Честь самурая

Персонажи и места действия

Гамо Удзисато — старший вассал клана Ода

Накагава Канэмон — комендант крепости Инуяма

Икэда Юкискэ — сын Сёню

Бито Дзинэмон — вассал Хидэёси

Мори Нагаёси — зять Икэды Сёню

Сакаи Тадацугу — старший вассал Токугавы

Хонда Хэйхатиро — старший вассал Токугавы

Ии Хёбу — старший советник Токугавы

Миёси Хидэцугу — племянник Хидэёси

Ода Нобутэру — дядя Нобуо

Исэ — владение Оды Нобунаги

Нагасима — главная резиденция Оды Нобуо

Огаки — дворец Икэды Сёню

Гора Комаки — укрепленные позиции, удерживаемые Иэясу

Гакудэн — главный лагерь Хидэёси

Окадзаки — дворец Токугавы Иэясу

Осака — новый дворец Хидэёси

Грехи отцов

Всего лишь за один быстро промелькнувший год власть и влияние Хидэёси возросли так стремительно, что он и сам дивился этому. Он уничтожил кланы Акэти и Сибата, заставил склониться военачальников Такигаву и Сассу, сам Нива выказал ему особое доверие, а Маэда Инутиё доказал свою верность былой дружбе.

Ныне под властью Хидэёси оказались почти все провинции, прежде покоренные Нобунагой. Разительная перемена обнаружилась и в отношениях с князьями тех провинций, которые сумели сохранить независимость или хотя бы ее видимость. Клан Мори, что много лет противился замыслу Нобунаги подчинить всю страну, заключил с Хидэёси договор о союзе и прислал заложников.

Оставался один могущественный князь, намерения которого были по-прежнему загадочны, — Токугава Иэясу. Между ним и Хидэёси никаких отношений долгое время не было. Они затаились, как соперники над игральной доской в ожидании сильного хода противника.

В конце концов молчание закончилось. Действовать начал Иэясу: двадцать первого числа пятого месяца, вскоре после возвращения Хидэёси в Киото, к нему в крепость Такарадэра прибыл один из военачальников Иэясу, старший по возрасту и званию — Исикава Кадзумаса.

— Я прибыл с поздравлениями от его светлости князя Иэясу. Вы одержали великую победу и тем восстановили в стране мир и покой.

Произнеся эти высокопарные слова, Кадзумаса вручил Хидэёси драгоценный подарок — старинную шкатулку-хацухана для хранения чая.

Хидэёси успел стать ценителем чайной церемонии, изысканный подарок его обрадовал. Не меньше была радость и от того, что Иэясу первым обратился к нему с учтивыми поздравлениями.

Кадзумаса хотел в тот же день отправиться назад, в Хамамацу, но Хидэёси отговорил его.

— Вам некуда спешить, — сказал он. — Погостите у меня два-три дня. Я дам знать князю, что вы задержались здесь по моей просьбе. Назавтра нам предстоит небольшое семейное торжество.

Небольшим семейным торжеством Хидэёси назвал пир по случаю получения нового высокого титула. Император преподнес ему титул за заслуги на поле сраженья и в мирных делах. Кроме того, Хидэёси собирался объявить о начале строительства в Осаке новой крепости.

Пиршество длилось три дня. Все эти дни бесчисленной чередой в замок прибывали гости, а в узких улицах города не было проходу от паланкинов придворных, их слуг и лошадей.

Кадзумасе пришлось признать: мантия Нобунаги отныне на плечах Хидэёси. До приезда сюда он был твердо убежден, что славу и влияние Нобунаги унаследует Токугава Иэясу. Часы, проведенные в гостях у Хидэёси, заставили его передумать. Мысленно сравнивая владения Хидэёси и Иэясу, сравнивая численность и мощь военных сил, Кадзумаса с грустью осознавал, что княжество Токугавы — всего лишь небольшой провинциальный удел в восточной Японии.

Через несколько дней Кадзумаса объявил, что собирается отбыть. Хидэёси проводил его до ворот Киото. Когда они двигались верхами по дороге, Хидэёси обернулся в седле и предложил Кадзумасе, скакавшему чуть позади, поравняться с собою. Человек другого клана, Кадзумаса мог рассчитывать на знаки милости — но чтобы скакать рядом с самим князем…

Хидэёси приветливо заметил:

— Все равно мы едем вместе, так не лучше ли ехать рядом? Дорога в Киото скучновата, добрая беседа скрасит путь.

Кадзумаса на мгновение замешкался, затем хлестнул коня и поравнялся с Хидэёси.

— Утомительно ездить туда и обратно в Киото, — сказал Хидэёси. — В этом году я переберусь в Осаку, хочу быть поближе к столице. — И он поведал Кадзумасе свои намерения насчет возведения новой крепости.

— Осака, что ни говори, — самое подходящее место, — заметил Кадзумаса. — Ходят слухи, будто князь Нобунага уже давно ее заприметил.

— Да, это так. Но монахи-воины из Хонгандзи засели там в своих лесных укреплениях, так что князю пришлось остановиться в Адзути.

Они уже въехали в Киото, и, когда Кадзумаса уже хотел попрощаться, Хидэёси вновь удержал его:

— В такую жару не стоит путешествовать берегом. Не лучше ли вам отплыть на лодке из Оцу? Пока ее будут готовить, отобедаем у Маэды Гэни.

Маэда Гэни был человек, которого Хидэёси недавно назначил наместником Киото. Не дав Кадзумасе уклониться от приглашения, Хидэёси повез его в дом наместника. Двор был тщательно подметен, словно хозяева заранее знали о прибытии дорогого гостя, и Гэни встретил Кадзумасу чрезвычайно учтиво.

Хидэёси непрестанно следил, чтобы гостю не стало скучно, и в продолжение всей трапезы развлекал его разговорами о строительстве крепости.

Гэни принес большой лист бумаги и разложил его на полу. План крепости показывали гостю из другой провинции, отчего Гэни и Кадзумаса пребывали в замешательстве, — их смущала доверчивость Хидэёси, оправдать которую могло только то, что он забыл и о принадлежности Кадзумасы другому клану, и о собственных непростых отношениях с этим кланом.

— Мне пришлось слышать, что вы большой знаток строительства крепостей, — сказал Хидэёси Кадзумасе. — Если вы пожелаете сделать замечания или возражения, буду рад их услышать.

Кадзумаса и вправду был искушен в возведении крепостей. Обычно планы построек держали в строжайшем секрете, и никому не пришло бы в голову показывать их выходцу из другого клана, но сейчас Кадзумаса не стал разгадывать истинные намерения Хидэёси и тщательно вник в чертежи.

Кадзумаса знал, что Хидэёси не скупится на затраты, и все же его поразил размах замысла. Когда Осака была поселением монахов-воинов из Хонгандзи, площадь их главной крепости составляла всего тысячу цубо. Согласно планам Хидэёси, на месте главной крепости предстояло возвести внутреннюю цитадель. План постройки был привязан к местности, учитывал расположение рек, гор, озерного берега, возможности нападения и обороны на каждом участке — ничто не оставалось без внимания. Вокруг всех укрепленных рубежей предполагалось насыпать три земляных вала. Окружность внешней стены составляла более шести ри. Самой высокой в крепости должна была стать пятиэтажная башня с бойницами на каждой площадке. Крыши внутренних построек покрывались позолотой.

Изумленный и восхищенный Кадзумаса молча любовался великолепными чертежами. То, что он увидел, являло собой лишь часть задуманного. Окружающий крепость ров заполнялся водой из реки Ёдо. Из богатого торгового города Сакаи, неподалеку от Осаки, начинались многочисленные торговые пути в Китай, Корею и Юго-Восточную Азию. Высящиеся совсем рядом горные цепи Ямато и Кавати были естественными преградами для врага. Дороги Санъин и Санъё прямиком вели из Осаки — морем и посуху — на Сикоку и Кюсю, то есть служили ключом едва ли не ко всей стране. Как место для возведения главной крепости страны и будущая столица, Осака была предпочтительнее, чем воздвигнутый Нобунагой город Адзути. Кадзумаса не смог обнаружить ни малейшего изъяна в предложенном его суду замысле.

— Ну, что скажете? — осведомился Хидэёси.

— Просто превосходно. Великий замысел! — не кривя душой, выразил Кадзумаса то единственное, что мог сказать.

— Как по-вашему, оправдает ли себя новая крепость?

— В день окончания работ возникнет самый большой укрепленный город во всей Японии, — сказал Кадзумаса.

— Этого я и хочу.

— Когда вы приступите к постройке?

— Думаю переехать в Осаку до нового года.

Не веря собственным ушам, Кадзумаса уставился на собеседника:

— Еще в нынешнем году? Возможно ли такое?

— Вполне возможно.

— Но прежде чем будет положен последний камень, пройдет не меньше десяти лет!

— Через десять лет наш мир будет иным, а я состарюсь. — Хидэёси расхохотался. — На внутреннее убранство и отделку, включая украшения, я положил три года.

— Немыслимо заставить ремесленников и рабочих трудиться столь быстро. Да и запасы камня и извести вам понадобятся огромные.

— Их доставят из двадцати восьми провинций.

— Сколько же рабочих вам понадобится?

— Точно не знаю. Около ста тысяч. Мои чиновники утверждают: чтобы открыть внешний и внутренний рвы, шестьдесят тысяч человек должны беспрерывно работать три месяца.

Кадзумаса умолк. Он был подавлен величием замысла Хидэёси по сравнению со скромными крепостями Окадзаки и Хамамацу в его, Кадзумасы, родной провинции. Но поблизости от Осаки нет каменоломен. Удастся ли Хидэёси доставить в Осаку такое количество камня, в том числе большие глыбы? Где в трудные времена полагает он найти огромные деньги, без которых постройку не начать? Уж не представляют ли собой планы Хидэёси всего лишь пустую похвальбу?

В эту минуту Хидэёси вспомнил о чем-то очень важном. Вызвав писца, он принялся диктовать какое-то послание. Словно бы позабыв о присутствии Кадзумасы, он просмотрел написанное, кивком одобрил и сразу начал диктовать другой текст. Даже если бы Кадзумасе было безразлично, что содержится в письме Хидэёси, ему не удалось бы, сидя рядом, пропустить услышанное мимо ушей. А Хидэёси, похоже, составлял важное послание вождям клана Мори.

Кадзумаса растерялся. Не зная, как поступить, он обратился к Хидэёси:

— Я вижу, у вашей светлости государственные заботы. Позволено ли будет мне удалиться?

— Нет-нет, не надо, останьтесь. Я сейчас закончу.

Хидэёси продолжал. Он получил послание от одного из людей клана Мори. Его поздравляли с победой, одержанной над кланом Сибата. И теперь, подробно описывая битву при Янагасэ, он требовал у автора послания, чтобы тот ясно и кратко изложил ему собственные мысли о будущем всего клана. Письмо было личное и весьма важное.

Кадзумаса молча сидел рядом, глядя в окно на бамбуковые заросли, а Хидэёси, не таясь, диктовал:

— «Если бы я дал Кацуиэ хоть короткую передышку, одолеть его потом было бы куда труднее. На волоске висела судьба всей Японии, потому на сей раз я решил не считаться с потерями. Во второй половине часа Тигра я обрушился на крепость Кацуиэ и к часу Лошади овладел ею».

Когда он произнес слова «судьба всей Японии», глаза его сверкали, как в минуту победы. Затем письмо приняло неожиданный оборот, дабы заставить вождей клана Мори вдуматься в смысл написанного.

— «Я был бы неблагодарен к своим воинам, если бы вновь созвал их в поход, но при необходимости я так и поступлю. Я сам приду в ваш край и добьюсь, чтобы взаимные уговоры исполнялись. Я настаиваю: ведите себя с приличествующей скромностью и не вынуждайте меня действовать силой».

Кадзумаса, украдкой глянув на Хидэёси, поневоле восхитился его отвагой. Хидэёси диктовал резкое и самоуверенное послание, а держался при этом так, словно сидел с давним другом по-домашнему, за легкой беседой и чашечкой сакэ. Что это — гордыня или простота?

— «Клан Ходзё на востоке, клан Уэсуги на севере дали мне право вести дела по своему усмотрению. Если и вы позволите мне поступать так же, то руки мои будут развязаны, и Япония обретет наилучшее правление с незапамятных времен. Прошу вас обдумать и принять близко к сердцу все, что здесь изложено. Если вам есть что возразить, известите меня до начала седьмого месяца. Буду крайне признателен, если означенное послание вы подробно доведете князю Тэрумото».

Глаза Кадзумасы следили, как ветер играет за окном молодыми побегами бамбука, а уши пылали, внимая словам Хидэёси. И сердце его трепетало, как бамбуковая листва на ветру. Похоже, для Хидэёси даже такой крупный замысел, как возведение крепости в Осаке, был побочной задачей для размышлений в свободное время. Обращаясь к вождям могущественного клана Мори, он назначил им точный срок ожидания их согласия — начало седьмого месяца — под угрозой военного похода.

Кадзумаса был потрясен, восхищен — и смертельно устал от всего.

Вошедший слуга доложил, что лодка, в которой должен был отправиться Кадзумаса, готова к отплытию. Хидэёси отстегнул от пояса меч и преподнес его Кадзумасе:

— Оружие старинное, но его лезвие пока безупречно. Прошу, примите этот меч в знак моей глубочайшей приязни.

Кадзумаса, приняв меч, благоговейно приложился к нему лицом.

По выходе из дворца их дожидались личные оруженосцы Хидэёси, чтобы почетной стражей проводить Кадзумасу до гавани в Оцу.

Сложности, как нераспутанные узлы, во множестве поджидали Хидэёси в самом Киото и за его пределами.

После сражения под Янагасэ кровопролитие закончилось. Но даже после того, как сдался Такигава, осталось несколько мятежников, не желавших сложить оружие. Остатки войска провинции Исэ укрепились в Нагасиме и Кобэ. Подавить их сопротивление должен был Ода Нобуо.

Услышав, что Хидэёси вернулся из Этидзэна, Нобуо оставил расположение своего войска и в тот же день встретился с новым вождем клана.

— Когда провинция Исэ прекратит борьбу, вы можете принять во владение крепость Нагасима, — сказал Хидэёси.

После этих слов не слишком-то удачливый князь Нобуо покинул Киото в превосходном настроении.

Смеркалось, зажигали лампы. Ушли придворные, удостоившиеся приема у Хидэёси, разошлись и другие гости. Хидэёси, совершив омовение, сел ужинать с Хидэкацу и Маэдой Гэни. За ужином слуга доложил, что в столицу вернулся Хикоэмон.

Ветер шумел в оконных ставнях, неподалеку слышался веселый смех молодых женщин. Хикоэмон не стал спешить во внутренние покои, сперва прополоскал рот и пригладил волосы. Он примчался из Удзи верхом и был весь в дорожной пыли.

Задание Хикоэмона состояло в том, чтобы встретиться с Сакумой Гэмбой, содержавшимся под стражей в Удзи. Дело с виду было простое, но Хидэёси знал, что это не так, потому и поручил его Хикоэмону.

Гэмбу бросили в темницу, но не умертвили — держали в Удзи. Хидэёси распорядился, чтобы пленника не пытали и не унижали. Он знал, что Гэмба — человек беспримерной отваги, а вырвавшись на свободу, он превратится в разъяренного тигра. Хидэёси следил, чтобы Гэмбу неусыпно стерегли.

Хотя Гэмба был пленным вражеским военачальником, Хидэёси искренне сочувствовал ему. Он ценил незаурядные способности Гэмбы так же высоко, как обожавший своего племянника Кацуиэ, и полагал, что казнить такого смельчака было бы постыдно. Вскоре после возвращения в Киото Хидэёси отправил к пленнику надежного человека для переговоров о возможном будущем.

— Кацуиэ больше нет в живых, — начал посланец. — Вам подобает подчиниться князю Хидэёси, как естественному преемнику Кацуиэ. Если вы так поступите, вам возвратят и свободу, и власть в провинции, и начальство над крепостью.

Гэмба презрительно расхохотался:

— Кацуиэ — это Кацуиэ, и какой-то там Хидэёси — не чета ему. Кацуиэ покончил с собой. Я тоже не собираюсь задерживаться в этом мире. И ни за что не стану служить Хидэёси, пусть даже он посулит мне власть надо всею страной.

После первой неудачи к Гэмбе отправился Хикоэмон. Он не слишком надеялся, что ему удастся переубедить Гэмбу, и не ошибся.

— Ну, как все прошло? — спросил Хидэёси.

Он сидел возле серебряной курильницы, клубы пахучего дыма из которой отпугивали комаров.

— Его ничто не прельстило, — отозвался Хикоэмон. — Он просил только об одном: чтобы я отрубил ему голову.

— Что ж, если таков ответ, то и впрямь не надо больше настаивать.

Хидэёси убедился, что не сможет привлечь Гэмбу на свою сторону, и испытал облегчение, морщины у него на лице разгладились.

— Мне понятны ваши надежды, мой господин. Боюсь, что не сумел оправдать их.

— Ты ни в чем не виноват, — ободрил его Хидэёси. — Даже в темнице Гэмба не хочет склониться передо мной, чтобы спасти себе жизнь. У него подлинно самурайское чувство чести. Искренне жаль терять столь мужественного и целеустремленного человека. Поддайся он на твои уговоры, прибудь сюда, чтобы изъявить свою преданность — я перестал бы его уважать только за это. Ты сам самурай, — добавил Хидэёси, — и в душе понимаешь его правоту, поэтому тебе не удалось его переубедить, вот в чем дело.

— Простите меня.

— Мне жаль, что я обременил тебя подобным поручением. Не говорил ли Гэмба еще что-нибудь?

— Я спросил его, почему он не погиб на поле сражения, а вместо этого пустился в бегство и в конце концов попал в плен к каким-то крестьянам. Спросил, почему он томится в темнице и ждет казни, вместо того чтобы покончить с собой.

— И что он ответил?

— Он спросил, считаю ли я, что смерть на поле боя и сэппуку — единственно достойные выходы для самурая. Сам же он сказал, что убежден в обратном: воин должен сделать все возможное и невозможное, чтобы выжить.

— Это все?

— Бежав с поля битвы под Янагасэ, он еще не знал, жив Кацуиэ или мертв, и попытался прорваться в Китаносё, чтобы оттуда объединенными силами напасть снова. На пути бегства он окончательно пал духом и остановился у крестьянской хижины, чтобы попросить китайской полыни.

— Грустно… очень грустно.

— Весьма хладнокровно он объявил, что опозорен, попав в плен живым, и если удастся перехитрить стражей и убежать, то непременно придет сюда и попытается умертвить вас. Тем он надеется смыть с себя заслуженный гнев духа Кацуиэ и испросить прощения за страшную ошибку, допущенную в походе на Сидзугатакэ.

— О, какой позор! — Глаза Хидэёси увлажнились сочувствием. — Втуне растратить способности такого человека и обречь его на верную смерть! Эта вина падет на Кацуиэ. Что ж, да будет так. Позволим Гэмбе умереть достойно. Позаботься об этом, Хикоэмон.

— Понял, мой господин. Значит, завтра?

— Чем раньше, тем лучше.

— И где же?

— В Удзи.

— Следует ли казнить его на площади?

Хидэёси на мгновение задумался:

— Думаю, выбор сделает сам Гэмба. А он наверняка захочет принять смерть в поле, прошествовав перед тем по городу.

На другой день Хидэёси вручил Хикоэмону, готовившемуся выехать в Удзи, два шелковых кимоно.

— Наверное, платье Гэмбы превратилось в лохмотья. Пусть перед смертью переоденется в чистое.

В тот же день Хикоэмон отбыл в Удзи, чтобы повидаться с Гэмбой, которого держали в одиночном заключении.

— Князь Хидэёси повелел, чтобы вас провели по Киото, а затем обезглавили в поле под Удзи, как вы сами того хотели.

Ни один мускул не дрогнул в лице Гэмбы.

— Передайте князю мою признательность, — учтиво отозвался он.

— Князь Хидэёси прислал вам эти одежды.

Взглянув на два шелковых кимоно, Гэмба отказался:

— Поблагодарите князя Хидэёси за доброту. Не думаю, что эта одежда мне к лицу. Верните ее, пожалуйста, своему господину.

— Вы недовольны?

— Эти наряды годились бы пешему воину. Когда меня, родного племянника князя Кацуиэ, столица увидит в таком платье, это навлечет на покойного лишний позор. Моя одежда изношена, но она пропитана духом битвы, и пусть меня проведут по городу в ней. Если князь Хидэёси дозволит мне переодеться, пусть подберет что-нибудь достойное.

— Я передам эту просьбу. Что именно вы хотели бы?

— Красный свободный плащ с широкими рукавами. Под него — алое шелковое кимоно, расшитое серебром. — Гэмба и в этот роковой час говорил, не тая своих чувств и мыслей. — Все знают, что меня схватили крестьяне, связали и выдали врагу. Я опозорен тем, что взят живым. До последнего мига надеялся я исхитриться и убить князя Хидэёси и не смог этого совершить. Когда меня проведут по столице, это привлечет внимание. Стыдно мне выступать в невзрачном кимоно вроде того, что привезли вы. Я буду удовлетворен, если появлюсь перед толпой в роскошных нарядах, какие носил на поле брани, когда за плечами у меня реяло знамя полководца. И я хочу, чтобы меня связали еще раз, на глазах у всех, перед тем, как я взойду в повозку — в доказательство, что я не гневаюсь.

Присущая Гэмбе прямота была одной из самых привлекательных его черт. Когда Хикоэмон доложил Хидэёси о просьбе узника, князь немедленно приказал исполнить ее.

Настал день казни Гэмбы. Пленный помылся, тщательно пригладил волосы, облачился в алое кимоно и — поверх него — в свободный красный плащ с широкими рукавами. Протянув вперед руки, он дал себя связать, затем взошел в повозку. Всего тридцать лет должно было исполниться ему в этом году, и он был так крепок телом и духом, что все невольно жалели этого могучего и красивого человека.

Повозка проехала по улицам Киото и вернулась в Удзи. Там уже дожидалась расстеленная на земле звериная шкура.

— Вы можете сами исполнить обряд сэппуку, — сказал палач.

Гэмбе протянули малый меч. В ответ он лишь презрительно рассмеялся.

— Я не приму никаких одолжений.

Его обезглавили со связанными руками.

Шел к концу шестой месяц года.

— Должно быть, строительство крепости в Осаке продвинулось далеко, — сказал Хидэёси. — Нужно взглянуть, как идут дела.

Прибыв в Осаку, он осмотрел работы и выслушал объяснения начальника строительства. Болото в Наниве засыпали. Оба рва вырыли на указанные длину, глубину и ширину. Вокруг стройки повсюду открылись первые купеческие лавки. В заливе Сакаи и устье реки Ясудзи виделись сотни челнов, доверху груженных тяжелыми камнями, их паруса едва возвышались над водой. Хидэёси остановился там, где предстояло воздвигнуть главную цитадель. Оглядевшись по сторонам, он увидел десятки тысяч мастеровых и умельцев самых разных дел. Люди работали посменно, днем и ночью, так что работы ни на миг не прекращались.

Рабочих на строительство истребовали у каждого клана. Если какой-нибудь князь не доставлял указанное число людей, его жестоко карали, не считаясь с достоинством. Распоряжение работами установилось по строгому старшинству: начальник участка, сотники и десятники. У начальников и надсмотрщиков был четко очерченный круг обязанностей и полномочий. Уличенным в безделье сразу отрубали голову. Если провиниться случалось надсмотрщику из самураев, то он, не дожидаясь казни, совершал сэппуку.

Истинным виновником переживаний Хидэёси оставался Иэясу. Всю свою жизнь Хидэёси был убежден, что Иэясу самый замечательный человек своего времени, не считая, конечно, князя Нобунаги. Хидэёси понимал: неожиданно возвысившись, он вызвал подозрения у Иэясу, а потому столкновение неизбежно.

Когда наступил восьмой месяц, он приказал Цуде Нобукацу преподнести Иэясу знаменитый меч, выкованный самим Фудо Куниюки.

— Передай князю Иэясу, что присланная им драгоценная шкатулка доставила мне неизъяснимое наслаждение и что это — ответный дар.

Цуда выехал в Хамамацу в первые дни месяца и возвратился около десятого числа.

— Гостеприимство клана Токугава было настолько щедрым, что я не нахожу слов описать его. Это в высшей степени трогательно, — доложил Нобукацу.

— В добром ли здравии пребывает князь Иэясу?

— Насколько можно судить, в превосходном.

— Достойно ли ведут себя его приверженцы?

— В Хамамацу царит порядок, какого не встретишь в других крепостях. Все приверженцы клана выступают как члены одной семьи.

— Доводилось слышать, что Иэясу взял на службу большое число новых людей.

— Большинство их раньше принадлежало к клану Такэда.

Беседуя с Нобукацу, Хидэёси внезапно подумал о разнице в возрасте между собой и Иэясу. Увы, Хидэёси был много старше. Ему сейчас сорок шесть лет, тогда как Иэясу всего сорок один. Разница в пять лет. Сейчас молодой Иэясу заботил Хидэёси куда больше, чем до того старший по возрасту Кацуиэ.

Но все эти тревоги и волнения он таил под спудом. Внешне ничто не говорило, что, едва разделавшись с кланом Сибата, он замыслил новую войну. Да и отношения между Иэясу и Хидэёси казались безупречными. В десятом месяце Хидэёси подал императору прошение с тем, чтобы тот даровал Иэясу новый, еще более высокий титул.

Малолетнему князю Самбоси исполнилось четыре года. Князья из провинций съехались в Адзути отпраздновать Новый год, выказать почтение главе клана и помолиться за его здоровье.

— Вы ли это, уважаемый Сёню?

— Господин Гамо, как приятно вас видеть!

Два военачальника случайно встретились у входа в главный зал внутренней цитадели. Один из них был Икэда Сёню, переведенный в крепость Огаки из Осаки, чтобы освободить место для Хидэёси. Другой был Гамо Удзисато.

— Вы выглядите прекрасно, — сказал Гамо. — Не знаю, что и пожелать.

— Увы, здоровье с годами сдает, да ведь от дел никуда не скроешься. Несколько ночей в Огаки я не смыкал глаз.

— Я знаю, что на вас, уважаемый Сёню, возложено новое важное бремя — надзирать за строительством крепости в Осаке.

— Такое дело вполне по плечу людям вроде Мацуды или Исиды. Нам, военачальникам, следовало бы заняться чем-нибудь иным.

— Позвольте с вами не согласиться. Князь Хидэёси не дает людям поручений, не отвечающих их способностям. Если он назначил вас надзирать за тамошними чиновниками, значит, так и надо.

— Вот уж не думал, что вы сочтете меня пригодным к исполнению таких обязанностей, — смеясь, возразил Сёню. — Кстати, собираетесь ли вы принести новогодние поздравления малолетнему князю?

— Я только что оттуда.

— Я тоже успел там побывать. Раз уж представился случай для беседы, я хотел бы кое-что с вами обсудить.

— По правде говоря, я сам, увидев вас, вспомнил, что у меня есть к вам одна просьба.

— Должно быть, мы думаем об одном и том же. Где нам уединиться?

Сёню указал на одну из боковых комнат у входа в главный зал.

Войдя в пустую комнату, они уселись. В комнате не было жаровни с углями, но зимнее солнце, светившее сквозь дощатые ставни, немного пригревало.

— Вам известно, о чем толкуют люди? — начал Сёню.

— Да. Говорят, убили князя Нобуо. Судя по всему, это правда.

Сёню нахмурился и тяжело вздохнул.

— Мы предполагали, что в этом году начнутся новые беспорядки. Сколь серьезны они будут, зависит от того, кто с кем вступит в спор. Последние вести беспокойны. Вы моложе меня, дорогой Гамо, и, полагаю, способны судить более здраво. Не думали ли вы над тем, как предотвратить грозящую смуту?

Сёню был взволнован.

Гамо предпочел ответить вопросом на вопрос:

— Знать бы, откуда исходят слухи?

— Понятия не имею. Но дыма без огня не бывает.

— Может быть, мы с вами не все знаем?

— Не думаю. Просто события совершаются, а правду о них мы узнаем не сразу. Начнем с того, что князь Нобуо прибыл в крепость Такарадэра в одиннадцатом месяце прошлого года, чтобы повидаться с князем Хидэёси. Говорят, Хидэёси почел своим долгом воздать Нобуо по заслугам за усмирение провинции Исэ и принял его столь радушно, что Нобуо задержался в гостях на четыре дня.

— Вот как?

— Соратники Нобуо полагали, что он отбудет уже на следующее утро, но на второй день от князя не пришло никаких известий. То же самое повторилось и на третий день, и на четвертый. Тогда они заподозрили, что случилось худшее. Даже слуги, не впущенные в крепость, потеряли покой и заволновались.

— Вот оно как! — рассмеялся Гамо. — Стоит попробовать докопаться до корней, как сразу выяснится, что это пустые россказни, верно?

Но Сёню, с лица которого не сходила тревога, торопливо продолжил:

— О случившемся заговорили все вокруг. Между Исэ, Нагасимой, Осакой и столицей разошлись самые зловещие слухи. Говорили, что известие о гибели Нобуо — подлинное или ложное — исходило не от его людей, а от слуг князя Хидэёси. Обитатели крепости Такарадэра это решительно опровергают. По их мнению, слухи порождены подозрительностью и злобой приверженцев князя Нобуо. Пока обе стороны изобличали друг друга во лжи, слухи об убийстве князя Нобуо разлетелись, словно подхваченные ветром.

— И им поверили?

— Трудно понять, что в голове у простолюдинов. Узрев гибель князя Нобутаки сразу после падения клана Сибата, родственники и сторонники Нобуо лишились сна в ожидании, чей черед следующий.

И тут Гамо, не таясь, поведал о собственных страхах. Он придвинулся к Сёню поближе и зашептал:

— Кто бы что ни говорил, князя Хидэёси и князя Нобуо многое связывает, многое и разделяет.

Сёню согласно кивнул.

— Поглядите на события после гибели князя Нобунаги, — сказал Гамо. — Большинство убеждено, что, по восстановлении мира, князю Хидэёси следует вернуть бразды правления законному наследнику усопшего князя. Независимо от наших личных пристрастий все видят, что князь Самбоси еще слишком мал, а значит, наследником должен быть объявлен Нобуо. Если Хидэёси не покорится князю Нобуо, он навлечет на себя обвинения в измене присяге, в пренебрежении к тем великим милостям, которыми его осыпал клан Ода.

— По правде говоря, я слушаю — и не верю. Хоть Нобуо и не скрывает своих намерений, он должен понимать: ход событий обратен тому, что он сам желал бы видеть.

— Вы думаете, он тешится несбыточными надеждами?

— Кто знает? Нельзя понять, что творится в голове тщеславного глупца.

— Наверняка эти слухи дошли до Осаки и там приумножились.

— То-то и страшно, — вздохнул Сёню.

Состоя на службе у Хидэёси, Сёню и Гамо были связаны с ним нерасторжимыми узами. Но верность господину не делала их слепыми и не избавляла от опасений.

Не следовало забывать, что Гамо был в прошлом обласкан Нобунагой и, в частности, был женат на младшей из его дочерей. У Сёню и Нобунаги была когда-то одна кормилица. Будучи молочными братьями, они были расположены друг к другу ближе, чем это принято между князем и подданным. На большом совете в Киёсу оба военачальника выступали как члены семейства. И в силу одного этого они не могли относиться равнодушно ко всему, что затрагивало интересы клана Ода. Помимо малолетнего Самбоси, единственным прямым потомком Нобунаги по мужской линии оставался ныне князь Нобуо.

