Черные крылья Ктулху — 2

Кастинг Дон Уэбб ^{Перевод С. Лихачевой}

Первое, что подумал Феликс Рамирес при виде картины: какой ужас! Не ужас в смысле «какое дурновкусие» или «что за бездарная мазня». Вообще-то, и это тоже. Цвета, пожалуй, чересчур кричащие. Могильная земля как-то слишком отдает в аспидно-голубой. Песья морда вурдалака показалась Феликсу непропорционально вытянутой. Феликс попытался вспомнить художника, который позволял себе такое, но имя Амедео Модильяни^{30} позабылось напрочь, невзирая на прослушанный два года назад курс «История искусств Западной Европы». Зато ему тотчас же пришла на ум роспись Гойи, «Сатурн, пожирающий своего сына»^{31}. Обагренная кровью вурдалачья пасть, впившаяся в бедро обнаженной фигуры, широко, плотоядно ухмылялась. Феликс видел, как Род и его дюжий бессловесный датчанин пялились на картину. Феликс решил, Роду такой образ здорово понравится. Отчасти потому, что вытаращенные глаза придавали вурдалаку изрядное сходство с Ричардом Никсоном, а Род, «сердитый молодой человек из Голливуда», мечтал наказать Никсона за войну. Феликсу ужасно хотелось подойти к Роду и представиться, но в Эн-би-си с директорами студий так просто не знакомятся. Феликс среди прочей шелупени ждал очереди на съемках кинопроб. Но он отчетливо слышал, как Серлинг сказал что-то насчет «Модели Пикмана» и выразил сожаление. И тут перед великим человеком открылись двери лифта, и Род вместе со своим телохранителем вошел внутрь.

На дворе стоял 1971 год^{32}: время грандиозных событий. Восемнадцатилеткам теперь дозволялось не только умирать за свою страну, но еще и голосовать. Мы дважды слетали на Луну. Несколько недель назад открылся Всемирный торговый центр; в Новом Орлеане началось строительство «Супердоума»^{33}. У Феликса Рамиреса был план. Он вознамерился стать одним из первых раскрученных актеров-чикано^{34}. Ведь ясно же, куда ветер дует. Запустили новое шоу «В кругу семьи»^{35}. Зарубили «Иа-иа»^{36}, «Зеленые просторы»^{37}, «Мэйберри: бесплатная доставка» и «Беверли-Хиллбиллиз»^{38}. «Шоу Лоренса Велка»^{39} заменили на «Комедийный час Сонни и Шер»^{40}. А чего вы еще не видели? Мексиканцев! Феликс точно знал: в какой-то момент мексиканцы внезапно окажутся всем интересны. Так что вот вам и план: сперва монстры, затем злодеи, затем герои своего народа и, наконец, серьезная роль. Он сделает это ради мамы. Мама умерла в ту же неделю, когда был убит Кеннеди, так что смерти ее никто особо и не заметил, даже монахини в школе. Наверное, тогда, в ноябре, Феликс и возненавидел весь мир.

Его двоюродный брат Гильермо позвонил Феликсу из Мехико и посоветовал попробоваться в «Ночной галерее». Он все продумал: кому какое дело, если монстр в свободное от работы время питается энчиладами^{41}. Оттуда лишь один шаг до злодеев, а когда мексиканцы наконец впишутся в тренд, он уже будет под рукой.

Проблема великого плана состояла в том, что Феликса ужасы не то чтобы привлекали (в отличие от Гильермо). Он попробовал взять за образец Карлоффа^{42}: как он выделывается во «Франкенштейне». Попытался сымитировать румынский акцент, в подражание Лугоши^{43}. Нет, увы, ну не вызывает он страха. А вот картина над столом у охранника — еще как. Прям мороз по коже.

Феликсу перезвонили — его-де рассматривают на роль вурдалака. Он решил взять картину за образец. И едва ли не бегом кинулся к столу охранника. Скучающий афроамериканец читал книгу комиксов «Люди вечности»^{44}. Картина исчезла.

— Прошу прощения, сэр, — начал было Феликс.

— Ну?

— Тут картина висела.

— Было дело.

— Вы не знаете, куда она делась?

Охранник поднял голову. Феликс заметил, что один из супергероев — чернокожий, а все остальные здорово смахивают на хиппи. Вот тебе и знак. Мы живем в новом веке.

