Черный передел

Глава первая Код доктора Дорфштаттера

Большие напольные часы с маятником пробили пять раз.

Светлейший князь Потемкин перевел взгляд с круглого циферблата, покрытого белой эмалью, на окно. Сгущались сумерки, порывистый балтийский ветер бросал в стекло мелкие градинки вперемешку с дождем и снегом. Февраль 1782 года выдался в Санкт-Петербурге необычно теплым. Температура воздуха уже неделю держалась около нуля. Снежный покров на Невском проспекте, не задерживаясь надолго, таял, а по утрам над Невой вставал густой туман, превращая столицу Российской империи в город таинственный, странный, нереальный.

Таким и воспринимал его сейчас Отто Дорфштаттер, житель Вены, двадцати шести лет от роду, доктор математических наук и старший шифровальщик «черного кабинета». Петербург он изучить еще не успел, поскольку приехал сюда всего четыре дня назад. Русские встретили гостя очень хорошо: поселили в уютном особнячке на Крюковом канале недалеко от Английской набережной, щедро снабдили деньгами и всем необходимым, дали двух лакеев, сносно говоривших по-немецки. О визите к человеку, занимающему высокий государственный пост, его предупредили заранее, и Отто подготовился к разговору. Потому сейчас, глядя на Потемкина сквозь очки с толстенными линзами, он выдержал паузу и затем спокойно спросил вельможного собеседника:

– Herr General, lege ich deutlich dar?

– Ja. Vollkommen, – кивнул князь.

– Dann beachter Sie, bitte, das Schlüsselwort diser einfachen Geheimschrift,[1] – Дорфштаттер указал Потемкину на лист бумаги, где латинские буквы, собранные по семь знаков в каждой группе на семи же строчках одинаковой длины, располагались в самом центре. – Ich meine, Sie wissen diesses Wort…

– Ich babe kein Ahnung.

– Nawuhodonosor![2]

Доктор математических наук, как фокусник, исполняющий перед публикой коронный номер, выхватил из кармана второй лист – уже с расшифрованным сообщением – и положил на стол около шифрограммы, для большего эффекта прихлопнув его ладонью. Светлейший невольно отодвинулся в сторону, но текст прочитал, затем еще раз взглянул на шифр и произнес:

– Ausgezeichnet![3]

Отто Дорфштаттер оглянулся с торжествующей улыбкой. Собственно, его монолог о сугубо секретных методах работы «черного кабинета», где он успешно взламывал коды, применяемые послами разных стран в дипломатической переписке, и в особенности – этот маленький спектакль с дешифровкой, предназначались только одному зрителю – молодой и красивой женщине, которую он знал как Амалию Цецерскую, польскую дворянку, вдову офицера.

Это она уговорила Отто уехать из Вены в Санкт-Петербург, не сказав никому ни слова. Она не отходила от него ни на шаг всю дорогу. Благодаря ее невероятному обаянию тревожные для него встречи с пограничниками и таможенниками превратились в простую формальность. Однако поселиться вместе с ним в особнячке на Крюковом канале Амалия почему-то отказалась. Здесь, в кабинете генерала, она сидела у окна и задумчиво смотрела, как градины и снег белой крупой ложатся на мощеный булыжником внутренний двор здания Иностранной коллегии.

Почувствовав его взгляд, молодая женщина улыбнулась доктору Дорфштаттеру, и подданный австрийского императора Иосифа II, ободренный вниманием прекрасной дамы, продолжил доклад. На своем родном языке он с воодушевлением заговорил об излюбленном предмете – криптологии, науке о составлении всевозможных кодов и шифров, известной человечеству с библейских времен.

– Многоалфавитная замена – мой любимый вид шифросистемы, хотя она, конечно, отнимает у исполнителя гораздо больше времени, чем номенклатор, изобретенный Габриэло Лавинди еще в 1379 году… – Дорфштаттер бросил взгляд на русского сановника, проверяя, знакома ли тому история вопроса.

– Нет, – сказал Потемкин. – Я слышал только о трактате Джованни Порта «Тайна переписки». Говорят, он хорошо объяснил, как вскрывать шифр простой замены.

– О, Джованни Порта – это корифей криптоанализа! – воскликнул молодой математик. – Но уже есть и другие серьезные исследования. Для большей ясности, господин генерал, давайте рассмотрим сначала вопрос о количестве букв и те явления, которые всегда зависят от количественных закономерностей… Например, гласные буквы. Бесспорно, они занимают важное место. Ведь без них нет и слога. Потому, если взять страницу какого-нибудь стихотворного или прозаического латинского текста и отдельно посчитать в строках гласные и согласные, то легко убедиться, что гласных очень много. Если последних, скажем, триста букв, то число согласных, вместе взятых, около четырехсот. Притом буква «О» встречается реже других гласных… Когда в конце слова согласные следуют за гласной, то этой конечной буквой скорее всего будет «Т», «S» или «Х», к которой может быть добавлена «С»…

Доктор Дорфштаттер так увлекся этими объяснениями, что не услышал, как скрипнула дверь, и в комнату вошел четвертый участник конфиденциальной встречи Петр Иванович Турчанинов. Совсем недавно он получил чин статского советника и занял должность секретаря Кабинета Ее Величества Екатерины II. До того времени, будучи коллежским советником, он служил в Херсоне у губернатора Новороссийской и Азовской губерний генерал-аншефа и многих российских орденов кавалера светлейшего князя Потемкина, совмещая работу управляющего двух губернаторских канцелярий – обычной и секретной. После нескольких удачных операций Потемкин порекомендовал Турчанинова Екатерине, и императрица взяла его в Петербург, так как намеревалась поднять на новую высоту службу русской внешней разведки.

