Честь самурая

Персонажи и места действия

Асаи Нагамаса — князь Оми и сводный брат Нобунаги

Асакура Ёсикагэ — князь Этидзэна

Амакасу Сампэй — ниндзя клана Такэда

Такэда Сингэн — князь Каи

Кайсэн — буддийский монах и советник Сингэна

Сакума Нобумори — старший вассал клана Ода

Такэи Сэкиан — старший вассал клана Ода

Мори Ранмару — оруженосец Нобунаги

Фудзикагэ Микава — старший вассал клана Асаи

Оити — жена Нагамасы и сестра Нобунаги

Тятя — старшая дочь Нагамасы и Оити

Хонгандзи — опорный пункт монахов-воинов секты Икко

Гора Хиэй — гора к востоку от Киото, оплот секты Тэндай

Каи — провинция, находящаяся под управлением клана Такэда

Хамамацу — крепость Токугавы Иэясу

Нидзё — дворец сёгуна в Киото

Оми — провинция, находящаяся под управлением клана Асаи

Одани — главная крепость клана Асаи

Этидзэн — провинция, находящаяся под управлением клана Асакура

Враг Будды

В первую ночь после возвращения в Киото командиры и рядовые воины арьергарда, чудом избежавшие гибели, могли думать только об одном: как бы поскорее заснуть.

Сделав доклад Нобунаге, Хидэёси поспешил удалиться. Он засыпал на ходу.

Спать. Спать.

На следующее утро он лишь на мгновение открыл глаза и сразу же снова провалился в забытье. К полудню, разбуженный слугой, он встал и поел рисовой каши, в полусне не разбирая, что ест. Но пища пришлась ему по вкусу.

— Еще будете спать? — удивленно спросил слуга.

Хидэёси окончательно проснулся лишь на третьи сутки к вечеру, совершенно не соображая, где находится.

— Которое сегодня число?

— Второе, — ответил страж из-за дверей.

«Второе», — мысленно повторил Хидэёси, с трудом поднявшись и выйдя из комнаты. Раз второе, значит, князь Нобунага тоже успел отдохнуть.

Нобунага восстановил императорский дворец и выстроил новую резиденцию для сёгуна, но сам домом в столице не обзавелся. Приезжая в Киото, он всегда останавливался в храме, а его вассалы располагались по соседству в храмовых пристройках.

Хидэёси вышел из храма, в котором его поселили, и впервые за несколько дней поглядел на звездное небо. «Скоро лето», — подумал он. Но тут же его посетила другая, куда более насущная мысль: «Я жив!» Он ощутил сильный прилив энергии. Хотя на дворе была уже ночь, он испросил аудиенцию у Нобунаги. Его тут же приняли, как будто князь только того и дожидался.

— О, ты, должно быть, чему-то страшно рад, — сказал Нобунага. — Ты просто сияешь.

— Ну а как же мне не радоваться? До сих пор я просто не осознавал, какая замечательная штука — жизнь. Но, ускользнув от неминуемой гибели, я понял, что на свете нет ничего более ценного. Только потому, что я вижу вон ту лампу и ваше лицо, мой господин, я вправе осознать себя живым, а это значит, что мне выпала большая милость, нежели я заслуживаю. А как вы себя чувствуете, мой господин?

— Я очень разочарован, и только об этом и думаю. Впервые мне пришлось ощутить горечь и позор поражения.

— А разве кому-нибудь, не имеющему горького опыта поражений, удавалось в этом мире совершить великие дела?

— Да, чувствую, что ты научился читать мои мысли. Коня следует хорошенько хлестнуть только раз — и он полетит стрелой. Хидэёси, готовься, нам предстоит поездка.

— Поездка?

— Мы возвращаемся в Гифу.

Стоило Хидэёси поздравить себя с тем, что ему удалось превзойти Нобунагу, как тот вновь взял на себя ведущую роль. У него имелось немало причин для того, чтобы возвратиться в Гифу как можно быстрее.

Ходила молва, будто Нобунага живет в мире фантазий, но многие знали, что на самом деле он человек действия, целеустремленный и решительный. Той же ночью Нобунага, Хидэёси и отряд примерно в триста воинов внезапно, как порыв ветра, покинули столицу. Но как они ни спешили, отъезд не удалось сохранить в тайне.

Еще до исхода короткой ночи они прибыли в Оцу. Со стороны гор, взрывая тишину предрассветной тьмы, прогремел ружейный выстрел. Испуганные кони попятились. Вассалы, тревожась за Нобунагу, помчались вперед, чтобы найти и обезвредить стрелка.

А Нобунага словно бы ничего не заметил. Он проехал дальше на пятьдесят кэнов и, оборотясь, крикнул своим спутникам:

— Пускай себе стреляет!

Так как Нобунага не остановился, а стрелок остался сзади, спутники князя предпочли оставить поиск убийцы и нагнать своего господина. Когда Хидэёси и другие военачальники поравнялись с князем и спросили, не ранен ли он, Нобунага придержал на мгновение коня и показал спутникам край рукава с дыркой от пули.

— На все воля Небес, — только и сказал он.

Позднее выяснилось, что покушение на Нобунагу совершил монах-воин, о меткости которого слагали легенды.

«На все воля Небес», — сказал Нобунага, но это вовсе не означало, что он намерен безропотно ждать небесной милости.

Он хорошо знал, как сильно завидуют ему другие воинственные князья, главы кланов, властители провинций. Можно было сквозь пальцы глядеть на то, как Нобунага, начав с двух захолустных округов, распространил свою власть сначала на всю Овари, а затем и на Мино, но сейчас, когда он превратился едва ли не в главу всего государства и начал отдавать распоряжения из Киото, терпение могущественных провинциальных родов иссякло. Кланы, с которыми у него до сих пор не возникало никаких споров, — Отомо и Симадзу на Кюсю, Мори на западе, Тёсокабэ на Сикоку и даже Уэсуги и Датэ на далеком севере, — все взирали сейчас на его успехи с нарастающей враждебностью.

Однако главная опасность исходила от родни. Было ясно, что на Такэду Сингэна из Каи больше нельзя положиться, не вызывал особого доверия и Ходзё, а Асаи Нагамаса из Одани, женившийся на сестре Нобунаги Оити, являл собою живой пример слабости брачных политических союзов. Когда Нобунага со своим войском вторгся на север, не кто иной, как Асаи Нагамаса внезапно заключил союз с Асакурой, попытался помешать его отступлению и стал его первым недругом. Тем самым он лишний раз доказал, что мужского честолюбия не удержать в силках из женских волос.

Теперь отовсюду куда ни глянь грозили враги. Остатки кланов Миёси и Мацунага пока затаились, но были готовы в любую минуту ударить в спину, монахи-воины из Хонгандзи раздували пламя восстания по всей стране. Казалось, стоило Нобунаге взять власть — и вся страна немедленно поднялась бы против него, так что возвращение в Гифу стало делом первоочередной важности. Пробудь он в Киото еще месяц — и уже, возможно, не осталось бы ни единой крепости, куда он мог бы вернуться, ни одного клана, готового встать под его знамена. Пока же ему удалось добраться до крепости Гифу, не натолкнувшись в пути на какие бы то ни было серьезные препятствия.

— Стража! Стража!

Короткая ночь еще не кончилась, а Нобунага уже подал голос из своей спальни. Нобунага не раз просыпался именно в этот ранний час, когда по всей Инабаяме кричат кукушки, и начинал отдавать самые неожиданные распоряжения. Ночная стража привыкла к этому, подметив, что стоит на миг расслабиться, и Нобунага непременно застанет врасплох.

— Да, мой господин?

На этот раз стражник не заставил себя долго ждать.

— Созвать военный совет! Передать Нобумори, чтобы явились все старшие военачальники!

Нобунага уже выходил из спальни.

Оруженосцы и помощники бросились за ним следом. Они еще толком не успели проснуться и не понимали, ночь или день на дворе. Но нет, конечно же было еще темно, и в ночном небе горели яркие звезды.

— Сейчас зажгу светильники, — сказал слуга. — Пожалуйста, мой господин, подождите.

Но Нобунага уже разделся и шагнул в фуро.

За стенами царила еще большая суматоха. Нобумори, Тадацугу, Хидэёси находились в замке, но многие другие военачальники ночевали в городе. За ними срочно отправили гонцов, а тем временем прибрались в зале и зажгли свет.

В конце концов все военачальники прибыли на военный совет. Лампы ярко освещали лицо Нобунаги. Он принял решение выступить на заре против Асаи Нагамасы в Одани. И хотя эта встреча называлась военным советом, никаких споров или хотя бы обмена мнениями на ней не предполагалось. Нобунага ждал предложений исключительно тактического свойства — как наилучшим образом провести уже объявленную кампанию.

Когда стал ясен решительный настрой Нобунаги, собравшиеся онемели, словно пораженные в сердце. Все знали: отношения между Нобунагой и Нагамасой куда теснее, чем это бывает в обычных политических союзах. Нобунага искренне любил мужа своей сестры; он пригласил его в Киото и сам показал ему достопримечательности столицы.

О своей предстоящей войне с Асакурой Нобунага не сказал Нагамасе только потому, что знал о тесных связях кланов Асаи и Асакура, куда более давних, чем с Одой. Понимая, что свояк попадает в довольно щекотливое положение, он постарался оставить его вне игры.

Но, как только Нагамаса узнал о том, что войско Нобунаги глубоко вторглось в земли клана Асакура, он предал Нобунагу, отрезал ему путь назад и обрек на поражение.

Нобунага замышлял расправу над Нагамасой с тех пор, как вернулся в Киото. Под покровом ночи ему передали тайное донесение. В нем сообщалось, что Сасаки Роккаку при поддержке храма Каннондзи и монахов-воинов поднял крестьянское восстание. Воспользовавшись наступившей неразберихой и действуя согласованно с кланом Асаи, Роккаку намеревался уничтожить Нобунагу одним ударом.

По окончании военного совета Нобунага прошел со своими военачальниками в сад и указал им на светлеющие вдали небеса, окрашенные пожарами восстания.

На следующий день, двадцатого, Нобунага с войском вступил в провинцию Оми. Он разметал монахов-воинов и прорвал оборонительные линии Асаи Нагамасы и Сасаки Роккаку. Войско Нобунаги наступало стремительно, как буря, рвущая облака, внезапно, как молния.

Двадцать первого войско клана Ода подошло к главной крепости клана Асаи, расположенной в Одани. Еще одна цитадель клана, крепость Ёкояма, уже попала в осаду. Это было полное поражение. У противника не осталось времени на подготовку, оборона развалилась, не оставив возможности отступить на новые рубежи.

Река Анэ была хотя и широкой, но достаточно мелкой, чтобы перейти ее вброд. Правда, в чистой ледяной воде, сбегающей с вершин восточной Асаи, ноги сводило даже летом.

Стоял предрассветный час. Нобунага переправлялся через реку во главе своего двадцатитрехтысячного войска, усиленного шестью тысячами воинов Токугавы.

Начиная с полуночи объединенные силы кланов Асаи и Асакура общей численностью примерно в восемнадцать тысяч человек постепенно подходили к реке со стороны горы Оёсэ. Прячась за домами на западном берегу, они дожидались подходящей минуты, чтобы неожиданно обрушиться на неприятеля. Еще стояла ночь, и во тьме звучал непрерывно плеск воды: это шли вброд воины.

— Ясумаса, — призвал Иэясу одного из своих командиров, — враг подходит к берегу быстро и в большом количестве.

— В таком тумане ничего не разглядишь, но вроде бы издалека доносится стук копыт.

— Какие-нибудь вести с низовьев реки?

— Пока ничего нового.

— Интересно, чью сторону примут нынче Небеса? Через несколько часов узнаем.

— Через несколько часов? Не думаю, что это настолько затянется.

— Не следует недооценивать противника, — сказал Иэясу и углубился в прибрежные заросли.

Здесь, затаившись, стояло его собственное войско — цвет армии Нобунаги. Съежившись за кустами, в линию вытянулись стрелки. Копьеносцы сжимали свое оружие и вглядывались в противоположный берег, но там пока было тихо.

Что сулит новый день: жизнь или смерть?

Глаза воинов сверкали. Что бы ни готовил им предстоящий бой, они с радостью предвкушали его, хотя никто не мог бы сейчас поручиться, что доживет до вечера.

В сопровождении Ясумасы Иэясу прошел вдоль всей линии, слегка шелестя одеждой. Света не было, лишь тлели запальные фитили мушкетов. Кто-то чихнул — то ли простуженный, то ли потревоженный едким дымом, и атмосфера напряженного ожидания еще больше сгустилась от этого внезапного звука.

Поверхность воды стала светлеть, на фоне порозовевших облаков зачернели ветви деревьев на горе Ибуки.

— Враг! — воскликнул кто-то.

Командиры, окружавшие Иэясу, немедленно приказали стрелкам ни в коем случае не стрелять. На другом берегу, чуть ниже по течению, появился отряд конных самураев и пеших воинов, общей численностью в тысячу двести или тысячу триста человек. Они пошли вброд через реку наискосок, забирая все выше. Казалось, будто сильный ветер гонит по реке белую пену.

Мощный авангард Асаи уклонился от столкновения с передовыми отрядами Оды, сумел обойти и вторую, и даже третью оборонительные линии, намереваясь нанести удар в самый центр войска.

— Исоно Тамба!

— Полк Тамбы! — переговаривались воины Иэясу хриплыми голосами.

Прославленный Исоно Тамба, гордость клана Асаи, был достойным противником. В пене и брызгах над рекой реяли знамена его полка.

Грянул ружейный огонь!

Был ли это залп со стороны неприятеля или же стрельбу открыли свои? Выстрелы прозвучали с обоих берегов одновременно, оглушительно раскатываясь над рекой. Облака рассеялись, показалось чистое летнее небо. И тут вторая линия Оды под командованием Сакаи Тадацугу, а за ней и третья под командованием Икэды Сёню внезапно устремились в реку.

— Не позволяйте врагу выбраться на наш берег! Не дайте ему вернуться на свой! Они должны умереть в реке!

Так распоряжались командиры.

Полк Сакаи ударил во фланг неприятелю. И сразу же прямо в воде завязалась рукопашная. Копье о копье, меч о меч! Пешие стаскивали всадников с коней, всадники рубили пеших, река окрасилась кровью.

Ударный отряд Тамбы отбросил воинов Оды под командованием Сакаи. С криком «Позор!», который слышали на обоих берегах, сын Сакаи, юноша по имени Кюдзо, врезался в гущу сражающихся и погиб смертью храбрых с более чем сотней собственных воинов.

По-прежнему неудержимые, воины Тамбы прорвали и третью линию Оды. Копьеносцы Икэды попытались сдержать вражеский натиск, но у них ничего не вышло.

Хидэёси не мог скрыть беспокойства. Обратясь к Хамбэю, он пробормотал:

— Видел когда-нибудь столь неукротимое воинство?

Даже сам Хамбэй не мог ничего противопоставить такой атаке. Но поражение Хидэёси имело и другую причину. Ему под начало отдали множество тех, кто ранее защищал вражеские крепости и только после их падения перешел на сторону Оды. Эти новые «союзники» конечно же не могли забыть о том, что еще недавно получали жалованье из рук Асаи и Асакуры. Поэтому сражались они с явной неохотой, а скорее — путались под ногами у воинов клана Оды.

Так Хидэёси потерпел поражение. Пятая и шестая оборонительные линии Оды также оказались смяты. Всего же Тамба сокрушил одиннадцать из тринадцати боевых порядков Оды. Тем временем войско Токугавы переправилось через реку выше по течению, разгромило врага на другом берегу и начало с боем продвигаться вниз. Но, оглянувшись назад, воины Токугавы увидели, что полк Тамбы уже подошел вплотную к ставке Нобунаги.

Нацелившись во фланг врагу, отряд Токугавы бросился назад в реку. Воинам Тамбы показалось, что это подходит подмога с западного берега. В таком убеждении они пребывали до последней минуты. И вот самураи Токугавы под началом Кадзумасы врезались в ряды Тамбы.

Внезапно осознав, что в тыл ударил неприятель, Тамба закричал хриплым голосом, приказывая своим развернуться. Воин Токугавы, взметнув мокрое копье, ударил его в бок. Тамба свалился в воду. Ухватившись за древко впившегося ему в бок копья, он попробовал было встать, но самурай Токугавы не дал ему такой возможности. В воздухе мелькнул меч, обрушился на железный шлем Тамбы и разлетелся в обломки. Тамба все же поднялся на ноги, вокруг него растекалось кровавое пятно. Трое воинов Токугавы окружили его и изрубили на куски.

— Бей врага! — закричали соратники, окружавшие Нобунагу.

Они оставили князя и с копьями наперевес помчались на берег.

Такэнака Кюсаку, младший брат Хамбэя, служил под началом у Хидэёси, но в суматохе боя потерял свой полк. Сейчас, преследуя неприятеля, он оказался возле ставки Нобунаги.

«Как, — в недоумении думал он, — неужели враг уже здесь?» Озираясь по сторонам, он заметил самурая в богатых доспехах, подбирающегося сзади к шатру. Тот приподнял полог и воровато заглянул внутрь.

Кюсаку метнулся к самураю и схватил его за ногу. Она была покрыта кольчугой и броней. Незнакомец мог, однако же, оказаться кем-нибудь из клана Ода, а Кюсаку вовсе не хотелось убивать своего. Поэтому он дал противнику возможность обернуться, желая рассмотреть его получше. Судя по всему, это был командир из войска Асаи.

— Друг или враг? — выкликнул Кюсаку.

— Конечно враг!

Самурай переложил копье из одной руки в другую, примеряясь ударить.

— Как тебя зовут? Или тебе стыдно произнести свое имя?

— Меня зовут Маэнами Симпатиро, я из клана Асаи. Я пришел сюда за головой князя Нобунаги! А ты, жалкий трус! Кто ты такой?

— Меня зовут Такэнака Кюсаку, я соратник Киноситы Хидэёси. Померимся силой и выясним, кто из нас трус!

— Ага, хорошо! Младший братец Такэнаки Хамбэя!

— Верно!

С этими словами Кюсаку вырвал копье из рук противника и метнул ему в грудь. Кюсаку хотел выхватить меч, но Симпатиро схватил его, и они свалились наземь. Кюсаку очутился внизу, а Симпатиро сверху. Кюсаку удалось вырваться, но враг снова подмял его под себя. Тут Кюсаку укусил Симпатиро за палец, и тот на мгновение ослабил хватку.

Не упустить момент! Кюсаку отпихнул Симпатиро и сумел освободиться. Тут же пальцы нащупали рукоять малого меча — и вот он уже сделал выпад, метя противнику в горло. Удар пришелся чуть выше: лезвие рассекло лицо Симпатиро от подбородка к носу, а острие вонзилось в глаз.

— Враг моего друга! — послышалось сзади.

У Кюсаку не было времени обезглавить поверженного Симпатиро. Встав во весь рост, он принялся обмениваться ударами с новым противником.

Кюсаку знал, что на этом направлении Асаи бросил в бой самых отчаянных воинов. Однако новый противник неожиданно прервал поединок и пустился в бегство. Преследуя беглеца, Кюсаку рубанул ему мечом под колено.

Сев на раненого и прижав его к земле, Кюсаку закричал:

— Есть у тебя имя или нет? Или оно недостойно упоминания?

— Меня зовут Кобаяси Хасюкэн. Мне нечего больше сказать, сожалею только, что попал в руки такого худородного самурая, как ты, не успев добраться до князя Нобунаги.

— А где Эндо Кидзаэмон, самый отважный воин Асаи? Ты из Асаи, ты должен знать.

— Понятия не имею!

— Говори! Говори! Я заставлю тебя сказать!

— Понятия не имею!

— Значит, мне нет от тебя никакого толку!

Кюсаку отрубил ему голову и с горящим взором помчался прочь. Он решил во что бы то ни стало сразить Кидзаэмона, пока тот не пал от чьей-либо еще руки. Перед боем Кюсаку хвастал, что добудет голову Кидзаэмона. Теперь он бежал к берегу, где на траве и на гальке лежали бесчисленные мертвые тела — воистину Берег Смерти.

Здесь среди прочих лежало тело воина с окровавленным лицом, скрытым рассыпавшимися волосами. У самой земли вились жирные мухи. Кюсаку нечаянно наступил на ногу мертвеца, и у него возникло какое-то странное чувство. Кюсаку подозрительно огляделся. В то же мгновение мертвец ожил, вскочил на ноги и помчался по направлению к лагерю Нобунаги.

— Берегите князя Нобунагу! Враг приближается! — закричал Кюсаку.

Увидев Нобунагу, стоящего на пригорке, вражеский воин решил броситься на него с разбегу, но наступил на развязавшуюся тесемку сандалии и поскользнулся. Кюсаку накинулся сзади и скрутил его, а затем поволок поверженного к Нобунаге. Тот отчаянно кричал:

— Обезглавь меня! Быстрей обезглавь! Не навлекай бесчестье на воина!

Тут другой пленник, услышав это, воскликнул:

— Господин Кидзаэмон! И вас они взяли живым?

Этот странный человек, прикинувшийся мертвым и схваченный Кюсаку, и был тот самый отважный воин клана Асаи Эндо Кидзаэмон, встречи с которым Кюсаку так жаждал.

Ода был на грани поражения, но, когда войско под началом Иэясу ударило противнику во фланг, клин, которым наступал Асаи, нарушился. Однако вслед за авангардом в бой пошли вторые и третьи боевые порядки. То наступая, то отступая в водах реки, войска Асаи и Оды смешали строй, растеряли множество мечей и копий. В царящем хаосе никто не взялся бы сказать, на чью сторону склоняется удача.

— Не отвлекайтесь! Наша цель — ставка Нобунаги!

С самого начала именно такая задача стояла перед второй атакующей линией войска Асаи. Но в пылу боя эти отряды продвинулись слишком далеко вверх по реке и вышли в тылы войска Оды. А отряд Токугавы прорвался на противоположный берег и с громким кличем «Не уступим воинам Оды!» устремился к лагерю Асакуры Кагэтакэ.

В конце концов войско Токугавы далеко оторвалось от союзников и попало в окружение. Битва пришла в полный беспорядок. Как рыба не видит реки, в которой плывет, так и люди сейчас не могли осознать положения, в котором оказались, — полнота картины пропала начисто. Каждый воин лишь сражался за свою жизнь и, едва расправившись с одним противником, вступал в схватку со следующим.

Сверху было похоже, что два войска в водах реки и по обеим ее берегам закружил могучий смерч. Именно так это виделось Нобунаге. Хидэёси тоже следил за ходом всего сражения. Он понимал, что именно сейчас, в эти мгновения, решается исход битвы. Переломный момент крайне зыбок, и уловить его очень трудно.

Нобунага бил посохом в землю и кричал:

— Воины Токугавы ворвались в неприятельский лагерь. Нельзя оставлять их там без поддержки! Эй, кто-нибудь, поспешите на выручку князю Иэясу!

Но у воинов и справа, и слева уже не осталось на это сил, и Нобунага взывал к ним тщетно. Вдруг из прибрежных зарослей вырвался отряд и бросился в реку, взметнув тучи брызг.

Хидэёси, хоть и не слышал слов Нобунаги, оценил положение точно так же. Нобунага увидел знамя полка под командованием Хидэёси и с облегчением подумал: «Вот хорошо! Хидэёси меня услышал!»

Стерев перчаткой пот со лба, Нобунага сказал оруженосцам:

— Настало решающее мгновение. Идите на реку и делайте все, что в ваших силах.

Ранмару и остальные — включая самых юных — помчались навстречу врагу, торопясь опередить один другого. Окруженное противником войско Токугавы попало в безнадежное положение, но в этих кровавых шахматах упрямый Иэясу оказался фигурой, попавшей на жизненно важную клетку.

«Нобунага не позволит себе потерять эту фигуру», — уверял себя Иэясу. Вслед за полком Хидэёси на помощь Иэясу выступил полк Иттэцу. Наконец собрались с силами и люди Икэды Сёню. Внезапно в ходе битвы наступил перелом, и войска Оды начали побеждать почти повсюду. Войско Асакуры Кагэтакэ отступило более чем на три ри, а войско Асаи Нагамасы спешно укрылось в крепости Одани.

С этого часа бой превратился в преследование. Войску Асакуры пришлось подняться на гору Оёсэ, а войско Асаи не смело высунуться из крепости Одани. Нобунага добивал поверженного противника на протяжении двух дней, а на третий увел свои полки в Гифу. Он пронесся по стране стремительно, подобно кукушке, какие летают ночами над рекой Анэ, омывающей ныне тела воинов, павших на ее берегах.

Великими людьми становятся не только в силу природной одаренности. Этого мало. Необходимо стечение обстоятельств, которое позволило бы способностям раскрыться. Иногда эту роль играют тяжкие условия жизни, настолько тяжкие, что кого-нибудь другого они бы непременно извели. И когда враждебные обстоятельства принимают все мыслимые и немыслимые формы, то проявляясь, то становясь невидимыми, и объединяются, чтобы причинить все возможные неприятности, тогда-то и проходит человек истинное испытание на величие.

После битвы на реке Анэ Нобунага возвратился домой так быстро, что командиры его полков с тревогой спрашивали друг у друга, уж не стряслось ли что-нибудь в Гифу. Оно и понятно: ведь полевые командиры редко бывают искушены в стратегических тонкостях. По всему войску прошел слух, будто Хидэёси отчаянно настаивал на немедленном штурме крепости Одани, главной цитадели клана Асаи, с тем, чтобы покончить с ним раз и навсегда. Однако князь Нобунага на это не пошел и в ответ на все настояния назначил Хидэёси комендантом второй по значению вражеской крепости Ёкояма, оставленной неприятелем без боя, а сам вернулся в Гифу.

Но не только простые воины и их командиры не понимали подоплеки неожиданного решения Нобунаги немедленно возвратиться в Гифу. Подлинные намерения князя оставались загадкой даже для его ближайшего окружения. Кое о чем догадывался лишь Иэясу, никогда не сводивший с Нобунаги бесстрастного взгляда, — он смотрел на старшего друга не пристально, но и не отстраненно, не взволнованно, но и не равнодушно.

В тот день, когда Нобунага вернулся в Гифу, Иэясу отправился к себе в Хамамацу. На обратном пути он сказал своим приближенным:

— Сбросив окровавленные доспехи, Нобунага тотчас переоденется в столичное платье и во весь опор помчится в Киото. Его дух подобен неукротимому молодому скакуну.

И впрямь, все произошло именно так. К тому времени, как Иэясу прибыл в Хамамацу, Нобунага был уже на пути в Киото. Не то чтобы в столице за время его отсутствия что-то стряслось. Нобунага опасался незримых, неосязаемых напастей.

Наконец Нобунага посвятил Хидэёси в свои замыслы:

— Как тебе кажется, чего я сейчас больше всего опасаюсь? Не удивлюсь, если ты уже догадался.

Хидэёси, склонив голову набок, ответил:

— Что ж, ладно. Это не клан Такэда из Каи, который только и ждет удобного мгновения, чтобы ударить нам в спину. И это не кланы Асаи и Асакура. Можно было бы опасаться князя Иэясу, но он умный человек, а значит, не предпримет ничего безрассудного, и опасаться его, выходит, не стоит. Мацунага и Миёси склонны, подобно мухам, охотиться за мертвечиной, а в стране полно гнили, способной привлечь их внимание. Единственным врагом, которого стоит опасаться, остаются монахи-воины из Хонгандзи, но они вряд ли способны причинить моему господину серьезные беспокойства. Исключив все эти возможности, оставляем одну-единственную. А вернее, одного-единственного человека.

— Кого же? Назови его имя!

— Он не друг и не враг. Вам необходимо выказывать ему свое уважение, но если вы переусердствуете в этом занятии, то попадете в ловушку. Он двуличный призрак. Небо, я впал в неподобающую дерзость! Так что ж, мой господин, разве мы говорим не о сёгуне?

— Верно. Но никому об этом ни слова.

Нобунага и впрямь изрядно опасался человека, который не был ему ни врагом, ни другом: сёгуна Ёсиаки.

Ёсиаки пролил слезы благодарности в ответ на все деяния, совершенные в его интересах Нобунагой, и даже назвал его своим вторым отцом. Так почему же его следовало опасаться? Потому что двуличие коренится именно там, где его менее всего ожидаешь найти. Ёсиаки и Нобунага были разительно непохожи друг на друга складом характера, они получили разное образование и почитали едва ли не прямо противоположные ценности. Пока Нобунага играл роль спасителя Ёсиаки, тот почитал его своим благодетелем. Но стоило сёгуну упрочиться на своем месте, как на смену благодарности пришло недоброжелательство.

— Эта деревенщина мне просто противна.

Такие слова применительно к Нобунаге позволял себе нынче Ёсиаки. Он стал избегать встреч с Нобунагой и завидовать его власти и влиянию, которые, как казалось сёгуну, превосходили его собственные. Однако ему не хватало отваги бросить Нобунаге вызов и вступить с ним в схватку. Ёсиаки вообще не умел действовать в открытую, предпочитая закулисные козни и интриги. В этом отношении он являл собой полную противоположность Нобунаге. И добром такое противостояние кончиться, конечно, не могло.

В потаенной комнате в глубине дворца Нидзё сёгун принял посланца от монахов-воинов из Хонгандзи.

— Настоятелю Кэннё тоже не по душе беспримерное своеволие и жестокость Нобунаги? Что ж, в том нет ничего удивительного.

Прежде чем удалиться, посланец предостерег:

— Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы содержание нашей беседы осталось в полной тайне. Наряду с этим, возможно, стоило бы послать секретные сообщения в Каи, а также кланам Асаи и Асакура, чтобы решающий час они встретили во всеоружии.

В тот же самый день в другой части дворца Нобунага ждал Ёсиаки, чтобы известить его о своем прибытии в столицу. Ёсиаки собрался с духом, напустил на себя невинный вид и вышел в зал приветствовать Нобунагу.

— Я слышал, что сражение на реке Анэ закончилось вашей блистательной победой. Вы еще раз доказали свое полководческое искусство. Мои поздравления! Это и впрямь счастливый час для нас всех.

В ответ на явную лесть Нобунага, горько усмехаясь, возразил не без сарказма:

— Нет-нет! Лишь благодаря помощи и поддержке вашего превосходительства мы смогли сражаться так стойко. Мы ведь понимали, к каким страшным последствиям может привести наше поражение.

Ёсиаки зарделся, как женщина:

— Вам не стоило так беспокоиться. Порядок в столице мы, как видите, поддержать сумели. Или вам донесли о чем-то ином? Почему после достославной победы вы прибыли столь поспешно?

— Все в порядке. Я прибыл сюда всего лишь для того, чтобы принести свои поздравления в связи с завершением восстановительных работ в императорском дворце, присмотреть за государственными делами и, разумеется, осведомиться о здоровье вашего превосходительства.

— Вот как? — Ёсиаки несколько повеселел. — Что ж, можете сами убедиться в том, что я здоров, государственные дела — в полном порядке, и вообще — все прекрасно. Вам совершенно незачем тревожиться и обременять себя столь частыми наездами в столицу. А теперь позвольте мне задать пир в вашу честь и принести вам свои поздравления по случаю великолепной победы в подобающей ей торжественной обстановке.

— Мне придется отказаться от этого, ваше превосходительство. Я ведь до сих пор не поблагодарил своих командиров и воинов. Поэтому я просто не имею права присутствовать на пиру, заданном исключительно в мою честь. Давайте, ваше превосходительство, отложим это до тех пор, когда я снова прибуду сюда и отдам себя в ваше полное распоряжение.

С этими словами он простился с сёгуном и ушел. Воротясь к себе, он обнаружил, что его уже дожидается с донесением Акэти Мицухидэ.

— Сегодня заметили, как из дворца вышел монах, судя по всему, посланец от настоятеля Кэннё из Хонгандзи. Эти встречи между монахами и сёгуном наводят на серьезные подозрения, не правда ли?

Нобунага назначил Мицухидэ начальником гарнизона Киото. В этом качестве тот получил возможность следить за всеми посетителями императорского дворца. Вот и сейчас, не ограничившись устным сообщением, Мицухидэ протянул князю подробный письменный отчет.

Быстро проглядев его, Нобунага пробормотал: «Вот и отлично!» Ему было противно, что сёгун оказался таким подлецом, но, с другой стороны, его коварное поведение было для самого Нобунаги настоящим подарком. Той же ночью он созвал руководителей восстановительных работ во дворце, выслушал их отчеты об успехах, и на душе у него несколько полегчало.

На следующее утро он встал пораньше и лично осмотрел уже почти завершенное строительство. Затем, засвидетельствовав свое почтение императору в старом дворце, возвратился в свои покои, позавтракал и объявил о том, что покидает столицу.

В столицу Нобунага приехал одетый в кимоно, однако в обратный путь облачился в доспехи, потому что отправился вовсе не в Гифу. Нобунага еще раз прибыл на реку Анэ, к месту недавнего сражения, повидался с Хидэёси в крепости Ёкояма, проехал по разбросанным по всей провинции полкам, отдал распоряжения, а затем осадил крепость Саваяма.

Очистив край от неприятеля, Нобунага вернулся в Гифу, но ни у него, ни у ближайших приверженцев еще не было возможности праздно предаться отдыху в летний зной.

В Гифу Нобунагу ждали два срочных письма — одно от Хосокавы Фудзитаки, который находился сейчас в крепости Наканосима в Сэтцу, а другое — от Акэти Мицухидэ из Киото. В письмах сообщалось, что клан Миёси силами примерно в тысячу человек возводит укрепления в Ноде, Фукусиме и Наканосиме. На помощь к Миёси пришли монахи-воины из Хонгандзи и их последователи. И Мицухидэ, и Фудзитака подчеркивали, что медлить больше нельзя, и требовали у Нобунаги срочных распоряжений.

Главный храм в Хонгандзи воздвигли во времена междуусобных войн и всеобщей смуты. Поэтому он был надежно защищен от всех превратностей мира: каменные стены, глубокий ров, укрепленный мост. Служить здесь — означало быть воином, и монахов-воинов в этом храме находилось не меньше, чем в Наре или на горе Хиэй. Наверно, во всей крепости не было монаха, который не питал бы в душе ненависти к наглому выскочке Нобунаге. Обитатели этой древней цитадели буддизма нарекли его врагом Будды, осквернителем традиции, разрушителем культуры и безумным бесом — одним словом, сущим зверем в человеческом образе. Нобунага зашел слишком далеко, когда, вместо того чтобы завязать с монахами переговоры, он не только вступил с ними в схватку, но и ухитрился отнять часть принадлежащей им земли. Твердыня буддизма была проникнута спесью и высокомерием, а привилегии, дарованные ей и ее обитателям, освящены веками. Сообщения с запада свидетельствовали о том, что Хонгандзи готовится к решительной схватке. В обители имелось две тысячи мушкетов, число монахов-воинов за последнее время выросло в несколько раз, а за стенами храма копали новые рвы.

Нобунага предвидел, что монахи заключат союз с кланом Миёси и совместными усилиями им удастся склонить слабохарактерного сёгуна на свою сторону. Он также ожидал распространения о себе злокозненных слухов с тем, чтобы возбудить всенародное восстание против его власти.

Получив срочные донесения из Киото и Осаки, Нобунага не слишком удивился их содержанию. Скорее, его обрадовала возможность наконец-то разрубить весь узел, и он решил лично отправиться в Сэтцу, сделав по дороге остановку в Киото.

— Смиренно прошу ваше превосходительство следовать с моим войском, — заявил он сёгуну. — Присутствие сёгуна воодушевит воинов и ускорит достижение полной победы.

Ёсиаки это, конечно, не понравилось, но отказаться он не решился, да и не мог. И хотя могло показаться, будто в приглашении Ёсиаки нет никакой пользы, оно принесло Нобунаге выгоду: имя сёгуна, неожиданно связанное с его собственным, внесло сумятицу в ряды врагов.

