгло мне все глаза… каждая его литера была или огненная змея, или огненное чудовище!

Я зажмурился. Все исчезло. Я очутился в какой-то пустыне; в каком-то мрачном, черном мире с багровыми, изодранными облаками, с желтым небом, облитым ядом и кровью. Все предметы носили на себе отпечаток ужаса и разрушения, и между тем, на каждом из них рисовалось юное, прелестное, цветущее лицо Марии!

Глаза мои вдруг открылись. Смотрю, — я в западных воротах Смоленского кладбища; мой демон возле меня.

О! надобно видеть картину, которая представилась тогда глазам моим. Надобно видеть эту белую, снежную равнину, облитую огненными искрами! и потом перерезанную во всю длину свою широкою, разноцветною гирляндою из крестов, освещенных яркими лучами заходящего солнца! Все кладбище казалось белою, тонкою скатертью, развернутою для какого-то пиршества. Души усопших, в виде прелестных гениев, увенчанных розами и лилиями, сплетясь руками, сидели на своих могилах… А там, за этою широкою, пестрою гирляндою возвышались угрюмые, печальные монументы и, подобно грозным призракам, задумчиво смотрели на своих юных собратий!.. В конце зимы, когда все еще спит в холодных объятиях мороза, когда вся природа погружена еще в мертвое, железное оцепенение, встретить вдруг юную, прелестную, живую весну, осыпанную цветами и зеленью, — и где же? — там, где все должно быть пусто, дико, однообразно; где и среди самого роскошного лета, среди самой цветущей, юной жизни, нет ни лета, ни жизни… на кладбище! О, надобно видеть эту картину, говорю я, чтобы вместить ее в душе своей!

Если бы я был в другом расположении духа, эта картина возвысила бы меня до самого неба. Но теперь… О, что я мог теперь чувствовать, кроме тоски, ревности, отчаяния, жажды крови и разрушения!.. Мой демон схватил меня за руку и повлек через могилы на средину кладбища. Я повиновался, как слабый ребенок.

Два крестьянина, напевая заунывную песню, копали кому-то могилу. Мы подошли к ним. Я сел на груду набросанной земли, мой демон стал против меня, и, сложив крестообразно свои руки, устремил глаза на дно могилы.

Мне казалось, что я пережил целую вечность. Каждая секунда последних четырех часов моей жизни растянулась на тысячи столетий. Душа моя столько перечувствовала в это время, что ей не оставалось уже ничего в здешнем свете. Последнее звено, соединявшее ее с жизнью — лопнуло; цель стерлась… Все, чем жила она в этом свете, все, что имела, что могла иметь в этом свете — исчезло невозвратно; остались только безжизненные, черные, обгорелые развалины… только полусгоревший костер, разрушенный внезапным порывом буйного ветра. Сколько надежд, сколько будущего счастия, сколько будущих блаженств сгорело на этом костре!

Вдруг лопата одного из могильщиков ударилась о что-то твердое.

— Гроб! — сказал могильщик, приподняв немного лопату.

— Копай правее! — отвечал равнодушно его товарищ, и они снова принялись за свою работу.

Я машинально взглянул на дно могилы и увидел высунувшийся из земли угол полусгнившего гроба. Один из могильщиков ударил по нему своею лопатою; земля осыпалась; гроб высунулся еще более. Могильщики задумались.

— Что нам теперь делать? — сказал один из них.

— Попробуем здесь! — отвечал другой, запустив свою лопату шагах в четырех от гроба.

Между тем, мой демон подошел к самому краю могилы. Могила вдруг с шумом обвалилась и открыла гроб совершенно. Казалось, он уже стоял тут несколько десятков лет.

— Вскройте крышку! — сказал я могильщикам.

Они посмотрели на меня и начали закидывать гроб землею. Я бросил им все бывшие в кошельке моем деньги. Крышка слетела… Предо мною лежала Мария. Те же черные волосы, те же роскошные, густые кудри, та же выразительность в лице, та же коварная улыбка на устах… недоставало только румянца, этого нежного, юного румянца, который так шел к черным, огненным глазам ее, всегда блиставшим искрами пламенной, неподдельной души.

