Честь самурая

Персонажи и места действия

Хиёси — детское имя Тоётоми Хидэёси, тайко

Офуку — приемный сын Сутэдзиро

Онака — мать Хиёси

Оцуми — сестра Хиёси

Киносита Яэмон — отец Хиёси

Тикуами — отчим Хиёси

Като Дандзё — дядя Хиёси

Ватанабэ Тэндзо — глава разбойничьей банды самураев

Сутэдзиро — торговец гончарными изделиями

Хатидзука Короку — глава клана Хатидзука

Сайто Досан — князь провинции Мино

Сайто Ёситацу — сын Досана

Акэти Мицухидэ — вассал клана Сайто

Мацусита Кахэй — вассал клана Имагава

Ода Нобунага — князь провинции Овари

Киносита Токитиро — имя Хиёси, полученное при поступлении на самурайскую службу

Сибата Кацуиэ — глава клана Сибата, вассал князя Нобунаги

Хаяси Садо — один из самых влиятельных вассалов князя Нобунаги

Овари — место рождения Тоётоми Хидэёси, провинция, принадлежащая клану Ода

Киёсу — главный город провинции Овари

Мино — провинция, принадлежащая клану Сайто

Инабаяма — главный город провинции Мино

Суруга — провинция, принадлежащая клану Имагава

«Обезьяна! Обезьяна!»

— Это моя пчела!

— Нет, моя!

— Врешь!

Ватага из семи-восьми мальчишек вихрем мчалась по полю, сшибая палками желтые метелки горчицы и белые цветы редьки. Они гонялись за медоносными пчелами, которых называли корейскими. Хиёси, сыну Яэмона, было шесть лет от роду, но его сморщенное личико походило на сливу-падалицу. Он не выдался ростом, однако почти никто во всей деревне не мог превзойти его в драках и иных шалостях.

— Дурак! — крикнул Хиёси, когда мальчишка покрупней в схватке из-за пчелы сшиб его с ног. Хиёси сделал подножку другому приятелю, когда тот нечаянно наступил ему на ногу. — Пчела достанется тому, кто поймает ее. Поймаешь, значит, твоя, — сказал он, проворно вскочив на ноги и схватив пчелу на лету. — Моя!

С пчелой, зажатой в руке, Хиёси отбежал шагов на десять. Он оторвал ей голову и крылышки, а остальное засунул себе в рот. Тельце пчелы наполнял мед. Для здешних детей, не знавших вкуса сахара, подобное лакомство было необыкновенным чудом. Косясь на мальчишек, Хиёси проглотил мед и облизнулся. Остальные глазели на него, истекая слюной.

— Обезьяна! — крикнул рослый мальчик по кличке Нио, единственный, с кем Хиёси не осмеливался тягаться. Почувствовав силу на своей стороне, к насмешкам присоединились и другие.

— Макака!

— Обезьяна!

— Обезьяна! Обезьяна! Обезьяна!

Теперь они кричали хором, даже Офуку, самый крохотный среди всех. Говорили, что ему восемь, но он не слишком перерос шестилетнего Хиёси. Лицом, правда, он удался куда краше: светлокожий, с правильными чертами. Сын состоятельного родителя, Офуку единственный из всех носил шелковое кимоно. На самом деле его звали не то Фукутаро, не то Фукумацу, но его имя было сокращено и, как это принято у сыновей в богатых семьях, начиналось с почтительного «О».

— И ты туда же! — воскликнул Хиёси, гневно взглянув на Офуку. Ему было наплевать, что другие называют его обезьяной, — все, но только не Офуку. — Или забыл, что я всегда заступаюсь за тебя, медуза ты бесхребетная?

Пристыженный Офуку промолчал. Он смутился и принялся грызть ногти. Он и был еще ребенком, но обвинение в неблагодарности ранило его куда больнее, чем сравнение с медузой. А другие мальчишки уже отвернулись: забыв о пчелах, они разглядывали облако желтой пыли, поднимающееся далеко в поле.

— Глядите-ка, войско! — закричал один из ребят.

— Самураи, — поправил другой. — Возвращаются с битвы.

Мальчишки замахали руками и завопили, приветствуя воинов.

Ода Нобухидэ, правитель Овари, и его сосед, Имагава Ёсимото, были заклятыми врагами, что постоянно приводило к стычкам на границе двух княжеств. Однажды войска Имагавы перешли границу, сожгли деревни и уничтожили посевы. В ответ войска Оды вышли из крепостей Нагоя и Киёсу и разгромили противника, истребив всех до последнего. На следующую зиму у крестьян не было ни еды, ни крыши над головой, но своего князя они не упрекали. Когда им выпадало голодать, они голодали; когда приходилось мерзнуть — мерзли. Вопреки расчетам Ёсимото лишения только усиливали их враждебность к правителю соседнего княжества.

Здешние дети видели и слышали все это с самого рождения, поэтому они встречали войско своего князя с великой радостью. Радость при виде вооруженных людей они всосали с молоком матери.

— Бежим навстречу!

Они дружно бросились туда, где показалось войско, лишь Офуку и Хиёси по-прежнему стояли не спуская друг с друга глаз. Малодушный Офуку хотел было присоединиться к остальным, но взгляд Хиёси пригвоздил его к месту.

— Извини. — Офуку нерешительно подошел к Хиёси и положил ему руку на плечо. — Извини, ладно?

Покрасневший от гнева Хиёси дернул плечом, но, поняв, что Офуку вот-вот расплачется, несколько смягчился.

— Это все потому, что ты дразнил меня вместе с другими, — упрекнул он. — А они ведь и тебя дразнят. И китайчонком называют, и по-всякому. Разве я когда-нибудь над тобой потешался?

— Нет.

— Даже китайчонок, если мы его приняли в свою шайку, становится таким же, как все. Я всегда так говорю, верно?

— Точно. — Офуку отер глаза грязной рукой, размазав по щекам темные разводы.

— Дурачок! А все из-за того, что ты хнычешь, когда тебя обзывают китайчонком. Пошли-ка на воинов посмотрим. Быстрей, а то уедут! — Взяв Офуку за руку, Хиёси помчался вдогонку за остальными.

Из клубов пыли показались боевые кони и знамена. В войске было примерно двадцать конных самураев и две сотни пеших воинов. Следом шла пестрая толпа оруженосцев, несших длинные пики, копья и колчаны со стрелами. Свернув с дороги Ацута, они пересекли долину Инаба и начали подниматься на берег реки Сёнаи. Дети, успев опередить самураев, уже взобрались на высокий берег. Хиёси, Офуку, Нио и остальные сопливые сорванцы принялись рвать дикие фиалки и розы и бросать их в воздух.

— Хатиман! Хатиман! — кричали они во весь голос, взывая к богу войны. — Слава нашим победоносным воинам! — Встречая воинов в деревне или в чистом поле, дети неизменно приветствовали их таким образом.

И командир войска, и конные самураи, и пешие воины шествовали в полном молчании, их мужественные лица застыли, как маски. Они не остерегали детей, чтобы те не попались под копыта коням, и не отвечали на их восторженные возгласы хотя бы улыбкой. Этот отряд, похоже, был частью армии, отступавшей из-под Микавы, и с первого взгляда было ясно, что их там хорошо потрепали. И люди, и кони выглядели смертельно изнуренными. Раненые, залитые кровью, опирались на плечи товарищей. Запекшаяся кровь черным лаком блестела на остриях и на древках копий. Пыль так покрыла потные лица, что виднелись одни лишь глаза.

— Напоить лошадей! — приказал командир.

Конные самураи громким криком передали приказ по цепочке. Самураи спешились, остальные воины остановились как вкопанные. С тихими вздохами облегчения они повалились на траву.

Крепость Киёсу за рекой казалась отсюда совсем маленькой. Среди самураев был Ёсабуро, младший брат Оды Нобухидэ. Окруженный полудюжиной молчаливых соратников, он уселся на раскладной походный стул и уставился в небо.

Воины принялись перевязывать раны. Судя по их бледности и унынию, они потерпели страшное поражение, но для мальчишек это не имело значения. Видя чужую кровь, они воображали себя омытыми кровью героями. Копья и пики, наконечники которых сверкали на солнце, убеждали в том, что враг истреблен. Гордость и восторг переполняли детские сердца.

— Хатиман! Хатиман! Победа!

Лошади напились, и мальчишки начали бросать им цветы, приветствуя их, как и людей.

Один из самураев, держа коня за поводья, обратился к Хиёси:

— Эй, сын Яэмона! Как поживает твоя мать?

— Вы это мне?

Хиёси подошел к самураю и посмотрел ему прямо в лицо, поражавшее суровостью. Кивнув, самурай положил руку на потную голову Хиёси. Лет ему было не больше двадцати. Ощутив тяжесть руки в кольчужной перчатке, принадлежащей воину, который только что возвратился с поля боя, Хиёси преисполнился великой гордостью.

«Неужели наше семейство водит знакомство с такими самураями?» — удивился он. Друзья, выстроившиеся рядком поблизости, видели, как счастлив Хиёси.

— Тебя ведь звать Хиёси, верно?

— Да.

— Хорошее имя. Правда очень хорошее имя.

Молодой самурай потрепал Хиёси по затылку. Воин расслабил пояс на кожаных доспехах и выпрямился, не сводя глаз с лица Хиёси. Внезапно какая-то мысль рассмешила самурая.