Турчанинов, прижимая к груди кожаный портфель, хотел незаметно пройти к креслу у окна и сесть рядом с молодой женщиной, но споткнулся о толстый персидский ковер и тихо выругался: «Черт тебя забери!». Этого было достаточно, чтобы старший шифровальщик прервал речь и в недоумении воззрился на вошедшего.

Дело в том, что они удивительно походили друг на друга. Оба – худощавые шатены невысокого роста, с нескладной фигурой, к тому же, сильно близорукие. Круглые очки в железной оправе имелись и у того, и у другого. В тот знаменательный день они по необъяснимой случайности даже оделись одинаково – в кафтаны кофейного цвета с темными обшлагами и позолоченными пуговицами.

Только Турчанинову уже исполнилось 38 лет. Он обладал деятельным характером и острым, практичным умом. Его глаза смотрели на собеседника холодно-изучающе, губы решительно складывались в тонкую линию. Отто Дорфштаттеру как раз не хватало такой твердости. Пожалуй, его лицо больше напоминало детское: круглые щеки, пухлые губы неопределенной формы, рассеянно-мечтательный взгляд голубых глаз.

– Это – статский советник Турчанинов, мой помощник, – сказал Потемкин, чтобы заполнить затянувшуюся паузу. – В дальнейшем вы, господин доктор, будете выполнять и его поручения тоже…

– Очень рад, – пробормотал Дорфштаттер, вспоминая, на чем он остановился в своем рассказе о криптоанализе. – Так вот, гласные буквы… Роль гласных букв при составлении шифра… Вообще-то до такого додумались не сразу. В библиотеке герцога Мантуанского хранится закодированный манускрипт начала XV века, где, кажется, впервые были введены гомофоны для гласных букв. Тот факт, что гомофоны применялись не для всех букв, а только по отношению к гласным, свидетельствует о знании криптоаналитических методов, основанных на частоте встречаемости знаков шифротекста…

Турчанинов, усевшись в кресло и удобно расположив на коленях портфель, некоторое время сидел неподвижно и вслушивался в длинные немецкие фразы. Статский советник окончил Артиллерийский и Инженерный кадетский корпус в Санкт-Петербурге, где иностранные языки преподавали основательно. Однако это произошло восемнадцать лет назад. Книги на французском и немецком он читал, но навык восприятия устной речи в столь быстром темпе почти утратил. Турчанинов наклонился к молодой женщине и шепотом задал ей вопрос:

– Вам знакомо слово «гомофоны»?

– Впервые его слышу.

– Значит, он ничего не объяснял вам?

– Не было подходящего момента.

– То, что он сейчас городит про какие-то гомофоны и гласные, я просто не понимаю, – пожаловался секретать Кабинета Ее Величества. – Наукообразный бред. Псевдофилософия. Казуистика, которой любят забивать себе головы венские студиозусы с естественнонаучного факультета…

Молодая женщина пожала плечами:

– Ну, так он – математик. И говорят, талантливый.

– Никогда не встречал математиков, – проворчал Турчанинов. – Неужели господин Дорфштаттер – не шизофреник, а действительно тот знаменитый шифровальщик «черного кабинета», за которым мы охотились почти полгода? Вы уверены в этом, Анастасия Петровна?

– Абсолютно!

Виртуозно подделанный паспорт и другие документы на имя Амалии Цецерской, жительницы Варшавы, жены майора австрийского гусарского полка Тадеуша Цецерского, скончавшегося от скоротечной чахотки, сейчас находились в элегантной дамской сумочке, сшитой из цветной гобеленовой ткани. Паспорт, как и полагалось в то время, содержал в себе стандартное описание внешности своей владелицы: «Возраст – 22 года, рост – 170 см, телосложение – худощавое, лицо – овальное, нос – прямой, лоб – высокий, глаза – серые больше, волосы – светло-каштановые, особые приметы – нет».

Именно так выглядела Анастасия Петровна Аржанова, которая сжимала эту сумочку в руках. Она и самом деле была вдовой, но только – подполковника Российской императорской армии Андрея Аржанова, русской столбовой дворянкой, владелицей двух небольших деревень в Курской губернии, а также – штатным сотрудником секретной канцелярии с присвоенным ей псевдонимом «ФЛОРА», лично известной самой императрице Екатерине Великой. Правда, возраст ее в паспорте уменьшили: ей недавно исполнилось 27.

Отто Дорфштаттер подошел к большому овальному столу и стал не спеша раскладывать другие шифры, куда более сложные, чем «Навуходоносор», им ранее упомянутый. К каждой шифрограмме он добавлял еще и отдельный листок с кодом. Всего таких комплектов набралось пять штук. Потемкин вместе с Турчаниновым внимательно рассматривали каждый, переходя от одного комплекта к другому.