Пространство между реками Кандзаки и Накацу в провинции Нанива представляло собой обширную пустошь с редкими участками возделанной земли. Эта местность звалась Накадзима и подразделялась на северную и южную части. Крепостью на севере владел клан Миёси, а маленькую крепость на юге удерживал Хосокава Фудзитака. Боевые действия сосредоточились в этой местности и протекали с большим ожесточением с начала до середины девятого месяца. Верх попеременно брала то та, то другая сторона. Это была открытая война, в которой широко применялись новые виды огнестрельного оружия больших и малых калибров.

В середине девятого месяца Асаи и Асакура, которые отсиживались в своих горных крепостях, переживая поражение и дожидаясь часа, когда Нобунага допустит какую-нибудь серьезную ошибку, взялись наконец за оружие, переправились через озеро Бива и разбили лагерь на берегу неподалеку от Оцу и Карасаки. Одно из боевых соединений было направлено в буддийскую цитадель на горе Хиэй. Впервые за все время монахи-воины из разных сект сумели объединиться, заключив союз против Нобунаги.

— Нобунага нагло отнял наши земли, попрал нашу честь и осквернил нашу гору, неприкосновенную со времен преподобного Дэнгё! — говорили они.

Тесные узы связывали монахов с горы Хиэй и кланы Асаи и Асакура. Заключив тройственный союз, они решили отрезать Нобунаге путь к отступлению. Войско Асакуры спустилось с гор к северу от озера, тогда как войско Асаи переправилось через озеро на другой берег. Расположение войск свидетельствовало о том, что союзники задумали, соединившись у Оцу, пойти походом на Киото, а захватив столицу и выйдя затем к реке Ёдо, соединиться с монахами из Хонгандзи и сокрушить Нобунагу одним ударом.

Нобунага на протяжении нескольких дней вел ожесточенные бои с монахами-воинами и с большим войском Миёси в крепости в Накадзиме между реками Кандзаки и Накацу. Двадцать второго числа он получил тревожное и неясное сообщение о некой угрозе, надвигающейся с тыла.

Подробности были неизвестны, но Нобунага догадывался, что в них нет ничего утешительного. Он скрежетал зубами, ломая голову над тем, о какой угрозе идет речь. Призвав к себе Кацуиэ, он приказал ему взять на себя командование арьергардом. И добавил:

— Немедленно сокрушу всех — и Асаи, и Асакуру, и монахов.

— А не лучше ли дождаться более подробного сообщения? — сказал Кацуиэ, пытаясь удержать его.

— С какой стати? Именно сейчас пришло время изменить весь мир самым решительным образом!

Эти слова означали, что Нобунагу не остановить ничем. Он помчался в Киото, не раз и не два меняя в пути загнанных лошадей.

— Мой господин!

— Что за несчастье стряслось?

Горько плача, несколько вассалов обступили Нобунагу, еще не успевшего слезть с коня.

— Ваш младший брат, князь Нобухару, и Мори Ёсинари пали смертью храбрых в бою под Удзи. Жестокая битва шла два дня и две ночи и закончилась страшным поражением.

Слезы душили несчастного, и рассказ продолжил другой вассал:

— Асаи, Асакура и их союзники — монахи собрали двадцатитысячное войско, против которого невозможно устоять.

Внешне ничем не выказав смятения, Нобунага ответил:

— Что толку оплакивать покойников, которые навсегда покинули наш мир. Доложите мне о том, как обстоят дела сейчас. Как далеко сумел продвинуться враг? Где проходит линия фронта? Кажется мне, что никто из вас этого не знает. А где Мицухидэ? Если он на передовой, то немедленно отзовите его сюда. Приведите сюда Мицухидэ!

Лес знамен вырос вокруг храма Мии, где разместилась ставка Асаи и Асакуры. Сутки назад на всеобщее обозрение была выставлена отрубленная голова Нобухару, младшего брата князя Нобунаги. Ее, как и головы других достославных воинов клана Ода, военачальники разглядывали долго, одну за другой, пока не наскучило.

— Это достойное возмездие за наше поражение на реке Анэ. Теперь я чувствую себя куда как лучше, — промолвил один.

— А я не успокоюсь, пока здесь не окажется и голова самого Нобунаги, — ответил другой.

Но тут у них за спиной громко рассмеялся третий, а потом заговорил на наречии, выдававшем уроженца севера:

— Можно считать, что она уже здесь. Перед Нобунагой сейчас Хонгандзи и Миёси, а за спиной у него — мы. Куда ему деться? Он как рыба, угодившая в сеть!

Весь день они осматривали отрубленные головы, пока не стало тошно от запаха крови. Ночью в ставку доставили кувшины с сакэ, чтобы еще более поднять боевой дух победителей. Когда все уже порядочно захмелели, разговор зашел о стратегии.

— Следует ли нам занять Киото или лучше крепко держать Оцу, мимо которого ему все равно не пройти, и постепенно сужать пространство, как будто стягивая большую рыбу сетью? — спросил один из сотрапезников.

— Нам непременно нужно войти в столицу, дать бой Нобунаге и уничтожить его на реке Ёдо и в полях Кавати! — откликнулся другой.

— Это не получится.

Стоило одному предложить определенный порядок действий, как другой сразу же опровергал его доводы. Ибо, хотя кланы Асаи и Асакура и объединяла сейчас общая цель, представители каждого стремились доказать свое превосходство в деле высокой военной стратегии. В итоге они так и не смогли прийти к единому мнению.

Пресытившись бесплодными спорами, один из военачальников Асаи вышел на свежий воздух. Взглянув вверх, он пробормотал:

— Что-то небо нынче чересчур раскраснелось.

— Наши воины жгут крестьянские дома по всей местности от Ямасины до Дайго, — пояснил стражник.

— Зачем? Какой смысл выжигать эту местность?

— Не совсем так. Необходимо устрашить врага, — вмешался в разговор другой военачальник Асакуры, который и отдал соответствующий приказ. — Гарнизон Киото под командованием Акэти Мицухидэ полон решимости стоять насмерть. Что ж, и нам надо показать, что мы шутить не собираемся.

Начало светать. Оцу стоял на слиянии всех важнейших дорог, ведущих в столицу, но сейчас здесь не было видно ни одного путника и ни единой повозки. Внезапно промчался всадник, за ним, на некотором расстоянии, еще двое или трое. Это были гонцы с поля боя, и мчались они со стороны Киото к храму Мии так, словно за ними гналась сама смерть.

— Нобунага уже в Кэагэ. Войско Акэти Мицухидэ сражается на передовой линии и сметает все на своем пути.

Полководцы не поверили собственным ушам.

— Наверняка самого Нобунаги там нет! Он никак не мог поспеть туда из Нанивы с такой скоростью.

— Мы уже потеряли двести или триста воинов под Ямасиной. Враг наступает, и Нобунага, как всегда, руководит лично. Он примчался стремительно, как крылатый демон или бог, и поспел точно вовремя куда ему было надо!

Асаи Нагамаса и Асакура Кагэтакэ побледнели. Особенно скверно пришлось Нагамасе: Нобунага приходился его жене родным братом и всегда держался с ним весьма дружественно и доброжелательно. Тем сильнее сейчас должен был оказаться его гнев.

— Отступаем! Назад, на гору Хиэй! — прорычал Нагамаса.

Асакура Кагэтакэ был испуган ненамного меньше.

— Назад, на гору Хиэй! — согласился он. И тут же принялся отдавать приказы: — Поджигать все крестьянские усадьбы по дороге! Нет! Подождать, пока не пройдет авангард, а потом поджигать! Жечь все подряд!

Жаркий ветер опалил чело Нобунаги. Искры падали на гриву коня и седло. От Ямасины до Оцу пылали крестьянские усадьбы, в воздухе носились огненные вихри, но ничто не могло сейчас сбить Нобунагу с избранного пути. Он сам был подобен пламенеющему факелу, а войско его казалось морем огня.

— Нынешнее сражение мы посвятим памяти князя Нобухару.

Такова была реакция соратников Нобунаги.

— Неужели они надеются на то, что мы не отомстим за наших павших товарищей?

Но когда их войска достигли, наконец, храма Мии, там уже не было ни единого вражеского воина. Неприятель в большой спешке скрылся на горе Хиэй.

Оглядев горы, воины Оды увидели, что огромное вражеское войско, насчитывающее двадцать тысяч воинов и несметное множество монахов-воинов, расположилось на холмах до Судзугаминэ, Аоямадакэ и Цубогасадани. Бесчисленные знамена, реявшие на вершинах, казалось, гласили: «Мы не собираемся спасаться бегством». Диспозиция предстоящего сражения стала совершенно ясна.

Поглядев на суровые горы, Нобунага подумал: «Вот здесь все и решится. Не гора мой враг, мой враг — привилегии, издавна дарованные горе». Так понимал Нобунага свою миссию. Исстари, от одного царствования к другому, особые привилегии, дарованные по традиции обитателям гор, приносили великий вред и правителям, и населению страны. Неужели и впрямь здесь, в горах, присутствие Будды столь сильно, чтобы оправдать это?

Когда учение Тэндай проникло в Японию из Китая, преподобный Дэнгё, основавший первый храм секты на горе Хиэй, провозгласил:

— Да одарит милосердный Будда сваи сии светом божественного покровительства.

Неужели и впрямь свет Учения столь ярко сиял на этой священной вершине, чтобы здешним монахам было дозволено навязывать свои требования самому императору в Киото? Потому ли могли они диктовать волю правительству и добиваться особых прав? Потому ли дозволено было им вступать в союзы с воинственными князьками, плести интриги с мирянами и ввергать в беспорядок страну? Так ли ярко сиял здесь свет Учения Будды, чтобы защищать его при оружии и в доспехах, превратив гору в склад копий, мушкетов и боевых знамен?

Глаза Нобунаги затуманились от гнева. Он понимал, все это — святотатство. Гора Хиэй была призвана стать цитаделью, способной защитить всю страну, — вот почему ее обитателям даровали особые привилегии. Но выполняла ли она сейчас роль, изначально ей предназначенную? Главный храм, семь пагод, монастыри на восточном и западном склонах превратились в обители бесов войны в монашеском одеянии.

Ну погодите же! Нобунага до крови закусил губу. «Пусть называют меня предводителем дьяволов, изничтожающим буддизм! Красота здешних гор — это только красота, а вовсе не признак присутствия божества. А эти вооруженные монахи — самые обыкновенные глупцы. Я сожгу их в огне войны, и пусть истинный Будда восстанет из этого пепла!»

В тот же самый день он отдал приказ оцепить гору, перекрыв все дороги и тропы. Чтобы переправиться через озеро, пройти меж гор и воссоединиться с ним, у главного войска ушло несколько дней.

— Кровь моего брата и Мори Ёсинари еще не отомщена! Так дадим же душам этих верных воинов спокойно уснуть. Да обратится их кровь в пламя, которое озарит весь мир!

Нобунага встал на колени и молитвенно сложил руки. Священная гора стала его врагом, и он велел окружить ее. Опустившись на сырую землю, он молился и плакал и вдруг заметил, что рядом с ним опустился на колени и заплакал молодой оруженосец. Это был Ранмару, потерявший отца, Мори Ёсинари.

— Ранмару, ты плачешь?

— Пожалуйста, простите меня, мой господин.

— Я прощаю тебя. Но прекрати плакать, иначе дух твоего отца станет смеяться над тобой.

Но и у самого Нобунаги глаза покраснели от слез. Приказав перенести свой походный стул на вершину холма, он уселся и осмотрел расположение осадившего гору войска. У подножия горы Хиэй повсюду, сколько хватало глаз, реяли знамена клана Ода.

Прошло две недели. Осада горы — необычная для Нобунаги тактика — продолжалась. Перекрыв дороги, он лишил врага продовольственных поставок и дожидался, когда в неприятельском стане начнется голод. Этот замысел уже начал приходить в исполнение. Продовольственные склады монастырей были явно не рассчитаны на прокорм двадцатитысячной армии. Они быстро пустели. Вражеские воины уже начали есть древесную кору.

Понемногу наступала зима, и холодные ветры с вершины доставляли осажденным немало беспокойства.

— Сейчас самое время, по-моему. А вы как думаете? — сказал Нобунаге Хидэёси.

Нобунага призвал к себе вассала по имени Иттэцу. Получив указания от князя, Иттэцу с несколькими сопровождающими поднялся на гору Хиэй и встретился с преподобным Сонрином, настоятелем храма на западном склоне. Они встретились в главном храме, где разместилась ставка монахов-воинов.

Сонрин и Иттэцу были хорошо знакомы, и в знак прежней дружбы Иттэцу прибыл к настоятелю, чтобы уговорить того сдаться.

— Не знаю, каковы истинные намерения, заставившие вас прибыть сюда, но, будучи вам другом, настоятельно рекомендую не заводить эту шутку чересчур далеко. — Преподобный Сонрин затрясся от хохота. — Я согласился на эту встречу лишь потому, что ждал от вас просьбы принять вашу капитуляцию. А вы предлагаете сдаться нам! Какое невежество! Разве вы не видите, что мы преисполнены решимости стоять до конца? Нелепо рассчитывать на нашу глупость, как и демонстрировать собственную!

Монахи-воины обступили Иттэцу. Их взоры пылали.

Позволив настоятелю произнести свою речь, Иттэцу раздумчиво заговорил:

— Преподобный Дэнгё воздвиг этот храм во имя мира и упрочения Императорского дома, во имя процветания всего народа. Мне кажется, для любого монаха не самым богоугодным делом является ношение оружия, упражнения в воинском искусстве, участие в политических дрязгах, поддержка мятежных войск и причинение новых волнений империи. Монахам надлежит быть монахами! Изгнать с горы воинов Асаи и Асакуры, сложить оружие и предаться своему истинному призванию — служению Будде!

Он говорил горячо и быстро, не давая настоятелю и монахам вставить ни единого слова.

— Более того, — продолжил он, — если вы не последуете этим указаниям, князь Нобунага намерен сжечь главный храм, семь пагод и монастыри и убить каждого, кого повстречает в горах. Пожалуйста, хорошо подумайте и оставьте гордыню. Неужели вы хотите, чтобы на этой горе воцарился ад? Неужели не понимаете, что надо изгнать отсюда бесов и сохранить свет Будды на священной земле?

Тут монахи, окружающие Сонрина, закричали наперебой:

— Это бессмысленно!

— Он напрасно отнимает у нас время!

— Замолчите, — зловеще усмехнувшись, приказал им Сонрин. — Это была чрезвычайно скучная, на редкость убогая проповедь, но я намерен воспринять ее со всей вежливостью. Гора Хиэй суверенна, здесь есть свои правила. Ваше волнение представляется мне излишним. Господин Иттэцу, уже темнеет. Извольте покинуть гору немедленно.

— Сонрин, вы изгоняете меня, руководствуясь лишь собственной властью? Почему бы нам не встретиться с мудрецами и со старейшинами, чтобы обсудить наш вопрос с большей тщательностью?

— Гора едина. У нее одна душа и одно тело. Я говорю от лица всех храмов горы Хиэй.

— Но ведь все равно…

— Замолчите же, глупец! Мы дадим отпор вторжению, не останавливаясь ни перед чем. Мы защитим нашу свободу и наши традиции своею кровью! Убирайтесь отсюда!

— Что ж, если вам так угодно, — произнес Иттэцу, не двинувшись с места. — Но какой позор! Как надеетесь вы защитить бесконечный свет Будды своею кровью? И какую свободу вы желаете защитить? Какие такие традиции? Эти традиции не что иное как обман, творимый для вящего процветания храмов. Но сегодня народ уже не поддается на ваши уловки. Хорошенько задумайтесь над тем, в какое время вы живете. Исполненные алчности люди, отвернувшиеся от мира и не желающие видеть его перемен, за свою самонадеянность неизбежно сгорят вместе с опавшей листвой!

С этими словами Иттэцу покинул монастырь и возвратился в лагерь Нобунаги.

Холодный зимний ветер носил по склонам горы сухую листву. Ночью и по утрам стоял мороз. Время от времени ветер сменялся снегопадом. Как раз в эту пору на горе начались пожары. Однажды ночью загорелся дровяной склад поместья Дайдзё, а за ночь перед тем — Такимидо. И нынешним вечером, хотя стоял еще ранний час, пламя занялось в монашеских кельях в главном храме; отчаянно зазвонил колокол. Поскольку вокруг было множество строений, монахи рьяно взялись за дело, стремясь не допустить распространения огня.

Глубокие ущелья у подножия горы Хиэй погрузились во мрак под светлым красным небом.

— Вот так незадача! — сказал один из воинов Оды и расхохотался.

— Такое случается каждую ночь, — добавил другой. — Им там просто некогда спать.

Холодный зимний ветер колыхал ветви деревьев, люди зябко потирали руки. За чашкой риса они любовались ночными пожарами. Ходили разговоры о том, что поджоги задумал Хидэёси, а совершают их былые разбойники из клана Хатидзука.

Ночами монахи трудились, гася пожары, а днем до изнеможения крепили свои оборонительные линии. И пища, и дрова были на исходе, и тем сильней досаждали им наступившие холода.

Наконец настала настоящая зима с обильными и частыми снегопадами. Двадцать тысяч осажденных воинов и несколько тысяч монахов-воинов увядали, как померзшие растения.

Наступила середина двенадцатого месяца. В лагерь к Нобунаге прибыл посланец с горы. Он был безоружен и одет не в доспехи, а в монашескую рясу.

— Мне хотелось бы поговорить с князем Нобунагой, — сказал посланец.

Явившись, Нобунага увидел, что перед ним настоятель Сонрин, ранее уже встречавшийся с Иттэцу. В доставленном им сообщении говорилось, что ввиду перемены обстоятельств и связанной с этим перемены настроений руководства обители монахи просят мира.

Нобунага, однако же, отказался.

— Как вы встретили посланца, которого я направлял к вам? Вы оскорбили нас!

Нобунага обнажил меч.

— Это неслыханно! — вскричал настоятель.

Он вскочил на ноги. Меч Нобунаги сверкнул в воздухе. Тело повалилось на бок.

— Забирайте его голову и убирайтесь. Вот мой ответ.

Монахи в смятении бежали в свое горное укрытие. Сильный ветер со снегом, дувший в этот день над озером, не щадил и людей в лагере Нобунаги. Нобунага недвусмысленно дал понять обитателям горы Хиэй, что у него на уме, а меж тем ему предстояло решить и другую трудную задачу. Враг, противостоявший ему, был всего лишь светом пламени на стене. Поливая стену, не погасишь огонь, а он тем временем вовсю разгорится за спиной. Таково общее правило военной стратегии, но Нобунага не мог загасить пламя, хотя и понимал, где находится его источник. Всего лишь сутки назад ему доставили срочное донесение из Гифу, в котором говорилось, что Такэда Сингэн из Каи собирает войско, намереваясь воспользоваться отсутствием Нобунаги и перейти в решительное наступление. Более того: десятки тысяч сторонников Хонгандзи восстали в Нагасиме, в его родной Овари, причем один из родичей Нобунаги, Нобуоки, был убит, а его крепость захвачена. Среди людей распространялись всевозможные вредные слухи, порочащие Нобунагу.

Причины выступления Такэды Сингэна были ясны. Заключив наконец мир со своим старинным врагом, кланом Уэсуги из Этиго, Сингэн обратил свой взор на запад.

— Хидэёси! Хидэёси! — позвал Нобунага.

— Я здесь!

— Найди Мицухидэ и вместе с ним немедленно доставьте в Киото это письмо.

— Сёгуну?

— Именно. В письме я прошу сёгуна о посредничестве в мирных переговорах, но лучше будет, если вы и на словах объясните ему суть дела.

— Но тогда почему же вы только что обезглавили посланца с горы Хиэй?

— Неужели не ясно? Иначе дело не дошло бы до настоящих переговоров о мире. Даже если бы монахи подписали договор, они тут же нарушили бы его и ударили нам в спину.

— Вы правы, мой господин. Теперь я понял.

— Где бы ни гуляли языки пламени — источник у них один, и это, несомненно, двуличный сёгун, которому так нравится играть с огнем. Нам крайне необходимо заставить сёгуна выступить посредником на переговорах, а самим уйти отсюда как можно скорее.

Переговоры начались. Ёсиаки прибыл в храм Мии и предпринял попытку смягчить гнев Нобунаги и договориться о мире. Удовлетворенные таким поворотом событий, войска Асаи и Асакуры в тот же день начали отход в свои провинции.

Шестнадцатого числа все войско Нобунаги двинулось в обратный путь и, переправившись у Сэты, вернулось в Гифу.

Длинноногий Сингэн

Хотя Амакасу Сампэй приходился родственником одному из военачальников Каи, последние десять лет он провел на весьма незначительной должности. А все из-за своего редкого дара: он обладал способностью бегать на большие расстояния с огромной скоростью.

Сампэй служил начальником ниндзя клана Такэда. В обязанности ниндзя входили разведка во вражеской местности, вербовка предателей и злонамеренное распространение ложных слухов.

Сампэй с юности поражал своих друзей умением быстро бегать и ходить. Он мог взобраться на любую гору и пройти от двадцати до тридцати ри в день. Но все же путь продолжительностью в несколько дней утомлял, и поэтому, исполнив очередное деликатное поручение, на обратном пути он по возможности ехал верхом. Правда, когда дорога шла круто в гору, ему вновь приходилось полагаться на свои крепкие и быстрые ноги. Лошадей он держал на всех своих привычных маршрутах, оставляя их, как правило, у лесников и охотников.

— Эй, угольщик! Старик, ты дома? — позвал Сампэй, спешившись перед хижиной.

Он вспотел, в мыле была и его лошадь.

Стояло начало лета. Листья на деревьях в горах были еще бледно-зелеными, а в низинах уже вовсю пели цикады.

«Его нет дома», — подумал Сампэй. Он толкнул дверь со сломанным замком — и та сразу же распахнулась. Сампэй ввел в хижину лошадь, которую намеревался оставить здесь, привязал ее, прошел на кухню, поел риса и овощей, выпил чаю.

Позавтракав, он нашел тушечницу и кисточку, написал записку на клочке бумаги и оставил ее в корзине с рисом.

Когда Сампэй собрался уходить, лошадь принялась колотить копытами по стене, сердясь на своего хозяина. Но он даже не обернулся, а просто закрыл за собой дверь и равнодушно удалился под стук копыт.

Было бы преувеличением сказать, будто Сампэй летел, как на крыльях, и все же скорость, с которой он устремился в горную провинцию Каи, свидетельствовала о том, что ему надлежало доставить донесение чрезвычайной срочности. Пунктом его назначения была столица Каи, крепостной город Кофу.

На следующее утро он уже миновал несколько горных перевалов и любовался водами реки Фудзи, текущей глубоко внизу справа от него. В глубине ущелья виднелись крыши домов деревни Кадзикадзава.

Он хотел прибыть в Кофу к вечеру, но, пройдя изрядное расстояние на хорошей скорости, решил немного передохнуть, любуясь рассветом в долине Каи. «Как ни трудна и опасна жизнь в горах, нет ничего краше родного дома», — так размышлял он, сидя на корточках, когда вдруг заметил поднимавшийся в гору караван лошадей, груженных ведерками с лаком. «Интересно, куда это они?» — подумал Сампэй.

Амакасу Сампэй встал и пошел вниз по склону. Примерно на полдороге он повстречался с караваном, насчитывавшим по меньшей мере сто лошадей.

— Ии-эй!

Всадник, возглавлявший караван, оказался старинным знакомцем Сампэя. Скороход сразу же спросил у него:

— Кому понадобилось такое количество лака? Куда ты его везешь?

— В Гифу, — ответил всадник и, поскольку Сампэя этот ответ явно не удовлетворил, поспешил добавить: — Мы наконец приготовили столько лака, сколько было заказано кланом Ода в прошлом году, вот я и везу его в Гифу.

— Вот как? Значит, это для Оды? — Нахмурившись, Сампэй даже не смог выдавить из себя улыбки, не говоря уж о том, чтобы пожелать доброго пути. — Так будь осторожен. На дорогах сейчас очень опасно.

— Я слышал, что монахи-воины опять взялись за свое. Интересно, как на это посмотрят воины Оды?

— Ничего не могу сказать, пока не доложу обо всем его светлости.

— Да ладно тебе! Ты ведь как раз оттуда и возвращаешься, верно? А впрочем, нечего болтать! Пора в путь!

И караван потянулся на запад.

Сампэй глядел ему вслед, размышляя о том, какова жизнь в горных провинциях. Новости со всего света доходят сюда со значительным опозданием, и хотя здешнее войско сильно, а военачальники умны, одно только это ничего не решает. Что ж, тем тяжелей ноша ответственности, которую он взвалил на себя. Сампэй ускорил шаг и вскоре, оседлав вновь своего скакуна, и впрямь полетел чуть ли не с быстротой ласточки. В Кадзикадзаве его ждала другая лошадь, и, хлестнув ее плетью, он помчался в Кофу.

В жаркой и влажной долине Каи высилась надежно укрепленная крепость Такэды Сингэна. Важные люди, наведывавшиеся сюда только в дни тяжких забот и военных советов, один за другим входили сейчас в крепостные ворота, так что даже стражникам стало ясно: происходит нечто важное. В крепости, посреди уже совсем зеленых деревьев, было очень тихо, разве что кое-где стрекотали цикады.

С утра ни один из прибывших военачальников еще не покинул крепость. Вот к воротам стрелой подлетел Сампэй. Спешившись по ту сторону рва, он побежал по мосту, таща лошадь за поводья.

— Кто идет?

Сверкнули глаза и острия копий. Сампэй привязал лошадь к дереву.

— Это я, — ответил он.

Стражники его знали, и он беспрепятственно проследовал в крепость. Так много раз уже доводилось Сампэю быстро пробегать через крепостные ворота в ту или иную сторону, что даже те, кто не знал о его особой роли, а тем более его имени, пригляделись к нему и пропускали спокойно. В крепости не было ни единого воина, не знавшего Сампэя хотя бы в лицо.

Во внутреннем дворе крепости стоял буддийский храм, носивший имя бога-хранителя Севера — Бисямондо, и здесь Сингэн то предавался медитации, то решал важные государственные дела, то проводил военные советы. Сейчас Сингэн стоял на веранде храма, подставив лицо прохладному ветерку, веющему от скал и ручьев в саду. Поверх доспехов он надел красную мантию священника, словно сотканную из огненных пеонов.

Сингэн был среднего роста, крепко сложен и мускулист. Люди, не знавшие лично этого незаурядного человека, поговаривали о неукротимости его нрава, хотя на самом деле договориться с ним было не слишком трудно. Напротив, он был по природе добр, во всяком случае, благожелателен. С первого взгляда становилось ясно, что человек он значительный и уверенный в себе, а густая жесткая борода подчеркивала решительность его нрава. Впрочем, примерно так выглядели и многие другие мужчины в горной провинции Каи.

Один за другим военачальники вставали со своих мест и уходили, говоря при этом все подобающие слова, и кланялись своему князю. Военный совет начался еще утром. Сингэн намеренно оделся на него, как перед сражением, — в мантию священника поверх доспехов. Кажется, его слегка утомили жара и продолжительные споры. Поэтому, едва совет завершился, Сингэн вышел на веранду. Военачальники ушли, оруженосцев он не призвал, и сейчас во всем Бисямондо никого не было — только Сингэн, только отблески света на позолоте стен и мирный стрекот цикад в саду.

«Этим летом, не так ли?» Сингэн задумался. Со стороны могло показаться, будто он пристально всматривается в громады гор, со всех сторон окружающих его провинцию. С того времени, как он впервые принял участие в битве, — а было ему тогда всего пятнадцать, — всю его жизнь определяли события, происходившие летом или осенью. В горной провинции зимой можно лишь запереться в четырех стенах и копить силы к лету. Но с приходом весны и особенно лета у Сингэна закипала кровь, и он обращал взоры во внешний мир, говоря: «Что ж, пора повоевать!» Так жил не только Сингэн, но и другие самураи в Каи. Даже крестьяне и горожане приветствовали приход лета как пору желанных перемен.

В этом году Сингэну стукнет пятьдесят, и он был исполнен разочарования — жизнь не принесла и малой доли того, на что он некогда уповал. «Я слишком много воевал только ради того, чтобы воевать», — думал он. Ему казалось, что Уэсуги Кэнсин в Этиго предается сейчас сходным размышлениям.

Задумавшись о своем многолетнем и достойном сопернике, Сингэн поневоле горько усмехнулся. Разве не насмешки достойны все эти прожитые им годы? Вот-вот исполнится пятьдесят, и долго ли еще останется жить?

Четыре месяца в году провинция Каи стояла занесенная снегом. Можно было утешаться мыслью о том, что центр мира — далеко и что доставка сюда современного оружия крайне затруднена, и все же Сингэн раскаивался, что понапрасну растратил свои лучшие годы в бессмысленных борениях с Кэнсином из Этиго.

Сильно пекло, и тени под деревьями становились все резче и резче.

Многие годы Сингэн считал себя лучшим полководцем во всей восточной Японии. И впрямь, боеспособность его войска, процветание его провинции и умелое управление ею служили примером для многих.

Но теперь Каи больше не могла оставаться в стороне от всеобщей смуты. Начиная примерно с прошлого года, когда Нобунага поехал в Киото, Сингэн стал задумываться о новой роли, возможной теперь для его провинции. Заглянув к себе в душу, он увидел, что ее переполняют новые надежды. До сих пор клан Такэда оценивал себя чересчур низко.

Сингэну не хотелось коротать остаток дней, отщипывая по кусочку от соседних провинций. Когда Нобунага и Иэясу еще мочили пеленки, Сингэн уже задумывался над тем, как было бы хорошо объединить всю страну, взяв ее в свои твердые руки. Он считал, что горная провинция служит ему не более чем временным пристанищем, а в мечтах видел себя правителем страны и порой даже не умел скрыть этого от посланцев из столицы. Разумеется, нескончаемые стычки с соседней Этиго служили не более чем прелюдией к настоящим войнам. Но как бы то ни было воевал он главным образом с Уэсуги Кэнсином, эти войны отняли уйму времени и изрядно истощили силы провинции.

Сингэн осознал все это, когда клан Такэда остался уже далеко за спиной у вырвавшихся вперед Нобунаги и Иэясу. Но он все равно продолжал называть Нобунагу «ублюдком из Овари», а Иэясу — «сосунком из Окадзаки».

«Хорошо подумав, я вынужден признать, что совершил великую ошибку», — горько размышлял Сингэн. Если бы речь шла лишь о невыигранных сражениях, он бы так не сетовал и ни о чем не жалел, но сейчас, задним числом оценивая свои неудачи на политическом поприще, он понимал, что главные просчеты допустил именно здесь. Почему, например, не устремился он на юго-восток, когда был уничтожен клан Имагава? Удерживая у себя в заложниках представителя клана Токугава, почему, не шевельнув и пальцем, молча наблюдал за тем, как Иэясу распространяет свою власть на Суругу и Тотоми?

Но еще большей ошибкой стало заключение родственных уз с Нобунагой через женитьбу по совету князя Оды. В результате Нобунага, воевавший с соседями на западе и на юге, одним ходом угодил в самую середину шахматной доски. Тем временем заложник из клана Токугава, воспользовавшись случаем, ухитрился бежать, а Иэясу и Нобунага заключили между собой союз. Сейчас, оглядываясь назад, трудно было не дивиться их дипломатическому искусству.

«Но теперь им придется принимать меня в расчет. Я научу их уважать Такэду Сингэна из Каи. Заложник бежал. Что ж, тем лучше — вот и прервалась последняя ниточка, связующая меня с Иэясу. В каком еще оправдании задуманному я нуждаюсь?»

Нечто в этом роде он и произнес сегодня на военном совете. Услышав о том, что Нобунага стоит лагерем в Нагасиме и, судя по всему, глубоко увяз в тамошней войне, упрямый и честолюбивый князь увидел в этом благоприятную возможность для собственного возвышения.

Амакасу Сампэй попросил одного из близких людей Сингэна доложить о своем прибытии. Когда его не поспешили призвать к князю, он повторил свою просьбу.

— Доложили ли его светлости о моем прибытии? Пожалуйста, напомните ему об этом.

— Только что закончился военный совет, и его светлость, кажется, несколько устал. Вам придется подождать, — повторил приближенный Сингэна.

Сампэй, однако, не унимался.

— Мое дело не только крайне срочное, но и напрямую связано с тем, о чем должны были говорить на совете. Прошу прощения, но я требую, чтобы ему незамедлительно доложили о моем прибытии.

Судя по всему, на этот раз известие передали Сингэну, и Сампэя пригласили войти. Один из стражников проводил его до центральных ворот Бисямондо. Здесь его препоручили заботам стража внутренней цитадели и повели к Сингэну.

Сингэн находился на веранде Бисямондо. Он сидел на походном стуле. Свежая листва молодого тополя мирно шелестела у него над головой.

— Какие новости, Сампэй?

— Прежде всего необходимо доложить, что сообщение, присланное мною ранее, полностью устарело. Поэтому во избежание нежелательных последствий я и помчался сюда сломя голову.

— Как? Положение дел в Нагасиме изменилось? Ну и каково же оно сейчас?

— Войско Оды на время оставило Гифу и, похоже, попыталось обрушиться на Нагасиму двумя встречными колоннами. Но как только Нобунага прибыл на поле сражения, он приказал немедленно отступить. Это отступление дорого обошлось его войску, но, так или иначе, оно отступило.

— Отступило. И что же?

— Это отступление было неожиданным даже для его вассалов. Воины Оды ворчали, что просто не могут понять, какая блажь взбрела в голову их предводителю, а многие выражали свое недовольство в открытую.

«Этот человек непредсказуем! — подумал Сингэн, щелкнул языком и принялся жевать губу. — Я собирался сразиться с Иэясу в чистом поле и сокрушить его, пока Нобунага со своим войском оставался скован монахами-воинами в Нагасиме. Но теперь, когда этот план сорвался, нужна предельная осторожность!»

— Нобуфуса! Нобуфуса! — позвал Сингэн, обернувшись к боковому входу в храм.

Сингэн сразу же отдал распоряжение уведомить своих военачальников о том, что решение отправиться в поход, принятое на только что закончившемся военном совете, откладывается на неопределенное время.

У Бабы Нобуфусы, его старшего соратника, не было времени выяснять причины такой перемены. Разъехавшиеся по своим полкам военачальники возмутятся, полагая, что более удачную возможность для уничтожения клана Токугава, чем сейчас, найти трудно. Но Сингэн осознал, что и на этот раз упустил свой шанс и что от прежнего замысла теперь придется отказаться. Вместо этого ему придется перестраиваться, дожидаясь следующего благоприятного случая.

Сняв доспехи, он вновь встретился с Сампэем. Отослав приверженцев, Сингэн внимательно выслушал подробный отчет о положении дел в Гифу, Исэ, Окадзаки и Хамамацу. Потом Сампэй поделился с Сингэном возникшим у него сомнением.

— На пути сюда мне повстречался караван с большим количеством лака для клана Ода, являющегося союзником Токугавы. Зачем вы посылаете лак Оде?

— Обещание есть обещание. Кроме того, это избавит Оду от излишних подозрений, а поскольку каравану придется пройти землей, принадлежащей Токугаве, то это хороший предлог для разведки дорог в тамошней местности, хотя сейчас все это, разумеется, стало бесполезно. Хотя нет, не бесполезно. То, что не произошло сегодня, может случиться завтра.

Испытывая едва ли не презрение к самому себе, Сингэн удалился и погрузился в одинокие размышления.

Выступление могущественного и хорошо обученного войска Каи было на неопределенное время отложено, и на протяжении всего лета воины томились бездельем. Но с началом осени по западным горам и восточным холмам вновь прокатилась волна слухов.

Ясным осеним днем Сингэн вышел на берег реки Фуэфуки. Его сопровождали всего несколько приближенных. Он пребывал в превосходном настроении и, казалось, испытывал гордость за безупречное положение дел в провинции. Он не хуже других понимал, что наступают новые времена. «Приходит мой час!» — думал он.

На табличке у входа в храм значилось: «Кэнтокудзан». В этом храме жил Кайсэн, наставник Сингэна в секретах дзэн-буддизма. Сингэн, отвечая на приветствия монахов, прошел в глубь сада. Намереваясь заглянуть сюда как бы невзначай, он сознательно миновал главное помещение.