Гамо и Сёню не пребывали бы в таком затруднении, сумей они обнаружить в характере Нобуо хоть что-нибудь достойное. Было ясно, что этот человек — всего лишь посредственность. И перед большим советом в Киёсу, и после него никто не сомневался, что Нобуо не способен перехватить власть, ускользнувшую из рук Нобунаги.

К несчастью, никто не отваживался сказать Нобуо правду о нем самом. Добродушный молодой князь, привыкший опираться на ум и силу своих соратников, привыкший слышать лесть и похвалы каждому своему слову, ставший покорной игрушкой в руках корыстолюбцев, упустил свой звездный час, не заметив этого.

Нобуо тайно встретился с Иэясу в прошлом году. Еще одна встреча произошла после битвы под Янагасэ. Не кто иной, как он, Нобуо, вынудил брата покончить самоубийством по требованию Хидэёси. В награду за победы, одержанные в Исэ, он получил в удел провинции Исэ, Ига и Овари и, полагая, что его время настало, нетерпеливо дожидался, когда Хидэёси передаст ему власть над страной.

— Мы не вправе безучастно следить за ходом событий со стороны. Не задумывались ли вы над этим, уважаемый Сёню?

— Напротив, я рассчитывал услышать ваше мнение. Вы, я уверен, немало о том размышляли, почтенный Гамо.

— Лучше всего было бы свести князя Нобуо с князем Хидэёси, дабы они поговорили друг с другом начистоту.

— Превосходная мысль. Но князь Хидэёси стал так неприступен, что потребуется придумать для встречи какой-нибудь повод.

— Непременно.

Сам Нобуо сегодня забывал то, что было вчера. Он чувствовал себя обделенным — и только. Вдобавок он не был способен признавать собственные ошибки. Прошлой осенью он перебрался в крепость Нагасима в только что пожалованной ему провинции Исэ и получил новый придворный титул. Стоило ему показаться на улице, как его встречали поклонами. Когда он возвращался домой, навстречу неслось пение флейт и звуки струнных инструментов. Любое его желание тотчас исполнялось, а лет ему было меж тем всего двадцать шесть. Беда Нобуо состояла в том, что он, избалованный жизнью и ни в чем не знавший отказа, никогда не был вполне доволен.

— В Исэ — одиночество и скука, — любил повторять он. — Но почему все-таки Хидэёси решил возвести столь непомерно большую крепость именно в Осаке? Намерен ли он поселиться там или хочет передать крепость законному наследнику?

Такие речи, казалось, звучали из уст самого Нобунаги. Увы, Нобуо унаследовал от отца благородную внешность и манеры — и ничего более.

— Хидэёси просто-напросто зазнался. Он забыл, что служил моему отцу. Сейчас он переманивает на свою сторону былых приверженцев отца и торопится с возведением гигантской крепости. Что до меня, то со мною он обращается так, будто я незаконнорожденный. Он вообще перестал со мною о чем-либо советоваться.

Заметный разлад между двумя князьями начался в одиннадцатом месяце прошлого года. С тех пор они не разговаривали друг с другом. Слухи о том, что Хидэёси строит расчеты на будущее, в которых для Нобуо нет места, вызывали у наследника Нобунаги новые подозрения.

Тогда же Нобуо позволил себе несколько неосторожных высказываний в кругу своих сторонников, и слова его быстро стали общим достоянием. Сокровенные мысли Нобуо оказались известны Хидэёси и вызвали у князя сильное неудовольствие. Дошло до того, что Нобуо и Хидэёси не сочли нужным поздравить друг друга с наступлением Нового года.

В один из дней новогодних празднеств, когда Нобуо забавлялся игрою в мяч с оруженосцами, ему доложили о посетителе. Им оказался Гамо. Он был на два года старше Нобуо, сестра которого доводилась Гамо женой.

— Гамо? Он пожаловал вовремя, — сказал Нобуо, ловко отбив мяч в сторону сада. — Он хорошо играет. Пусть придет сюда немедленно.

Самурай, посланный за Гамо, тотчас вернулся и доложил:

— Военачальник утверждает, что очень спешит. Он будет дожидаться вас в покоях для гостей.

— Но я хотел сыграть с ним в мяч!

— Он просил передать, что не силен в этой забаве.

— Экий простак! — И Нобуо хохотнул, продемонстрировав при этом тщательно вычерненные по древнему обычаю зубы.

Через несколько дней после приезда Гамо князь Нобуо получил от него и от Сёню письмо. Он пребывал в превосходном настроении и, призвав к себе старших советников, поделился полученными новостями.

— Завтра мы выезжаем в Оцу. В письме сказано, что Хидэёси будет ждать меня в храме Ондзё.

— Не слишком ли это опасно, мой господин? — спросил один из четырех советников.

Нобуо улыбнулся, нарочито выставляя напоказ вычерненные зубы.

— Должно быть, Хидэёси тревожат растущие слухи, что мы с ним не в ладах. Уверен, что повод для встречи — в этом. Он проявил открытое непочтение к законному наследнику.

— Готовы ли вы повидаться с ним?

В ответе Нобуо сквозило явное самодовольство:

— Все получилось само собой. Недавно у меня был Гамо и рассказал о слухах насчет разногласий между мною и Хидэёси. Гамо уверил меня, что Хидэёси по-прежнему не питает ко мне недобрых чувств, и попросил меня отправиться в храм Ондзё на встречу Нового года и повидаться там с Хидэёси. Сам я считаю, что гневаться на Хидэёси не стоит, и дал согласие поехать. Военачальники Сёню и Гамо уверили меня в полной безопасности.

Склонность Нобуо верить слову как сказанному, так и писанному объяснялась его происхождением и воспитанием. Старшие по возрасту советники князя подобной доверчивостью не отличались и не считали нужным это скрывать.

Вместе они склонились над письмом Гамо.

— Ошибки быть не может, — заметил один из них. — Это его рука.

— Решено, — сказал другой. — Поскольку Сёню и Гамо, улаживая дело, взяли хлопоты на себя, нам не следует противиться.

Договорились, что четверо старших отбудут вместе с Нобуо в Оцу.

На следующий день Нобуо отправился в путь. Едва он прибыл в храм Ондзё, как у него попросил свидания сам Гамо. Чуть позже к ним присоединился и Сёнъю.

— Князь Хидэёси здесь со вчерашнего дня, — сказал Сёню. — Он ожидает вас.

Собраться решили у Хидэёси, который временно поместился в главном здании храма. Но Нобуо, почтительно спрошенный, когда ему угодно встретиться с Хидэёси, недовольно буркнул:

— Я утомлен дорогой, а потому сегодня и завтра намерен отдыхать.

— Как угодно князю. Мы постараемся устроить встречу послезавтра.

И военачальники удалились, спеша оповестить Хидэёси.

Никто не хотел праздно тратить время, но, поскольку Нобуо объявил о желании отдохнуть, следующий день и вправду пропал.

Едва прибыв в Оцу, Нобуо оскорбился на то, что Хидэёси со своей свитой занял главное здание, тогда как ему самому пришлось довольствоваться меньшим. Намеренно оттянув встречу на послезавтра, Нобуо хотел показать силу духа, но, поступив так, обнаружил, что ожидание невыносимо, и разразился жалобами:

— Советники… Куда они все запропастились?

Целый день Нобуо провел, рассматривая драгоценные книги стихов, что с незапамятных времен хранились в храме, и ему смертельно наскучила многословная болтовня престарелых монахов. Когда настал вечер, к нему в покои явилось четверо старших советников.

— Вы хорошо отдохнули, мой господин? — осведомился один из них.

«Глупцы!» — Нобуо не на шутку разгневался. Он хотел сказать им, что проскучал весь день, что ему это надоело, но вместо того произнес:

— Благодарю. А вы? Хорошо ли устроились на новом месте? Нет ли жалоб?

— Мы не имеем времени для приискания удобств, мой господин.

— Что такое?

— Один за другим сюда прибывали посланцы кланов.

— Вот как! Множество гостей? Почему не доложили мне?

— Вам угодно было отдыхать весь день, потому мы не осмелились докучать, мой господин.

То механически вычерчивая пальцем круги на колене, то похлопывая по нему ладонью, Нобуо с безразличным видом взирал на своих советников.

— Превосходно! Однако вам надлежит отужинать со мною. О том, чтобы подали сакэ, я распоряжусь.

Советники в недоумении переглянулись.

— Надеюсь, вы примете мое приглашение? — спросил Нобуо.

Один из советников растерянно молвил:

— Видите ли, мой господин, только что нас пригласил к себе князь Хидэёси — прислал гонца. И мы как раз пришли просить у вас разрешения.

— Странно! Хидэёси вас пригласил! Что бы это значило? Очередная чайная церемония? — От гнева Нобуо потемнел лицом.

— Едва ли, мой господин. Хидэёси не стал бы запросто приглашать чужаков вроде нас, тем более — на чайную церемонию, не пригласив прежде нашего господина. Здесь достаточно родовых вельмож, более, чем мы, достойных приглашения. Хидэёси сказал, что хочет обсудить с нами некое важное дело.

— Вовсе нелепо, — пожав плечами, заметил Нобуо. — Что ж, если он пригласил вас, значит, речь пойдет о восстановлении меня в правах наследника главы клана. Да, именно так. Хидэёси недостоин править страной при живом законном наследнике. Народ его не поддержит.

Зал в главном здании храма был пуст, но светильники там уже горели, ожидая наступления ночной тьмы. Стали съезжаться гости. Была середина первого месяца, стоял лютый холод. Кто-то из вновь прибывших громко откашлялся. По многолюдной свите соратники Нобуо догадались, что перед ними сам Хидэёси. Проходя по залу, он властно отдавал распоряжения.

— Сожалею, что заставил ждать, — сказал он, приблизившись к гостям, и, поднося руку к лицу, вновь разразился кашлем.

Взглянув, старшие советники поняли, что князь в полном одиночестве. Даже мальчика-слуги при нем не было.

Сами люди Нобуо чувствовали себя не вполне здоровыми. Пока они приветствовали Хидэёси, он продолжал кашлять.

— Какая жалость, мой господин, вы простужены, — учтиво произнес один из них.

— Да, и ничего не поделаешь, — ответил Хидэёси добродушным тоном.

Так было положено начало странной беседе. Ни еды, ни сакэ гостям не предложили; к пустым словопрениям Хидэёси тоже не был склонен.

— Не заботит ли вас то, как последнее время ведет себя князь Нобуо? — прямо спросил он.

Люди Нобуо насторожились. Сказанное Хидэёси звучало упреком лично им, поскольку они были ответственны за поведение своего господина.

— Разумеется, вы делаете все, что в ваших силах, я это хорошо понимаю, — поспешил добавить Хидэёси. — Все вы достойные люди, но, полагаю, с князем Нобуо справиться не можете. Мне это ясно. Я сам всячески старался помочь ему, но, увы, каждый раз выходило наоборот, вдобавок враждебность Нобуо к моим усилиям все более возрастала.

Последние слова он произнес так сурово, что собеседникам стало не по себе. А Хидэёси продолжал, не скрывая раздражения против Нобуо:

— Вот что я решил. Искренне жаль, что вы провели столько лет на службе у недостойного человека. Есть два выхода из положения: или вы уговорите князя Нобуо покончить с собой, или он примет монашество. В награду вам будут пожалованы земли в провинциях Исэ и Ига.

Было холодно, но люди Нобуо коченели вовсе не от стоявшей в зале стужи. За безмолвными стенами крепости им виделись бессчетные копья и мечи воинов князя. Глаза Хидэёси сузились, зрачки стали похожи на крошечные черные жемчужины. Взглядом он требовал от четырех советников прямого ответа.

Хидэёси не хотел ни давать им время на размышление, ни отпускать их, не заручившись согласием. Попав в отчаянное положение, люди Нобуо пали духом и растерялись. Выхода не было — им пришлось согласиться с требованием Хидэёси и подписать навязанное соглашение.

— Мои соратники пьют сакэ в Ивовых покоях, — сказал Хидэёси. — Ступайте к ним, угощайтесь. Подобает и мне быть там, но придется лечь пораньше из-за простуды.

Взяв подписанную бумагу, Хидэёси удалился в свои покои.

Этою ночью Нобуо не спалось. За вечерней трапезой он сидел со своими людьми и слугами, с монахами и даже с монахинями-девственницами из соседнего храма. В застолье он был весел и разговорчив, но, оставшись в одиночестве, принялся то и дело спрашивать оруженосцев и караульных самураев:

— Который час? Вернулись ли уже старшие советники из главного здания?

Вскоре один из них возвратился.

— Почему ты один, Сабуробэй? — подозрительно спросил Нобуо.

Выражение лица Сабуробэя не сулило ничего хорошего, этого не мог не заметить даже такой туповатый человек, как Нобуо. Старик простерся ниц перед князем, не осмеливаясь поднять глаза. Нобуо слышал, что Сабуробэй всхлипывает.

— В чем дело, Сабуробэй? Что-нибудь скверное произошло во время вашего разговора с Хидэёси?

— Мой господин, в моем сердце печаль и тяжесть после встречи с Хидэёси.

— Что такое? Неужели он пригласил вас, чтобы выбранить?

— Если бы так, мой господин, то я не говорил бы о печали. Произошло неожиданное. Нас заставили подписать соглашение, вернее — обязательство. Вам не избежать того же, мой господин. — Он пересказал Нобуо решения, предложенные Хидэёси, и добавил: — Было несомненно: если мы откажемся, он повелит убить нас на месте, вот почему пришлось поставить свои имена. Позже, сидя за угощением с людьми князя, я улучил минуту и поспешил сюда. Когда обнаружат, что я исчез, поднимется страшный переполох. Но и вы не в безопасности, мой господин. Прошу вас, скорее удалитесь прочь.

У Нобуо побелели губы. Безжизненный взгляд говорил, что он не расслышал или не пожелал услышать и половины сказанного. Но его сердце билось, как колокол, и он не мог сохранять спокойствие.

— Но как же… где остальные?

— Я вернулся один и по своей воле. Об остальных ничего не знаю.

— Они тоже подписали эту бумагу?

— Да.

— И как ни в чем не бывало бражничают с приверженцами Хидэёси? Как я ошибался! Эти люди хуже зверей!

Бранясь, Нобуо поднялся с места, принял из рук оруженосца большой меч и быстрыми шагами вышел из комнаты. Сабуробэй бросился следом, заклиная князя сказать, куда он идет. Нобуо повернулся и, понизив голос, бросил:

— Коня!

— Мгновение, мой господин! — воскликнул Сабуробэй.

Разгадав планы князя, он поспешил на конюшню.

У Нобуо был отменный рысак по кличке Молот. Едва вскочив в седло, Нобуо пришпорил коня и помчался прочь в кромешную тьму. До самого утра никто не догадался, что он уехал. Встречу Нобуо с Хидэёси отменили под предлогом, будто Нобуо внезапно заболел. Хидэёси невозмутимо вернулся в Осаку — он словно заранее ожидал именно такого поворота событий.

Нобуо, воротившись в Нагасиму, заперся в крепости, сказался больным и не показывался на глаза даже ближайшим подданным. И не только в мнимой болезни было дело, но в действительном недомогании. Во внутренние покои допускали только лекаря. Как раз в это время за крепостной стеной начала цвести слива, но в саду больше не звучала музыка, и казался он тихим, безжизненным и заброшенным.

По городу и по обеим провинциям, Исэ и Ига, разошлись тревожные слухи, число их множилось день ото дня. Бегство Нобуо из храма Ондзё вызвало у людей подозрения и скверные предчувствия.

Советники Нобуо разом, словно сговорившись, разъехались по домам и не показывались в Нагасиме. Благодаря этому слухи только усилились, во всей провинции воцарилось беспокойство.

Правда с трудом выходит наружу, однако всем было ясно, что между Хидэёси и Нобуо вновь начались разногласия. Разумеется, причиной всех тревог было двусмысленное положение Нобуо, и у него нашлось, на кого опереться. Нобуо оставался человеком старых взглядов и верил в действенность заговоров и козней. Он поддерживал добрые отношения с союзниками, однако любил намекать, что у него есть некие таинственные друзья, на которых он сможет рассчитывать в трудный час. Когда таковых не находилось, он терял голову.

Сейчас он вспомнил о великом игроке, давно уже пребывающем далеко от игровой доски под названием «борьба за власть». Это был «спящий дракон» из Хамамацу — князь Токугава Иэясу.

Для того чтобы заключить союз, согласия одной стороны недостаточно. Сама мысль использовать Иэясу как слепое орудие в борьбе против Хидэёси свидетельствовала, как плохо разбирался Нобуо в людях. Человек ограниченный, он оказался не способен читать в чужом сердце. Так охотник, устремившийся за оленем, не замечает гор.

Вовлекая Иэясу в заговор, Нобуо пытался тем самым воспрепятствовать дальнейшему возвышению Хидэёси. Однажды вечером, в начале второго месяца, Нобуо отправил гонца к Иэясу. Они составили странный военный союз, оба участника которого только и ждали удобного часа, дабы нанести предательский удар Хидэёси.

На шестой день третьего месяца в крепости внезапно появились трое советников, не бывавших здесь после памятной ночи в храме Ондзё. Нобуо пригласил их к своему столу. Со времени несостоявшейся встречи с Хидэёси Нобуо считал их предателями, злоумышляющими против него, и от одного вида их он пришел в ярость.

Тем не менее он любезно угощал гостей, а после того, как они насытились, внезапно сказал:

— Кстати, Нагато… Мне хотелось бы, чтобы ты осмотрел новое ружье, только что присланное оружейником из Сакаи.

Они прошли в соседний покой, и Нагато принялся осматривать мушкет. В это мгновение один из приверженцев Нобуо, крикнув: «Именем моего господина!» — схватил Нагато сзади.

— О низость! — выдохнул Нагато, пытаясь выхватить из ножен меч.

Более могучий противник поверг его наземь, и Нагато бессильно заворочался на полу.

Нобуо вскочил с места и заметался по комнате, оглушительно крича:

— Отпусти его! Отпусти!

Однако схватка продолжалась.

Обнажив меч и занеся его высоко над головой, Нобуо вскричал вновь:

— Отпусти его! Если не отпустишь, я не смогу его убить! Приказываю: отпусти!

Самурай держал Нагато за горло и, улучив мгновение, отшвырнул его от себя, затем, не дожидаясь удара Нобуо, пронзил Нагато малым мечом.

У входа стояли на коленях еще несколько приближенных Нобуо. Они доложили, что два других советника также умерщвлены. Нобуо, услышав это, одобрительно кивнул, но не смог удержаться от горького вздоха. Несмотря на тяжесть проступка, убийство людей, верой и правдой прослуживших ему долгие годы, было жестокой карой. Да, необузданный нрав достался ему по наследству от Нобунаги. Но вспышки ярости покойного князя Оды оправдывались страстностью натуры и всегда были исполнены значения. Жестокость и коварство Нобунаги люди считали мало привлекательным, но оправданным ответом на вызов времени. Действия же князя Нобуо не объяснялись ничем, кроме непомерного тщеславия.

Тройное убийство в крепости Нагасима вызвало беспорядки, начавшиеся той же ночью. Происшедшее намеревались некоторое время держать в тайне, но уже на следующее утро воины Нобуо получили приказ взять приступом крепости, принадлежавшие казненным.

Народ догадывался не зря: предстоят новые смуты. Искры волнений затлели еще год назад, и вот сейчас вспыхнуло пламя, способное охватить всю страну. Тяжелые предчувствия обернулись страшной явью.

Монах-воин

Икэда Сёню отличался тремя качествами: малым ростом, отвагой и умением исполнять танец с копьем. Ему было сейчас сорок восемь лет, почти столько же, сколько Хидэёси.

У Хидэёси не было сыновей, у Сёню — три сына, и он мог гордиться ими. Все трое уже вошли в возраст воина. Старшему Юкискэ было двадцать пять лет, и он исполнял обязанности коменданта крепости Гифу; средний, двадцатилетний Тэрумаса, был комендантом крепости Икэдзири; младший, которому было всего четырнадцать, жил в доме отца.

Сёню познакомился с Хидэёси еще в те времена, когда последнего звали Токитиро. Теперь между ровесниками зияла глубокая пропасть, хотя Сёню тоже немалого добился. После гибели Нобунаги он наряду с Кацуиэ, Нивой и Хидэёси вошел в четверку правителей Киото, и хотя эта должность была временной, она ему льстила. К тому же в провинции Мино Сёню с сыновьями владел тремя крепостями, тогда как в четвертой — крепости Канэяма — начальником войска был его зять Нагаёси.

Жизнь Сёню складывалась благополучно, волноваться было не о чем. Хидэёси всегда вел себя предупредительно по отношению к старому другу и не обходил его вниманием. Он даже одну из дочерей Сёню выдал замуж за своего племянника Хидэцугу.

И в мирные времена Хидэёси на всякий случай крепил дружбу с Сёню, а в наступившем году — когда решающее сражение стало неотвратимым — видел в Сёню своего главного союзника. Он послал гонца в Огаки с предложением усыновить зятя Сёню и передать под его управление провинции Овари, Мино и Микава.

Дважды Хидэёси отправлял Сёню собственноручные послания. То, что они оставались без ответа, вовсе не означало, будто Сёню сердится или завидует. Он как никто другой понимал, что, служа Хидэёси, может рассчитывать на более щедрую награду, чем на любой другой службе. И он понимал также, что властолюбие, столь открыто проявляемое Хидэёси, обещает хорошее будущее и ему самому.

Сёню не спешил с ответом на щедрое предложение только по соображениям нравственного порядка: он не был уверен, что грозящая война между западным и восточным войском будет справедливой. Токугава обвинял Хидэёси в предательстве, утверждая, будто Хидэёси уничтожил одного из сыновей покойного князя Оды, а теперь готовится поразить законного наследника, Нобуо.

«Если я заключу союз с Хидэёси, — думал Сёню, — то сойду с Пути Воина, если помогу Нобуо, то не сойду с Пути Воина, но мое будущее окажется печальным».

И еще одна забота одолевала Сёню. Он был некогда очень близок к Нобунаге, а потому, после гибели князя, не мог решительно порвать с Нобуо. Хуже того, его старший сын был взят заложником в провинцию Исэ — и Сёню не смог бы взять сторону Хидэёси, не пожертвовав сыном. Каждое очередное письмо Хидэёси повергало Сёню в смятение. Соратники давали противоречивые советы: одни подчеркивали важность устоев чести и предостерегали против их нарушения, тогда как другие говорили, что нынешнее положение, если им умело воспользоваться, принесет большую выгоду всему клану. На что решиться? И сейчас, когда раздоры становятся все нетерпимее, старшего сына Сёню неожиданно вернули домой из Нагасимы. Нобуо рассчитывал таким поступком вызвать у Сёню признательность, которая окажется сильнее страха за жизнь заложника, и тем самым предупредить измену. Такое показное великодушие могло очаровать кого угодно, только не Сёню, человека проницательного. Он разгадал и истинный смысл этого поступка, и скрывающийся за ним расчет и счел это детской хитростью пополам с княжеской спесью.

— Я принял решение. Во сне мне явился Будда и повелел присоединиться к западному войску, — объявил он своим приверженцам.

В тот же день он послал Хидэёси письмо, в котором дал согласие на союз.

Насчет появления Будды во сне Сёню слукавил, но решение его укрепилось в беседе со старшим сыном, и это воодушевило военачальников.

Юкискэ поведал отцу, что коменданту крепости Инуяма Накагаве Канэмону было предписано вернуться в Инуяму вскоре после того, как его, Юкискэ, отпустили из Нагасимы.

До сего дня Сёню колебался во мнении, на чьей стороне окажутся воины крепости Инуяма. Теперь, когда он сообщил Хидэёси о своей поддержке, крепость Инуяма превратилась во вражескую твердыню прямо под боком. Мало того, крепость находилась в ключевом месте, прикрывалась естественными рубежами, и было очевидно, что Иэясу и Нобуо рассчитывают превратить крепость в форпост оборонительных рубежей своих провинций. Это означало, что самому Сёню теперь в любую минуту грозило нападение войска со стороны провинции Исэ, и он решил поскорее вернуться в собственную крепость.

— Призовите предводителя Голубых Цапель, — распорядился Сёню.

В долине за крепостью стояло несколько десятков хижин, в которых обитали люди, нанятые на службу кланом. Их называли отрядом Голубых Цапель. Оруженосец Сёню привел невысокого кряжистого мужчину лет двадцати пяти. Это был Сандзо, предводитель Голубых Цапель. Услышав переданный оруженосцем приказ, он вошел в крепость через задние ворота и очутился во внутреннем саду.

Сёню, стоя под деревом, движением подбородка повелел Сандзо приблизиться. Затем, когда тот простерся ниц, Сёню отдал ему распоряжения.

Отряд Голубых Цапель получил свое название за то, что носил небесного цвета одежду. Как только отряд получал задание, чаще всего тайное, он устремлялся в путь, как голубые цапли — в полет.

Три дня спустя Сандзо вернулся из отлучки. Он быстро прошел в крепость и, как и в прошлый раз, почтительно приветствовал Сёню во внутреннем саду. Сёню принял из рук Сандзо завернутый в вощеную бумагу меч и внимательно осмотрел его. Меч был обагрен свежей кровью.

— Вижу. — Сёню согласно кивнул; затем, выражая одобрение, добавил: — Ты славно потрудился. — И он вручил Сандзо несколько золотых монет.

Не было сомнений, что доставленный меч принадлежал Накагаве Канэмону из крепости Инуяма. Навершие рукоятки меча было сделано из лакированного дерева и являло собой родовой герб Канэмона.

— Благодарю вас за щедрость, мой господин, — сказал Сандзо, намереваясь уйти, но Сёню остановил его.

Еще раз призвав оруженосца, он распорядился принести и выдать Сандзо столько денег, что иначе как на лошади их было бы не увезти. Оруженосец и казначей вдвоем с превеликим трудом принесли монеты во множестве красных кошелей и разложили их на земле перед изумленным предводителем Голубых Цапель.

— Хочу, Сандзо, поручить тебе еще кое-что.

— Да, мой господин.

— Обо всем я поведал лишь троим доверенным людям. Хочу, чтобы ты переоделся погонщиком, погрузил на лошадь деньги и поехал по дороге вслед за этими людьми.

— Куда?

— Не спрашивай.

— Хорошо, мой господин.

— Если все пройдет как задумано, я возведу тебя в самураи.

— Благодарю, мой господин.

Сандзо был человек отважный и бесстрашный, но такое количество денег повергло его в больший трепет, чем вид крови. Он вновь простерся ниц перед военачальником и несколько раз коснулся земли лбом. Поднявшись, он увидел подошедшую тройку доверенных лиц: один из них был старый деревенский самурай, двое других — крепкие молодые люди. Последние двое уже вьючили кошели на спину лошади.

Сёню и его сын Юкискэ пили утренний чай в чайном домике. Внешне казалось, что это обычная радостная встреча отца с сыном после долгой разлуки, на самом деле они обсуждали чрезвычайно важное и тайное предприятие.

— Я сейчас направляюсь в Гифу, — заявил Юкискэ в конце разговора.

Выйдя из чайного домика, он приказал подать коня. Сначала он собирался немедленно вернуться в свою крепость, но возвращение пришлось отложить на два-три дня.

— Смотри не оплошай, — понизив голос, предостерег его Сёню.

Юкискэ самоуверенно кивнул отцу, дабы тот в нем не сомневался, а в глазах Сёню этот гордый и властный молодой мужчина оставался несмышленым младенцем.

Но уже на следующий вечер — а это произошло тринадцатого числа — всем в крепости Огаки стало известно, что задумал Сёню и зачем он отправил сына в Гифу.

Приказ о сборе войска поступил внезапно, застигнув врасплох всех, включая ближайших соратников Сёню.

В зале для воинов несколько молодых самураев, возбужденных вестью о походе, торопливо приводили в порядок оружие и облачались в доспехи, когда к ним внезапно вошел старший. Зашнуровывая кожаные перчатки, он обратил к воинам бледное от волнения лицо и сказал:

— До рассвета нам предстоит взять крепость Инуяма.

И лишь в покоях главного военачальника, самого Сёню, жизнь протекала размеренно и тихо.

Расположившись со средним сыном Тэрумасой, он спокойно потягивал сакэ. Восседая на походных стульях, они были готовы немедленно выступить.

О выступлении войска в поход возвещают, трубя в раковину. Бьют барабаны, развеваются на ветру знамена, войско торжественной поступью проходит по улицам крепости. Но сей раз всадники малыми разъездами, по два-три человека, покидали город скрытно. Пешие воины шли без обычной горделивости, знамена были свернуты, а огнестрельное оружие укрыто от посторонних взоров. Сквозь вечерний туман весенней поры горожане недоуменно поглядывали на выход воинов, но никто не мог подумать, что войско отправляется на войну.

Отойдя всего на три ри от Огаки, войско заняло боевые порядки. Сёню обратился к воинам:

— Завершим битву к рассвету, дабы поутру вернуться к своим очагам. Идите в бой налегке.

Город Инуяма и того же названия крепость были прямо перед ними на другом берегу реки. Река — один из верхних притоков реки Кисо — с шумом билась о камни, там и здесь зияла воронками и водоворотами, но все вокруг — небо, луна, горы — было словно окутано дремотой. На другом берегу мерцали только редкие ночные огни в домах.

— Всем спешиться.

Сёню первым сошел с коня и уселся на походный стул, заботливо поставленный на берегу.

— Прибыл господин Юкискэ. Выше по течению — его воины, — доложил один из советников, указывая рукой вверх по реке.

Сёню, приподнявшись, глянул туда.

— Лазутчиков ко мне! — громко приказал он.

Один из лазутчиков бросился к нему с донесением. Затем отряд числом около полутысячи присоединился к шестистам воинам под началом Икэды Сёню. Их серебристые тени замерцали в тумане, как рыбья чешуя.

Вслед за воинами Юкискэ прибыл и Сандзо. Боевое охранение тыла окружило его копьями и тут же доставило к Сёню.

Сёню не стал слушать пространную речь Сандзо — ограничился кратким сообщением о происходящем.

Вот уже множество плоскодонок, спущенных с берега, заскользило по речной глади. Десятки легковооруженных воинов один за другим начали высаживаться на противоположный берег. Гребцы сразу же возвращались, чтобы перевезти новых.

Очень скоро на берегу не осталось никого, кроме Сандзо. И вот из-под стен крепости донеслись, взрывая ночную тишину, боевые клики воинов. Там и тут полыхало пламя, взвивались искры, заалело ночное небо над местом битвы.

Дальновидный и хитроумный замысел Сёню исполнился безошибочно. Крепость Инуяма пала за час, ее защитники были застигнуты врасплох неожиданным нападением и пособничеством изнутри. Не будь предателей, едва ли удалось бы так легко взять превосходную, самой природой прикрытую от нападений крепость. Но стремительный успех Сёню объяснялся и другой причиной: он сам когда-то был комендантом этой крепости — горожане, старосты близлежащих деревень и простые крестьяне хорошо помнили своего бывшего господина. Хотя предатели и были заранее подкуплены лазутчиками, засланными Сёню перед нападением, успех был обеспечен не хитростью и подкупом, а именем и властью военачальника.

Человек знатного, но пришедшего в упадок рода душою всегда темен и неустойчив. Хитрец, распутник, корыстолюбец, умеющий обратить себе на пользу беды своего времени, но не способный ни держать данное слово, ни нести честную и беспорочную службу, быстро уходит в небытие. Вместе с ним гибнут или впадают в полное ничтожество люди, которые чувствительны к веяниям времени, но не имеют ни сил, ни способностей переломить его ход и преодолеть упадок.