Хиёси умел быстро обзаводиться друзьями, даже среди взрослых. А сейчас — оттого, что к его голове прикоснулся незнакомец, да к тому же воин, — его большие глаза вспыхнули светом гордости. Он мгновенно обрел свое обычное красноречие:

— Но меня, знаете ли, никто не называет Хиёси, только мать и отец.

— Наверно, из-за твоего сходства кое с кем.

— С обезьяной?

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Именно так меня все и зовут.

— Ха-ха-ха!

У самурая был зычный голос, и хохотал он громко. Тут же засмеялись и другие самураи, а Хиёси с деланным равнодушием достал из-за пазухи стебельки проса и принялся их жевать. Сок с привкусом свежей зелени был сладок на вкус. Хиёси равнодушно выплюнул жвачку.

— Сколько тебе лет?

— Шесть.

— Вот как?

— Господин, а вы откуда?

— Я хорошо знаю твою мать.

— Неужели?

— Младшая сестра твоей матери часто заходит ко мне. Когда вернешься домой, передай матери мой поклон, скажи, что Като Дандзё желает ей доброго здоровья.

Краткий привал закончился. Конные и пешие выстроились в цепочку и пошли вброд через Сёнаи. Еще раз глянув на Хиёси, Дандзё торопливо сел на коня. С мечом и в доспехах он, казалось, лучился мощью и благородством.

— Скажи ей, что, когда все закончится, я заеду к Яэмону.

Дандзё гикнул, пришпорил коня и пустился вперекат догонять своих. Мутная вода заплясала вокруг копыт.

Хиёси, ощущая во рту вкус сочной травы, глядел ему вслед.

Каждый раз, когда мать Хиёси наведывалась в кладовую, она впадала в глубокое отчаяние. Зачем бы она ни шла — за соленьями, за зерном или за дровами, — что-нибудь непременно оказывалось на исходе. При мыслях о будущем ком подкатывал к горлу. У нее было только двое детей — шестилетний Хиёси и девятилетняя дочь Оцуми, — и оба, понятно, еще не могли по-настоящему ей помочь. Муж, искалеченный в бою, все время неподвижно сидел у очага и глядел в одну точку под висящим чайником, даже летом, когда в очаге не разводили огня.

«И эти вещи… Хоть бы они сгорели», — думала она.

В сарае у стены стояло копье с черным дубовым древком, над ним висели шлем пешего воина и нечто, похожее на часть старых доспехов. В дни, когда ее мужу доводилось воевать, это снаряжение было самым ценным его достоянием. А сейчас оно было покрыто пылью и ни на что не годно, подобно своему хозяину. Она каждый раз при виде оружия и доспехов содрогалась от отвращения. Мысли о войне леденили ей душу.

«Что бы ни твердил муж, мой Хиёси никогда не станет самураем», — решила она для себя.

В пору сватовства Киноситы Яэмона она считала, что самурай — самый достойный жених. Небольшой дом в Гокисо, в котором она родилась и выросла, принадлежал самурайскому роду, и хотя Яэмон был всего лишь пешим воином, он входил в число соратников Оды Нобухидэ. Когда они стали мужем и женой, дав обет «нажить тысячу коку риса», оружие и доспехи служили символом их надежд, более важным, чем домашняя утварь, которой ей хотелось обзавестись. Ныне эти бессмысленные предметы, без сомнения, будили воспоминания о счастливой поре их супружества. Как далеки юношеские мечты от действительности. Суровая участь подтачивала мать Хиёси под самый корень. Ее муж стал калекой, не успев прославиться в бою. Поэтому он вынужден был уйти со службы у князя. Первые полгода они едва смогли прокормиться, и в конце концов Яэмону пришлось заняться крестьянским трудом. Сейчас он уже не способен даже на работу в поле.

Пришлось женщине взяться за дело. Прихватив с собой обоих детей, жена Яэмона собирала листья шелковника, пахала, молотила просо, ежедневно борясь с нищетой. Но что же дальше? Много ли сил осталось в ее тонких руках? При мысли об этом на сердце становилось холодно, как в пустом амбаре… Она с трудом собрала еды на ужин — просо, немного сушеной редьки. Ей не исполнилось еще и тридцати, но тяжелые роды Хиёси придали ее коже цвет неспелого персика.

— Хиёси, я тут.

Хиёси помчался на голос матери и ухватил ее за руку, в которой была бамбуковая корзинка с едой.

— Сегодня я встретил на берегу одного твоего знакомого!

— Кого же?

— Самурая! Като, а дальше забыл. Он сказал, что знает тебя, и передал тебе поклон. Он положил руку мне на голову! Он долго со мной говорил!

— Это, верно, Като Дандзё.

— Он был с целым войском! Они возвращались после сражения. И конь у него отменный! Кто он?

— Дандзё живет неподалеку от храма Комёдзи.

— Правда?

— Он помолвлен с моей младшей сестрой.

— Как это — помолвлен?

— Что ты пристаешь?

— Я просто спрашиваю.

— Они собираются пожениться.

— Значит, он станет мужем твоей сестры? — Хиёси необычайно обрадовался этой новости и рассмеялся.

Мать, глядя на его хищную ухмыляющуюся мордочку, поневоле сравнила сына с беспокойным зверенышем.

— Мама, у нас в амбаре лежит такой большой меч, да?

— Ну меч. На что он тебе?

— А можно я возьму его? Он такой старый! Папе он все равно не нужен.

— Опять играть в войну?

— А что в этом плохого? Можно?

— Нет! Ни в коем случае!

— Но почему?

— Сам подумай, что скажут, если сын крестьянина начнет расхаживать с мечом.

— Но ведь когда-нибудь я стану самураем! — Хиёси топнул ногой, как ребенок, которому не дали игрушку. Он понял, что просить бесполезно.

Мать поглядела на него, и слезы навернулись ей на глаза.

— Глупенький! — обругала она его и, неловко стерев слезы, потащила за руку. — Хоть немножко помоги сестре, воды принеси!

— Нет! Нет! — сопротивлялся Хиёси, упираясь пятками в землю. — Нет! Ненавижу тебя! Дура! Ни за что!

Мать настойчиво тянула его за руку, но в этот миг из окна, занавешенного бамбуковой циновкой, послышался кашель и потянуло дымком из очага. Услышав голос отца, Хиёси сразу же понурился и примолк. Яэмону было под сорок, но, обреченный прожить остаток дней калекой, он обладал резким, хриплым голосом мужчины за пятьдесят.

— Вот пожалуюсь отцу, что с тобой нет сладу! — Пальцы матери разжались.

Хиёси закрыл лицо руками и тихонько заплакал.

Глядя на маленького мальчика, дерзкого не по годам, мать сокрушенно думала о том, что из него вырастет.

— Онака! Почему ты опять кричишь на Хиёси? Зачем воевать с собственным сыном да еще и плакать? — спросил Яэмон из-за окна болезненно-раздраженным тоном.

— Тогда сам накажи его! — укоризненно возразила Онака.

— За что же? — рассмеялся Яэмон. — За то, что он хочет поиграть с моим старым мечом?

— Да.

— Он ведь только хотел поиграть.

— Ему нельзя.

— Он ведь мальчик, к тому же мой сын. Что в этом дурного? Ну-ка, дай ему меч!

Онака изумленно поглядела в сторону окна и обиженно закусила губу.

«Я победил!» — Хиёси возликовал, упиваясь своей победой, но через мгновение, увидев, как по изможденному лицу матери катятся слезы, он забыл о радости.

— Ой, пожалуйста, не плачь! Не нужен мне никакой меч. Лучше помогу сестренке. — Он понесся в кухню, где сестра через бамбуковую трубку раздувала огонь в глиняной печке.

Хиёси влетел в кухню с вопросом:

— Воды принести?

— Нет, спасибо, — ответила Оцуми, удивившись его порыву. Она недоуменно покачала головой.

Хиёси приподнял крышку бадейки для воды.

— Полное. Может, принести бобовую пасту?

— Нет, не приставай!

— Это я-то пристаю? Просто хочу тебе помочь. Что мне сделать для тебя? Может, соленья принести из амбара?

— Мама, кажется, собиралась принести.

— Ну, так что прикажешь мне делать?

— Веди себя хорошо. И мама будет довольна.

— А что, я разве плохо себя веду? Огонь есть? Давай я разведу! Ну-ка, подвинься!

— Сама справлюсь!

— Если ты только подвинешься…

— Погляди, что наделал! Все погасло!

— Врешь! Это у тебя все погасло!

— Неправда!

— Заткнись! — Хиёси, разозлившись на дрова, которые не хотели загораться, ударил сестру по щеке.

Оцуми, громко заплакав, позвала на помощь отца. Кухня и жилая комната располагались по соседству, поэтому голос отца тут же загрохотал в ушах у Хиёси.

— Не смей бить сестру! Мужчине недостойно поднимать руку на женщину. Хиёси, поди сюда! — послышался приказ из-за тонкой перегородки.

Хиёси молча, с укоризной посмотрел на Оцуми. Мать вошла и застыла на пороге в отчаянии от того, что в доме, как всегда, ссорились.

Яэмон был строгим отцом, самым грозным на свете. Хиёси поплелся в соседнюю комнату. Он сел на татами, выпрямился и посмотрел на отца.

Киносита Яэмон сидел перед очагом. Под рукой у него был посох, без которого он уже не мог передвигаться. Его локоть покоился на деревянном ящичке с инструментами для вязания и плетения пеньки. Этим занятиям он, впрочем, предавался лишь под настроение. Таким образом он вносил скудную лепту калеки в доход семьи.