Неподалеку стоял маленький чайный домик всего на две комнаты. Рядом бежал ручей, желтые листья с деревьев падали в воду. Вода от ручья текла в чайный домик по желобу среди нежного мха и камней.

— Ваше преподобие, я пришел проститься.

Кайсэн в ответ кивнул:

— Значит, вы все-таки решились?

— Я долго дожидался благоприятной возможности — и вот нынешней осенью мне показалось, что судьба наконец-то на моей стороне.

— Я слышал, что Ода намерен предпринять поход на запад, — сказал Кайсэн. — Нобунаге, кажется, удалось собрать войско даже больше прошлогоднего. Он намерен взять гору Хиэй.

— Все приходит к тому, кто умеет ждать, — возразил Сингэн. — Я ведь получил несколько писем от сёгуна, в которых сказано, что, если я обрушусь на Оду сзади, то одновременно со мной поднимутся Асаи и Асакура, и нам всем помогут монахи с горы Хиэй и из Нагасимы. И тогда, разбив одного Иэясу, я смогу незамедлительно достичь столицы. Но что бы я ни предпринял, Гифу останется источником опасности. Я не хочу разделить судьбу Имагавы Ёсимото, поэтому я дожидался благоприятной возможности. Я намерен застичь Гифу врасплох, свалившись им на голову как гром среди ясного неба со стороны Микавы, Тотоми, Овари и Мино, а затем выйти на столицу. Если мне это удастся, то новый год я встречу в Киото. Надеюсь, ваше преподобие будет в мое отсутствие пребывать в добром здравии.

— Если так будет угодно Небу, — угрюмо ответил Кайсэн.

Сингэн советовался с Кайсэном по всем вопросам, включая военные и политические, и привык всецело полагаться на него. Угрюмость наставника не ускользнула сейчас от его внимания.

— Ваше преподобие, кажется, вам в моем замысле что-то не нравится.

Кайсэн посмотрел на него в упор:

— Серьезной причины для сомнения у меня нет. В конце концов, вы стремились к этому всю жизнь. А беспокоят меня козни, которые строит сёгун Ёсиаки. Ведь секретные письма, призывающие к походу на столицу, наверняка отправлены не вам одному. В частности, я слышал, что подобное послание получил и князь Кэнсин. Судя по некоторым данным, получил такое письмо и князь Мори Мотонари, хотя он с тех пор успел умереть.

— Я ничего этого не знал. Но, невзирая ни на что, мне нужно отправиться в Киото и исполнить наконец дело всей моей жизни.

— Увы, даже мне трудно смириться с тем, что человеку ваших способностей приходится сиднем сидеть в Каи, — сказал Кайсэн. — Мне кажется, на пути вас ждет немало испытаний, но ведь войско под вашим началом еще ни разу не испытало горечи поражения. Помните только, что ваше тело — единственная в этом мире вещь, которая действительно принадлежит только вам, и действуйте мудро, исходя из вашего природного предназначения.

В это мгновение монах, отправившийся к ручью за водой, бросил ведро и, крича что-то невнятное, бросился в сень деревьев. По саду пронесся шум, как будто пробежал олень. Монах вернулся и поднялся по ступеням чайного домика.

— Быстро пошлите людей! Тут был какой-то подозрительный чужак, и ему удалось убежать.

Ни у кого не могло быть причины тайком пробираться в этот храм. Когда Кайсэн расспросил монаха, выяснилось следующее.

— Я не докладывал вашему преподобию, но прошлой ночью в ворота постучался странник в одежде монаха, и мы пустили его переночевать. Будь он совершенным незнакомцем, мы бы, понятно, этого не сделали. Но это был Ватанабэ Тэндзо, ранее служивший ниндзя у его светлости и не раз посещавший храм вместе с другими вассалами его светлости. Поэтому мы разрешили ему здесь остаться.

— Погоди-ка, — сказал Кайсэн. — Это и впрямь весьма подозрительно. Наш ниндзя исчезает во вражеской провинции на много лет, и мы о нем ничего не знаем. И вдруг он стучится в ворота глубокой ночью — как ты говоришь, в монашеском одеянии? — и просится переночевать. Почему ты не расспросил его как следует?

— Разумеется, мой господин, это наша вина. Но он поведал нам, что его схватили, когда он работал на нас лазутчиком в клане Ода. Он утверждал, что провел в темнице несколько лет и что ему удалось бежать и переодетым добраться до Каи. Нам показалось, что он говорит правду. А сегодня с утра он объявил, будто отправляется в Кофу повидаться с Амакасу Сампэем, начальником ниндзя, и мы ему опять поверили. И вдруг, набирая воду у ручья, я заметил, что этот негодяй, затаившись, как ящерица, подслушивает у окна в чайном домике.

— Что? Он подслушал мой разговор с его светлостью?

— Услышав мои шаги, он испуганно обернулся. Затем быстро пошел в глубь сада. Я окликнул его и велел остановиться. Но он в ответ только ускорил шаг. И когда я крикнул вслед ему: «Лазутчик!» — он обернулся и пронзил меня взглядом.

— И бросился прочь?

— Я закричал во весь голос, но вассалы его светлости в это время как раз обедали. К несчастью, я не смог ни до кого докричаться, не смог и догнать его сам.

Сингэн молча выслушал, не удостоив монаха и взглядом, а затем, посмотрев на Кайсэна, спокойно произнес:

— Сегодня сюда прибыл Амакасу Сампэй. Пусть он догонит этого человека и расправится с ним. Призовите его сюда.

Сампэй простерся ниц перед князем, который все еще находился в чайном домике, и, подняв глаза, спросил, какое поручение его ждет.

— Много лет назад у тебя под началом был один человек. Его звали, если я не ошибаюсь, Ватанабэ Тэндзо.

Сампэй на мгновение задумался, а затем сказал:

— Да, припоминаю. Он родом из Хатидзуки, это деревня в Овари. Его дядя Короку изготовил ружье, но Тэндзо украл его и бежал сюда. Он подарил вам ружье, а вы дали ему жалованье на несколько лет.

— Я припоминаю эту историю с ружьем. Что ж, видать по всему, выходец из Овари так и останется выходцем из Овари. Сейчас он конечно же служит клану Ода. Догони этого человека и отруби ему голову.

— Догнать?

— Узнай все подробности вот у этого монаха. Тебе следует поторапливаться, чтобы он не успел улизнуть.

К западу от Нирасаки вдоль подножия гор вьется узкая тропа, огибая Комагатакэ и Сэндзё и пересекая реку Такато в Ине.

— Ии-ей!

Человеческий голос в здешних краях слышишь редко. Одиноко бредущий своей дорогой монах остановился и огляделся, но вокруг разносилось только эхо — и он опять тронулся в путь.

— Ии-ей! Эй, монах!

Во второй раз голос прозвучал уже ближе. Поскольку на этот раз окликнули именно его, монах вновь остановился и принялся осматриваться, поднеся руку к полам своей шляпы. Прошло немного времени, и его догнал, карабкаясь следом, какой-то мужчина. Он запыхался. Приблизившись к монаху, мужчина недобро усмехнулся:

— Вот так встреча, Тэндзо! Давно ли ты прибыл в Каи?

Монах явно изумился, но быстро совладал со своими чувствами. Выражение его лица скрывали широкие поля шляпы.

— Сампэй! А я-то гадаю, кто бы это мог быть. Что ж, давненько мы с тобой не виделись. Ты, похоже, как всегда, в добром здравии.

На насмешку монах ответил насмешкой. Оба привыкли по долгу службы ходить лазутчиками в тыл врага. Самообладание и выдержка, а при случае и лицедейство были необходимы в их работе.

— Доброе слово и кошке приятно.

Сампэй тоже, казалось, был спокоен. Поднимать шум из-за того, что в твоем краю появился вражеский лазутчик, подобает недалекому простолюдину. Но, будучи и сам таким, как Тэндзо, Сампэй ничему не удивлялся или, во всяком случае, ничем не выдал своего волнения.

— Пару дней назад ты заночевал в храме Эйрин, а вчера подслушал секретный разговор между настоятелем Кайсэном и князем Сингэном. Когда один из монахов застиг тебя на месте, ты бросился бежать — и тебе это удалось. Верно, Тэндзо?

— А что, ты тоже там был?

— К глубокому сожалению.

— Это я, увы, упустил из виду.

— Да, ничего не скажешь, не повезло тебе.

Тэндзо говорил с деланным безразличием, как будто все происходящее его совершенно не касалось.

— Я был уверен, что Амакасу Сампэй, глава ниндзя клана Такэда, по-прежнему рыщет где-нибудь в Исэ или в Гифу, строя козни против клана Ода, а ты уже тут как тут! Что ж, Сампэй, тебе следует отдать должное — ты всегда был быстрее всех.

— Не трать понапрасну слов. Можешь льстить мне сколько угодно, но теперь, нагнав тебя, я просто не вправе позволить тебе вернуться на родину. Ты ведь собираешься пересечь границу живым?

— Честно говоря, у меня нет ни малейшего желания умирать. Но, Сампэй, это на твоем лице лежит тень смерти. Не за тем же ты за мной гнался, чтобы погибнуть от моей руки.

— Я пришел за твоей головой по приказу моего князя. И, жизнью клянусь, я ее добуду.

— За чьей головой?

— За твоей!

Сампэй выхватил из ножен свой большой меч, а Ватанабэ Тэндзо уже повернулся лицом к нему, держа наперевес монашеский посох. Их разделяло несколько шагов. Замерев, учащенно дыша, они пристально вглядывались друг другу в глаза, их лица залила бледность, какая появляется в минуту смертельной опасности. Затем что-то, очевидно, пришло на ум Сампэю, потому что он неожиданно убрал меч в ножны.

— Тэндзо, брось свой посох!

— Вот как? Испугался?

— Нет, не испугался. Но разве не правда, что мы с тобой несем одну и ту же службу? Любой из нас всегда может погибнуть при выполнения задания, но какой смысл убивать друг друга? Почему бы тебе не снять монашеский халат и не отдать его мне? Тогда я смогу, вернувшись, сказать, что убил тебя.

У ниндзя существовал собственный кодекс чести, не свойственный другим воинам. Основой этого кодекса был особый взгляд на жизнь, определявшийся тем, что задания им всегда доводилось выполнять в одиночку. Для обычного самурая не существовало более высокой чести, нежели смерть за своего князя. Ниндзя же подходили к этому совершенно иначе. Они дорожили жизнью. Им надлежало вернуться живыми, независимо ни от каких испытаний или унижений. Потому что никакие ценные сведения, собранные в глубоком тылу врага, не имеют смысла, если не принести их домой. Погибнуть на вражеской земле считалось у ниндзя величайшим позором, и даже гибель в героическом бою с превосходящими силами не спасала от бесчестья. В этом смысле кодекс чести ниндзя, как бы причудлив он ни был, не противоречил заповедям Пути Воина: если смерть ничем не помогает господину, она позорна. Поэтому, хотя ниндзя могли бы многим показаться безнравственными людьми и никакими не самураями, в основе их поведения лежало глубокое представление о самурайском долге.

Оба противника придерживались этого взгляда на жизнь. Поэтому, когда Сампэй объяснил Тэндзо, что убивать друг друга им не стоит, тот тоже опамятовался и поспешил, в свою очередь, убрать оружие:

— Да, мне не по душе вступать с тобой в поединок и рисковать при этом своей головой. Если ты готов удовольствоваться моим халатом, то мне его для тебя не жаль.

Тэндзо оторвал от своего халата изрядный кусок ткани и бросил Сампэю. Сампэй подобрал его с земли:

— Этого куска хватит. Если я принесу его в доказательство тому, что расправился с Ватанабэ Тэндзо, мне поверят, и на том дело и кончится. Его светлость наверняка не потребует, чтобы я предъявил ему голову какого-то жалкого ниндзя.

— Что ж, это пойдет на пользу нам обоим. Ладно, Сампэй, я пошел. Хотелось бы мне сказать тебе «до свидания», но придется, наоборот, молиться за то, чтобы мы с тобой никогда больше не виделись, потому что следующая встреча наверняка окажется последней.

Произнеся это на прощанье, Ватанабэ Тэндзо стремительно зашагал прочь, как будто испугался, что его быстроногий противник все-таки передумает и пустится за ним вдогонку. Он понесся, словно спасаясь от верной смерти.

Когда Тэндзо начал спускаться по склону холма, Сампэй подобрал из травы заранее припрятанные там ружье и мешочек с боеприпасами и тайком последовал за ним.

Гулкое эхо ружейного выстрела разнеслось по горным склонам. Сампэй сразу же бросил ружье в траву и пустился вниз по склону, намереваясь нанести поверженному противнику последний удар.

Ватанабэ Тэндзо рухнул навзничь в придорожные кусты. Но в то самое мгновение, когда Сампэй с мечом в руке склонился над ним, чтобы отрубить голову, Тэндзо схватил его за ноги и, рванув изо всех сил, повалил наземь.

Теперь в Тэндзо проснулся прежний неукротимый и яростный разбойник. Оглушив Сампэя, он огляделся по сторонам, нашел большой камень, взял его обеими руками и с размаху обрушил ему на голову. Звук был такой, как будто лопнул плод граната.

Затем Тэндзо пошел прочь.

Хидэёси, ставший теперь комендантом крепости Ёкояма, провел все лето в холодных горах северного Оми. Воины говорят, что праздная жизнь изнуряет в большей степени, чем любое сражение. Главное при этом — ни на день не ослабить дисциплину. А войско Хидэёси томилось без дела уже больше трех месяцев.

В начале девятого месяца поступил приказ выступить на войну. Ворота крепости Ёкояма широко распахнулись. Но с тех пор, как они вышли в поход и до прибытия на берег озера Бива, воины не имели ни малейшего представления о том, с кем им предстоит сразиться.

В озерной гавани их ожидали три больших корабля. Построенные после нового года, они еще пахли свежей смолой. И только когда воины взошли на борт и подняли лошадей, им объявили, что одним предстоит идти на Хонгандзи, а другим — на гору Хиэй.

Переправившись через воды осеннего озера и высадившись в Сакамото на противоположном берегу, воины Хидэёси с изумлением обнаружили поджидавшую их армию под началом Нобунаги и его военачальников. В предгорьях Хиэй, сколько хватало глаз, реяли знамена клана Ода.

После того как Нобунага прошлой зимой снял осаду горы Хиэй и возвратился в Гифу, он распорядился о закладке больших боевых кораблей, способных пересечь озеро в любое мгновение, когда это может понадобиться. Теперь воины поняли, к чему он стремился и что имел в виду, объявляя об окончании штурма Нагасимы и о возвращении в Гифу.

Огненные языки мятежей, то здесь, то там вспыхивавшие по всей стране, являлись на самом деле лишь отблесками подлинного пожара, источником которого — и корнем всего зла — была гора Хиэй. Нобунага опять собрал большое войско и вновь осадил гору. Преисполненный новой решимостью, он говорил так громко, что его слова из командного шатра разносились по всему лагерю, словно обращенные к самому неприятелю.

— Что? Вы не хотите использовать огонь, потому что пламя, дескать, не пощадит монастыри? Интересно, что такое, по-вашему, война? А если не знаете, то какие вы после этого военачальники? Как вам удалось дослужиться до таких чинов?

Примерно такие речи, произносимые в шатре, бывали слышны снаружи. Нобунага восседал на походном стуле, окруженный бывалыми полководцами, в унынии понурившими головы. Нобунага казался строгим родителем, отчитывающим своих сыновей. И хотя никто не сомневался в праве князя на первенство, он все же несколько злоупотреблял этим правом. По крайней мере, судя по угрюмому выражению лиц, именно об этом думали военачальники. Время от времени то один, то другой поднимал голову и смотрел Нобунаге в глаза.

За что же они сражаются на этот раз? Но сама подобная мысль или хотя бы тень сомнения несли опасность для высокого положения военачальников, потому что у Нобунаги было легко впасть в немилость.

— Вы бессердечны, мой господин! Дело не в том, что нам непонятны ваши замыслы, но, когда вы даете нам такой возмутительный приказ — выжечь гору Хиэй, место, освященное многовековой традицией как средоточие покоя и мира всей страны, когда вы отдаете такой приказ, мы как ваши вассалы — именно как ваши вассалы — просто не можем подчиниться, — наконец осмелился возразить Сакума Нобумори.

Лицо Нобумори выражало готовность добиться своего или умереть. Не будь он готов немедленно поплатиться жизнью за дерзкие слова, он ни за что не сказал бы этого Нобунаге. Особенно если учесть настроение, в котором тот сейчас пребывал. Военачальникам клана Ода всегда было не просто перечить своему предводителю, но сегодня как никогда: Нобунага напоминал демона, размахивающего огненным мечом.

— Ни слова! Более ни слова! — обрушился князь на Такэи Сэкиана и Акэти Мицухидэ, вознамерившихся было поддержать Нобумори. — Неужели вас не охватывает гнев, когда вы видите все эти бесчинства, когда задумываетесь над тем, в какое расстройство пришли государственные дела? Монахи попирают Закон Будды, они подбивают людей на беспорядки, они крадут деньги и оружие, они распускают зловредные слухи! Выдавая себя за людей веры, они на самом деле являются не чем иным, как злостными подстрекателями, причем подстрекают народ из собственной корысти!

— Мы не против того, чтобы покарать их за эти прегрешения. Но нельзя же в один день преобразовать веру, которую ревностно чтит весь народ и которая освящена особым авторитетом, — сказал Нобумори.

— Что толку в здравом смысле! — взорвался Нобунага. — Здравый смысл, которого мы придерживаемся уже восемьсот лет, не дает изменить положение вещей, хотя все кругом не устают жаловаться, что духовенство погрязло в скверне и в корысти. Даже его величество император Сиракава некогда заявил, что на свете есть всего три не подвластные ему вещи, — игральные кости, воды реки Камо и монахи-воины с горы Хиэй. Вы говорите о покое и мире, но разве покой и мир исходили отсюда, с горы Хиэй, во все годы смуты? Или, может, здешние монахи призывали народ к порядку и разуму? — Нобунага резко взмахнул правой рукой. — На протяжении столетий, едва страну постигало какое-нибудь несчастье, монахи только и спешили сохранить или приумножить свои привилегии. На деньги, жертвованные простыми людьми на дела веры, они воздвигали каменные стены и железные ворота, подобающие не храму, а крепости, они покупали мушкеты и копья. Монахи попирали свои собственные заветы, принимая в пищу мясо и предаваясь плотским утехам. Не буду уж упоминать о вырождении буддийской учености. Так велик ли грех сжечь источник этой заразы дотла?

Нобумори ответил:

— Все, что вы говорите, мой господин, совершенно справедливо, и все-таки нам придется отговорить вас от задуманного. Мы не намерены покидать этого места, пока не добьемся своего, даже ценою жизни.

Вслед за тем три военачальника простерлись ниц перед князем, ожидая его приговора.

Гора Хиэй представляла собой оплот секты Тэндай, в Хонгандзи укрепились приверженцы секты Икко. Друг друга они презрительно называли «другою сектой», и только ненависть к Нобунаге заставила их сейчас объединиться. Главным источником неприятностей для Нобунаги были облаченные в монашеские одеяния обитатели горы Хиэй. Они плели нити заговоров с участием кланов Асаи и Асакура и самого сёгуна, поддерживали и возвращали к политической жизни уже поверженных противников Нобунаги, рассылали секретные послания с предложениями военных союзов или с просьбами о поддержке до самых провинций Этиго и Каи и даже раздували крестьянские волнения в самой Овари.

Три военачальника понимали, что, не разрушив слывущую неприступной буддийскую твердыню, войско Оды будет встречать ожесточенное сопротивление на каждом шагу и Нобунаге не удастся привести в исполнение свои грандиозные планы.

Едва встав лагерем у подножия горы, они получили от Нобунаги неслыханный приказ:

— Гору взять приступом, сжигая все на своем пути, начиная с храмов и пагод, сжечь главный храм, сжечь монастыри, сжечь все сутры и священные реликвии!

Одного этого было бы более чем достаточно, но Нобунага пошел и дальше:

— Не оставлять в живых и не давать уйти никому в монашеской одежде. Не делить их на мудрецов и глупцов, на знать и рядовых монахов. Не щадить ни женщин, ни детей. И даже людей в мирском платье, нашедших на горе прибежище от пожара, следует рассматривать как разносчиков той же заразы. Сжечь здесь все и уничтожить всех, чтобы и в развалинах не осталось ни единой живой души!

Даже ракаса — кровожадные демоны-людоеды из буддийского ада — не додумались бы совершить такое. Военачальники, услышав приказ, впали в глубокое уныние.

— Не сошел ли он с ума? — пробормотал Такэи Сэкиан себе под нос, но так, что его услышали другие военачальники.

Только Сакума Нобумори, Такэи Сэкиан и Акэти Мицухидэ осмелились выразить несогласие самому Нобунаге.

Прежде чем предстать перед князем, они сетовали:

— Возможно, нам всем придется совершить сэппуку, поскольку мы выступаем против высокого распоряжения, но нельзя допустить, чтобы он предпринял этот ужасный огненный штурм.

Нобунага мог просто осадить и взять гору Хиэй. Но разве нужно готовить такую резню и огненную гибель всем ее обитателям? Тогда народ по всей стране отвернется от клана Ода. А врагам Нобунаги только того и надо. Они воспользуются этим несомненным злодеянием в своих целях, черня имя князя при каждой возможности. Он навлечет на себя дурную славу, какой не было ни у кого на протяжении многих столетий.

— Мы не собираемся участвовать в сражении, которое в конечном счете приведет к вашей гибели, — сказали Нобунаге три военачальника от имени всех собравшихся.

Остальные выразили им поддержку унылым молчанием.

Преисполненный решимостью Нобунага, однако же, даже не сделал вида, будто еще раз все хорошенько продумает и взвесит после отповеди военачальников. Наоборот, он, казалось, нашел в их словах новое подтверждение своим мыслям.

— Вы все вправе удалиться на покой. И не говорите мне больше ничего, — сказал он им. — Если вы отвергаете мой приказ, я найду того, кто сумеет его выполнить. А если и другие военачальники и простые воины тоже не согласятся помочь мне, я совершу задуманное в одиночку!

— Но для чего проявлять столь беспримерную жестокость? Мне кажется, искусный военачальник способен взять гору Хиэй не пролив ни единой капли крови, — все же возразил Нобумори.

— Хватит с меня вашего здравомыслия! Восемьсот лет пресловутого здравого смысла! Вот что в вас заговорило! Если мы не выжжем самые корни зла, оно даст новые побеги. Вас заботит эта гора, но мои помыслы простираются дальше. Выжечь ее — означает спасти истинную веру во всей стране. Если, истребив всех мужчин, женщин и детей на горе Хиэй, мне удастся открыть глаза заблудшим из других провинций, я буду считать свою задачу выполненной. Самый жаркий и самый глубинный ад меня не страшит, я о нем знать ничего не знаю и знать не хочу. Кто, кроме меня, сможет совершить благое дело? Сами Небеса поручили мне это.

Три военачальника, в полной мере признававшие исключительные способности Нобунаги и его непревзойденный полководческий талант, были поражены и оскорблены такими речами. Уж не бес ли вселился в их предводителя?

Такэи Сэкиан в свой черед взял слово:

— Нет, мой господин. Независимо от вашей воли, мы как ваши вассалы просто не имеем права отказаться от попытки разубедить вас. Вы не посмеете сжечь древние святыни.

— Достаточно! Заткнись! В сердце моем уже созрел императорский указ выжечь это место дотла. Я приказываю вам истребить здесь всех и вся, потому что так, по своей милости, повелевает мне сам преподобный Дэнгё. Неужели вы этого не понимаете?

— Нет, мой господин.

— Если не понимаете, то подите прочь! Только не путайтесь под ногами!

— Я не перестану возражать вам, пока вы не умертвите меня собственноручно.

— Ты уже проклят! Поди прочь!

— С какой стати? Вместо того чтобы издалека наблюдать за тем, как мой господин, впав в безумие, губит себя и весь наш клан, я попытаюсь воспрепятствовать этому собственной смертью. Вспомните только о множестве уроков, преподанных нам нашими предками. Никто из тех, кто сжигал буддийские храмы и пагоды, истреблял жрецов и монахов, добром не кончил.

— Я не таков, как они. Я вступаю в бой не ради собственной выгоды. В этом сражении я стремлюсь разрушить многовековое зло и создать новый мир. Не знаю, чьему зову я следую — богов, народа или самого времени, — но прекрасно осознаю, что действую во исполнение высшей воли. Вы все люди ограниченные — и в той же мере ограничено и ваше мировоззрение. Ваши вопли негодования свидетельствуют лишь о малодушии. Успехи и неудачи, о которых вы толкуете, это мои личные успехи и неудачи. Если же мне удастся, превратив гору Хиэй в огненный ад, защитить тем самым множество провинций и спасти бесчисленные человеческие жизни, это все равно сочтут героическим деянием.

Но Сэкиан не сдавался:

— Это сочтут демоническим злодеянием. Люди ждут от вас милосердия. Проявите чрезмерную жестокость — и люди от вас отвернутся, даже если вами движет столь великая любовь к ним.

— Если мы начнем задумываться о том, как отнесутся к нашим действиям, то вообще не сможем ничего предпринять. Герои древности страшились народного мнения и не покончили поэтому со злом, передав его последующим поколениям. Но я покажу вам, как можно покончить со злом раз и навсегда. Решившись на это, я должен, однако, пройти по избранному пути до конца, не останавливаясь ни перед чем. Без такой решимости нечего вообще браться за оружие и стремиться в бой.

Даже в бурю между огромными волнами случаются промежутки. Голос Нобунаги несколько смягчился. Но трое его приближенных сидели повесив головы в смертельной усталости от собственных бессильных протестов.

Хидэёси только что прибыл в лагерь, высадившись на берег около полудня. Когда он приблизился к княжескому шатру, спор был в самом разгаре, и он решил дождаться его окончания снаружи шатра. А сейчас он наконец откинул полог и вошел, извиняясь за вторжение.

Все резко повернулись в его сторону. Во взгляде Нобунаги еще трепетала огненная ярость, тогда как лица трех военачальников, приготовившихся умереть, были смертельно белыми и ледяными.

— Я только что прибыл на корабле, — весьма кстати начал Хидэёси. — Озеро Бива осенью изумительно прекрасно, маленькие островки, как Тикубу, сплошь одеты красной листвой. Мне даже почудилось, будто я не спешу на войну, а совершаю увеселительную поездку, я даже стишки сочинил на борту. Жалкие, конечно. Но, может быть, после битвы я вам их прочту.

Войдя в шатер, Хидэёси принялся болтать на всякие отвлеченные темы. На его лице не наблюдалось и тени мрачного упорства, которое только что переполняло князя Нобунагу и троих его вассалов. Казалось, он пребывал в самом беззаботном настроении.

— А что здесь происходит? — осведомился Хидэёси, переводя взгляд с князя на военачальников; они же словно онемели.

Слова Хидэёси в таком положении казались дуновением свежего ветерка.

— Ах да, на подходе к шатру я слышал невольно обрывки вашего разговора. Поэтому вы так и примолкли? Целиком и полностью посвятившие себя заботам о князе, его вассалы решили умереть, лишь бы не подчиниться его приказу, а любящий своих вассалов милосердный князь вовсе не собирается их казнить. Да, мне понятно, в чем тут загвоздка. Можно сказать, что у обеих сторон есть сильные доводы как за, так и против.

Нобунага бросил на него быстрый взгляд:

— Хидэёси, ты прибыл как раз вовремя. Если ты слышал столь многое, значит, ты понял, что у меня на душе и о чем толкуют мне эти трое.

— Я понял это, мой господин.

— А ты подчинишься моему приказу? Тебе он не кажется ошибочным?

— Я еще над этим не задумывался. Хотя нет, погодите-ка. Этот приказ основан на письменном донесении, составленном мною и врученном вам некоторое время назад. Так мне кажется.

— Что такое? Когда это ты дал мне такой совет?

— Вы, должно быть, запамятовали, мой господин. Кажется, это было весной. — И, повернувшись к военачальникам, Хидэёси продолжил: — Поверьте, я чуть не расплакался, стоя снаружи и слушая ваши искренние возражения. Вы истинные вассалы нашего князя, ничего не скажешь. И все же главной причиной, вызывающей у вас беспокойство, является, на мой взгляд, то обстоятельство, что если мы пройдем по горе Хиэй огнем и мечом, то вся страна наверняка ополчится против его светлости.

— Истинно так! Если мы совершим подобное злодеяние, — сказал Сэкиан, — и самураи, и простой народ отвернутся от нас. Наши враги воспользуются этим, а имя его светлости навсегда покроет позор.

— Но ведь это я посоветовал взять гору Хиэй и истребить на ней все живое, эта мысль принадлежит мне, а вовсе не князю. А раз так, значит, на меня и падет все проклятие и позор.

— Что за вздор! — воскликнул Нобумори. — Кому взбредет в голову обвинять вас? Что бы ни предприняло войско Оды, ответ за это будет держать главнокомандующий.

— Разумеется. Но разве вы все не состоянии мне помочь? Разве мы вчетвером не можем объявить всему миру, что это мы в чрезмерном рвении зашли слишком далеко? Не зря же говорится, что истинная преданность заключается в том, чтобы принести славу своему господину, даже если самому придется ради этого умереть. Но я бы добавил: одной только смерти во имя господина недостаточно для истинно преданного вассала. Надо взять на себя все бесчестье, кощунство, кару и многое другое, чтобы отвести это от головы нашего князя. Разве вы не согласны?

Нобунага молча выслушал его речь, не выказав ни согласия, ни возражения.

На слова Хидэёси первым отозвался Сэкиан:

— Хидэёси, я с вами совершенно согласен.

Он поглядел на Мицухидэ и Нобумори; у тех тоже не нашлось никаких возражений. И военачальники поклялись предать гору Хиэй огню и мечу, а позднее объявить о том, что они превысили полномочия, данные им Нобунагой.

— Замечательный замысел!

В голосе Сэкиана, принесшего свои поздравления Хидэёси, слышалось искреннее восхищение, но Нобунага отнюдь не казался обрадованным. Напротив, хмурым видом и молчанием он ясно дал понять, что не считает, будто Хидэёси заслуживает столь высокой похвалы.

Явное недовольство читалось и на лице Мицухидэ. Нет, он не мог в душе не признать всех достоинств предложения, сделанного Хидэёси, но вместе с тем чувствовал, что его преданность князю, продемонстрированная с такой беспримерной самоотверженностью, посрамлена этим выскочкой. Он взревновал. Умный человек, он, однако же, быстро устыдился своего тщеславия. Он поспешил осадить себя мыслью о том, что тому, кто готов пойти на смерть во имя князя, не подобают низкие чувства. Не подобают ни на мгновение.

Трех военачальников вполне удовлетворил план, предложенный Хидэёси, но Нобунага повел себя так, словно это предложение его не устроило. Одного за другим принялся он призывать в свой шатер полевых командиров.

— Нынешней ночью по звуку раковины мы пойдем на приступ. Это будет решительная атака, это будет бой до победного конца!

Он сам объявлял полевым командирам те же жесточайшие условия предстоящей битвы, о которых накануне поведал трем военачальникам. Как выяснилось, немало командиров придерживались того же мнения, что и Сэкиан, Мицухидэ и Нобумори, но поскольку те уже согласились с приказом, их подчиненные беспрекословно последовали их примеру.

Гонцы из ставки мчались на позиции передовых отрядов и передавали приказ полкам, разбившим лагерь у самого подножия горы.

Заходящее солнце озарило вечерние облака над Симэйгатакэ. Свет играл на поверхности озера радужными дорожками. Разгулялись волны.

— Поглядите-ка! — Поднявшись на вершину холма, Нобунага указал окружавшим его приближенным на тучи за горой Хиэй. — Нас благословляет само Небо! Начинается сильный ветер. Не может быть лучшей погоды для огненной атаки!

При этих словах сильный порыв холодного вечернего ветра прошелестел в одеждах собравшихся. Ветер усиливался. На холме с Нобунагой было всего пятеро или шестеро приближенных. В это время какой-то человек приблизился к полководческому шатру и заглянул внутрь.

Сэкиан прикрикнул на него:

— Чего тебе нужно? Его светлость вон там, на холме.

Самурай быстро вошел в шатер и опустился на колени.

— Мне не нужно докладывать его светлости. Здесь ли Хидэёси? — спросил он.

Когда Хидэёси, покинув группу военачальников, подошел к нему, самурай доложил:

— В лагерь только что прибыл человек, переодетый монахом. Он говорит, что он ваш вассал, что его зовут Ватанабэ Тэндзо и что он только что вернулся из Каи. Судя по всему, у него очень срочное донесение, потому я и поспешил сюда.

Хотя Нобунага находился на порядочном расстоянии, он внезапно повернулся в сторону Хидэёси:

— Хидэёси, человек, только что прибывший из Каи, твой вассал?

— Вы его, ваша светлость, по-моему, тоже знаете. Это Ватанабэ Тэндзо, племянник Хикоэмона.

— Тэндзо? Что ж, давай послушаем, нет ли у него каких-нибудь новостей. Позови его сюда, мне тоже хочется выслушать его донесение.

Тэндзо опустился на колени перед Хидэёси и Нобунагой и поведал им о разговоре, подслушанном в храме Эйрин.

Нобунага невесело хмыкнул. Известие говорило о серьезной угрозе с тыла. Складывалась ситуация не менее опасная, чем год назад, во время тогдашней попытки занять гору Хиэй. Более того, и взаимоотношения Нобунаги с кланом Такэда, и сопутствующие обстоятельства вокруг Нагасимы заметно ухудшились. Правда, в прошлом году большие армии Асаи и Асакуры объединились и отступили на гору Хиэй, а на этот раз он не дал им такой возможности, поэтому Нобунаге противостояло сейчас не столь многочисленное войско. Но удара в спину следует опасаться всегда.

— Мне представляется, что клан Такэда уже отправил послания на гору Хиэй, и здешние монахи, следовательно, рассчитывают на то, что мы и на этот раз уберемся несолоно хлебавши, — сказал Нобунага, отпуская Тэндзо. А вслед за этим радостно рассмеялся: — Эту помощь послало нам само Небо. Сейчас начнется бег наперегонки. Ухитрится ли войско Такэды перейти через горы и нажать на Овари и Мино, прежде чем войско Оды вернется домой после взятия горы и расправы над ее обитателями? Да еще занять по дороге столицу и Сэтцу? Нас поставили в отчаянное положение, но тем самым придали нам новые силы. А сейчас извольте все разойтись по своим местам.

Нобунага исчез в глубине шатра. Повсюду у подножия горы Хиэй в небо поднимались дымки — это готовили пишу в полевых кухнях. Вечером ветер заметно усилился. Колокол, обычно бивший в эти часы в храме Мии, на сей раз безмолвствовал.

С вершины холма донесся звук раковины, возвестивший о начале штурма, и воины встретили этот звук боевыми кличами. Начавшаяся вечером битва продлилась до рассвета. Воины Оды брали один за другим оборонительные рубежи монахов, представлявшие собой завалы на дорогах и тропах, ведущих к главному храму.

Черный дым стлался по низине, всю гору объяло пламя. Снизу было хорошо видно, что повсюду по склонам в небо вздымаются огненные столбы. Даже воды озера казались багровыми. А самый неистовый из пожаров указывал место, где пламя охватило уже и главный храм. Горели семь пагод, большая школа, колокольня, книгохранилище, монастыри, амбары и все малые храмы. К утру на всей горе не осталось ни единого строения, которое пощадил бы огонь.

Военачальники Оды, осознавая, что они являются виновниками этого ужасного зрелища, подбадривали друг друга, вспоминая слова Нобунаги о том, что приказ продиктовали ему сами Небеса и разрушения благословил сам преподобный Дэнгё. Это придавало им уверенность, которая, в свою очередь, передавалась войску. Прокладывая себе дорогу в огне и в дыму, воины в точности выполняли предписанное Нобунагой. Восемь тысяч монахов-воинов нашли смерть в этом ужасающем земном воплощении буддийского ада. Многие монахи пытались спастись бегством, они спускались в долину, прятались в пещерах, взбирались на деревья, но их находили и убивали. Их истребляли, как зловредных насекомых на рисовом поле.