Остаются лишь два вида людей. Это, во-первых, посредственности, знающие, что нигде не могут пристроиться, и потому упорно цепляющиеся за то единственное, чем они обладают. И во-вторых, истинно верные своему князю приверженцы, остающиеся с ним до конца, в богатстве и в бедности, в счастье и в горе, в жизни и в смерти.

Что означает — быть истинным самураем? Служить своему господину верой и правдой? Конечно. Но выступать при этом открыто или же сознательно оставаться в тени? Правильный выбор не так-то прост, ибо и хвастуны, и скромники преследуют одну цель: добиться, чтобы князь оценил их заслуги — и в меру, и выше.

Иэясу, не упускавший случая выдвинуться и выделиться, был, однако же, не чета ребячливому Нобуо, который до самого конца не понял, в каком мире живет. Нобуо для Иэясу был чем-то вроде последнего камешка на игровой доске, который можно двигать или держать про запас.

— Теперь вы зашли чересчур далеко, князь Нобуо, — сказал Иэясу. — Если угодно, у меня найдется лишняя миска риса. Я воспитывался в великой скромности, ваше роскошное жилье и излишества в еде меня утомляют.

Наступил вечер тринадцатого числа. В тот день после полудня Иэясу прибыл в Киёсу. Нобуо пригласил его в храм, где они, уединившись, провели несколько часов в тайных переговорах. В гостевых покоях крепости тем же вечером был дан пышный пир.

После трагедии в храме Хонно Иэясу обдуманно держался в стороне от гущи событий. Теперь он решил рискнуть могуществом, коего достиг клан Токугава во многом благодаря его собственным стараниям, и лично прибыл в Киёсу. Нобуо взирал на него снизу вверх, как на своего избавителя, прилагая все силы, чтобы развлечь дорогого гостя, и потчевал его всевозможными изысканными яствами.

На взгляд Иэясу, приниженное гостеприимство Нобуо лишь доказывало незрелость ума юного князя, и он искренне жалел этого человека. Как-то давным-давно Ода Нобунага торжественно возвратился из провинции Каи, куда ездил якобы за тем, чтобы полюбоваться горой Фудзи, и Иэясу устроил к приезду князя роскошные семидневные торжества. Вспоминая то время, Иэясу не мог не видеть невыразимого убожества усилий Нобуо.

Положение и вправду было жалким. Иэясу осознавал это. Он знал также: главный закон естества — в том, что все изменчиво. И теперь, в разгар пира, проникнувшись жалостью и сочувствием к хозяину дома, Иэясу не питал никаких сомнений насчет своего замысла — использовать изнеженного и недалекого князька как слепое орудие в своих руках. Довод был ясен: что, кроме великих несчастий, может принести миру глуповатый наследник славного рода, лишенный и наследства, и уважения подданных?

Хидэёси относился к Нобуо точно так же, как Иэясу. Но если Хидэёси считал малоумного князя препятствием на своем пути и намеревался так или иначе устранить его, то Иэясу размышлял, как бы использовать его в своих интересах. Столь противоположные точки зрения вели Хидэёси и Иэясу к одной цели. И не столь важно, кому из них в конце концов удалось бы одержать верх: судьба Нобуо была предрешена, потому что несчастный не мог забыть, что именно он — законный наследник Нобунаги.

— Что вы говорите, князь Иэясу? — удивился Нобуо. — Веселье едва началось. Спать в такую чудесную весеннюю ночь — значит лишать себя подлинного наслаждения.

Нобуо изо всех сил пытался развлечь Иэясу, но тот и впрямь намерен был заняться делами.

— Увольте, князь Нобуо. Ваша светлость наверняка выпили лишнего. Цвет вашего лица это доказывает. Благоволите отставить чашу на край стола.

Нобуо просто не замечал, сколь откровенно томится на пиру его знатный гость. Вот и сейчас, увидев, как затуманился взгляд Иэясу, он понял это как приступ сонливости. Нобуо шепнул что-то прислужнику, в дальнем конце зала убрали ширмы, перед хозяином и гостями предстали танцовщики и музыканты. Иэясу все это мало занимало, однако он терпеливо высидел все представление, изредка делая вид, будто ему интересно, похохатывал и хлопал в ладоши, но искренне был доволен, лишь когда выступление закончилось.

В наступившей тишине люди Иэясу попытались напомнить князю, что ему пора отправляться спать, но тут появился актер, нагруженный музыкальными инструментами.

— В честь нашего высокочтимого гостя выступит мастер театра Кабуки, слава которого гремит по всей столице.

Этот человек и вправду отличался необыкновенными способностями. Он исполнил песню, открывающую представление театра Кабуки. Затем другой артист спел отрывок из хоровой песни и псалом из христианской мессы, посещать которую в последнее время стало модно среди знати западных провинций. Актер играл на музыкальном инструменте, похожем на европейскую лютню, и был одет в платье, странно, но приятно для глаз сочетавшее черты японской и европейской одежды.

Пирующие были поражены и восхищены. Искусство, любимое простонародьем, пришлось по вкусу и князьям, и высокородным самураям.

— Князь Иэясу передает вам, князь Нобуо, что его одолевает сон. — Приверженец по имени Окудаира сказал это Нобуо, всецело поглощенному игрой актеров.

Нобуо сразу же поднялся, чтобы попрощаться с Иэясу, и сам проводил его до отведенных князю Токугаве гостевых покоев. Представление Кабуки было меж тем в разгаре, из пиршественного зала доносились звуки лютни, флейты и барабанов.

На следующее утро Нобуо поднялся в непривычно ранний для него час и сразу же направился в покои Иэясу, которого застал бодрствующим. Иэясу, одевшись и умывшись, обсуждал со своими людьми дела.

— Не угодно ли князю Иэясу позавтракать? — поинтересовался Нобуо.

Получив ответ, что князь уже завтракал, Нобуо смутился.

В это время самурай, несший стражу в саду, и воин на сторожевой вышке громко закричали, завидев что-то происходящее вдали. И Нобуо, и Иэясу насторожились. Миг спустя перед ними предстал с донесением самурай:

— В небо на северо-западе поднимается черный дым. Сперва мы решили, что это лесной пожар, но дым внезапно изменил направление, а затем в разных местах в небо поползли новые столбы.

Нобуо не знал, что и думать. Если бы речь шла о юго-западе, он мог вспомнить о боевых действиях в провинции Исэ или неподалеку от нее, но появление дыма на северо-западе было совершенно загадочным. Растерянность отразилась у него на лице.

Иэясу, которому два дня назад донесли о гибели Накагавы, сказал:

— Разве не там находится крепость Инуяма? — и не дожидаясь ответа, обратился к своему подручному: — Окудаира, пойди разузнай, в чем дело.

Окудаира помчался по коридору, торопясь на сторожевую башню. За ним туда же устремились и люди Нобуо.

Когда они спустились с башни и поспешили обратно, по тревожному стуку их шагов можно было догадаться, что случилось несчастье.

— Может быть, это Инуяма, а может, Хагуро или Гакудэн, но в любом случае горит где-то там, — доложил Окудаира.

В крепости начался переполох, все забурлило, как кипящий котел. Снаружи, из-под крепостной стены, раздался боевой сигнал, но большинство самураев, в спешке разбирающих оружие, даже не заметили, что Иэясу покинул крепость.

Когда Иэясу прямо доложили, что горит крепость Инуяма, он воскликнул: «Мы ее потеряли!» — и устремился из дому с несвойственной ему поспешностью.

Нахлестывая коня, он поскакал на северо-запад, откуда поднимался дым. Его окружали вассалы, не желавшие отстать от князя. От Киёсу до Комаки и от Комаки до Гакудэна было совсем недалеко. Всего одно ри разделяло Гакудэн и Хагуро, и еще одно ри оставалось оттуда до Инуямы. К тому времени, как они прибыли в Комаки, им стало известно обо всем происшедшем. Крепость Инуяма пала на рассвете. Иэясу гнал коня и пристально смотрел вперед — туда, где в нескольких местах между Хагуро и Инуямой в небо уходили зловещие столбы дыма.

— Я опоздал, — угрюмо бормотал он. — Не следовало мне так ошибаться.

Иэясу казалось, будто расплывающаяся в воздухе черная туча приобретает очертания фигуры Икэды Сёню. Когда ему стало известно, что Нобуо добровольно вернул Сёню сына, он подумал, что такое великодушие до добра не доведет. Тем не менее он не ожидал от Сёню вероломства столь скорого и коварного.

«Как же я забыл, что за хитрый старый лис этот Сёню», — думал Иэясу. Не стоило терзать душу мыслями об утрате такого важного оплота, как крепость Инуяма. Ее близость к Киёсу много значила в возможной войне против Хидэёси. Владеющий этой крепостью держал в руках верховья реки Кисо, границу между Мино и Овари и первостепенного значения развилку дорог на Унуму. Одна такая крепость стоила сотни других — и вот она досталась врагу.

— Мы возвращаемся, — распорядился Иэясу. — Пожар означает, что Сёню с сыном, закончив дело, отступили в Гифу.

Иэясу резко повернул коня обратно — на его только что пылавшем яростью и горечью лице появилась обычная ясность. Близость приверженцев утешала и ободряла его. Он не сомневался, что сумеет с лихвой возместить нынешнюю потерю. Пока люди князя говорили, каким вероломным негодяем оказался Сёню, и порывались немедля дать ему хороший урок в бою, сам Иэясу, казалось, не слышал этих речей. В молчании, зловеще улыбаясь, он возвращался в Киёсу.

На обратном пути они столкнулись с Нобуо, который выехал из Киёсу значительно позже во главе всего своего войска. Нобуо в недоумении уставился на Иэясу, не в силах понять, почему тот решил вернуться.

— Ложная тревога? В Инуяме все в порядке? — спросил он.

Прежде чем Иэясу успел ответить простодушному Нобуо, его люди разразились хохотом. Поэтому, объясняя Нобуо истинное положение дел, Иэясу старался говорить как можно учтивей. Однако Нобуо, выслушав рассказ, был совершенно подавлен. Иэясу, поехав рядом с Нобуо, принялся утешать его.

— Не стоит сокрушаться. Мы потерпели поражение здесь. Хидэёси потерпит другое — куда более тяжкое — в другом месте. Взгляните туда. — И он указал на холм в окрестностях Комаки.

Давным-давно Хидэёси выступил с предложением Нобунаге перебраться из Киёсу в Комаки. Комаки являл собою всего лишь округлый холм высотой в двести восемьдесят сяку, но он возвышался над долиной и был на редкость удачной опорой для броска в любом направлении. В предстоящей войне в долине Овари — Мино Комаки, надлежаще укрепленный, мог сдержать натиск западного войска и давал равно прекрасные возможности для нападения и обороны.

Сейчас у Иэясу не было времени растолковывать тонкости этому простаку. Он отвернулся от Нобуо и, обратившись к своим людям, приказал:

— Начинайте возводить укрепления на холме Комаки. Приступайте немедленно.

Отдав распоряжение, он вновь подъехал к Нобуо и на всем обратном пути в Киёсу развлекал и утешал его непринужденной беседой.

В те дни всем казалось, будто Хидэёси в крепости Осака, тогда как на самом деле он пребывал в крепости Сакамото, куда приехал на тринадцатый день третьего месяца — тот самый день, когда Иэясу встретился с Нобуо в Киёсу. Подобная скрытность была ему, впрочем, несвойственна.

Иэясу перешел от слов к делу, во исполнение своего замысла перебравшись из Хамамацу в Окадзаки, а затем в Киёсу. Хидэёси, привыкший удивлять стремительностью своих действий, на сей раз никуда не спешил. Во всяком случае, так могло показаться со стороны.

— Эй, кто-нибудь, ко мне! Где оруженосцы? — Голос самого князя звучал, как всегда, властно.

Мальчики, беззаботно резвившиеся у себя в покоях, быстро припрятали игру сугороку, которой забавлялись всякую свободную минуту. Один из них, тринадцатилетний Набэмару, со всех ног пустился в княжеские покои. Хидэёси в нетерпении хлопал в ладоши, но никто не являлся.

Он вышел на открытую площадку. Сквозь крепостные ворота было видно, как мчится из города в крепость Сакиги. Когда за спиной Хидэёси послышались торопливые шаги, он, не оборачиваясь, призвал Сакити к себе.

Войдя, Сакити опустился на колени.

Выслушав донесение о ходе дел в крепости Осака, Хидэёси спросил:

— А как Тятя? Все ли хорошо у нее и ее сестер?

На мгновение Сакити замешкался с ответом, делая вид, будто ничего не знает. Ответить сразу означало вызвать у Хидэёси подозрения («Этот проныра Сакити все разнюхал») и поставить его в неловкое положение. Стоило Хидэёси задать вопрос о Тяте, как высокомерное выражение исчезло с его лица, краска залила щеки, всем своим видом он выказал нетерпеливое ожидание. Заметив это, Сакити внутренне улыбнулся, но виду не подал.

После падения Китаносё Хидэёси стал заботиться о трех дочерях Оити как о своих родных. При возведении крепости Осака он предусмотрел для них отдельные, небольшие, чрезвычайно красивые покои. Время от времени он наведывался к сестрам и играл с ними — словно они были тремя редкими птичками в золотой клетке.

— Чему ты улыбаешься? — сурово спросил Хидэёси, догадавшись о мыслях Сакити.

Но ему самому вдруг стало весело. Это не укрылось от взгляда Сакити.

— Простите, мой господин. Я был озабочен другими поручениями и покинул Осаку, не повидав сестер.

— Вот как? Что ж, ладно. — Хидэёси резко переменил беседу. — О чем болтают сейчас на берегах реки Ёдо и в Киото? Что ты узнал, пока ездил по стране?

Выслушивая прибывавших издалека гонцов, Хидэёси всякий раз задавал этот вопрос.

— Всюду, где я бывал, только и говорят о грядущей войне.

Из расспросов о настроениях в Киото и в Осаке Хидэёси узнал, что никто не верит, будто предстоящая война вспыхнет между ним и сыном Нобунаги. Люди были убеждены, что соперниками окажутся Хидэёси и Иэясу. После гибели Нобунаги многим казалось, будто Хидэёси удалось навязать всем князьям прочный мир, но вновь страна оказалась рассечена пополам, и сердца жителей трепетали в ожидании новой большой войны, которая наверняка не обойдет стороной ни одну из провинций.

Сакити ушел. Сразу после его ухода явились двое помощников Нивы Нагахидэ. Это были военачальники Канамори Кинго и Хатия Ёритака. Хидэёси прилагал большие усилия заполучить в союзники Ниву. Он осознавал, какую серьезную опасность составит переход Нивы в стан врага. Дело не ограничилось бы потерей многочисленного и сильного войска. Переход Нивы на сторону врага показал бы народу, что правда на стороне Нобуо и Иэясу. Среди старших соратников покойного Нобунаги Нива был вторым по старшинству, уступая в этом отношении только Кацуиэ, и слыл человеком не только могущественным, но и чрезвычайно надежным и справедливым.

Было понятно: Нобуо и Иэясу готовы пообещать Ниве все, что угодно, лишь бы перетянуть его на свою сторону. Могло быть и так: разгадав замысел Хидэёси, Нива прислал к нему Канамори и Хатию как залог грядущей помощи с севера. Хидэёси это пришлось по душе, но окончательно успокаиваться было рано.

Вечером один за другим прибыли трое гонцов с докладом положении дел в провинции Исэ. Хидэёси прочитал письма и расспросил гонцов, затем надиктовал ответы, которые предстояло доставить, добавил кое-что на словах и отправился ужинать.

В углу комнаты стояла большая ширма. На двух ее створках золотой краской была начертана карта страны. Хидэёси, бросив взгляд на карту, осведомился у приближенных:

— Какие новости из Этидзэна? Что слышно о гонце, которого я направил в клан Уэсуги?

Пока люди князя бормотали невнятные извинения, ссылаясь на далекое расстояние, Хидэёси подсчитывал что-то на пальцах. Он послал гонцов к Кисо и к Сатакэ. Всю страну, изображенную на карте у него перед глазами, окутывала густая сеть его хитроумных замыслов и намерений. В глубине души Хидэёси считал войну не единственным, а всего лишь последним средством достижения своих целей. Но к искусству переговоров он относился как к искусству управления боем — признавал, но не любил. Вовсе не от слабости своих воинских сил прибегал он к хитрым словам и речам. Наоборот, сила оружия и готовность нанести удар только подкрепляли силу словесных убеждений князя. Но в противостоянии с Иэясу дипломатическое искусство было бессильно. Никому ничего не сказав, Хидэёси задолго до того, как вражда сделалась непримиримой, отправил князю, восседавшему в Хамамацу, следующее послание:

Для того чтобы договориться, необходимо желание обеих сторон, а ответ, полученный Хидэёси на это послание, был, увы, отрицательным. После, уже прервав все отношения с Нобуо, Хидэёси вновь писал Иэясу и делал еще более щедрые предложения, пытаясь склонить врага к миру, но добивался прямо противоположного: разгневанный Иэясу отсылал прочь его посланцев, едва удостаивая их короткой беседы.

— Князь Иэясу доводит до вашего сведения, что поведение князя Хидэёси повергает его в недоумение.

Хидэёси, выдавив улыбку, возразил:

— Князь Иэясу не понимает, как уважительно я к нему отношусь.

У Хидэёси в Сакамото оказалось столько дел, что он работал без отдыха. Крепость Сакамото превратилась в его ставку, из которой должно было начаться вторжение в провинцию Исэ и в южную Овари, в оплот подготовки к схватке, ведущейся по всей стране от севера до западных провинций. Замышлять и осуществлять тайные намерения, находясь в Сакамото, было удобней, чем из Осаки. Да и гонцы, сновавшие туда-сюда, не привлекали особого внимания.

На первый взгляд князья попросту поделили между собой власть в землях: Иэясу правил на востоке и на северо-востоке, Хидэёси — в столице и на западе. Но даже во вновь возведенной в Осаке крепости, которую Хидэёси считал своей главной опорой, имелось бесчисленное множество тайных сторонников клана Токугава. Несомненно было, что многие лица, близкие к императорскому двору, только и ждали часа, когда Хидэёси оступится, чтобы перейти на сторону Иэясу.

В самурайских семействах сплошь и рядом оказывалось так, что отцы состояли на службе у князей в Осаке и в Киото, тогда как дети служили военачальникам восточного войска. Братья оказывались по разную сторону. Страна переживала смутное время, чреватое смертельными стычками между кровными родственниками.

Хидэёси знал, какие несчастья влечет за собой война. В состоянии вечной войны мир пребывал с тех пор, когда он влачил нищее детство в материнской хижине в Накамуре. Все годы скитаний Хидэёси бродил по провинциям, пожираемым пламенем войны. Когда у власти встал Нобунага, народные страдания даже усугубились, но среди бедствий забрезжила надежда на успокоение и мир. Люди верили, что Нобунаге удастся прекратить войны раз и навсегда. Но князь Ода был убит, не успев осуществить задуманное и наполовину.

Хидэёси поклялся покончить с потрясениями и опустошениями, вызванными гибелью Нобунаги. Не давая себе отдыха и сна, он добился многого и был теперь всего на шаг от желанной цели. Сейчас ему предстояло сделать последний, а потому вдвойне трудный шаг. Можно сказать, на пути длиною в тысячу ри Хидэёси успел пройти девятьсот, и последние ри были самыми трудными. Со временем он начал догадываться, что столкновение с Иэясу стало неминуемым, а значит, предстоит или убрать князя с дороги, или просто уничтожить. Выбор невелик — но именно так поступают, когда сталкиваются с препятствиями. Уже решившись на последний шаг, Хидэёси обнаружил: он много труднее, чем виделось заранее.

За те десять дней, что Хидэёси оставался в Сакамото, Иэясу привел свое войско в Киёсу. Было ясно: Иэясу намеревается разворошить осиное гнездо войны в провинциях Ига, Исэ и Кисю, пойти в поход на запад, захватить Киото, а затем одним ударом сокрушить Осаку. Наступление его войска казалось неотвратимым, как приближение тайфуна.

Сам Иэясу не рассчитывал на то, что его путь окажется легким. В походе на Осаку ему предстояло ввязаться в серьезное сражение. Хидэёси только того и ждал. Но где должно было разыграться сражение? Единственным полем, пригодным для решающей схватки двух сильных войск востока и запада, была широкая равнина Ноби, с одной стороны ограниченная рекой Кисо.

Дальновидный полководец всегда сумеет воспользоваться преимуществами местности. Он возведет укрепления на холмах. Первым подумал и заранее позаботился об этом Иэясу, тогда как Хидэёси, выражаясь языком нашего века, несколько позадержался вначале. Вечером тринадцатого числа третьего месяца он по-прежнему оставался в Сакамото.

Но первое впечатление о его неторопливости и неуклюжести тут оказалось бы ошибочным. Хидэёси знал: Иэясу нельзя сравнить ни с Мицухидэ, ни с Кацуиэ. Промедление понадобилось ему, чтобы завершить приготовления к походу. Он должен был дождаться окончательного согласия Нивы Нагахидэ, ему необходимо было удостовериться, что клан Мори ничего не способен предпринять в западных провинциях, ему следовало добить остатки монахов-воинов на Сикоку и в Кюсю, наконец, ему надо было притушить недовольство военачальников из ближних провинций Мино и Овари.

Гонцы прибывали и убывали один за другим. Хидэёси приходилось принимать их даже во время обеда. Вот и сейчас: едва он закончил трапезу и выбросил палочки, как прибыло очередное донесение. Хидэёси сразу же вскрыл печать.

Пришло то, чего он с таким нетерпением дожидался: отчет Бито Дзинэмона, которого он — уже повторно — посылал к Икэде Сёню в крепость Огаки. Что за новости в письме — хорошие или дурные? От гонцов, разосланных по другим крепостям, вовсе не поступало вестей. Хидэёси развернул бумагу с волнением, как будто в ней заключалось прорицание оракула, и прочитал письмо.

— Прекрасно!

Это было единственное, что он сказал.

Позже, той же ночью, уже задремав, он вдруг сел в постели, как будто о чем-то внезапно вспомнив, и кликнул самурая из ночной стражи.

— Гонец, прибывший от Бито… Вернется ли он завтра утром?

— Нет. Он недолго пробыл здесь и, немного поспав, выехал в Мино — не захотел дожидаться рассвета.

Сидя на постели, Хидэёси приказал подать тушь, кисточку и бумагу и написал письмо Бито.

Едва закончив письмо, Хидэёси отправил его в Огаки.

Два дня спустя, вечером пятнадцатого, из Огаки прибыло еще одно послание.

Пала крепость Инуяма. Икэда Сёню и его сын сделали свой выбор, покорив главную опору противника на реке Кисо и вручив ее в дар Хидэёси как свидетельство нерушимого союза. Это была добрая весть.

Хидэёси не скрывал своей радости и тревоги.

На следующий день Хидэёси приехал в Осаку. Сразу по приезде князя произошли неприятные события, показавшиеся дурным предзнаменованием. После победы в крепости Инуяма зять Сёню по имени Нагаёси решил обратить общий военный успех в личную пользу и обрушился неожиданной атакой на оборонительную линию клана Токугава на холме Комаки. Враг, отбив атаку, перешел в нападение в окрестностях Хагуро, и, по слухам, в этой схватке погибли сам Нагаёси и множество его воинов.

— Этот человек погиб из-за переизбытка боевого духа. Подобная глупость непростительна.

Так высказался Хидэёси, но жало его обвинения было нацелено в глубь собственного сердца.

Девятнадцатого числа, когда Хидэёси был готов выступить из Осаки, его подстерегла еще одна дурная весть, доставленная из Кисю. Взбунтовался Хатакэяма Садамаса. Он шел на Осаку морем и по суше. За восстанием наверняка стояли Нобуо и Иэясу. Остатки монахов-воинов из Хонгандзи только и ждали благоприятной возможности, чтобы нанести удар. Хидэёси пришлось отложить выступление и принять необходимые меры по обороне Осаки.

Стояла ранняя весна. Наступило двадцать первое число третьего месяца. Было утро. В тростниковых зарослях, окружающих Осаку, завели свою песню кузнечики. Облетала вишня, и ее лепестки кружились над улицей, которой двигалась длинная процессия воинов, пеших и конных. Казалось, будто сама Природа напутствует их. Городские зеваки, высыпавшие на улицы поглазеть на войско, сплошною стеной толпились по обочинам.

Войско, которое повел в этот день в поход Хидэёси, насчитывало свыше тридцати тысяч человек. И воины и простолюдины пытались разглядеть среди всадников Хидэёси, но он был так мал ростом и неприметен среди окружавших его блестящих вельмож, что остался незамеченным.

Хидэёси, оглядывая толпу и ряды воинов, улыбался своим мыслям. «Осака еще увидит счастливые времена, — думал он. — Она уже начинает преуспевать, а это — превосходный залог на будущее. Люди одеты нарядно, ничто не говорит, что городу грозит упадок. Не прямое ли это следствие веры горожан в несокрушимость воздвигнутой крепости? Мы одержим победу. На этот раз мы в силах одержать победу». Так видел будущее Хидэёси.

Вечером войско встало на привал в Хиракате. На другой день с утра тридцать тысяч воинов продолжили путь на восток по извилистой дороге вдоль реки Ёдо.

Когда они прибыли в Фусими, около четырехсот человек вышли встретить их к речной переправе.

— Чьи это знамена? — спросил Хидэёси.

Военачальники настороженно прищурились. Никто не мог понять, что за знамя перед ними — широкое, с черными китайскими иероглифами на красном поле. У незнакомцев были также пять расшитых золотом стягов и штандарт главнокомандующего. На нем на фоне золотого веера был изображен огромный круг в окружении восьми кругов меньшего размера. Под сенью знамен выступали тридцать конных самураев, двадцать лучников, тридцать копьеносцев, тридцать стрелков и отряд пеших воинов. Они стояли в боевых порядках, их одежды шелестели на ветру с реки.

— Пойди и узнай, кто это, — приказал Хидэёси одному из вассалов.

Тот не заставил себя долго ждать и вернулся с докладом.

— Это Исида Сакити.

Хидэёси хлопнул по седлу.

— Сакити? Ну да, кто же, кроме него! — обрадованно воскликнул он, словно вспомнив о чем-то, что успел начисто забыть.

Подъехав к Хидэёси, Исида Сакити приветствовал князя:

— Я обещал вам и сумел сдержать слово. Это небольшое войско нанято мной на деньги, вырученные от продажи пустующей земли в здешних местах.

— Рад видеть тебя, Сакити. Пусть твои люди замкнут наше шествие.

Пешие и конные воины дороги — чтобы нанять их, требовались деньги, равные стоимости более чем десяти тысяч коку риса. Изобретательность, проявленная Сакити, понравилась Хидэёси.

В этот день большая часть войска миновала Киото и повернула на дорогу Оми. Для Хидэёси каждое дерево, каждый лист, каждый побег травы были полны воспоминаний о днях юности.

— Вот и гора Бодай, — пробормотал Хидэёси.

Подняв взор на гору, он вспомнил ее владения, Такэнаку Хамбэя, отшельника с горы Курихара. Думая о минувших днях, Хидэёси искренне радовался, что умел в юности ценить каждую минуту и никогда не сидел без дела. Именно усилия молодых лет и битвы минувших времен сделали его тем, кем он сейчас стал. Он чувствовал, что темный мир вокруг и бушующие мутные воды времени благоволят ему.

Хамбэй, считавший Хидэёси своим господином, на деле был ему верным другом, и главнокомандующий до сих пор не мог забыть об этом. Даже после того, как Хамбэя не стало, Хидэёси, попав в очередное затруднение, горестно вздыхал: «Ах, был бы со мной Хамбэй!» Но он позволил этому достойному человеку умереть, так и не воздав ему по-настоящему за добро. На глаза Хидэёси нахлынули слезы печали, и очертания горы Бодай расплылись, как в тумане.

Он вспомнил о сестре Хамбэя по имени Ою…

И как раз в это мгновение в тени сосны, растущей на обочине, Хидэёси заметил белую головную повязку буддийской монахини. Взгляд женщины встретился со взглядом Хидэёси. Он тронул поводья, хотел что-то сказать, но женщина под деревьями исчезла.

Вечером в лагере к столу Хидэёси доставили поднос с рисовыми колобками. Человек, принесший кушанье, поведал, что передала его монахиня, не пожелавшая назвать своего имени.

— Славная еда! — воскликнул Хидэёси и отведал колобки, хотя успел поужинать.

Пока он ел, на глазах у него были слезы.

Позже один из смышленых и наблюдательных оруженосцев сообщил военачальникам, что главнокомандующий пребывает в странном расположении духа. Те насторожились, никто не мог объяснить, что происходит. Они испугались, не расстроен ли князь, но стоило голове Хидэёси коснуться подушки — и воины сдержанно заулыбались, слушая, как храпит их повелитель. Хидэёси безмятежно проспал четыре часа. Утром он поднялся до рассвета и куда-то убыл. Как раз в тот день в Гифу прибыли первый и второй полки. Хидэёси встретился с Сёню и с его сыном, и вскоре в крепости и окрестностях встало лагерем большое войско.

Факелы и костры горели в ночи над рекой Нагара. А вдалеке было видно, как всю ночь напролет движутся в том же направлении третий и четвертый полки.

— Мы давно не виделись!

Хидэёси и Сёню заговорили друг с другом одновременно, едва встретившись.

— Я искренне рад, что в трудный час ко мне пришли на помощь вы и ваш сын. У меня нет слов, чтобы поблагодарить вас за подчинение крепости Инуяма. Не стану скрывать: я был потрясен стремительностью ваших действий и находчивостью, которую вы проявили.

Хидэёси долго воздавал хвалу победам Сёню, но словом не обмолвился, что зять последнего уже после взятия Инуямы потерпел сокрушительное поражение.

Хотя Хидэёси и умолчал о провале Нагаёси, Сёню испытывал глубочайший стыд. Его изумило, что после поражения под Инуямой враг успел быстро оправиться и предстал в бою против Нагаёси во всей мощи. Бито Дзинэмон вручил ему письмо Хидэёси, в котором последний предостерегал против прямых столкновений с войском Иэясу, но было слишком поздно.

Поэтому Сёню решил теперь обсудить случившееся:

— Не знаю, что можно сказать в оправдание того разгрома, которому по собственной глупости подвергся мой зять.

— Не придавайте большого веса случившейся неудаче, — улыбаясь, возразил Хидэёси. — Совсем не похоже на вас, дорогой Сёню.

Возложить ли вину за поражение на Сёню или оставить дело без последствий? Так размышлял Хидэёси, проснувшись на следующее утро. Рядом с печальными промахами последнего времени захват крепости Инуяма радовал — он перед началом решающего сражения должен был повлиять на весь ход войны. Поэтому Хидэёси вновь и вновь повторял обращенные к Сёню похвалы достославному деянию, и делал это не только для того, чтобы утешить соратника.

Двадцать пятого числа Хидэёси отдыхал, а к его войску подходили все новые отряды. Теперь под знаменами Хидэёси находилось свыше восьмидесяти тысяч человек.

На следующее утро он выехал из Гифу, в полдень прибыл в Унуму и сразу распорядился навести через реку Кисо челночную переправу. Затем воинам дали как следует отоспаться. Утром двадцать седьмого войско выступило на Инуяму. Хидэёси вошел в крепость ровно в полдень.