Доктор математических наук взглянул на молодую женщину. Она по-прежнему сидела у окна, безучастно отвернувшись. Эти бумаги ее не интересовали. Дорфштаттер вздохнул и обратился к русским собеседникам:

– Если тема переписки известна, то исследователь может сделать проницательные предположения относительно слов, которые обычно употребляются в таком контексте. Эти слова можно без большого труда обнаружить, подмечая в шифрограмме количество знаков, а также – сходство и различие букв. Ведь для новой темы характерен определенный набор слов, которые обязательно сопутствуют ей, будучи необходимы…

– Неужели? – усомнился светлейший.

– Да, господин генерал! – несколько громче, чем следовало, ответил старший шифровальщик и продолжал. – Ну, например, любовь. Значит, в письме возможны слова: «страсть», «сердце», «желание», «огонь», «сгорать», «смерть», «жалость», «жестокость». Таким образом, этот прием вскрытия кода, который не основан на анализе самих документов или на попытке разбить текст на гласные или согласные, может существенно облегчить решение задачи для дешифровщика…

Дорфштаттер указал на один из листов, густо покрытых сверху донизу красивым готическим шрифтом, нанесенным черными чернилами. В нем красной тушью были помечены некоторые словосочетания, а расшифровка их, сделанная красным же цветом, вынесена на поля.

– Что-то знакомое… – Турчанинов поднес лист близко к глазам.

– Уж не добрый ли наш друг граф Сольмс, посланник прусского короля? – усмехнулся Потемкин.

– Сейчас проверим…

Статский советник открыл портфель и извлек оттуда пакет с дипломатическими печатями, вскрытый очень аккуратно.

– Да. Совершенно очевидно, что шифр здесь один и тот же, – сказал Турчанинов, передавая обе бумаги светлейшему.

– Думаю, это – победа. Хотя вы, Петр Иванович, и предложили эту операцию, но потом вдруг стали сомневаться…

– Ваша светлость, беру свои слова назад.

– То-то же!

Потемкин рассмеялся, довольный. Теперь он был уверен, что «черный кабинет» заработает в Санкт-Петербурге не хуже, чем в столицах других европейских государств. Особенно блестящей репутацией пользовалось подобное заведение в Вене, и вот один из его лучших сотрудников стоит перед князем. Светлейший обратился к Дорфштаттеру с пространной речью по-немецки, обрисовывая цели и принципы его дальнейшей службы на благо российской короны. Отто слушал не перебивая, так как ничего нового для него в этих инструкциях не имелось.

Его рабочий день был организован с немецкой точностью и четкостью. Мешки с дипломатической почтой для посольств, расположенных в Вене, в «черный кабинет» доставляли в семь часов утра. Здесь письма вскрывали, умело растапливая сургучовые и восковые печати над огнем, отмечали порядок расположения страниц в пакете и передавали старшему шифровальщику. Отто, зная три языка – французский, итальянский и латынь, – быстро просматривал их и отдавал распоряжения о снятии копий с тех документов, которые представлялись ему наиболее важными. Эти послания для скорости копировали одновременно три стенографиста. Им помогали два опытных переводчика, владевшие почти всеми европейскими языками. После копирования письма укладывали обратно в пакеты и запечатывали поддельными печатями. Их снова доставляли на почту, а оттуда уже после десяти часов утра развозили адресатам.

Затем в «черный кабинет» прибывала транзитная почта, которую вскрывали и обрабатывали таким же образом. После полудня поступала почта, перехваченная полицией. Ближе к вечеру сотрудники «черного кабинета» трудились над донесениями, которые курьеры доставляли не в посольства, а из них для правительств разных стран.

Если в потоке корреспонденции попадались шифрограммы, Дорфштаттер должен был взломать их код не более чем через три дня, и положить на стол директора «черного кабинета» Игнатия Коха их расшифровку. Кох сам отбирал наиболее любопытные сообщения и рассылал копии с них императору Иосифу II, министру иностранных дел, военному министру, главному полицмейстеру Вены и в другие ведомства.

«Черный кабинет», имея штат из десяти сотрудников, обрабатывал, в среднем, сто писем ежедневно. Чтобы избежать переутомления от интенсивной умственной нагрузки, криптоаналитики выходили на работу по очереди: неделя через неделю. Жалованье их не было высоким. Но за вскрытие шифров выдавались значительные премии. Гораздо меньшее вознаграждение следовало за расшифровку по украденным ключам. Так, всего треть от обычной наградной суммы Дорфштаттер получил за чтение донесений французского посланника. В течение одной ночи ключ к его шифру, весьма замысловатому, был тайно изъят, скопирован и снова водворен на место в шкафу в спальне секретаря французской дипломатической миссии в Вене.

Эти деньги, которые молодой математик назвал «французскими», сыграли какую-то особую роль в его судьбе.