Ближе к полуночи сам Нобунага отправился на гору воочию убедиться в том, что его железная воля исполнена. Монахи с горы Хиэй жестоко просчитались. Попав в осаду, они продолжали оказывать сопротивление и проявлять твердое упорство, рассчитывая тем самым внушить противнику, будто они обладают большей мощью, чем на самом деле. Они надеялись дождаться, когда войско Оды и на этот раз снимет осаду, чтобы затем обрушиться на него сзади. Они не испытывали особого страха за свою судьбу, потому что постоянно получали обнадеживающие письма из находящегося совсем неподалеку Киото — от самого сёгуна.

Для монахов-воинов и их последователей во всех уголках страны гора Хиэй олицетворяла силы, противостоящие Нобунаге. Но истинным зачинщиком смуты, беспрестанно отправлявшим обозы продовольствия и оружия на гору Хиэй и подстрекавшим монахов к новым выступлениям, был, разумеется, сёгун Ёсиаки.

— Сингэн выступает!

Такое донесение из Каи сильно порадовало сёгуна. Он твердо поверил обещанию и, в свою очередь, передал его на гору Хиэй.

Поэтому монахи-воины ждали, что войско Сингэна ударит Нобунаге в спину. И, как только это произойдет, Нобунага, точь-в-точь как год назад, будет вынужден отступить. Но, живя в отрыве от внешнего мира на протяжении восьми столетий, обитатели горы Хиэй не могли в полной мере осознать, какие серьезные перемены произошли в стране за последние годы.

Итак, не прошло и ночи, как гора превратилась в огненный ад. С роковым запозданием, уже около полуночи, когда пламя бушевало повсюду, представители монашеского руководства, охваченные страхом и отчаянием, направили в ставку Нобунаги депутацию с просьбой о мире.

— Мы заплатим любую контрибуцию и согласимся на все условия, которые ему вздумается выставить.

Нобунага, однако же, только усмехнулся и сказал соратникам, словно спуская соколов на дичь:

— Нет никакой нужды давать им ответ. Просто убейте их на месте.

И все же монахи еще раз отправили к нему посланцев, и те сумели со своими мольбами пробиться к самому Нобунаге. Но он отвернулся и велел их казнить.

Настало утро. Гора Хиэй покрылась дымом и пеплом, деревья обуглились, повсюду лежали закоченевшие трупы в позах, в которых их настигла смерть.

«А ведь нынче ночью наверняка погибло множество ученых мужей, мудрецов и талантливых юношей», — подумал Мицухидэ, бившийся с противником в первых рядах. Он был мрачен этим дымным утром, то и дело подносил руку ко лбу, в груди горестно щемило.

И в это же утро он получил от Нобунаги новое высокое назначение.

— Я назначаю тебя наместником Сиги. Отныне тебе надлежит жить в крепости Сакамото у подножия горы.

Через два дня Нобунага покинул гору и вступил в Киото. А над горой по-прежнему стоял черный дым. Очевидно, какой-то части монахов-воинов удалось бежать и найти пристанище в Киото, и они говорили сейчас о князе как о сущем воплощении самого Зла.

— Он предводитель демонов!

— Он исчадие ада!

— Безжалостный разрушитель!

Жителям столицы во всех ужасных подробностях расписали происшедшее той роковой ночью и плачевное зрелище, которое теперь являет собой гора Хиэй. И, услышав о том, что Нобунага намерен спуститься с горы и вступить в столицу, жители Киото оцепенели от страха. Сразу же пошли всевозможные разговоры и слухи:

— Теперь настал черед Киото!

— Дворцу сёгуна не выдержать огня.

Люди даже днем запирали дома на все засовы, собирали вещи, готовясь при первой опасности пуститься в бегство. Однако Нобунага велел войску разбить лагерь на берегу реки Камо и запретил воином появляться в столице. Этот приказ отдал тот же самый человек, нет, демон, который перед тем предал огню и мечу священную гору Хиэй! В сопровождении небольшой свиты он отправился в храм. Сняв доспехи и пообедав, он облачился в изысканное кимоно, какие носили при императорском дворе, надел шляпу и вышел на улицу.

По городу Нобунага ехал на породистой лошади, сидя в убранном драгоценными каменьями седле. Его свита, состоящая из военачальников, однако же, оставалась при оружии и в доспехах. Человек пятнадцать или шестнадцать, они как ни в чем не бывало ехали по столичным улицам. Предводитель демонов явно пребывал в превосходном настроении и улыбался встречным. Жители города при его появлении падали ниц на обочине. Ничего ужасающего не происходило. Понемногу стали звучать приветственные возгласы, и вскоре по всему городу мощной волной прокатилось ликование.

И вдруг из приветствующей князя Оду толпы грянул ружейный выстрел. Пуля оцарапала Нобунагу, однако он и виду не подал, будто разгневан или напуган, а только посмотрел в ту сторону, откуда стреляли. Приближенные, конечно, сразу же спешились и бросились в толпу ловить злоумышленника. Но гнев горожан оказался даже сильнее гнева военных. «Держи его!» — в ярости кричали жители Киото. Злодей, явно надеявшийся на поддержку горожан, просчитался, и сейчас ему некуда было скрыться. Это был монах-воин, по слухам, один из самых отважных, и, даже представ перед Нобунагой, он не утратил самообладания и твердости духа:

— Ты враг Будды! Ты предводитель демонов!

Но и Нобунага проявил редкую выдержку. Он, как и намечал заранее, приехал во дворец, спешился, помыл руки, спокойно вошел внутрь и опустился на колени.

— Должно быть, ваше величество потрясены тем чудовищным пламенем, которое бушевало на горе Хиэй две ночи назад. Надеюсь, вы простите меня за доставленное волнение.

Он стоял на коленях так долго, что могло показаться, будто он и впрямь сокрушается о происшедшем. Наконец он поднял взор на новые ворота и стены дворца и удовлетворенно оглядел окружавших его военачальников.

Издав этот указ и распорядившись о том, чтобы он был доведен до сведения каждого жителя столицы, Нобунага вернулся в Гифу. Перед отъездом он не попрощался с сёгуном, который в последнее время всецело озаботился закупкой оружия, углублением рвов и подготовкой к отражению огненного штурма. Сёгун и его приближенные с облегчением узнали об отъезде Нобунаги, и все же тревога не покидала их.

Врата без ворот

Пламя войны бушевало не только над горой Хиэй, но ширилось, как лесной пожар, едва ли не по всей стране. Поднявшись на западных окраинах Микавы, оно охватило селения вдоль реки Тэнрю до самой границы с Мино. Войско Такэды Сингэна перешло горы Каи и устремилось на юг.

Члены клана Токугава, прозвавшие своего врага Длинноногим Сингэном, поклялись не допустить его в столицу. И дело было не в их союзе с кланом Ода. Каи граничила с провинциями Микава и Тотоми, и если бы силам Такэды удалось прорваться, это повлекло бы уничтожение клана Токугава.

Иэясу был тридцать один год — начальная пора расцвета мужской зрелости. За последние двадцать лет на долю его приверженцев выпало немало трудностей и лишений. Но с тех пор как Иэясу стал зрелым мужем, он вступил в союз с кланом Ода и начал мало-помалу расширять собственные владения.

Среди населения подвластной Иэясу провинции царило столь сильное стремление к процветанию и дальнейшим захватам, что предстоящие нелегкие испытания воодушевляли даже достигших уже преклонного возраста вассалов, самураев, земледельцев и горожан.

Микава едва ли могла сравниться с Каи численностью войска и качеством оружия, но не чувствовала себя при этом обреченной на поражение. Воины Токугавы не зря прозвали Сингэна Длинноногим. Эту кличку впервые употребил Нобунага в письме к Иэясу, а тот пустил ее гулять среди своих сторонников. Намек был весьма уместен, потому что если вчера Сингэн сражался на северной границе Каи с войсками клана Уэсуги, то уже сегодня он оказывался, например, в Кодзукэ или Сагами, угрожая оттуда клану Ходзё. Или же, внезапно изменив направление удара, разжигал пламя войны в Микаве и в Мино.

Более того, он спешил лично принять участие в каждом сражении. Поговаривали даже, что на поле боя вместо него появляются двойники; истина, однако же, заключалась в том, что победа не доставляла ему никакой радости, если он не мог внести в нее свою лепту наравне с простыми воинами. Но если Сингэна можно было назвать Длинноногим, то Нобунаге более подходило определение «крылатый».

Нобунага написал Иэясу:

Нобунага отправил это послание Иэясу еще до того, как взял приступом гору Хиэй. Но Иэясу в присутствии гонца Оды обратился к своим приближенным со следующими словами:

— Прежде чем покинуть крепость Хамамацу, нам всем следовало бы сломать наши луки и выйти из самурайского сословия!

Для Нобунаги провинция, находившаяся под властью Иэясу, была всего лишь одним из оборонительных рубежей, но для князя Микавы она была родиной. Именно здесь, а не где-то еще намеревался Иэясу умереть и обрести могилу. Услышав от гонца, как воспринял его совет Иэясу, Нобунага пробормотал что-то насчет чрезмерной гордости и, едва управившись с монахами-воинами, поспешил вернуться в Гифу. Подобная стремительность могла бы обескуражить и самого Сингэна, который столько времени дожидался благоприятной возможности для выступления.

Сингэн всегда утверждал, что опоздание на день может обернуться потерей целого года, а сейчас ему и впрямь следовало поторапливаться, чтобы во исполнение своего давнишнего желания взять столицу. Именно с этой целью он предпринял в последнее время все свои дипломатические ходы. Но хотя дружба с кланом Ходзё казалась отныне нерушимой, переговоры с кланом Уэсуги по-прежнему не принесли мало-мальски удовлетворительных результатов. Поэтому он был вынужден оставаться в Каи до начала десятого месяца.

Скоро снег завалит все проходы в горах на границах с Этиго, а значит, отпадет опасность внезапного удара со стороны Уэсуги Кэнсина. Войско Сингэна насчитывало примерно тридцать тысяч человек из всех подвластных ему земель, в число которых входили Каи, Синано, Суруга, северная часть Тотоми, восточная Микава, западный Кодзукэ, часть Хиды и южная часть Эттю. В общей сложности со всей этой земли можно было собрать миллион триста тысяч коку риса.

— Лучше нам придерживаться сугубо оборонительной тактики, — сказал один из военачальников Иэясу.

— По крайней мере, пока господин Нобунага не пришлет подкреплений.

Многие из обитателей крепости Хамамацу высказывались в пользу подобного образа действий или, вернее, бездействия. Совокупная мощь клана Токугава — даже если бы удалось поставить в строй всех самураев провинции — составляла всего четырнадцать тысяч человек — менее половины того, что было у клана Такэда. И все же Иэясу распорядился привести войско в полную боевую готовность.

— Вот еще! С какой стати нам дожидаться помощи от князя Нобунаги!

Большинство его вассалов были убеждены в том, что войско Оды, причем большое войско, непременно придет не сегодня-завтра на подмогу из естественного чувства долга или хотя бы из благодарности за помощь, оказанную кланом Токугава в сражении на реке Анэ. Иэясу, однако же, вел себя так, словно никаких подкреплений ждать не следовало. Сейчас, полагал он, именно сейчас ему и надлежало выяснить на деле, способны ли его воины стоять насмерть, не уповая ни на что, кроме собственных сил.

— Если и отступление и наступление означают гибель нашего клана, то не лучше ли вступить в отчаянную схватку с врагом, стяжать воинскую славу и погибнуть смертью героев?

Именно с таким вопросом Иэясу хладнокровно обратился к своим вассалам.

Еще юношей Иэясу испытал всевозможные опасности и лишения, и сейчас, в зрелости, его не могли устрашить никакие испытания. В эти дни, когда враг стоял на пороге Микавы, крепость Хамамацу напоминала котел, в котором кипела ярость, но сам Иэясу, ратуя за отчаянное сопротивление, оставался все так же сдержан и рассудителен, как всегда. Это еще больше сбивало с толку его приверженцев, ощущавших разительное противоречие между его словами и своими тревогами. Иэясу же стремился вступить в решительное сражение с Сингэном тем настойчивей, чем неутешительней становились донесения из разных точек провинции.

Сингэн одерживал победы одну за другой, словно один за другим выламывая зубья из гребня. Вот он вошел в Тотоми. Положение сложилось так, что защитникам крепостей Тадаки и Иида оставалось лишь сдаться. Деревни Фукурои, Какэгава и Кихара были буквально растоптаны наступающим войском Каи. Хуже того, трехтысячному передовому войску Токугавы под началом у Хонды, Окубо и Найто пришлось вступить в схватку с Сингэном неподалеку от реки Тэнрю. Воинов Токугавы изрядно потрепали и заставили отступить в Хамамацу.

Последнее известие было особенно обескураживающим. На лицах защитников крепости проступила чуть ли не смертельная бледность. Но Иэясу продолжал готовиться к решительному сражению. С особым вниманием отнесся он к укреплению застав и защите крепостей на развилках дорог, обеспечивая оборону всей местности вокруг Хамамацу. Этим он занимался до конца десятого месяца. А в крепость Футамата на реке Тэнрю он отправил подкрепления и обоз с вооружением и провиантом.

Войско выступило из крепости Хамамацу, дошло до деревни Каммаси на берегу Тэнрю, и здесь Иэясу обнаружил лагерь Каи, в котором все позиции были связаны со ставкой Сингэна, как спицы со ступицей колеса.

— Все в точности так, как мы и ожидали.

Когда Иэясу поднялся на вершину холма и, сложив руки на груди, осмотрелся вокруг, даже ему не удалось сдержать восхищенного вздоха. И на таком удалении можно было разглядеть знамена, реющие над ставкой Сингэна. С более близкого расстояния читались начертанные на них иероглифы. Это были строки знаменитого Сунь-Цзы, хорошо известные и своим, и чужим.

Недвижимые, как горы, ни Сингэн, ни Иэясу ничего не предпринимали на протяжении нескольких дней. Враждующие войска разделяла сейчас только река Тэнрю. Настал одиннадцатый месяц, и с ним пришла зима.

Кто-то из воинов Такэды вывесил лоскут с этими строками на вершине холма Хитокотодзака. Здесь войско Иэясу потерпело поражение и понесло серьезные потери — по крайней мере, так полагали военачальники Такэды, опьяненные своею победой. Но из этого стихотворения следовало, что в клане Токугава есть достойные воины, и Хонда Хэйхатиро, организовавший отступление, заслужил восхищение даже у неприятеля.

Воины Такэды понимали, что Иэясу является достойным противником. В предстоящем сражении вся мощь клана Такэда столкнется со всей мощью клана Токугава, и исход этого сражения предопределит исход всей войны.

Ожидание решающей схватки только поднимало боевой дух войска Каи — так уж были устроены эти люди. Сингэн перенес ставку в Эдаидзиму и велел своему сыну Кацуёри и военачальнику Анаяме Байсэцу осадить крепость Футамата, не слишком затягивая с ее штурмом.

В ответ Иэясу незамедлительно направил туда подкрепления, объявив своим соратникам:

— Крепость Футамата — важный оборонительный рубеж. Если враг захватит ее, у него появится удобный плацдарм для решительного наступления.

Иэясу лично проследил за тем, чтобы все его распоряжения были выполнены, однако чуткое к любым переменам в диспозиции войско Такэды еще раз перестроило боевые порядки и принялось давить со всех сторон. Уже казалось, что Иэясу, покинув свою крепость, предпринял ошибочный шаг и его вот-вот отрежут от нее окончательно.

Врагу удалось перекрыть водоснабжение крепости Футамата, являвшееся наиболее слабым звеном в ее обороне. Одна из стен крепости выходила на реку Тэнрю, и необходимую воду черпали оттуда ведром, которое спускали на веревке с башни. Чтобы положить этому конец, Такэда пригнал плоты к подножию башни и осадил ее со стороны реки. С этого дня защитники крепости были обречены на жажду, хотя вода текла у них прямо под боком.

К вечеру девятнадцатого числа гарнизон крепости капитулировал. Услышав об этом, Сингэн отдал быстрые и точные распоряжения:

— Нобумори входит в крепость. Сано, Тоёда и Ивата захватывают дороги и отрезают врагу путь к отступлению.

Подобно мастеру игры в го, Сингэн постоянно заново продумывал расположение фигур на доске. Под торжествующий бой барабанов двадцатисемитысячное войско Каи продвигалось неторопливо, но уверенно, как катятся по небу черные тучи. В очередной раз перестроившись, главные силы войска под началом Сингэна пересекли долину Иидани и начали вторжение в восточную Микаву.

В полдень двадцать первого числа мороз кусал нос и уши. Багровая пыль поднималась в небо над Микатагахарой, словно смеясь над бессильным зимним солнцем. Уже несколько дней не было ни дождя, ни снега, установилась очень сухая погода.

— Вперед, на Иидани!

Таков был приказ. Но у военачальников Такэды он вызвал споры.

— Если мы идем на Иидани, значит, Сингэн решил взять в осаду крепость Хамамацу. Но разве это верное решение?

Похоже, что в Хамамацу прибывало подкрепление от клана Ода, но никто толком не знал, насколько многочисленное. Такие донесения разведки поступали с самого утра. Действительно, можно было теснить врага сколько угодно, так и не выяснив, какова же на самом деле его сила. Лазутчики докладывали одно и то же: должно быть, в слухах, гуляющих по придорожным деревням, есть какая-то доля истины и большое войско Оды в самом деле двигалось на помощь Иэясу. Хотя и трудно было проверить, не запущены ли эти слухи врагом.

Военачальники Сингэна обменивались мнениями по поводу возможного развития событий. Делились они своими опасениями и с князем.

— Вам, мой господин, следует быть заранее готовым к тому, что Нобунага с большим войском подойдет к Хамамацу на поддержку тамошнего гарнизона.

— Если осада крепости Хамамацу продлится до нового года, то нашему войску придется зазимовать в открытом поле. Враг примется внезапными атаками уничтожать обозы с провиантом, наши собственные припасы скоро кончатся, в лагере начнется голод. В этом случае воинам придется очень тяжко.

— Не исключено также, что враг сумеет отрезать нам дорогу к отступлению.

— А если к уже прибывшим войскам Оды подоспеют новые подкрепления, то мы окажемся в ловушке на узкой полоске вражеской земли — и выбраться отсюда будет крайне непросто. Если дело обернется так, мечты вашей светлости о победоносном марше на Киото не сбудутся, а нам придется с великими потерями пробиваться к себе на родину. Поскольку сейчас наше войско в полном порядке, не лучше ли осуществить ваш изначальный замысел и сразу пойти на столицу, вместо того чтобы осаждать и брать приступом Хамамацу?

Сингэн восседал на походном стуле, окруженный своими военачальниками. Его глаза сузились в щелки. В ответ на каждое высказанное мнение он только кивал, а потом, выслушав всех, положил конец дальнейшим спорам:

— Все ваши доводы в высшей степени исполнены здравого смысла. Но я уверен, что подкрепление Оды не превышает трех-четырех тысяч воинов. Если Ода осмелится послать сюда большую армию, то Асаи и Асакура, связь с которыми я постоянно поддерживаю, немедленно ударят по ним с тыла. Более того, сам сёгун обратится к монахам-воинам и их сторонникам с призывом выступить против Нобунаги. Так что нам нечего бояться Оды. — На мгновение он умолк, а затем продолжил свою речь: — Взятие Киото всегда являлось моим заветным желанием. Но если мы сейчас, не трогая Иэясу, пройдем мимо и обрушимся на Гифу, то он, связанный союзом и клятвой с Нобунагой, непременно нападет на нас сзади. Так не лучше ли сначала сокрушить Иэясу в крепости Хамамацу, не дожидаясь, пока Ода сможет прислать ему на выручку достаточные силы?

Военачальникам оставалось лишь смириться с этим решением не только потому, что Сингэн был их князем, но и потому, что они верили в его превосходство в искусстве военной стратегии.

И вот они разъехались по своим полкам. Один из них, Ямагата Масакагэ, любуясь холодным бледным зимним солнцем, поневоле думал: «Конечно, Сингэн — прирожденный воин и непревзойденный полководец, но на этот раз…»

Ночью с двадцать первого на двадцать второе в крепость Хамамацу пришло донесение о внезапном изменении маршрута армии Каи. Лишь три тысячи воинов под командованием Такигавы Кадзумасу и Сакумы Нобумори прибыли к этому времени в крепость от Нобунаги.

— Курам на смех такое войско, — сказал один из соратников Токугавы с явным разочарованием, хотя Иэясу, напротив, ничуть не казался обескураженным.

Начался военный совет. По мере поступления все новых и новых донесений многие военачальники Токугавы и командиры Оды все настойчивее предлагали временно отступить в Окадзаки.

Только Иэясу непреклонно стремился к тому, на что уже решился, — к битве.

— Враг вторгся на нашу землю, попрал ее, а мы безропотно отступим, не выпустив в него ни единой стрелы? Ни за что!

К северу от Хамамацу располагалось высокое плато длиною в три ри и шириною в два. Оно называлось Микатагахара.

На рассвете двадцать второго войско Иэясу вышло из Хамамацу и заняло позиции в северной части плато. Армия Токугавы и Оды ждали появления войска Такэды.

Взошло солнце, но небо сразу же покрылось облаками. Над сухой каменистой возвышенностью мирно пролетела одинокая птица. А внизу, словно тени птиц, то и дело сновали в сухой траве лазутчики из обоих войск. Этим утром войско Сингэна переправилось через Тэнрю и поднялось на плато. Чуть за полдень оно дошло до Саигадани.

По всему войску прокатился приказ остановиться. Оямада Нобусигэ и другие военачальники подъехали к Сингэну, чтобы вместе с ним тщательно изучить расположение вражеской армии, с которой им уже вскоре предстояло столкнуться лоб в лоб. После недолгого размышления Сингэн оставил один полк про запас в Саигадани, а остальное войско продолжило, как и было задумано, движение по Микатагахаре.

По пути находилась деревня Иваибэ. Передовой отряд войска уже вошел в нее. Более чем двадцатитысячное войско растянулось такой длинной колонной, что из головы ее нельзя было увидеть хвоста, даже привстав на стременах.

Сингэн, однако же, оглянулся и сказал окружавшим его соратникам:

— Что-то происходит у нас в арьергарде!

Все принялись вглядываться в даль, застланную желтой пылью. Судя по всему, арьергард подвергся вражеской атаке.

— Наших, должно быть, окружили!

— А их там всего две или три тысячи! В окружении их всех уничтожат!

Лошади, пригнув головы, стремились подальше от того места, откуда доносился тревожный шум. Но военачальники не могли не волноваться за своих соратников. Крепко вцепившись в поводья, они беспокойно переглядывались. Сингэн молчал. Произошло то, чего они и опасались, их товарищей окружили и убивали одного за другим, в сущности, у них на глазах, только вдали от них, за густой завесой пыли.

Наверняка у многих оставались в арьергарде сыновья, отцы или братья. И не только у вассалов и военачальников, окружавших Сингэна. Продолжая марш, все воины, до последнего пехотинца, постоянно оглядывались назад, туда, где происходила битва.

Проскакав вдоль колонны, к Сингэну подъехал Оямада Нобусигэ. Голос его звучал крайне возбужденно и был слышен многим. Он говорил не слезая с коня:

— Мой господин. Никогда нам больше не предоставится такого случая — вырезать сразу десять тысяч вражеских воинов. Я только что говорил с лазутчиками, которым удалось сосчитать войско, обрушившееся на наш арьергард. Их отряды выстроены перевернутым клином. На первый взгляд огромная армия, но уже во втором ряду воинов намного меньше, а в третьем — еще меньше, а центр у Иэясу и вовсе состоит из нескольких десятков человек. Вдобавок ко всему в отрядах нет никакого порядка, и ясно, что воинам Оды неохота воевать за Токугаву. Если, мой господин, вы воспользуетесь этим случаем и обрушитесь на них, победа наверняка останется за нами.

Выслушав это, Сингэн еще раз посмотрел назад, а затем приказал нескольким лазутчикам проверить донесение Нобусигэ.

По его голосу Нобусигэ понял, что отъезжать от князя теперь не стоит, и придержал коня.

Лазутчики ринулись исполнять приказ. Было известно, что вражеское войско куда малочисленней, чем у Такэды, и хотя Нобусигэ не мог не оценить осторожности Сингэна, не решившегося развернуть армию без подтверждения полученных сведений, ему самому не терпелось ввязаться в схватку — как и его коню, не понимающему, почему это вдруг его вынудили остановиться.

Удача на войне молниеносно приходит и исчезает столь же молниеносно.

Лазутчики вернулись с докладом.

— Наши наблюдения полностью совпадают со всем, что доложил Оямада Нобусигэ. Такую благоприятную возможность послало нам само Небо!

И вот загремел голос Сингэна. Он раздавал команды направо и налево, белое перо на его шлеме колыхалось. Запела сигнальная раковина. Двадцать тысяч воинов внимали ее звуку, покатившемуся от первых до последних рядов. Земля задрожала, когда воинский строй начал разворачиваться в обратном направлении. На какое-то время войско будто бы пришло в полный беспорядок, но вот оно уже перестроилось «рыбой» и под барабанный бой устремилось навстречу войску Токугавы.

Иэясу с невольным восторгом наблюдал, как стремительно движется войско Сингэна и как точно оно выполняет приказы своего полководца.

— Если мне суждено дожить до его лет, — сказал он, — хотел бы я хоть раз получить под начало такое большое войско и распорядиться им с тем же искусством. Я не могу желать смерти такому прекрасному военачальнику, и даже предложи кто-нибудь сию минуту отравить его, мне бы это было не в радость.

Полководческое искусство Сингэна воистину потрясло его противников. Сражения служили подмостками, на которых проявлялся его редкостный дар. Его многоопытные военачальники и отважные воины украшали своих коней, оружие и знамена, чтобы с честью перейти в иной мир. Сингэн словно разом спустил с руки стаю в десятки тысяч охотничьих соколов.

Не останавливаясь ни на мгновение, армия Такэды сблизилась с противником настолько, что уже можно было разглядеть лица вражеских воинов. Войско Токугавы развернулось, как огромное колесо, и встало перед неприятелем живой человеческой стеной.

Пыль, которую подняли оба войска, застила небеса. Только острия копий блестели в наступившей мгле под лучами закатного солнца. Полки копьеносцев из Каи и из Микавы вышли на передовую и встали лицом друг к другу. Стоило одному полку разразиться боевым кличем, как противник эхом вторил ему. Когда тучи пыли осели, воины смогли наконец разглядеть друг друга, но расстояние между противниками оставалось еще значительным. Никто не выходил из строя, ощерившегося рядами копий.

В такие мгновения даже самые отважные воины не могут не испытывать страха. Человек не лишается воли: дрожь бьет его лишь потому, что он прощается с обычной жизнью и начинает жить по законам битвы. Но этих секунд хватает, чтобы волосы встали дыбом.

Для провинции в состоянии войны жизнь воина ничем не ценнее жизни крестьянина или мастерового: в случае поражения погибают все. И те, кто существуют сами по себе, не заботясь о судьбах родины, ничтожны, как грязь, которая прилипает к телу, их гибель для страны ничуть не больше, чем для человека утрата одной-единственной ресницы.

Но встреча с врагом лицом к лицу всегда ужасна. Небо и земля темнеют даже в полдень, ты не видишь того, что разворачивается прямо перед глазами, не можешь ни рвануться вперед, ни податься назад, ты словно бы зачарован сплошной линией еще неокровавленных наконечников копий.

И тому, у кого хватало мужества в такие мгновения первым выйти из строя соратников, присваивали звание Первого Копья. Удостоенный звания Первого Копья вызывал восхищение у тысяч воинов из обоих лагерей. Но сделать этот первый шаг было невероятно тяжело.

И вот один из воинов решился шагнуть вперед.

— Като Куродзи из клана Токугава — Первое Копье! — выкрикнул кто-то из самураев.

Облаченный в простые доспехи, Като был самый обыкновенный самурай из клана Токугава, до сих пор никому не известный.

Из рядов Токугавы выступил второй самурай.

— Младший брат Куродзи, Гэндзиро — Второе Копье!

А старший уже ввязался в схватку и скрылся в гуще боя.

— Я Второе Копье! Я младший брат Като Куродзи! Эй вы, презренные насекомые, берегитесь!

Гэндзиро несколько раз ударил копьем в живую стену вражеского войска.

Воин из клана Такэда вышел навстречу ему, осыпал его оскорблениями и ударил копьем. Гэндзиро упал, но успел ухватиться за вражеское копье, скользнувшее по нагрудному панцирю, и с проклятиями вскочил на ноги.

К этому времени и другие воины Токугавы поспешили ему на помощь, но и копьеносцы Такэды в свою очередь ринулись в бой — словно схлестнулись две волны, несущие в белой пене кровь, оружие и доспехи. Поверженный наземь, затоптанный своими же товарищами и конскими копытами, Гэндзиро воззвал к брату. Не переставая кричать, он поднялся на четвереньки, ухитрился схватить какого-то воина Такэды за ноги и повалить его рядом с собой. Мгновенно оседлав противника, он отрубил ему голову и отшвырнул ее прочь. После этого его уже никто не видел.

Началась сумятица рукопашной. И только правый фланг Токугавы и левый фланг Такэды, сражаясь друг против друга, еще поддерживали какое-то подобие воинского строя.

Битва шла по довольно широкому фронту. Пыль тучами вздымалась к небу, отовсюду слышались барабанный бой и пение раковины. Войско Сингэна, по всей видимости, находилось в арьергарде. Ни одна из сторон не имела возможности ввести в бой стрелков, поэтому Сингэн послал на переднюю линию «мидзумата» — легковооруженных самураев с пращами. Пущенные ими камни градом посыпались на голову противника. Пращникам противостоял полк под началом Сакаи Тадацугу, а у него за спиной стояли воины из клана Ода. Тадацугу, сидя верхом, сердито щелкал языком.

Камни, обрушившиеся на полк со стороны Такэды, задели коня Тадацугу, и тот шарахнулся в сторону. Вслед за ним кони других всадников, дожидавшихся своего часа за спиной у копьеносцев, пришли в неистовство и смешали строй.

Копьеносцы ждали от Тадацугу приказа наступать, он же сдерживал их, крича хриплым голосом:

— Не пора! Еще не пора! Ждите моей команды!

Пращники Такэды расчищали путь для генерального наступления. Убойная сила камней «мидзумата» была не слишком велика, но им в спину дышали тяжеловооруженные воины, дожидаясь своей минуты. Здесь реяли знамена полков Ямагаты, Найто и Оямады, выделявшихся своей доблестью даже в бесстрашных рядах войска Каи.

«Кажется, они хотят принудить нас к непродуманным действиям этой „щекоткой“», — подумал о пращниках Тадацугу. Но хотя он разгадал вражеский замысел, левый фланг Токугавы уже ввязался в рукопашную, оголив вторую линию, составленную из воинов Оды. Тадацугу к тому же не знал, как оценивает происходящее Иэясу со своей позиции в центре войска.

— Вперед! — закричал Тадацугу, разинув рот так, что едва не порвал завязки шлема.

Он прекрасно осознавал, что, скорее всего, попадается во вражескую ловушку, но с самого начала сражения не имел возможности навязать свою инициативу. В это мгновение и предопределилось поражение Токугавы и его союзников.

Град камней мгновенно стих. И сразу же семьсот или восемьсот пращников кинулись в стороны и залегли наземь.

— Мы пропали! — вырвалось у Тадацугу.

К тому времени, как он разглядел вторую линию врага, предпринимать что-нибудь было уже слишком поздно. За пращниками и кавалерией Такэды обнаружилась главная угроза: стрелки. Они лежали в высокой траве, держа наготове свое смертоносное оружие.

Сотни ружейных выстрелов слились в мощный залп, и над травой поплыло низкое облако дыма. Огонь вели с низкой позиции, поэтому многие из наступающих воинов Сакаи получили ранения в ноги. Испуганные кони вставали на дыбы, и пули попадали им в брюхо. Командиры спешили соскочить с коней, пока те не рухнули наземь, и вместе с рядовыми воинами бестолково метались над трупами павших соратников.

— Назад! — скомандовал командир стрелков Такэды.

Те немедленно отпрянули. Оставаться на месте — означало пасть под напором набегающих копьеносцев Оды. Соблюдая строгий строй, кавалерия Ямагаты, гордость всего войска Каи, торжественно и неторопливо поскакала на врага. Вслед пошло пешее войско Обаты. За несколько минут полк Сакаи Тадацугу был разбит.

Победные кличи огласили стан Такэды. А тут еще остававшийся до сих пор в засаде полк Оямады внезапно зашел во фланг силам Оды и обрушился на них. В мгновение ока большая армия Такэды словно сковала железным обручем войско Токугавы.

Иэясу с холма наблюдал за тем, что творилось на поле брани.

«Мы погибли, — признался он самому себе. — Мы погибли, теперь это неизбежно».

Предусмотрительный Тории Тадахиро, один из именитых военачальников Токугавы, предостерегал своего князя от наступления и советовал ему ограничиться ночными налетами на вражеские биваки. Но Сингэн, воистину искусный полководец, сознательно оставил для Токугавы приманку в виде малочисленного арьергарда, и Иэясу попался в эту ловушку.

— Нам нельзя оставаться здесь. Необходимо вернуться в Хамамацу, и сейчас же, — поспешил присоветовать Тадахиро. — Чем скорее это произойдет, тем лучше.

Иэясу на это ничего не ответил.

— Мой господин! Я прошу вас, мой господин! — Тадахиро не унимался.

Но Иэясу даже не глядел на него. Солнце уже садилось, и белый вечерний туман постепенно сменялся кромешной тьмой на всем пространстве Микатагахары. Подгоняемые холодным зимним ветром, один за другим прибывали гонцы, но все донесения были неутешительны.

— Сакума Нобумори из клана Ода разбит. Такигава Кадзумасу обратился в бегство, Хиратэ Нагамаса убит. Держится только Сакаи Тадацугу.

— Такэда Кацуёри при поддержке полка Ямагаты окружил наш левый фланг. Исикава Кадзумаса ранен, Наканэ Масатэру и Аоки Хироцугу убиты.

— Мацудайра Ясудзуми ворвался в гущу врага и пал смертью храбрых.

— Отряды под началом Хонды Тадамасы и Нарусэ Масаёси глубоко вторглись в расположение противника, но были окружены превосходящими силами и уничтожены. Никто не вернулся оттуда живым.

Вдруг Тадахиро крепко схватил Иэясу за руку и с помощью других военачальников заставил его сесть на лошадь.

— Пошла! — крикнул он, шлепнув животное по крупу.

Когда лошадь понесла Иэясу прочь от поля сражения, Тадахиро и другие вассалы тоже сели на коней и помчались вдогонку за князем.

Пошел снег. Может, он только и дожидался заката. Сильный ветер разносил тяжелые хлопья, которые покрывали знамена, воинов и лошадей разгромленного войска, затрудняя путь к отступлению.

Воины в недоумении спрашивали друг друга:

— А его светлость? Где же его светлость?

— Где сейчас наша ставка?

— Куда подевался мой полк?

Стрелки Такэды расстреливали убегающих, целясь в черные фигурки среди белых хлопьев снега.

— Отступление! — закричал один из воинов Токугавы. — Я слышал сигнал к отступлению!

— Ставку уже, наверно, давно перенесли, — поддержали его другие.

Разбитое воинство черной волной покатилось на север, сбившись с дороги, повернуло на запад, неся по пути новые потери. Наконец, собравшись в толпу, все побрели на юг.

Спасшийся бегством по принуждению Тадахиро, Иэясу, увидев это жалкое зрелище у себя за спиной, внезапно сдержал коня и застыл на месте.

— Поднять знамена! Поднять знамена и собрать войско! — приказал он.