— Подайте мне хорошего коня, — распорядился он и сразу после обеда выехал из крепостных ворот в сопровождении нескольких легковооруженных всадников.

— Куда вы, мой господин? — осведомился один из военачальников, поспешивший вдогонку.

— Небольшая прогулка малым числом людей, — загадочно ответил Хидэёси. — Окажись нас много, враг непременно увидит.

Проехав через деревню Хагуро, в которой, по слухам, был убит Нагаёси, они поднялись по склону горы Ниномия. С вершины Хидэёси мог рассмотреть вражеский лагерь на холме Комаки.

Объединенное войско князей Нобуо и Иэясу насчитывало, по слухам, шестьдесят одну тысячу человек. Щурясь, Хидэёси пристально всмотрелся в даль. Полуденное солнце ослепительно сверкало. Заслонив рукою глаза, Хидэёси разглядывал склоны холма Комаки, которые кишели вражескими воинами.

В этот день Иэясу оставался в Киёсу. Он побывал на холме Комаки, отдал необходимые распоряжения и поспешил вернуться назад. Он был похож на великого мастера игры в го, тщательно обдумывающего любой, пусть незначительный, ход.

Вечером двадцать шестого Иэясу получил верное донесение: Хидэёси — в Гифу. Иэясу, Сакакибара, Хонда и другие восседали в зале. Им только что доложили, что строительство укреплений на холме Комаки завершено.

— Значит, Хидэёси решил наступать? — пробормотал Иэясу.

Переглянувшись со сторонниками, он позволил себе улыбнуться, под глазами появились морщинки, как у черепахи. Все происходило в точности так, как он предвидел.

Хидэёси всегда стремглав бросался в бой, и его нынешняя неторопливость беспокоила Иэясу. Остановится ли Хидэёси в провинции Исэ или двинется на восток и окажется на равнине Ноби? Пока Хидэёси оставался в Гифу, у него были развязаны руки: он мог двигаться в любом направлении. Иэясу нетерпеливо дожидался следующего донесения. Получив его, узнал, что Хидэёси навел челночную переправу через реку Кисо и прибыл в крепость Инуяма.

Иэясу получил это известие ранним утром двадцать седьмого числа, и по выражению его лица стало ясно, что решающий час настал. За ночь были завершены приготовления к битве. Двадцать восьмого войско Иэясу под оглушительный барабанный бой и с развевающимися знаменами встало в боевые порядки на холме Комаки.

Нобуо тем временем успел вернуться в Нагасиму, но, узнав, как складываются дела, сразу помчался на холм Комаки и присоединился к Иэясу.

— Мне рассказывали, что у Хидэёси тут восьмидесятитысячное войско, а всего он может выставить сто пятьдесят тысяч воинов, — горестно вздохнул Нобуо, забыв о том, что война ведется из-за него.

Глаза его бегали, выдавая смятение души.

Проезжая через крепостные ворота, Икэда Сёню сощурился: глаза ел дым, поднимающийся от походных котлов.

Самураи Икэды привыкли догадываться, в каком настроении пребывает их вождь, по выражению его лица. Сейчас они понимали: старого воина угнетает мысль о разгроме, которому подвергся Нагаёси. Допустив ошибку в расчетах, покойный зять Сёню нанес своим союзникам жестокий удар в спину в самом начале войны, не дождавшись часа, когда Хидэёси, главнокомандующий, прибудет в места боевых действий.

Икэда Сёню всегда был уверен, что никто не вправе упрекнуть его, ибо он никогда не совершал ошибок, и нынешнее бесчестье оказалось для сорокавосьмилетнего воина и полководца неожиданным.

— Подойди сюда, Юкискэ. И ты, тоже, Тэрумаса. Прошу всех приблизиться.

Восседая в главном зале крепости, Сёню призвал сыновей и старших соратников.

— Хочу услышать ваше мнение, причем искреннее. Но сначала взгляните, — сказал он, извлекая из складок кимоно карту.

Внимательно рассмотрев передаваемую из рук в руки карту, люди поняли, что именно волнует Сёню.

По карте красной тушью была проведена линия, начинающаяся у крепости Инуяма и доходящая, пересекая горы и реки, до Окадзаки в провинции Микава. Никто не произнес ни слова — все дожидались, чтобы первым заговорил сам Сёню.

— Если мы забудем о холме Комаки, о крепости Киёсу и стремительным броском выйдем на главную крепость клана Токугава в Окадзаки, то и такой испытанный полководец, как Иэясу, растеряется, не зная, что предпринять. Единственное, что нужно обеспечить, состоит в том, чтобы начало нашего броска не заметил враг с холма Комаки.

Никто не спешил высказать первым собственное мнение. План был необычным, можно сказать, беспримерным. Одна-единственная ошибка — и будут погублены не только они сами, но и все их союзники.

— Собираюсь поделиться этим замыслом с князем Хидэёси. Если он сработает, то и Нобуо, и Иэясу останутся безоружными и им придется сдаться в плен.

Сёню хотелось совершить выдающееся деяние, чтобы искупить позор, вызванный поражением его покойного зятя. Хотелось торжествующе поглядеть в глаза тем, кто сейчас шептался о нем чуть ли не презрительно. И хотя приверженцы прекрасно понимали истинную цель Сёню, никто не торопился подвергать сомнению дерзкий замысел полководца. Им не хватало духу произнести: «Рискованная затея! Хитроумные замыслы редко приносят успех. Все это чересчур опасно».

Так замысел Сёню получил единодушную поддержку. Военачальники один за другим принялись упрашивать его вручить им командование передовым отрядом. Каждый говорил, что хочет первым глубоко вторгнуться в расположение противника и нанести Иэясу смертельный удар в самом сердце его провинции.

Сходный замысел попытался провести в жизнь под Сидзугатакэ Гэмба, племянник Сибаты Кацуиэ, но безуспешно. И тем не менее Сёню собирался отстаивать план перед самим Хидэёси. Он объявил приверженцам:

— Завтра с утра мы едем в ставку в Гакудэн.

Всю ночь он почти не спал, обдумывая и уточняя свой замысел. На заре к нему прибыл гонец из Гакудэна.

— Сегодня князь Хидэёси пожелал осмотреть войска, и ему угодно прибыть в крепость Инуяма к полудню.

Выехав из Гакудэна, овеваемый мягким ветерком первых дней четвертого месяца, Хидэёси внимательно осмотрел вражеский лагерь на холме Комаки и укрепления в его окрестностях, а затем в сопровождении десятка оруженосцев и военачальников поскакал в Инуяму.

Каждый раз, встречаясь с Сёню, Хидэёси держался с ним как со старым другом. Повод к тому имелся: Сёню, Хидэёси и Инутиё не раз затевали совместные попойки, когда все трое были молодыми самураями на службе в Киёсу.

— Как здоровье Нагаёси? — осведомился он у Сёню.

Слух, будто Нагаёси пал в бою, не подтвердился. Оказалось, он тяжело ранен.

— Его горячность принесла нам несчастье, но поправляется он после своих ран удивительно быстро. Он только и говорит о том, как бы поскорее вернуться в строй и искупить свою вину.

Хидэёси, обратившись к одному из приверженцев, задал вопрос:

— Итимацу, мы сегодня осматривали вражеские укрепления на холме Комаки. Какое из них, по-твоему, самое неприступное?

Он любил беседовать с молодыми воинами, поучая их и вместе с тем давая им возможность высказываться без условностей и лишней почтительности.

Когда затевалась такая беседа, люди в толпе молодых приверженцев Хидэёси стремились не пропустить мимо ушей ни единого его слова. Да и сами в разговоре не терялись. Молодые люди говорили все горячее, поневоле начинал горячиться и Хидэёси. Дух беседы был таков, что, глядя со стороны, можно было принять ее за товарищеский спор равных, но никак не за совещание князя с подчиненными. Но когда Хидэёси принимал решение, он сразу же менял выражение лица — и все почтительно умолкали.

Сёню, восседая рядом с Хидэёси, решил переключить его внимание на себя:

— Мне тоже хотелось бы обсудить с вами один чрезвычайно важный вопрос.

Хидэёси откинулся назад, готовясь внимательно выслушать полководца, кивнул, а затем велел оставить их вдвоем.

В зале остались только Сёню и Хидэёси. Отсюда было далеко видно во все стороны, поэтому выставлять стражу не пришлось.

— О чем пойдет речь, Сёню?

— Сегодня вы совершили осмотр войск и, полагаю, составили себе мнение. Не представляются ли вам приготовления, проведенные князем Иэясу на холме Комаки, совершенно безупречными?

— Да, они хороши, ничего не скажешь. Не думаю, что кто-нибудь, кроме самого Иэясу, сумел бы управиться так быстро и умело.

— Я тоже несколько раз объезжал вокруг все оборонительные рубежи противника. Не знаю, каким образом нам удастся прорвать их, — заметил Сёню.

— Иэясу устроил так, что нам не остается другого, кроме как встать лицом к лицу, — ответил Хидэёси.

— Иэясу понимает, что на сей раз имеет дело с достойным противником, — продолжил свою речь Сёню, — потому он и действует с таким рвением и предусмотрительностью. И нам, и нашим союзникам понятно, что мы впервые встречаемся в решительном бою с прославленным войском Токугавы. Иного решения нет, будем стоять лицом к лицу.

— Да, происходящее необычно. В последние дни даже ружейной пальбы не слышно. И это — война! Битва, в которой ни одна из сторон не хочет сражаться по-настоящему.

— Если князь позволит, я хотел бы кое-что показать…

Сёню опустился на колени, разложил на полу карту и тщательно обосновал свой замысел.

Хидэёси слушал с явным удовольствием и несколько раз в ходе рассказа кивал, но, судя по выражению лица, не собирался одобрять предложенное без серьезных оговорок.

— Если я получу ваше разрешение, то силами своего клана обрушусь на Окадзаки. Лишь только мы вторгнемся в родную провинцию клана Токугава и атакуем Окадзаки, когда Иэясу станет известно, что копыта наших коней топчут его родину, то мощь укреплений, воздвигнутых на холме Комаки, и его собственное полководческое искусство, пусть и выдающееся, потеряют всякое значение. Он оставит поле боя, не дожидаясь нашего нападения.

— Я над этим поразмыслю, — сказал Хидэёси, избегая утвердительного ответа. — Вы тоже все это еще раз хорошенько продумайте, хотя бы нынешней ночью. Попытайтесь забыть, что данный замысел принадлежит вам, попробуйте оценить его со стороны. Эта смелая и отважная затея смертельно опасна для того, кто возьмется ее воплотить.

Замысел Сёню был нов и сумел удивить даже самого Хидэёси, но ум последнего был устроен иначе, чем у Сёню.

Ведя войну, Хидэёси старался не прибегать к хитроумным замыслам и неожиданным нападениям. Полководческому искусству он предпочитал дипломатическое, быстрым и легким победам — постепенное и неторопливое овладение положением. Даже если для этого надо было запастись терпением.

— Так что не будем спешить, — сказал Хидэёси. А затем смягчил смысл сказанного: — Я приму решение за ночь. Прибудьте ко мне в ставку завтра утром.

Приверженцы Хидэёси, дожидавшиеся князя снаружи, обступили его. Когда они подошли к выходу из главной крепости, им попался на глаза странно одетый самурай, лежавший на земле неподалеку от того места, где были привязаны их кони. На голове и одной руке у самурая были повязки. Поверх доспехов на нем был белый плащ, расшитый золотом.

— Кто это?

Самурай с трудом поднял голову:

— Мне стыдно назвать имя, но меня, мой господин, зовут Нагаёси.

— Вот как? Нагаёси! Я слышал, что тебе велено оставаться в постели. Как твои раны?

— Я решил во что бы то ни стало подняться.

— Не утруждай себя так. Как только вернутся силы, ты сможешь смыть бесчестье, но торопиться сейчас некуда.

Услышав слово «бесчестье», Нагаёси заплакал.

Он достал из складок плаща письмо, благоговейно вручил его Хидэёси и вновь простерся ниц:

— Для меня будет великой честью, если вы, мой господин, это прочтете.

Хидэёси кивнул. Ему было жаль несчастного.

Совершив намеченную на день поездку на поле предстоящего сражения, Хидэёси к вечеру вернулся в Гакудэн. Его ставка, в отличие от неприятельской на холме Комаки, находилась не на возвышенном месте, но Хидэёси удалось наилучшим образом использовать окрестные леса, поля и реки, так что расположение его войска, занимающее площадь в два квадратные ри, оказалось окружено рвами и частоколами.

Для пущей предосторожности деревенский храм намеренно украсили так, что постороннему могло бы показаться, будто именно здесь стал на постой Хидэёси.

Для Иэясу местопребывание Хидэёси оставалось загадкой. Тот с равным успехом мог находиться как в Гакудэне, так и в Инуяме. Часовые на передней линии были столь бдительны, что и струйка воды не могла бы просочиться сквозь их посты. Разведка с обеих сторон оказалась предельно затруднена.

— Мне не удалось как следует помыться с тех пор, как я выехал из Осаки. Сегодня я постараюсь наверстать упущенное! — воскликнул Хидэёси.

Ему устроили фуро под открытым небом. Для этого слугам пришлось выкопать в земле глубокую яму и выстлать ее дно и стены большими листами вощеной бумаги. Заполнив яму водой, они накалили на костре кусок железа и опустили его в яму, чтобы согреть воду. Затем прикрыли деревянными плашками края ямы и отгородили ее ширмами.

— Славная вода!

Забравшись в бесхитростную купальню, Хидэёси нежился в горячей воде и поглядывал на вечерние звезды. «Нет большей роскоши, чем эта», — думал он, смывая с тела пот и грязь.

В прошлом году он начал расчистку местности вокруг Осаки, задумав возвести там величественную крепость. Сам он получал куда большее удовольствие от простых радостей и удобств, тогда как золоченые стены и убранные драгоценными камнями башни крепости оставляли его в душе безразличным. Внезапно он почувствовал острую тоску по родительскому дому в Накамуре. Когда он был маленьким, мать во время купания терла ему спину…

Давно Хидэёси не испытывал подобного умиротворения; с таким ощущением он вернулся к себе в покои.

— Вы уже здесь! — воскликнул он, увидев, что военачальники, заранее приглашенные на вечерний совет, собрались и ждут. — Взгляните на это!

Достав из складок плаща карту и письмо, он передал их собравшимся. Письмо было прошением от Нагаёси, написанным собственной кровью. Карта была взята у Сёню.

— Ну, что скажете о замысле? — спросил Хидэёси. — Прошу высказываться откровенно.

Некоторое время все провели в молчании. Казалось, каждый из присутствующих погрузился в размышления.

Наконец один из военачальников воскликнул:

— Думаю, это великолепный план!

Взгляды присутствующих разделились поровну. Одни одобряли Сёню, другие порицали, неизменно восклицая при этом:

— Хитроумный замысел всегда рискован!

Разговор зашел в тупик.

Хидэёси слушал, улыбался и не вмешивался. Тема была настолько важной, что единодушного решения не предвиделось.

— Полагаем предоставить окончательное решение вам, князь. Нет сомнений, что оно окажется мудрым.

Настала ночь, люди разошлись по своим шатрам.

Истина заключалась в том, что на обратном пути из Инуямы Хидэёси принял окончательное решение. И созвал совет вовсе не потому, что не смел сделать это единолично. Наоборот, потому он их и созвал, что все заранее решил. Речь шла только о внутреннем оправдании: со всей остротой стоял вопрос, что есть истинный вождь. У военачальников после совета создалось впечатление, будто Хидэёси не решится воспользоваться планом Сёню.

В глубине души Хидэёси рвался в бой. Если бы он не принял предложения Сёню, слава последнего и его зятя Нагаёси оказалась бы навсегда подорвана. Более того, существовала опасность, что отказ от плана вызовет их гнев, который нельзя будет утишить и смягчить.

Положение воюющих сторон таило в себе ростки смертельной опасности для всех. Вдобавок Хидэёси вынужден был считаться с возможностью того, что в случае нового поражения Сёню Иэясу попытается перетянуть его на свою сторону.

«Икэда Сёню теперь мой подчиненный. И если он воображает себя жертвой молвы, то его горячность более чем оправдана», — думал Хидэёси.

Выхода не было, требовался шаг, способный вызвать перемены.

— Да будет так! — воскликнул Хидэёси. — Не стану ждать завтрашнего приезда Сёню, пошлю к нему гонца сейчас.

Получив срочное послание Хидэёси, Сёню стрелой понесся в ставку главнокомандующего. Был час четвертой стражи, ночь стояла непроглядно-черная.

— Я принял решение, Сёню.

— Я рад, мой господин! Позволите ли вы мне возглавить войско, которое нанесет внезапный удар по Окадзаки?

До зари двое полководцев успели обговорить задуманное во всех подробностях. Сёню позавтракал с Хидэёси, а затем вернулся в Инуяму.

На следующий день казалось, будто на поле боя полная тишина. На самом деле происходили скрытые перемещения каких-то отрядов.

В небо, застланное облачной пеленой, в послеполуденные часы поднимались дымки от ружейных выстрелов. Стреляли обе стороны. Стрельба доносилась из окрестностей Онаватэ. А на дороге Удацу пыль заполнила воздух — там две или три тысячи воинов западного войска пошли на вражеские укрепления.

— Началось!

Глядя в ту сторону, где клубилась пыль и звучали выстрелы, военачальники испытывали жгучее волнение. Они присутствовали при переломе судеб страны. Кто бы ни вышел победителем в начавшейся схватке, он становился властелином страны и вершителем времен.

Иэясу знал, что Хидэёси никого не боялся, но никого и не уважал так, как покойного Нобунагу. Теперь, после гибели князя Оды, страх и уважение у Хидэёси начал вызывать превратившийся в противника Иэясу. Утром в лагере на холме Комаки не дрогнуло ни одно знамя. Все выглядело так, словно войску был отдан приказ не отвечать на вылазки противника, преследующие одну цель — проверить решимость и боевой дух восточного войска.

Настал вечер. Полк западного войска, завершив вылазку и возвращаясь в лагерь, обнаружил на дороге россыпь вражеских подметных писем. Одно из них доставили Хидэёси.

Ознакомившись с письмом, Хидэёси пришел в ярость. Текст гласил:

Дальше говорилось, будто Иэясу повел в поход свое войско, чтобы положить конец вопиющей несправедливости и что его войско идет Путем Воина.

Хидэёси пришел в бешенство, что случалось с ним редко. Краска гнева залила его лицо.

— Кто сочинитель этого клочка лжи? — гневно воскликнул он.

— Исикава Кадзумаса, — ответил приверженец.

— Писца ко мне! — оглянувшись через плечо, закричал Хидэёси. — Пусть повсюду разошлют грамоты с одинаковым содержанием! Содержание таково: воин, доставивший голову Исикавы Кадзумасы, получит вознаграждение, равное цене десяти тысяч коку риса!

Но и отдав такой приказ, Хидэёси продолжал бушевать. Он призвал оказавшихся поблизости военачальников и распорядился:

— Недостойный Кадзумаса позволил себе слишком многое! Возьмите запасные полки и выставьте их на передовую прямо перед расположением войска Кадзумасы. Нападите на него ночью. Сражайтесь всю ночь до рассвета, продолжайте натиск днем и вечером, бейтесь непрерывно, не оставляя Кадзумасе и мгновения, чтобы перевести дух!

Ужин он распорядился подать себе прямо в шатер. Что бы ни случилось, Хидэёси никогда не забывал поесть. Покуда он сидел за трапезой, гонцы без устали сновали на всем пространстве между Гакудэном и Инуямой.

Наконец прибыл последний вестовой с донесением от Сёню. Что-то бормоча под нос, Хидэёси допил суп со дна чашки. Этим вечером ружейная стрельба доносилась издали. Выстрелы звучали в продолжение всей ночи и не прекратились с рассветом. Все думали, что идет огневая подготовка к общему наступлению западного войска под командованием Хидэёси.

Однако первый удар, нанесенный накануне, был со стороны Хидэёси не более чем уловкой: подлинный смысл происходящего состоял в подготовке к внезапному нападению войска Сёню на Окадзаки. Подготовка скрытно велась в крепости Инуяма.

Прежде всего нужно было отвлечь внимание Иэясу, пока войско Сёню, идя кружными и тыловыми дорогами, внезапно не выйдет к ключевой крепости клана Токугава.

Войско Сёню состояло из четырех соединений.

Первое, под командованием самого Сёню, насчитывало шесть тысяч воинов.

Второе включало три тысячи воинов, вел его Мори Нагаёси.

Третье — три тысячи человек во главе с Хори Кютаро.

Четвертое — восемь тысяч человек под началом Миёси Хидэцугу.

В передовых частях Сёню и Нагаёси сосредоточились отборные силы — воины, преисполненные решимости победить или умереть.

Настал шестой день четвертого месяца. Дождавшись наступления полной тьмы, двадцатитысячное войско Икэды Сёню вышло из крепости Инуяма в полной тайне и скрытности. Знамена были приспущены, копыта коней обмотаны ветошью. Проскакав всю ночь под покровом тьмы, всадники встретили рассвет в Моногуруидзаке.

Здесь воины подкрепились едой и устроили короткий привал, затем двинулись дальше и разбили лагерь в деревне Камидзё, откуда направили вспомогательный отряд в крепость Отэмэ.

Несколько ранее предводитель отряда Голубых Цапель Сандзо поехал по поручению Сёню к Морикаве Гонэмону, коменданту крепости, который пообещал отречься от Иэясу. Чтобы окончательно удостовериться в том, что он сдержит слово, Сандзо послали к нему еще раз.

Сёню находился в глубоком вражеском тылу. Войско шло вперед, с каждым шагом приближаясь к опорной крепости клана Токугава. Самого Иэясу там не было, равно как и его сил, — все они находились на передовой, занимая порядки на холме Комаки. По этому опустевшему гнезду, по кокону, из которого вылупился весь род Токугава, и намеревался Сёню нанести смертельный удар.

Комендант крепости Отэмэ, союзник клана Токугава, поддался на уговоры Сёню и выразил верноподданнические чувства к Хидэёси в обмен на удел, дающий доход в пятьдесят тысяч коку риса.

Крепостные ворота широко распахнулись. Сам Гонэмон вышел встречать вражеских военачальников. Он пригласил их внутрь. Не только в годы былого сёгуната люди самурайского сословия впадали в бесчестье и вырождение. В княжение Иэясу и князю и приверженцу доводилось питаться холодным рисом и отваром из овощей, сражаться с врагом, собирать хворост и трудиться в поле, — их объединяла во всех делах общая цель: во что бы то ни стало выжить. В конце концов им удалось преодолеть трудности и достичь такого могущества, что они оказались способны помериться силами с самим Хидэёси. И все же среди них находились бесчестные самураи вроде Морикавы Гонэмона.

— Все прекрасно, Гонэмон! — воскликнул Сёню. Его лицо сияло радостью. — Я счастлив, что вы выполнили свое обещание и вышли встретить нас. Если и дальше все пойдет как задумано, я сам напомню князю Хидэёси об уделе на пятьдесят тысяч коку риса.

— В этом нет нужды. Нынешней ночью я получил грамоту с пожалованием от самого князя.

Услышав это от Гонэмона, Сёню еще раз удивился памятливости и обязательности Хидэёси.

Войско, разбившись на три колонны, продолжило поход по долине Нагакутэ. Они приблизились к еще одной крепости. Это была крепость Ивасаки, силы которой насчитывали всего двести тридцать человек.

— Оставим ее! Нет славы в том, чтобы взять слабую крепость! Не будем отвлекаться от главной цели.

Проезжая поблизости от Ивасаки, Сёню и Нагаёси вели себя так, словно не замечали ее. Но беспрепятственно миновать крепость им не удалось. Со стен раздался ружейный залп, причем одна из пуль поразила в круп коня, на котором скакал Сёню. Конь встал на дыбы, сам Сёню едва не вывалился из седла.

— Какая наглость! — Щелкнув в воздухе плетью, Сёню резко приказал: — А ну, сметите с лица земли эту ограду!

Так войско впервые начало боевые действия. Воля к победе, долго и так тщательно сдерживаемая, выплеснулась наружу. Двое военачальников со своими полками, в тысячу человек каждый, напали на крепость. И куда более мощная твердыня не устояла бы под таким напором, а гарнизон этой крепости был малочислен.

В мгновение ока нападающие преодолели ров и двинулись на стены. Полетели горящие стрелы, и в небо, где сияло дневное солнце, повалил густой черный дым. Почти сразу был убит комендант крепости, участвовавший в бою. Все защитники погибли, лишь одному удалось спастись бегством и, добравшись до Комаки, доложить князю Иэясу о беде. Пока воины Сёню брали крепость, войско под началом Нагаёси успело уйти далеко вперед и остановилось на привал для отдыха и еды.

Подкрепляясь едою, воины в недоумении смотрели в ту сторону, откуда в небо валил черный дым, и гадали, что это могло значить. Скоро к ним подоспел гонец, известивший о взятии крепости Ивасаки. При этом известии люди довольно усмехнулись. Кони паслись на зеленой траве.

Получив сообщение о взятии Ивасаки, третий отряд встал на короткий привал в Канахагиваре, давая отдых воинам и коням. Увидев, что остановились все три передовых отряда, встал и четвертый, который замыкал движение войска.

В горах стояло безвременье: весна уже прошла, лето еще не настало. Лазурь небес была ослепительно ясной, превосходя синевой море. Вскоре после того, как отряды остановились, усталые кони начали дремать. С ячменных лугов и из леса доносилось пение соловьев и жаворонков.

За два дня до этого, вечером шестого дня четвертого месяца, двое местных крестьян из деревни Синоки крадучись пробирались по полям, перебегая от укрытия к укрытию, чтобы не попасться на глаза передовым дозорам западного войска.

— Пропустите нас к князю Иэясу! Спешная и важная новость! — закричали они, едва добравшись до ставки на холме Комаки.

Ии Хёбу проводил их в шатер Иэясу. За несколько минут до того Иэясу разговаривал с Нобуо, а после его ухода достал из-за пазухи рукопись Конфуция и принялся молча читать, не обращая внимания на дальнюю ружейную стрельбу.

Иэясу был на пять лет моложе Хидэёси, в этом году ему исполнилось сорок два. Лучший возраст для военачальника. Вид у Иэясу был столь кротким и добродушным, тело таким рыхлым, а кожа такою нежной, что посторонний мог усомниться в том, что перед ним человек, испытавший столь много, полководец, которому приходилось бросать в бой войско одним взглядом.

— Кто там? Наомаса? Войди.

Отложив в сторону Конфуция, Иэясу повернулся к вошедшим.

Двое крестьян рассказали, что нынешним вечером отряды войск Хидэёси покинули Инуяму и устремились на Микаву.

— Ты хорошо потрудился, — сказал Иэясу. — И будешь достойно вознагражден!

То же он повторил другому крестьянину.

Сейчас его чело подернулось тревогой. Если враг решил взять Окадзаки, то тут ничего не поделаешь. Самому Иэясу не пришло в голову, что враг способен оставить поле боя у холма Комаки, чтобы обрушиться на его родную провинцию Микава.

— Позовите Сакаи, Хонду и Исикаву. Велите, чтобы пришли немедленно, — хладнокровно распорядился Иэясу.

Он велел троим военачальникам взять на себя командование войском на холме Комаки, пока его здесь не будет. Возглавив ударный отряд отборных воинов, он намеревался броситься вдогонку за войском Сёню.

Как раз в это время в ставку Нобуо прибыл с докладом деревенский самурай. Когда Нобуо доставил этого человека к Иэясу, князь созвал на совет всех военачальников.

— Вот и вы, князь Нобуо! Что ж, погоня за Сёню наверняка выльется в крупную стычку, а без вас не стоит и ввязываться в бой, ибо это потеряет смысл.

Иэясу поделил войско преследования, насчитывающее пятнадцать тысяч девятьсот человек, на два отряда. Первым из них бросился вдогонку за врагом четырехтысячный отряд Мидзуно Тадасигэ.

В ночь на восьмое больший из двух отрядов покинул холм Комаки. Его возглавляли Иэясу и Нобуо. Войско переправилось через реку Сёнаи. Вражеские войска во главе с Нагаёси и Кютаро находились в деревне Камидзё на расстоянии всего в два ри от преследователей.

Когда призрачным бледным светом залило орошенные рисовые поля и мелкие ручьи, стало ясно, что скоро начнет светать. На всем вокруг еще лежали резкие черные тени, а небо было застлано темными тучами, жавшимися к земле.

— Вот они!

— Всем лечь! Лечь наземь!

Фигуры воинов из отряда преследования замелькали, торопливо прячась от взора противника, среди побегов риса, в густом кустарнике, под сенью деревьев, во впадинах почвы. Напрягая слух, воины могли слышать грозную поступь западного войска, идущего сплошною черной массой по единственной здешней дороге, исчезающей среди деревьев дальнего леса.

И вновь, разбившись надвое, преследователи устремились за противником, оставаясь для него невидимыми и неслышными. Они шли по пятам за четвертым отрядом западного войска под началом Миёси Хидэцугу.

Так складывалась судьба отрядов утром девятого числа четвертого месяца. Человек, которому Хидэёси поручил столь важное дело и который доводился ему племянником — Хидэцугу, — до самого рассвета не догадывался, что за ним гонятся.

И хотя во главе передового отряда Хидэёси поставил рассудительного и упрямого Хори Кютаро, именно Хидэцугу он назначил главнокомандующим. Однако Хидэцугу было всего шестнадцать лет, поэтому Хидэёси приставил к нему двух многоопытных военачальников, поручив присматривать за столь юным полководцем.

Войско еще не оправилось от изнурительного перехода, меж тем как солнце, запылав в небе, возвестило начало дня. Зная, что люди успели проголодаться, Хидэцугу объявил о привале. Получив походные порции съестного, воины и военачальники опустились на землю, чтобы подкрепиться и отдохнуть.

Здешние места назывались чащами Хакусана, так как на вершине небольшого холма стоял храм Хакусан. Походный стул Хидэцугу водрузили на самую вершину.

— Не осталось ли у тебя воды? — осведомился юноша у одного из военачальников. — У меня пересохло в горле, а фляжка уже пуста.

Взяв фляжку, он выпил все до капли.

— Не следует слишком много пить в походе, — остерег его военачальник. — Наберитесь терпения, мой господин.

Но Хидэцугу не удостоил его взглядом. Многоопытные военачальники, приставленные Хидэёси присматривать за юношей, изрядно злили его. Ему было шестнадцать лет, его назначили главнокомандующим, и он рвался в бой.

— Кто это сюда бежит?

— Это Хотоми.

— Что ему нужно?

Прищурившись, Хидэцугу всмотрелся в даль. Хотоми, командир полка копьеносцев, прибежав, опустился на колени. Он так спешил, что запыхался и еле переводил дух.

— Князь Хидэцугу, дело спешное!

— Что такое?

— Пожалуйста, поднимитесь чуть выше на холм. А теперь смотрите. — Хотоми показал на встающую вдали тучу пыли. — Еще далеко от нас, но они идут! Идут сюда, спускаются с гор на равнину.

— Не буря ли это? Хотя нет… Спереди гуще всего, а сзади — растянуто в линию. Это наверняка войско, что же еще?

— Вам решать, мой господин.

— Это враг?

— Трудно допустить иное.

— Постой! Дай убедиться, что это действительно враг.

Хидэцугу по-прежнему держался спокойно. Должно быть, он еще не мог поверить, что перед ним вражеское войско.

Но стоило его приверженцам подняться на вершину холма, и они разом воскликнули:

— Проклятье!

— Я так и думал, что враг пустится за нами в погоню. К бою!