— Хиёси!

— Слушаю, отец.

— Не огорчай мать.

— Хорошо.

— И не ссорься с сестрой. Подумай о своем поведении. Как ты будешь вести себя, став взрослым, как будешь обращаться с женщинами, которые нуждаются в заботе?

— Но я… но я же не…

— Помолчи! Я пока не оглох! Я все о тебе знаю и о твоих проделках, хотя никогда не выхожу из этой комнаты.

Хиёси задрожал. Он свято верил каждому слову отца. Яэмон не мог скрыть любовь, которую он питал к единственному сыну. Рука и нога изувечены, но благодаря сыну он, как казалось ему, будет жить вечно. Взглянув на сына, Яэмон сменил гнев на милость. Отец должен быть лучшим судьей своему ребенку. Яэмон даже в самом благодушном настроении не мог вообразить, что этот невзрачный сопливый мальчишка со временем способен превзойти родителей и возродить славу семьи. И все же Хиёси был его единственным сыном, и Яэмон лелеял в душе несбыточные надежды.

— Этот меч в сарае… Хочешь получить его?

— Ну… — Хиёси покачал головой.

— Отвечай вразумительно.

— Хочу, но…

— Так и говори!

— А мама не разрешает.

— Все потому, что женщины ненавидят оружие. Жди здесь!

Взяв посох, Яэмон нетвердо побрел в соседнюю комнату. В отличие от обычного жилища бедного крестьянина, в их доме было несколько комнат. Когда-то дом принадлежал родственникам Онаки. У Яэмона почти не было родичей, зато у его жены в округе жило великое множество родни.

Хиёси не наказали, но он по-прежнему чувствовал себя неуверенно. Яэмон вернулся с коротким мечом, завернутым в холстину. Он принес не тот клинок, что ржавел в амбаре.

— Хиёси, этот меч — твой! Носи его!

— Правда?

— Я бы не хотел, чтобы ты щеголял с ним на людях. Ты еще мал, и тебя просто засмеют. Расти побыстрее, чтобы никто не посмел издеваться над тобой. Обещаешь? Этот меч выковали для твоего деда… — Яэмон надолго замолчал, а потом продолжил, медленно выговаривая слова и не сводя с сына тяжелого взгляда: — Твой дед был крестьянином. Когда он решил искать лучшей доли и выбиться в люди, он попросил кузнеца выковать этот меч. У нашего рода Киносита когда-то имелись семейные хроники, но они сгорели в пожаре. В бурные времена многим семействам выпала такая же участь.

Лампа горела в соседней комнате, а та, в которой находились они, была озарена пламенем очага. Слушая отца, Хиёси не отрывал глаз от огненных языков. Яэмон не знал, понимал ли его Хиёси, но чувствовал, что не смог бы говорить об этом с женой или дочерью.

— Если бы семейные хроники уцелели, я бы поведал тебе о наших предках. Существует, однако, живое фамильное древо, и ты — его наследник. Вот оно. — Яэмон погладил вену у себя на запястье. — Это кровь рода Киносита.

Таков был отцовский урок. Хиёси кивнул и стиснул свое запястье. И в его теле текла такая же кровь. Вот оно, самое живое фамильное древо!

— Мне неизвестны наши предки до твоего деда, но я убежден, что среди них были и великие люди. Возможно, самураи или ученые, но кровь их жива, и я передал ее тебе.

— Да, — кивнул Хиёси.

— Из меня, увы, не вышло великого человека. Я — жалкий калека, поэтому ты, Хиёси, должен стать великим человеком!

— Отец, — произнес Хиёси, широко раскрыв глаза, — что я должен сделать для этого?

— Нет предела тому, чего ты можешь достичь. Я умру спокойно, если ты станешь бесстрашным воином и сбережешь меч своего деда.

Хиёси промолчал. Он выглядел растерянным. Он не был уверен в себе и тщательно избегал отцовского взгляда.

«Что ж, естественно, он ведь еще дитя», — подумал Яэмон, заметив смятение сына. Пожалуй, дело не столько в крови, которая течет в жилах, а в окружении, где живет человек. От этой мысли сердце его наполнилось горечью.

Онака тем временем приготовила ужин и молча сидела в углу, ожидая, пока муж закончит говорить. Их мечты о будущем сына не совпадали. Ей была ненавистна сама мысль о том, что муж сделает из Хиёси самурая. Она в душе молилась о счастье сына. Какое безрассудство обращаться с подобной речью к малому ребенку! «Хиёси, отец говорит все это из ожесточения! — хотелось воскликнуть ей. — Ты совершишь страшную ошибку, последовав по его стопам. Уродился дурачком, так оставайся им, но, пожалуйста, стань крестьянином, пусть даже у тебя лишь клочок земли». Вслух же она сказала:

— Ладно, давайте ужинать. Хиёси, Оцуми, садитесь поближе к очагу.

Она раздала всем миски и палочки для еды. Ужин ничем не отличался от любого другого в их доме и состоял из одного жидкого просяного супа. Яэмон, как обычно, почувствовал обиду и стыд, потому что был главой семейства, неспособным прокормить жену и детей. Хиёси и Оцуми, жадно схватив миски, раскрасневшись, уплетали скудную еду. По их аппетиту нельзя было заподозрить детей в том, что трапеза казалась им нищенской, ведь они и не знали других кушаний.

— Хозяин лавки подарил мне бобовую пасту. У нас еще остались сушеные овощи и каштаны в амбаре, так что Оцуми и Хиёси должны есть как следует, — сказала Онака, пытаясь подбодрить мужа. Сама она не притронулась к пище, пока дети не наелись досыта и отец не отодвинул от себя миску. Сразу после ужина все отправились спать, как было принято в деревне. После заката никто не зажигал света в Накамуре.

С наступлением тьмы отзвуки постоянных сражений — человеческие шаги по дорогам и полям — становились слышны издалека. И беженцы, и гонцы с тайными поручениями предпочитали передвигаться ночью.

Хиёси часто снились страшные сны. Были они отголоском этой тайной ночной жизни или образы сражений за власть на этой земле заполняли его сознание? Этой ночью он во сне лягнул Оцуми, лежавшую рядом на циновке, а когда сестра вскрикнула от неожиданности, завопил:

— Хатиман! Хатиман! Хатиман!

Вскочив с постели, он насторожился, как перед дракой. Мать успокоила его, но Хиёси еще долго ворочался без сна.

— Прижги ему шею моксой, — распорядился Яэмон.

— Зря ты показал ему меч и рассказал о предках, — отозвалась жена.

На следующий год в доме случились большие перемены: от тяжелого недуга умер Яэмон. Глядя в лицо покойного отца, Хиёси не плакал. На похоронах он баловался и дурачился.

Осенью, когда Хиёси пошел восьмой год, к ним в дом понаехала многочисленная родня. Весь вечер они готовили рисовые колобки, пили сакэ и распевали песни. Один из родичей объяснил Хиёси:

— У тебя будет новый отец. Он был другом Яэмона и тоже состоял на службе у князей Ода. Его зовут Тикуами. Ты должен стать ему почтительным сыном.

Набив рот колобком, Хиёси заглянул в глубь дома. Мать накрасила лицо и выглядела необычно привлекательной. Рядом с нею был пожилой незнакомец, и она не смела поднять на него глаза. Картина эта привела Хиёси в восторг.

— Хатиман! Хатиман! Цветы для новобрачных! — закричал он. Этой ночью мальчик веселился больше всех гостей.

И вновь наступило лето. Высоко поднялись колосья в поле. Каждый день Хиёси вместе с остальными деревенскими ребятишками голышом купался в реке, ловил и ел маленьких красных лягушек в поле. Мясо полевых лягушек было даже вкуснее меда корейских пчел. Онака научила Хиёси есть лягушек. Она сказала, что это лучше любого лекарства для детей, — и сразу же лягушки стали его любимым лакомством.

Отчим разыскивал Хиёси каждый раз, когда пасынок играл со сверстниками.

— Обезьяна! Обезьяна! — издали кричал Тикуами.

Отчим оказался неутомимым тружеником. Не прошло и года, как он поправил дела семейства настолько, что о голоде забыли. Хиёси нагружали мелкой работой по хозяйству, и трудиться ему надлежало с утра до ночи. Если он отлынивал или шалил, тяжелая рука Тикуами повсюду настигала его. Хиёси возненавидел новые порядки в семье. Работа его не страшила, но ему хотелось хотя бы на мгновение ускользнуть от пристального взгляда отчима. Каждый день, невзирая на множество дел, Тикуами позволял себе короткий послеобеденный отдых, а Хиёси тут же исчезал из дому. Счастье длилось недолго — издалека вырастала фигура Тикуами и слышался его голос:

— Обезьяна! Куда подевалась наша обезьяна?

Хиёси мгновенно прятался в высоких зарослях проса. Иногда Тикуами надоедало искать мальчика, и он поворачивал назад. Хиёси выскакивал из укрытия с победным кличем, каждый раз забывая, что вечером не получит ужина и будет наказан. Он забывал обо всем на свете, увлекшись играми.

Сегодня Тикуами раздраженно рыскал по полям:

— Куда запропастился этот дьяволенок?

Хиёси взобрался на высокий берег реки.

Тикуами, поднявшись на берег, обнаружил там Офуку, стоящего в полном одиночестве. Офуку, единственный из мальчишек, носил одежду и летом. Он никогда не купался и не ел красных лягушек.