Ночь наступала быстро, а снег валил все сильнее. Протрубили в раковину, и соратники Иэясу начали собираться вокруг князя. Командиры, размахивая знаменами, созывали воинов. Постепенно подошли едва ли не все, кто остался в живых. Каждый был в крови — в собственной или вражеской.

Полки войска Каи под началом Бабы Нобуфусы и Обаты Кадзусы достаточно быстро выяснили, где собираются остатки разбитой армии. В Иэясу и его сторонников с двух сторон полетели стрелы и пули. Судя по всему, Такэда решили отрезать войску Иэясу путь к отступлению.

— Здесь оставаться опасно, мой господин, — сказал Мидзуно Сакон. — Вам лучше как можно скорее уехать.

Затем, обернувшись к вассалам, он воззвал:

— Защитим его светлость! Я намерен собрать небольшой отряд и атаковать неприятеля. Каждый, кто готов пожертвовать жизнью за его светлость, следуй за мной!

Не дожидаясь, когда кто-нибудь последует призыву, Сакон помчался в сторону, откуда слышались выстрелы. Человек тридцать — сорок поспешили за ним. Они шли на верную смерть. И сразу же из снежного мрака сквозь вой ветра донесся лязг мечей и копий, послышались крики и стоны. Казалось, что по заснеженному полю пронесся внезапный смерч.

— Сакона надо спасти! — закричал Иэясу.

Он утратил обычное хладнокровие. Тщетно пытались приближенные остановить его, удержав за поводья лошадь, — он отшвырнул их так, что они повалились наземь, а когда вновь сумели подняться на ноги, Иэясу, как истинный демон войны, уже несся туда, где свирепствовал черно-белый смерч.

— Князь! Князь! — кричали соратники ему вслед.

Когда Нацумэ Дзиродзаэмон, временно назначенный комендантом крепости Хамамацу, узнал о поражении своих соратников, он выехал в сопровождении тридцати всадников, чтобы обеспечить личную безопасность Иэясу. Прибыв на место и найдя своего князя в гуще отчаянного сражения, он спешился и, держа в левой руке копье, бросился в бой.

— Что это? Вам не пристало, мой господин! Возвращайтесь в Хамамацу! Назад, мой господин!

Держа коня под уздцы, он с трудом пробивался к Иэясу.

— Дзиродзаэмон? Оставь меня! Или ты настолько глуп, чтобы мешать мне биться с врагом?

— Если я и глуп, мой господин, то вы глупее меня! Если вы погибнете в этой переделке, чего стоят тогда все наше мужество и упорство? О вас будут вспоминать как о бездарном военачальнике. Если вам угодно отличиться, то отложите это до лучших времен! До того дня, когда вы и впрямь сумеете принести пользу стране и народу!

Со слезами на глазах Дзиродзаэмон кричал на Иэясу во все горло, не забывая при этом понукать копьем лошадь князя в сторону из гущи схватки. Немногие из командиров и оруженосцев Иэясу остались к этому времени в живых: в сражении пало не менее трех сотен самураев из ближнего круга, и никто не знал, сколько еще было ранено.

В горечи беспощадного разгрома, словно отвратительные самим себе, люди бежали в заснеженную крепость. Бегство началось вечером и затянулось за полночь.

Небо окрасилось багрянцем, возможно от костров, которые нынче ночью жгли у всех ворот крепости. Но снег заалел по другой причине: кровь текла с воинов, возвращавшихся с боя, который не принес им славы.

— Что с его светлостью? — не сдерживая слез, спрашивали друг друга воины и горожане.

Воины, группами или поодиночке возвращавшиеся в крепость, полагали, что Иэясу уже давно здесь, но стражники говорили им, что от него ни слуху ни духу. Сражается ли он по-прежнему, окруженный превосходящими силами противника, или же пал смертью героя? Как бы то ни было, они пустились в бегство прежде, чем отступил их господин, и это было такое страшное бесчестье, что воины отказывались войти в крепость. Они просто стояли у ворот, переминаясь от холода с ноги на ногу.

Но мало того — со стороны западных ворот внезапно послышалась ружейная пальба. Это был враг! Смерть подошла вплотную. И если уж Такэда оказался здесь, значит, на спасение Иэясу не оставалось никакой надежды.

Решив, что клану Токугава пришел конец, самураи с громкими криками бросились туда, откуда доносились ружейные выстрелы. Надежды на спасение уже не оставалось, но смерть они решили принять в бою. Подбежав к воротам, они едва не столкнулись с несколькими всадниками, на полном скаку въезжающими в крепость.

Вопреки ожиданиям, этими всадниками оказались их собственные командиры, возвращавшиеся с битвы. Жалкие воинственные кличи, которые только что издавали спешащие на верную и отчаянную смерть воины, сменились возгласами ликования. Самураи принялись приветственно потрясать мечами и копьями. Всадники въезжали в крепость один за другим, и восьмым ехал князь Иэясу. Наплечные латы слетели в бою, а тело было покрыто кровью и снегом.

— Это князь Иэясу! Князь Иэясу!

Как только новость о чудесном избавлении князя пронеслась по рядам самураев, они сразу же забыли о собственной жалкой участи и принялись плясать от радости.

Войдя в покои, Иэясу закричал:

— Хисано! Хисано!

Голос его звучал так громко, словно он все еще оставался в пылу сражения.

Служанка поспешила навстречу своему господину и простерлась перед ним ниц. Пламя маленькой лампы в ее руке трепетало, бросая зыбкий свет на лицо Иэясу. На щеке у него была кровь, а волосы — в диком беспорядке.

— Принеси гребень, — сказал он, опускаясь на пол и тяжело дыша.

Пока Хисано причесывала его, он распорядился:

— Принеси мне поесть. Я голоден.

Когда принесли еду, он немедленно взялся за палочки, но прежде чем начать утолять голод, сказал:

— Открой все выходы на веранду.

Хотя лампы и горели, от снега в комнате стало светлее. На веранде расположились на отдых группы самураев. Управившись с едой, Иэясу вышел из комнаты и отправился осматривать укрепления. Он приказал Амано Ясукагэ и Уэмуре Масакацу командовать внешней стражей и велел им быть начеку на случай возможной атаки, а также определил посты для других командиров, расставив их от главных ворот до входа в собственную опочивальню.

— Даже если Такэда обрушится на нас всей мощью своего войска, мы сумеем постоять за себя. Ни пяди здешней земли мы им не отдадим, — бахвалились командиры.

Они старались говорить как можно громче, чтобы их мог слышать Иэясу, потому что похвалялись они лишь для того, чтобы подбодрить своего князя.

Иэясу, понимая это, кивнул, но тут же на минуту созвал уже расставленных по постам командиров и предупредил их:

— Не запирайте ни одной двери во всей крепости! Начиная от главных ворот и кончая дверями моей опочивальни держите их все открытыми. Вы меня поняли?

— Что такое? Что вы говорите, мой господин?

Командиры заскребли затылки. Приказ князя противоречил главному закону обороны. Окованные железом ворота надлежало держать на запоре — враг уже надвигался на крепостной город, готовясь уничтожить его. Так что же означает этот приказ? Кто открывает шлюзы, когда идет приливная волна?

Тадахиро сказал:

— Нет, мне не кажется, что положение оправдывает такие меры. По мере того как будут возвращаться наши соратники, мы сможем отворять ворота и впускать их. Наверняка нам не стоит ради них держать ворота крепости раскрытыми настежь!

Иэясу, посмеявшись, удивился его недогадливости:

— Мы поступим так вовсе не ради наших опоздавших воинов. Это ловушка для войска Такэды, которое прибудет сюда, ликуя, и вольется в распахнутые ворота, убежденное в своей победе. Мы не только раскроем все ворота, я распоряжусь ярко осветить главный вход пламенем нескольких костров. И вам, внутри крепости, также следует развести костры. При этом сохраняйте постоянную боеготовность. Ведите себя тихо и, не смыкая глаз, следите за дорогой: вот-вот на ней должен показаться враг.

Что за отчаянный замысел созрел в его голове? Так или иначе, все без колебаний выполнили распоряжения Иэясу.

Согласно его требованию, крепостные ворота распахнули настежь, и пламя костров, отражаясь на снегу, озарило все пространство от крепостного рва и до главного входа. Полюбовавшись какое-то время этим зрелищем, Иэясу удалился в глубь крепости.

Ближайшие сподвижники Иэясу, судя по всему, поняли и оценили его замысел, а простые воины объясняли подобную беспечность совсем иначе. Согласно слухам, по воле Иэясу и запущенным, и Сингэн, и его наиболее опытные помощники пали в бою, и, следовательно, войск Такэды бояться больше не следовало.

— Я устал, Хисано. Сейчас самое время выпить немного сакэ. Налей-ка мне чашечку.

Иэясу вернулся в главное здание крепости и, выпив сакэ, лег. Хисано укрыла его одеялом, он уснул и захрапел.

Немного позже войско под началом Бабы Нобуфусы и Ямагаты Масакагэ в темноте подошло к крепостному рву и изготовилось к ночному штурму.

— Что это? Погодите-ка!

Оказавшись перед воротами, Нобуфуса и Масакагэ придержали коней и велели всему войску не торопиться со штурмом.

— Военачальник Баба, что вы об этом думаете? — спросил Ямагата, подъехав к соратнику.

Он пребывал в полном недоумении. Баба тоже не знал, что и думать. Оба обескураженно уставились на раскрытые настежь крепостные ворота. Они увидели костры, разложенные у входа в крепость и в глубине ее. Все железные двери тоже были широко распахнуты. Ворота были, но ворот не было. Во всем этом таилась какая-то тревожная загадка.

Чернела вода во рву, белел снег. Из крепости не доносилось ни звука. Хорошенько прислушавшись, можно было расслышать лишь треск хвороста в кострах. При полном напряжении слуха, возможно, удалось бы расслышать и храп Иэясу — побежденного полководца, который безмятежно спал в глубине своей последней крепости, широко отворив все ворота навстречу вражескому вторжению.

— Мне кажется, что враг пришел в великое смятение от нашего стремительного натиска и просто-напросто не успел запереть ворота. Крепость беззащитна, и ее надо немедленно взять приступом, — сказал Ямагата.

— Нет, погодите, — возразил Баба.

Он слыл одним из самых искусных военачальников в войске Сингэна. Но на всякого мудреца довольно простоты. Баба объяснил Ямагате, почему его замысел представляется ошибочным.

— Наглухо запереться в крепости было бы естественно для того, кто изведал горький вкус поражения в открытом бою. Но если ворота распахнуты и к тому же нашлось время разложить костры — это, несомненно, доказывает бесстрашие и самообладание нашего противника. Подумайте только: ведь он наверняка ждет от нас немедленной атаки. Значит, он сосредоточил в крепости все свои силы и уверенно рассчитывает на победу. Этот полководец, конечно, молод, но его имя Токугава Иэясу, и славу он стяжал уже немалую. Нам не следует безрассудно идти у него на поводу: это погубит честь клана Такэда и превратит нас в посмешище.

Так, подступив к самым воротам крепости, оба военачальника в конце концов не решились войти в нее и приказали войску повернуть обратно.

Когда, прервав сон Иэясу, ему доложили о случившемся, он мгновенно вскочил на ноги, воскликнул: «Я спасен!» — и принялся плясать от радости. И сразу же выслал летучие отряды преследовать отступающего неприятеля. Как и следовало ожидать, это не застало Такэду врасплох, его войско вступило в жестокий арьергардный бой, подожгло несколько деревень в окрестностях Нагури и, предприняв несколько искусных маневров, ушло от преследования.

Токугава потерпел тяжкое поражение, но все же сумел доказать, что представляет собой достаточно крепкий орешек. Более того, его упорство заставило Сингэна в очередной раз отказаться от похода на столицу, и ему осталось лишь убраться восвояси. На этой недолгой войне потери клана Такэда составили четыре сотни воинов, тогда как клан Токугава потерял убитыми и тяжелоранеными тысячу сто восемьдесят человек.

Похороны живущих

Красные и белые лепестки облетали в саду крепости Гифу, расположенной высоко в горах, и сыпались на крыши крепостного города, выросшего за эти годы в долине.

Из года в год все глубже становилась вера людей в своего князя, дававшего народу ощущение надежности. Закон был суров, но Нобунага ничего не говорил и не делал понапрасну. Обещая что-либо своим подданным, он рано или поздно осуществлял обещанное, и их благосостояние постоянно росло.

Жители провинции знали о том, что Нобунага любил под хмельком распевать эту песню. Он задумывался над быстротечностью всего сущего. «Все подвержено распаду» — такова была его любимая строка, и каждый раз, дойдя до нее, он брал самую высокую ноту. Все его мировоззрение, казалось, укладывалось в эту единственную строку. Тому, кто обременяет себя постоянными размышлениями о смысле жизни, не суждено достичь многого. Нобунага знал о жизни одно: в конце концов всех ожидает смерть. Тридцатисемилетнему мужу наверняка оставалось жить уже не так долго. Но на оставшуюся часть отмеренного ему срока Нобунага еще возлагал большие, может быть, даже чрезмерно большие надежды. Цели, к которым он стремился, были воистину безграничны, но само приближение к этим целям — посильным или непосильным — полностью захватывало его. И конечно, он не мог не сожалеть о том, что человеку суждено жить на земле так недолго.

— Принеси барабан, Ранмару.

Сегодня ему опять захотелось сплясать. Ранее в тот же день он принял гонца из Исэ. И с тех пор пил не переставая.

Ранмару принес барабан из соседней комнаты. Но пляска не состоялась. Князю сообщили:

— Только что воротился господин Хидэёси.

Одно время казалось, будто Асаи и Асакура готовятся сделать свой ход после битвы на плато Микатагахара; об этом свидетельствовали постоянные вылазки и мелкие стычки. Но после того как Сингэн убрался восвояси, они затаились в собственных провинциях и принялись крепить оборону.

Предвидя грядущее заключение мира, Хидэёси втайне покинул крепость Ёкояма и предпринял поездку по местностям, прилегающим к Киото. Не только он, но и другие коменданты или тем более владельцы крепостей тоже не сидели сиднем в своих уделах, какая бы смута ни царила в мире. Иногда они объявляли о том, что уезжают, тогда как на самом деле оставались дома; иногда, напротив, предпринимали поездку, тщательно скрывая это от окружающих, не говоря уже о возможных противниках. Ибо таково искусство военной стратегии, заключающейся в правильном сочетании истины и обмана.

Разумеется, и Хидэёси предпринял свою поездку инкогнито, поэтому его появление в Гифу оказалось неожиданным.

— Хидэёси?

Некоторое время он ждал в отдельном помещении, затем Нобунага вошел и сел рядом. Он пребывал в превосходном настроении.

Хидэёси был одет крайне скромно и ничем не отличался от обычного путешественника. Он простерся ниц перед князем, соблюдая ритуал, но тут же, расхохотавшись, вскочил на ноги:

— Бьюсь об заклад, вы удивлены.

Нобунага с наигранным недоумением посмотрел на него:

— Удивлен? Чем?

— Моим внезапным появлением.

— Что за вздор! Мне уже две недели известно, что ты уехал из Ёкоямы.

— Но сегодня-то вы меня не ждали.

Нобунага рассмеялся:

— Ты что же, слепцом меня считаешь? Тебе, должно быть, надоело забавляться со столичными девками, и ты поехал по дороге Оми до некоего богатого дома в Нагахаме, тайком повидался с Ою, ну а после свидания и меня решил проведать.

Хидэёси пролепетал в ответ нечто невнятное.

— Так что на самом деле удивляться следует не мне, а тебе.

— Я и впрямь удивлен, мой господин. Все-то вы знаете.

— Здешняя гора достаточно высока, чтобы с ее вершины обозревать десять провинций сразу. Но кое-кому о твоих проделках известно куда лучше, чем мне. Догадываешься, кто это?

— Вы выслали за мною ниндзя?

— Это твоя жена!

— Вы шутите! Мой господин, не кажется ли вам, что сегодня вы выпили несколько больше обычного?

— Может быть, я и пьян, но за свои слова ручаюсь. Конечно, твоя жена живет в Суномате, но не такая уж это глухомань. Во всяком случае, если ты думаешь, что она ничего не знает, то ты сильно ошибаешься.

— Ах, да что вы… Чувствую, я прибыл не вовремя. И сейчас, с вашего разрешения…

— Да брось ты. — Нобунага расхохотался. — Никто не попрекнет тебя тем, что ты гуляешь. Да и что дурного в том, чтобы время от времени полюбоваться цветущей сакурой? Но почему ты не возьмешь к себе Нэнэ, чтобы жить вместе?

— Да, верно.

— Ты ведь ее давненько не видел?

— Не докучала ли вам моя жена жалобами на меня? Письмами? Посещениями?

— Не беспокойся. Ничего подобного не было. Мне просто жаль ее. И не только ее. Женская доля такова, что приходится сидеть дома и дожидаться мужа, пока он воюет. И поэтому, как только у него появляется свободное время, он должен предпочесть пребывание с ней любым забавам. И доказать ей, что дожидалась она не зря.

— Как вам угодно, но…

— Ты что, не согласен?

— Не согласен. Уже несколько месяцев в стране царит мир, но я думаю только о войне — и о той, что закончилась, и о той, что еще предстоит.

— Ну, тебя, как всегда, не переспоришь! Опять пытаешься заморочить мне голову? Вот уж без этого можно было бы обойтись!

— Сдаюсь, мой господин. Слагаю свои знамена к вашим стопам.

Князь и его соратник рассмеялись. Через какое-то время они принялись за сакэ, а потом отослали Ранмару. И тут уже разговор перешел на тему настолько серьезную, что они невольно понизили голоса.

Нобунага настороженно спросил:

— Ну, и что происходит в столице? Конечно, мои гонцы постоянно ездят туда и сюда, но мне хотелось бы знать и твое впечатление.

Ответ, которого он добивался от Хидэёси, был напрямую связан с большими ожиданиями Нобунаги.

— Мы сидим слишком далеко друг от друга. Или вы, мой господин, придвиньтесь ко мне, или я к вам.

— Я придвинусь, — сказал Нобунага.

Он взял кувшинчик с сакэ и свою чашечку и пересел с почетного места.

— Задвинуть двери в соседние помещения, — распорядился князь.

Хидэёси, оказавшись теперь рядом с Нобунагой, начал:

— В столице все более или менее как обычно. За исключением того, что после отказа Сингэна от похода на Киото сёгун стал, кажется, еще более предприимчив. И его замыслы уже носят откровенно враждебный характер по отношению к вам, мой господин.

— Да уж, могу себе представить. Сингэн таки дошел до самой Микатагахары, а потом сёгуну пришлось узнать, что он повернул обратно.

— Сёгун Ёсиаки искусный политик. Он делает все для того, чтобы добиться народной любви, и вместе с тем не устает исподволь внушать людям страх перед вами. Конечно же он не упустил возможности обратить против вас предание огню и мечу горы Хиэй и подбивает на восстание другие секты.

— Незавидные у нас дела!

— Но особенно беспокоиться все же не о чем. Монахи-воины напуганы событиями на горе Хиэй и основательно подумают, прежде чем опять приняться за свое.

— Хосокава сейчас в столице. Ты с ним повидался?

— Князь Хосокава впал в немилость у императора и удалился в свое поместье.

— Ёсиаки принудил его к этому?

— Судя по всему, князь Хосокава полагает, что союз с вами принесет великую пользу сёгуну. Рискуя собственным положением, он несколько раз пытался убедить в этом Ёсиаки.

— Понятно, что Ёсиаки такого слушать не хочет.

— Более того. Он придерживается явно устаревшей веры в сёгунат и в незыблемость его могущества. В эпоху перемен великое потрясение создает пропасть между прошлым и будущим. Те, кто испытывает слепую и болезненную приверженность к прошлому и отказывается осознать, что мир меняется, почти все исчезают в ней без следа.

— А мы переживаем великое потрясение?

— На самом деле и впрямь произошло одно весьма многозначительное событие. Мне сообщили об этом, однако…

— Что еще за многозначительное событие? Выкладывай!

— Ну ладно. Об этом еще никто не знает, но, поскольку это собственными ушами слышал мой испытанный лазутчик Ватанабэ Тэндзо, мне кажется, надо отнестись к сообщению с определенным доверием.

— Что еще за новость?

— Это может показаться невероятным, но, судя по всему, путеводная звезда Каи окончательно закатилась.

— Как? Сингэн?

— Во втором месяце он пошел войной на Микаву, и однажды ночью, во время осады крепости Нода, его застрелили. Так, во всяком случае, слышал Тэндзо.

На мгновение Нобунага онемел и посмотрел на Хидэёси широко раскрытыми глазами. Если эта новость соответствовала действительности, стране и впрямь предстояли скорые и решительные перемены. Нобунага почувствовал себя так, словно внезапно исчез куда-то яростный тигр, до сих пор в любую минуту готовый наброситься на него сзади. Князю Оде почему-то даже стало немного страшно. Ему хотелось и в то же время не хотелось поверить услышанному. Но в конце концов известие о смерти Сингэна принесло ему неслыханное облегчение, и душа его возликовала.

— Если это правда, значит, мир лишился одного из самых замечательных военачальников, — сказал Нобунага. — И с сего дня судьба страны зависит только от нас.

Лицо Хидэёси выражало более сложные чувства, чем лицо князя. Он выглядел так, будто ему только что подали главное блюдо обеда.

— Его застрелили, но я по-прежнему не знаю, умер ли он на месте или был тяжело ранен, а если ранен, то куда. Но мне донесли, что осаду с крепости Нода внезапно сняли и на обратном пути войско Каи не выказывало своего обычного боевого духа.

— Да уж, ясное дело. А впрочем, как бы ни были отважны самураи Такэды, без Сингэна они нам не страшны.

— Это известие я получил от Тэндзо по дороге сюда. И я незамедлительно послал его в Каи для сбора дальнейших данных.

— А в других провинциях об этом пока ничего неизвестно?

— Да вроде бы нет. Клан Такэда наверняка будет держать это в секрете и изображать дело так, будто Сингэн пребывает в добром здравии. Так что если они и теперь что-нибудь предпримут от имени Сингэна, можно с уверенностью девять против одного считать, что Сингэн мертв или по меньшей мере находится при смерти.

Нобунага глубокомысленно кивнул. Ему явно хотелось услышать подтверждение этой истории. Внезапно он поднял чашечку с сакэ и горестно вздохнул:

— Человеку суждено жить под небом лишь полвека…

Но плясать ему явно не хотелось. Больше чем мысль о чужой смерти, его взволновали накатывающие думы о неизбежности собственной.

— А когда Тэндзо вернется?

— Должен вернуться через три дня.

— В Ёкояму?

— Нет, я велел ему прибыть прямо сюда.

— Что ж, тогда дождись здесь его возвращения.

— Так я и хочу поступить. Но с вашего разрешения мне хотелось бы ожидать ваших дальнейших распоряжений в одном из постоялых дворов в крепостном городе.

— С какой стати?

— Без определенной причины.

— А почему бы тебе не пожить в крепости? И не позабавить меня немного?

— Да, знаете ли…

— Что это? Тебе неприятно мое общество?

— Нет, но дело в том, что…

— Дело в том, что?

— Я уже остановился на постоялом дворе. И остановился там не один. И поскольку подумал, что здесь больше не понадоблюсь, то пообещал сегодня вечером туда вернуться.

— Ты там с женщиной?

Нобунага спустился с небес на землю. Мысли и чувства, вызванные у него известием о смерти Сингэна, разительно отличались от того, что сейчас волновало его соратника.

— Отправляйся нынче вечером в свою ночлежку, но с утра изволь прибыть в крепость. И спутницу свою тоже можешь прихватить.

С этими словами Нобунага покинул Хидэёси.

«Ничего не скажешь, умеет Нобунага задеть за живое», — думал Хидэёси, возвращаясь на ночлег. Его, разумеется, задели насмешки князя, но, с другой стороны, он понимал, что тот не имел в виду ничего обидного. Нобунага словно бы вогнал ему в голову гвоздь, но так замаскировал, изукрасив шляпку, что боль ощущалась, а самого гвоздя было не разглядеть. На следующий день он появился в крепости вместе с Ою, но Нобунагу это, казалось, ничуть не удивило.

Сегодня князь встретил его в другой комнате и, в отличие от вчерашнего, от него не попахивало сакэ. Сев напротив Хидэёси и Ою, он окинул парочку внимательным взглядом.

— Ты сестра Такэнаки Хамбэя? — спросил он.

Ою впервые видела Нобунагу. Она прикрыла лицо руками, словно желая от стыда провалиться сквозь землю, но ответила князю тихим, замечательно красивым голосом:

— Для меня великая честь предстать перед вами, мой господин. Вы возвысили и второго моего брата — его зовут Сигэхару.

Достойный ответ пришелся Нобунаге по вкусу. Ему хотелось поддразнить Хидэёси, но он устыдился этого порыва и решил поговорить на серьезные темы.

— Улучшилось ли здоровье Хамбэя?

— Я уже довольно долго не виделась с братом, мой господин. Он несет военную службу и очень занят. Но время от времени я получаю от него письма.

— А где ты сейчас живешь?

— В крепости Тётэйкэн в Фуве, там у меня дальние родственники.

— Интересно, не вернулся ли еще Ватанабэ Тэндзо? — сказал Хидэёси, пытаясь переменить тему разговора, но хитрого Нобунагу не так-то просто было увести в сторону.

— Что ты несешь? Ты, должно быть, рехнулся. Ты ведь сам уверял меня, что Ватанабэ надо ждать только через три дня.

Хидэёси густо покраснел. Нобунагу это, казалось, сильно обрадовало. Он хотел, чтобы его вассал утратил на время обычную самоуверенность и пришел в замешательство.

Нобунага пригласил Ою на вечернюю пирушку, добавив при этом:

— Ты ведь не видала, как я хорошо пляшу, а вот Хидэёси не раз любовался этим зрелищем.

Позже вечером, когда Ою попросила разрешения удалиться, Нобунага не стал упорствовать, но неожиданно приказал Хидэёси:

— Что ж, тогда и ты исчезни!

Парочка покинула крепость. Хидэёси, впрочем, скоро вернулся, что-то встревоженно бормоча себе под нос.

— Где князь Нобунага? — спросил он у молодого оруженосца.

— Только что удалился к себе в спальню.

Услышав об этом, Хидэёси, утратив обычную выдержку, бросился во внутренние покои и попросил караульного самурая передать князю срочное сообщение.

— Мне необходимо немедленно переговорить с его светлостью.

Нобунага еще не лег и, как только к нему провели Хидэёси, приказал всем покинуть помещение. Но даже когда стражники вышли из комнаты, Хидэёси по-прежнему оглядывался по сторонам с большим беспокойством.

— В чем дело, Хидэёси?

— Мне кажется, что в соседней комнате кто-то остался.

— Тебе не о чем беспокоиться. Это всего лишь Ранмару. Он нам не помешает.

— Нет, помешает. Я прошу у вас прощения, однако же…

— Ему тоже уйти?

— Да.

— Ранмару, оставь нас! — крикнул Нобунага в соседнюю комнату.

Ранмару молча поклонился, встал и вышел.

— Ну, теперь все в порядке. Так в чем же дело?

— Дело в том, что на обратном пути из крепости я случайно столкнулся с Ватанабэ Тэндзо.

— Как так? Тэндзо вернулся?

— Он сказал, что летел, как птица, туда и обратно, ни на мгновение не останавливаясь. Известие о смерти Сингэна подтверждается.

— Вот как… что ж…

— Я не знаю всех подробностей, но ближний круг сторонников Такэды явно повержен в глубочайшее уныние, хотя внешне они пытаются делать вид, будто ничего не произошло.

— Да уж, если они и горюют, то горе свое наверняка стараются держать в секрете, это ясно.

— Разумеется.

— А в других провинциях по-прежнему ни о чем не догадываются?

— Насколько мне известно, нет.

— Значит, настало наше время. Я уверен, что ты запретил Тэндзо разговаривать об этом с кем бы то ни было.

— Да, на этот счет можете не беспокоиться.

— Но ведь среди ниндзя попадаются и предатели. Ты в нем совершенно уверен?

— Он племянник Хикоэмона, и он мне предан.

— И все же нам следует проявлять предельную осторожность. Одари его деньгами, но запри здесь, в крепости. Лучше будет подержать его взаперти, пока дело не закончится.

— Нет, мой господин.

— Нет? Почему же?

— Потому что в следующий раз, когда нам понадобятся его услуги, ему уже не захочется рисковать жизнью, как только что. Если мы не доверяем человеку, а лишь платим ему, всегда существует опасность, что враг сумеет заплатить больше нашего.

— Ну хорошо, и на чем же ты с ним простился?

— К счастью, Ою как раз собиралась вернуться в Фуву, поэтому я приказал ему охранять в пути ее паланкин.

— Человек только что выполнил смертельно опасное задание, а ты тут же отправляешь его охранять твою возлюбленную. Тэндзо это не обидит?

— Он чрезвычайно обрадовался. Может, я и плохой господин, но он хорошо знает мои слабости.

— Твоя манера обращения со своими людьми несколько отличается от моей.

— Мы дважды застрахованы от неприятного поворота событии. Ою, конечно, всего лишь женщина, но если выяснится, что Тэндзо захочет поделиться нашими тайнами с посторонним, она не остановится даже перед тем, чтобы убить его.

— Оставь свое самодовольство!

— Извините. Вы, конечно, правы.

— Дело не в этом, — сказал Нобунага. — Тигр Каи мертв, и значит, нам нельзя медлить. Мы должны выступить прежде, чем мир узнает о его гибели. Хидэёси, нынче же ночью изволь воротиться в Ёкояму.

— Я так я собирался поступить, мой господин. Поэтому и отправил Ою в Фуву.

— Не смыкай глаз. Я тоже нынче ночью не буду спать. К рассвету нам необходимо собрать войско.

И Нобунага, и Хидэёси думали сейчас об одном и том же, причем думали одинаково. Возможность, на которую они давно уповали, наконец-то представилась — возможность одним махом решить все накопившиеся за много лет вопросы. Речь, разумеется, шла об устранении источника всех бед — сёгуна — и о ликвидации прежнего порядка.

Нечего и говорить о том, что Нобунага, будучи человеком новой эпохи, умел действовать быстро и решительно в соответствии с запросами времени. Двадцать второго числа третьего месяца его войско во всем блеске выступило из Гифу. Дойдя до озера Бива, оно разделилось на две части. Первой половиной войска командовал сам Нобунага. Он погрузил своих воинов на челны и переправился на западный берег. Вторая половина войска под началом Кацуиэ, Мицухидэ и Хатии пошла вдоль берега на юг.

Между Катадой и Исиямой войско Кацуиэ столкнулось с силами противников Нобунаги, сформированными из монахов-воинов, и разрушило укрепления, возведенные ими на дороге.

Советники сёгуна провели военный совет.

— Держать оборону?

— Просить мира?

Эти люди пребывали сейчас в большом затруднении: они еще не дали ясного ответа на меморандум из семнадцати пунктов, присланный Нобунагой сёгуну в первый день нового года. В меморандуме последовательно перечислялись все обвинения, которые князь Ода предъявил Ёсиаки.

— Какая наглость! Кто из нас в конце концов сёгун! — в гневе воскликнул Ёсиаки, начисто забыв, кто именно привел его к власти и возвратил во дворец Нидзё. — С какой стати мне слушаться этого ничтожного Нобунагу?

Нобунага посылал к сёгуну гонцов с предложениями о мире или хотя бы о начале мирных переговоров, но тот гнал их, не удостоив аудиенции. Вместо переговоров, сёгун распорядился об укреплении дорог, ведущих к столице.

Возможность, которой дожидались Нобунага и Хидэёси, заключалась в отрешении Ёсиаки от власти на основании семнадцати пунктов меморандума. Благодаря внезапной смерти Сингэна эта возможность предоставилась значительно скорее, чем они думали.

Человеку, обреченному на гибель, всегда до самого последнего мгновения кажется, будто погибнет не он, а противник. Ёсиаки не представлял исключения из общего правила.

Но Нобунага думал о сёгуне и так: «Он нам может еще пригодиться».

Для пользы дела он был готов забыть о постоянных унижениях, которым подвергал его сёгун.

В те времена жители потерявшей былое величие империи лишились жизненных ориентиров и всеми своими помыслами неизменно обращались к прошлому. Многим казалось, что тонкий налет культуры, покрывавший столичную жизнь, распространялся на всю Японию. Преданные умершей или умирающей традиции, они полагались на монахов-воинов Хонгандзи и на бесчисленных воинственных князьков, которые засели в своих крепостях и всей душой ненавидели Нобунагу.

Сёгун все еще не знал о смерти Сингэна. Поэтому он полагал, что может диктовать миру свои условия.

— Я сёгун, я опора всего самурайского сословия. Я — не чета монахам с горы Хиэй. Если Нобунага осмелится обратить свое оружие против дворца Нидзё, я объявлю его предателем.

Судя по его поведению, сёгун вовсе не стремился любой ценой избежать войны. Напротив, он проявлял готовность в нее ввязаться. Он конечно же созвал в столицу дружественные ему соседние кланы и послал гонцов к Асаи, Асакуре, Уэсуги и Такэде, намереваясь разгромить врага в назидание всему миру.

Услышав о приготовлениях сёгуна, Нобунага только расхохотался. Он тут же изменил маршрут своего войска и повел его на столицу, а для начала всего за один день взял Осаку. Это повергло в неописуемый ужас монахов-воинов из Хонгандзи. Внезапно оказавшись лицом к лицу с войском Нобунаги, они растерялись. Но Нобунага намеревался не сражаться с ними, а всего лишь развернуть свои боевые порядки.

— Расправиться с ними мы можем в любую минуту, как только этого пожелаем, — сказал он.

Меньше всего Нобунаге хотелось сейчас растрачивать мощь войска в ненужных стычках. Он по-прежнему продолжал посылать гонцов в Киото с требованием ответа на свой меморандум, который больше и больше походил на ультиматум. Но Ёсиаки относился к требованиям Нобунаги все так же высокомерно: он, дескать, сёгун, и не нуждается в соображениях провинциального князя по поводу того, как улучшить управление страной.

Два из семнадцати пунктов меморандума содержали особенно тяжелые обвинения в адрес Ёсиаки. В первом из них он обвинялся в измене императору, а во втором — в неподобающем поведении. Сёгун, призванный поддерживать порядок и мир в империи, на деле подстрекал провинции к мятежу.

— Все это бесполезно. Так его ни к чему не принудишь. Все эти послания и гонцы — он просто не обращает на них никакого внимания, — сказал Нобунаге Араки Мурасигэ.

Хосокава Фудзитака, также принявший участие в походе Нобунаги, добавил:

— Мне кажется, сёгун не прозреет никогда. Его надо не переубедить, а низвергнуть.

В ответ Нобунага кивнул. Это было ясно и ему самому. Но на сей раз он решил обойтись без чрезмерной жестокости, проявленной при взятии горы Хиэй; во-первых, в этом не было необходимости, а во-вторых, истинный полководец никогда не применяет одну и ту же тактику дважды.

— Идем на Киото! — провозгласил Нобунага на четвертый день четвертого месяца.

Но целью этого похода была не война, а демонстрация мощи княжеской армии.

— Поглядите-ка! Он сворачивает лагерь. Его опять, как и в прошлый раз, тревожит положение дел в Гифу! И опять, как и в прошлый раз, он прекратит наступление и уберется восвояси! — убеждая и себя, и других, воскликнул Ёсиаки.

Но по мере того как приходили дальнейшие донесения, румянец на его щеках бледнел и в конце концов сменился смертельной белизной. Ибо зря он радовался тому, что войско Оды прошло мимо Киото, — Нобунага уже развернулся и шел на столицу по дороге из Осаки. И вот уже без единого выстрела и боевого клича воины Нобунаги окружили резиденцию Ёсиаки. Произошло все быстро и тихо, как на учениях, а не при настоящих боевых действиях.

— Мы находимся в непосредственной близости от императорского дворца, и надо вести себя осторожно, чтобы не нанести оскорбления его императорскому величеству. Достаточно лишь покарать этого недостойного сёгуна за его злодеяния, — распорядился Нобунага.