Не дожидаясь распоряжений растерявшегося Хидэцугу, его люди торопливо изготовились отразить нападение.

Они мчались так яростно, что комья земли и клочья травы летели из-под копыт лошадей. Земля тряслась, кони ржали, воины громко и возбужденно перекликались. За считанные мгновения, встав в боевые порядки, воины Токугавы обрушили на противника град стрел и пуль, не давая ему сопротивляться.

— Огонь!

— Лучники, залп!

— Смерть врагам!

Уловив смятение, охватившее вражеский стан, всадники и копьеносцы Токугавы кинулись в схватку.

— Защищайте князя! Тесните врага!

Невразумительно и истошно кричали вассалы, столпившиеся вокруг Хидэцугу. Им хотелось лишь ускользнуть от смерти.

Меж тем отовсюду — из-за деревьев и кустов, с дороги и по бездорожью — на них обрушивались все новые полчища вражеских воинов. Воины западного войска дрогнули, кучка людей вокруг юного князя оказалась окруженной со всех сторон, и возможности спастись для них уже не было.

Хидэцугу, дважды или трижды легко раненный, отважно сражался, отбиваясь от противника копьем.

— Вы здесь, мой господин?

— Торопитесь! Отступайте! Бегите!

Чуть ли не браня своего безрассудно храброго князя, люди Хидэцугу отчаянно отбивались и гибли один за другим. Киносита Кагэю заметил, что в пылу сражения Хидэцугу остался без коня и сражается в пешем строю.

— Князь! Вот конь! Не жалейте его! Мчитесь отсюда не оглядываясь!

Отдав Хидэцугу своего коня, Кагэю воткнул древко знамени в землю и начал прокладывать себе дорогу мечом в гуще противника. Вскоре он был убит. Хидэцугу закинул руку на загривок коня, но прежде чем успел взобраться в седло, животное было сражено пулей.

— Коня мне!

В беспорядочной свалке боя Хидэцугу вдруг увидел поблизости нескольких конных воинов своего отряда. Один из них круто развернулся в его сторону и сверху вниз посмотрел на юного князя:

— Что случилось, мой повелитель?

— Отдай мне коня!

— В дождливый день никто не отдаст другому свой зонтик, верно? Нет, мой господин, я не отдам своего коня. Даже по вашему приказу — не отдам!

— Почему?

— Потому что вы хотите бежать, а я — сражаться до конца!

Грубо отказав князю, самурай устремился в гущу схватки. Укрепленный у него на спине бамбуковый шест с боевым знаком упруго рассекал воздух.

— Мерзавец! — выругался Хидэцугу, провожая его взглядом.

Он прочел в глазах всадника, что для него жизнь юного князя ничтожней, чем бамбук на обочине. Глядя вслед наглецу, Хидэцугу заметил, что тот и впрямь ринулся в схватку. В это время несколько воинов из разрозненных частей кто с копьем, кто с длинным мечом, кто с мушкетом увидели Хидэцугу и закричали, чтобы он немедленно остановился.

— Туда нельзя, мой господин! В той стороне вы попадете в руки врагов!

Поравнявшись с юным князем, воины окружили его и совместными усилиями попробовали пробиться к спасительному берегу реки Канарэ.

По дороге им удалось поймать ничейного коня, и Хидэцугу сел в седло. Удалившись от места сражения, они хотели передохнуть в местечке Хосоган, но вновь подверглись нападению, с трудом отбились, вышли из боя и пустились в бегство в сторону Инабы.

Так был разбит четвертый отряд. Третий отряд под командой Хори Кютаро насчитывал свыше трех тысяч воинов. Войска шли на расстоянии в полтора ри друг от друга, и через вестовых между ними поддерживалась постоянная связь, поэтому, стоило четвертому отряду встать на привал, точно так же поступал и третий, и так далее. То же самое происходило и в обратном направлении.

Кютаро внезапно поднес руку к уху и прислушался.

— Похоже, я слышу стрельбу.

В это мгновение к нему в лагерь на взмыленном коне ворвался один из приверженцев Хидэцугу.

— Нас разгромили. Войско разбито силами Токугавы. Неизвестно, в безопасности ли князь Хидэцугу. Немедленно развернитесь и поспешите к нам на помощь! — взмолился он.

Кютаро был изумлен, но, сохранив самообладание, мгновенно собрался с мыслями:

— Ты гонец князя?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Если ты не гонец, то почему ты здесь? Бежал с поля боя?

— Нет! Я прибыл, чтобы оповестить вас. Не знаю, трусость это или нет, но дело неотложное. Надо немедленно сообщить о происшедшем Нагаёси и Сёню. Я еду к ним.

Сказав это, он хлестнул коня и исчез, устремившись в расположение второго отряда.

— Если вместо гонца новости доставил самурай, значит, замыкающий отряд и вправду разбит.

Пытаясь совладать с собой, Кютаро несколько мгновений сидел неподвижно. Потом крикнул:

— Все сюда! — Поняв, что произошло, его люди обступили военачальника. Лица у всех были смертельно бледны. — На нас собирается напасть войско Токугавы. Не тратьте пуль на выстрелы издалека. Дождитесь, подпустите противника на шестьдесят сяку, потом открывайте огонь. — Распорядившись насчет совместных действий в бою, Кютаро коротко добавил: — За голову каждого врага я выплачу по сто коку.

Кютаро не зря пытался воодушевить воинов неслыханной наградой. Воины Токугавы, только что сокрушившие корпус Хидэцугу, яростно рвались в бой, не считаясь с потерями. Их боевой дух был так высок, что страшил даже собственных военачальников.

Кони заходились в пене, лица людей пылали решимостью, доспехи были покрыты кровью и пылью. Воины Токугавы подходили все ближе. Все пристальней, все напряженней следил за их приближением Кютаро. Вот он отдал приказ:

— Огонь!

Грянул мощный залп, в небо взвилась туча порохового дыма. Поскольку в те времена у ружей были кремневые замки, на перезарядку даже у искусных стрелков уходило время в пять или шесть вздохов. Поэтому стрельба велась двумя шеренгами: пока в первой перезаряжали, вторая стреляла. Так удавалось обрушивать на противника почти непрерывный огонь. Ряды нападающих дрогнули перед огневой мощью западного войска. Множество убитых упало на землю, пороховой дым заволок все вокруг.

— Они стреляют!

— Стойте! Назад!

Военачальники Токугавы приказали отступать, но им не удалось укротить разъяренное воинство.

Кютаро понял, что миг настал, и отдал приказ — перейти в наступление. И боевой дух, и численность войск говорили, что победа клонится на сторону западного войска, хотя в пылу сражения мало кто об этом думал. Воины, только что одержавшие блистательную победу над отрядом Хидэцугу, теперь один за другим рушились наземь, повторяя судьбу разгромленного противника.

Отряд копьеносцев Хори Кютаро славился во всем войске Хидэёси как отборная часть. Трупы вражеских воинов, пронзенных знаменитыми копьями, лежали повсюду, и о них спотыкались кони, на которых пытались спастись бегством предводители отрядов. И все же людям Токугавы удалось бежать, на полном скаку отбиваясь длинными мечами от неумолимых копий воинов Кютаро.

Сокрушительный удар

Долину Нагакутэ застилала низкая пелена порохового дыма. Пахло кровью и трупами. Когда взошло солнце, долина заиграла всеми цветами радуги.

В здешних местах воцарился мир, однако воины, разгоряченные битвой, устремились в Ядзако. Они застилали землю, словно тучи небо перед вечерним дождем. Бегство влечет за собой преследование, преследование приводит к новым разрушениям и истреблению.

Преследуя войско Токугавы, Кютаро владел собой и был осторожен.

— Не стоит ожидать подхода тыловых войск. Идите кружным путем через Инокоиси и преследуйте их по двум главным дорогам.

Один из полков оторвался от главного войска и пошел по кружной дороге. Шестьсот всадников бросились вдогонку за отступающим противником. Число убитых и тяжелораненых, брошенных отступающими на обочине, перевалило за пять сотен, но и ряды преследователей заметно таяли.

Хотя основное войско ушло далеко вперед, двое воинов, оставшихся в живых среди бесчисленного множества трупов, вступили в отчаянный поединок, сперва на копьях, а затем, отбросив это громоздкое и неуклюжее оружие, обнажили мечи. Они сходились, расходились, падали наземь, поднимались на ноги. Они вели свое — отдельное ото всех — нескончаемое сражение. В конце концов одному из них удалось отсечь противнику голову. С ликующим, почти безумным кличем победитель кинулся догонять соратников, скрылся в испарениях, исходящих от мертвых тел и крови, и, сраженный шальной пулей, погиб, так и не успев догнать свой полк.

Кютаро кричал на воинов громовым голосом:

— Не увлекайтесь погоней! Гэндза! Момоэмон! Остановите войско! Прикажите прекратить преследование!

Несколько приверженцев помчались в первые ряды преследователей, чтобы остановить их. Это им, хотя и не без труда, удалось.

— Назад!

— Всем собраться у знамени!

Хори Кютаро спешился и, свернув с дороги, поднялся на невысокий утес. Отсюда было далеко видно во все стороны. Он пристально всмотрелся в даль.

— Он не заставил себя долго ждать, — пробормотал Кютаро.

Судя по выражению его лица, опьянение победой уже миновало. Обернувшись к приближенным, он предложил им посмотреть в ту же сторону.

На западе, на небольшой возвышенности у подножия горы Фудзиганэ, что-то ослепительно сверкало под яркими лучами утреннего солнца.

Что же это такое? Уж не знамя ли князя Иэясу с изображением золотого веера? Кютаро заговорил громко, но в голосе его прозвучала невыразимая горечь:

— Прискорбно говорить об этом, но у нас нет ни малейшей возможности справиться с таким войском. Оно слишком многочисленно. Наше дело закончено.

Развернув войско, Кютаро начал быстрое отступление. В это время к нему прибыли четверо вестовых из первого и второго корпусов. Примчавшись со стороны Нагакутэ, они бросились на поиски командующего.

— Вам приказано идти на соединение с передовыми частями. Приказ отдан самим Сёню.

Кютаро сухо отказался выполнять приказ:

— Это невозможно. Мы отступаем.

Вестовые не могли поверить собственным ушам.

— Сражение только начинается! Разверните войско и выполните приказ! Немедленно! — потребовали они, повышая голос.

Теперь повысил голос и сам Кютаро:

— Если я сказал, что отступаю, значит, я отступаю! Нам надо убедиться, что князь Хидэцугу жив и невредим. Кроме того, более половины моих воинов ранены — бросившись в сражение со свежими силами противника, мы будем мгновенно разгромлены. Я не таков, чтобы вступать в сражение, заранее зная, что буду повержен. Можете передать это Сёню! Да и Нагаёси тоже!

Сказав это, он помчался прочь.

Корпус Хори Кютаро столкнулся с Хидэцугу и остатками его корпуса в окрестностях Инабы. Затем, запалив деревенские хижины вдоль дороги, они выиграли время, сумели оторваться от преследующих полков Токугавы и в конце концов еще до заката возвратились в ставку Хидэёси в Гакудэне.

Посланцы командующих первым и вторым корпусами, увидев такое неподчинение приказу, пришли в ярость.

— Позор! Какая трусость! Удрать в ставку, бросив на произвол судьбы попавших в отчаянное положение союзников!

— Он сошел с ума!

— Сегодня Кютаро показал, каков он на самом деле. Если нам суждено вернуться живыми, мы будем презирать его до конца дней!

Взбешенные самураи, нахлестывая коней, помчались в свои почти полностью окруженные противником корпуса.

И впрямь, два корпуса под командованием Сёню и Нагаёси представляли собой легкую добычу для Иэясу. Что же касается самого Иэясу и его грозного противника Хидэёси, то они отличались друг от друга не только способностями, но и человеческими качествами. Решающее сражение между ними походило на поединок двух прославленных мастеров борьбы сумо: каждый из них прекрасно изучил другого и читал его мысли. Хидэёси и Иэясу давно поняли, что события в стране рано или поздно примут именно такой оборот, и каждый из них, будучи осторожным и предусмотрительным, понимал: враг не таков, чтобы повергнуть его благодаря дешевой хитрости или показному приему — жаль отважных и самоотверженных воинов, которые полагаются лишь на свою ярость. Такие воины рвутся в бой как одержимые, не считаясь ни с собственными силами, ни с замыслами и возможностями противника.

Водрузив походный стул на горе Рокубо, Сёню осмотрел более двухсот вражеских голов, доставленных из крепости Ивасаки.

Было утро, первая половина часа Дракона. Сёню не имел ни малейшего представления, что за несчастье разразилось у него в тылу. Любуясь дымящимися развалинами вражеской крепости, он предавался естественной радости, которая с легкостью опьяняет любого воина.

После того как отрубленные головы вражеских воинов были осмотрены и отличившимся воинам воздано по заслугам, Сёню приказал отдыхать и готовить пищу. Насыщаясь скудными походными запасами, воины время от времени посматривали на северо-запад. И вдруг нечто в той стороне привлекло внимание самого Сёню.

— Послушай, Тангэ, что это там в небе? — спросил он.

Военачальники, окружающие командующего, поглядели на северо-запад.

— Не враг ли это двинулся на нас? — неуверенно предположил один из них.

Тем не менее отдых продолжался. Но тут они услышали перепуганные крики, доносившиеся от подножия холма, на котором восседали.

Пока они недоумевали насчет происходящего, к ним примчался вестовой от Нагаёси.

— Нас застигли врасплох! Враг напал сзади! — выкрикнул самурай, едва успев простереться ниц перед командующим.

Военачальники содрогнулись, словно им под доспехи внезапно ворвался ледяной ветер.

— Что ты хочешь сказать? Что значит — напал сзади? — спросил Сёню.

— Вражеское войско атаковало с тыла князя Хидэцугу.

— Только с тыла?

— Они внезапно напали и в лоб, и с тыла.

Сёню резко поднялся. Прибыл второй гонец от Нагаёси.

— Нельзя терять времени! Прикрытие князя Хидэцугу полностью уничтожено.

На холме начался переполох, послышались отрывистые команды и топот множества ног, разом устремившихся к подножию.

На затененном склоне горы Фудзиганэ боевое знамя с золотым веером ослепительно сверкало над головами воинов Токугавы. В символическом веере было нечто колдовское, и от вида его в дрожь поневоле бросало каждого воина западного войска, находящегося на равнине.

Чрезвычайно велико различие в состоянии духа наступающей армии и отступающей. Нагаёси, возвышаясь в седле и яростными криками подбадривая воинов, выглядел как приговоренный к смерти. На нем были черные кожаные доспехи, прошитые синей нитью, и плащ из златотканой белой парчи. Оленьи рога украшали шлем, который он носил откинутым на плечи. Его голова была в белых повязках от недавних ран.

Второй корпус встал на привал в Оусигахаре. Едва узнав о погоне, предпринятой войском Токугавы, Нагаёси стал воодушевлять воинов, кидая яростные взгляды на знамя с золотым веером.

— Этот человек — достойный противник, — произнес Нагаёси. — Сегодняшней победой я не только смою пятно позора за неудачу под Хагуро. Сегодняшней победой я избавлю от бесчестья своего тестя, опозоренного моим поражением.

Нагаёси надеялся в схватке вернуть себе доброе имя. Он был красивым мужчиной и — в доспехах смертника — слишком видным для того, чтобы погибнуть.

— Извещены ли войска в тылу?

Только что возвратившийся вестовой поравнялся с военачальником, сдержал коня и начал докладывать.

Нагаёси слушал доклад, держа поводья и глядя перед собой.

— Что происходит на горе Рокубо? — поинтересовался он.

— Войско приведено в боевой порядок. Они выступают следом за нами.

— Что ж, хорошо! Передай Кютаро, командующему третьим корпусом, что первый и второй корпуса, объединив усилия, продвигаются навстречу Иэясу на гору Фудзиганэ. Ему следует выдвинуться в том же направлении, чтобы прийти на помощь.

Стоило вестовому умчаться прочь, как мимо расположения второго корпуса проскакали гонцы из первого. У них был точь-в-точь такой же приказ для военачальника Кютаро, отданный Сёню.

Но Кютаро отказался выполнить приказ, и гонцы в ярости помчались обратно. К тому времени, как Нагаёси получил их донесения, его войско уже прошло заболоченной низиной между гор и начало подъем на вершину Гифугадакэ в поисках удобного расположения. Знамя Иэясу с золотым веером развевалось у них перед глазами.

Здешняя местность была неровной. В отдалении вилась скрытая от взора горами тропа, ведшая на широкую равнину Хигаси Касугаи через несколько долин поменьше. Далеко на юге виднелась дорога на Микаву, от которой отходило ответвление на Окадзаки.

Половину кругозора загораживали горы — не настоящие крутые громады, но гряда пологих холмов. Весна была на исходе, и ветки деревьев покрылись красноватыми почками.

Вестовые то прибывали, то убывали, но Сёню и Нагаёси понимали теперь друг друга без слов. Шеститысячное войско Сёню разделилось на два отряда. Примерно четыре тысячи воинов устремились на север и затем, выйдя на возвышенность, развернулись лицом на юго-восток. Войсковое знамя и другие стяги показывали участникам предстоящей схватки, что этот отряд возглавили двое сыновей Сёню — старший, Юкискэ, и средний, Тэрумаса.

Так выглядел правый край сражения. А на левом заняли позиции на Гифугадакэ три тысячи воинов под командованием Нагаёси. Еще две тысячи воинов составили запасный полк. Выстроив его журавлиным клином, Сёню водрузил знамя в середину своего боевого порядка.

— Посмотрим, что предпримет Иэясу, — сказал он себе.

Солнце в небе напоминало, что пошла вторая половина часа Дракона. Быстро летело время или еле-еле тянулось? В такие дни, как этот, время изменяет привычный ход. У всех пересохло в горле, однако о питье никто не помышлял.

Необычайная тишина отозвалась в сердцах глухой дрожью. Пролетая над долиной, дико вскрикнула одинокая птица. Все остальные вознеслись в дышащие покоем горы, оставив людей сражаться друг с другом в долине.

Иэясу был сутуловат. После сорока он заметно располнел и, даже облачившись в доспехи, выглядел неловким. Шея почти отсутствовала, что еще более подчеркивалось тяжелым, богато украшенным шлемом. Обе руки — правая, сжимающая полководческий жезл, и левая — покоились на коленях. Он сидел на самом краешке сиденья, широко расставив ноги и склонившись вперед, что лишало его спокойного достоинства.

Увы, именно так он держался всегда — даже в присутствии гостей или на прогулке в паланкине. Иэясу был не из тех, кто расхаживает гордо выпятив грудь. Его соратники не раз намекали, что неплохо бы ему поучиться владеть телом и освоить принятые позы. Иэясу в ответ неопределенно кивал. Но однажды вечером, разговорившись с подданными, он поведал о своем прошлом:

— Я вырос в бедности. С шестилетнего возраста я был отдан заложником в чужой клан, и все, кого мне доводилось видеть вокруг, имели куда больше прав, чем я. Поэтому я в детстве привык держаться скованно даже в обществе своих сверстников. Еще одна причина моей дурной осанки в том, что, постигая науки в храме Риндзаи, я читал книги, так низко склонившись над ними, что со стороны мог сойти за горбуна. Меня все время преследовала навязчивая мысль: когда-нибудь меня освободят или отпустят из клана Имагава, в котором я был заложником, и тогда мое тело вновь будет принадлежать только мне. А играть, как другие дети, я не умел.

Казалось, Иэясу никогда не сможет забыть то время, которое он провел в заложниках у клана Имагава. С годами в его свите не осталось ни одного приверженца, которому не доводилось бы неоднократно выслушивать рассказы Иэясу о жизни в заложниках.

— Но, — продолжал он свой рассказ, — по тому, что рассказывал мне Сэссай, жрецы и монахи судят о человеке в большей мере по его плечам, нежели по лицу. Сэссай утверждал, что, посмотрев на чьи-нибудь плечи, можно определить, испытал этот человек просветление или нет. Слушая, я присматривался к плечам самого настоятеля, а они были круглыми, рыхлыми и покатыми. Если человек возмечтал вместить в свою грудь всю вселенную, ему не подобает выпячивать ее. Исходя из узнанного, я стал считать свою осанку не такой уж скверной.

Избрав ставкой гору Фудзиганэ, Иэясу восседал на походном стуле, хладнокровно осматриваясь по сторонам.

— Что вон там — не Гифугадакэ ли? Тогда это, должно быть, войска Нагаёси. Я уверен, что Сёню ни заставит себя долго ждать. Вот-вот покажется из-за той горки или вот из-за этой. Ну-ка, лазутчики, быстро узнайте, что там происходит.

Лазутчики ушли, затем вернулись и доложили Иэясу, что им удалось разузнать. Сведения о расположении вражеских войск и отдельных отрядов были обрывочными. Выслушав донесения, Иэясу изложил свой план предстоящего сражения.

Наступал час Змеи. Уже почти два часа прошло с тех пор, как на холмах появились первые вражеские знамена.

Иэясу не терял самообладания:

— Сиродза, Хадзюро, подите-ка сюда.

Не меняя позы, Иэясу оглядывался по сторонам, вид у него был умиротворенный.

— Да, мой господин?

Оба самурая предстали перед ним. Их железные доспехи громыхали на ходу.

Иэясу предложил им высказать, что они думают насчет разницы между тем, что обозначено на карте, и что в действительности предстало перед глазами.

— Поразмыслив, я заключил, что отряд Сёню под Кобэхадзамой должен состоять из самых испытанных воинов. В зависимости от того, какой путь они изберут, наши позиции здесь, на Фудзиганэ, могут оказаться выгодными или крайне невыгодными.

Один из самураев, указав в сторону горных вершин на юго-востоке, ответил:

— Если вы задумали решающее сражение и готовы бросить войско врукопашную, то, мне кажется, наши знамена лучше перенести туда, к подножию.

— Верно! Туда — и поскорее!

С подобной стремительностью принимал Иэясу важные решения. Сразу после получения приказа войско перешло на новые позиции. От подножия до ровного склона, на котором находился враг, было рукой подать.

Краткий переход по низине Карасухадзама разделял два войска. Воинам были видны лица врагов, ветер доносил даже голоса.

Иэясу еще раз утвердил позицию каждого из полков, а сам переместился туда, откуда удобнее было наблюдать за предстоящей битвой.

— Передовым отрядом у нас сегодня командует Ии, — сказал Иэясу. — Алые Плащи — впереди!

— Выглядят они хорошо. Кто знает, как будут драться.

Ии Хёбу было двадцать три года. Все знали, как высоко ценил молодого воина Иэясу. До сегодняшнего дня Ии неизменно находился рядом с князем среди высших военачальников. Но Иэясу считал, что этого молодому самураю при его выдающихся способностях мало. Сегодня он поручил Ии возглавить отряд в три тысячи воинов, причем на самом опасном участке. Такое доверие давало Ии возможность или стяжать великую славу, или навсегда покрыть себя позором.

— Сегодня ничто не помешает тебе доказать свою отвагу, — сказал ему Иэясу.

Однако Ии был так молод, что Иэясу из предосторожности придал ему в помощники двух опытных военачальников.

— Слушай советы этих мудрых людей, — добавил он.

Братья Юкискэ и Тэрумаса осматривали позиции Алых Плащей, стоя на плато Танодзири в южной части равнины.

— А ну, покажите этим одетым в красное парням, что такое настоящая битва, — приказал Юкискэ.

Во исполнение приказа братья бросили в бой из засады двести или триста отборных воинов и повели в лобовую атаку ударный отряд в тысячу воинов. Бой начался с перестрелки. Стоило воинам братьев Икэда произвести первый залп из мушкетов, как предгорья прямо напротив них дрогнули от мощного ответного залпа, пороховой дым взвился к небу. Когда дым рассеялся, Алые Плащи под командованием Ии бросились на равнину. Навстречу им рванулись всадники в черных доспехах и пешие воины. Расстояние между цепями быстро сокращалось, и два отряда копьеносцев сошлись в яростной рукопашной.

Истинный героизм на поле боя в те времена встречался чаще всего, если сходились друг с другом копьеносцы. Более того, именно действия копьеносцев предопределяли исход боя.

В схватке воинам под командой Ии удалось сразить несколько сотен врагов. Но и Алые Плащи вышли из боя не без потерь: немало приверженцев Ии осталось лежать бездыханными на поле брани.

В то же время Икэда Сёню еще раз продумывал общий план сражения. Он увидел, что корпус под командованием его сыновей ввязался врукопашную с Алыми Плащами и что сражение с каждой минутой становится ожесточеннее.

— Покажите доблесть! — обернувшись, скомандовал Сёню.

Двести воинов, полные решимости победить или умереть, давно томились в засаде, держа копья наперевес и дожидаясь, когда их бросят в атаку. Едва услышав приказ, они в едином порыве устремились на Нагакутэ. Сёню было свойственно избирать непривычный для противника способ ведения боя даже в таком сложном положении, как нынешнее. Его воины в наступлении окружили Нагакутэ и вражеских воинов, оставшихся там после того, как слева Токугава прорвался далеко вперед. Замысел Сёню заключался в том, чтобы поразить вражеские порядки в самое сердце — туда, где менее всего ожидали нападения и готовились отразить его. Его целью было убить или взять в плен вражеского главнокомандующего — князя Токугаву Иэясу.

Однако замысел не увенчался успехом. Замеченные воинами Токугавы, прежде чем им удалось добраться до места, отборные отряды Сёню наткнулись на сильный мушкетный огонь и были остановлены в заболоченной местности, откуда трудно было и отступить, и двинуться вперед. Обреченные оставаться на месте, они несли под ружейным огнем невероятные и неизбежные потери.

Нагаёси, наблюдая с вершины Гифугадакэ за событиями на поле сражения, прищелкнул языком.

— Их бросили в бой слишком рано, — посетовал он. — Откуда такое нетерпение у моего тестя? Это совсем на него не похоже.

В нынешней битве младший из двух военачальников раз за разом оказывался осторожней и дальновидней, чем старший. Строго говоря, Нагаёси был в этот день готов умереть. Не отвлекаясь на другое, он неотрывно следил за человеком под знаменем с золотым веером, что реяло на холме прямо перед ним.

«Если бы мне только удалось убить Иэясу», — думал он. Иэясу в свою очередь пристально следил за Гифугадакэ — пристальней, чем за другим, — понимая, что боевой дух Нагаёси и его воинов чрезвычайно высок. Узнав из донесения лазутчика, что Нагаёси облачился в доспехи смертника, Иэясу предупредил приверженцев, что необходима величайшая осторожность.

— Сегодня Нагаёси в доспехах смертника. Для самурая это равно решимости умереть. Будьте во всеоружии бдительности — сам бог смерти может встать за спиной Нагаёси.

Начало битвы для обеих сторон оказалось тяжелым испытанием. Нагаёси следил за малейшими перемещениями войск противника, чувствуя, что если сражение под Танодзири разгорится во всю мощь, то Иэясу наверняка не останется в стороне. Он бросит в бой подкрепления, а возможно, возглавит их сам. Этим мгновением и воспользуется Нагаёси для смертельного удара.

Но Иэясу было нелегко обвести вокруг пальца.

— Нагаёси — самый яростный из наших противников. Если его не видно и не слышно, значит, он что-то затевает.

Положение дел под Танодзири обмануло надежды Нагаёси. С поразительной быстротой обозначились признаки поражения братьев Икэда. В конце концов Нагаёси решил: больше ждать нельзя. Как раз в это мгновение знамя с золотым веером, остававшееся до сих пор невидимым, взметнулось ввысь у подножия холма, где была ставка Иэясу. Половина его войска устремилась к Танодзири, тогда как вторая половина с устрашающими криками рванулась в сторону Гифугадакэ.

Корпус Нагаёси встретил их упорным сопротивлением. Едва завязалось сражение, низина Карасухадзамы окрасилась кровью.

Непрерывно гремела пальба из мушкетов. Отчаянная схватка кипела в узком ущелье между двумя холмами. Ржание лошадей, лязг длинных мечей и стук копий доносились с обеих сторон теснины. Воины перед началом поединка выкрикивали свои имена, и их грозные голоса сотрясали землю и небо.

Вскоре на всем пространстве, где шло сражение, не осталось ни одного не вступившего в бой отряда, ни одного военачальника или воина, который не бился бы не на жизнь, а на смерть. Едва казалось, что победа клонится на одну сторону, как начала одолевать другая. Попавшие в безнадежное положение отряды в едином порыве наверстывали упущенное и брали верх над врагом. Никто не знал, чьей будет победа, — долгое время битва шла вслепую.

Убитые падали наземь, тогда как другие победно провозглашали над ними свои имена. Немногих покинувших поле битвы раненых одни проклинали трусами, другие хвалили за отвагу. Видевший сражение со стороны понял бы, что каждый воин, устремляясь навстречу вечности, огнем и мечом кует собственную судьбу, не похожую на другую.

Стыд не давал Нагаёси помыслить о том, чтобы живым и невредимым выйти из пламени сражения и возвратиться в повседневный мир. Вот почему он облачился в доспехи смертника.

— Я сражусь с Иэясу! — поклялся он себе.

Когда в битве боевые порядки расстроились, Нагаёси призвал сорок или пятьдесят самураев и с ними попытался прорваться к знамени с золотым веером.

— Назад!

Так встретил его один из самураев Токугавы.

— Это Нагаёси! Хватайте его!

— Он в белой повязке! Он мчится на всем скаку!

Живая волна тяжеловооруженных воинов нахлынула на Нагаёси, пытаясь остановить его, но была отброшена, смята, затоптана конскими копытами, захлебнулась собственной кровью.

За нею — другая.

Но вот пуля, выпущенная из мушкета — а во всадника в белой повязке палили из сотни мушкетов, — попала ему между глаз.

Белая повязка, окутывающая голову Нагаёси, от крови стала ярко-алой. Вывалившись из седла, падая на спину, он успел окинуть последним взглядом синее небо четвертого месяца и горы — и вот двадцатишестилетний герой рухнул наземь, не выпуская из рук поводьев. Хякудан, любимый конь Нагаёси, взвился на дыбы и издал пронзительно-горестное ржание.

Единым вздохом отозвались самураи Нагаёси на гибель своего военачальника. Бросившись к нему и подняв тело себе на плечи, они отступили на вершину Гифугадакэ. Воины Токугавы устремились вдогонку, стремясь раздобыть доказательство своего успеха и яростно крича:

— Голову! Добудем его голову!

Воины, лишившиеся предводителя, с трудом удерживались от слез. Но печальное выражение на их лицах сменилось ожесточением. Развернувшись лицом к противнику, они встретили его частоколом копий. Им удалось уберечь от самураев Токугавы тело Нагаёси. Весть о том, что он пал смертью храбрых, подобно ледяному ветру пронеслась по полю битвы. Победы и поражения, особенно частные, естественным образом сменяют друг друга, но эта потеря означала невосполнимый урон для воинства Сёню.

Выглядело это так, словно муравейник ошпарили кипятком: сотни воинов бросились врассыпную.

— И этих людишек мы называли своими союзниками! — презрительно крикнул Сёню, выбравшись на высокое место. Хотя никому из окружающих было сейчас не до противоборства с врагом, он яростно обрушился на немногих, кто мчался, спасаясь бегством, ему навстречу. — Я здесь! Не покрывайте себя позором! Не сметь отступать! Воины, чему вас учили? Назад! Назад! Назад! Надо сражаться!

Но воины в черных повязках, потеряв голову от страха, бежали и мчались мимо него, не думая останавливаться. О самом Сёню позаботился только невзрачный оруженосец не то шестнадцати, не то пятнадцати лет. Размахивая руками, он пробивался туда, где Сёню стоял, крича на бегущих воинов.