Часть из них он потратил на билет во второй ряд партера в оперном театре. Там давали премьеру – новую симфонию молодого, но уже довольно известного композитора Вольфганга Амадея Моцарта. В тот день маэстро, недавно переселившийся из Зальцбурга в Вену, сам дирижировал оркестром. Возможно, в силу этого обстоятельства музыканты играли просто превосходно, и Отто получал от симфонии большое удовольствие.

Однако после первого антракта он невольно отвлекся от дивного творения господина Моцарта. Его соседка справа уронила на пол сумочку. Поднимая сей предмет дамского обихода, он, во-первых, нечаянно столкнулся с дамой головой, во-вторых, заметил, что она необыкновенно хороша собой, в-третьих, сам не зная почему, спросил у нее, который теперь час. Маленькие золотые часики в виде кулона висели у нее на груди. Незнакомка взглянула на них и с улыбкой ему ответила. Ее немецкий, конечно, был далек от совершенства, но выговор очаровательной иностранки показался старшему шифровальщику забавным и приятным.

Еще одну часть «французских денег» Отто с легким сердцем отдал за кофе, ликер и пирожные в кондитерской «У Морица». Прежде он никогда не бывал в этом фешенебельном заведении, расположенном недалеко от оперного театра. Цены там были запредельными, но пирожные, особенно с заварным кремом, – славились на весь город. Во втором антракте доктор математических наук пригласил туда свою соседку. Она благосклонно согласилась. В театр они больше не вернулись и больше часа просидели в кондитерской, весело болтая.

В конце вечера Дорфштаттер уже знал, что его новую знакомую зовут Амалия Цецерская, она – вдова, родом из Варшавы и приехала в Вену, чтобы брать уроки живописи в студии придворного художника Его Величества Мартина-Фердинанда Куадаля. Госпожа Цецерская позволила Отто, наняв экипаж, сопроводить ее до дома, но в гости, само собой разумеется, не пригласила. Узнавши адрес, старший шифровальщик на следующий день послал ей роскошный букет алых роз, коробку дорогих шоколадных конфет и записку, в которой просил о новом свидании.

На этом «французские деньги» практически закончились. Зато начался роман, совершенно выбивший молодого математика из колеи.

Он много думал об Амалии Цецерской и пытался разгадать секрет ее обаяния, точно сложнейший код, составленный криптоаналитиком высокого класса. Она держалась просто и естественно, но никогда – фамильярно. Она умела нравиться и в разговоре вызвать интерес к себе, но при этом не кокетничала, не выставляла напоказ свои прелести, не завлекала мужчину обычными для красивых и амбициозных женщин способами. Она была трогательно внимательна к нему, но нисколько не навязывалась. Она обладала безукоризненными манерами и эффектной внешностью, но больше всего хотела остаться незаметной в пестрой и многоликой венской толпе, на улицах прекрасного города, что являлся поистине столицей всего немецкоговорящего мира в Европе.

Трехлетняя служба в «черном кабинете» и практика разгадывания тайнописи научила Отто Дорфштаттера не только последовательности и целеустремленности, но и умению прибегать к неожиданным, нестандартным решениям, если все другие методы вскрытия шифра уже испробованы и результата не дали. Он знал, что подобный ход может быть иногда единственным путем к успеху.

Потому сейчас, видя, что аудиенция у русского вельможи приближается к концу, и его собеседники молча собирают документы, разложенные им на столе, Отто шагнул на середину просторного кабинета и заговорил со всевозрастающим волнением:

– Прошу вашего внимания, господин генерал! Только одна минута… Я ведь мог по-прежнему находиться в Вене и служить своему государю. Тем более, что климат там гораздо лучше, чем в России, а должностные оклады, сдается мне, разнятся не так уж и сильно. Однако я приехал в Санкт-Петербург.

Я сделал это ради одного человека. Конечно, вы знаете, о ком я говорю…

Потемкин положил стопку бумаг на стол и посмотрел на старшего шифровальщика:

– О ком вы говорите, господин доктор?

– Об Амалии Цецерской, присутствующей здесь.

– И что же?

– Сейчас при вас как при свидетеле знатном и достойном доверия, я хочу предложить госпоже Цецерской руку и сердце. Я жду от нее ответа. Я знаю, что чувства, которые мы испытываем друг к другу, вполне взаимны и искренни, и она согласится стать моей женой. Не правда ли, дорогая Амалия?

Последнюю фразу Дорфштаттер почти выкрикнул и затем в кабинете повисла мертвая тишина.

Оба они – и Потемкин, и Турчанинов – растерялись. Доктор математических наук основательно заморочил им головы своими научными выкладками. Они относились к нему, как к драгоценной добыче, живой шифровальной машине, наделенной сверхмощным интеллектом. А он, оказывается, оставался всего лишь человеком – со свойственными ему слабостями. Вообще-то, Аржанова по возвращении из Вены уже сообщила секретарю кабинета Ее Величества, что Отто Дорфштаттер при внешней невозмутимости, медлительности и рассеянности способен на импульсивные поступки. Тогда Турчанинов приказал поселить ее на Английской набережной, недалеко от особнячка, и просил присутствовать при первой встрече светлейшего князя с венским криптоаналитиком, намеченной на 12 февраля сего года в помещении Иностранной коллегии.