Не слышалось ни единого выстрела, никто не натягивал и тетиву лука. Это выглядело неправдоподобно — и вместе с тем куда страшнее, чем мгновенный штурм здания.

— Ямато, что же нам теперь делать? И что, по-твоему, намеревается Нобунага сделать со мной? — спросил Ёсиаки у своего старшего советника, Мибути Ямато.

— Ему удалось застигнуть вас врасплох. Неужели вы до сих пор не понимаете, что у Нобунаги на уме? Совершенно ясно, что он собирается напасть на вас.

— Но… я ведь сёгун!

— Сейчас смутное время. Чем поможет вам этот титул? Мне представляется, что вам необходимо принять решение. Одно из двух: или вы вступаете в схватку, или просите мира.

Советник произнес это со слезами на глазах. Как и Хосокава Фудзитака, Мибути в свое время делил с сёгуном тяготы изгнания. «Я остаюсь подле него не для того, чтобы стяжать славу или исполнить долг чести, — сказал однажды Мибути Ямато. — И уж подавно не для самосохранения. Я прекрасно вижу, что нас всех ожидает. Но, сам не знаю почему, я просто не в силах оставить этого злосчастного сёгуна».

Конечно, он понимал, что Ёсиаки недостоин поддержки. Он понимал, что мир претерпевает перемены, но все же решил до конца оставаться во дворце Нидзё. Ему уже минуло пятьдесят, и как военачальник он давно прошел пору расцвета.

— Просить мира? С какой стати я, сёгун, должен просить мира у какого-то Нобунаги?

— Титул сёгуна настолько вскружил вам голову, что вы спешите в пропасть, сами того не замечая.

— А разве мы не сможем одержать над ним победу в бою?

— Едва ли. Во всяком случае, смешно рассчитывать на победу, запершись в этом дворце.

— Объясни тогда, почему ты и прочие военачальники расхаживаете по дворцу в боевых доспехах?

— Нам кажется, что в конце концов нас ожидает прекрасная смерть. Пусть положение безнадежно и сопротивление бессмысленно, но наша борьба поставит последнюю точку в истории сёгуната, насчитывающей уже четырнадцать поколений. В этом состоит самурайский долг. Но все наше сопротивление — не более чем цветы на вашу могилу.

— Погоди тогда! Не вступай в бой! Погоди!

Ёсиаки исчез в глубине дворца. Он поспешил посоветоваться с Хино и Такаокой — двумя придворными, с которыми поддерживал самую тесную дружбу. Ближе к вечеру Хино тайно послал из дворца вестника. В ответ во дворец в качестве представителя Оды прибыл наместник Киото, а вечером появился и Ода Нобухиро, облеченный соответствующими полномочиями от самого Нобунаги.

— Отныне я обязуюсь следовать всем пунктам меморандума, — сказал посланцу Ёсиаки.

Вынуждаемый обстоятельствами, Ёсиаки произносил сейчас вовсе не то, что думал. Ему пришлось униженно просить мира. Нобунага отозвал войско и мирно вернулся в Гифу.

Ровно сто дней спустя войско Нобунаги вновь окружило дворец Нидзё. Произошло это, разумеется, из-за вероломства Ёсиаки, который и не думал выполнять своих обещаний.

Проливные дожди тяжело стучали в высокую крышу храма Мёкаку в Нидзё на протяжении всего седьмого месяца. Здесь, в храме, Нобунага расположил свою ставку. Сильный порывистый ветер и ливень застигли и его флот, пересекший озеро Бива. Но решимость, владевшая воинами Оды, становилась только тверже. Промокшие под дождем, тонущие в грязи воины окружили дворец сёгуна и заняли боевые позиции, ожидая только сигнала к штурму.

Никто не знал, казнят ли Ёсиаки или заточат в темницу, но его судьба теперь всецело зависела от клана Ода. Воины Нобунаги испытывали такое чувство, будто заглядывают в клетку с редкостно благородным и яростным зверем, которого предстоит умертвить.

Нобунага беседовал с Хидэёси, и слова их разносились по ветру.

— Как вы намерены поступить? — спросил Хидэёси.

— На этот раз у меня нет выбора, — ответил Нобунага. — Я просто не имею права спустить ему с рук и это.

— Но ведь он…

— Не произноси того, что ясно и без слов.

— И что же, нет повода проявить хоть какое-нибудь снисхождение?

— Нет! Ни малейшего!

В комнате во внутренних приделах храма было темно из-за бушевавшего снаружи дождя. Из-за долгой летней жары и затяжных дождей воздух так отсырел, что позолота на статуях Будды и рисунки тушью на раздвижных дверях казались подернутыми росою.

— Я не оспариваю вашего мнения, когда взываю к снисхождению, — начал Хидэёси. — Но неприкосновенность сёгуна гарантирована Императорским домом, поэтому у нас нет права так легко относиться к этому вопросу. Все силы, поднявшиеся, как они говорят, на Нобунагу, получат повод воззвать к правосудию и обратить его против человека, который убил их истинного властелина — сёгуна.

— В этом ты прав, — откликнулся Нобунага.

— К счастью, Ёсиаки настолько слаб духом, что, оказавшись в безвыходном положении, он не покончит с собой и не решится на отчаянную схватку с нами в открытом поле. Вместо этого он запрется у себя во дворце, уповая на стены и на крепостной ров, вода в котором из-за дождей поднимается все выше и выше.

— Ну и что ты хочешь мне предложить?

— Мы намеренно ослабим окружение и дадим сёгуну возможность спастись бегством.

— Но ведь это крайне недальновидно! Какая-нибудь враждебная провинция может дать ему приют и усилить благодаря его присутствию свои притязания!

— Нет, — возразил Хидэёси. — Мне кажется, люди мало-помалу начинают осознавать, насколько он отвратителен. Я не удивлюсь, если они с радостью воспримут изгнание сёгуна из столицы и сочтут это справедливым наказанием, соразмерным его прегрешениям.

Тем же вечером войско, осадившее дворец сёгуна, перегруппировалось и, как бы в силу нехватки воинов, оставило в оцеплении изрядную дыру. Однако же приближенные сёгуна во дворце заподозрили западню и до самой полуночи не предприняли попытки к бегству. Но вот наконец в ночном мраке и под проливным дождем группа всадников внезапно пронеслась по мосту над крепостным рвом и помчалась прочь из столицы.

Достоверно узнав о бегстве сёгуна, Нобунага обратился к своему воинству:

— Дворец опустел! Нет никакого смысла штурмовать его. Но сёгунат, правивший страной на протяжении четырнадцати поколений, рухнул! Поэтому ворвемся в этот пустой дворец с победными кличами! Да будет наш штурм заупокойной службой по недостойному правлению сёгунов из рода Асикага!

Дворец Нидзё разрушили в ходе одной атаки. Почти все, кто не пустился в бегство вместе с сёгуном, сдались на милость победителя. Даже двое представителей высшей знати, Хино и Такаока, смиренно просили прощения у Нобунаги. Лишь один человек — Мибути Ямато — и его военачальники общим числом чуть более шестидесяти бились насмерть. Никто из них не бежал и ни один не сдался: все пали в бою, умерев истинно самурайской смертью.

Покинув Киото, Ёсиаки нашел прибежище в Удзи. Словно подтверждая свою никчемность, он и здесь не сумел организовать мало-мальски серьезного сопротивления. К тому же у небольшого отряда сопровождавших его воинов отсутствовала воля к борьбе. Когда недолгое время спустя войско Нобунаги окружило храм Бёдоин, служивший Ёсиаки пристанищем, он сдался, так и не вступив в схватку с могучим противником.

— Всем покинуть помещение, — распорядился Нобунага.

Он сел чуть прямее и посмотрел Ёсиаки в глаза:

— Надеюсь, вы не забыли, как когда-то назвали меня своим вторым отцом. Как хорош был тот день, когда вы пришли во дворец, восстановленный мною для вас.

Ёсиаки безмолвствовал.

— Припоминаете?

— Князь Нобунага, я ни о чем не забыл. Зачем вы сейчас вспоминаете об этом?

— Вы трусливы, мой господин. Я не намерен лишать вас жизни: даже сейчас, даже после всего, не намерен. Но почему вы все время лжете?

— Простите меня. Я заблуждался.

— Счастлив услышать это. Но вы попали в очень трудное положение. Даже если не забывать о том, что вы — сёгун по праву рождения.

— Мне хочется умереть. Князь Нобунага… Я прошу вас… помочь мне совершить сэппуку.

— Вот уж нет! — Нобунага расхохотался. — Простите за грубость, но, мне кажется, вы и живот себе разрезать не сумеете. Мне так и не удалось возненавидеть вас по-настоящему. Беда в том, что вы все время играли с огнем, а искры разлетались по всем провинциям.

— Теперь мне это понятно.

— И поэтому мне хочется подыскать для вас какую-нибудь безвредную и безобидную форму отставки. Я оставлю у себя вашего сына и позабочусь о его воспитании, чтобы вам не пришлось тревожиться за его будущее.

Ёсиаки была дарована свобода — свобода удалиться в изгнание.

Под надзором Хидэёси сына Ёсиаки привезли в крепость Вакаэ. Воистину то был добрый жест в ответ на злодеяния, но подозрительный и обидчивый Ёсиаки решил, что его сына вежливо взяли в заложники. Комендантом крепости Вакаэ был Миёси Ёсицугу, которому пришлось позже предоставить приют и самому Ёсиаки.

Ёсицугу этому, однако же, не слишком обрадовался: заносчивый, хотя и низверженный сёгун изрядно докучал ему. И вот он пошел на хитрость, постоянно внушая Ёсиаки одно и то же:

— Мне кажется, здесь вы не можете чувствовать себя в полной безопасности. Нобунага способен, придравшись к любому пустяку, переменить свое решение и приказать обезглавить вас.

Ёсиаки спешно покинул Вакаэ и переехал в Кии, где попытался подбить монахов-воинов из Кумано и Сайги на восстание, обещая им неслыханные доселе привилегии в обмен на помощь в деле свержения Нобунаги. Однако же, именуя себя прежним титулом и вспоминая свое былое могущество, теперь он вызывал у людей только презрение и насмешки. Рассказывали, что и в Кии он задержался ненадолго, переправившись затем в Бидзэн и поступив на содержание клана Укита.

Началась новая эпоха. Свержение сёгуната было подобно внезапному появлению солнца на затянутом тучами небосводе. И вот уже кое-где показалась чистая синева. Ужасны времена, когда, не имея перед собой истинно высокой общегосударственной цели, страной правят бессильные и недалекие правители, не имеющие за душой ничего, кроме титула. Самураи, хозяйничавшие в провинциях, цепко держались за свои привилегии; духовенство копило богатство и усиливало свое и без того огромное влияние. Бессильна была придворная знать, вынужденная сегодня обращаться за помощью к самураям, завтра — к духовенству, а послезавтра — ища защиты от тех и от других у сёгуна. Жители империи были поделены на четыре народа — народ монахов, народ самураев, народ придворных и народ сёгуната, — и все они вели между собой бесконечные войны.

И вот теперь люди затаив дыхание, во все глаза следили за тем, как поведет себя Нобунага. Но хотя в небе уже появились просветы, говорить о полном исчезновении туч было еще рано. Никто не знал, какая беда может приключиться уже завтра. За последние два-три года страна лишилась нескольких человек, игравших ключевую роль. Два года назад умерли Мори Мотонари, князь самой могущественной провинции во всей западной Японии, и Ходзё Удзиясу, подлинный властелин восточной Японии. Но для дела Нобунаги эти события не были столь существенны, как гибель Такэды Сингэна и изгнание Ёсиаки. Особенно важной для Нобунаги стала смерть Сингэна, до тех пор постоянно угрожавшего ему с севера, она развязала руки князю Оде и позволила ему сосредоточить все силы на том направлении, с которого грозило дальнейшее нарастание смуты и распрей. Сейчас, после свержения сёгуната, не могло быть ни малейших сомнений в том, что воинственные кланы в каждой провинции развернут свои боевые знамена и постараются доказать остальным свое первенство на поле брани.

— Нобунага пошел огнем и мечом на священную гору Хиэй и сверг сёгуна! Эти беззаконные деяния заслуживают суровой кары!

Под таким девизом легко было решиться вступить в войну.

Нобунага осознавал, что ему необходимо взять инициативу в свои руки и разбить соперников, прежде чем они успеют договориться между собой.

— Хидэёси, отправляйся домой! Должно быть, я скоро проведаю тебя в крепости Ёкояма.

— Буду с нетерпением ждать вас.

Хидэёси понимал суть происходящего и, завезя сына Ёсиаки в Вакаэ, поспешил вернуться в Ёкояму.

В конце седьмого месяца Нобунага вернулся в Гифу. В начале следующего месяца он получил из Ёкоямы послание, собственноручно написанное Хидэёси:

На восьмой месяц, когда удушливая жара пошла на убыль, войско Нобунаги вышло из Янагасэ и вступило в Этидзэн. В Итидзёгадани им противостояла армия Асакуры Ёсикагэ. На исходе седьмого месяца Ёсикагэ получил срочное послание из Одани от Асаи Хисамасы и его сына Нагамасы, своих союзников в северной Оми:

На военном совете клана Асакура прозвучали определенные сомнения в серьезности нынешних намерений Нобунаги, однако клан Асаи был для Асакуры верным союзником, поэтому на помощь ему спешно выслали десятитысячное войско. Когда это войско, представлявшее собой только передовой отряд армии Асакуры, дошло до горы Тагами, выяснилось, что Ода и впрямь предприняли решительное наступление. Тогда вслед за авангардом Асакуры стазу же выступило войско более чем в двадцать тысяч воинов. Ввиду особой значимости происходящего Асакура Ёсикагэ решил лично возглавить армию. Любые боевые действия в северной Оми представляли для него серьезную опасность, потому что войско клана Асаи являлось по сути первой оборонительной линией самого клана Асакура.

Князья Асаи, и отец, и сын, находились в крепости Одани. Из крепости Ёкояма, расположенной в трех ри от Одани. Хидэёси внимательно следил за Асаи, готовый охотничьим соколом накинуться на них по сигналу своего князя.

Осенью Нобунага атаковал позиции клана Асаи. В ходе внезапной атаки на Киномото он разбил войско провинции Этидзэн: две тысячи восемьсот вражеских голов отрубили воины Оды в этом бою. Противник был вынужден покинуть Янагасэ; в ходе отступления он понес новые значительные потери; высохшие ранней осенью травы по горным склонам почернели от крови.

Воины провинции Этидзэн беспрестанно жаловались на слабость своего войска. Самые дерзкие полководцы поворачивали отступающие войска лицом к неприятелю, самые храбрые воины вступали в схватку с врагом, но терпели все новые и новые поражения. В чем заключалась причина слабости? Почему войско оказалось неспособно противостоять натиску Оды? Упадок имеет множество причин, и хоть дорога к нему длинна, конец наступает мгновенно. И тогда внезапное и непоправимое падение застает врасплох обоих — того, кому суждено погибнуть, и того, кто наносит последний удар. Расцвет и упадок провинций предопределены естественными обстоятельствами и не таят в себе ничего загадочного. О причине слабости клана Асакура можно было догадаться, наблюдая за поведением его вождя и главнокомандующего Ёсикагэ. Столкнувшись с серьезными испытаниями, он утратил самообладание едва ли не раньше всех.

— Все кончено! Нам не спастись даже бегством! Я слишком устал, мой конь — тоже. В горы! — трусливо кричал он.

У Ёсикагэ не было сейчас ни плана контрнаступления, ни воли к борьбе. Думая только о себе, он слез с измученного коня и попытался спрятаться.

— Что вы делаете?

Со слезами ярости и презрения на глазах Такума Мимасака, старший соратник Ёсикагэ, потащил его к лошади и силком заставил сесть в седло, а затем отправил князя в Этидзэн. После чего, возглавив отряд в тысячу воинов, сражался с войском Оды до последнего, чтобы дать своему князю время спастись.

Стоит ли говорить о том, что Такума и все его воины пали в этом бою, истребленные до последнего человека. И вот, пока верные самураи геройски гибли за Ёсикагэ, сам он заперся в главной крепости Итидзёгадани. У него не оставалось воли даже на то, чтобы принять бой за землю своих предков.

Вскоре после возвращения в крепость он вместе с женой и детьми бежал в храм в местечке Оно. Он решил, что, дожидаясь в крепости вражеского штурма, не сумеет в решающую минуту скрыться, и поспешил сделать это заранее. После того как главнокомандующий проявил себя трусом, все его военачальники, командиры и простые воины поспешили разбежаться куда глаза глядят.

Стояла глубокая осень. Нобунага вернулся в лагерь на горе Торагодзэ, откуда и началась осада Одани. С самого прибытия он качал действовать чрезвычайно целеустремленно, как будто с минуты на минуту ожидал падения крепости. Разгромив войско провинции Этидзэн, он вернулся сюда, пока руины Итидзёгадани еще не успели остыть. И сразу же принялся отдавать новые распоряжения.

Маэнами Ёсицугу, сдавшийся Нобунаге военачальник из Этидзэна, был назначен комендантом крепости Тоёхара. В свою очередь Асакура Кагэаки получил должность коменданта крепости Ино, а Тода Ярокуро — коменданта крепости Футю. Таким образом Нобунага взял на службу многих вассалов клана Асакура, знавших толк в управлении этой провинцией. А присматривать за ними и осуществлять общее руководство он приказал Акэти Мицухидэ.

Трудно было бы найти кого-нибудь, кто лучше подходил бы для этой задачи. В годы изгнания и скитаний Мицухидэ стал приверженцем клана Асакура и жил в городе при крепости Итидзёгадани под неусыпным и недоверчивым наблюдением своих новых покровителей. Сейчас былое положение полностью изменилось, и его поставили надзирать за теми, кто некогда надзирал за ним.

Разумеется, Мицухидэ испытывал гордость и другие приятные чувства. Ум и способности Мицухидэ успели проявиться в полной мере, и он стал одним из ближайших и любимейших соратников Нобунаги. Мицухидэ умел лучше других разбираться в людях и, прослужив несколько лет клану Ода в военных и мирных делах, прекрасно изучил характер Нобунаги. Он научился понимать слова, жесты и взгляды Нобунаги так же хорошо, как свои собственные. И даже находясь далеко от своего господина, не терял этой тайной связи.

По нескольку раз в день Мицухидэ отправлял к Нобунаге гонцов из Этидзэна. Даже самого ничтожного решения он не принимал, не посоветовавшись заранее с князем. Получая письменные донесения Мицухидэ на горе Торагодзэ, Нобунага писал на них свои резолюции.

Горы пышным осенним цветом пылали на фоне безоблачного неба, а небо отражалось в синих водах озера. Птичье пение навевало сон.

Хидэёси быстро переправился через горы из Ёкоямы. По дороге он без устали шутил с людьми из своей свиты и весело смеялся, обнажая при этом зубы, сверкавшие на солнце белизной. Прибыв в лагерь Нобунаги, он приветствовал всех, кто попадался ему на дороге. Это был человек, воздвигший крепость в Суномате и позже назначенный комендантом крепости Ёкояма. Даже среди военачальников клана уже очень немногие могли бы сравниться с ним заслугами и влиянием, и все-таки он держался со всеми как равный.

Размышляя над тем, как непринужденно держится Хидэёси, и сравнивая его поведение с собственной нарочитой сдержанностью, одни военачальники осуждали Хидэёси, тогда как другие, напротив, относились с одобрением:

— Он достоин всего, чего добился. Но при этом остался таким же, каким был прежде, хотя жалованье его и многократно возросло. Сначала он был слугой, потом самураем, а затем внезапно стал комендантом крепости. И, судя по всему, сумеет пойти еще дальше.

Хидэёси походил по лагерю, затем отправился к Нобунаге, обменялся с ним парой слов, и вот уже они вдвоем пошли на прогулку в горы.

— Какая дерзость! — воскликнул Сибата Кацуиэ, выйдя вместе с Сакумой Нобумори из шатра на окраину лагеря.

— Вот почему его так не любят, хотя он этого, строго говоря, и не заслуживает. Что может быть противнее, чем внимать тому, кто кичится своим умом.

С откровенной злостью обмениваясь подобными фразами, два военачальника следили, как Хидэёси с Нобунагой удаляются в горы.

— Он ничего нам не сказал. И не спросил у нас совета.

— Прежде всего это крайне опасно. Хорошо, сейчас день, но враг может подкараулить в горах где-нибудь в укромном местечке. И как быть, если их сейчас обстреляют?

— Ничего не поделаешь. Его светлость ведет себя как ему заблагорассудится.

— Да нет, это Хидэёси всему виной. Даже когда его светлость выходит на прогулку в сопровождении большой свиты, он всегда вьется где-нибудь поблизости и норовит оттеснить других.

Подобное положение не устраивало и других военачальников. Большинство из них было уверено, что Хидэёси нарочно увел Нобунагу в горы, чтобы, пользуясь своим красноречием, навязать ему какие-то неведомые планы. Это их сильно разозлило.

— Он пренебрегает нами — высокопоставленными военачальниками, истинной опорой клана.

Неизвестно, упускал ли Хидэёси из виду подобные особенности человеческой натуры или нарочно пренебрегал ими, но, так или иначе, он увлек Нобунагу в горы, оживленно беседуя с ним и громко смеясь, словно это не совет двух государственных мужей, а прогулка приятелей. Конечно, они отправились в горы не вдвоем, но свита не превышала двадцати или тридцати человек.

— Да, при восхождении на гору приходится изрядно попотеть. Не подать ли вам руку, мой господин?

— Это оскорбление!

— Нет, всего лишь учтивость.

— У меня еще полно сил! Нет ли тут где-нибудь гор повыше, чем эта?

— К сожалению, нет. В здешних краях, по крайней мере. Но ведь и эта достаточно высока!

Утирая пот с лица, Нобунага окинул взглядом расстилающуюся внизу долину. Стражники, пришедшие вместе с Хидэёси, затаились за деревьями.

— Пусть сопровождающие подождут нас здесь. Их присутствие помешало бы дальнейшему разговору.

Хидэёси и Нобунага оторвались от свиты и поднялись еще шагов на сорок вверх.

Здесь уже не росли деревья. Склон покрывала трава и нежный мох — эти места могли бы стать превосходным пастбищем. Вокруг цвели колокольчики. Львиный зев вытягивал свой язычок. Князь и его соратник молча шли вперед. Небо простиралось перед ними, как море.

— Остановимся здесь, мой господин.

— Прямо здесь?

— Сядем на траву.

Когда они опустились наземь на краю пропасти, крепость оказалась прямо под ними.

— Это Одани. — Хидэёси пальцем указал на крепость.

Нобунага кивнул, молча поглядев в том же направлении. Его глаза расширились, князя обуревали сильные чувства. И не только потому, что прямо под ними находилась главная вражеская твердыня. Там, в крепости, осажденной его собственным войском, жила его младшая сестра Оити, выданная когда-то замуж за хозяина крепости и уже подарившая ему четверых детей.

Князь и его вассал сидели в густой траве, доходившей им до плеч. Нобунага долго и неотрывно смотрел на крепость Одани, а затем повернулся к Хидэёси:

— Могу представить себе, как гневается на меня сестра. Ведь это я выдал ее замуж за представителя клана Асаи, даже не удосужившись поинтересоваться ее собственным мнением. Ей было сказано, что необходимо принести себя в жертву на пользу клана и что этот брак послужит укреплению нашей провинции. Хидэёси, мне кажется, все это до сих пор стоит у меня перед глазами.

— Я тоже прекрасно это помню. У нее было невиданное приданое и редкой красоты паланкин, богатая свита, и даже лошадей украсили драгоценными каменьями. Великое торжество было в тот день, когда ее выдали замуж и отправили на север за озеро Бива.

— Ей тогда было всего четырнадцать лет.

— Но она уже была на диво хороша.

— Хидэёси!

— Да?

— Ты ведь понимаешь, верно? Как все это для меня мучительно!

— Мне самому крайне тяжко думать об этом, мой господин.

Нобунага мотнул подбородком в сторону крепости:

— Взять эту крепость не составляет никакого труда. Но как сделать так, чтобы при этом не пострадала Оити?

— Когда вы приказали мне произвести разведку в окрестностях крепости Одани, я догадался о том, что вы замышляете кампанию против Асакуры и Асаи. По-моему, вы напрасно не даете волю совершенно естественным чувствам. В этом, мой господин, причина вашего нынешнего уныния. Пусть это и прозвучит бесстыдной лестью, но самоотречение — одна из лучших ваших черт.

— Ты один меня понимаешь. — Нобунага щелкнул языком. — Кацуиэ, Нобумори и остальные смотрят на меня так, словно я уже целых десять дней понапрасну теряю время. На их лицах я читаю откровенное недоумение. Особенно Кацуиэ, судя по всему, исподтишка смеется надо мной.

— И все это, мой господин, потому, что вы еще не решили, как поступить.

— Я в замешательстве. Если мы решим полностью истребить врага, несомненно, Асаи Нагамаса и его отец заставят Оити умереть вместе с ними.

— Так оно, скорее всего, и будет.

— Хидэёси, ты уверяешь меня в том, что тебя обуревают точно такие же чувства, но держишься при этом с поразительным хладнокровием. Неужели тебе и на этот раз удалось что-то придумать?

— Да уж, не без того.

— Так что же ты не спешишь дать покой моей душе?

— Для пользы дела я бы воздержался сейчас от каких бы то ни было советов.

— Но почему же?

— Потому что у нас в ставке слишком много народу.

— Тебя что, тревожит ревность к твоим успехам? Что ж, это понятно. Но ведь все здесь решаю я. Так что давай выкладывай, что ты придумал.

— Глядите, мой господин. — Хидэёси вновь указал на крепость Одани. — Особенность этой крепости в том, что в ней три отдельных огороженных участка. Князь Хисамаса живет в первом, а его сын Нагамаса и княгиня Оити с детьми — в третьем.

— Вон в том?

— Да, мой господин. Участок между первым и третьим и все примыкающее к нему пространство называется Кёгоку. Здесь живут старшие вассалы — Асаи Гэмба, Митамура Уэмон и Оноги Тоса. Так что при штурме Одани вовсе не обязательно вцепляться в голову или в хвост, мы можем обрушиться на туловище, на Кёгоку, и отрезать два других участка.

— Понятно. Ты хочешь предложить взять приступом Кёгоку.

— Нет. Если мы обрушимся на Кёгоку, из первого и из третьего участков выйдут подкрепления, нас атакуют с двух сторон и разгорится нешуточное сражение. И что нам тогда делать — пробиваться с боем вперед или отступать? В обоих случаях мы не сумеем обеспечить безопасность княгини Оити.

— Так как же нам поступить?

— Разумеется, лучше всего послать кого-нибудь на переговоры в крепость, изложить Асаи все преимущества и недостатки, вытекающие из сложившегося положения, и захватить и крепость, и Оити без единого выстрела.

— Тебе должно быть известно, что я уже дважды предпринимал подобные попытки. Мой посланец сообщил защитникам крепости, что если они сдадутся добровольно, то смогут сохранить за собой власть над округой. Я постарался довести до их сведения, что вся провинция Этидзэн выбрала такую участь. Однако ни Нагамаса, ни его отец не откликнулись на это. Они по-прежнему похваляются своей силой и убеждены, что нам с ними не совладать. А вся их так называемая «сила» заключается в том, что они удерживают Оити заложницей. Они уверены, что я ни за что не решусь на решительный штурм крепости, пока там остается моя сестра.

— Нет, дело не только в этом. За два года, проведенные в Ёкояме, я успел присмотреться к Нагамасе. Он человек властный, решительный и одаренный. Что ж, я заблаговременно продумал вопрос о том, как нам взять эту крепость, если возникнет такая необходимость. И уже захватил Кёгоку, не потеряв ни единого воина.

— Что такое? Что за чушь ты несешь? — Нобунага не поверил своим ушам.

— Да, главный бастион Кёгоку. Мои люди уже овладели им, так что, как я и сказал, вам не о чем тревожиться.

— Это правда?

— Разве я стал бы вам лгать, мой господин, да еще в таком важном деле?

— Но… я просто не могу поверить в это!

— Это как раз понятно. Но вы сможете услышать об этом сами от двоих людей, которые явятся по моему вызову. Вам угодно встретиться с ними?

— Кто они?

— Один — монах по имени Миябэ Дзэнсё. Другой — Оноги Тоса, командир бастиона.

Нобунага не мог скрыть крайнего изумления. Разумеется, он не мог не верить Хидэёси, но для него оставалось загадкой, каким образом тому удалось привлечь на свою сторону старшего вассала клана Асаи.

Хидэёси начал рассказ, словно говоря о совершенно заурядном деле:

— Вскоре после того, как вы, ваша светлость, даровали мне крепость Ёкояма…

Нобунага изумился еще больше. Он во все глаза глядел на рассказчика. Крепость Ёкояма располагалась на передовом оборонительном рубеже; отряд, приданный Хидэёси, должен был противостоять войску Асаи и Асакуры. Нобунага помнил, что назначил Хидэёси временным комендантом крепости, но не припоминал обещаний даровать ему ее во владение. Хидэёси же говорил о крепости как о своей собственности. Однако до поры Нобунага отодвинул эти мысли.

— Так это случилось сразу после штурма горы Хиэй, когда ты прибыл в Гифу поздравлять меня с Новым годом? — осведомился князь.

— Верно. А на обратном пути Такэнака Хамбэй заболел, и нам пришлось задержаться. В Ёкояму мы прибыли уже после наступления темноты.

— Я не в настроении выслушивать обстоятельные рассказы. Переходи прямо к делу.

— Врагу удалось узнать, что меня нет в крепости, и он предпринял ночное нападение. Нам, разумеется, удалось отбить атаку, и мы взяли в плен монаха Миябэ Дзэнсё.

— Взяли в плен? И оставили в живых?

— Да. Вместо того чтобы отрубить ему голову, мы отнеслись к нему со всей учтивостью, а позже я наедине потолковал с ним о наступающих переменах и разъяснил, в чем состоит истинное призвание самурая. А он, в свою очередь, поговорил со своим бывшим господином и убедил его перейти на нашу сторону.

— Ты не шутишь?

— Когда идет война, не остается места для шуток.

Охваченный радостью, Нобунага не смог скрыть восхищения хитростью Хидэёси. «Когда идет война, не остается места для шуток!» Как и обещал Хидэёси, вскоре перед Нобунагой предстали Миябэ Дзэнсё и Оноги Тоса. Князь тщательно расспросил их, чтобы убедиться в правдивости рассказа Хидэёси.

Тоса отвечал ясно и четко:

— Сдача крепости — это не только мое единоличное решение. Еще два старших вассала, находящиеся в Кёгоку, пришли к выводу, что противостояние вашему войску не только бессмысленно, но и обрекает наш клан на гибель, а жителей провинции — на ненужные мучения.

Нагамасе не было еще тридцати лет, но двадцатитрехлетняя княгиня Оити уже успела подарить ему четверых детей. Он и его приближенные занимали третий участок в крепости Одани. В действительности эти участки представляли собой три отдельные крепости, окруженные общей стеной.

До вечера с южного склона горы слышалась ружейная пальба. Время от времени глухо била пушка, и каждый раз потолок в княжеских покоях начинал ходить ходуном, как будто готовый рухнуть.

Оити испуганно глядела вверх, крепко прижимая к груди младенца. Ветра не было, но отовсюду несло гарью, и пламя лампады часто мигало.

— Мама! Мне страшно!

Хацу, младшая дочь, испуганно льнула к материнскому рукаву, а Тятя, старшая, молча обвивала руками колени Оити. Сын же, хотя еще и совсем маленький, не искал защиты у матери. Он играл, целясь из детского лука в служанку. Это был наследник Нагамасы, Мандзюмару.

— Дайте мне поглядеть! Дайте мне поглядеть, как сражаются! — без устали кричал маленький Мандзю, тыча в служанку концом тупой стрелы.

— Мандзю, — вмешалась мать, — за что ты ее бьешь? Твой отец на войне. Или ты забыл, что он велел тебе вести себя хорошо, пока он будет сражаться? Если вассалы будут смеяться над тобой, то из тебя никогда не получится хорошего военачальника.

Мандзю был не так уж мал и мог понять кое-что из того, о чем говорила мать. Какое-то время он внимательно вслушивался в ее слова, а затем неожиданно громко заплакал.

— Хочу поглядеть! Хочу поглядеть, как сражаются!

Домашний наставник малолетнего княжича тоже не знал, что предпринять, и в полной растерянности стоял рядом. Как раз в эти минуты в сражении наступило затишье, хотя кое-где и постреливали. Старшей дочери Тяте уже было семь лет, и она догадывалась, в какое трудное положение попал сейчас ее отец, почему так печальна мать и о чем думают защитники крепости.

Поэтому она решила вмешаться в разговор:

— Мандзю! Не серди мамочку! Неужели ты не видишь, как ей трудно? Отец сражается с врагом. Ведь так, мамочка?

Услышав упрек, Мандзю сердито посмотрел на сестру и вдруг набросился на нее со стрелой в руке.

— Ах ты, дура!

Тятя закрыла лицо рукавом и спряталась за спиной у матери.

— Веди себя хорошо! — Оити отняла у мальчика стрелу и заговорила с ним, пытаясь успокоить.

И вдруг снаружи, у главного входа, послышались чьи-то тяжелые шаги.

— Что такое? Встать на сторону Оды? Да кто они такие? Простые деревенские самураи с задворков жалкой Овари! И вы считаете, что я сложу оружие и сдамся такому ничтожеству, как Нобунага? Клан Асаи куда могущественней!

Асаи Нагамаса вошел в комнату в сопровождении нескольких военачальников, отчаянно споря с ними.

Увидев, что его жена и дети пребывают в полной безопасности в укромном сумеречном помещении, он почувствовал облегчение.

— Что-то я немного устал, — сказал он, садясь и ослабляя тесемки на доспехах. А затем вновь обратился к своим военачальникам: — Судя по сегодняшней обстановке, враг может пойти на приступ к полуночи. Так что сейчас нам лучше отдохнуть.

Когда военачальники поднялись, собираясь уйти, Нагамаса радостно вздохнул. Даже в разгар сражения он не забывал о супружеских и отцовских чувствах.

— Тебя не напугала сегодняшняя пальба, дорогая? — спросил он у жены.

Окруженная детьми, Оити ответила:

— Нет, нам здесь было совсем не страшно.

— Может, Мандзю или Тятя боялись и плакали?

— Можешь гордиться ими. Они оба вели себя как взрослые.

— Вот как? — Нагамаса заставил себя улыбнуться. — Нам не о чем беспокоиться. Ода предпринял отчаянную атаку, но мы сумели отбить ее. Даже если осада продлится еще двадцать, или даже тридцать, или сто дней, мы все равно не сдадимся. Мы — Асаи! Мы никогда не покоримся этому выскочке Нобунаге.

Стоило ему заговорить о клане Ода, и в его речи начинало сквозить глубокое презрение. Но сейчас он неожиданно замолчал.

Лампа светила сзади. Оити не отрываясь смотрела на младенца, сосавшего ее грудь. А ведь она приходилась Нобунаге родной сестрой! Нагамаса испытал прилив чувств. Даже внешне она была похожа на Нобунагу. Она походила на него и чертами, и нежным цветом лица.

— Ты плачешь?

— Ребенок иногда становится беспокоен и кусает меня за сосок, если нет молока.

— У тебя нет молока? Все потому, что тебя гложет тревога. Ты так похудела. Но ты мать, и здесь твое поле боя.

— Я это понимаю.

— Наверно, я кажусь тебе слишком строгим супругом.

Не выпуская младенца из рук, Оити подсела поближе к мужу:

— Нет, не кажешься! Да и на что мне жаловаться? На все воля судьбы.

— Воля судьбы — не слишком большое утешение. Быть женой самурая куда тяжелее, чем ходить по раскаленным угольям. Если же чувства не прочны, тебе не обрести покоя души.

— Я пытаюсь возвыситься до таких мыслей, но единственное, о чем я сейчас думаю, это мои дети.