Я взглянул на нее, и — остолбенел. Я забыл уже, что видел ее не более, как четыре часа тому назад, исполненною жизни и здоровья; но мне казалось странным, как могла она умереть прежде меня; умереть, не простившись со мной, не взяв меня с собою! Моя ревность кончилась; смерть заглаживает все. Я был уже так утомлен, так истерзан, так измучен, что не мог более ничего чувствовать, кроме своей потери, кроме этой тихой, безотчетной грусти, которая обыкновенно следует за бурными волнениями.

Мария была одета в белое платье; на голове ее лежал венок из белых роз. Казалось, она только что уснула… На правой руке ее блестело мое кольцо. Я спустился в могилу и наклонился к самому гробу. Могильщики, опершись на свои лопаты, стояли один возле другого и безмолвно смотрели в лицо усопшей. Безумцы дивились, как могла она так долго сохраниться от тления! Мой демон стоял в головах ее.

— Мария! Мария! — сказал я тихим голосом, — как безумно играла ты нашею судьбою!..

Из груди моей вылетел тяжелый вздох, — первый вздох во все время страдания!.. Грудь моя облегчилась; на глазах блеснули слезы. Я взял Марию за руку и… вдруг вся она рассыпалась… Я держал в руке своей холодную кость безобразного остова.

Гроб наполнился прахом, костьми и какою-то жидкостью. На месте ангельской, убранной цветами головки чернелся отвратительный, изъеденный червями череп; там, где были алебастровые пышные перси, — лежала безобразная груда костей; где вились прелестные, шелковые кудри, — валялась мочка всклоченных волос; там, где некогда горели черные огненные глаза, — теперь гнездились гробовые черви; где были полненькие, пухленькие ручки, торчали отвратительные когти…

Вот весь твой памятник, Мария! Все части твоего превосходного целого, которым ты так тщеславилась!.. Где же твое сердце, Мария, — это пламенное, живое сердце, которое всегда так билось, когда прижималась ты к груди моей? Где эта огненная, кипучая кровь, на которую ты мне всегда так простодушно жаловалась? Где вся душа твоя? — Неужели в этом отвратительном ничтожестве?..

Мария, Мария! воображал ли я когда, что обнимаю в тебе скелета!..

Мщение было достойно своего изобретателя. Я взглянул на то место, где стоял он; его уже не было. Проклятый! Он оставил меня в самую ужасную минуту!..

Я очнулся.

Бал уже начался. Комнаты кипели народом. Старики-юноши и юноши-старики играли в карты, молодежь прыгала, пожилые женщины сидели, сложа руки, и зевали; пожилые мужчины прохаживались по комнатам, официанты суетились; все были ужасно веселы!! Один я не знал, что делать от скуки.

Подхожу к карточным столам, — глубокое молчание, угрюмые, важные лица, неподвижные взоры, исписанное сукно и монотонные, технические возгласы… Откуда человек берет столько терпения, чтобы веселиться таким образом!

Иду к танцующим, — шаркотня, звон шпор, полуразговор-полушепот, румяные щечки, нафабренные усы, прерывистое дыхание… Девицы жеманятся, перебирают ножками, грациозно улыбаются, оправляют свои наряды, плывут, летят, вертятся, прыгают; мужчины вытягиваются, важничают, топают ногами, взбивают свою прическу, повертываются, охорашиваются, сыплют заученными остротами… И все это шумит, гремит, вьется, порхает, кружится, толкается, пляшет, беснуется… неизъяснимое наслаждение!

Приближаюсь к сидящим дамам… За десять шагов уже веет сном! А меня совсем не для сна сюда затащили!

Что делать? Куда идти: в буфет… иду в буфет; выпиваю стакан лимонада, — нет облегчения, выпиваю еще стакан, — все тщетно. Скука выглядывает со всех сторон, — из бутылок, из столов, из карт, из музыкантов, из гостей… Вина я не пью, жалко! Вино — душа балов. Поэтому-то они так и утомительны в хорошем обществе.

Выхожу из буфета. В дверях мой демон.

Я обрадовался этой встрече.

— Развесели как-нибудь!