Оруженосец поймал оставшуюся без седока лошадь и подвел ее военачальнику.

— Конь мне больше не понадобится. Подай сюда мой походный стул.

Оруженосец выполнил приказ, и Сёню сел.

— Сорок восемь лет я прожил на свете, а теперь мне пришел конец, — пробормотал он под нос. Глянув на юного оруженосца, Сёню обратился к нему: — Ты ведь сын Сираи Тангэ, верно? Думаю, твои отец и мать ждут тебя не дождутся. Беги отсюда со всех ног! Беги в Инуяму! Смотри, пули свистят все ближе! Беги отсюда! Да побыстрее!

Прогнав рыдающего оруженосца, Сёню остался в полном одиночестве и обрел долгожданный покой. Хладнокровным взглядом он окинул в последний раз этот мир.

Вскоре до него донесся шум, напоминающий схватку хищников, и ветви деревьев прямо над головой затряслись. Похоже, кто-то из его самураев еще был жив и бился с врагом.

Сёню чувствовал ломоту во всем теле. Речь шла не о победе или о поражении. Печаль расставания с миром заставила его вспомнить прошлое, на миг ему почудился на губах вкус материнского молока.

Внезапно густые кусты, растущие напротив того места, где он сидел, зашевелились.

— Кто там? — Взор Сёню потемнел от ярости. — Если враг — выходи!

В голосе его был такой смертельный холод, что приблизившийся к нему самурай Токугавы поневоле попятился.

Сёню крикнул снова:

— Значит, ты враг? Если так, возьми мою голову — то будет великий подвиг. С тобой говорит Икэда Сёню!

Самурай, затаившийся в зарослях, поднял голову и посмотрел на восседающего на походном сиденье Сёню. На мгновение его бросило в дрожь, но, совладав с нею, он поднялся на ноги и заговорил дерзким голосом:

— Что ж, хорошая мне досталась добыча. Меня зовут Нагаи Дэмпатиро, я самурай из клана Токугава. Готовься к бою! — И он направил на противника копье.

В ответ следовало ожидать от прославленного военачальника искусного и молниеносного удара мечом, но копье Дэмпатиро, не встретив сопротивления, вошло в бок Сёню, как игла в глину. Сам Дэмпатиро не устоял на ногах после такого мощного удара.

Сёню рухнул, копье пробило его тело насквозь.

— Возьми мою голову! — вновь закричал он.

Даже сейчас в руке у него не было меча. Он сам накликал свою смерть, сам предложил врагу взять свою голову. Дэмпатиро от неожиданности растерялся, но когда понял, какие именно чувства владеют поверженным вражеским военачальником и почему он решил умереть именно так, то был настолько потрясен, что едва не разрыдался.

— О! — только и сумел выдохнуть он.

Но Дэмпатиро был сейчас настолько вне себя от радости, что ему досталась столь драгоценная добыча, что просто позабыл о дальнейшем.

И тут у него за спиной послышался шум: это поспешали его соратники, каждому из них хотелось взойти на вершину холма первым.

— Меня зовут Андо Хикобэй! Готовься к бою!

— Меня зовут Уэмура Дэнэмон!

— Меня зовут Хатия Ситибэй! Я самурай из клана Токугава!

Каждый из них называл свое имя, чтобы предъявить права на голову Сёню.

Чьим же мечом она была отрублена? Чьи окровавленные руки ухватили ее за косицу и подняли в воздух?

— Я взял голову Икэды Сёню! — закричал Нагаи Дэмпатиро.

— Нет, я! — воскликнул Андо Хикобэй.

— Голова Сёню принадлежит мне! — заорал Уэмура Дэнэмон.

Лилась кровь, гремели голоса. Схлестнулись три самурайских гордости, три тщеславия. Четверо, пятеро воинов — толпа соперников все прибывала, и вот уже толпой двинулись они прочь, неся на высоко поднятом острие копья отрубленную голову военачальника.

— Икэда Сёню убит!

Клич волной прокатился по полю боя от подножия до низин, заставив воинов Токугавы издать вопль радости.

А воинам из клана Икэда, которым удалось спастись бегством, было сейчас не до возгласов. В одно мгновение они лишились Неба и земли и превратились в сухие листья, уносимые ветром неизвестно куда. Да и где на всей земле было им сейчас искать спасения?

— Не упускайте их! Не оставляйте в живых никого!

— Гонитесь за ними! Перебейте всех!

Победители, охваченные неутолимой жаждой крови, убивали воинов Икэды повсюду, где те попадались им на глаза.

Для тех, кто заранее был готов погибнуть в бою, лишить другого жизни было так же просто, как оборвать лепестки на срезанном цветке. Сёню убили, Нагаёси пал на поле брани, и воины Токугавы добивали немногих оставшихся в живых под Танодзири самураев Икэды.

Один за другим появлялись в ставке со своей добычей военачальники и бросали ее к подножию знамени с золотым веером.

Иэясу выглядел озабоченным: возвращались немногие.

Этот великий полководец редко выдавал свои чувства. На этот раз его тревожило, что воины Токугавы увлеклись преследованием отступающего врага и оторвались от основных сил. Многие не вернулись даже после призывного сигнала. Должно быть, их опьянила одержанная победа.

Иэясу несколько раз повторил:

— Дело не в том, чтобы громоздить одну победу на другую. Нехорошо стремиться к победе после того, как она одержана.

Он не произносил имени Хидэёси, но, вне всякого сомнения, догадывался, что этот прирожденный стратег уже ткнул пальцем в карту, показывая, как именно следует отомстить за великое поражение, понесенное его войском.

— Длительное преследование всегда опасно. Отправился ли уже Сиродза?

— Да. Получив ваши указания, он немедленно выехал, — ответил Ии.

Услышав об этом, Иэясу отдал еще один приказ:

— Ты тоже ступай, Ии. Останови всех, кто продолжает преследование, и прикажи им немедленно повернуть назад.

Когда преследующие убегающего противника воины Токугавы дошли до реки Яда, они обнаружили там копьеносцев под началом Найто Сиродзаэмона, выстроившихся в ряд вдоль берега с копьями наперевес.

— Стойте!

— Остановитесь!

— Князь приказал прекратить преследование!

Только этими словами и нацеленными в грудь копьями собственных союзников преследователи были остановлены.

По дороге без устали мчался Ии, обрушивая на головы воинов угрозы и проклятия.

— Наш князь сказал: те, кто опьянен победой и продолжает преследование вопреки приказу, будут по возвращении преданы суду. Назад! Все назад! Немедленно возвращайтесь!

В конце концов воины Токугавы постепенно пришли в себя и вернулись.

Была вторая половина часа Лошади, солнце стояло в зените. Кучевые облака свидетельствовали, что близится лето, шел четвертый месяц. Кровь, грязь и пот покрывали пылавшие лица воинов.

В час Барана Иэясу покинул ставку на склоне Фудзиганэ, переправился через реку Канарэ и осмотрел отрубленные головы врагов у подножия горы Гондодзи.

Битва затянулась на полдня. Все поле было усеяно мертвыми телами. Победители вели подсчет потерь. Западное войско потеряло свыше двух тысяч пятисот человек, тогда как потери Иэясу и Нобуо составляли пятьсот девяносто человек убитыми и несколько сотен тяжелораненых.

— Великую победу мы одержали, и все же нам не следует чересчур упиваться ею, — заметил один из военачальников. — В конце концов, клан Икэда — всего лишь один из корпусов в армии Хидэёси, а нам для победы над ним пришлось снять с холма Комаки и бросить в бой все свое войско. Вместе с тем, поведи мы себя иначе или потерпи поражение, это оказалось бы для нас воистину роковым. Полагаю, лучшее решение теперь для нас — как можно скорей отступить в крепость Обата.

Однако другой военачальник, ссылаясь на потери противника, поспешил возразить:

— Это неверно. Как только почувствуешь вкус победы, надо стремиться в бой и впредь. Таков основной закон войны. Понятно, что, услышав о сокрушительном поражении, Хидэёси разгневается. Наверняка он соберет свои силы в один кулак и устремит его в эту сторону. Не лучше ли нам дождаться его здесь, проведя все необходимые приготовления, чтобы наверняка завладеть головой князя Обезьяны?

Прервав спор, Иэясу повторил:

— Не следует громоздить одну победу на другую. Воины устали. Хидэёси наверняка взбивает дорожную пыль, поспешая сюда, но нам нет надобности ввязываться в новый бой сегодня. Еще слишком рано. Отдохнем и наберемся сил в крепости Обата.

Безотлагательно приняв решение, Иэясу со своим войском прошел южнее чащ Хакусана и еще до заката добрался до крепости Обата.

Введя в крепость войско и заперев ворота, Иэясу впервые за день позволил себе порадоваться одержанной победе. Мысленно воспроизводя ход событий в затянувшемся на полдня сражении, он осознал, что и он сам, и его воины действовали безупречно. Радость командира или рядового воина заключается в том, чтобы первым отрубить голову противнику или вырвать первое копье из вражеских рук, но тайное удовлетворение к полководцу приходит тогда, когда он осознает, что его дальновидные расчеты оказались правильными, а хитроумные замыслы — осуществленными.

Для этого надо быть истинным мастером военного дела. А истинный мастер безошибочно узнает другого мастера. Поэтому Иэясу непрестанно думал, что же попытается предпринять Хидэёси. Размышляя над этим, князь Токугава внезапно ощутил смертельную усталость и позволил себе ненадолго забыться сном в главной крепости Обата, давая отдых душе и телу.

После того как Сёню вместе с сыном простились с Хидэёси утром девятого числа, он призвал к себе Хосокаву Тадаоки в ставку в Гакудэне и поручил ему, равно как еще нескольким военачальникам, немедленно атаковать холм Комаки. Когда войско отправилось в бой, Хидэёси поднялся на наблюдательную вышку, чтобы следить оттуда за развитием событий. Рядом с ним находился и тоже вглядывался в даль Масуда Дзинэмон.

— Горячность Тадаоки может увести его слишком глубоко в расположение противника.

Увидев, что войско под командованием Хосокавы вплотную подошло к неприятельским укреплениям, Дзинэмон поделился с князем своими опасениями и посмотрел ему в лицо.

— Все будет в порядке. Тадаоки молод и горяч, зато Такаяма Укон человек в высшей степени рассудительный. Если они вместе, то непременно справятся.

Хидэёси думал сейчас о чем-то ином. Как дела у Сёню? Он с нетерпением дожидался добрых вестей от Сёню и не сомневался, что за ними дело не станет.

Примерно в полдень из Нагакутэ примчались несколько всадников. Со скорбью они поведали о трагическом повороте событий: войско Хидэцугу наголову разбито, причем неизвестно, жив или мертв сам юный полководец.

— Не может быть! Хидэцугу? — Хидэёси был неприятно удивлен. Он был не из тех, кто остается невозмутим, услышав об ужасном. — Какая непростительная ошибка!

Эти слова прозвучали упреком не столько Хидэцугу и Сёню, сколько самому себе. И вместе с тем в них невольно слышалась хвала проницательности и уму Иэясу.

— Дзинэмон, — велел Хидэёси, — труби общий сбор.

Хидэёси разослал гонцов в желтых повязках со срочными приказами в части своего войска. Через час двадцать тысяч воинов выступили из Гакудэна в сторону Нагакутэ.

Этот стремительный бросок не укрылся от взоров тех, кто находился в ставке Токугавы на холме Комаки. Иэясу с основным войском ушел, и здешние позиции удерживал малочисленный отряд.

— Похоже, войском командует сам Хидэёси!

Когда Сакаи Тадацугу, один из военачальников, оставленных Иэясу на холме Комаки, услышал о происходящем, он, хлопнув в ладони, произнес:

— Вот тот самый перелом событий, которого мы так долго ждали! Пока Хидэёси отсутствует, мы можем сжечь его ставку в Гакудэне и крепость в Куросэ. Сейчас самое время нанести удар! Все за мной! Предстоит великая битва!

Но Исикава Кадзумаса, другой из доверенных людей Иэясу, возразил:

— Почему вы так спешите, Тадацугу? Полководческое искусство Хидэёси ниспослано ему Небесами. И вы полагаете, что такой военачальник способен оставить вместо себя какого-нибудь никудышного вояку? Это немыслимо! Как бы он ни спешил, так он не поступит!

— Человеку свойственно допускать ошибки, не сообразные его уму и способностям, когда он действует в спешке. Хидэёси созвал полный сбор и отбыл так стремительно, что можно предположить, что его повергла в смятение весть об ужасном разгроме в Нагакутэ. Нам не следует упускать подвернувшуюся возможность подпалить князю Обезьяне кончик хвоста!

— Слишком беспечный взгляд! — Исикава Кадзумаса рассмеялся и тем еще больше разозлил Тадацугу. — На приемы Хидэёси скорей похоже другое: он наверняка оставил здесь значительное войско, чтобы воспользоваться возможностью, которая возникнет, если мы покинем наши укрепления. Столь малочисленному войску, как наше, смешно высовывать нос наружу.

Раздраженный спором Хонда Хэйхатиро гневно поднялся с места:

— Что за речи я слышу? Такие споры подобны пустому сотрясению воздуха. Я не могу сидеть без дела. Прошу прощения — покидаю почтенное собрание.

Хонда был немногословен, но обладал недюжинной силой воли. Тадацугу и Кадзумаса, настаивая на своей точке зрения, увязли в бесконечных прекословиях. И растерянно проводили глазами гневного Хэйхатиро.

— Хонда, — спросили они одновременно, — куда вы?

Хонда, повернувшись к ним, произнес главное правило своей жизни:

— Я стал приверженцем нашего господина еще в детстве. В том положении, которое сложилось, мне не остается ничего, кроме как встать с ним рядом.

— Подождите! — Кадзумаса решил, что Хонда потерял самообладание, и поднял руку, стремясь успокоить его. — Князем было приказано удерживать позиции на холме Комаки в его отсутствие. Но он не приказывал вести себя как заблагорассудится. Пожалуйста, успокойтесь.

Попытался успокоить рассерженного воина и Тадацугу:

— Хонда, какой прок будет от того, что вы в одиночестве удалитесь? Смею вас заверить, никакого! Оборона на холме Комаки куда важнее.

Губы Хонды искривила тонкая усмешка, словно ему стало жаль своих простодушных соратников, но заговорил он все же учтиво, потому что собеседники были старше его по возрасту и выше по положению.

— Я не зову с собой остальных. Каждый волен поступать как ему угодно. Но Хидэёси ведет в бой против князя Иэясу свежее войско, и что касается меня, я не в силах оставаться в стороне. Подумайте об этом! Войско нашего господина измотано после ночного и утреннего боев, и если двадцатитысячное войско во главе с Хидэёси воссоединится с остальными силами врага в одновременной атаке в лоб и в спину, если все это произойдет, неужто вам кажется, что наш господин справится с таким натиском? Я смотрю на вещи так: пусть даже мой бросок на Нагакутэ его не выручит и ему суждено погибнуть в бою, — что ж, тогда я намерен умереть вместе с ним. А вас это вовсе не касается.

Этими словами он положил конец пререканиям. Хонда собрал небольшой отряд всего в три сотни воинов и спешно выступил на Нагакутэ. Вдохновленный его мужеством и боевым духом, Кадзумаса также вывел свои две сотни и присоединился к отряду, покидающему холм Комаки.

Менее шестисот человек было в этом отряде, но боевой дух Хонды вел их с тех пор, как они ушли с холма Комаки. Да и много ли сил было у противника — какие-то жалкие двадцать тысяч! И что за полководец князь по кличке Обезьяна?

Пешие воины были легко вооружены, знамена свернуты, коней яростно настегивали. Пыль, взметаемая крошечным воинством, казалась могучим ураганом, устремившимся на восток.

Выйдя на южный берег реки Юсэндзи, они обнаружили, что войско Хидэёси, полк за полком, идет по северному берегу.

— Вот они!

— Знамя с золотыми тыквами!

— Хидэёси едет, окруженный соратниками.

Хонда и его люди мчались по берегу, не сводя глаз с другого, громко переговариваясь и указывая на того или иного вражеского военачальника пальцем. Все они пребывали в величайшем волнении.

Два войска разделяло столь незначительное расстояние, что если бы людям Хонды вздумалось перейти на крик, то враг мог бы ответить им с другого берега. Видны были лица вражеских воинов, слышна поступь двадцати тысяч воинов и стук бесчисленных подков: шум перелетал через реку и отзывался дрожью в сердце каждого, кто следил за маршем западного войска.

— Кадзумаса! — через плечо окликнул Хонда.

— Да?

— Все ли вы видите на противоположном берегу?

— Да, все. Это огромное войско. Оно так растянулось на марше, что кажется длиннее, чем сама река.

— Узнаю Хидэёси, — рассмеялся Хонда. — Это его ухватки: собрать огромное войско, а затем заставить подчиняться себе так, словно это не полки, а собственные руки и ноги. Конечно, он враг, но нельзя не отдать ему должное.

— Я уже порядочно наблюдаю за ними. Не кажется ли вам, что сам Хидэёси находится поблизости от знамени с золотыми тыквами?

— Нет. Я уверен, что он затерялся в гуще всадников. Не станет он ехать под знаменем, зная, что в любое мгновение его может сразить пуля.

— Враг идет все так же стремительно, но видно, как военачальник подозрительно посматривает на наш берег.

— Нам надлежит сделать вот что. Мы должны задержать Хидэёси на прибрежной дороге во что бы то ни стало, пусть на несколько мгновений.

— Вы считаете, мы должны нападать?

— Нет. У врага двадцать тысяч воинов, у нас всего пятьсот. Если мы бросимся через реку, они уничтожат нас одним ружейным залпом и вся вода покраснеет от нашей крови. Я преисполнен решимости умереть, но не желаю умирать бессмысленно.

— Вот оно что! Значит, вы хотите дать возможность войску нашего господина в Нагакутэ подготовиться к предстоящей битве с Хидэёси?

— Именно так. — Кивнув, Хонда шлепнул рукой по седлу. — Чтобы выиграть время в пользу союзников в Нагакутэ, нам предстоит вцепиться в ноги Хидэёси и замедлить, хотя бы ненадолго, его наступление. Ценой собственной жизни. Вы понимаете, Тадацугу, о чем речь: ценой собственной жизни.

— Да. Я понял.

— Разделите ваших стрелков на три отряда. Не останавливаясь, они смогут в три залпа обстреливать врага на том берегу.

Кадзумаса и Хонда поскакали в одну сторону.

Западное войско быстро продвигалось по другому берегу — стремительней, чем текла река. Воинам Хонды приходилось поспевать за ними, а значит, действовать вдвое быстрее, потому что на ходу они должны были стрелять и перестраивать боевые порядки.

Из-за близости воды грохот ружейной пальбы был громче обычного, пороховой дым окутал поверхность реки белой завесой. Пока одна цепь стрелков делала шаг вперед и давала залп, другая перезаряжала оружие. Затем вторая цепь заступала на место первой и давала новый залп.

Воины Хидэёси несли потери, и это было видно с другого берега. Сперва они не сбавляли шага, но затем их маршевые порядки дрогнули.

— Какими безумцами надо быть, чтобы атаковать нас столь малыми силами?

Хидэёси был потрясен. На его лице появилось удивленное выражение. Он придержал коня.

Военачальники, скакавшие рядом с ним, и все, кто оказался поблизости, поднесли руки козырьком ко лбу, вглядываясь в противоположный берег, но никто не смог назвать князю имя безумца.

— Чтобы решиться напасть на нас такой ничтожной горсткой воинов, надо обладать истинной отвагой. Кто-нибудь узнаёт этого военачальника?

Хидэёси несколько раз задавал этот вопрос.

Вот кто-то спереди закричал:

— Я знаю его!

Это произнес Инаба Иттэцу, комендант крепости Сонэ в провинции Мино. Достигнув весьма почтенного возраста, он тем не менее счел себя обязанным принять участие в боях на стороне Хидэёси и служил главнокомандующему западного войска проводником с самого начала войны.

— Это ты, Иттэцу? Значит, ты узнал вражеского вождя на другом берегу?

— Судя по рогам на шлеме и белой нити, которой прошиты его доспехи, я готов поклясться, что это правая рука Иэясу — Хонда Хэйхатиро. Я знавал его еще в битве при Анэ, много лет назад.

Услышав это, Хидэёси расчувствовался:

— Какой смельчак! С отрядом в пятьсот человек напасть на двадцатитысячное войско! Если это Хонда, то он должен быть тверд, как скала. И как замечательно, что он, жертвуя жизнью, хочет помочь своему князю избежать разгрома и, может быть, даже спастись, — пробормотал он. И добавил: — Мне жаль этого человека. Я запрещаю стрелять в него из ружей и луков, независимо от того, с какой яростью он будет нападать. Если между нами существует хоть какая-нибудь небесная связь, я однажды увижу его среди своих приверженцев. Такой человек заслуживает восхищения. Не стреляйте, пусть ведет себя, как вздумается.

На протяжении речи три цепи стрелков на противоположном берегу продолжали вести непрерывный огонь по воинам западного войска. Несколько пуль просвистело совсем рядом с Хидэёси. Как раз в эту минуту всадник в шлеме с оленьими рогами — Хонда — подъехал к берегу, спешился и ополоснул морду коня речной водой.

Отделенный от него узкой полоской реки, Хидэёси смотрел на отважного врага, а тот в свою очередь пристально вглядывался в группу вражеских военачальников, одним из которых был Хидэёси. Военачальники в это мгновение осадили своих коней.

Стрелки Хидэёси начали ответный огонь, но главнокомандующий еще раз остерег свое войско:

— Не стрелять! Не обращать внимания! Просто идти вперед! Как можно быстрее идти вперед! — Крикнув это, он пришпорил коня.

Когда Хонда понял, что задумал противник, он закричал:

— Не давайте им продвигаться!

Сам Хонда помчался вперед еще быстрее. Несколько опередив противника, он еще раз обрушил на него мощный ружейный огонь, но Хидэёси, не принимая вызова, продолжил движение и вскоре занял позиции на холме, возвышающемся над долиной Нагакутэ.

Прибыв туда, куда он намеревался прибыть, Хидэёси отдал приказ троим подчиненным возглавить три легких конных полка и помчаться на перехват.

— Сделайте все, чтобы не пропустить войско Токугавы в крепость Обата.

На холме он поместил свою ставку, тогда как двадцатитысячное войско расположилось в долине под лучами вечернего солнца. Воины не собирались греться на солнышке, они спешили отомстить Иэясу за все, что случилось ранее.

Хидэёси назначил трех предводителей разведывательных дозоров, и отряды тайно отправились к крепости Обата. Затем Хидэёси наметил боевую задачу всему войску. Но прежде чем военачальники взялись за исполнение приказа, в лагерь поступил срочный доклад.

— Иэясу покинул поле боя!

— Не может быть! — единодушно воскликнули все.

Хидэёси не проронил ни слова. Тем временем один за другим вернулись начальники трех конных полков, посланных на перехват вражеского войска.

— Иэясу вместе с войсками отошел в крепость Обата. Нам удалось настигнуть несколько разрозненных отрядов, опоздавших с отступлением, и уничтожить их, но основные силы противника опередили нас более чем на час, — доложили они.

Из трехсот воинов Токугавы, которых удалось уничтожить в ходе преследования, не было ни одного крупного военачальника.

— Мы опоздали!

Если бы Хидэёси вздумал скрывать свой гнев, его выдало бы побагровевшее лицо.

Донесения лазутчиков подтвердили услышанное: в крепости Обата заперты ворота, стоит тишина — верный признак, что Иэясу там хладнокровно торжествует сегодняшнюю победу, предоставив себе и своему войску отдых.

Как бы ни был разгневан Хидэёси, он не удержался, чтобы мысленно поздравить Иэясу с блистательной удачей.

— Иэясу! Он летит как на крыльях. Не расслабляется после одержанной победы, не ликует, а отступает в крепость и запирает ворота. Такую птичку не поймаешь ни приманкой, ни силками. Но вы увидите, не пройдет и двух лет, как я научу Иэясу вести себя достойно и низко кланяться в моем присутствии.

На землю опустились сумерки. Ночной штурм крепости был бы, как решили после споров, не слишком удачен. Более того, войско пришло из Гакудэна одним броском и нуждалось в отдыхе, поэтому от боевых действий в ночное время решено было воздержаться. Только что поставленную задачу отменили. Воинам велели отдыхать. И вскоре дымки полевых кухонь поднялись в вечернее небо.

Скоро возвратились и разведчики, посланные Иэясу из крепости, чтобы выяснить, как развиваются события. Сам Иэясу уже лег, но, когда ему донесли об их возвращении, он приказал войску немедленно вернуться на боевые позиции на холме Комаки. Его сторонники со всей горячностью убеждали князя, что необходимо сделать ночную вылазку в лагерь Хидэёси. В ответ на уговоры князь Токугава только посмеивался. Он выехал к холму Комаки, намеренно избрав кружной путь.

Тайко

Не имея другой возможности, Хидэёси развернул войско назад и вернулся в укрепленный лагерь в Гакудэне. Он не мог не признать, что поражение под Нагакутэ означало для него серьезный удар, хотя и было обусловлено чрезмерным рвением, проявленным Сёню. Нельзя было отрицать и того, что на этот раз сам Хидэёси замешкался с выступлением.

Произошло это не потому, что Хидэёси пришлось впервые в жизни встретиться с Иэясу на поле брани. Он знал Иэясу и успел изучить его задолго до того, как между ними разгорелась война. Скорее Хидэёси проявлял осмотрительность потому, что теперь столкнулись в решающей схватке два признанных мастера, два бесспорных претендента на первенство.

— Не обращайте внимания на маленькие крепости, которые попадутся на пути. Не надо тратить на них время. — Такой наказ Хидэёси дал заранее — и все-таки Сёню позволил войску крепости Ивасаки навязать себе бой и тем потерял решающие часы.

Исход предстоящей схватки зависел от полководческого дара, присущего обоим князьям. Когда Хидэёси узнал о поражении при Нагакутэ, он понял, что вопреки всему создалась благоприятная возможность. Гибель Сёню и Нагаёси будет наживкой, на которую удастся изловить Иэясу.

Но враг налетал, как пламя, и улетал, как ветер. После того, как он исчезал, все вокруг погружалось в молчание лесов. Когда Иэясу вернулся на холм Комаки, Хидэёси понял, что упустил вспугнутого из норы кролика, однако он поспешил уверить себя, что несчастье невелико — не больше чем порезанный палец. Конечно, частное поражение не могло повлиять на боеспособность его войска. Единственное, с чем приходилось считаться, — был переход боевого духа и изобретательности на сторону Иэясу.

После ожесточенной битвы при Нагакутэ, затянувшейся на полдня, оба полководца были начеку и пристально следили за передвижениями вражеского войска. Каждый из них только и ждал часа, когда ему предоставится благоприятная возможность. Ни тот ни другой и на мгновение не задумывались о скоропалительной неподготовленной атаке. С обеих сторон не раз пускалась в ход разведка противника боем и дерзкие вылазки.

Когда на одиннадцатый день четвертого месяца Хидэёси велел своему насчитывающему шестьдесят две тысячи человек войску выступить на гору Комацудзи, в лагере на холме Комаки за происходящим следили с озабоченной, но вполне беззлобной усмешкой.

После этого, двадцать второго числа того же месяца, со стороны Иэясу была предпринята вылазка. Войско в восемнадцать тысяч человек, разбившись на шестнадцать полков, выступило из лагеря и двинулось на восток.

Под барабанный бой и громкие боевые кличи всего войска передовые части под предводительством Сакаи Тадацугу и Ии Хёбу бросили боевой вызов, словно говоря: «Хидэёси, выходи! Хватит прятаться!»

Палисад, окруженный рвом, защищали Хори Кютаро и Гамо Удзисато. Глядя на то, как нагло ведет себя враг, Кютаро скрежетал зубами.

После битвы при Нагакутэ из вражеского лагеря начали расходиться слухи, что войско Хидэёси боится вступить в бой с воинами клана Токугава. Хидэёси отдал однозначный приказ, запрещающий любые стычки с врагом, кроме тех, на которые получено его личное приказание или согласие, поэтому его приверженцам не оставалось ничего, кроме как посылать в ставку одного гонца за другим.

Когда прибыл очередной гонец, Хидэёси играл в го.

— Большое войско Токугавы угрожает нашим позициям у двойного рва! — доложил гонец.

Хидэёси, на мгновение оторвав взор от игральной доски и посмотрев на гонца, полюбопытствовал:

— Сам Иэясу с ними?

— Князя Иэясу там нет, — ответил гонец.

Хидэёси взял черную шашку, передвинул ее на другое место и сказал, не поднимая глаз от доски:

— Доложите мне, когда появится сам Иэясу. Пока он не станет во главе своего войска, вопрос о том, ввязываться в бой или нет, я оставляю на усмотрение Кютаро и Удзисато.

Как раз в это время на холме Комаки встретили уже второго гонца с одним и тем же призывом к Иэясу.

Иэясу ответил на это:

— Разве сам Хидэёси сделал свой ход? Если он не сдвинулся с места на горе Комацудзи, то и мне не имеет смысла выступать.

В конце концов Иэясу остался на холме Комаки.

За это время Хидэёси уделил особое внимание тому, чтобы наградить отличившихся в сражении под Нагакутэ и наказать провинившихся. С особенным тщанием отнесся он к вопросу об увеличении жалованья и о наградах лучшим из воинов, однако не сказал ни единого слова своему племяннику Хидэцугу, хотя тот, после того, как спасся бегством с поля боя, откровенно побаивался гнева главнокомандующего и явно тушевался в его присутствии. По возвращении в лагерь он немногословно доложил о своем прибытии и попытался объяснить причины понесенного поражения. Но Хидэёси, не обращая внимания и даже не глядя в его сторону, подчеркнуто говорил только с другими присутствующими за столом.

— Я сам виноват в гибели Сёню, я послал его на верную смерть, — сказал Хидэёси. — С юных дней мы все с ним делили — и нищету, и сакэ, и женщин. Никогда не прощу себе его смерти и никогда о нем не забуду.

Каждый раз, когда в его присутствии речь заходила о Сёню и его судьбе, на глаза Хидэёси набегали слезы.

Однажды, никого не оповестив о своих планах, Хидэёси распорядился начать возведение укреплений в окрестностях Оуры. Через два дня, в последний день четвертого месяца, он поведал о своем замысле подробнее:

— Завтра я хочу начать главное сражение в моей жизни. Посмотрим, кому суждено будет пасть в этом бою, — Хидэёси или Иэясу. Хорошенько выспитесь, подготовьтесь к бою и, главное, не дайте противнику застигнуть себя врасплох.

На следующий день — первого числа пятого месяца — должна была состояться решающая битва. Войско Хидэёси готовилось к ней с прошлого вечера. И вот перед ними предстал полководец. Его слова повергли присутствующих в полное недоумение.

— Мы возвращаемся в Осаку! Уходим всем войском! — Не успели люди прийти в себя, как последовали дальнейшие распоряжения. — Корпуса под командованием Куроды Камбэя и Акаси Ёсиро должны вступить во взаимодействие с войском у двойного рва. Командовать замыкающими отрядами будут Хосокава Тадаоки и Гамо Удзисато.

Шестидесятитысячное войско выступило в поход. Двигаясь на запад, оно своим отступлением в точности вторило ходу солнца по небу. Хори Кютаро был оставлен в Гакудэне, а Като Мицуясу — в крепости Инуяма. За исключением этих двух полков все войско переправилось через реку Кисо и вошло в провинцию Оура.