— За ней пришла художница. И забрала, — сообщил охранник. — Во всяком случае, она назвалась художницей. А что?

В голосе его послышалось беспокойство; возможно, охранник осознал, что надо было спросить у «художницы» какое-никакое удостоверение личности. Но, с другой стороны, кому еще могло понадобиться это безобразие, висящее над диваном?

— Мне она показалась по-настоящему жуткой. Мне хотелось ее изучить. Для своей новой роли.

— А, вы актер. Ну, насчет жуткости я тут с вами полностью соглашусь. От этой штуки меня прям в дрожь бросало. Она напротив моего стола провисела с неделю, не меньше. На ночь я ее к стене разворачивал. — Он указал жестом в нужном направлении. — Да сюда многие свои нетленки притаскивают. Думают, Серлинг покупает картины для телепередачи. В течение первого сезона мы не разрешали ничего здесь оставлять. А теперь он все просматривает. Небось, чтоб позлить штатного художника. Он порою та еще задница.

— Но что-нибудь он все-таки покупает?

— Да он даже передачу не ведет. Ведущий — Лэрд. Серлингу осточертело работать с Си-би-эс.

— Так чего же он ищет?

— Он занимается своим делом, я — своим. — Охранник уже взялся было за комикс.

— Мне позарез нужно пообщаться с этой художницей. Может, она мне по гриму что-нить подскажет, — настаивал Феликс.

Охранник пошарил в мусорной корзинке:

— Я тут как раз ее телефончик в архив сдал.

И вручил Феликсу надорванный конверт.

Девица оказалась мексиканкой. Работала горничной. И один из ее долбанутых клиентов был обладателем самой обширной в мире коллекции научной фантастики, ужасов и тому подобного дерьма. Проживал он в фешенебельном голливудском районе Лос-Фелис. Звали художницу Карлотта Ротос; первая их с Феликсом встреча состоялась на подъездной аллее под указателем: «Голлижуть, Карлоффония». Карлотта быстро затараторила по-испански. Она-де попросила его приехать сюда, потому что не хотела сразу приглашать его в свой крошечный домишко. Босс подсказал ей попробовать предложить картину для передачи. Он, конечно, человек не без странностей.

Девушка, очаровательная смуглянка, действительно была одета как горничная.

Суперэнергичный тип представился как Форрест Дж. Акерман^{45}. Спросил Феликса, что того интересует; Карлотта ответила: «Лавкрафт». Феликс понятия не имел, кто такой этот Лавкрафт. Акерман пригласил его в дом — в «Акермандию». Уже в дверях он указал на строение выше по склону, изрядно смахивающее на храм индейцев майя.

— «Дом майя» Фрэнка Ллойда Райта^{46} — он послужил декорацией для «Дома на холме призраков»^{47}. В главной роли — Винсент Прайс. Многие находят, будто я на него здорово похож. Лавкрафт, значит? У меня от него открытка есть.

Акерман метнулся к захламленному столу. Не нашел. Зато вручил Феликсу экземпляр «Дракулы».

— С автографом. Но это не редкость; таких существует пять штук. А вы гляньте на следующую страницу.

Страница была вся испещрена подписями, от Белы Лугоши до Кристофера Ли^{48}. Здесь расписались все, кто когда-либо играл графа Дракулу.

На протяжении последующих двух часов на гостя обрушилась целая лавина теле- и кинореквизита — и книги, книги, книги. И журналы. И еще журналы. В какой-то момент Акерман показал ему экземпляр «Странных историй»^{49}.

— Это мой самый первый. Я их все покупал и покупал. Матушка даже сказала, у меня, чего доброго, целая сотня накопится к тому времени, как я вырасту. — Акерман маниакально захохотал: любой сумасшедший ученый прямо обзавидовался бы. Обложку «Уникального журнала» украшал египетский пейзаж: смуглый мужчина и мальчик перебирались через каменный завал, направляясь к грубой работы сфинксу, а на заднем плане маячили пирамиды. «Погребенный с фараонами», за авторством ГУДИНИ^{50}. Сенсация! Тайна! Приключение!

Когда Феликс вновь вышел в сумерки Лос-Фелиса, у него слегка кружилась голова. Открытку Акерман так и не нашел.