Демон посмотрел на меня, нахмурился и — исчез. Я заметил, что он не в духе и уже раскаялся в своей неосмотрительной просьбе, как вдруг он снова явился предо мною с целым беремем[19] человеческих черепов и самою сатанинскою улыбкою на лице. Смотрю вокруг, — половина гостей без голов… Я говорил, что мой демон не умеет шутить по-человечески.

— Что же из этого будет? — спросил я его в недоумении. Он указал на диван. Я сел, придвинул к себе круглый стол и ожидал развязки. Демон разложил по столу черепа и сел против меня. В комнате, кроме нас, не было ни души.

Мы начали:

№ 1. Череп кокетки. Посмотрим, что в этом черепе… Он так красив снаружи! Что это? Двадцать две заученные мины, 164.000 вздохов, миллион грациозных улыбок, три черных пятнышка, и — только. «Где же все ее победы и завоевания?» — спросил я демона. Он указал на самое дно черепа, и — я увидел несколько мыльных, разноцветных пузырей, которые тотчас же лопнули. Странно! Посмотрим, что будет далее.

№ 2. Череп ученого. Тут что? Десять тысяч систем и ни одной мысли. Ну, я это знал и прежде! — Дальше?

№ 3. Череп подьячего. А! Эту дрянь, я думаю, можно оставить в покое! — Известное дело, — чему быть в черепе подьячего, кроме взяток и законов!.. Впрочем, взглянем! — У! Какой черный… Нет, нет! Лучше в сторону! Что там еще?

№ 4. А! Череп моего задушевного друга и приятеля! Милости просим! Однако, посмотри, пожалуйста!.. У этого человека, кажется, совсем нет затылка. Боже мой, неужели у него два лица!! Я этого не знал еще! Хорошо! — На первый раз довольно. Придвинь-ка этот!

№ 5. Череп Поэта. Это довольно любопытно! Посмотрим, что за зверь сидит в этом черепе!

Но едва коснулся я до этого черепа рукою, как вдруг из него вылетело небольшое голубоватое пламя, озарило всю комнату необыкновенным светом, исчезло и оставило нас в каком-то прелестном, сладостном сумраке. Я взглянул с упреком на своего демона. Он вздохнул, я также… Череп выпал из руки моей и с глухим стоном покатился по столу.

№ 6. Череп Стихотворца… словарь рифм, несколько подготовленных экспромтов, 42 послания к ней, к другу, к трубке табаку, к моему гению, 200 начатых и неоконченных поэм, 5° холода, способность согреваться чужим теплом, и, наконец, на самом лбу клеймо токарной фабрики… Понимаю!

№ 7. Это что за череп? — У! Какой горячий! Нельзя и дотронуться! Посмотрим, что в нем такое! Дым, огонь, кипяток, пузыри, треск, шум, чепуха… Да тут и не разберешь ничего… А! Это череп 18-летнего юноши!

Это что еще? Неужели также человеческие головы? Боже мой, откуда ты набрал столько уродов?.. Понимаю, понимаю! — Это коллекция замужних и женатых!

№ 8. Череп старика. Хорошо, что не старухи! Ни за что бы не стал рассматривать! Ну, что такое в этом черепе? — Беспокойство, подозрение, страх, недоверчивость, мешок с золотом!.. Блюдо крема с ванилью и …82 года с половиною.

№ 9. Череп светского молодого человека… Французско-российский словарь, несколько страниц из новейших романов, напев какой-то песенки, модная прическа, два rendezvous и последняя кадриль…

Кстати!

№ 10. Череп светской девушки… Галопад[20], черные усы, аксельбанты, блондовое платье, завтрашний концерт, свадьба кузины, пять женихов и искусство сохранять цвет лица до глубокой старости…

№ 11. Череп… (вставьте имя вашего врага, добрый мой читатель!). Здесь просто нуль!

№ 12. Череп… какой красивый! Чей это? — А! Нашего общего знакомого, члена всех зал и гостиных, преданнейшего слуги встречного и поперечного… «Тут, наверное, чистый сахар на розовом масле!» — сказал я, протягивая к черепу свою руку. Демон коварно улыбнулся. Вдруг что-то зашипело, и в ту же секунду из черепа выставилась змеиная голова, вытянулась, посмотрела на меня, и — скрылась.