— Ты из посудной лавки? Не видел, куда спряталась наша обезьяна? — спросил Тикуами.

— Не знаю, — ответил Офуку.

— Если ты соврал, я пойду к твоему отцу и пожалуюсь, — припугнул его Тикуами.

Трусливый Офуку побледнел.

— Он вон там прячется. — Он указал на маленькое суденышко у берега.

Увидев приближающегося отчима, Хиёси выскочил из лодки, как крошечный водяной.

Тикуами рывком сшиб мальчика с ног. Хиёси разбил губы о камень, изо рта хлынула кровь.

— Ай, больно!

— Поделом тебе!

— Извините меня!

Залепив Хиёси оплеух, Тикуами схватил его за руку и поволок домой. Тикуами называл пасынка не иначе как обезьяной, но относился к нему неплохо. Желая поскорее выбраться из нищеты, он держался с домашними строго и надеялся вдобавок исправить характер Хиёси даже силой, если понадобится.

— Тебе уже девять лет, а ты бездельник непутевый! — прикрикнул Тикуами.

Дома он еще несколько раз ударил мальчика кулаком. Мать Хиёси попыталась было защитить сына.

— Нечего с ним нежничать! — огрызнулся Тикуами.

Он ударил Хиёси еще раз, когда Онака заплакала.

— Чего слезы льешь? Я бью эту дрянную обезьяну, желая ей добра. Одни неприятности от него!

Поначалу Хиёси, когда отчим занимался рукоприкладством, закрывал лицо руками и просил прощения. Теперь он плакал в три ручья, как полоумный в истерике, и выкрикивал бранные слова:

— За что? Скажи! Неизвестно откуда взялся и прикидываешься тут отцом! Задираешь нас, а вот мой настоящий отец…

— Как ты смеешь? — Мать бледнела, вздыхала и подносила руку к губам.

— Сопляк! Нашелся умник! — гремел Тикуами, впадая в неистовый гнев.

Он запирал Хиёси в амбаре и запрещал жене кормить его. До самой темноты вопли Хиёси оглашали дом.

— Выпусти меня! Дурак! Болван! Ты что, оглох? Дождешься, что я сожгу здесь все дотла!

Он выл по-собачьи, но к полуночи засыпал. Однажды Хиёси услышал чей-то голос у самого уха:

— Хиёси! Хиёси!

Ему снился покойный отец. Спросонья он воскликнул: «Отец!» Потом различил во мраке фигуру матери. Онака тайком принесла немного еды:

— Поешь и успокойся. А утром я попрошу у отца прощения за тебя.

Он покачал головой и ухватился за материнский рукав:

— Ложь! Он мне не отец. Мой отец умер!

— Почему ты постоянно твердишь такие глупости? Почему не хочешь вести себя хорошо? Сколько я умоляла тебя слушаться отца! — Каждый разговор с сыном был для Онаки как острый нож, но Хиёси не понимал, почему мать вдруг начинала судорожно рыдать.

На следующее утро, едва встало солнце, Тикуами обрушился на жену с попреками:

— Ты обманула меня и отнесла ему ночью еду, верно? Его никак не исправить из-за твоих потачек. И пусть Оцуми тоже не подходит к амбару!

Ссора длилась полдня, пока Онака опять в слезах не ушла куда-то одна. Под вечер она вернулась с монахом из храма Комёдзи. Тикуами не спросил, где она пропадала. Он сидел перед домом вместе с Оцуми и плел циновку. Увидев жену, он лишь нахмурился.

— Тикуами, — сказал монах, — твоя жена просит нас взять в послушники твоего сына. Ты согласен?

Тикуами молча посмотрел на Онаку, которая стояла у задних ворот и тихо всхлипывала.

— Ну что ж… По-моему, это совсем неплохо. Но ведь нужен поручитель.

— К счастью, жена Като Дандзё согласилась. Они живут у подножия горы Ябуяма. И она, насколько мне известно, сестра твоей жены.

— Вот как! Она и у Като побывала?

Тикуами помрачнел, хотя и не возражал против отправки Хиёси в храм, но разговаривал с монахом односложно.

Дав какое-то распоряжение Оцуми, он пошел приводить в порядок инструменты и проработал до конца дня с угрюмым видом.

Хиёси, выпущенный из амбара, выслушал еще одно материнское наставление. Ночью его искусали комары, и лицо у него распухло. Узнав, что его решили отправить в храм, он разрыдался, но быстро утешился:

— Там мне будет лучше.

Монах засветло собрал все, что могло понадобиться Хиёси, и, когда наступила пора прощаться, даже Тикуами выглядел опечаленным.

— Послушай, Обезьяна, в храме тебе придется вести себя иначе. Таких озорников там держат в строгости. Научись читать и писать, и мы скоро увидим тебя настоящим послушником.

Хиёси, пробормотав что-то в ответ, поклонился. Из-за ограды он несколько раз обернулся на мать, провожавшую его взглядом.

Маленький храм стоял на вершине горы Ябуяма, неподалеку от деревни. Это был буддийский храм секты Нитирэн. Настоятель преклонных лет не вставал с постели. Два молодых монаха следили за храмом и хозяйством.

Деревня пришла в упадок из-за многолетних междуусобиц, и прихожан в храме осталось немного. Хиёси, быстро приспособившись к новым условиям, работал прилежно, словно переродившись. Он был сообразительным и трудолюбивым. Монахи относились к нему с добротой и обещали научить всему, что знали сами. Каждый вечер они занимались с Хиёси каллиграфией и другими науками. У послушника оказалась блестящая память.

— Вчера я встретил твою мать, рассказал ей о твоих успехах, — однажды сообщил ему один из монахов.

Хиёси толком не понимал, чем именно он расстраивал мать, но радости у них всегда были общими.

Осенью, когда Хиёси исполнилось десять, пребывание в храме начало тяготить его. Молодые монахи разошлись по окрестным деревням за подаянием. Предоставленный самому себе, Хиёси достал припрятанные деревянный меч и дротик и отправился на вершину холма.

— Эй вы, презренные враги! А ну, нападайте на меня откуда хотите! — обратился он к деревенским мальчишкам, всегда готовым поиграть в войну.

В неурочный час внезапно ударил большой колокол храма. Люди внизу растерянно озирались. Сверху полетели камни, обломки черепицы. Один из них поранил девочку, работавшую в огороде.

— Это тот мальчишка из храма. Собрал наших ребят, и опять играют в войну.

Четверо взрослых поднялись на гору и подошли к главному храму. Ворота широко распахнуты, а все внутри покрыто пеплом. И молельня, и святилище разгромлены, курильницы сломаны, знамена выглядели как тряпки, золотой парчовый занавес разорван, а клочья разбросаны вокруг, барабан продырявлен.

— Сёбо! Ёсаку! — Родители скликали своих детей. Хиёси нигде не было видно, все остальные тоже куда-то внезапно исчезли.

Стоило взрослым спуститься с горы, в храме вновь начался переполох. Слышался треск раздираемой материи, летели камни, опять ударил колокол. Солнце село, и мальчишки в синяках и кровоподтеках едва приковыляли домой.

Молодые монахи, возвращавшиеся из странствий, ежевечерне выслушивали жалобы крестьян на безобразия в храме, но они застыли в ужасе, увидев учиненный погром. Курильница перед алтарем была разбита пополам. Эту драгоценную вещь пожертвовал храму Сутэдзиро, богатый торговец посудой из Синкавы, остававшийся одним из немногих верных прихожан.

— Огонь в этом драгоценном сосуде возжег мой господин, покойный Городаю. Я хранил его как драгоценную реликвию. Он изукрасил курильницу на свой вкус, отдав предпочтение синему цвету. Жертвуя ее храму, я надеюсь, что с нею будут здесь обращаться как с истинным сокровищем, — сказал Сутэдзиро четыре года назад.

Эту курильницу, как правило, держали в особом ящике, но неделю назад в храм наведалась жена Сутэдзиро. Курильницу извлекли из ящика и воскурили в ней благовония, а потом забыли положить на место.

Оба монаха смертельно побледнели. Настоятель мог окончательно слечь после доклада о случившемся.

— Наверняка Обезьяна, — сказал один из монахов.

— Не иначе, — согласился второй. — Никто больше не способен на подобное злодейство.

— Как нам быть?

Они привели Хиёси и ткнули его носом в осколки курильницы. Хиёси не помнил, что сломал ее, однако сказал:

— Извините!

Это слово привело монахов в неистовство, потому что мальчик держался спокойно и не проявлял признаков раскаяния.

— Варвар! — сказали они и, скрутив руки ему за спиной, привязали к большой колонне внутри храма. — Оставим тебя здесь на день-другой. Может, крысы сожрут тебя.

Хиёси наказывали так уже не раз. «Завтра придут друзья, — с горечью думал он, — а я не смогу с ними играть». И они действительно пришли, но, увидев, что Хиёси наказан, убежали.

— Развяжите меня! — заорал он им вслед. — Или я изобью вас!

Пожилые паломники и крестьянки, заходившие в храм, потешались над ним:

— Настоящая обезьяна!

Хиёси сумел совладать с собой и поклялся: «Я вам еще покажу!» Его хилое тело, привязанное к колонне, вдруг налилось силой, но он никому не сказал о пережитом чуде и, осознав знак свыше, лишь насупился, проклиная свои невзгоды.