– Дорогой Отто! – Анастасия покинула кресло у окна и быстро подошла к молодому математику. – До глубины души я тронута вашим предложением. После наших злоключений оно звучит, как музыка… Но будьте великодушны, мой друг. Дайте время на размышление слабой женщине, еще не опомнившейся от дороги в полторы тысячи верст!

Она говорила по-немецки медленно, но правильно и под конец речи протянула Дорфштаттеру руку, наградив его нежным взглядом.

Старший шифровальщик успокоился. Улыбнувшись, он поцеловал божественную руку и ответил, что готов ждать, но не более трех дней. Потемкин, наблюдавший за трогательной сценой, кивнул. Турчанинов, спрятав последний лист с шифрограммой в портфель, даже пробормотал:

– Sehr gut![4]

Планируя операцию «ПЕРЕБЕЖЧИК», секретная канцелярия подобного финала, естественно, не предусматривала. Впрочем, особого значения для дальнейшего ведения дел он и не имел. Старший шифровальщик уже находился в России, но, как свидетельствовал его поступок, в полной мере последствий своего побега еще не осознал. Ведь он теперь принадлежал новым хозяевам. Люди они цивилизованные, гуманные, и быт его здесь сделают благоустроенным, режим работы – щадящим, жалованье – достаточным для удовлетворения разнообразных потребностей штаб-офицера, проживающего в столице без поддержки родителей или родственников из деревни. Однако все остальное, что лежит за пределами данной парадигмы, не особенно их занимало.

В вестибюле Отто ждали два дюжих лакея. Бережно завернули они австрийца в широченную шубу из заячьего меха, подхватили на руки и почти понесли на выход, к карете, которая ждала за дверями из резного дуба. Последнее видение отпечаталось в голове старшего шифровальщика с четкостью алгебраической формулы: на площадке парадной лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой, русский генерал говорил что-то очень любезное Амалии Цецерской. Потом, низко склонившись, поцеловал ей руку. Красавица засмеялась и другой рукой ласково и нежно коснулась его светло-русых волос, уложенных в букли над ушами, но не напудренных.

Дальнейшего доктор Дорфштаттер не увидел. Дубовые двери с грохотом затворились. Порыв ветра бросил ему в лицо пригоршню колючего снега. Лакеи пронесли своего господина над тротуаром, быстро поместили в карету, вскочили на запятки, и экипаж помчался по улицам северной столицы, пустынным в этот час.

– Das ist aber dumm![5] – повторял старший шифровальщик, ударяя кулаком в дверцу кареты, и стекло ее жалобно дребезжало в ответ.

Тем временем светлейший князь спускался по лестнице в вестибюль вместе с Анастасией, галантно поддерживал ее под локоть, ведя светский разговор. Живо и с юмором Григорий Александрович описывал бал-маскарад, который он недавно устроил в Аничковом дворце, подаренном ему императрицей. Праздник удался на славу. Он так понравился гостям, что они упросили князя повторить его снова через две недели. Потемкин приглашал вдову подполковника Аржанова на новое торжество, уверяя, что там она встретит некоторых своих знакомых.

– Однако толпища столичных жителей порою утомляют меня неимоверно, – светлейший остановился и заглянул в глаза Анастасии. – На самом деле все светские праздники одинаковы. Не сомневаюсь, что вы насмотрелись на них в великолепной Вене…

– Ваш бал-маскарад уж точно выйдет лучше.

– Вы так думаете?

– Да. Я уверена.

– Но почему?

– Вы будете на нем. Сего обстоятельства мне достаточно, чтобы веселиться, как в прежние благие времена, от заката до рассвета.

– Душа моя! – светлейший не поцеловал, а просто сжал ей руку своей широкой и сильной ладонью. – Смогу ли увидеть вас до праздника?

– Конечно! – она кивнула. – Только вот Петр Иванович велел мне пока жить недалеко от Крюкова канала. Это – Английская набережная, дом корабельного мастера Ивана Немцова, второй этаж… А сейчас я уезжаю. Извините, ваша светлость, но мой отчет еще не закончен…

Анастасия присела перед губернатором Новороссийской и Азовской губерний в глубоком реверансе. Он поклонился, давая понять, что аудиенция окончена. Турчанинов, деликатно державшийся во время их разговора на несколько шагов позади, поспешил предложить даме руку и повел ее к выходу.

Светлейший наблюдал, как гардеробщики помогают знатным посетителям надеть их шубы и зимние боты из фетра, как вызывают кучера, берейтора и лакеев, испивающих чай в комнате швейцара, как открывают и придерживают створки дверей. Перестук копыт четырех лошадей, запряженных цугом, гулким эхом прокатился по Английской набережной, где и располагалась Государственная коллегия Иностранных дел. Ее величественный портик о восьми колоннах был виден отовсюду, хотя архитектор Джакомо Кваренги еще не закончил новое оформление здания, до того принадлежавшего князю Куракину…

Статский советник по поручению Потемкина сопровождал госпожу Аржанову до дома.