— Довольно! — воскликнул я, отодвигаясь в сторону, — этак, пожалуй, еще беду наживешь! Что нам теперь делать? Который час? Боже мой, еще нет и двух! Надобно же как-нибудь убить время!.. А! прекрасная мысль. Сварим из этих черепов похлебку! Ведь варят же румфордский суп[21]. Кажется, хозяева их совсем не заботятся о своей потере, следовательно, мы этим никого не обидим. Достань скорее жаровню и кастрюлю!

Демон исчез и чрез минуту явился со всем нужным прибором.

— Все говорят, что люди ни как не могут быть довольны самими собою, — сказал я. — Посмотрим, справедливо ли это! Достаточно ли будет в этих черепах питательных соков, чтобы накормить общество людей, которое они сами составляют! Однако, мы этак надымим здесь! — присовокупил я, взглянув на жаровню. — Хозяин, верно, будет не слишком нами доволен!

Демон подал мне сигару. Я закурил ее — сигарочный дым тотчас поглотил весь несносный запах; и среди этого благовонного дыма мы принялись за свою работу.

— Итак, мы угостим этих людей, которые здесь толпятся, супом из их же собственных голов. Во 1-х, надобно, чтобы этот суп был как можно питательнее. Взгляни, как эти люди утомлены! Впрочем, не худо быть поэкономнее, — чтобы достало припасов. Половину черепов хоть брось! С которых же начать нам, мой демон?.. Как ты думаешь? В каких черепах более питательности? Вот череп кокетки, вот череп стихотворца, вот череп старика, судьи, светского молодого человека, светской молодой девушки, доброго супруга, критика, картежника, берейтора, откупщика… Как ты хочешь, а мне кажется, из всего этого нам не выжать ни капли питательности! Разве взяться за череп ученого? И тут плохая надежда! Посмотри, какой сухой. Впрочем, попробуем. Надобно же с чего-нибудь начать!

Между тем, мой демон, поставив на жаровню кастрюлю с водой, хлопотал около самой жаровни. Вода забила белым ключом. Я бросил в нее череп ученого и закрыл кастрюлю крышкой. Через полчаса кости разварились совершенно, но вода оставалась водою… Только на поверхности плавало небольшое масляное пятнышко. Плохое утешение!

— Посмотри, какой славный бульон! — сказал я, улыбнувшись демону, — этаким супом и гусей уморишь с голоду!

Демон нахмурился.

— Нечего делать! Бросай в кастрюлю половину черепов! из этакой кучи что-нибудь да выварится же, наконец! Бросай всех замужних и женатых!.. Они, кажется, такие тучные!

Кастрюля наполнилась черепами.

— Опять беда! — сказал я, взглянув на жаровню. — Огонь почти совсем потух. Чем разварим мы теперь столько костей?

Демон схватил череп 18-летнего юноши и бросил его в жаровню. Уголья зашипели, затрещали; огонь вспыхнул с новою сплою и обхватил всю кастрюлю. Вода забила через края.

— Довольно, довольно, мой демон! Этак, пожалуй, вся вода выкипит! Смотри! Ни одного черепа уже не видно, — все разварились; а бульона все еще нет. Помешай немного своею ложкою — нет ли осадки на дне?

Демон помешал воду, на поверхность выплыл кусочек жира и снова пошел ко дну.

— Подай-ка сюда свою ложку! Я отведаю! Вода как вода! Все напрасно! Нечего делать! Вот тебе целковый, — купи в Милютиных[22] бульона!

Демон взял целковый и исчез.

«Правду говорят, что без денег и супу не сваришь! — подумал я, оставшись один. — А кажется, сколько одного мозга в этих черепах! Если бы на их месте были теперь телячьи ножки, какое славное кушанье я бы состряпал! Господа! Неужели телячьи ножки перещеголяют все эти головы!»

Демон явился с 2 фунтами крепкого бульона; я положил бульон в кастрюлю, и через несколько минут суп был уже почти готов, — недоставало приправы.