На какое-то время он провалился в сон и пробудился от собственного похрапывания. День тянулся невероятно долго. Изнывая от скуки, он уставился на разбитую курильницу. По днищу сосуда мелкими буквами шла надпись: «Неизменно служи Добру. Городаю».

Городаю был гончаром. Ближайшая деревня Сэто, собственно говоря, и вся округа славились своими гончарами. Раньше Хиёси не было дела до этого ремесла, но сейчас, разглядывая расписные черепки сосуда, он размечтался.

Любопытно, где все это находится? Высокие горы и каменные мосты, башни и люди, одежда и лодки, каких он никогда не видел в родных местах, были нарисованы синим на белом фарфоре. «Что это за страна?» — задумался он. Разве можно оставить без ответа такой вопрос. Он был смышленым и любознательным мальчиком, и ему не терпелось раскрыть секрет рисунка. Незнание должно восполниться фантазией.

Неужели и правда где-то есть такая страна?

И пока он терялся в догадках, что-то мелькнуло у него в голове — нечто такое, о чем он читал или слышал, но уже позабыл. Хиёси сосредоточенно думал.

Китай! Вот что! Это же Китай!

Он обрадовался, что память не подвела его. Глядя на расписной фарфор, он мысленно перенесся в Китай.

Долгий день подошел к концу. Монахи вернулись с пожертвованиями. Они полагали, что найдут Хиёси заплаканным, но он радостно ухмылялся.

— Любые наказания ему нипочем. Нам не справиться с этим сорванцом. Лучше отослать его назад к родителям.

Тем же вечером один монах, покормив мальчика, повел его в долину к дому Като Дандзё. Хозяин лежал на татами, а рядом горел светильник. Он был самураем и привык сражаться с утра до ночи. В редкие дни отдыха он не находил себе места от пустого времяпрепровождения. Успокоение и расслабленность крайне опасны — к ним очень легко пристраститься.

— Оэцу!

— Да? — донесся из кухни голос жены.

— Посмотри, кто к нам стучится!

— Может, опять ежи топают?

— Нет, кто-то в ворота стучит.

Вытерев руки, Оэцу вышла и тут же вернулась.

— Монах из Комёдзи. Он привел Хиёси. — Тень недовольства пробежала по ее молодому лицу.

— Ага, — сказал Дандзё, ожидавший чего-то в этом роде, и рассмеялся. — Похоже, Обезьяну выгнали взашей.

Дандзё выслушал подробный рассказ монаха о случившемся. Дандзё платил за обучение Хиёси, поэтому ему пришлось извиниться и взять на себя ответственность за мальчика.

— Коли из него не получится монаха, ничего не поделаешь. Отправим его домой в Накамуру. Вы не обязаны держать его в храме. Сожалею, что он доставил всем столько хлопот.

— Пожалуйста, сообщите всю правду его родителям, — попросил монах.

В обратный путь он зашагал веселее, словно сбросил с плеч тяжелую ношу. Хиёси остался один. Он с любопытством огляделся по сторонам, гадая, в чей дом попал. По дороге в храм он не заходил к Дандзё, да ему и не сказали, что его родственники живут по соседству.

— Ну что, парень, ты уже ужинал? — с улыбкой спросил Дандзё.

Хиёси покачал головой.

— Вот рисовые колобки. Угощайся!

Набив рот, Хиёси осмотрелся и заметил копье, висевшее над входом, и кожаные доспехи, а затем изучающе уставился на Дандзё.

А тот тем временем размышлял: «Неужели Хиёси и впрямь ни на что не годен?» Ему мальчик не показался глупым. Он прямо посмотрел в глаза гостя, но тот не отвернулся и не потупился. Ничто в нем не говорило о недостатке ума. И он дружелюбно улыбался Дандзё.

Наконец Дандзё, выиграв игру в гляделки, расхохотался:

— А ты подрос! Помнишь меня, Хиёси?

В памяти Хиёси всплыл туманный образ самурая, который четыре года назад положил ему руку на голову.

Дандзё, как это было заведено у самураев, ночевал обычно в замке Киёсу или на ратном поле. Изредка ему удавалось побыть дома с женой. Вчера он неожиданно приехал домой, а уже завтра ему предстоял путь в Киёсу. Оэцу не знала, сколько месяцев ей придется ждать новой встречи с мужем.

«Злополучный ребенок», — подумала Оэцу. Прибытие Хиёси оказалось весьма некстати. Она в растерянности глядела на мальчика. О чем только думают ее родные? И неужели это действительно ее племянник?

Она услышала пронзительный голос Хиёси из комнаты мужа:

— Это ты был тогда на берегу реки! С отрядом самураев! На коне!

— А, вспомнил?

— Конечно! — И он продолжил уже смелее: — Выходит, мы с тобой родственники. Ты помолвлен с младшей сестрой моей матери.

Оэцу со служанкой отправились за подносами. Оэцу раздраженно прислушивалась к речи племянника, говорящего по-деревенски громко. Раздвинув фусума, она позвала мужа:

— Обед готов.

Дандзё и мальчик в тот момент мерились силой на руках. Лицо Хиёси налилось краской, тело напряглось. Дандзё тоже был увлечен поединком, как ребенок.

— Обед? — рассеянно переспросил он.

— Стынет ведь.

— Ну, так поешь сама. Этот мальчуган — крепыш. Мы славно забавляемся. Ха-ха-ха! Да, чудный малый!

Дандзё, покоренный непосредственностью Хиёси, с головой ушел в игру. Хиёси, умевший подружиться с кем угодно, разве что не таскал дядюшку за нос. От состязания на руках они перешли к фигурам на пальцах, потом стали передразнивать друг друга. Детские шалости продолжались, пока Дандзё не нахохотался до слез.

На следующий день, перед отъездом в замок, Дандзё, к явному неудовольствию жены, предложил:

— Слушай, если его родители не против, может, оставим Хиёси у нас? Не думаю, что от него будет прок, но он забавнее домашней обезьянки.

Оэцу решила отговорить его. У садовых ворот она сказала мужу:

— Нет. Зачем докучать твоей матери. Пустая затея.

— Ну, как знаешь.

Оэцу понимала, что стоит мужу уехать из дому, как все его мысли сразу же поглощаются службой и бесконечными битвами. «Вернется ли он живым? — подумала она. — Почему для мужчины так важно прославиться?» Оэцу провожала его взглядом, грустно представляя долгие месяцы одиночества. Закончив дела по дому, она повела Хиёси в Накамуру.

— Доброе утро, госпожа, — приветствовал Оэцу встретившийся по дороге путник.

Он походил на купца, владеющего большим делом. На нем была накидка из дорогой ткани, кожаные таби с узором из цветков вишни, за поясом короткий меч. Добродушный на вид человек, лет сорока.

— Вы жена господина Като, верно? Куда держите путь?

— К сестре, в Накамуру. Веду домой этого мальчика. — На всякий случай она покрепче сжала руку Хиёси.

— Ах, этого молодого господина! Это его выгнали из Комёдзи?

— А вы уже знаете?

— Ну разумеется. Я, собственно говоря, как раз из храма возвращаюсь.

Хиёси тревожно огляделся по сторонам. Его никогда не называли молодым господином. От стыда за выходки в храме он покраснел.

— Неужели вы ходили в храм из-за него?

— Да. Монахи сами явились ко мне с извинениями за то, что курильница, которую я пожертвовал храму, разбита.

— И конечно, разбил ее этот дьяволенок!

— Ну что вы, не стоит так говорить. С любым может случиться.

— Говорят, что это редкая и прекрасная вещь.

— Самое обидное, что это творение рук Городаю, которого я сопровождал в путешествии в страну Мин.

— Кажется, его еще называли Сёндзуй.

— Да. Несколько лет назад он скончался от болезни. После его смерти было изготовлено много всевозможной утвари из сине-белого фарфора с печатью «Сделано Сёндзуем Городаю», но все это подделки, жалкие подражания. Единственный мастер, побывавший в стране Мин и освоивший искусство тамошних гончаров, обретает, увы, в ином мире.

— Я слышала, что вы усыновили его сына Офуку.

— Верно. Дети дразнят его китайчонком. В последнее время он вовсе не выходит на улицу.

Купец внимательно посмотрел на Хиёси. А тот, неожиданно услыхав имя Офуку, гадал, что у важного господина на уме.

— Знаете ли, — продолжил купец, — Хиёси, оказывается, единственный, кто всегда защищал Офуку, поэтому, услышав о печальном происшествии в храме, он попросил меня вмешаться. Выяснилось, однако, что мальчик натворил и много других шалостей. Монахи рассказали о его дурном поведении и отказались принять его обратно, несмотря на мои уговоры. — Грудь купца заходила ходуном от зычного хохота. — Решать, конечно, его родителям, но если они надумают отдать его еще куда-нибудь, я с радостью помогу, если мой дом и мое дело покажутся им подходящими, он, по крайней мере, подает надежды.

Вежливо попрощавшись, купец пошел своей дорогой. Ухватившись за рукав Оэцу, Хиёси несколько раз посмотрел ему вслед:

— Скажите мне, тетушка, кто этот человек?

— Его зовут Сутэдзиро. Он владеет гончарными мастерскими в нескольких княжествах.

Некоторое время они шли молча.

— А страна Мин, это где? — внезапно спросил Хиёси, продолжая размышлять над услышанным.

— Это Китай.