Он с улыбкой посматривал на молодую женщину. Турчанинов хотел бы сказать ей, что операцию «ПЕРЕБЕЖЧИК» можно считать завершенной успешно, что свое второе поручение в Вене она выполнила успешнее, чем первое, связанное с поездкой в Крым. И секретарь Кабинета Ее Величества понимал причину. Во-первых, появился опыт. Во-вторых, работая с доктором Дорфштаттером, она действовала в более привычной обстановке, среди людей одной с ней европейской культуры, одной религиозной традиции.

Воздух же мусульманского крымско-татарского государства Петр Иванович сравнил бы с разреженной атмосферой на какой-нибудь горной вершине. Обычные жители долин и предгорий там нормально дышать не могут. Им необходимы для этого особые условия. Иначе холод сковывает их сердце и легкие, и каждое движение дается с неимоверным трудом. Даже удивительно, что Аржанова сумела пробыть среди татар полтора месяца, там не заболела и вернулась в родные края заметно повзрослевшей…

Карета остановилась у дома корабельного мастера Немцова. Турчанинов, ожидая, пока лакей откроет дверцу, сказал Аржановой:

– По-моему, доклад доктора Дорфштаттера понравился князю.

– Слава богу.

– А что до его предложения руки и сердца, так это, видимо, издержки вашей работы.

– Сделала все, что могла.

– От того он и взбесился.

– А вы чего хотели?

– Не сердитесь, любезная Анастасия Петровна, – усмехнулся статский советник. – Ведь это – ваш успех. Вам полагается премия. Его светлость уже подписал бумаги. Речь в них идет о двухгодовом окладе.

– Посмотрим…

Лакей открыл дверцу и протянул госпоже Аржановой руку, чтобы помочь выйти из кареты. Она запахнула шубу и подобрала длинные ее полы, опуская ногу на первую из двух ступеней каретной лесенки. Турчанинов быстро повернулся к ней:

– Но ответьте откровенно. Близость была?

– Нет. Я удержала, хотя не без труда.

– Приставал?

– Не сильно. Почти сразу удалось настроить на серьезный лад. Сначала – венчание в церкви, потом – пышная свадьба. Только после всего такого – свой дом, дети.

– Ладно. Уж как-нибудь мы его успокоим, – Турчанинов погладил портфель с документами.

– Желаю вам удачи в этом деле.

Анастасия теперь стояла на мостовой. Лакей захлопнул дверцу и вскочил на запятки. Кучер, оглянувшись на красавицу в бобровой шубе, крытой бархатом, взмахнул кнутом. Экипаж тронулся с места. За его окном проплыл мимо Анастасии профиль статского советника. Петр Иванович о чем-то сосредоточенно размышлял.

Прислуга давно ждала барыню к ужину.

Аржанова с помощью горничной Эльжбеты сменила выходное платье на домашнее, смыла легкий макияж и вышла в маленькую столовую. Круглый стол был сервирован на четверых. Лакей Рудольф поднял крышку над судком, доставленным из ближайшего ресторана. Куропатки под белым соусом с тушеными овощами, паштет из говяжьей печени, сыр «Пармезан», вино «Божоле» 1779 года и на десерт – апельсиновый мусс. Анастасия вздохнула: ничего своего, домашнего, русского.

Вместе с паспортом Амалии Цецерской с ней по-прежнему оставались люди, прикомандированные секретной канцелярией на время операции «ПЕРЕБЕЖЧИК». Они только играли роль слуг, а на самом деле являлись полноправными ее участниками. Потому сейчас они сели вместе с ней за стол, разложили салфетки на коленях и принялись за еду. Они ожидали сообщения о последней встрече с Отто Дорфштаттером. Между переменами блюд Аржанова кое-что им рассказала, часто переходя с русского на немецкий, который начала учить более полугода назад и над которым упорно работала в Вене.

Они же все свободно владели этим языком.

Эльжбета еще говорила, писала и читала по-польски, обладала знаниями и навыками экономки-домоправительницы. По паспорту она состояла в браке с фейерверкером пешей артиллерии, но этого человека никто никогда не видел.

Кучер и конюх Антон – рослый красавец с фигурой атлета – хорошо ездил верхом, фехтовал, стрелял из всех видов оружия. Однажды у них на глазах он проявил недюжинные способности в ведении рукопашного боя и отогнал от кареты двух бродяг подозрительного вида перед границей Австрии с Польшей.

Рудольф, предполагала Анастасия, был выпускником Сухопутного шляхетского кадетского корпуса в Санкт-Петербурге. На нем лежала конспиративная часть операции. Это он вел слежку за старшим шифровальщиком, выяснял его связи, знакомства, пристрастия и в конце концов купил тот самый билет во второй ряд партера в оперном театре, сыгравший решающую роль.

С формальной точки зрения ничего против них она не имела.

Профессионалы, они работали добросовестно, выполняя инструкции от «А» до «Я». То, что следовало им знать друг о друге и о госпоже Амалии Цецерской, они знали твердо и никогда не переходили заданной им черты. За четыре месяца при тесном сотрудничестве не возникло у них лишь дружеских, сердечных отношений.