— Да здесь вечно все пропадает. — Он объяснил Феликсу, что «Модель Пикмана» — это такой рассказ Лавкрафта. Когда он услышал, что Эн-би-си собирается снимать по нему фильм, он посоветовал Карлотте попробовать предложить свою картину.

— У меня есть несколько вещиц, прежде принадлежавших Лавкрафту.

При этих его словах вид у Карлотты сделался ужасно виноватый. Акерман гордо продемонстрировал экземпляр «Короля в желтом»^{51} с пометками Лавкрафта. Феликс изобразил благоговейное изумление: он видел, что именно этого от него ждут. Он же актер, в конце концов. Под конец экскурсии Акерман снова указал на «Дом майя».

— Это зданьице — прямо двойник самого Фрэнка Белнэпа Лонга^{52}. Углы все вкривь и вкось. И несчастье приносит. Фрэнк Ллойд Райт как раз наводил в нем последний лоск, когда один из его слуг в Талиесине с катушек съехал и порешил семерых^{53}. Говорят, дом проклят. Райт построил его для некоего обувного магната, но тут настала Великая депрессия, и бедняга вылетел в трубу. У следующего владельца жена бросилась с парапета. Гончие псы Тиндала^{54} в стиле чихуахуа, я бы так сказал. Про все про это у меня тоже книга где-то завалялась. Мексиканцы про него знают. За сорок четыре года в доме шесть владельцев сменилось.

Казалось, Карлотта вот-вот расплачется. Провожая гостя к машине, она дала ему свой адрес в восточном Лос-Анджелесе.

Девушка жила в четырехэтажном доме, покрытом коричневой штукатуркой, — совсем с другой планеты, нежели Акермандия. Но на той же планете — планете под названием Баррио^{55} — вырос и Феликс. На углу близ винного магазина маячила припаркованная полицейская машина. Был вторник, плотность тумана высокая, жара адская. Феликс позвонил, Карлотта нажала кнопку домофона, дверь открылась. Ее комната находилась на третьем этаже. Стены снизу доверху были увешаны фантастическими эскизами вурдалаков — жуть да и только! Сцены из жизни Египта и Рима; и тут же — современные декорации. На мольберте стоял почти законченный набросок — вурдалаки совершали над человеком обряд инициации на Форест-Лон^{56}. Двое упырей расписывали обнаженное тело мужчины сине-зеленой краской. Упыриха с рядами маленьких грудей, точно у собаки, разлеглась на могильном камне, держа в руках раздробленный человеческий череп. Она плотоядно пялилась на новопосвященного; по губам ее стекала кровь. Лицо ее было лицом Карлотты.

— Я не сумасшедшая, мистер Феликс, — заверила девушка. — Раньше я писала нормальные картины.

И она показала на два небольших полотна в углу комнаты: репродукцию «Подсолнухов» Ван Гога и довольно невыразительный морской пейзаж.

— Это все из-за моего брата и книги.

Так Феликс узнал историю Хуана.

Мать Карлотты работала горничной. Отец был хулиганом-стилягой. Плохим парнем — пачуко^{57}. Мать работала на голливудских предприимчивых дельцов. Отец то и дело попадал в тюрягу. Отец был героем в глазах Хуана: парень всей душой ненавидел англо-американскую культурную модель. Отец был злодеем в глазах Карлотты — пьяница, распутник и дебошир, нарушитель спокойствия. Мама — День благодарения, отец — Cinco de Mayo^{58}. Отца пырнули в бок ножом, матери однажды доверили протереть от пыли «Оскара». Мама целыми днями работала не покладая рук; мама воплощала в себе реальный мир. А отец был миром Хуана.

Еще подростком Хуан тусовался в дворовых бандах. Сочувствовал чернокожим: у нас-де общие цели. Шесть лет назад участвовал в Уоттских беспорядках^{59}. А потом вдруг изменился. Засучил рукава и взялся за дело. Пошел в школу.