— А где он? Большая это страна? Есть там крепости и самураи, как у нас? Бывают ли битвы?

— Не говори глупостей! И вообще, лучше помолчи, ладно?

Теперь уже Оэцу попыталась освободить руку из цепких пальцев племянника, но Хиёси даже не обратил внимания на ее усилия. Задрав голову, он пристально смотрел на лазурный небосвод. Небо изумляло его, казалось истинным чудом. Почему оно такое необыкновенно синее? Почему люди не могут оторваться от земли? Если бы люди могли летать, как птицы, он слетал бы в страну Мин. И в самом деле, птицы, нарисованные на курильнице, были точно такими как здесь, в Овари. Одежда людей отличалась, он хорошо запомнил это, другими были корабли, но птицы привычные. Значит, у птиц нет стран; небо и земля целиком принадлежат им.

«Хорошо бы побывать в других странах», — подумал он.

Хиёси никогда прежде не замечал, как убог его родной дом. Когда они с Оэцу вошли внутрь, он впервые увидел, что даже днем в нем темно. Тикуами дома не оказалось, он, вероятно, ушел по своим делам.

— Одно горе с ним, — вздохнула Онака, выслушав рассказ о случившемся в храме.

Мальчик держался невозмутимо. Глядя на сына, Онака не испытывала гнева. Она изумлялась, как он вырос за два года. Хиёси искоса уставился на младенца, которого мать кормила грудью. Выходит, в их семействе прибавление. Не говоря ни слова, он вдруг взял дитя за голову, отнял от материнской груди и стал внимательно рассматривать ребенка.

— Когда родился этот ребенок? — спросил Хиёси.

Не отвечая на вопрос, Онака произнесла:

— Ты теперь старший брат и должен быть примером братику.

— Как его зовут?

— Котику.

— Странное имя, — взволнованно произнес Хиёси, испытывая неведомое чувство власти над младенцем, превосходство старшего брата, который подчинит своей воле младшего.

— С завтрашнего дня, Котику, — пообещал он, — будешь кататься у меня на спине.

Обращался он с младенцем неловко, и тот заплакал.

Отчим вернулся домой, когда Оэцу собралась домой. Онака успела поведать сестре, что Тикуами надоело надрываться в поле, чтобы выбраться из нищеты, и он пристрастился к сакэ. И сейчас лицо его было подозрительно красным от возлияний.

Обнаружив Хиёси, он завопил:

— Ах ты, негодяй! Тебя вышвырнули из храма и ты посмел явиться мне на глаза? — завопил он, увидев пасынка.

Разбойник Тэндзо

Хиёси прожил дома больше года. Ему исполнилось одиннадцать. Стоило Тикуами на миг потерять мальчика из виду, как он принимался искать его и неистово браниться:

— Обезьяна! Хворост собрал? Нет? Почему бросил его в поле?

Едва Хиёси пытался возразить, тяжелая рука отчима с глухим стуком обрушивалась ему на голову. В такие минуты мать, за плечами у которой был привязан младенец, молча отворачивалась. Лицо ее приобретало болезненное и обиженное выражение, словно наказывали не сына, а ее саму.

— Одиннадцатилетний парень обязан помогать старшим. Будешь снова отлынивать от дел да играть, все кости тебе переломаю!

Брань Тикуами обижала Хиёси, однако после изгнания из храма он старался по мере сил помогать по хозяйству. Мать порой по неразумению пыталась заступиться за него, и тяжелая рука и угрюмый голос Тикуами становились особенно жестокими. Онака решила, что лучше не обращать внимания на сына. Теперь Тикуами нечасто работал в поле, зато его часто видели далеко от дома. Он уходил в город, напивался там, а дома обрушивался на жену и детей с проклятиями.

— Как бы я ни надрывался, из нищеты не вырваться! — причитал он. — Слишком много нахлебников, а подати растут с каждым днем. Коли не эта мелюзга, я бы стал вольным самураем — ронином! И пил бы самое отменное сакэ, но я скован по рукам и ногам!

После пьяных сетований он часто приказывал жене сосчитать, сколько у них осталось денег, и посылал Оцуми или Хиёси купить сакэ. Порой дети бегали в лавку глубокой ночью.

Хиёси изредка давал волю своим чувствам, если отчима не было поблизости. Он плакал, Онака обнимала и утешала его.

— Мама, я хочу уйти из дому и начать работать, — сказал он однажды.

— Пожалуйста, останься с нами. Если бы не ты… — Ее речь заглушили рыдания, но она тут же тщательно стирала со щеки каждую слезинку.

Хиёси не мог спорить с плачущей матерью. Ему хотелось сбежать, но он понимал, что нужно остаться и терпеть бесконечные несчастья и унижения. Он жалел мать, но естественные для его возраста желания играть, есть досыта, учиться, убежать на волю не давали покоя его душе. Злобный норов и тяжелые кулаки Тикуами лишили Хиёси всех радостей детства.

— Поешь дерьма! — пробормотал он, и ярость объяла пламенем его тщедушное тельце.

Раздор между пасынком и отчимом в конце концов стал непереносимым.

— Отдай меня в работники, — сказал Хиёси. — Лучше жить у чужих людей, чем оставаться в этом доме.

Тикуами не возражал:

— Ладно. Иди куда хочешь и объедай кого-нибудь другого. Но в следующий раз, когда тебя вышвырнут за ворота, не смей сюда возвращаться.

Он говорил совершенно серьезно, хотя Хиёси было всего одиннадцать лет. Они спорили на равных, как взрослые, что еще больше повергало Тикуами в бешенство.

Хиёси нанялся в работники в деревенскому красильщику.

— Только болтает, а работать не хочет. Полеживает себе на солнышке и пузо чешет, — сказал один из мастеровых.

Вскоре все начали в один голос твердить:

— Из этого парня не выйдет толку.

Хиёси вернулся в отчий дом.

Тикуами мрачно посмотрел на него:

— Ну что, Обезьяна? Нашел дурака, который будет задаром кормить лентяя? Дошло до тебя теперь, почему следует почитать родителей?

Хиёси хотелось воскликнуть: «Я не таков, как обо мне говорят!» — но вслух он заявил:

— Главный бездельник в доме — ты. В поле не работаешь, играешь в кости и пьешь сакэ на лошадином рынке. Все в округе жалеют мою мать.

— Как ты смеешь говорить с отцом в таком тоне?!

От громового голоса отчима мальчик вздрогнул, но Тикуами уже начал по-иному смотреть на пасынка. «Потихоньку, — подумал он, — мальчишка растет». Хиёси с каждым днем становился крепче. Взгляд его на родителей и их жилище был не по-детски серьезным. Глаза Хиёси раздражали, пугали и тревожили непутевого отчима.

— Нечего прохлаждаться! Отправляйся искать работу! — приказал он.

На следующий день Хиёси отправился к деревенскому бондарю. Оттуда его выгнали через месяц.

— Он просто невыносим, — жаловалась жена хозяина.

Мать Хиёси не могла взять в толк, почему ее сын нигде не приживается. Хиёси нанимался и в другие места: в лавку циновщика, в трактир на лошадином рынке, к кузнецу. Но нигде не задерживался больше полугода. Слухи о его нерадивости разошлись по округе, и никто уже не решался ни взять его в услужение, ни порекомендовать знакомому.

— А, это никудышный парень из дома Тикуами! Ни на что не годен, к тому же грубиян и забияка.

Мать Хиёси чувствовала себя неловко. Она стыдилась сына, а в ответ на дурные отзывы о нем сама жаловалась на никчемность Хиёси.

— Ума не приложу, что с ним делать, — сокрушалась она. — Работу в поле ненавидит и по дому делать ничего не желает.

Весной, когда Хиёси пошел четырнадцатый год, Онака сказала ему:

— На этот раз ты должен исправно трудиться, иначе моя сестра не посмеет взглянуть в глаза мужу, господину Като. Все станут смеяться и говорить: «Вот, опять!» Если тебя еще раз выставят за дверь, не жди моего прощения.

На следующий день тетя повела его в Синкаву. Большой красивый дом, в который они пришли, принадлежал Сутэдзиро, богатому гончару и купцу. Офуку вырос в бледного шестнадцатилетнего юношу; помогая приемному отцу, он и сам мало-помалу освоил гончарное дело.

В лавке у гончара строго соблюдались различия между хозяином и работниками. Во время разговора Хиёси смиренно стоял на коленях на деревянной галерее, а Офуку находился в доме, ел рисовые колобки и весело болтал с родителями.

— Ага, явилась обезьянка бедного Яэмона! Отец твой умер, а Тикуами стал тебе отчимом. Ты, значит, хочешь поступить ко мне на службу. У нас все работают в поте лица.

Тирада была произнесена столь назидательным тоном, что оставалось лишь изумляться рассудительности юного Офуку.

— Да, мой господин, — ответил Хиёси.

Его отвели в помещение для работников, где слышны были смех и голоса хозяев, находившихся в гостиной. Былой приятель не выказывал ни малейших признаков дружелюбия, поэтому Хиёси совсем затосковал.

— Эй, Обезьяна! — все с той же суровостью произнес Офуку. — Завтра с утра пораньше отправишься в Киёсу. Поскольку товар предназначен для важной особы, доставишь его на ручной тележке. На обратном пути заглянешь к перевозчику и выяснишь, не прибыл ли наш груз из провинции Дзэн. Зазеваешься в дороге или опоздаешь, как на днях случилось, тебя не пустят в дом.