— Моя дорогая, в день нашей свадьбы я не думал, что ты останешься моею навеки. Отец никогда не согласился бы признать тебя достойной женой вождя клана Асаи.

— Что? О чем ты?

— В подобные минуты надо говорить всю правду. Это мгновение не повторится, потому сейчас я открою тебе душу. Когда Нобунага прислал тебя ко мне для женитьбы, это был всего лишь политический расчет. С самого начала я видел, что у него на уме — Нагамаса на мгновение запнулся. — Но, несмотря на это, между нами вспыхнула любовь, которой ничто было не в силах помешать. У нас родилось четверо детей. Ты больше не сестра Нобунаги. Ты моя жена и мать моих детей. Ты не должна проливать слезы по нашему общему врагу. Так почему же ты так похудела и почему у тебя не хватает молока для нашего ребенка?

Теперь Оити все стало ясно. Все, что она считала волею судьбы, на поверку обернулось голой политической игрой. Ее выдали замуж по расчету — и по расчету взяли в жены. С самого начала Нагамаса считал, что за Нобунагой необходимо присматривать. Но ведь Нобунага когда-то искренне любил мужа своей младшей сестры!

Нобунага был убежден в том, что перед наследником клана Асаи открывается великое будущее, и вполне доверял ему. Но задуманный союз с самого начала омрачали более тесные связи между Асаи и Асакурой из провинции Этидзэн. Союз Асаи и Асакуры не был временным соглашением о военной взаимовыручке, он основывался на дружбе, любви и многолетней традиции. А Асакура и Ода враждовали давным-давно. Ведь когда Нобунага обрушился на Сайто в Гифу, Асакура помогал последнему чем только мог.

Нобунага тогда избежал столкновения с ним только благодаря тому, что направил Асакуре письменное обязательство не покушаться на земли, находящиеся у него во власти.

Вскоре после свадьбы отец Нагамасы и представители клана Асакура, которым он был столь многим обязан, принялись внушать молодожену, что ему ни в коем случае не стоит полностью доверять жене. А через некоторое время Асаи, Асакура, сёгун, Такэда Сингэн из Каи и монахи-воины с горы Хиэй заключили союз против Нобунаги.

На следующий год Нобунага вторгся в Этидзэн. И тут же последовал вероломный удар в спину. Отрезав Нобунаге путь к отступлению и действуя согласованно с кланом Асакура, Нагамаса вознамерился не только победить Нобунагу, но и уничтожить его. В ту суровую пору Нагамаса ясно дал понять Нобунаге, что не станет руководствоваться родственными отношениями, хотя сам Нобунага так и не смог в это поверить. Силы клана Асаи, более чем удвоенные боевым духом человека, которого Нобунага считал родственником и другом, стали тяжелейшей угрозой для него и его дела, под ногами у князя Оды загорелась земля. Однако теперь, после падения провинции Этидзэн, крепость Одани уже ничем не грозила Нобунаге и ничем не могла ему помешать.

Тем не менее до самого последнего часа Нобунага питал надежду на то, что ему не придется убивать Нагамасу. Разумеется, он уважал его за воинскую доблесть, но, главное, ему не хотелось причинять горе Оити. Люди находили подобное великодушие странным, тем более что речь шла о человеке, огню и мечу подвергшем гору Хиэй и прозванном за это «царем демонов».

Осень вступала в свои права. На заре трава вокруг крепости покрывалась инеем.

— Мой господин, произошло ужасное!

Голос вассала Нагамасы Фудзикагэ Микавы выдавал полную растерянность. Сам Нагамаса провел эту ночь не снимая доспехов, рядом с ложем под москитной сеткой, на котором спали его жена и дети.

— В чем дело, Микава?

Учащенно дыша, он выбежал из спальни. Внезапная атака на рассвете? Эта мысль первой пришла ему в голову. Но весть, которую принес Микава, оказалась еще страшнее.

— Нынешней ночью войско Оды взяло Кёгоку.

— Что?

— Это истинная правда, мой господин. Можете убедиться сами.

— Не может быть!

Нагамаса быстро взобрался на сторожевую башню, спотыкаясь на темных ступенях. Хотя участок Кёгоку находился на порядочном расстоянии от башни, сейчас казалось, будто он лежит прямо под ногами. Над Кёгоку вилось множество знамен, но ни одно из них не принадлежало клану Асаи. А яркие иероглифы на стяге, гордо реявшем на ветру, свидетельствовали о том, что там обосновался Хидэёси.

— Нас предали! Что ж, хорошо! Я им всем покажу! Я покажу Нобунаге и всем самураям в нашей стране! — произнес Нагамаса с кривой усмешкой. — Я покажу им, как умирает Асаи Нагамаса!

По темной лестнице Нагамаса спустился со сторожевой башни. Вассалам, сопровождавшим князя, казалось, будто он спускается в преисподнюю.

— Что происходит? Что, в конце концов, происходит? — вопрошал по дороге вниз один из военачальников Асаи.

— Оноги Тоса, Асаи Гэмба и Митамура Уэмон перешли на сторону врага, — пояснил другой.

А третий горько добавил:

— Старшие соратники клана оказались самыми обыкновенными предателями.

— Это бесчеловечно!

Обернувшись к вассалам, Нагамаса произнес:

— Прекратите ныть!

Они оказались в просторном помещении с деревянным полом на первом этаже башни. Снаружи сюда просачивался слабый свет. Хорошо укрепленная комната походила не то на огромную клетку, не то на тюремную камеру. Сюда заносили раненых, и многие из них лежали на циновках, стеная и плача.

Когда Нагамаса проходил по комнате, некоторые пытались встать перед ним на колени.

— Их смерть не должна стать напрасной! Их смерть не должна стать напрасной!

На глазах у Нагамасы стояли слезы. Но он еще раз обернулся к своим военачальникам и вновь запретил им жаловаться:

— Нет смысла хулить предателей. Каждый из вас должен сделать собственный выбор — сдаться врагу или погибнуть вместе со мной. Обе стороны ведут войну ради высших целей. Нобунага сражается за объединение страны, я борюсь за честь и права сословия самураев. Если кто-то из вас предпочитает дело Нобунаги — что ж, я никого не неволю. И уж, конечно, никого не стану останавливать!

С этими словами Нагамаса вышел из башни, чтобы посмотреть, как обстоят дела с обороной крепости, но не успел он сделать и ста шагов, как ему донесли о событии еще более горестном, чем падение Кёгоку.

— Мой господин! Мой господин! Ужасное известие!

Один из его командиров, обливаясь кровью, бросился навстречу князю и рухнул перед ним на колени.

— В чем дело, Кютаро?

Нагамаса уже догадывался, что услышит нечто воистину страшное. Вакуи Кютаро не состоял на службе в третьем участке, он был в свите отца Нагамасы.

— Ваш достопочтенный отец, князь Хисамаса, только что совершил сэппуку. Я пробился через вражеские ряды, чтобы доставить вам это.

Кютаро, стоя на коленях и тяжело дыша, достал шелковое кимоно, в которое был завернут пучок волос Хисамасы, и протянул Нагамасе.

— О Небо! Значит, первый участок тоже пал?

— Перед рассветом отряд воинов прошел потайным ходом из Кёгоку под знаменем Оноги. Воины объявили, что военачальнику Оноги необходимо срочно увидеться с князем Хисамасой. Полагая, что тот по-прежнему предан князю, стража впустила отряд в здание. И тут воины Оноги обрушились на них и с боем проложили себе дорогу во внутренние покои.

— Это был враг?

— Большая часть из них — люди Хидэёси, но дорогу им показали, вне всякого сомнения, сторонники предателя Оноги.

— Ну и что же отец?

— Он героически сражался до последнего. Он поджег внутренние покои, прежде чем совершил сэппуку. Но врагу удалось погасить огонь и овладеть зданием.

— Вот как? Потому-то мы и не видели ни огня, ни дыма.

— Если бы пламя пробилось наружу, вы, конечно, прислали бы подкрепления. Или решили бы поджечь и это здание и уйти из жизни вместе с женой и детьми. Мне кажется, именно этого опасался враг, именно этого ему хотелось избежать.

И вдруг Кютаро впился ногтями в землю и застонал:

— Мой господин… Я умираю…

Его голова бессильно поникла, руки разъехались по земле. Он сражался и победил в схватке более жестокой, чем шла на поле боя.

— Еще одна душа отлетела, — вздохнул кто-то за спиной у Нагамасы, и тут же послышалась заупокойная молитва.

Четки стучали в мертвой тишине. Обернувшись, Нагамаса увидел, что молится верховный священник Юдзан, один из многих изгнанников, укрывшихся здесь от войны.

— Известие о смерти князя Хисамасы чрезвычайно прискорбно, — сказал Юдзан.

— Ваше преподобие, у меня к вам просьба.

Голос Нагамасы был по-прежнему тверд. Речь его звучала хладнокровно, хотя вряд ли это спокойствие могло кого-нибудь обмануть.

— Настала моя очередь. Мне хочется собрать всех подданных и отслужить заупокойную службу, пока я еще считаю себя живым. В долине за Одани есть могильный камень, на котором вырезано посмертное буддийское имя, дарованное мне вами. Не соблаговолите ли вы внести этот камень в крепость? Вы священник, и враг наверняка вас пропустит.

— Разумеется.

Юдзан сразу же ушел. Едва он исчез, как примчался один из военачальников Нагамасы, едва не сшибив князя с ног:

— К воротам прибыл Фува Мицухару.

— Кто он такой?

— Вассал князя Нобунаги.

— Враг? — Нагамаса плюнул наземь. — Гоните его прочь! Мне не нужны вассалы Нобунаги. А если не послушается, закидайте его камнями!

Один из самураев бросился выполнять приказ Нагамасы. Но почти сразу же появился другой командир:

— Вражеский посланец все еще стоит у ворот. Он ни за что не желает уходить. Он говорит, что надо уважать правила войны, а значит, отвечать на приглашение к переговорам. Он спрашивает, почему мы не относимся к нему с должной учтивостью как к посланцу из другой провинции.

Нагамаса не поддался на уговоры и возразил:

— Почему вы просите за человека, которого я велел прогнать?

Тут к нему подошел еще один командир:

— Мой господин, законы войны гласят, что вам необходимо встретиться с ним, хотя бы ненадолго. Мне не хотелось бы думать, будто князь Асаи пребывает в таком смятении чувств, что отказывается даже выслушать вражеского посланца.

— Ну хорошо, впустите его. В конце концов, я могу его и выслушать. Прямо здесь. — И Нагамаса указал на небольшую пристройку для стражи.

Большинство воинов Асаи, находящихся в крепости, надеялись на то, что прибытие посланца означает мир. И не потому, что были недостаточно преданы своему князю или тем более осуждали его. Дело в том, что «долг», как понимал и проповедовал его Нагамаса, а значит, и причины нынешней войны были нерасторжимо связаны с действиями провинции Этидзэн и клана Асакура, а также с завистью, которую Нагамаса испытывал к успехам замыслов Нобунаги. Воины слишком хорошо понимали это.

Но было и еще кое-что. Хотя крепость Одани до недавних пор оставалась неприступной, уже пали два бастиона. Много ли шансов на спасение, не говоря уж о победе, оставалось у них, запертых в оставшемся участке?

Поэтому появление посланца от Оды означало для них проблеск синевы в грозовом небе. Чего-то в таком роде они и ждали. Фува прошел в крепость, в комнату, в которой дожидался его Нагамаса, и опустился перед ним на колени.

Присутствующие одарили военачальника Фуву враждебными взглядами. Их волосы были всклокочены, на теле и руках запеклись свежие раны. Но коленопреклоненный Фува заговорил с почтением, не подобающим командиру такого высокого звания:

— Я имею честь быть посланцем князя Нобунаги.

— На поле боя можно обойтись без лишних церемоний. Переходите прямо к делу, — перебил его Нагамаса.

— Князь Нобунага уважает вашу верность союзническому долгу по отношению к клану Асакура, но сейчас этот клан уже сдался на милость победителя, а зачинщик всей смуты сёгун удалился в изгнание. И давнишние обиды, и старинная дружба — все это сейчас оказалось далеко в прошлом, так чего же ради продолжают воевать друг с другом кланы Асаи и Ода? Мало того. Князь Нобунага — брат вашей жены, а вы — возлюбленный супруг его младшей сестры.

— Все это я уже слышал. Если вы предлагаете мир, я наотрез отказываюсь. Вам не следует злоупотреблять красноречием.

— При всем уважении к вам у вас сейчас нет иного выхода, кроме капитуляции. Вы проявили себя в этой войне безупречно. Так почему же не смириться с неизбежным, не сдать крепость и не начать трудиться во благо своего клана? Если вы изволите согласиться на это, князь Нобунага дарует вам всю провинцию Ямато.

Нагамаса презрительно рассмеялся. Но все же дал посланцу закончить свою речь.

— Пожалуйста, передайте князю Нобунаге, что меня хитрыми речами и обещаниями не обманешь. Единственное, что его волнует, — это судьба его сестры, а вовсе не моя.

— Это неподобающий взгляд на вещи.

— Думайте, что вам угодно, — прошипел Нагамаса, — но извольте вернуться к вашему князю и сообщить ему, что я не намерен выкупать себе жизнь благодаря родственным связям. И хорошо бы вам убедить его в том, что Оити — это моя жена, а вовсе не его сестра.

— Значит, вы собираетесь разделить судьбу этой крепости, как бы горька она ни оказалась?

— Это не только мой выбор, но и решение моей жены.

— Тогда мне больше не о чем говорить.

И Фува вернулся в лагерь Нобунаги.

После возвращения Фувы в крепости воцарилось ощущение безнадежности. Воины, надеявшиеся на успешный исход мирных переговоров, осознали только то, что они почему-то сорвались, и впали в уныние, потому что отныне были обречены.

Для скорби имелась и другая причина. В разгар битвы состоялись похороны отца Нагамасы, и голоса людей, распевающих сутры, доносились из глубины здания до начала следующего дня.

Оити и четверо ее детей облачились в белые шелковые одежды и переплели волосы черными лентами. Казалось, на них уже снизошла чистота нездешнего мира. И даже тех вассалов, которые безропотно согласились разделить участь своего князя, охватила невыразимая горечь.

Юдзан уже вернулся к крепость в сопровождении нескольких работников, принесших камень. Перед рассветом в главном зале крепости разложили цветы и воскурили благовония — здесь готовилась заупокойная служба по еще живущим.

Юдзан обратился к приверженцам клана Асаи с такими словами:

— Блюдя самурайскую честь, хозяин этой крепости князь Асаи Нагамаса ушел от нас, как облетает прекрасный цветок. Вам, его соратникам, надлежит отдать ему последние почести.

Нагамаса сидел возле собственного надгробного камня и действительно казался уже мертвым. Поначалу присутствующие самураи не поняли, свидетелями какого зрелища они стали. Они спрашивали друг друга, что происходит, и недоумевали, зачем понадобился столь странный и скорбный ритуал.

Но Оити с детьми и родичи Нагамасы опустились на колени перед памятником и воскурили благовония.

Кто-то заплакал, и вот уже волнение охватило всех. Вооруженные люди в доспехах, заполнившие зал, стояли понурив головы и пряча друг от друга глаза. Никто не смел посмотреть в ту сторону, где восседал Нагамаса.

Когда церемония завершилась, несколько самураев во главе с Юдзаном взвалили камень на плечи и вынесли из здания. Они прошли на берег озера Бива, сели в лодку, отплыли и утопили его на расстоянии в сотню кэнов от острова Тикубу.

Перед лицом кончины Нагамаса обратился к вассалам с мужественной речью, ибо от его внимания не ускользнул упадок боевого духа у тех, кто возлагал надежды на успешный исход мирных переговоров. Его «похороны заживо» возымели действие, укрепив сердца защитников крепости. Если князь принял отважное решение умереть в бою, то и они разделят его участь. Настало время проститься с этим миром. Решимость Нагамасы вдохновила его соратников. Но хотя и был Нагамаса одаренным военачальником, истинным полководческим талантом он все же не обладал. Он мог заставить своих воинов умереть вместе с командиром, но не умел заставить их сделать это, ликуя. Воины обступили князя, ожидая окончательного решения.

Три княжны

Около полудня у крепостных ворот послышался крик:

— Начался штурм!

Стрелки на стене всполошились, выискивая цели. Но из всего вражеского воинства к крепости как ни в чем не бывало подъехал один-единственный всадник. Недоумевая, защитники наблюдали за его приближением.

Когда он подъехал поближе, один из командиров сказал вооруженному мушкетом воину:

— Должно быть, какой-то вражеский военачальник. Но на посланца не похож. Это подозрительно. Стрельни-ка.

Командир хотел, чтобы дали один предупредительный выстрел, но выстрелили одновременно трое или четверо стрелков.

Услышав залп, всадник сдержал коня. Вид у него был весьма озадаченный. Затем он достал вымпел с алым солнцем на золотом фоне и, размахивая им над головой, закричал:

— Эй, воины! Погодите-ка! Или вам так не терпится застрелить человека по имени Киносита Хидэёси? Тогда подождите, пока я не переговорю с князем Нагамасой.

С этими словами он помчался прямо к воротам.

— Да, это Киносита Хидэёси из клана Ода. Все верно. Интересно, что ему тут понадобилось.

Военачальник, произнесший эти слова, питал большие сомнения относительно причины появления Хидэёси, однако подстрелить его уже никто не пытался.

Хидэёси подъехал к самым воротам:

— Мне необходимо передать послание!

Что происходит? Голоса у ворот звучали все громче, а вскоре послышался и непринужденный смех. Военачальник в недоумении выглянул из-за парапета:

— Оставьте свои хлопоты. Полагаю, вы прибыли с очередным посланием от князя Нобунаги. Но вы понапрасну тратите время. Убирайтесь отсюда!

Теперь заорал во всю мочь Хидэёси.

— А ну-ка тихо! Или вы думаете, что простой служака вправе прогнать гостя, даже не испросив княжеского совета? Эта крепость, считайте, взята, и я не так глуп, чтобы терять время на бессмысленные переговоры с теми, кто и так обречен на гибель.

Речь Хидэёси никак нельзя было назвать учтивой.

— Я прибыл сюда по поручению князя Нобунаги, чтобы передать благовония на смертное ложе князя Нагамасы. Как нам стало известно, князь Нагамаса преисполнен решимости умереть и даже отслужил по себе заупокойную службу. Нобунага и Нагамаса были друзьями, так почему же князь Ода не вправе послать благовония на смертное ложе своего друга? Или вы настолько утратили понятие об учтивости, что вас оскорбляет подобное проявление искренней привязанности? Или же все не так — и князь Нагамаса с вассалами решили умереть, повинуясь лишь минутному порыву? А может быть это вообще обман или показное мужество труса?

Военачальник в растерянности отпрянул от края стены. Какое-то время не было никакого ответа, но вот крепостные ворота чуть приотворились.

— Господин Фудзикагэ Микава дал согласие обменяться с вами парою слов. — сказал воин, впустивший Хидэёси. И тут же добавил: — А князь Нагамаса отказывается вас видеть.

Хидэёси кивнул:

— Разумеется. Я и не собираюсь настаивать на встрече с покойником.

С этими словами он быстро шел вперед, не оглядываясь по сторонам. Все недоумевали: как осмеливается этот человек столь бесстрашно и даже беспечно разгуливать по вражеской крепости.

Хидэёси шел длинной наклонной тропой от первых ворот к главным, не обращая никакого внимания на сопровождавшего его человека. У входа в здание приветствовать гостя вышел военачальник Микава.

— Давненько мы не виделись, — бросил Хидэёси, как будто случайно встретился с приятелем.

Они впрямь когда-то встречались, и Микава с улыбкой ответил:

— Да, давненько. Но нынешнее свидание — да еще в таких обстоятельствах — весьма неожиданно. Не правда ли, господин Хидэёси?

Лица защитников крепости выражали замешательство, но старый военачальник сохранял самообладание и говорил спокойно.

— Господин Микава, мы с вами не виделись со дня свадьбы княгини Оити, не так ли? С тех пор и впрямь много воды утекло.

— Что верно, то верно.

— Прекрасный был день! И чрезвычайно удачный для обоих наших кланов.

— Кто мог подумать, что уготовит нам в дальнейшем судьба? Но когда размышляешь над тем, какие беды и смуты случались в истории, то нынешние обстоятельства уже не кажутся столь необычайными. Ну ладно, входите. Особо знатный прием я вам устроить не могу, но от чашки чаю вы, надеюсь, не откажетесь?

Микава провел Хидэёси в чайный домик. Следуя за старым седовласым военачальником, Хидэёси осознал, что тот уже переступил черту, отделяющую жизнь от смерти.

Маленький уединенный чайный домик находился на лужайке под деревьями. Хидэёси уселся и почувствовал, что перенесся в другой мир. В тишине и покое чайного домика и гость, и хозяин отвлеклись от кровавых раздоров, бушевавших снаружи.

Осень подходила к концу. С трепещущих ветвей облетала листва, но на полу в домике не было ни соринки.

— Я слышал, что вассалы князя Нобунаги теперь тоже увлечены искусством чайной церемонии.

Затеяв светскую беседу, Микава поставил котелок с водой на огонь.

Хидэёси отметил, с каким достоинством держится старик, и поспешил извиниться:

— Князь Нобунага и его вассалы и впрямь увлечены искусством чайной церемонии, но ко мне это не относится. Я по природе самый настоящий невежа, и в чае мне нравится только его вкус.

Микава заварил чай и разлил его по чашкам. Его движения были исполнены едва ли не женской грации. Руки и тело, привыкшие к тяжкому железу брони и оружия, выглядели отнюдь не жилистыми, но и вовсе не старческими. В чайном домике с его бесхитростным убранством доспехи, в которые был облачен старый воин, казались совсем не к месту.

«Хороший человек», — подумал Хидэёси, наслаждаясь обществом военачальника больше, чем вкусом чая. Но как все-таки выманить Оити из крепости? Горе, обуявшее Нобунагу, было и его горем. И поскольку до сих пор события развивались согласно предложениям Хидэёси, он чувствовал себя обязанным решить и эту задачу.

Крепость падет в тот день, когда им вздумается ее взять, но какой в этом смысл, если потом придется бесплодно рыться в остывшем пепле? Ведь Нагамаса заранее объявил и сторонникам, и врагам, что собирается умереть и что жена исполнена решимости разделить его участь.

Нобунага надеялся на невозможное: одержать победу в сражении и заполучить Оити, не причинив ей вреда.

— Пожалуйста, не утруждайте себя церемониями, — сказал Микава, протягивая гостю чашку чаю.

Усевшись на колени по самурайскому обычаю, Хидэёси неуклюже взял чашку и осушил ее в три глотка.

— Ах, как вкусно! Даже не думал, что чай может быть так вкусен. Не сочтите за лесть.

— Так, может быть, еще чашечку?

— Нет, благодарю вас, я уже утолил жажду. Жажду тела, по крайней мере. Но я не знаю, как утолить жажду моей души. Господин Микава, вы, судя по всему, именно тот человек, с которым я могу поговорить начистоту. Вы соблаговолите меня выслушать?

— Я приверженец клана Асаи, а вы представитель клана Ода. С учетом этого различия я готов вас выслушать.

— Я хотел бы, чтобы вы помогли мне увидеться с князем Нагамасой.

— В этом вам было отказано, когда вы подъехали к воротам. Вас впустили только потому, что вы заявили, будто вовсе не добиваетесь свидания с князем Нагамасой. Зайти так далеко, а потом отказаться от своих слов было бы бесчестно. Я не могу обещать вам свою помощь в организации такой встречи.

— Нет-нет. Я говорю не о встрече с живым Нагамасой. От имени князя Нобунаги я хотел бы воздать последние почести душе князя.

— Оставьте эти лицемерные выверты. Да если бы я и передал ему вашу просьбу, нет никаких оснований надеяться на то, что он согласится. Мне хотелось проявить самурайскую учтивость самого высокого свойства, разделив с вами чашку чаю. Вы меня обманули. Поэтому, если у вас есть хоть малейшее чувство чести, немедленно покиньте меня. Не позорьтесь!

«Не вставать. Оставаться здесь во что бы то ни стало». Хидэёси решил добиться своего. Он сидел молча, не двигаясь, но никакие уловки, судя по всему, не могли обмануть старого воина.

— Что ж, пора вам восвояси, — произнес Микава.

Хидэёси, ничего не ответив, сердито отвернулся от него. А в это время хозяин приготовил себе еще чаю. Выпив его подчеркнуто торжественно и отстраненно, он начал убирать чайные принадлежности.

— Простите за дерзость, но, пожалуйста, позвольте мне побыть здесь еще немного, — сказал Хидэёси, по-прежнему не двигаясь с места, с таким выражением на лице, что рука не поднялась бы прогнать его силой.

— Можете оставаться сколько захотите, только вы все равно ничего не добьетесь.

— Почему же?

— Понимайте как вам угодно. Что вы собираетесь здесь делать?

— Слушать, как закипает вода в чайнике.

— Вода в чайнике? — рассмеялся военачальник. — А вы еще утверждаете, что не владеете искусством чайной церемонии!

— Да, я ничего не знаю о чае, но мне нравится этот звук. Может быть, потому, что за всю войну я не слышал ничего, кроме человеческих криков и конского ржания, шум воды чрезвычайно приятен. Пожалуйста, позвольте мне просто посидеть здесь и еще разок хорошенько подумать.

— Ваши размышления не принесут никакой пользы. Я все равно не позволю вам встретиться с князем Нагамасой. Более того, не подпущу вас к главному зданию ни на шаг.

Хидэёси оставалось только переменить тему разговора:

— Этот чайник и впрямь на диво приятно шумит!

Он подсел поближе к очагу и уставился на железный чайник, замерев в восхищении. Его внимание привлек орнамент, которым был украшен чайник. Нелепое существо, не то человек, не то обезьяна, сидело на дереве, держась руками и ногами за ветки, словно паря между небом и землей.

«Оно похоже на меня!» — подумал Хидэёси, не в силах сдержать улыбку. Внезапно ему вспомнилось время, когда он состоял на службе у Мацуситы Кахэя и когда потом, покинув его, рыскал по горам и лесам в поисках пищи и пристанища.

Хидэёси не знал, вышел ли Микава из домика, чтобы сторожить его снаружи, или просто поспешил удалиться, разочаровавшись в собеседнике, но, так или иначе, его уже не было.

«Ага, это интересно. Это уже по-настоящему интересно», — подумал Хидэёси. Казалось, он разговаривает с чайником, бормоча что-то себе под нос. Хидэёси покачал головой. Он решил ни за что не уходить отсюда и использовать любые обстоятельства для достижения поставленной цели.

Из глубины сада до Хидэёси донеслись голоса двоих детей, изо всех сил старающихся сдержать смех, потому что веселье им было сейчас строго-настрого запрещено. Они уже подошли к чайному домику и уставились на Хидэёси из-за ограды.

— Погляди! Он похож на обезьяну!

— Да. Просто вылитая обезьяна.

— Интересно, откуда он взялся?

— Наверно, посланец от Обезьяньего Бога.

Хидэёси обернулся и увидел прячущихся за оградой детей. Они уже давно наблюдали за ним, пока он сидел перед очагом, погрузившись в размышления.

Он очень обрадовался. Он не сомневался в том, что перед ним двое из четверых детей Нагамасы, — мальчика звали Мандзю, а его старшую сестру — Тятя. Хидэёси улыбнулся детям.

— Гляди-ка! Он улыбается!

— Господин Обезьяна улыбается!

Дети принялись перешептываться. Хидэёси принял обиженный вид. Это произвело еще большее впечатление. Обнаружив, что господин Обезьяна с такой живостью отзывается на их поведение, они показали ему языки и стали строить рожицы.

Теперь они играли в гляделки, уставившись друг на друга и стараясь не мигать.

Хидэёси мигнул и расхохотался, признавая свое поражение.

Мандзю и Тятя весело рассмеялись. Почесав голову, Хидэёси махнул им, приглашая приблизиться, чтобы сыграть еще в какую-нибудь игру.

Дети как зачарованные потянулись к нему. Вот они уже открыли калитку и скользнули на лужайку у чайного домика.

— Откуда вы, господин?

Хидэёси спустился с веранды и принялся завязывать тесемки соломенных сандалий. Играя, Мандзю пощекотал ему затылок длинной травинкой. Хидэёси терпеливо продолжил управляться с сандалиями.

Но когда он выпрямился во весь рост, дети увидели выражение его лица, испугались и бросились наутек.

Неожиданное бегство застало Хидэёси врасплох. Как только мальчик рванулся с места, он схватил его одной рукой за шиворот, а второй попробовал поймать Тятю, но она завизжала во весь голос, вырвалась и скрылась. Мандзю же был так напуган, что сперва не издал ни звука. Но, упав на землю и поглядев снизу вверх на Хидэёси, лицо которого грозно темнело на фоне синего неба, он разразился плачем.

Фудзикагэ Микава, оставив Хидэёси в чайном домике, прогуливался в одиночестве по тропинкам сада. Он первым услышал вопли Тяти, а сразу же вслед за этим — плач Мандзю. В тревоге он бросился на крик.

— Что такое? Ах ты, негодяй! — воскликнул Микава, и рука его непроизвольно потянулась к рукояти меча.

Стоя рядом с Мандзю, Хидэёси резким голосом приказал ему остановиться. Это был трудный момент. Микава собрался было поразить Хидэёси мечом, но в ужасе отпрянул, увидев, что тот намерен сделать. А Хидэёси, держа меч обеими руками, занес его над головой Мандзю, и на лице у него была написана твердая решимость немедленно расправиться с мальчиком.

У храброго и хладнокровного воина мурашки побежали по коже, его седые волосы встали дыбом.

— Ах ты, негодяй! Что ты собираешься сделать с мальчиком?

В голосе Микавы гнев слился с мольбой. Он чуть приблизился, дрожа всем телом от злости и горечи. Когда люди, прибежавшие на гневный голос военачальника, сообразили, что происходит, они подняли отчаянный крик и побежали оповещать всех вокруг.

Тем временем от ворот и из внутренних покоев сбежалась стража.

Набежавшие к чайному домику самураи плотным кольцом окружили злодея, занесшего меч над головой Мандзю. Но накинуться на Хидэёси они не решались. Возможно, их остановила решимость, сквозящая у него во взоре. Они не знали, что предпринять. Единственное, что оставалось, — это поднять общую тревогу.

— Господин Микава! — Хидэёси обращался только к одному из окруживших его воинов. — Я жду. Мне приходится прибегнуть к насилию, но у меня нет другого выхода. Иначе я огорчу своего господина. Если вы не дадите ответа, я убью господина Мандзю! — Он обвел столпившихся вокруг самураев огненным взглядом и продолжил: — Господин Микава, уберите отсюда этих воинов! А потом поговорим. Или вы не видите, что происходит? Значит, вы просто медленно соображаете. Ведь вам не удастся убить меня, одновременно сохранив жизнь ребенку. Положение точь-в-точь как у моего господина, которому хочется взять эту крепость и вместе с тем сохранить жизнь Оити. Ну, и как вам удастся спасти мальчика? Даже если вы выпалите из мушкета, я успею нанести смертельный удар.

Какое-то время все слушали его как зачарованные, в мертвой тишине. Хидэёси стоял неподвижно, только язык двигался во рту. Но вот пришли в движение глаза: он оглядывал окруживших его врагов, в любое мгновение ожидая удара, всем телом готовый сразу же откликнуться на первый признак опасности.

Никто не был в силах что-нибудь предпринять. Микава, казалось, осознал, какую ужасную ошибку он совершил, пропустив Хидэёси в крепость, и сейчас внимательно прислушивался к его словам. Он уже вышел из оцепенения, к нему вернулось хладнокровие, как в чайном домике. Микава наконец смог пошевелиться: он махнул рукой, отгоняя воинов, окруживших Хидэёси.

— Отойдите от него. Предоставьте это мне. Юного князя надо вызволить из опасности, даже если мне придется встать на его место. А вы все разойдитесь по своим постам. — И, повернувшись к Хидэёси, он продолжил: — Как вам и было угодно, воинов я убрал. Так не соблаговолите ли теперь передать в мои руки господина Мандзю?

— Нет! Ни за что! — Хидэёси яростно тряхнул головой, но затем несколько успокоился. — Я верну княжича, но верну его только в руки самому Нагамасе. Так что соблаговолите устроить мне аудиенцию у князя Нагамасы и княгини Оити!

Нагамаса уже успел побывать среди самураев, рассеявшихся по требованию Микавы. Услышав угрозы Хидэёси, он утратил самообладание. Страх за сына переполнил его сердце. С громким криком он бросился к Хидэёси:

— Что за бесчестная затея — захватить невинное дитя только для того, чтобы добиться встречи? Если вы действительно Киносита Хидэёси из клана Ода, вам следует стыдиться своего позорного поведения. Что ж, ладно! Если вы отдадите мне Мандзю, мы можем поговорить.

— А, князь Нагамаса уже здесь?

Хидэёси вежливо поклонился князю, не обращая внимания на обуревавшие того чувства. Нагамаса их и не скрывал. Но Хидэёси по-прежнему удерживал Мандзю и по-прежнему над головой у мальчика был занесен его меч.

Фудзикагэ Микава пробормотал сдавленным голосом:

— Князь Хидэёси! Пожалуйста, отпустите мальчика! Или вам недостаточно слова, которое дал мой господин? Пожалуйста, передайте мальчика в мои руки.

Хидэёси, однако же, не обратил никакого внимания на слова Микавы. Он, не спуская глаз, глядел на Нагамасу. И, только вдосталь налюбовавшись на него, издал горестный вздох:

— Вот оно как… Значит, вы тоже испытываете любовь к своим близким? И понимаете, как горько расставаться с тем, кого любишь? Вот уж не думал, что вам знакомы подобные чувства.

— Так вы передадите мне его или нет? Или вы собираетесь умертвить это невинное создание?

— Этого я как раз делать не собираюсь. Но вы, отец, именно вы проявляете чудовищное бессердечие.

— Не говорите глупостей! Все родители любят своих детей!

— Верно. Это чувство присуще даже зверям и птицам, — согласился Хидэёси. — Но тогда вы не вправе насмехаться над князем Нобунагой за то, что он не может уничтожить эту крепость, потому что не хочет причинить вреда Оити. Ну а что же вы? Вы ведь, в конце концов, ее муж. Разве вы не используете к своей выгоде слабость князя Нобунаги, намертво связывая судьбу собственной жены и детей с судьбой крепости? Это ведь не меньшее бесчестье, чем мой нынешний поступок. Угрозой жизни Мандзю я добился встречи с вами, но вы ведете себя точно так же! И прежде чем называть меня трусом и негодяем, хорошенько задумайтесь над тем, насколько трусливо и жестоко ваше собственное поведение!

С этими словами Хидэёси взял Мандзю на руки. Увидев, что лицо у Нагамасы несколько посветлело, он решительно шагнул к властелину Одани, передал ему ребенка, а сам поспешно простерся перед ним ниц:

— Я прошу милостивого прощения за свою дерзость и буйство, у меня с самого начала не лежала к этому душа. Я поступил так только для того, чтобы унять горе моего господина князя Нобунаги. Но, не скрою, мне было очень жаль и того, что вы, самурай, до самого конца державшийся с такой доблестью, можете в последние мгновения, утратив должную выдержку, принять неверное решение. Мой господин, примите во внимание, что я поступил так отчасти и из-за вас. Пожалуйста, даруйте свободу и жизнь княгине Оити и ее детям.

Казалось, он позабыл о том, что обращается к человеку, возглавляющему вражеское воинство. Хидэёси взывал к глубине души собеседника и говорил от всего сердца. Он явно не лукавил, стоя на коленях перед Нагамасой, словно в молитве.

Нагамаса, закрыв глаза, молча слушал Хидэёси. Он твердо стоял на ногах, спокойно скрестив на груди руки. Облаченный в доспехи, он казался застывшей статуей. Хидэёси словно обращался к сердцу Нагамасы, который, как объявил сам Хидэёси при входе в крепость, уже стал живым покойником.