Иногда Анастасия думала, что все они, выполняя ее приказы, еще и пристально наблюдают за ней, чтобы потом донести начальству. В Крыму такое наблюдение осуществлял адъютант Потемкина, поручик Новотроицкого кирасирского полка князь Михаил Мещерский, начальник ее охраны. Но молодой офицер хотя бы не скрывал своих чувств. Он то горячо спорил с ней, то искренне хвалил, то тактично учил азам ремесла разведчика. Ощущение какого-то особого, внутреннего контакта с ним у нее было. Это, как она считала, в конечном счете и спасло ей жизнь…

– Можеть быть, сделать кофе со сливками? – Эльжбета предупредительно повернулась к Анастасии.

– Да. Кофе – обязательно, – Аржанова кивнула. – Но принесите еще и рома. Можно отметить прибытие «перебежчика» в Россию.

– Все-таки он забавный малый, – посмеиваясь, сказал Рудольф и отодвинул тарелку. – Никогда не оглядывался назад и по сторонам тоже не смотрел.

– Всем нам просто повезло, – заметил Антон и пошел к застекленному шкафу с хрустальной посудой.

– Раз – повезло, два – повезло, три – повезло… Не одно же, мил-друг, везение. Надобно и умение.

– А никто не сомневается! – Антон оглянулся на Рудольфа.

– Вот и отлично. Разливай!

– По нашей традиции первый тост – за Ея Императорское Величество Екатерину Алексеевну, самодержицу Всероссийскую!

Рома они выпили немного, всего по две сорокаграммовых рюмочки. Но настроение было хорошее. Они понимали, что дело завершили удачно, что, вероятно, больше никогда не увидятся, вспоминали разные детали поездки, шутили и смеялись. Из-за этого довольно шумного застольного разговора не сразу услышали настойчивый звон колокольчика у входной двери. Рудольф встал и вышел в коридор, чтобы узнать, кто пожаловал к ним в столь поздний час. Вернулся он в столовую с испуганным Никодимом, одним из двух охранников, якобы лакеев, приставленных к доктору Дорфштаттеру секретной канцелярией. Никодим сказал, что их подопечный внезапно впал в совершеннейшее буйство и требует к себе – причем немедленно – госпожу Цецерскую…

Тяжелая ваза из мейсенского фарфора полуметровой высоты, в центре расписанная розовыми хризантемами, при первом ударе устояла. Каминными щипцами Отто снес ей лишь верхушку. Досадуя на свою близорукость, он поправил очки, прицелился и взмахнул орудием снова. Изделие немецких мастеров превратилось в груду осколков. С мраморной доски над камином они посыпались вниз и, как белые неживые цветы, усеяли паркетный пол. Нечаянно наступив на один такой фрагмент, совсем недавно бывший красиво изогнутой ручкой, старший шифровальщик выругался:

– Donnerwetter![6]

Он сделал несколько шагов в сторону и рухнул на кушетку, стоящую напротив камина. Оттуда доктор математических наук гордо осмотрел комнату. Она действительно выглядела необычно. Ведь начал он с того, что разнес стул, в ярости швырнув его о стену. Большое квадратное зеркало в деревянной резной раме также более не существовало. Остановились и напольные часы, точно показав время нападения на них – 9 часов и 17 минут. Глубокие хрустальные чаши на нижней полке шкафа он расколотил уже после этого. Из четырех фарфоровых ваз, которые украшали гостиную, придавая ей вид богатый и изысканный, уцелела одна. Она стояла очень высоко на шкафу и туда Отто Дорфштаттер пока не дотянулся.

Но главное заключалось не в этом.

Два заряженных дорожных пистолета сейчас лежали перед ним на столе. Он обнаружил их в карманах чьей-то шинели, висевшей в темном углу на вешалке, когда слонялся но особняку в тоске и тревоге. Пистолеты молодой математик потихоньку унес к себе. После такой находки он отправился к лакеям, чтобы расспросить их о том, где сейчас находится его добрая венская знакомая Амалия Цецерская.

Никодим и Демид последние полтора часа занимались приготовлением ужина на кухне возле жарко растопленной печи. Гречневую кашу они сварили. Но жаркое со свиными ребрами у них не получилось. Мясо подгорело и чад наполнил кухню. Озабоченные кулинарной неудачей, они отнеслись к своему подопечному невнимательно. Вместо ответа на вопрос о Цецерской они пошутили насчет непостоянства, присущего всему прекрасному полу, и в утешение вручили старшему шифровальщику тарелку гречневой каши со шкварками, добавив еще и стакан вейновой водки, зеленоватой и очень крепкой.

Русская еда имела вкус прямо-таки отвратительный. Водка обожгла горло. Скабрезные солдатские шутки о женщинах в данную минуту показались ему изощренным издевательством. Потому думал он недолго. Тарелку с кашей доктор математических наук запустил в физиономию Демида, пустой стакан раздавил каблуком, а сам со всех ног пустился бежать в гостиную, где находились пистолеты.

Переглянувшись, ошарашенные охранники пошли за ним. Но в гостиную они уже не попали. Дорфштаттер успел крепко-накрепко запереть двери изнутри, просунув в две ручки кочергу от камина. Они стали стучать в дверь, звать австрияка по имени, спрашивать, что случилось, тот не отвечал. Вскоре охранники услышали, как с треском развалился стул, ударившись о стену. Затем долго звенели, падая на пол, какие-то стеклянные обломки.