Хуан Ротос хотел всего того, чего хочет любой американец: золота и знаний. В школу идут, чтобы подучиться и получить хорошую работу, comprende?[4] Все хорошие американцы мечтают о сделке Фауста. Перуанец Карлос Кастанеда^{60} сделал мечту былью. Карлос был из Лос-Анджелеса. Пару лет назад он опубликовал «Учение дона Хуана: Путь знания индейцев-яки». Дон Хуан был «нагуаль» — это слово происходит от слова nahualli из языка науатль и означает того, кто способен принимать обличье злобного зверя в магических целях. Кастанеда на своих книгах хороший куш сорвал. В ацтекской мифологии бог Тескатлипока был покровителем нагуализма, поскольку именно он наделял богатством и силой черной магии. Хуан обнаружил, что вскорости после Завоевания некий монах-доминиканец Томас де Кастро описал эту магию в своем труде: «Dioses Malvados del Laberintho»[5], В книге содержался заговор, призывающий Тескатлипоку в его разных ипостасях, как то: Кетль, Ночной Топор; Хуэмак, Двойник; Эйхорт, Демон Лабиринта; Ньярлатхотеп-Метцли, Посланник Луны. Далее разъяснялось, как нужно наносить на тело те или иные наркотические смеси на кладбищах; как выдирать зубы и как с помощью определенных ритуалов сексуальной магии сделаться нагуалем, или Brujo Negro[6].

Хуан решил, что книга Кастро станет для него неплохой кормушкой. Англичашкам секс и наркота ух до чего понравятся — а господствующие культуры всегда зациклены на магических системах завоеванных ими народов. Если Кастанеда на этом деле зарабатывает миллионы, то он-то, Хуан, чем хуже? Как выяснилось, произведение нехорошего монаха исчезло бесследно, так что Хуан начал было ваять подложную рукопись. И тут ему попалась статейка про книги, послужившие источником вдохновения для писателя ужасов по имени Г. Ф. Лавкрафт. Упоминался там и труд де Кастро «Dioses Malvados del Laberintho». Один его экземпляр хранился в Лос-Анджелесе, в Акермандии.

Хуан попросил Карлотту выкрасть книгу. Ну или одолжить, пока Хуан не сделает копию.

Да что в том дурного-то? Хуан заработает миллионы. Она возьмет книгу на время, а потом, как только брат ее скопирует, вернет том на место. Хуан не станет уголовником, как отец; начнет зарабатывать хорошие деньги на безбедную старость для мамы. Мистер Акерман этой книги даже не хватится.

И тут Хуан решил, что это все по-настоящему.

Заговоры, чары, видения, сила. Хуан передумал возвращать книгу. Хуан решил стать одним из Них. Оборотнем. Пожирателем плоти. Вполне возможно, что вурдалаки, о которых писал мистер Лавкрафт, — это авангард Революции. Хуану попался в руки отчет Э. Д. Эйрза о «зут»-беспорядках^{61}. Того самого хмыря, которого департамент полиции Лос-Анджелеса привлек в качестве судебного эксперта против отца и других пачуко. Хуан скотчем прилепил эту вырезку к зеркалу:

«Мексикано-американцы в большинстве своем индейцы, а значит, восточные люди или азиаты. На протяжении всей истории человечества восточные люди выказывали меньше уважения к человеческой жизни, нежели европейцы. Далее, мексикано-американцы унаследовали свою „врожденную склонность к насилию“ у „кровожадных ацтеков“ Мексики, которые, как считается, практиковали человеческие жертвоприношения много веков назад».

Хуан сделал себе татуировку над сердцем: «Yo soy un Azteca sanguinario!» — «Я кровожадный ацтек!». И добавил белый, похожий на футбольный мяч знак — символ Эйхорта. Мама не сомневалась, что он идет прямой дорогой в ад. Спустя несколько недель она умерла.

А Хуан начал читать заклинания и покупать травы. Подбил нескольких приятелей вломиться в один из склепов в Форест-Лон. Тут Карлотта расплакалась.

— Однажды брат пришел сюда поздно ночью. Лицо его было черно как смоль. Он вырвал все свои зубы и вставил вместо них черное стекло. Обломки обсидиана. Он вернул мне книгу. Не знаю, сошел ли Хуан с ума или на самом деле перестал быть человеком. Больше я его не видела. Но у меня есть вот что.

Карлотта нырнула в крохотную кухоньку, выдвинула буфетный ящик и достала стопку газетных вырезок. Вандализм на кладбищах. Пропавшие дети. Похищение трупов из моргов. Преступная банда в хеллоуинских прикидах.

— Так что я тоже прочла эту мерзкую книжицу. По крайней мере, те ее части, что на испанском.

Она протянула Феликсу небольшой томик. Репринтное издание 1863 года. Мехико.