Хиёси отвечал не просто «Да» или «Да, мой господин», а так, как говорили старшие работники:

— Воля ваша, мой господин, с величайшей охотой выполню ваше поручение.

Хиёси часто посылали по делам в Киёсу или в Нагою. В этот раз он загляделся на белые стены и высокие каменные башни крепости Киёсу. «Интересно, какие люди живут там, — подумал он. — Вот бы мне тоже попасть туда». Он почувствовал себя жалким и ничтожным червяком. Бредя по городу с тяжелой тележкой, груженной гончарной утварью, он услышал ставшие привычными его уху слова:

— Вот и Обезьяна к нам пожаловал!

— Обезьяна тележку везет!

Куртизанки в вуалях, изысканно одетые горожанки, красивые молодые женщины из приличных семей шептались, когда он проходил мимо, глазели и показывали на него пальцем. Ему тоже нравилось разглядывать самых хорошеньких из них, тем обидней было то, что все воспринимали его как уродца.

Замком Киёсу владел Сиба Ёсимунэ, а одним из его главных приближенных состоял Ода Нобутомо. Вид с места, где крепостной ров сходился с рекой Годзё, хранил следы былого величия рода Асикага. Благополучие, сохранившееся здесь вопреки бесконечным усобицам в стране, снискало Киёсу славу самого процветающего города во всей Японии.

«Хочешь сакэ — пожалуй в винную лавку, хорошего чаю — в чайный домик. Желаешь развлечься с изысканной женщиной — отправляйся в веселый квартал Сугагути в городе Киёсу», — гласила поговорка.

В квартале Сугагути вдоль улиц тянулись и публичные дома. Днем обитательницы заведений играли на улице в пятнашки и распевали песни. Хиёси, погруженный в мечтания, проталкивался среди них с тележкой. Как стать великим? Ничего в голову не приходило, и он мучительно думал о будущем. Когда-нибудь… Да, со временем… Одна картина сменялась другой. В городе полно заманчивых вещей, недоступных Хиёси: вкусная снедь, богатые дома, дорогое оружие и конская сбруя, роскошные наряды и драгоценности.

Представляя бедную, худенькую сестренку, оставшуюся в Накамуре, он глядел на пар, поднимающийся над чайниками в лавках сладостей, и мечтал накупить ей побольше вкусной еды. У старинной аптеки он завороженно всматривался в мешочки с целебными травами и мысленно говорил: «Мама, сумей я раздобыть такие лекарства, ты давно бы поправилась». Хиёси даже во сне часто грезил о том, как вызволяет из нищеты мать и сестру. О Тикуами он никогда не думал.

Сегодня Хиёси вошел в город и побрел по улице, охваченный привычными размышлениями и мечтами. Когда-нибудь… В будущем… Но когда? Каким образом?..

— Дурень!

Он неожиданно очутился в середине шумной толпы на перекрестке двух торговых улиц и задел тележкой коня, на котором восседал знатный самурай. Десять оруженосцев шли следом с длинными копьями, ведя запасного коня. Переложенные соломой горшки и плошки вывалились на мостовую и разбились вдребезги. Хиёси в растерянности застыл над черепками.

— Ты что, ослеп?

— Дуралей!

Оруженосцы накинулись на Хиёси, топча осколки разбитой посуды. Никто из прохожих не пытался ему помочь. Хиёси, собрав черепки, сложил их на тележку и продолжил путь. Лицо его пылало от оскорбления, нанесенного ему на глазах у всех. И впервые в его детских мечтах возник вопрос: сумеет ли он, став взрослым, подчинить себе тех, кто сейчас прилюдно унизил его?

Вскоре он вспомнил и о том, какое наказание ждет его в доме у гончара; он представил суровое лицо молодого Офуку. Прекрасные мечты, парившие в небе как птица феникс, поглотила пучина тревоги.

Опустились сумерки. Хиёси спрятал тележку в кустах и вымыл ноги в реке у дамбы. Хозяйство Сутэдзиро, именовавшееся Гончарной усадьбой, не уступало имению знатного воинского рода. Огромный главный дом был окружен множеством пристроек. Мастерские тянулись рядами.

— Обезьянка! Эй, обезьянка!

Офуку подошел поближе, и Хиёси поднялся на ноги:

— Чего?

Офуку стегнул Хиёси по плечу бамбуковой тросточкой, которую всегда имел при себе, когда заходил в жилища наемных работников или отдавал распоряжения по работе. Он бил Хиёси не в первый раз. Хиёси споткнулся, перепачкавшись грязью.

— Кто это говорит «Чего?», обращаясь к хозяину? Сколько ни учи тебя хорошим манерам, все без толку! Тебе здесь не крестьянский двор!

Хиёси промолчал.

— Почему не отвечаешь? Не понял? Скажи: «Слушаюсь, мой господин!»

— Слушаюсь, мой господин, — повторил Хиёси, опасаясь второго удара.

— Когда ты вернулся из Киёсу?

— Только что.

— Врешь! Я спросил на кухне, мне сказали, что ты уже поел.

— Голова закружилась. Я испугался, что упаду в обморок.

— С какой стати?

— От голода. Я ведь весь день был в дороге.

— От голода! А почему сразу же не пошел к хозяину с докладом?

— Я собирался, только решил сперва помыть ноги.

— Отговорки, пустые отговорки! На кухне мне рассказали, будто большую часть товара ты умудрился разбить. Это правда?

— Да.

— Вот я и думаю, что ты нарочно не пошел ко мне с извинениями. Решил придумать какую-нибудь историю, обратить все дело в шутку или попросить поваров не выдавать тебя. На этот раз я тебя проучу. — Офуку схватил Хиёси за ухо и дернул изо всех сил. — Ну давай, выкладывай!

— Прошу прощения.

— Совсем разболтался. Пора разобраться с тобой как следует. Пошли к отцу.

— Прости меня, пожалуйста. — Сейчас голос Хиёси действительно походил на жалобный крик обезьяны.

Офуку, все еще крепко держа его за ухо, повел Хиёси к дому. Тропа, ведущая от склада к воротам в сад, терялась в зарослях бамбука.

Хиёси внезапно остановился.

— Послушай-ка! — сказал он, стряхнув с себя руку Офуку и глядя ему прямо в глаза. — Хочу кое-что тебе сказать.

— Что еще такое? Я здесь хозяин, не забывай! — дрожащим голосом отозвался Офуку, побледнев.

— Поэтому я выполняю твои приказания. Офуку, неужели ты забыл о прежних годах? Мы ведь с тобой дружили в детстве.

— Что было, то прошло.

— Положим, но тебе не следует забывать об этом. Помнишь, как тебя обижали и дразнили китайчонком? Кто тогда заступался за тебя?

— Помню.

— Тебе не кажется, что ты мне кое-чем обязан?

Хиёси говорил сурово. Он был гораздо ниже ростом, чем Офуку, но выглядел не по годам серьезным.

— Другие работники тоже жалуются, — добавил он. — Все говорят, что хозяин очень хороший, а вот у молодого нет ни жалости, ни стыда. Тебе, никогда не знавшему ни нужды, ни тяжелой работы, следовало бы послужить в чужом доме. Только посмей еще раз накинуться на меня или кого другого! Держись тогда! Не забывай, что я — родственник ронина из Микурии! В его в войске больше тысячи человек. Он может стереть с лица земли ваш дом за одну ночь!

Нелепые угрозы, лившиеся потоком из уст Хиёси, и огонь, горевший в его в глазах, привели трусливого Офуку в ужас.

— Господин Офуку!

— Господин Офуку! Где вы, господин Офуку!

Слуги повсюду разыскивали молодого хозяина, но он не решался откликнуться, завороженный пристальным взглядом Хиёси.

— Тебя зовут, — сказал Хиёси и добавил повелительным тоном: — Можешь идти, но не забывай моих слов.

Хиёси повернулся к Офуку спиной и не спеша направился к черному ходу в дом. Потом он с волнением ждал, накажут ли его, но ничего не произошло. Все сделали вид, будто ничего не случилось.

Приближался конец года. Пятнадцатилетние юноши в деревнях и городах в это время обычно праздновали совершеннолетие. Никто и не подумал вручить подарок Хиёси, не говоря уж о том, чтобы устроить ему праздник. Но время было новогоднее, поэтому он уселся в углу с остальными работниками и накинулся на угощение.

«Есть ли новогодние рисовые колобки у матери и Оцуми?» — горько размышлял он. Их семья сеяла рис и просо, но он помнил несколько новогодних праздников, когда у них не было положенных блюд на столе. Его сотрапезники между тем ворчали:

— Вечером к хозяину пожалуют гости, придется нам опять сидеть не шелохнувшись и выслушивать в сотый раз его рассказы.

— Я скажу, что у меня разболелся живот, и отпрошусь спать.

— Невыносимая скука. Особенно на Новый год!

Два-три раза в год Сутэдзиро созывал к себе множество гостей — гончаров из Сэто, важных заказчиков из Нагои и Киёсу вместе с семьями и непременно самураев, родственников, знакомых и даже знакомых своей родни. Под вечер в доме начинался переполох.

Сегодня Сутэдзиро пребывал в необычайно приподнятом настроении. Он встречал каждого гостя низким поклоном и извинялся за то, что в минувшем году не уделил ему должного внимания. В чайной комнате, украшенной изысканным цветком, красавица жена Сутэдзиро подносила гостям чай. Посуда поражала редким изяществом.