Внезапное отступление по приказу главнокомандующего заставило военачальников гадать о подлинных причинах такого решения. Хидэёси, отдав приказ, держался непринужденным образом. Дело заключалось в том, что отступление столь многочисленного войска осуществить еще труднее, чем наступление. Самая трудная задача выпадала воинам замыкающих отрядов и командовать этим войском поручали самым смелым и опытным.

Когда наутро в ставке Иэясу увидели, что войско Хидэёси внезапно выступило на запад, всех охватили сомнения, и приверженцы поспешили с докладом к князю.

На словах у них не оставалось сомнений насчет того, что происходит.

— Все ясно. Мы сломили волю врага к сопротивлению.

— Если мы воспользуемся возможностью и начнем преследование, то наверняка удастся сокрушить западное войско, перебив их до последнего человека, и победа будет за нами. Великая победа!

Каждый из военачальников восторженно говорил о немедленной атаке на отступающего противника и просил разрешить ему возглавить это начинание, но Иэясу, в отличие от них, ничуть не выглядел обрадованным. И он строго воспретил преследовать противника.

Он понимал, что такой полководец, как Хидэёси, не отвел бы большого и сильного войска, не имейся у него на то серьезная причина. Он осознавал также, что, хотя у него хватало людей для успешного ведения оборонительных действий, противостоять Хидэёси в решающем сражении на открытой местности его войско было не в силах.

— Искусство войны — не азартная игра. Имеем ли мы право рискнуть, поставить свою жизнь на кон в ходе одной-единственной схватки, не имея представления о том, как она может закончиться? Срывать плод следует тогда, когда сама судьба благословляет вас протянуть к нему руку.

Иэясу терпеть не мог рисковать. К тому же он превосходно знал собственную натуру. В этом отношении полной противоположностью Иэясу был князь Нобуо. Нобуо постоянно пребывал в заблуждении, будто его собственные способности и слава в стране ничем не уступают славе и способностям его отца, князя Нобунаги. Поэтому ему не сиделось на месте, хотя остальные внешне безропотно приняли решение Иэясу об отказе от преследования.

— Говорят, воину надлежит брать то, что само идет в руки. Как можем мы праздно сидеть здесь, наблюдая, как уплывает от нас возможность, дарованная Небесами? Пожалуйста, позвольте мне возглавить войско преследования, — произнес Нобуо с немалой настойчивостью.

Иэясу сумел несколькими словами осадить его, но в Нобуо на этот раз словно злой дух вселился. В споре с Иэясу он вел себя, как разобиженный ребенок, не желающий слушать старшего.

— Что ж, тут ничего не поделаешь.

Иэясу разрешил ему возглавить преследование, прекрасно понимая: ни к чему хорошему это не приведет. Нобуо немедленно собрал свое личное войско и погнался за войском Хидэёси.

После отбытия Нобуо Иэясу послал вслед за ним еще один отряд во главе с Хондой. Как и предвидел Иэясу, стоило войску Нобуо нагнать отряд противника, как тот развернулся, перестроился и, преодолев первоначальную сумятицу, быстро разгромил воинов Нобуо. Неразумный князь оказался повинен в гибели большого числа своих приверженцев.

Сам Нобуо мог бы стать легкой — и желанной — добычей для Хидэёси, не подоспей к нему на помощь отряд Хонды. Отступив на холм Комаки, Нобуо не рискнул показаться Иэясу на глаза. Но Хонда в подробностях рассказал главнокомандующему обо всем, что произошло. Иэясу ничем не выдал собственных чувств, ограничившись кивком и бесстрастным высказыванием: «Этого следовало ожидать».

Отступление Хидэёси менее всего походило на беспорядочное бегство. Проезжая по дороге, он обратился к соратникам со следующими словами:

— Не взять ли нам что-нибудь на память?

Крепость Каганои высилась на левом берегу реки Кисо к северо-востоку от крепости Киёсу. Двое из приверженцев Нобуо засели в ней, готовясь в случае крайней надобности развернуть отсюда одно из крыльев войска.

— Взять эту крепость, — приказал Хидэёси столь же равнодушно, как, махнув рукой, показал бы на сочный персик на ветке.

Войско переправилось через реку Кисо и заняло позиции в окрестностях храма Сэйтоку. Возглавив запасное войско, Хидэёси начал атаку утром четвертого числа. Время от времени он садился на коня и мчался на холм в окрестностях Тонды, чтобы оттуда следить за ходом сражения.

На следующий день в бою пал комендант крепости. Сама крепость продержалась еще два дня и пала только вечером шестого числа.

В тот же день Хидэёси возвел укрепления в местности Таки и дошел до Огаки тринадцатого числа. В крепости Огаки он встретился с уцелевшими членами семьи Сёню и утешил жену и мать павшего в бою друга.

— Представляю, как вам сейчас одиноко. Не забывайте, какое лучезарное будущее открывается перед вашими детьми. Вам следует прожить остаток дней в покое и радости, любуясь ростом молодых деревьев и вешним цветением в саду.

Хидэёси призвал к себе сыновей Сёню и сказал, что надеется на их мужество и силу. Этим вечером он словно превратился в одного из членов семейства и посвятил долгие часы воспоминаниям.

— Я коротышка, Сёню тоже был коротышкой. А когда коротышке хочется распотешить других, он, особенно если крепко выпьет, пляшет перед ними танец с копьем. Не думаю, чтобы он когда-нибудь плясал перед женою и сыновьями, но если плясал, то делал это примерно так.

И он самым потешным образом изобразил пляшущего Сёню, заставив опечаленных родственников рассмеяться против их собственной воли. Хидэёси остался в крепости на несколько дней, но в конце концов, двадцать первого числа, выступил на Осаку по дороге Оми.

Осака превратилась в большой город, разительно отличаясь от некогда крошечного порта на реке Нанива. Когда Хидэёси во главе войска прибыл сюда, люди высыпали на улицы и заполонили окрестности. Ликование не затихало до поздней ночи.

Внешние работы по возведению крепости Осака были уже завершены. Когда наступила ночь, здесь разыгралась сцена словно бы из другого мира. В бесчисленных окнах зажгли яркие лампы. Пятиэтажная башня главной цитадели, равно как и башни второй и третьей цитаделей, украшала собою небо и заливала светом окрестности во все четыре стороны, на востоке — реку Ямато, на севере — реку Ёдо, на западе — реку Ёкобори, а на юге — глубокий, но пока не заполненный водою ров.

Хидэёси покинул ставку в Гакудэне, потому что переменил первоначальный план, решив пойти по пути «начни все сначала»… Как отнесся Иэясу к такой перемене? Он следил за отступлением западного войска, не пошевелив и пальцем. Хотя он и узнал об ожесточенном сражении в крепости Каганои, подкреплений туда не прислал.

— Что происходит? — раздавались недоумевающие и негодующие голоса приверженцев Нобуо.

Сам Нобуо роптать уже не смел. Однажды ослушавшись Иэясу, он напал на войска Хидэёси, потерпел поражение и вернулся в лагерь только благодаря тому, что на выручку пришел Хонда. Нобуо понял отныне, что у него нет права на какие бы то ни было возражения.

Так или иначе, разногласия ослабляли восточное войско. Не следовало забывать, что вся война вспыхнула по воле не столько Иэясу, сколько Нобуо. Он напоминал Иэясу о союзническом долге, и властитель Микавы начал войну, чтобы помочь ему. Иэясу оставался в этой войне всего лишь союзником ее зачинщика — тем трудней ему было управлять поведением последнего. В конце концов Иэясу заявил:

— Раз уж Хидэёси прибыл в Осаку, раньше или позже он выступит походом на провинцию Исэ. Тревожные признаки таких намерений уже налицо. Мне кажется, вам нужно как можно скорее вернуться в вашу собственную крепость Нагасима.

Сочтя это предложение удобным поводом, Нобуо поспешил вернуться в провинцию Исэ. Иэясу еще какое-то время оставался на холме Комаки, но в конце концов покинул эту позицию и отправился в Киёсу, оставив вместо себя Сакаи Тадацугу. Жители Киёсу высыпали на улицы, чтобы приветствовать князя, вернувшегося с победой, но оказалось их куда меньше, чем жителей Осаки, которые приветствовали Хидэёси.

И мирные жители, и самураи считали сражение при Нагакутэ великой победой клана Токугава, но Иэясу предостерег приверженцев и подданных против чрезмерной гордыни и разослал своим войскам назидание:

За время противостояния на холме Комаки сторонникам Хидэёси удалось захватить в провинции Исэ, где вообще не велось боевых действий, крепости Минэ, Камбэ, Кокуфу и Хамада, а также взять и разрушить крепость Нанокаити. Прежде чем кто-нибудь успел догадаться об этом, большая часть провинции Исэ перешла под власть Хидэёси.

Хидэёси провел в крепости Осака около месяца, занимаясь делами ее управления, составляя и проводя в жизнь планы по переустройству окрестностей новой столицы и вкушая радости личной жизни. Он вел себя так, словно противостояние на холме Комаки и связанные с ним события его совершенно не касались.

В седьмом месяце он ненадолго съездил в провинцию Мино. Затем, примерно в середине восьмого месяца, неожиданно сказал:

— Скучно возиться со всем этим так долго. Поздней осенью необходимо покончить с этой историей раз и навсегда.

И вновь он объявил о выступлении на войну огромного войска. За два дня до начала похода в глубине главной крепости загремел барабан и запела флейта — это давали представление актеры театра Но. Время от времени слышались взрывы смеха.

Пригласив в крепость актеров театра Но, Хидэёси позвал на представление мать, жену и всех родственников. Ему хотелось повеселиться как следует.

Среди гостей были и три княжны, которых воспитывали в уединении. Тяте в этом году исполнилось семнадцать лет, средней сестре — тринадцать, младшей — вот-вот должно было исполниться одиннадцать.

Всего год назад, в день, когда пала крепость Китаносё, девочки с ужасом взирали на то, как она горит — и вместе с нею в дыму погибают их приемный отец Сибата Кацуиэ и их родная мать. Их перевезли сперва в лагерь, потом — сюда, и повсюду их окружали только незнакомые люди. Какое-то время глаза у них не просыхали от слез, улыбка ни разу не вспыхивала на прежде веселых и беззаботных личиках. Но три княжны в конце концов привыкли жить среди обитателей крепости и, освоившись с простым обращением, присущим Хидэёси, полюбили его и начали называть «нашим забавным дядюшкой».

В этот вечер после нескольких сцен, разыгранных актерами, «забавный дядюшка» прошел в закрытое помещение, переоделся там и сам вышел на подмостки.

— Поглядите, это дядюшка! — воскликнула одна из сестер.

— Да! Как забавно он выглядит!

Не обращая внимания на остальных, две младшие княжны расхохотались, указывая на него пальцами, и захлопали в ладоши. Как и следовало ожидать, Тятя, старшая из сестер, поспешила одернуть их:

— Не надо указывать пальцами. Сидите спокойно и следите за представлением.

Она решила показать сестрам пример, но Хидэёси вытворял такие смешные штуки, что в конце концов ей пришлось, прикрыв лицо рукавом, рассмеяться. Тут ей никакого удержу не было.

— Что такое? Кто засмеется, того накажут! А ты как раз рассмеялась!

Младшие сестры принялись потешаться над старшей, а та смеялась все пуще и пуще.

Время от времени не могла удержаться от смешка и мать Хидэёси, наблюдая за потешной пляской сына, и только Нэнэ, привыкшая к шуткам и проказам мужа в тесном семейном кругу, не выказывала никаких признаков веселости.

У Нэнэ было на уме другое: она решила хорошенько разглядеть наложниц мужа, восседавших здесь и там в сопровождении собственных служанок.

Живя в Нагахаме, Хидэёси позволял себе держать только двух наложниц; когда же они переехали в Осаку, Нэнэ сразу донесли, что и во второй крепости, и в третьей появилось по наложнице.

Трудно поверить, но после победного возвращения из похода на север Хидэёси привез в крепость трех осиротевших дочерей Асаи Нагамасы и, как любящий отец, воспитывал их.

Это обижало женщин, прислуживавших Нэнэ, которая как-никак доводилась Хидэёси законной супругой, и обижало в особенности потому, что старшая из сестер, Тятя, превосходила красотой свою покойную мать.

— Княжне Тяте уже семнадцать лет. Почему его светлость смотрит на нее такими глазами, словно любуется изысканным цветком в вазе?

Замечания вроде этого только подливали масла в огонь, но Нэнэ отвечала на все деланным смехом.

— Тут ничего не поделаешь. Это как царапина на жемчужине — у каждого человека есть свой изъян. Таков мой Хидэёси — он охоч до женщин.

Когда-то в былые годы она сама давала волю ревности, как поступила бы на ее месте любая другая, и даже написала из Нагахамы жалобу Нобунаге на неподобающее поведение мужа, и князь Ода направил ей ответное послание:

Слова княжеского укора выпали на ее долю, а не на долю неверного мужа. Получив урок, Нэнэ решила впредь сохранять хладнокровие при любых обстоятельствах и научилась смотреть сквозь пальцы на любовные связи мужа. Однако в последнее время у нее вновь появились опасения: ей стало казаться, будто Хидэёси позволяет себе слишком много.

В любом случае следовало считаться с тем, что ему исполнилось сорок семь лет, а мужчина в этом возрасте испытывает особенную жажду жизни. Поэтому, наряду с огромным количеством внешних дел, вроде противостояния на холме Комаки, он занимался и внутренними — причем такими сокровенными, как обустройство собственной спальни и забота о ее обитательницах. Так он и жил изо дня в день, будучи не в силах ничем насытиться, жил полноценной жизнью мужчины в расцвете сил — да так, что посторонний наблюдатель поневоле удивлялся, каким образом Хидэёси удается отделить главное от второстепенного, величественный жест — от интимного, подчеркнуто прилюдные действия — от тех, которые надлежало совершать под покровом тайны.

— Смотреть на пляску забавно, но когда я сам выхожу на подмостки, мне вовсе не весело. Если честно, это трудное дело.

Хидэёси направился к матери и жене. Только что он под шумное одобрение присутствующих сошел со сцены и, казалось, был опьянен вдохновением и восторгом танца.

— Нэнэ, — сказал он, — давай проведем нынешний вечер у тебя в комнате. Не приготовишь ли ты угощение?

По окончании представления зажгли яркие лампы и гости принялись расходиться.

Хидэёси появился в покоях Нэнэ. Его сопровождало множество актеров и музыкантов. Мать удалилась к себе, так что супруги остались вдвоем.

Нэнэ всегда хорошо относилась к гостям и их слугам, да и к собственным слугам тоже. После нынешнего веселого представления она была особенно любезна с ними, благодарила всех, потчевала сакэ, пропускала мимо ушей некоторые — порой весьма дерзкие — шутки.

Поскольку Нэнэ полностью посвятила себя гостям, Хидэёси, предоставленный самому себе, сидел в полном одиночестве и наконец немного заскучал.

— Нэнэ, пожалуй, я бы тоже выпил чашечку, — сказал он.

— Ты уверен, что это пойдет тебе на пользу?

— Ты полагаешь, будто я капли в рот не возьму? Для чего же тогда, по-твоему, я пришел к тебе в покои?

— Но твоя матушка сказала: «Послезавтра этот парень вновь отправляется на холм Комаки». Она наказала прижечь тебе моксой голени и бедра перед выступлением в поход.

— Что? Она велела сделать прижигание моксой?

— Она считает, что в начале осени бывает довольно жарко. Если ты в разгар сражения попьешь тамошней нечистой воды, то непременно заболеешь. Так что давай я исполню повеление матушки, а после этого угощу сакэ.

— Это просто смешно. Мне это ни к чему!

— Хочешь или нет, придется подчиниться. Так наказала твоя матушка.

— Да хотя бы из-за этого я немедленно уйду! Во время сегодняшнего представления ты одна не смеялась. Я следил с подмостков: все смеялись, а ты — нет.

— Да, уж такой у меня характер. Даже если бы ты приказал мне вести себя как эти маленькие красотки, я бы все равно не смогла.

Судя по всему, Нэнэ рассердилась. На глаза ей навернулись слезы. Она вспомнила о днях, когда ей было столько лет, сколько теперь Тяте, а Хидэёси было двадцать пять. Он увивался за нею, и звали его тогда Токитиро.

Хидэёси с удивлением посмотрел на жену:

— Почему ты плачешь?

— Не знаю.

Нэнэ отвернулась, но Хидэёси все равно исхитрился заглянуть ей в глаза.

— Не хочешь ли сказать, что почувствуешь себя покинутой, когда я снова поеду на войну?

— Ты бы посчитал, сколько дней провел дома за все время с тех пор, как мы поженились.

— Ничего не поделаешь. Пока в стране не настанут мир и покой, мне придется воевать. Хоть я этого терпеть не могу, — возразил Хидэёси. — Если бы не произошло внезапного несчастья с князем Нобунагой, меня бы назначили комендантом какой-нибудь отдаленной крепости, и я проторчал бы там всю оставшуюся жизнь — зато рядом с тобой, как тебе и хочется.

— Ты вечно говоришь всякие гадости. А я умею читать в мужском сердце, поверь мне!

— Да и я неплохо разбираюсь в женщинах.

— Ты вечно надо мной смеешься. Я ведь не ревную тебя, как поступила бы на моем месте любая другая.

— Так каждая жена о себе рассуждает.

— Ты можешь хоть раз выслушать меня, не сводя все к шуткам?

— Изволь. Я выслушаю тебя со всей серьезностью.

— Я давным-давно смирилась с тем, как протекает моя жизнь. Так что не стоит напоминать тебе, что в твое отсутствие я ведаю всеми делами в крепости.

— Ты доблестная женщина и добродетельная супруга! Поэтому-то давным-давно некий молодой болван по имени Токитиро и приметил тебя.

— Не заходи в своих шутках чересчур далеко! Об этом говорила со мной твоя матушка.

— И что она сказала?

— Сказала, что я слишком безропотно отношусь к твоим частым уходам и редким возвращениям. Сказала, что мне время от времени нужно говорить с тобой о чувствах, нужно тебя воспитывать.

— А для начала — делать прижигания? — расхохотался Хидэёси.

— Она тревожится, а тебе это безразлично. Ты стал настолько самоуверен, что пренебрегаешь даже сыновним долгом.

— В чем это выражается?

— Разве не ты поднял шум в комнате госпожи Сандзё прямо здесь, наверху, позапрошлой ночью? И оставался у нее до зари?

Придворные и актеры, потягивая сакэ в соседнем помещении, делали вид, будто не прислушиваются к случайной — впрочем, увы, далеко не редкой — ссоре между супругами. Как раз в это мгновение Хидэёси повысил голос:

— Эй, люди! Поглядите, какую замечательную сценку мы с женой для вас разыгрываем!

Один из актеров откликнулся:

— Воистину так. Это напоминает игру в мяч между двумя слепцами.

— И пес бы не сумел укусить больнее, — рассмеялся Хидэёси.

— Давайте! Интересно, за кем останется победа.

— А ты, флейтист? Тебе тоже нравится представление?

— Да, я слежу за вами затаив дыхание. Как будто речь идет о моей собственной жизни и смерти. Кто прав, кто виноват? Удар! Еще удар! И вновь удар! И вновь ответный!

Внезапно Хидэёси сорвал с Нэнэ верхнее кимоно и принялся победно размахивать им, как добычей.

На следующий день матери и жене Хидэёси не удалось увидеть его даже мельком, хотя все члены семьи собрались в одной крепости. Весь день Хидэёси провел в делах, раздавая распоряжения приверженцам и военачальникам.

Двадцать шестого числа восьмого месяца Иэясу получил срочное донесение о наступлении, начатом Хидэёси. Иэясу поспешил из Киёсу в Ивакуру, взяв с собой Нобуо. Он спешно развернул боевые порядки, способные противостоять войску Хидэёси. Иэясу вновь решил прибегнуть к оборонительной стратегии, строго-настрого запретив своим людям поддаваться на вражеские вылазки, а тем более затевать собственные.

— Этот человек не знает слова «достаточно».

Хидэёси осознал, сколь трудно вести войну против человека, наделенного таким терпением и выдержкой, как Иэясу, но ему самому было не занимать подобных качеств. Он знал: если хочешь съесть устрицу, не имеет смысла разбивать раковину. Лучше подержать край раковины на огне, и она откроется без труда. В нынешних действиях он руководствовался только здравым смыслом. Отправка в качестве посла мира Нивы Нагахидэ была равнозначна поднесению раковины к огню.

Нива был старейшим из приверженцев клана Ода, его любили и уважали повсюду. Теперь, после гибели Сибаты Кацуиэ и утраты былой известности Такигавы Кадзумасу, Хидэёси стремился во что бы то ни стало склонить на свою сторону этого честного и добросердечного человека, рассчитывая двинуть его в игру, как запасную фигуру, перед началом нового противостояния на холме Комаки.

В северной войне Нива бился на стороне Инутиё, но двое приближенных к нему военачальников — Канамори Кинго и Хатия Ёритака — выступали на стороне Хидэёси. Прежде чем слухи об этом разошлись по стране, двое бывших врагов предприняли несколько поездок между лагерями Хидэёси и своей родной провинцией Этидзэн.

Даже сами посланцы не знали содержания писем, которые они доставляли, но в конце концов Нива тайно побывал в Киёсу и повидался с Иэясу.

Переговоры прошли в обстановке глубочайшей секретности. Со стороны Хидэёси единственными людьми, посвященными в дело, были Нива и двое его соратников. По предложению Хидэёси на роль посредника был избран Исикава Кадзумаса.

Из лагеря Токугавы просочился слух о начале тайных мирных переговоров. Этот слух привел в замешательство воинов клана, занявших боевые позиции на холме Комаки.

Подобные слухи всегда сопровождаются язвительными добавлениями тех, кто их распускает. На этот раз в центре внимания оказалось имя, и без того вызывавшее раздражение и подозрительность у членов клана, — имя Исикавы Кадзумасы.

— Утверждают, будто посредником на переговорах избран Кадзумаса. Что ни говори, а у него с Хидэёси были совместные темные связи.

Кое-кто осмеливался завести речь об этом с самим Иэясу, но он резко отвергал любые подозрения по поводу Кадзумасы и всецело доверял ему.

Но раз такие разговоры начались и вспыхнули подозрения, то неизбежно на убыль пошел боевой дух, присущий клану.

Иэясу, разумеется, ничего не имел против переговоров о мире, но, увидев, в какой разброд пришло войско, он внезапно прервал все беседы с посланцем Нивы.

— Я не ищу мира с Хидэёси, — сказал он. — Какие бы условия он ни предлагал, я ему все равно не верю. Нам предстоит решающее сражение, и я отсеку голову Хидэёси, дав понять стране, на чьей стороне власть и право.

Когда об отказе от мирных переговоров стало известно самураям клана Токугава, они приободрились, и все слухи насчет Кадзумасы как ветром сдуло.

— Хидэёси начинает наступление!

Восстановив боевой дух, воины Иэясу прониклись куда большей решимостью и отвагой, чем прежде.

Хидэёси пришлось испить горькую чашу унижения, хотя срыв переговоров был ему, в сущности, выгоден. И на этот раз он не начал решительных боевых действий, предпочтя вместо этого занять важные опорные крепости. К середине девятого месяца он снова отвел войско с боевых позиций и вернулся в крепость Огаки.

Сколько раз довелось жителям Осаки наблюдать, как Хидэёси выступает во главе войска, а затем, так и не дав боя, возвращается, бесцельно перемещаясь между своей крепостью и провинцией Мино?

Настало двадцатое число десятого месяца — стояла поздняя осень. Войско Хидэёси, обычно шедшее через Осаку, Ёдо и Киото, на этот раз внезапно свернуло у Сакамото, прошло через Когу в провинции Ига и направилось в Исэ, сойдя таким образом с дороги Мино и выбрав ту, что вела в Овари.

Одно срочное донесение за другим прибывало из второстепенных крепостей, принадлежащих Нобуо, и от его лазутчиков в провинции Исэ. Выглядело это так, словно разом в десятке мест прорвало запруду и мутные воды могучей реки затопили долину.

— Хидэёси наступает на нас главным войском!

— Да, это не разрозненные отряды под началом одного человека, которые мы здесь видели прежде!

Двадцать третьего числа войско Хидэёси встало лагерем в Ханэцу и воздвигло укрепления в окрестностях Навабу.

Поскольку Хидэёси подошел вплотную к главной крепости, Нобуо утратил хладнокровие. Около месяца многие приметы предрекали, что вот-вот грянет буря. Добавляло масла в огонь и то, что миссия Исикавы Кадзумасы, коей должно было быть глубочайшей тайной для рядовых сторонников клана Токугава, загадочным образом выплыла наружу (никто так и не узнал, как это случилось) и широко обсуждалась в войске.

Согласно последним слухам, в руководстве клана Токугава не стало прежнего единства. Ряд приближенных Иэясу ненавидел Исикаву Кадзумасу и ждал часа, чтобы погубить его.

Поговаривали и о том, что ведутся переговоры с Хидэёси, что Иэясу стремится заключить мир поскорее, пока противнику не стало известно о разногласиях в правящей верхушке клана. Внезапный отказ от переговоров объясняли тем, что условия, выдвинутые Хидэёси, оказались слишком жесткими.

Нобуо был этим в величайшей степени обеспокоен. И впрямь: какая судьба ожидала его, если бы Хидэёси с Иэясу сумели договориться?

— Если войско Хидэёси внезапно изменит путь и пойдет по дороге Исэ, вам, мой господин, придется смириться с тем, что между Хидэёси и Иэясу существует тайное соглашение, по которому вы и весь клан принесены в жертву.

И вот, во исполнение самых страшных ночных кошмаров Нобуо, войско Хидэёси пожаловало к нему в провинцию. Самому Нобуо не оставалось ничего, кроме как известить о случившемся Иэясу и попросить помощи.

В отсутствие Иэясу его замещал в крепости Киёсу сам Сакаи Тадацугу. Получив срочное послание от Нобуо, Тадацугу немедленно послал гонца к Иэясу. А князь Токугава в тот же день, собрав войско, выступил в сторону Киёсу и отправил свежие части под командованием Тадацугу в Кувану.

Кувана являла собой уязвимое место провинции Нагасима. Нобуо привел сюда своих воинов, готовясь к противостоянию с Хидэёси, который избрал ставкой деревню Навабу.

Навабу стоит на берегу реки Матия, на расстоянии примерно в один ри к юго-западу от Куваны. Здесь близко друг от друга располагались устья рек Кисо и Иби, так что лучшего места, чтобы угрожать ставке Нобуо, было просто не найти.

Стояла поздняя осень. В густых тростниках, растущих в здешних местах, прятались несколько сот тысяч воинов, и дым разведенных ими костров висел в небе над реками густой пеленой и днем и ночью. Приказ о начале сражения все еще не был отдан. Праздные воины кое-где даже рыбачили. Стоило легковооруженному Хидэёси затеять осмотр войск и внезапно выехать на берег, переполошившиеся воины бросали удочки и разбегались куда глаза глядят. Замечая их, Хидэёси только улыбался.

Не будь нынешние обстоятельства настолько судьбоносны, он и сам с удовольствием порыбачил бы и походил по сырой земле босиком. В душе он во многих отношениях оставался ребенком, и подобное зрелище наводило его на радостные воспоминания о детстве.

За рекой лежала родная провинция Овари. Под осенним солнцем запах родимых мест волновал и тревожил.

Томита Томонобу и Цуда Нобукацу вернулись из важной поездки и с нетерпением дожидались приема у главнокомандующего.

Спешившись у въезда в деревню, Хидэёси пошел им навстречу непривычно быстрым шагом. Он лично отвел обоих в охраняемую укромную хижину под деревьями.

— Что ответил князь Нобуо? — спросил он.

Говорил он понизив голос. В глазах вспыхивали выдающие волнение искорки.

Первым начал Цуда:

— Князь Нобуо говорит, что ему понятны ваши чувства и что он дает свое согласие на встречу.

— Он согласен?

— Мало сказать — согласился. Чрезвычайно обрадовался.

— Вот как? — Хидэёси набрал полные легкие воздуха и шумно выдохнул. — Вот как?

Намерения Хидэёси в ходе нынешнего наступления по дороге Исэ с самого начала были весьма рискованны. Он надеялся разрешить вопрос дипломатически, но был готов, при необходимости, нанести удар по Куване, Нагасиме и Киёсу. После у него появилась бы возможность атаковать вражеские позиции на холме Комаки с тыла.

Цуда состоял в родстве с кланом Ода и доводился троюродным братом самому Нобуо, которому он и объяснил все преимущества и недостатки сложившегося положения вещей и от которого ему в конце концов удалось добиться ответа.

— Я не таков, чтобы воевать из любви к войне, — заявил Нобуо. — Если Хидэёси впрямь такого высокого мнения обо мне и предлагает мирные переговоры, я не стану уклоняться от встречи.

С начала противостояния на холме Комаки Хидэёси понял, что справиться с Иэясу будет трудно. Поэтому он решил поиграть на струнах человеческой души и найти взаимопонимание с ближайшими приверженцами из стана грозного врага.

В ближнем кругу клана Токугава подозрения по поводу Исикавы Кадзумасы были вызваны тайным влиянием Хидэёси. Так что, когда в игру вошел Нива Нагахидэ, приверженцы Нобуо, поддерживавшие связь с Кадзумасой, были заклеймены как миротворцы. Нобуо сам толком не знал, что на уме у Иэясу, и беспокоился по этому поводу, а в клане Токугава настороженно следили за поведением войска Нобуо. Весь этот разброд был вызван тайными действиями из далекой Осаки.

Во всех своих действиях Хидэёси неизменно руководствовался одним и тем же соображением, согласно которому любые жертвы, на которые приходится идти ради достижения мира, предпочтительней жертв, более многочисленных, которыми непременно обернется война. Более того, перебрав и использовав все возможности — прямое противостояние Иэясу на холме Комаки, хитроумное ведение боевых действий и даже опасный поход, — Хидэёси понял, что война против Иэясу не сулит ничего хорошего, и решил попытаться уладить спорный вопрос по-иному.

Во исполнение замысла на следующий день ему предстояла встреча с Нобуо.

Хидэёси поднялся ранним утром и, поглядев на небо, пробормотал:

— Что ж, небо благоприпятствует…

Накануне небо внушало Хидэёси изрядные опасения — по нему быстро летели темные осенние тучи, и Хидэёси боялся, что, сославшись на ненастную погоду, Нобуо захочет перенести встречу или изменить ее место, и тогда обо всем станет известно в клане Токугава. Ложась спать, Хидэёси был озабочен возможностью того, что события примут неблагоприятный оборот, но наутро тучи ушли, небо сияло синевой, в это время года непривычной. Хидэёси счел это добрым предзнаменованием и, пожелав себе удачи, сел на коня и выехал в Навабу.

В его свиту сейчас входили лишь несколько старших соратников клана, оруженосцы и двое прежних посланцев — Томита и Цуда. Правда, за рекой Матия Хидэёси принял дополнительные меры предосторожности, приказав небольшому отряду воинов укрыться в прибрежном тростнике и в соседних деревнях. Проезжая мимо постов, выставленных накануне с вечера, Хидэёси, словно не замечая их, непринужденно беседовал со спутниками. Прибыв на берег реки Яда на западной окраине Куваны, он спешился.

— Следует ли нам именно здесь дожидаться появления князя Нобуо? — спросил он и, усевшись, принялся любоваться окрестностями.