— За этим дело не станет! — сказал я. — Впрочем, не худо прежде отведать! У! какой соленый! Нельзя ли хоть подсластить как-нибудь! Все будет лучше! Нам же, сочинителям, не учиться этому! А! Знаешь ли? Обмакни в бульон этого сахарного человека, который всегда так сладко говорит! Только поосторожнее, — чтобы не пересластить еще!

Демон схватил целую дюжину сахарных черепов и бросил их все в кастрюлю.

— Что ты делаешь! — закричал я, вырвав из рук его ложку, чтобы вытащить черепа вон. — Теперь наш суп совсем не годится!

Демон отвел меня от кастрюли. Через пять минут вся дюжина растаяла. Я отведал; суп был солон по-прежнему; сладости не прибавилось ни капли.

— Черт возьми! куда же девался весь сахар! — сказал я в изумлении. — Неужели и он был только на словах?

Демон кивнул утвердительно головою.

— Этак мы ничего не сделаем из этих голов! — продолжал я, измеряя их глазами. — Попробуем еще как-нибудь придать супу немного кислоты! Не годится ли для этого хоть череп журналиста! А! Вот еще череп старой девушки! — клади туда же! Хорошо! Помешай немного! Дай устояться! Теперь отведаем!.. Все то же! Когда успели промотаться эти люди! Нечего делать! Вот тебе еще целковый! купи полдюжины лимонов! Впрочем, погоди немного: не придется ли еще чего прикупать?.. Попробуем положить в наш суп немного перца! В каком черепе, по твоему мнению, более перца? Я думаю, в черепе педанта! При встрече с этим человеком я никогда не мог удержаться от чиханья! Клади же этот череп! Хорошо! Ну, что вышло? Все то же! Лети!..

Демон исчез и возвратился с перцем и лимонами. Наш суп поправился.

— Слава Богу! — сказал я. — Теперь остается только сделать бульон бесцветным. В этом случае, кажется, не придется уже более рыскать по лавкам за припасами. Клади все черепа… Все, все, без исключения, — кроме черепа Стихотворца. Он еще пригодится нам! Хорошо! Скажи теперь, какого цвета наш суп?.. Хоть насквозь смотрись!

На лице демона блеснула коварная улыбка. Я заглянул в кастрюлю, — суп готов. Скольких хлопот он нам стоил! Люди, люди! Чем гордитесь вы, когда из ваших голов нельзя состряпать даже и порядочного супа!

— Убирай же скорее всю эту посуду; а чтобы суп скорее простыл, кинь в него череп Стихотворца!

Демон повиновался. Но едва череп выскользнул из руки его, — весь наш суп, вместо того, чтобы остыть, — замерз совершенно. Конец стоит начала!

Мы посмотрели друг на друга, и — улыбнулись. В кастрюле было одно желе.

— Что нам теперь делать с этим мороженым? — сказал я после некоторого молчания. — Пошел, раздай его бедным!

Демон схватил все в охапку, и — исчез. От всей нашей работы в комнате остались только облака табачного дыма.

Я сел на диван и закурил свою погасшую сигару. Через несколько минут вошел N. N. Мы раскланялись.

— Что вы тут сочиняете? — сказал он, протирая платком свои очки.

— Уже кончил! — отвечал я, отодвигаясь немного в сторону, чтобы дать ему возле себя место. — Да все что-то не клеится!

— То-то и беда, что вы все делаете на скорую руку! — возразил он. — Поучитесь-ка у нас, стариков! Мы сделаем что-нибудь, да потом опять раз пять переделаем, — да еще и того мало… Отложим все это в сторону, да месяца через два и посмотрим: хорошо, так и делу конец; худо, так и опять за дело! Вот как! А вы что еще доброго до сих пор сделали?

…и т. д. Выше и выше!

Я слушал его с обыкновенным своим хладнокровием, как вдруг почувствовал ужасное давление в висках. Смотрю, — мой демон трудится уже над моим черепом.

— Послушай, негодяй! — закричал я ему. — Знай же меру!..

Демон исчез. Оглядываюсь, — мой старик нахмурился.

Эти люди вечно принимают все на свой счет!

15 Апреля 1834.