Издательство: Biblioteca de la Luz Oscura.

От примитивных черно-белых иллюстраций просто кровь стыла в жилах. Вурдалаки среди ацтекских руин. Вурдалаки, пожирающие мертвые тела. Оргии на кровле кафедрального собора. Тут же — пометки, сделанные рукою Лавкрафта; Феликс узнал его почерк по той, другой книге. Имена бога — подчеркнуты. Один из разделов снабжен обозначением: «Оборотни». Под одной из самых жутких картинок подписано: «Выполнено с НАТУРЫ». Последний раздел был на латыни, «Ordo Novo Astrorum»[7]. В нем содержалось множество дат, таблиц широты и долготы и астрологических символов. И снова пометка Лавкрафта: «Де Кастро утверждает: когда звезды встанут в ПРАВИЛЬНОМ сочетании, должно сориентировать расположение монументов Туллана». Тут же приводилось несколько странных набросков архитектурных сооружений; один и впрямь походил на «Дом майя» Райта. Еще один — скорее, не дом, а гигантская дверь — был обозначен как «Paseo de Ya-R’lyeh».

Карлотта рыдала. По ее смуглому личику потоками растекалась тушь. Феликс впервые осознал, как она молода. Его ровесница; ну, разве что на пару лет постарше. И такая несчастная. И бюст такой аппетитный. Девушка бросилась ему на шею; Феликс покосился на демоническую похотливую Карлотту на картине. Горячие слезы жгли ему грудь; на голубой хлопковой рубашке расплывались черные пятна. Если только он сумеет понять, почему художница продолжает писать то, чего так панически боится, он постигнет самую суть страха. Он станет новым Карлоффом, новым Лугоши. Феликс обнял девушку. Похлопал ее по спине. Очень надеясь, что она не заметила, насколько парень возбужден.

Когда истерика улеглась, Феликс отвел девушку в «Чабелитас». Там подавали мексиканскую кухню. Такос. Бурритос. Гамбургеры. Он заказал бургер и кофе и спросил, нельзя ли ему ненадолго одолжить книжку.

Помимо заклинаний и всяких там ритуалов, книга содержала руководство по макияжу и оказалась неплохим учебником по актерскому мастерству. Чтобы стать вурдалаком, полагалось обмазаться некой сине-черной смесью. Смесь частично состояла из могильной земли (чтобы угодить Владыке Червей), молотого «шалфея предсказателей» — сальвия дивинорум (пипильцинцинтли), «магических» грибов, сажи и индюшачьего жира. Были там полезные советы касательно того, как сделать линию челюсти по-собачьи вытянутой, а волосы — липкими и волокнистыми. В книге и впрямь предлагалось заменить зубы осколками обсидиана и сделать надрез у основания позвоночника, чтобы отрос хвост. Было несколько замечаний о языке — «пипиканье», как откомментировал на полях Лавкрафт.

Вурдалак пожирал не только плоть, но и воспоминания покойного. Особенно ценились маги и священники. Вурдалак умел становиться невидимым — в определенных рамках. Вурдалак был бессмертен, судя по довольно невнятным описаниям де Кастро; он истаивал в «тональном» мире — в повседневном мире, состоящем из кусочков солнца. Вурдалак продолжал жить в мире грез, не затронутом здоровым солнечным светом земного мира.

Неудивительно, что Хуан слетел с катушек. Де Кастро черпал свои сведения у одурманенных наркотиками шаманов племени отоми, замысливших выдворить испанских поработителей. После Завоевания страна изнывала под гнетом; но если пуль не раздобыть, так ведь всегда есть магия.

В распоряжении Феликса оставалась неделя. Он начал с фабричного грима. Вычернил зубы, решив, что обсидиан — это уже чересчур. Посмотрел в зеркало — и сам испугался.