Сердца двух воинов — одно, проникнутое мольбой, и другое, открывшееся навстречу смерти, — забились в лад. Преграда, разделявшая двух заклятых врагов, как бы исчезла, и все злобные чувства, которые питал Нагамаса к Нобунаге, смыло, как грязную воду.

— Микава, отведи куда-нибудь господина Хидэёси и позаботься, чтобы он не скучал. Мне нужно время, чтобы попрощаться.

— Попрощаться?

— Я покидаю этот мир и хочу проститься с женой и детьми. Я уже смирился с собственной смертью и справил по себе заупокойную службу, но… разлука при жизни еще горше, чем разлука в минуту смерти. Полагаю, посланец князя Нобунаги согласится с этим.

Не веря своим ушам, Хидэёси поднял голову от земли и посмотрел на князя:

— Означает ли это, что вы отпускаете княгиню Оити и детей?

— Было бы неблагородно погубить жену и детей в своих объятиях и обречь их на смерть вместе с этой крепостью. Похоже, дурные страсти и предубеждения не оставили меня даже мертвого. Ваши слова заставили меня устыдиться. Я самым настоятельным образом прошу вас впредь заботиться об Оити, которая еще так молода, и о моих детях.

— Клянусь жизнью, мой господин.

Хидэёси вновь простерся ниц, представляя себе, в какой восторг придет Нобунага.

— Что ж, увидимся позже, — произнес Нагамаса и, отвернувшись от Хидэёси, широким шагом удалился в сторону главного здания.

Микава ввел Хидэёси в покои для гостей, уже на правах посланца от Нобунаги.

На лице Хидэёси было написано явное облегчение. Не удержавшись, он обратился к Микаве:

— Прошу прощения, но не изволите ли вы обождать минуту, чтобы я мог подать знак своим людям у стен крепости?

— Знак?

Разумеется, Микава насторожился.

Хидэёси, однако же, как обычно, вел себя непринужденно.

— Именно знак. Я обещал это, когда отправился сюда по приказу князя Нобунаги. Если бы мне не удалось добиться своего, в знак отказа Нагамасы я должен был развести костер даже ценой собственной жизни. Вслед за тем князь Нобунага сразу же пошел бы на приступ. С другой стороны, если дело пойдет на лад и мне удастся договориться с князем Нагамасой, я должен поднять флаг. В любом случае мы договорились, что войско дождется моего сигнала.

Микава поневоле удивился предусмотрительности Хидэёси. Но еще больше удивило его то, что тот ухитрился пронести сигнальную раковину и спрятал ее около очага в чайном домике.

Подняв флаг на башне и воротясь в покои для гостей, Хидэёси оглушительно рассмеялся:

— Если бы я увидел, что дела идут плохо, то развел бы костер прямо в чайном домике. Вот это была бы настоящая чайная церемония!

На какое-то время Хидэёси предоставили самому себе. Прошло уже около трех часов с тех пор, как Микава провел его в покои для гостей и попросил немного обождать.

«Да уж, не очень-то он торопится», — заскучав, подумал Хидэёси. Вечерние тени уже поползли по потолку в пустом помещении. Сумрак сгустился настолько, что впору было зажигать лампы, и, выглянув в окно, Хидэёси увидел, что заходящее солнце заливает окрестные горы кроваво-красным светом.

Перед Хидэёси стояло блюдо, но на нем ничего не было. Наконец невдалеке послышались шаги. В комнату вошел мастер чайной церемонии.

— Поскольку крепость осаждена, я, к сожалению, могу предложить вам весьма немногое, но его светлость распорядились подать вам ужин.

Мастер чайной церемонии зажег несколько ламп.

— Да ладно уж. В сложившихся обстоятельствах не стоит беспокоиться об ужине для меня. Честно говоря, мне больше хотелось бы поговорить с военачальником Микавой. Жаль беспокоить вас, но не соблаговолите ли вы позвать его?

Вскоре в комнате для гостей появился Микава. Прошло не больше четырех часов, но бравый военачальник, казалось, постарел за это время на десять лет: боевой задор исчез, а глаза покраснели от слез.

— Извините, — сказал Микава. — С вами конечно же обращаются чудовищно неучтиво.

— Сейчас не время рассуждать о правилах этикета, — возразил Хидэёси, — но хочу полюбопытствовать: чем занимается князь Нагамаса? Простился ли он с женой и детьми? Час уже поздний…

— Вы целиком и полностью правы. Но то, что князь Нагамаса поначалу сказал с таким мужеством… Теперь, когда ему приходится объяснить жене и детям, что он прощается с ними навеки… Полагаю, вы в состоянии представить, как это трудно. — Старый Микава, потупившись, отер слезы. — Госпожа Оити объявила, что не желает расставаться с мужем и возвращаться к брату. Она спорит с князем, и трудно сказать, чем и когда все это закончится.

— Понятно…

— Она даже со мной начала препираться. Она заявила, что, выходя замуж, поклялась, что эта крепость станет ей могилой. Даже маленькая Тятя, судя по всему, понимает, что происходит между ее отцом и матерью, и плачет поэтому не переставая. Тятя спрашивает, почему ей нужно расстаться с отцом и зачем он собирается умереть. Господин Хидэёси… простите мне еще раз эту неслыханную неучтивость.

Военачальник еще раз вытер слезы, прочистил горло, но тут же, не выдержав, разразился громким плачем.

Хидэёси испытывал сочувствие к старому воину, на долю которого выпали нынче такие испытания, и ему, разумеется, было вполне понятно горе Нагамасы и Оити. В отличие от большинства мужчин, Хидэёси всегда был готов расплакаться и по куда менее значительному поводу — вот и сейчас по его щекам покатились крупные слезы. Он несколько раз сильно втянул носом воздух и уставился на потолок. Но не забывал он и о своем задании — и поэтому немедленно упрекнул себя мысленно за то, что дал волю чувствам. Он отер слезы и заставил себя вернуться к делу:

— Я обещал подождать, но я не могу ждать вечно. Я вынужден потребовать, чтобы этому прощанию был положен какой-нибудь предел. Время можете назначить сами.

— Разумеется. Ну что ж… Я возьму на себя такую ответственность. Я прошу вас ждать до часа Свиньи. И могу поручиться, что мать с детьми покинут крепость к этому часу.

Хидэёси не возразил, хотя столько времени у него не было. В любом случае Нобунага намеревался взять Одани до захода солнца. Все войско с нетерпением ждало сигнала к штурму. Хотя Хидэёси и подал знак об успешном окончании переговоров с Нагамасой, с тех пор прошло уже несколько часов. Не существовало никакой возможности сообщить Нобунаге и его военачальникам о том, что сейчас происходит в крепости. Хидэёси живо представил себе, какое настроение царит сейчас в лагере Нобунаги, какие идут там споры и в каком сомнении пребывает сам Нобунага, прислушиваясь к противоречивым доводам.

— Ну что ж, это разумно, — в конце концов согласился Хидэёси. — Пусть так оно и будет. Пусть без всякой спешки прощаются друг с другом — но только до наступления часа Свиньи.

Несколько ободренный уступчивостью Хидэёси, Микава удалился в глубь здания. К этому времени во дворе стало уже совсем темно. Слуги под предводительством мастера чайной церемонии внесли в комнату изысканные яства и сакэ — устроить такой ужин в условиях осады было, наверное, не так-то просто.

Оставшись в одиночестве, Хидэёси выпил. И ему показалось, что вместе с сакэ в его тело вошло и сразу объяло душу дыхание осени. Таким холодным и горьковатым сакэ нельзя было напиться допьяна. Что ж, возможно, так оно лучше. Какая разница между теми, кто покидает этот мир, и теми, кто остается? «Эта разница существует всего мгновение, — подумалось Хидэёси, — одно мгновение в многотысячелетней истории человечества». Он заставил себя рассмеяться собственным мыслям. Но каждый раз, когда он делал новый глоток, сакэ холодило ему сердце. Хидэёси стало казаться, что окружающая его тишина вот-вот разразится безудержными рыданиями.

Плачущая Оити, Нагамаса, невинные лица детей — он ясно представлял себе, что происходит в глубине здания. «А каково мне было бы сейчас оказаться на месте Асаи Нагамасы?» — пришло ему в голову. Подумав об этом, он поневоле отвлекся от происходящего и начал вспоминать о том, какие слова говорил на прощанье Нэнэ.

— Я самурай. На этот раз я и впрямь могу пасть в бою. Если меня убьют, ты должна вновь выйти замуж, пока тебе не исполнилось тридцать. После тридцати твоя красота начнет увядать — и вместе с ней постепенно уйдет возможность нового достойного брака. Ты скромна и готова к любым лишениям. Так и нужно относиться к жизни. Когда тебе исполнится тридцать, придется смириться и с увяданием. Нет, я не приказываю тебе вновь выйти замуж во что бы то ни стало. Если у нас родится ребенок, пусть он станет для тебя опорой в старости. Не предавайся женскому унынию. Веди себя, как подобает матери, и будь готова к любым превратностям на этом пути.

В какой-то миг Хидэёси забылся сном, хотя и не лег, а продолжал сидеть на месте. Со стороны могло показаться, что он предается медитации. Время от времени голова его падала. Спалось ему хорошо. Проведя юные годы в нужде и лишениях, Хидэёси научился засыпать при первой удобной возможности, засыпал, едва закрыв глаза, и спал крепко.

Хидэёси разбудили удары в ручной барабан. Поднос с яствами и сакэ унесли, пока он спал. И только лампа по-прежнему горела ярким и ровным светом. Его несильное опьянение прошло, а тело между тем хорошо отдохнуло. Хидэёси понял, что проспал довольно долго. Он ощущал прилив непонятной радости. Перед тем как Хидэёси заснул, в крепости царило мрачное и гнетущее настроение, теперь же атмосфера резко переменилась: отовсюду слышался бой барабанов, смех, и даже в этой комнате с высокими потолками странным образом разливалось какое-то тепло.

Хидэёси почудилось, будто его околдовали. Но он знал, что уже проснулся, что все происходит на самом деле. Он слышал барабан, кто-то пел. Издалека доносились неразборчивые голоса, но громкий смех нельзя было спутать ни с чем.

Хидэёси внезапно захотелось оказаться в толпе, и он вышел на веранду. Он увидел, что в саду зажгли множество фонарей, а возле главного здания прогуливается изрядное количество народу. Легкий ветер принес запах сакэ, а вскоре послышалась песня, которую, подыгрывая себе на барабане, пел один самурай:

Нет — именно если завтра умрешь, так считал сам Хидэёси. Ненавидевший тьму и любивший свет, он нашел в этом мире нечто благословенное. Почти невольно рванулся он сейчас навстречу всеобщему веселью, словно притянутый звуками песни. Повсюду сновали слуги с тяжелыми подносами, уставленными едой и кувшинчиками сакэ.

В их движениях сквозило такое же неистовство, которое они, должно быть, проявили бы в сражении за крепость. Но нынешний пир менее всего походил на поминки: на лицах была написана радость. Все это привело Хидэёси в недоумение.

— Эй! А вот и князь Хидэёси к нам пожаловал!

— Ах, это вы, господин Микава.

— Я не обнаружил вас в покоях для гостей и с тех пор разыскиваю по всей крепости.

Микава уже не выглядел столь безутешным: на щеках у него играл румянец, свидетельствуя о том, что старик уже выпил порядочно сакэ.

— Что означает все это веселье? — осведомился Хидэёси.

— Не беспокойтесь. Как я и обещал вам, все закончится к часу Свиньи. Объявлено, что, поскольку всем предстоит погибнуть, смерть наша должна быть славной. Князь Нагамаса и все его приверженцы в превосходном настроении, поэтому он приказал опустошить винные погреба и назначил Великое Празднество Самураев. Каждому предстоит поднять прощальную чашу, прежде чем навсегда проститься с этим миром.

— А как происходит его прощание с женой и детьми?

— Позаботились и об этом.

Несмотря на всеобщее воодушевление, на глаза военачальника снова навернулись слезы. Великое Празднество Самураев было старинным обычаем, принятым во всех кланах. В ходе его стирались всяческие различия, и отношения князя и его вассалов становились непринужденнее, чем всегда; непременной гостьей на таком пиру становилась хмельная песня.

Нынешнее торжество имело двоякий смысл: Нагамаса прощался со своими приверженцами, которым предстояло погибнуть, и с женой и детьми, которым суждено было остаться в живых.

— Но мне скучно сидеть в одиночестве до самого часа Свиньи, — сказал Хидэёси. — С вашего разрешения я приму участие в пиршестве.

— Именно для этого я вас и разыскивал. Таково же пожелание его светлости.

— Вот как? Князь Нагамаса желает, чтобы я побывал на пиру?

— Он говорит, что препоручает судьбу жены и детей клану Ода, и именно вам надлежит отныне о них заботиться. Особенно о его детях.

— Ему не о чем беспокоиться! И мне хочется сказать ему об этом лично. Проведите меня, пожалуйста, к нему.

Следом за Микавой Хидэёси вошел в большой праздничный зал. Все взоры сразу же обратились в его сторону. В воздухе сильно пахло сакэ. Естественно, воины пировали, не снимая боевых доспехов, и каждый из присутствующих был исполнен решимости умереть. Они готовились погибнуть вместе, как цветы под могучим порывом ветра должны поникнуть одновременно. И тут в разгар предсмертного веселья перед ними внезапно предстал заклятый враг! Большинство собравшихся уставились на Хидэёси налившимися кровью глазами — такие взгляды способны нагнать страх на кого угодно.

— Простите меня, — произнес Хидэёси, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Он мелким шагом приблизился к Нагамасе и простерся ниц:

— Я пришел поблагодарить за вашу заботу о том, чтобы я не остался нынче трезвым. Относительно судьбы вашей супруги и детей, клянусь вам, что сумею защитить их даже ценой собственной жизни.

Хидэёси произнес это на одном дыхании. Стоило ему запнуться или хоть немного показать свой страх, и самураи набросились бы на него, разогретые винными парами и смертельной ненавистью.

— Прошу вас об этом, господин Хидэёси. — Нагамаса поднял чашу и передал ее приверженцу клана Ода.

Хидэёси осушил ее залпом.

Нагамаса казался удовлетворенным. Хидэёси не осмелился произнести имена княгини Оити и Нобунаги. Отгородившись от нескромных взглядов серебряной ширмой, его красавица жена сидела чуть в стороне вместе с детьми. Они были похожи на стебли ириса, прильнувшие друг к другу на краю пруда. Хидэёси украдкой посмотрел на них, освещенных мерцанием серебряных ламп. Он почтительно вернул чашу Нагамасе.

— Давайте на время забудем нашу вражду, — сказал Хидэёси. — Испив сакэ у вас на пиру, я с вашего разрешения хотел бы сплясать для вас.

— Вы хотите сплясать?

Изумление, прозвучавшее в словах Нагамасы, овладело и всеми присутствующими. Этот недомерок и впрямь позволял себе такое, до чего бы не додумался никто другой.

Оити взяла детей на колени; она защищала их, как наседка своих цыплят.

— Не бойтесь. Ваша мамочка с вами, — прошептала она.

Получив разрешение Нагамасы, Хидэёси поднялся с места и вышел на середину зала. Он уже собрался пуститься в пляс, когда маленький Мандзю вдруг закричал:

— Это он!

Мандзю и Тятя еще плотней прильнули к матери. Они увидели человека, который так напугал их сегодня днем. Хидэёси принялся отбивать ритм ногой и одновременно раскрыл веер, на котором был изображен алый круг на золотом поле.

Он громко запел и пустился в пляс, как будто и впрямь пришел сюда лишь затем, чтобы повеселиться. Но не успел он закончить пляску, как от крепостной стены донеслась ружейная пальба. Почти рядом прозвучал ответный залп. Похоже, защитники крепости и воины Оды принялись стрелять друг в друга в одно и то же мгновение.

— Ах, проклятье!

Выругавшись, Хидэёси швырнул веер наземь. Час Свиньи еще не настал. Но ведь воины Оды ничего не знали о сроке достигнутого им соглашения. Хидэёси не дал им второго знака. Надеясь на то, что они не пойдут на штурм вслепую, он чувствовал себя более или менее в безопасности. Но, судя по всему, у военачальников в ставке уже иссякло терпение, и они вынудили Нобунагу начать атаку.

Ах, проклятье! Веер Хидэёси упал к ногам военачальников Асаи, которые вскочили с мест и уставились на Хидэёси. До сего момента они не считали его врагом.

— Штурм! — воскликнул один из них.

— Подлец! Ты обманул нас!

Толпа самураев разбилась на две неравные части. Большая выплеснулась во двор, тогда как остальные обступили Хидэёси, намереваясь разодрать его на куски.

— Остановитесь! Разве я приказал вам это? Его нельзя убивать! — внезапно воскликнул Нагамаса во весь голос.

Воины отшатнулись от Хидэёси и обратились к своему князю:

— Но ведь враг начал наступление!

Однако Нагамаса не внял их доводам.

— Огава Дэнсиро, Накадзима Сакон! — позвал он.

Это были наставники его детей. Когда они вышли вперед и простерлись перед князем, он призвал к себе Микаву:

— Вам троим надлежит защитить мою жену и детей и вывести Хидэёси из крепости. Немедленно отправляйтесь!

Затем он пристально посмотрел на Хидэёси и, стараясь говорить как можно спокойней, произнес:

— Ну хорошо, я препоручаю их вашим заботам.

Жена и дети бросились к ногам князя, но он отшвырнул их от себя, воскликнув:

— Прощайте!

И вот уже, вооружась боевым топором, Нагамаса рванулся в вечернюю тьму.

Часть здания уже была охвачена сильным пожаром. На бегу Нагамаса невольно прикрыл лицо рукой, защищаясь от огня. Горящие щепки, летучие посланцы пожара, обжигали ему щеки. Густой черный дым поднимался все выше и выше. Уже огласили свои имена первый и второй самураи Оды, ворвавшиеся в крепость. Пламя подбиралось к жилым комнатам в глубине главного здания и возносилось вверх по водостокам быстрее, чем когда-либо стекали по ним дождевые струи. Нагамаса заметил группу воинов в железных шлемах неподалеку от здания и рванулся к ним.

— Враг!

Его ближайшие сподвижники и сородичи, стоя плечом к плечу со своим князем, в дыму и огне отражали нападение. Отовсюду слышался лязг оружия: меч о меч, копье о копье. Вскоре земля покрылась телами убитых и раненых. Большая часть защитников крепости решила разделить судьбу князя: они бились до конца и умерли славной смертью. Лишь немногие сдались или попали в плен. Падение крепости Одани ничем не походило на трусливое поражение клана Асакура в Этидзэне или на бегство сёгуна из Киото. В конце концов, Набунага не очень ошибся, заключив когда-то родственный союз с Нагамасой.

Тревога, владевшая сейчас Хидэёси и Микавой, которые выводили из крепости княгиню Оити и ее детей, не была прямо связана с битвой. Отложи войско Оды атаку хотя бы на три часа, и можно было бы беспрепятственно уйти. Но всего через пару минут после того, как они покинули пиршественный зал, всю крепость охватило пламя и завязалось яростное сражение. С великим трудом удалось Хидэёси вывести Оити, особенно тяжело пришлось с детьми.

Фудзикагэ Микава нес младшую девочку на спине, ее старшую сестру Хацу нес Накадзима Сакон, а Мандзю восседал на плечах у своего наставника Огавы Дэнсиро.

— Взбирайся мне на плечи, — сказал Хидэёси Тяте, но малышка наотрез отказалась отпустить материнскую руку.

Оити прижимала девочку к себе, как будто та была не в силах идти сама.

Хидэёси пришлось развести их.

— Нельзя, чтобы вас задело. Я прошу вас подчиняться мне. О том же просил князь Нагамаса.

У Хидэёси не было времени церемониться с несчастной женщиной и ее детьми, и хотя он старался говорить учтиво, голос его звучал весьма угрожающе. Оити нехотя рассталась с Тятей и посадила ее Хидэёси на спину.

— Все готовы? Сиди спокойно. А вы, княгиня, извольте дать мне руку.

С Тятей на плечах, держа Оити за руку, Хидэёси пустился в путь.

Оити шла спотыкаясь, с трудом удерживаясь на ногах. Скоро она, однако, не произнеся ни слова, высвободила руку и побрела вслепую, ведомая материнским чувством, спасая своих детей среди обрушившегося несчастья.

Нобунага любовался пожаром в крепости Одани с такой близи, что едва не обжигал лицо. Горы и долы вокруг были озарены красным, а сама крепость, сгорая, исходила жаром, как исполинская наковальня.

Но вот наконец пламя превратилось в угли, а то, что оно пожирало, — в золу. Все кончилось. Нобунага заплакал, ничего не зная о том, спаслась ли его сестра. «Вот дурень!» — подумал он о Нагамасе.

Князь Ода безучастно наблюдал за тем, как по его приказу сожгли все храмы и монастыри на горе Хиэй и уничтожили всех монахов и мирных жителей. Теперь же он был не в силах сдержать слезы. Расправа над обитателями горы Хиэй не шла ни в какое сравнение с гибелью родной сестры.

Человек наделен разумом и чутьем, и они часто противоречат друг другу. Задумав уничтожение горы Хиэй и убийство ее жителей, Нобунага верил в справедливость и разумность своего решения, он знал, что, разорив одно-единственное проклятое гнездо, спасет жизни и дарует счастье бесчисленному множеству людей. Но смерть Нагамасы не имела для страны столь важного значения. Нагамаса сражался, одержимый лишь бесхитростными представлениями о долге и чести, и все же Нобунага был вынужден убить и его. Нобунага не раз упрашивал Нагамасу отказаться от своих устаревших идеалов с тем, чтобы разделить с князем Одой более широкое и глубокое понимание происходящего. До последнего он проявлял великодушие и выдержку по отношению к хозяину Одани. Но и у великодушия имелся предел. Он бы, возможно, и дальше терпел упрямство этого человека, но такому отношению решительно воспротивились бы его военачальники.

Хотя Такэда Сингэн умер, его военачальники и соратники пребывали в отменном здравии, а сын Сингэна, судя по всему, не уступал отцу дарованиями, если не превосходил его. Враги только и ждали часа, когда Нобунага проявит малейшую слабину. Поэтому глупо было надолго застревать в северном Оми, сокрушив Этидзэн одним ударом. На подобные соображения своих советников Нобунага не мог возражать только тем, что его тревожит судьба родной сестры. И вот Хидэёси испросил однодневную отсрочку, чтобы отправиться в Одани на переговоры от имени Нобунаги. Еще засветло он подал сигнал о том, что все складывается хорошо, но уже настал вечер, а потом и ночь, а от Хидэёси все не поступило никаких новых сообщений.

Военачальники Нобунаги пришли в ярость.

— Да он просто попал в ловушку!

— Его, должно быть, уже убили!

— Мы бездельничаем, а враг, несомненно, что-то задумал.

Нобунаге пришлось подчиниться всеобщему ропоту, и он отдал приказ о начале наступления. Но, принимая такое решение, он понимал, что, возможно, жертвует и жизнью Хидэёси, и им овладело невыносимое отчаяние.

И тут молодой самурай в украшенных черным шнуром доспехах подбежал к Нобунаге столь стремительно, что едва не задел его своим копьем.

— Мой господин! — выдохнул он.

— На колени! — приказал один из военачальников. — И убери копье!

Молодой самурай тяжело опустился на колени под встревоженными и недоуменными взорами приверженцев Нобунаги.

— Только что воротился господин Хидэёси. Ему удалось выйти из крепости невредимым.

— Как! Хидэёси вернулся? — воскликнул Нобунага и поспешил добавить: — Он вернулся один?

Молодой самурай пояснил:

— Он вернулся с тремя защитниками крепости Одани. И еще он привел княгиню Оити и ее детей.

Нобунагу охватила дрожь.

— Ты уверен? Ты видел их собственными глазами?

— Как только им удалось выбраться из крепости, я с другими воинами встретил их и препроводил в наш лагерь. Крепость уже была объята огнем. Они страшно устали, поэтому мы отвели их в безопасное место и дали напиться. Господин Хидэёси велел мне отправиться к вам с докладом.

— Ты ведь соратник Хидэёси, — сказал Нобунага, — как тебя звать?

— Я его главный оруженосец Хорио Москэ.

— Благодарю тебя за добрую весть. А сейчас иди отдохни.

— Благодарю вас, мой господин, но битва еще не кончилась.

С этими словами Москэ поспешил прочь — в ту сторону, откуда по-прежнему доносился лязг оружия.

— Само Небо помогло нам, — пробормотал кто-то.

Это был Кацуиэ. Другие военачальники также поспешили принести князю свои поздравления.

— Это означает, что само Небо на нашей стороне. Счастье сопутствует вам.

Но приближенные Нобунаги испытывали не только радость. Все эти люди не могли не ревновать к успехам Хидэёси, да к тому же именно они настояли на незамедлительном начале общего наступления.

Так или иначе, Нобунага был счастлив, и это чувство передалось всему лагерю. Пока военачальники продолжали приносить Нобунаге поздравления, хитроумный Кацуиэ тихо сказал ему:

— Не пойти ли мне встретить его?

И, получив разрешение князя, устремился вместе с несколькими воинами по крутому склону в сторону крепости. Наконец в сопровождении Хидэёси Оити поднялась на возвышенность, где была расположена ставка Нобунаги. Оруженосцы шли впереди с факелами в руках. Хидэёси следовал за ними, Тятя снова сидела у него на плечах.

В глаза Нобунаге сразу бросился пот, блестевший в свете факелов на лбу Хидэёси. Затем он увидел старого Микаву и двух наставников; каждый нес на плечах по одному ребенку Оити. Нобунага молча уставился на детей. На его лице нельзя было прочесть никакого чувства. И вот, отстав от всей группы шагов на двадцать, издалека появился Сибата Кацуиэ. Княгиня Оити опиралась белой рукой о его укрытое щитками плечо. Она настолько устала и измучилась, что шла сейчас как во сне.

— Княгиня Оити, — провозгласил Кацуиэ, — перед вами ваш брат. — И он быстро подвел Оити к Нобунаге.

Несколько придя в себя, она первым делом горестно разрыдалась. На какое-то мгновение истошный женский плач перекрыл все звуки, разносящиеся по лагерю. И даже мужественные воины оробели при виде этого горя. Нобунага, однако же, испытал иные чувства. Ведь это его возлюбленная сестра, к спасению которой он приложил столько усилий. Чью судьбу только что горестно оплакивал! Так почему же он не бросился к ней навстречу с криками радости? Что изменило и омрачило его настроение? Военачальники, глядя на князя, недоумевали. Даже Хидэёси не понимал, что происходит. Хотя приближенные Нобунаги, конечно, давно привыкли к внезапным переменам в настроении своего господина, и теперь, видя признаки угрюмости на его лице, никто не пытался ничего предпринять; им оставалось только молча стоять вокруг, и даже самому Нобунаге было нелегко нарушить внезапно наступившее молчание.

Лишь немногие из ближайшего окружения Нобунаги умели читать его мысли и отличать сущность натуры князя от переменчивых и порой причудливых состояний, в которые он то и дело впадал. Такой способностью обладали только Хидэёси и отсутствовавший в эти мгновения Акэти Мицухидэ.

Хидэёси, как и остальные, молча стоял какое-то время и, поскольку никто не мог ничего сделать, в конце концов обратился к Оити:

— Ну, полно вам, княгиня, полно. Подойдите к брату и поздоровайтесь с ним. Конечно, это у вас слезы радости — но и слез радости уже хватит. В чем же дело? Разве вы не брат и сестра?

Но Оити не послушалась его, она не хотела даже взглянуть на брата. Душой она оставалась с Нагамасой. В Нобунаге она видела только вражеского военачальника, убившего ее мужа и силой приведшего ее сюда жалкой пленницей.

Нобунага прекрасно понимал, какие чувства испытывает к нему родная сестра. Поэтому наряду с радостью за спасение Оити он ощущал невольное отвращение к глупой женщине, не умеющей по достоинству оценить великую братскую любовь.

— Хидэёси, не трать слов понапрасну. Пусть ведет себя как ей угодно.

Нобунага резко поднялся с походного стула и приподнял край полотна, ограждавшего ставку.

— Крепость Одани пала, — прошептал он, любуясь пламенем.

Меж тем и кличи воинов, и пламя постепенно стихали, ущербная луна озаряла бледным светом горы и долы, уже дожидающиеся рассвета.

И вот отряд воинов во главе с командиром с победными кличами поднялся по склону холма. Они положили к ногам Нобунаги отрубленную голову Нагамасы и головы его ближайших соратников. Оити закричала, вслед за ней заплакали дети.

Тут уже Нобунага не сдержался:

— Прекратите этот вой! Кацуиэ! Убери отсюда детей! Я препоручаю их твоим заботам — и детей, и Оити. Убери их отсюда куда-нибудь! С глаз долой!

Затем, призвав к себе Хидэёси, он объявил ему:

— Назначаю тебя наместником всего края, до сих пор находившегося под властью клана Асаи.

Сам Нобунага решил немедленно возвратиться в Гифу.

Оити увели. Впоследствии сложилось так, что она вышла замуж за Кацуиэ. Но еще более удивительная судьба ожидала одну из дочерей Нагамасы: старшая из них, Тятя, стала позднее княгиней Ёдогими, возлюбленной Хидэёси.

В начале третьего месяца следующего года Нэнэ получила письмо от мужа и, как всегда, чрезвычайно обрадовалась.

По такой немногословной записке трудно было в подробностях судить о планах Хидэёси, но уже с нового года супруги часто обменивались посланиями по поводу предстоящего переезда. У Хидэёси меж тем не было ни минуты покоя. На протяжении многих месяцев он руководил военной экспедицией в горах северного Оми, ввязываясь в одно сражение за другим, и каждая передышка быстро заканчивалась выступлением на новые битвы.

Заслуги Хидэёси при взятии Одани и покорении северного Оми не остались незамеченными. Нобунага впервые не отдал в управление, а недвусмысленно подарил ему крепость и сто восемьдесят тысяч коку риса, собираемые в краях, ранее находившихся под властью клана Асаи. До сих пор князем его называли только из вежливости, потому что на деле он оставался всего лишь военачальником. Но сейчас одним прыжком он поднялся на уровень настоящего провинциального князя. Наряду с прочими наградами Нобунага даровал ему и новое имя: теперь его звали Хасиба.

Хасиба Хидэёси этой осенью упрочил свое влияние и теперь ни в каком отношении не уступал ни одному из прославленных воинов Оды. Тем не менее новая крепость в Одани пришлась ему не по вкусу: она годилась для ведения оборонительных действий и могла выдержать долгую осаду или принять под защиту отступающее войско, но начинать отсюда наступление было крайне неудобно. В трех ри к югу, на берегу озера Бива, Хидэёси нашел лучшее место для своей княжеской резиденции — деревню Нагахама. Получив разрешение Нобунаги, он сразу же начал строить здесь крепость. К весне возведение белоснежного здания, каменных стен и железных ворот было завершено.

Хатидзуке Хикоэмону было поручено сопровождать жену и мать Хидэёси при переезде из Суноматы, и он прибыл туда из Нагахамы через несколько дней после того, как Нэнэ получила послание. Нэнэ и ее свекровь несли в черных лакированных паланкинах, их эскорт насчитывал свыше сотни воинов.

Мать Хидэёси попросила Нэнэ по дороге заехать в Гифу, чтобы испросить аудиенции у князя Нобунаги. Ей хотелось поблагодарить князя за многие милости, оказанные ее сыну и всему их семейству, и чтобы слова благодарности произнесла за нее Нэнэ. Нэнэ нашла эту миссию чрезвычайно ответственной, но тем сильней пожелала исполнить ее безукоризненно. Хотя она и опасалась того, что, прибыв во дворец Гифу и оказавшись наедине с князем Нобунагой, она не сможет произнести что-нибудь осмысленное.

Так или иначе, этот день настал, и, оставив свекровь на постоялом дворе, Нэнэ отправилась в крепость с многочисленными дарами из Суноматы. Очутившись во дворце, она, казалось, забыла недавние тревоги. Впервые в жизни повстречавшись лицом к лицу с князем, она, вопреки собственным ожиданиям, обнаружила, что он ведет себя дружелюбно и без каких бы то ни было церемоний.

— Вам, должно быть, стоило немалых трудов одной на протяжении столь долгого времени поддерживать порядок в крепости и приглядывать за свекровью. К тому же вы, должно быть, страдали от одиночества, — произнес Нобунага так радушно, что Нэнэ сразу почувствовала: судьба ее семьи и судьба Нобунаги связаны какими-то незримыми нитями.

Нэнэ увидела, что может говорить с князем начистоту.

— Я жила в мире и в покое, пока другие сражались. Небеса покарали бы меня, если бы я не благодарила их за это, а жаловалась на скуку.

Нобунага, смеясь, прервал ее речь:

— Нет-нет. Женское сердце есть женское сердце. И нечего этого стыдиться. Но, должно быть, вынужденное одиночество дало вам время лишний раз оценить достоинства вашего супруга. Об этом есть даже стихотворение, оно звучит примерно так: «В дальней дороге муж вспоминает жену; постоялый двор заметен снегом». Могу себе представить, с каким нетерпением Хидэёси дожидается вашего прибытия. Да ведь и крепость он себе отстроил новехонькую. Конечно, разлука возлюбленных тяжела, и ее можно оправдать только войной, зато уж встретитесь вы теперь как молодожены.

Нэнэ покраснела до корней волос. Ей хорошо запомнился медовый месяц с Хидэёси. Поняв, о чем она сейчас думает, Нобунага усмехнулся.

Подали яства и сакэ в изящных кувшинчиках. Приняв чашечку из рук князя, Нэнэ деликатно отпила из нее.

— Нэнэ, — засмеявшись, позвал Нобунага.

Придя в себя и подняв взгляд, Нэнэ посмотрела в глаза князю в ожидании напутствия. Совет Нобунаги прозвучал неожиданно:

— Нэнэ, только одно: не вздумай ревновать!

— Да, мой господин, — ответила она, толком не понимая, о чем идет речь, но конечно же вновь залилась румянцем.

А впрочем, до нее доходили слухи о том, как Хидэёси наведывался во дворец Гифу в сопровождении какой-то красавицы.

— Уж таков наш Хидэёси, ничего не попишешь. У него есть свои изъяны. Но, в конце концов, даже чайная чашка без изъянов лишена истинного очарования. Все мы грешны. Когда заурядный человек предается пороку, это только множит несчастья в мире, но редко кто обладает такими выдающимися достоинствами, как Хидэёси. Я часто задумывался над тем, какая женщина способна стать ему женой. Увидев вас сегодня, я осознал верность вашего выбора и лишний раз утвердился во мнении, что Хидэёси тоже вас любит. Но только не ревнуйте его. Живите в мире и в согласии.

Почему Нобунага умел читать женское сердце, как раскрытую книгу? Хотя он внушал невольный трепет, и ее муж, и она сама, вне всякого сомнения, могли положиться на него. И все же Нэнэ растерялась — обижаться ей или гордиться.

Она вернулась в город к свекрови, с нетерпением дожидавшейся ее возвращения. Но, рассказывая о встрече с князем, Нэнэ не обмолвилась о словах Нобунаги про ревность.

— Все трепещут при имени Набунаги, и мне было любопытно, что он за человек. Но в нашей стране, должно быть, весьма мало князей, таких же чутких и приветливых, как наш. Просто не могу себе представить, как столь деликатный человек способен в разгар сражения превращаться в сущего демона, о чем все с ужасом говорят. Он и о вас наслышан. Он сказал, что у вас прекрасный сын и что вы, должно быть, самая счастливая мать во всей Японии. Он сказал, что в стране совсем немного людей, равных своими достоинствами Хидэёси, и что я удачно выбрала мужа. Да что там, он даже мне всякие приятные слова говорил. Сказал, например, что у меня очень красивые глаза.

Свекровь и невестка мирно продолжали свое путешествие. Они проехали Фуву и наконец, выглянув из паланкина, увидели прямо перед собой вешние воды озера Бива.