– Это он зеркало прикончил, – задумчиво произнес Никодим.

– Ай-да математик! Ведь таким смирным был… – Демид почесал в затылке. – Вдруг – на тебе, давай кашей бросаться.

– Нам теперь попадет, – сказал его напарник.

– Дуй на Английскую набережную. Может быть, она приедет…

Для страховки охранники придвинули к двери кушетку, чтобы забаррикадировать выход из гостиной и отправились в коридор. На вешалке их ждал еще один сюрприз. Никодим, надевая верхнюю одежду, схватился за карманы и побледнел:

– Пистолетов нет!

– Ты их здесь оставлял?

– А где, по-твоему, их было оставлять? Нарочно в угол за доску шинельку-то припрятал. Кто увидел бы ее… Кому бы она понадобилась… Самая обыкновенная шинель, только карманы перешитые. И как он, вражина, о том догадался?!

Демид, подталкивая Никодима к прихожей, молча слушал эти бессвязные объяснения. Ему было ясно, кто виноват в случившемся, кто будет за все отвечать. Сунув Никодиму в руки фонарь, он почти силой выставил напарника на крыльцо. «Поторапливайся!» – крикнул ему вслед и быстро захлопнул дверь.

Не менее полуверсты Никодим пробежал без остановки.

С Крюкова канала он повернул налево на Английскую набережную. Тут, желая перевести дух, он подошел к гранитному парапету и посмотрел на скованную льдом реку. В сиянии луны Нева казалась мертвенно-бледной равниной. Никодим решил не говорить сотрудникам секретной канцелярии про пистолеты. Широко шагая по каменным плитам, очищенным от снега, он добрался до дома корабельного мастера Немцова, который стоял четвертым от угла при Ново-Адмиралтейском канале, впадающем в Неву.

Всякие подробности вроде изготовления гречневой каши, подгоревшего мяса, появления доктора Дорфштаттера в кухне и метания тарелки в Демида, а также разбитого потом зеркала в гостиной, прозвучали у Никодима вполне правдоподобно. Но чего-то в его речи не хватало, чтобы объяснить бесконечные запинки, испуганный взгляд, пальцы, лихорадочно перебирающие край длинной пелерины.

– Ты все сказал? – Аржанова посмотрела на охранника в упор.

– Да. То есть нет. То есть почти все…

– Ну?

– Эт-то… Куда-то подевалось оружие. Прямо из шинели, – Никодим опустил руки в боковые прорезные карманы и вывернул их наизнанку. – С утра еще были. Оба. Сам заряжал. Десять грамм пороха, свинцовая пуля диаметром 13 миллиметров. И вдруг нету…

– Идиот!

– Так точно, ваше высокоблагородие.

– Пять суток ареста!

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

– Если он застрелится или сбежит, вообще в Сибирь пойдешь!

– Беспременно, ваше высокоблагородие…

Отто Дорфштаттер не сомневался, что Амалию Цецерскую скоро к нему привезут. Он увидит ее. Остановившиеся стрелки покажут, как и сейчас – 9 часов и 17 минут. Треугольный осколок, чудом уцелевший от всего зеркала, отразит ее высокую, тонкую фигуру. Из-за белых кусков мейсенского фарфора, разбросанных повсюду на полу, она не захочет ходить по гостиной и сразу сядет около него на кушетку. Тогда он скажет ей: «В России холодно. В России пусто без тебя. Будет ли наше венчание в церкви и пышная свадьба?…»

Вдруг он услышал, что в коридоре отодвигают кушетку от его двери. На цыпочках старший шифровальщик подошел к ней и приник ухом к скважине. Шелест платья и легкие женские шаги донеслись до него.

– Otto, öffnen Sie, die Tur, bitte. Das ich bin, Amalie…[7] – прозвучал ее голос, усталый и печальный одновременно.

Доктор математических наук теперь стал очень осторожным. Он сначала вернулся к столу и положил пистолеты в карман своего кафтана кофейного цвета и только после этого взялся за кочергу, просунутую в обе дверные ручки из литой бронзы. Дверь он сперва приоткрыл всего на ладонь и увидел Амалию Цецерскую, стоящую прямо перед ним уже без шубы и шляпки, но в шали, накинутой на плечи.

В руке она держала шандал с тремя свечами. Неровное пламя освещало ее лоб, завитки волос на висках, прямой нос, чуть припухлые губы. Однако в этом милом его сердцу облике появилось что-то новое, необычное. Может быть, тяжелый, сосредоточенный взгляд. Возможно, жесткая складка в углу рта. А еще за ней в темноте коридора проступали четыре здоровенные фигуры, знакомые ему, – Антон, Рудольф, Никодим, Демид. Ее тень падала на них и оттого их лица казались масками. Вместо глаз – только темные впадины, грубые выступы скул, крутые подбородки. На Цецерскую они смотрели преданно, как псы, готовые выполнить любой приказ. Отто Дорфштаттер поправил очки на носу и открыл дверь шире. Но сказал совсем не то, о чем думал ранее.

– Wer sind Sie in der Tat?[8] – тихо спросил он ее.