Пока Феликс готовился к пробам, Карлотте он не звонил. Он понимал, что того гляди в нее влюбится, а она может обделаться с перепугу при одной мысли о том, что он вообще пользуется этой книжонкой. Он вроде как уклончиво дал понять, что просто опустит томик в почтовый ящик мистера Акермана. Кроме того, девчонка, небось, тоже с приветом. Ей же надо было как-то объяснить для себя поступки Хуана. Вот ей и пришлось хотя бы отчасти поверить, что брат превратился в вурдалака. Чего доброго, она еще и о прахе матери тревожится; в одной из газетных вырезок речь шла о мексиканском кладбище…

Кроме того, Феликса напрягало, что он так возбуждается при одной мысли об обнаженной многогрудой Карлотте на картине. Ему хотелось, чтобы длинные окровавленные ногти впились ему в кожу, хотелось провести языком по ряду собачьих сосков…

За три дня до назначенного «Ночной картинной галереей» кастинга на роль вурдалака для «Модели Пикмана» Феликса осенило. Вот он, самый что ни на есть рекламный трюк! Он призовет себе на помощь ацтекское колдовство! Черт, как классно-то!

Тот, кто использует магию, без добрых предзнаменований не останется. В сегодняшнем «Очень позднем шоу» показали «Путешественников во времени»^{62}, где эпизодическую роль играл Форрест Дж. Акерман. Боги явно благоволили Феликсу.

Разжиться «шалфеем прорицателей» и «магическими» грибами оказалось непросто; вместо индюшачьего жира он использовал кулинарный жир марки «Криско», а вот кладбищенской земли набрал настоящей. Чтобы смесь получилась однородной, пришлось добавить кой-какие бытовые наполнители. Затем он позвонил в студию Эн-би-си, расположенную в «живописном деловом центре Бербанка», и спросил, позволят ли ему провести свой ацтекский ритуал перед вызовом на кастинг. Дело происходило в Калифорнии, так что положительный ответ был вполне предсказуем.

Феликс решил, что заклинание лучше произнести на английском, и перевел гимн под номером 93:

Феликс долго отрабатывал распев, добиваясь, чтобы он зазвучал в точности как у американских индейцев — то есть как во всех когда-либо просмотренных им ковбойских фильмах. Заснул он в три утра. Проснулся как с бодуна. Дверь в квартиру стояла открытой, на губах запеклась кровь, но Феликс Рамирес богатым воображением не отличался.

В знаменательный день все, что можно, пошло не так. Кто-то запер студию; где ключ, никто не знал. Потом никак не включался кондиционер. Потом мистеру Серлингу понадобилось уйти на другую площадку, и его пришлось прождать невесть сколько. Ряды претендентов на роль адских тварей редели. Пробы были назначены на три. В шесть тридцать наконец-то открыли гримерку. Феликс приставал ко всем и каждому с рассказами о своей новообретенной религии. Чернокожий охранник всем своим видом давал понять, что такими байками сыт по горло. Белая секретарша явно заинтересовалась сексуальной магией. Еще двое будущих вурдалаков признались, что обрели просветление не далее как в том же месяце. Один проникся идеей НЛО, второй нес какую-то чушь насчет сакрального крика.

И снова задержка. От пасты все лицо онемело; а теперь еще и голова слегка кружилась. Феликс понятия не имел, что такое «шалфей предсказателей», но зелье оказалось явно адским. Аж на хавчик пробило. В голову разные крейзовые мысли лезли. «Знаешь, будь я под кайфом от этой дури, я б и впрямь себе зубы повыдергал. Эх, клево было бы, прям как приход. А интересно, китаезы, они на вкус как китайская кухня, нет? А мне ведь не слабо хоть до неба допрыгнуть. А в Хуане Ротосе небось от человека, почитай, ничего и не осталось. Держу пари, черви эту кладбищенскую землю всю обгадили. И теперь на мне трупаки вместо одежды. А вот взять бы да заявить Роду Серлингу: „Предаю вас на одобрение Эйхорта!“ Эх, жрать-то как хочется. Не надо было выкидывать ту пиццу, ее бы приправить земелькой, небось пошла бы на ура. Кстати, а не куснуть ли белую секретаршу?»

Феликс встал и принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Он ощущал себя все более странно. Хуан небось собрал целую ораву рассерженных молодых мексиканцев опробовать эту штуку, а потом порезвиться малец на каком-нибудь пижонском кладбище для белых. Скажем, на Форест-Лон — вот он, символ прогнившей насквозь белой Америки! То-то ребят небось переклинило! Феликс вдохнул поглубже. Надо сесть и сосредоточиться на заклинании. А то в комнате как-то слишком светло, как-то слишком жарко. Восемь остальных парней, загримированных под вурдалаков, начинали действовать ему на нервы. Хотелось на них запипикать.