Не заставив себя долго ждать, появился Нобуо в сопровождении нескольких конных приверженцев. Нобуо, должно быть, еще на скаку заметил дожидающихся его на берегу людей и, не сводя глаз с Хидэёси, принялся совещаться со своими сопровождающими. Он остановился и спешился на изрядном расстоянии от того места, где сидел Хидэёси, и явно был насторожен.

Воины молодого князя выстроились в две колонны. Сам Нобуо двинулся в сторону Хидэёси, идя между ними. Блеск его доспехов призван был свидетельствовать о мужестве и могуществе.

Хидэёси! Не его ли Нобуо до вчерашнего дня именовал выродком, извергом и погубителем страны? Не его ли считал заклятым врагом, бесчисленным преступлениям которого счет вели и сам Нобуо, и князь Иэясу? Даже дав согласие на встречу с Хидэёси на заранее оговоренных условиях, Нобуо чувствовал себя неуверенно. Откуда ему было знать, что у Хидэёси на уме?

Увидев, что Нобуо с достоинством застыл на некотором расстоянии от него, Хидэёси поднялся с походного стула и, никем не сопровождаемый, поспешил навстречу сыну Нобунаги.

— Князь Нобуо!

Хидэёси изумленно всплеснул руками, словно встреча с Нобуо оказалась для него неожиданной.

Нобуо чуть было не попятился, а грозные воины с копьями и мечами, окружающие его с обеих сторон, застыли от изумления.

Но не только этому предстояло им удивиться. Хидэёси опустился на колени у ног Нобуо, затем простерся ниц, едва не коснувшись теменем его соломенных сандалий.

Затем, взяв потрясенного Нобуо за руку, он произнес:

— Мой господин, за весь год не было и дня, на протяжении которого я бы не мечтал о встрече с вами. Не могу выразить, как я рад тому, что вы пребываете в добром здравии. Какой злой дух вселился в нас, мой господин, заставив пойти войной друг на друга? С нынешнего дня я, как и прежде, считаю вас своим господином.

— Хидэёси, пожалуйста, поднимитесь. Ваше раскаяние лишает меня дара речи. Но вина лежит на нас обоих. Первым делом извольте встать.

Нобуо протянул Хидэёси руку, и тот с благодарностью принял ее.

Встреча противников на одиннадцатый день одиннадцатого месяца прошла гладко, мирные переговоры завершились полным успехом. Нечего и говорить о том, что более достойно со стороны Нобуо было бы заблаговременно известить Иэясу о переговорах и, уж во всяком случае, не подписывать мирного договора, не согласовав этот шаг с вождем клана Токугава. Но молодой князь упивался внезапно предоставившейся ему возможностью избежать безнадежной войны, и мир был подписан безо всяких оговорок.

Простая истина заключалась в том, что Хидэёси удалось перетянуть на свою сторону грозного с виду простака, которого до тех пор с успехом использовал в политической и военной игре Иэясу. Нобуо и на этот раз одурачили.

Можно только догадываться о том, к каким ухищрениям и соблазнительным речам прибег Хидэёси, чтобы завоевать расположение Нобуо. Не следует забывать, что за долгие годы служения отцу Нобуо, князю Нобунаге, Хидэёси редко навлекал на себя его гнев, и нет ничего удивительного в том, что он сумел ублажить простоватого сына. Хотя условия заключенного мира никак нельзя было назвать ни легкими, ни заманчивыми.

Хидэёси удочеряет дочь Нобуо.

Четыре округа, захваченные Хидэёси в северной части провинции Исэ, возвращаются под власть Нобуо.

Нобуо присылает Хидэёси в заложники женщин и детей своего клана.

Три округа в провинции Ига, семь округов в южной части провинции Исэ, крепость Инуяма в провинции Овари и крепость Кавада передаются Хидэёси.

Все оборонительные сооружения, воздвигнутые обеими сторонами в провинциях Исэ и Овари, подлежат немедленному уничтожению.

Нобуо скрепил договор своей печатью. Хидэёси вручил ему по этому случаю дары — двадцать слитков золота и драгоценный меч работы Фудо Куниюки, а также тридцать пять мешков риса в качестве трофеев от провинции Исэ.

Хидэёси склонился перед Нобуо и выказал ему свое почтение, осыпав его дарами в подтверждение доброй воли. Нобуо, растерявшись, только улыбался с польщенным видом. Разумеется, Нобуо и подумать не мог, во что выльется для него выбранное им при встрече с Хидэёси поведение. В такие времена, как тогдашнее, когда человека ждали в ходе резкой смены событий то возвышение, то падение, последний из оставшихся в живых сыновей Нобунаги вел себя непростительно и выглядел глупцом. Конечно, его не в чем было бы упрекнуть, оставайся он на обочине и держась в тени. Но он устремился в самую середину, где свет всего ярче, он стал игрушкой в чужих руках, стал причиной войны и в конечном счете заставил множество воинов погибнуть под его знаменами.

Человеком, которого более других поразили последние события, оказался Иэясу, перебравшийся из Окадзаки в Киёсу, чтобы начать боевые действия против Хидэёси. Известие о происшедшем он получил наутро двенадцатого числа.

К нему в крепость внезапно примчался Сакаи Тадацугу, проехавший, нахлестывая коня, за ночь расстояние от самой Куваны.

Такое поведение Тадацугу нельзя было назвать обычным. Как правило, командиры передовых частей не покидают их и не являются в ставку, не известив заранее о своем приезде. Более того, Тадацугу был шестидесятилетним стариком. Почему человек преклонного возраста пустился в опасный путь в сопровождении лишь нескольких приверженцев?

Дело было утром. Иэясу, поднявшись, сразу же направился в зал приемов. Войдя, он спросил:

— В чем дело, Тадацугу?

— Князь Нобуо вчера встретился с Хидэёси. Идут разговоры о том, что они заключили мир, не посоветовавшись с вами, мой господин.

Тадацугу, увидев, как напряглось лицо Иэясу, почувствовал, что у него самого задрожали губы. Ему было трудно скрыть чувства, хотелось кричать, объявив всему свету, что Нобуо — круглый дурак. То же самое подумал о злосчастном сыне Нобунаги и Иэясу. Следовало ли ему разгневаться или расхохотаться? Он ничем не выдал подлинных чувств, какие бы бури ни бушевали у него в душе.

Иэясу показалось, словно у него закружилась голова или его оглушили. Внешне это не проявилось никак. Двое полководцев посидели какое-то время молча. Наконец Иэясу несколько раз подряд моргнул, затем потер мочку уха и похлопал себя по щеке. Он был озадачен. Его полное тело слегка покачивалось из стороны в сторону, левая рука упала на колено.

— Тадацугу, ты не мог ошибиться? — спросил он в конце концов.

— Я бы не поспешил к вам, не имея на то серьезных оснований. Позже прибудут донесения, в которых все расписано до мелочей.

— Сам князь Нобуо об этом не заикается?

— Согласно нашим сведениям, он покинул Нагасиму, переехал через Кувану и остановился в Ядагаваре. Я подумал, что это всего лишь поездка для осмотра укреплений и боевых позиций. Когда он вернулся в крепость, мы ни сном ни духом не ведали, каковы его истинные намерения.

В прибывших в тот же день донесениях сообщения о мире подтверждались, но от Нобуо по-прежнему не поступало ни слова. И все же правда о происшедшем скоро стала известна всем самураям из клана Токугава. Повсюду, где они встречались, речь сразу же заходила об этом, раздавались негодующие голоса и недоуменные возгласы. Мало кто мог поверить в измену со стороны Нобуо. Собравшись в Киёсу, они обвиняли Нобуо в вероломстве и размышляли, как сохранить достоинство клана в глазах народа после того, как над ними жестоко посмеялись.

— Если это правда, то ему не жить, князь он или кто, — заявил разъяренный Хонда.

— Сперва нам следует извлечь князя Нобуо из Нагасимы и самым тщательным образом расследовать злодеяние, — согласился Ии. Глаза его бешено сверкали. — А после сойтись в решительной схватке с войском Хидэёси!

— Согласен!

— Разве не из-за самого князя Нобуо началась война?

— Мы настояли на выполнении союзнического долга и поднялись на битву только потому, что князь Нобуо прибыл сюда, клянча помощи у князя Иэясу и утверждая, будто наследники Нобунаги гибнут один за другим от козней Хидэёси. Знамя справедливости — воплощение правосудия — на нашей стороне, а главный жалобщик и обиженный переметнулся на другую! Глупость этого человека неописуема.

— Нынешнее положение таит серьезную угрозу достоинству его светлости князя Иэясу. Что касается нас самих, то мы превратились во всеобщее посмешище. Не следует забывать и об оскорблении, нанесенном душам наших соратников, павших на холме Комаки и под Нагакутэ.

— Их гибель стала бессмысленной и горькой, но не нам предаваться мучительным и запоздалым терзаниям. Однако что же предпримет наш господин?

— Утро он провел у себя в покоях. Созвал к себе старших советников клана, но, похоже, за день переговоров они так и не пришли к окончательному решению.

— Может быть, нам стоит довести наше мнение до их сведения?

— Прекрасная мысль! Но кого послать на совет?

Воины переглянулись.

— Как насчет вас, Ии? И вам, Хонда, лучше пойти вместе с ним.

Двое военачальников уже намеревались покинуть собравшихся и испросить приема у князя, когда прибыл гонец, доставивший неожиданное известие.

— Вести от князя Нобуо!

— Гонцы из Нагасимы!

Услыхав о новостях, воины почувствовали новый прилив ярости.

Когда гонцов ввели в большой зал, где восседали воины, стало ясно, что их надо, не выслушивая, направить прямо к Иэясу. Подбадривая друг друга тем, что теперь им станет известна воля князя, воины решили дождаться итогов встречи.

Посланцами Нобуо были его дядя, Ода Нобутэру, а также Икома Хатиэмон. Как можно было догадаться, эти двое ждали встречи с Иэясу с немалым страхом, не говоря о том, что им предстояло попытаться объяснить поведение князя Нобуо. Дожидаясь Иэясу в зале, они трепетали и выказывали признаки величайшего смятения.

Иэясу не заставил себя долго ждать. Он предстал перед послами в сопровождении юного оруженосца, в кимоно, без доспехов, и пребывал в превосходном настроении.

Усевшись на подушки, он заявил:

— Мне известно, что князь Нобуо заключил мир с Хидэёси!

Двое посланцев простерлись ниц перед князем, не смея поднять голову. Это был их единственный ответ.

Набравшись духу, Нобутэру сказал:

— Внезапные переговоры о мире с князем Хидэёси стали неожиданностью и прискорбным событием для вашего клана, и мы можем лишь самым почтительным образом отнестись к столь легко предсказуемому строю ваших нынешних чувств, но истина в том, что его светлость, глубоко вникнув в создавшееся положение вещей…

— Все ясно, — перебил Иэясу. — Я не нуждаюсь в пространных объяснениях.

— Подробности полностью изложены в письме, так что, если вы соблаговолите прочесть…

— Я займусь этим позже.

— Единственное, что тревожит сейчас нашего господина, — то, что вы, возможно, станете гневаться, узнав о мире, — сказал Хатиэмон.

— Ладно. Ему не о чем беспокоиться. С самого начала эти враждебные действия ничуть не содействовали моим истинным намерениям и планам.

— Мы понимаем это.

— Раз так, то, осмелюсь надеяться, князь Нобуо неизменно пребывает в добром здравии.

— Его светлость с великой радостью узнает о вашем заботливом отношении к нему.

— В соседних покоях для вас приготовлено угощение. То, что эта война завершилась так быстро, — величайшая радость для всех. Хорошенько подкрепитесь перед отбытием.

Сказав это, Иэясу удалился во внутренние покои. Послов из Нагасимы щедро угостили, но они лишь притронулись к еде и поспешили отбыть восвояси.

Услышав об этом, приверженцы Иэясу впали в ярость.

— Должно быть, его светлость задумал нечто более глубокое. Иначе с чего бы ему было принять с таким спокойствием чудовищный союз между Нобуо и Хидэёси?

В это время Ии и Хонда явились в зал совета, чтобы передать старшим советникам клана мнение младших.

— Писца ко мне! — позвал Иэясу.

После встречи с посланцами Нобуо он вернулся в личные покои и некоторое время просидел молча. Затем опять вернулся к делам.

Писец принес с собой прибор и дождался дальнейших распоряжений.

— Мне угодно отправить поздравительные послания князю Нобуо и князю Хидэёси.

Диктуя письма, Иэясу выглядел задумчивым и часто закрывал глаза. Прежде чем произнести чеканные фразы, которым предстояло попасть в текст, ему надо было совладать с мыслями, которые напоминали потоки расплавленного железа.

Когда оба письма были закончены, Иэясу распорядился призвать Исикаву Кадзумасу.

Писец положил оба завершенных послания перед Иэясу, почтительно поклонился и удалился. В дверях он столкнулся со слугой, который, войдя, зажег две лампы.

Солнце уже закатилось. Взглянув на зажженные лампы, Иэясу вскользь подумал, что нынешний день выдался коротким. И еще подумал, не по этой ли причине — вопреки всем трудам — он испытывает тяжкое ощущение пустоты в сердце.

Словно издалека до него донесся шум раздвигаемых ширм.

Кадзумаса, одетый, как и князь, в простое платье, почтительно склонился в дверном проеме. Почти никто из приверженцев клана до сих пор не снял боевые доспехи. Тем не менее Кадзумаса переоделся в кимоно перед тем, как войти к Иэясу.

— Это ты, Кадзумаса! Не стой там, подойди поближе!

Иэясу был, пожалуй, единственным в крепости, кто внешне не переменился после ставших известными событий. Однако, когда Кадзумаса приблизился к князю, ему бросилось в глаза, насколько беззащитным тот кажется.

— Кадзумаса, хочу отправить тебя завтра посланцем в ставку князя Хидэёси и в лагерь князя Нобуо в Куване.

— Повинуюсь, мой господин.

— Поздравительные письма я уже приготовил.

— Поздравления по случаю заключения мирного договора?

— Совершенно верно.

— Мне кажется, мой господин, я догадываюсь, что у вас на уме. Вы не хотите показывать разочарования, но рассчитываете, что, столкнувшись с подобным великодушием, князь Нобуо почувствует себя неловко.

— О чем ты говоришь, Кадзумаса? Я был бы последним трусом, если бы рассчитывал поставить князя Нобуо в неловкое положение, а заявление о продолжении боевых действий во исполнение союзнического долга выглядело бы в нынешних условиях несколько странно. Истинный это мир или мнимый — в обоих случаях у меня нет причины высказывать малейшее недовольство. Тебе следует объяснить князьям, что я искренне рад тому повороту, который приняли события, что все это соответствует моим желаниям, что я ликую вместе со всем народом.

Кадзумаса кое-что понимал в характере князя и догадался о подлинном смысле полученных указаний. Самому Кадзумасе предстояло справиться с еще одной — относящейся только к нему — напастью. Остальные приверженцы клана относились к Кадзумасе с предубеждением, утверждая, будто между ним и Хидэёси существует тайная связь. Год назад, после победы, одержанной Хидэёси под Янагасэ, именно Кадзумасу направили к нему посланцем от Иэясу.

В те дни Хидэёси был в превосходном настроении. Он пригласил многих князей на чайную церемонию в еще не завершенную крепость Осака.

С тех пор всегда, когда представлялся случай общения с людьми из клана Токугава, Хидэёси в первую очередь ждал новостей от Кадзумасы и неизменно осведомлялся о его добром здравии у людей, поддерживавших дружеские связи с кланом Токугава.

Поэтому самураи Токугавы считали Кадзумасу любимчиком Хидэёси. В ходе противостояния на холме Комаки и позднее, когда мирные переговоры предпринял Нива, настороженные взоры приверженцев Иэясу были устремлены в сторону Кадзумасы независимо от того, какой оборот принимали события.

Как и следовало ожидать, Иэясу не придавал этим слухам и пересудам никакого значения.

— Что такое? Почему такой шум?

Взбудораженные голоса из главного зала доносились через несколько помещений туда, где сидели Иэясу с Кадзумасой. Похоже, разъяренные внезапным заключением мира воины гневались по другому поводу — потому, что Кадзумаса был призван к Иэясу раньше них. Подобное отношение казалось им удивительным.

Ии и Хонда, избранные представительствовать от имени всех, и кое-кто из их соратников со всех сторон приступили к Тадацугу.

— Разве вам не было поручено вести передовой отряд? Разве не должны были вы оставаться в крепости Кувана? Разве не совершили вы непростительную ошибку, не узнав заблаговременно, что князь Нобуо и Хидэёси должны встретиться в Ядагаваре? Как насчет того, что гонцы врага, не встретив никаких препятствий, прибыли прямо в крепость Кувана? И с какой стати вы, узнав о заключении незаконного мирного договора, поспешили сюда явиться?

Оскорбления так и сыпались на Тадацугу. Люди будто забыли, что в этой истории им противостоял Хидэёси — человек, который никогда ничего не делает несвоевременно. Для Тадацугу одно это было достаточным оправданием собственной промашки. Но, столкнувшись со всеобщим возмущением и гневом, старый военачальник не мог не признать весомости предъявляемых упреков и, понурив голову, просил прощения.

Ни Хонда, ни Ии не собирались мучить испытанного воина. Им хотелось таким образом довести до князя недовольство заключением мира и побудить его не присоединяться к договору. Им хотелось сообщить миру, что воины клана Токугава не имеют отношения к позорному миру, подписанному Нобуо.

— Вы поддержите наше мнение перед князем? Вы, наш уважаемый старейшина?

— Нет, я не могу терять лицо, — возразил Тадацугу.

Хонда продолжал настаивать:

— Никто из нас не снял боевых доспехов. Мы готовы вступить в схватку. Повседневные приличия недействительны в условиях военного времени.

— У нас и так нет времени, — добавил Ии. — Мы страшимся, что произойдет непоправимое, прежде чем князь успеет поговорить с нами. Если вы не желаете быть нашим посредником, тут ничем не поможешь. Тогда нам следует искать встречи с князем, обратившись к нему прямо через личных слуг. Нам следует отправиться к нему в личные покои.

— Нет! Сейчас он совещается с господином Кадзумасой. Не подобает отвлекать его от дела.

— Опять Кадзумаса?

То, что Кадзумаса принят князем в такое судьбоносное время, только подлило масла в огонь. Воины встревожились и разгневались еще сильнее. С того времени, когда возникло противостояние на холме Комаки, они были уверены, что Кадзумаса ведет двойную игру. А когда Нива Нагахидэ начал переговоры о мире, первым оказался вовлечен в затею все тот же Кадзумаса. Они подозревали также его участие и влияние во множестве других тайных происков последних лет.

Когда всеобщее негодование вылилось в громогласные восклицания и выкрики, этот шум достиг ушей Иэясу, хоть его покои и находились на порядочном расстоянии от общего зала. К приверженцам помчался что было духу юный оруженосец.

— Вас призывает его светлость! — объявил он.

Охваченные изумлением, воины переглянулись. Упрямое и решительное выражение лиц Ии и Хонды говорило: именно это им сейчас и нужно. Призвав с собой Сакаи Тадацугу и остальных, они устремились в зал приемов.

Покои Иэясу заполнились самураями при оружии и в доспехах.

Присутствующие глаз не сводили с князя. Рядом с ним восседал Кадзумаса. Сакаи Тадацугу сел третьим, следом расположился весь цвет клана Токугава.

Иэясу начал говорить, но, вдруг указав на дальние места для младших соратников, произнес:

— Мне кажется, вы сидите слишком далеко. Мой голос не громок, так что извольте подойти поближе.

Люди сели плотнее, а те, кто до сих пор сидел в удалении, встали у Иэясу за спиной. Князь начал речь:

— Вчера князь Нобуо заключил мир с Хидэёси. Завтра я намереваюсь разослать грамоту с извещением об этом всему клану, но, насколько я понимаю, вы обо всем знаете и испытываете замешательство. Пожалуйста, простите за вынужденную задержку, я не собираюсь ничего от вас утаивать.

Воины понурились.

— Я совершил ошибку, собрав войско в ответ на просьбу князя Нобуо. Моя вина и в том, что так много славных самураев пали смертью храбрых в сражениях на холме Комаки и при Нагакутэ. Еще раз хочу подчеркнуть: в том, что князь Нобуо втайне ото всех ударил по рукам с Хидэёси, чем навлек на себя ваш справедливый гнев и оскорбил ваше достоинство, виноват не только он, но и я — мне не хватило предусмотрительности и мудрости. Вы доказали свою верность и отвагу, и мне, как вашему князю, не остается ничего другого, кроме как самым нижайшим образом просить прощения за происшедшее. Простите меня, прошу вас.

Все сидели понурив головы. Никто не осмеливался поднять глаза на Иэясу. Дрожь не подобающих воинам рыданий волной прокатывалась по рядам от одного к другому.

— Нам ничего не остается, необходимо смириться с происшедшим. Наберитесь терпения — и мы дождемся более удачных дней.

С тех пор как все расселись по местам, Ии и Хонда не проронили ни слова. Достав платки, оба военачальника утирали слезы.

— Можно принимать случившееся и как благословение, ниспосланное Небесами. Война закончена, завтра я возвращаюсь в Окадзаки, и вам предстоит разъехаться по домам и повидаться с женами и детьми. — Произнося эти слова, сам Иэясу был близок к тому, чтобы прослезиться.

На следующий, тринадцатый день месяца, Иэясу вместе с большей частью войска клана Токугава покинул крепость Киёсу и возвратился в Окадзаки в провинции Микава. Наутро того же дня Исикава Кадзумаса в сопровождении Сакаи Тадуцугу выехал в Кувану. После встречи с Нобуо посланцы проследовали к Хидэёси в Навабу. Передав поздравления со стороны Иэясу, Кадзумаса вручил также письменное послание и сразу же отбыл. После его ухода Хидэёси переглянулся со своими приближенными.

— Вы только поглядите, — сказал он. — Как это похоже на Иэясу! Никто другой не был бы в состоянии выдержать подобный удар с таким достоинством, словно ненароком отхлебнул чересчур горячего чая.

Хидэёси выразился деликатно, потому что на самом деле он заставил Иэясу отхлебнуть расплавленного железа. Мысленно поставив себя на место Иэясу, он поневоле подумал, хватило ли бы у него силы воли и самообладания, чтобы, оказавшись в сходном положении, повести себя так же.

По мере того как шли дни, единственным человеком, которого радовало вновь сложившееся положение, оставался Нобуо. После встречи в Ядагаваре он стал послушной куклой в руках Хидэёси. О чем бы его ни спросили, он отвечал: «Интересно, что на сей счет думает князь Хидэёси?»

Во всех своих, даже самых ничтожных, делах Нобуо зависел от Хидэёси так же, как прежде от Иэясу.

Из-за этого он щепетильно отнесся к выполнению всех условий, предусмотренных в недавно заключенном договоре, что вполне устраивало Хидэёси. Он отдал земли, отдал заложников, безропотно подписал и выполнил все дополнительные договоренности.

Теперь Хидэёси позволил себе немного расслабиться. Памятуя, что войску до начала следующего года надлежит оставаться в Навабу, он отправил гонцов с соответствующими приказами в Осаку и сделал необходимые распоряжения насчет зимовки в лагере.

Нечего и говорить, что главным источником хлопот и волнений для Хидэёси оставался Иэясу, а вовсе не Нобуо. Поскольку Хидэёси до сих пор не удалось устранить разногласия с Иэясу, он не мог считать, что повелевает и правит во всей стране, а следовательно, его желания оказались исполнены только наполовину. Как-то раз Хидэёси приехал в крепость Кувана и, переговорив с Нобуо о разных делах, решил осведомиться:

— Как вы в настоящее время себя чувствуете?

— Великолепно! Я убежден, это потому, что меня больше не тревожат мрачные мысли. Я восстановил силы, преодолел усталость от войны и чувствую, что совершенно спокоен.

Нобуо весело и непринужденно расхохотался, а Хидэёси в ответ несколько раз кивнул, словно забавляясь с ребенком, усевшимся ему на колени.

— Да, конечно. Я понимаю, как утомила вас эта бессмысленная война. Но, знаете ли, кое-что остается по-прежнему неясным.

— О чем вы, князь Хидэёси?

— Если просто оставить в покое князя Иэясу, от него можно ждать новых неприятностей.

— Вот как? Но ведь он прислал сюда посланца и принес свои поздравления.

— Разумеется. Он ни за что не решился бы воспротивиться вашей воле.

— Безусловно.

— Поэтому вам надлежит первому начать переговоры с ним. В душе князь Токугава Иэясу наверняка был бы рад заключить мир со мной, но если он первым начнет переговоры, то потеряет лицо. А поскольку никаких причин противостоять мне у него не осталось, он наверняка понимает, что попал в затруднительное положение. Так почему бы вам не прийти к нему на помощь?

Среди отпрысков высокопоставленных семейств всегда немало самонадеянных людей, что, возможно, объясняется их мнением, будто остальные живут только ради них. А уж мысль поступить к кому-нибудь на службу им и в голову не приходит. Но когда к нему обратились столь учтиво, как это сделал Хидэёси, даже Нобуо осознал, что в мире есть вещи более значительные, нежели его личная выгода.

Поэтому несколько дней спустя он предложил себя в качестве посредника на переговорах между Хидэёси и Иэясу. Ему следовало поступить так с самого начала, но подобная мысль не приходила ему в голову, пока на нее искусным образом не навел Хидэёси.

— Если он примет наши условия, мы простим ему вооруженное восстание, как обусловленное поддержкой вашей былой позиции.

Хидэёси держался победителем, однако ему хотелось, чтобы условия предлагаемого мира прозвучали из уст Нобуо.

В числе условий были и такие: Хидэёси усыновлял сына Иэясу, Огимару, а сыновья Хонды и Кадзумасы, Сэнтиё и Кацутиё, передавались Хидэёси в качестве заложников.

Никаких вещественных или земельных выгод, кроме уничтожения ранее воздвигнутых укреплений и перераспределения земель, согласованного с Нобуо, Хидэёси не искал.

— В глубине души я не чувствую себя вполне свободным от нелюбви к князю Иэясу, сразу этого не преодолеешь, но мне придется подавить эти чувства из уважения к вам. А раз уж вы взялись за дело, было бы преступно откладывать это надолго. Почему бы вам не отправить гонца в Окадзаки прямо сейчас?

Получив указания, Нобуо в тот же день послал двух старших соратников в Окадзаки.

Предложенные условия нельзя было назвать суровыми или унизительными, но, услыхав о них, Иэясу призвал на помощь всю свою выдержку.

Хотя речь шла о том, что Огимару будет усыновлен, на деле его положение было равнозначно судьбе заложника. А отправка в Осаку заложниками сыновей двух старших соратников клана и вовсе была равносильна признанию собственного поражения. Хотя соратники были чрезвычайно взбудоражены, сам Иэясу сохранял хладнокровие: это означало, что спокойствию во всем Окадзаки ничего не грозит.

— Я принимаю предложенные условия, а также прошу вас взять остальное на себя, — сказал Иэясу посланцам.

Им пришлось несколько раз съездить туда и обратно. Затем, двадцать первого числа одиннадцатого месяца, Томита Томонобу и Цуда Нобукацу прибыли в Окадзаки на подписание мирного договора.

Двенадцатого числа двенадцатого месяца сына Иэясу отправили в Осаку. Вместе с ним отбыли сыновья Кадзумасы и Хонды. Самураи клана, провожая их, выстроились вдоль улиц и плакали, не скрывая слез. Вот как закончился их подвиг на холме Комаки — подвиг, который едва не повернул в другую сторону ход истории!

Нобуо прибыл в Окадзаки четырнадцатого, ближе к Новому году, и оставался до двадцать пятого. Иэясу не позволил по отношению к нему ни единого грубого или злого слова. На протяжении десяти дней он развлекал этого добросердечного и недалекого человека, судьба которого была уже для всех, кроме самого Нобуо, ясна, а затем проводил домой.

Одиннадцатый год Тэнсё подходил к концу. Провожая уходящий год, люди думали о нем разное, порой противоположное. Единственное, что они знали наверняка, — в мире произошли серьезные перемены. Прошло всего полтора года с тех пор, как на десятый год Тэнсё погиб Нобунага. Никто заранее не мог поверить, что перемены произойдут столь стремительно.

Неписаный титул вождя всего народа, всеобщую любовь и откровенное стремление к высоким целям, ранее присущие Нобунаге, отныне унаследовал Хидэёси. Кроме прочего, известное вольнодумство и вольнословие, свойственные Хидэёси, отвечали духу времени, способствуя многим значительным и необходимым переменам в управлении страной и в жизни общества.

Наблюдая за тем, как развиваются события, Иэясу не мог не упрекнуть себя в том, что некогда хотел встать поперек дороги свершавшемуся. Участь человека, решившего противостоять победной поступи времени, чаще всего бывает — и он прекрасно осознавал это — весьма незавидной. В основу присущего Иэясу мышления был положен следующий взгляд: следует различать ничтожество отдельно взятого человека и бесконечность времени и не противиться человеку, которому удалось — пусть и на мгновение — оседлать время. В ходе таких размышлений он шаг за шагом приближался к убеждениям, которых давно придерживался Хидэёси.

В любом случае человеком, встретившим Новый год на гребне успеха, оказался Хидэёси. Ему пошел сорок девятый год. Через год, к пятидесяти, он войдет в лучшую мужскую пору.

Нынешние празднества по числу гостей во много раз превзошли прошлогодние. Гости, разодевшись в лучшие наряды, заполняли крепость Осака, они привносили с собой дыхание грядущей весны.

Иэясу, разумеется, не прибыл на торжество. Его примеру последовал ряд провинциальных князей, по-прежнему видевших в нем своего предводителя. Более того, в стране оставались силы, которые и сейчас отрицали первенство Хидэёси и шушукались по углам, занимаясь то ли военными приготовлениями, то ли пустыми разговорами. Эти люди тоже воздержались от прибытия на праздник в Осаку.

Хидэёси, приветствуя одного гостя за другим, втайне все это подмечал.

В начале второго месяца из провинции Исэ приехал в гости Нобуо. Он намеренно задержался с приездом: если бы он прибыл вместе с провинциальными князьями на празднование Нового года, как приглашал Хидэёси, он уронил бы тем самым княжеское достоинство. Таков был ход его рассуждений.

Не было ничего проще, чем удовлетворить тщеславие Нобуо. Вновь прибегнув к подобострастной учтивости, которую он выказал сыну Нобунаги в ходе встречи в Ядагаваре, Хидэёси приветствовал его от всей души. Сказанное Хидэёси на памятной встрече в Ядагаваре вовсе не было ложью. Так решил Нобуо. А когда в ходе беседы речь зашла об Иэясу, Нобуо принялся осуждать этого, по его словам, чересчур расчетливого человека, надеясь угодить Хидэёси. Но Хидэёси только кивал да помалкивал.

На второй день третьего месяца Нобуо вернулся в провинцию Исэ. Он был вне себя от счастья. Во время пребывания в Осаке его известили, что благодаря ходатайству Хидэёси император удостоил его придворным титулом. После этого Нобуо пять дней провел в Киото, со всех сторон выслушивая поздравления. Ему начало казаться, что солнце восходит только по мановению Хидэёси.

Новогодние торжества, присутствие множества провинциальных князей, а также чуть более поздний приезд в Осаку самого Нобуо не стали тайной для остававшегося у себя в Хамамацу Иэясу. Напротив, князю Токугаве доложили все подробности. Иэясу не оставалось ничего другого, кроме как следить со стороны, как лихо Хидэёси очаровывает Нобуо.