Еще два вурдалака свалили нафиг. Сквозь открытые двери было видно: встала луна. Индейцы-отоми верили, будто луна когда-то ничем не уступала солнцу. И тогда солнце бросило луне в лицо кролика. Все кратеры, куда сунулись астронавты, — прямое оскорбление луне. Луна наделила плотью червей, и черви стали людьми. Дело людей — отомстить за оскорбление, нанесенное луне. Посланник луны выставлял всех прочих богов на посмешище. Дело людей — продолжать в том же духе. Феликс зажмурился. Луна призывала его. Отомсти за меня! Кровь крови просит!

Вошел мистер Серлинг в сопровождении своего дюжего телохранителя-датчанина. Феликс подпрыгнул и заявил, что сейчас споет.

— Что этот комедиант вытворяет? — спросил Серлинг.

Все слова словно бы поперепутались. Начинался распев на английском, а перешел во что-то другое. Телохранитель заслонил Серлинга.

— Если это рекламный трюк, то крайне глупый.

Феликс чувствовал: руки его растут и удлиняются. Все-таки надо было сделать разрез для хвоста. Теперь больно будет. Охранник выронил комикс. Один из вурдалаков вопил что-то насчет космических братьев.

А запахи! Все помещение провоняло отвратительным смрадом живых тварей, жарких и блестяще-пахучих, как солнце. Как Тонатиух! Наглое солнце, враг тысячеликой луны. Феликс схватил за руку почитателя космических братьев. Дернул посильнее. С первого раза оторвать не удалось, со второго — получилось. Кровь крови просит! Он принялся выжимать руку, точно тюбик с пастой. Прямо к себе в рот. Что за божественный вкус! Вот только зубы подкачали. Белые, прям как солнце. В грудь впилось что-то горячее. Это охранник в него выстрелил. Серлинг орал; дюжий блондин заталкивал босса в лифт.

— Предаю тебя на одобрение Эйхорта! — завопил Феликс. — Ты вступаешь в пределы между субстанцией и тенью, между материей и идеями! Я заношу тебя в каталог под буквой «С» — съесть!

И тут глазам Феликса открылась она — та самая громадная трещина в мире. Вот она, граница между субстанцией и тенью, между материей и идеями. Феликс видел нагуалей и земли грез. В трещину уводила длинная лестница из оникса или обсидиана — она принадлежала и одновременно не принадлежала пространству. Охранник швырнул в Феликса пистолетом. Да что козлу примерещилось — тут ему что, сериал «Облава»^{63}, что ли?

Феликс понимал: пора навести порядок. Эти люди просто дезориентированы.

— Нинойоалитоатцин иник негуатль иник чикнаухтопа! Нимоквеквелоатцин Ниехорт! Yo es Nyarlathotep-Metzli! Я — Праотец Червей! — заорал он.

Никто не поклонился. А должны бы! Насмешник Моквеквелоатцин некогда научил червей ходить, чтобы высмеять богов. Религия — это черный юмор такой. Феликс кинулся на визжащую секретаршу. Ухватил ее за пухленькие, как тамале^{64}, щечки. Засунул их к себе в рот. Ее вопли перешли в хохот.

Теперь Феликс видел сквозь землю, как будто и пол, и почва превратились в прозрачнейший хрусталь. Он видел Эйхорта: разбухший белый футбольный мяч на крошечных ножках. Вурдалаки кормились плотью. При каждом движении Эйхорта по Лос-Анджелесу прокатывались бессчетные землетрясеньица. Эйхорт вздрагивал — и сотрясалось все тихоокеанское побережье. В желеобразной массе открылись глаза — и взглянули на Феликса с такой любовью, какой он не знавал со времен смерти матери.

В двери ворвалась полиция. Луна словно бы увеличилась в двадцать раз. Лунный свет источал неизбывную сладость. Феликс скачками кинулся к двери. Полицейские открыли огонь, побежали следом. Снаружи, на парковке, стоял большой белый фургон. Дверь была открыта.

Внутри ждала Карлотта, выставив напоказ все свои шестнадцать крохотных грудей. За рулем сидел вурдалак. Наверняка Хуан. Карлотта пипикнула, залаяла; по всей видимости, это означало: «¡Vámonos!»[8] Феликс кинулся к своей красотке. Фургон, накреняясь, пулей вылетел из «живописного делового центра Бербанка».