В конце прошлого столетия князь Асикага Усимаса превратил чаепитие в ритуал, совершенный, как искусство. Чайная церемония постепенно проникла в среду простых людей, и вскоре чай стал душой жизни народа. В небольшой чайной комнате, украшенной одним цветком и единственной чашкой чаю, полагалось отринуть превратности жизни и человеческие страдания. В мире, погрязшем в скверне, чайная церемония настраивала людей на возвышенные мысли и чувства.

— Позволительно ли мне обратиться к хозяйке дома? — произнес огромного роста воин, пришедший вместе с другими гостями. — Меня зовут Ватанабэ Тэндзо, я друг вашего родича Ситиробэя. Он пригласил меня с собой, но, к глубочайшему сожалению, заболел, так что я оказался незваным гостем.

Тэндзо вежливо поклонился. Несмотря на хорошие манеры, грубоватые черты лица выдавали в нем деревенского самурая. Жена Сутэдзиро подала ему чай в желтой чашке работы гончаров из Сэто.

— Я не знаю этикета чайной церемонии, — сказал Тэндзо, оглядываясь по сторонам. — В доме столь достославного и богатого господина посуда несравненного качества. Простите за дерзость, но не принадлежит ли чашка, которую вы держите в руках, работе мастеров из школы Акаэ?

— Как любезно, что вы обратили на нее внимание!

— Хороша! — Тэндзо поглядывал вокруг, блаженно потягивая чай. — Попади она к купцам из Сакаи, бьюсь об заклад, они запросили бы за нее не меньше тысячи золотых монет. Дело, конечно, не в цене, куда удивительнее красота этой вещи.

Так они и обменивались любезностями, пока гостей не позвали во внутренние покои на ужин. Хозяйка вошла в гостиную вместе с Тэндзо. Подушки для сидения разложили кругом. Сутэдзиро восседал в центре, поочередно приветствуя каждого гостя. Когда его жена со служанками закончили обносить всех сакэ, он занял место за одним из столиков. Поднимая чашечку сакэ, хозяин рассказывал истории о стране Мин, где прожил долгие годы. Он, казалось, мог бесконечно рассказывать о своих приключениях в Китае, который для большинства японцев оставался диковинной страной. Сутэдзиро, похоже, приглашал и угощал гостей столь щедро с единственной целью — предаться дорогим воспоминаниям о былом.

— Да, пир на славу, — сказал один из гостей. — А какие удивительные истории!

— Напился и наелся до отвала. Поздно уже, пора домой, — сказал другой.

— Я тоже.

Гости принялись откланиваться, застолье подходило к концу.

— Вот и хорошо, — пробормотал слуга. — Гостям истории о Китае, может, и забавны, да мы-то слушаем их круглый год.

Полусонные слуги и работники — и среди них Хиёси — лениво взялись за уборку. Наконец погасли лампы в главной кухне, в гостиной и в комнатах Сутэдзиро и Офуку. А ворота в глинобитной стене вокруг дома надежно закрыты на засов. Жилища зажиточных самураев и купцов обычно окружались глинобитной стеной или рвом с водой, за которым возвышалось несколько укреплений наподобие небольших бастионов. Ночами и горожане, и жители сельской местности не чувствовали себя в безопасности. Дома стали укреплять со времени больших смут прошлого века, и все уже привыкли к защитным стенам и рвам.

Спать ложились с заходом солнца. Работники, единственной отрадой для которых был сон, спали безмятежно, как котята. Хиёси лежал в комнате для работников в углу, под тонкой соломенной циновкой, голова его покоилась на деревянном изголовье. Он выслушал сегодня рассказы хозяина о великой стране Мин, но, в отличие от других работников, получил огромное удовольствие. Он так разволновался, что ворочался без сна, словно в горячке.

«Что это?» — насторожился он вдруг. Хиёси напряг слух. Ему показалось, что во дворе хрустнула ветка на дереве, а мгновением раньше прозвучали приглушенные человеческие шаги. Хиёси встал и, пройдя через кухню, вышел из дому. Стояла ясная и холодная ночь, вода в большом чане замерзла, и длинные сосульки свисали с деревянных решеток на окнах. Оглядевшись, Хиёси увидел, что по большому дереву во дворе карабкается человек. Значит, ветка, треск которой он слышал, сломалась под ногой незнакомца. Хиёси наблюдал за странным поведением ночного гостя. У него был фонарик, крохотный, как светлячок. «Запальный шнур?» — подумал Хиёси. Язычок пламени то разгорался, то гас, разбрасывая искры. Похоже, незнакомец подавал сигналы кому-то за стеной.

«Спускается», — подумал Хиёси и притаился, как ласка, в густой тени. Мужчина, спрыгнув с дерева, широким шагом направился в глубь двора. Хиёси крадучись двинулся следом.

— Ага! Так ведь он был сегодня в гостях! — пробормотал Хиёси, не веря собственным глазам. Этот гость представился хозяевам как Ватанабэ Тэндзо; хозяйка сама подала ему чай, и он до глубокой ночи увлеченно слушал рассказы Сутэдзиро. Все гости давно разошлись, а где же прятался Тэндзо? Зачем? Теперь он был одет не так, как на торжестве. На нем были соломенные сандалии, штанины хакама подвернуты, на поясе большой тяжелый меч. Тэндзо по-ястребиному хищно озирался по сторонам. Ясно, что он собирается кого-то убить.

Не успел Тэндзо подойти к воротам, как люди, поджидавшие его снаружи, навалились на створки.

— Подождите! Сейчас отопру! Тише!

«Неужели разбойничий налет? Предводитель банды сигналил фонариком сообщникам. Сейчас они налетят на дом, как саранча», — думал Хиёси, затаившись в глубокой тени. Разбойники! Кровь его вскипела, и, сам того не осознавая, он был готов пожертвовать жизнью, лишь бы спасти хозяина и его добро. Последующие его поступки были совершенно безрассудными.

— Эй, ты! — окликнул Хиёси разбойника, отчаянно шагнув из тени.

Он оказался за спиной у Тэндзо в тот момент, когда тот почти открыл ворота. Тэндзо вздрогнул, не предполагая, что имеет дело с пятнадцатилетним разносчиком из гончарной лавки. Обернувшись, он испытал не страх, а изумление при виде мальчишки со странным выражением на обезьяньем лице. Тэндзо окинул его тяжелым взглядом.

— Ты кто такой? — недоуменно спросил он.

Хиёси начисто забыл о грозившей ему опасности. Он строго и смело смотрел на незваного гостя.

— Скажи-ка лучше, как ты сам здесь оказался!

— Что?

Тэндзо растерялся. «Может, мальчишка — полоумный», — подумал он. Ярость и презрение взрослого, зрелого мужа, написанные на мальчишеском лице Хиёси, окончательно его смутили. Разбойник невольно отвел взгляд.

— Мы — ронины, вольные самураи из Микурии. Поднимешь шум, и я прикончу тебя на месте, хотя мы здесь не для того, чтобы убивать детей. Убирайся! Марш в амбар! — Он недвусмысленно прикоснулся к рукоятке длинного меча.

Но Хиёси лишь ухмыльнулся, сверкнув всеми своими белыми зубами.

— Выходит, ты разбойник? Придется тебе убраться ко всем чертям!

— Рехнулся! Пошел вон!

— Я-то уйду, но если ты откроешь ворота, ни один из вас не останется в живых.

— О чем это ты?

— Не знаешь! Никто не знает! Только я знаю!

— Слушай, ты соображаешь, что ты не в своем уме?

— Вот именно. Это у тебя с головой не в порядке, раз ты решился напасть на этот дом.

Люди Тэндзо нетерпеливо забарабанили по воротам.

— Эй! Что случилось?

— Погодите-ка минутку! — отозвался Тэндзо и вновь обратился к Хиёси: — Говоришь, нас всех убьют, если мы войдем в дом. С какой стати я должен тебе верить?

— Это сущая правда.

— Если ты меня дурачишь, я отрублю тебе голову. Выкладывай, что у тебя на уме!

— Задаром не выложу. Придется дать мне кое-что взамен.

— Вот как?

Тэндзо сердился на себя за малодушие, но что-то настораживало его в словах мальчика. Небо посветлело, но усадьба гончара, обнесенная стеной, была погружена во тьму.

— Чего же ты хочешь? — раздраженно спросил Тэндзо.

— Хочу стать членом вашей шайки.

— Хочешь к нам?

— Именно так.

— А сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Почему ты хочешь стать вором?

— Хозяин издевается надо мной. Все бранят меня и обзывают Обезьяной, проходу не дают. Лучше стать разбойником, чтобы за все с ними рассчитаться.

— Хорошо, согласен, но прежде докажи, что говоришь правду. Ну а теперь растолкуй свои угрозы.

— Что вас всех убьют?

— Да.

— Пожалуйста. Твой замысел сорвался. Вечером ты проник в дом под видом гостя.

— Ну и что?

— Тебя узнали.

— Не выдумывай!

— Как знаешь, но хозяин знал о тебе всю правду. Поздно вечером по его приказу я отправился в дом Като на Ябуяму и сообщил ему, что нынешней ночью на нас могут напасть, и попросил помощи.

— Като с горы Ябуяма… Это, должно быть, соратник Оды по имени Като Дандзё.

— Като и мой хозяин — родичи, поэтому Като собрал дюжину соседних самураев, и все они под видом гостей пришли на праздник. Сейчас они в доме и ждут твоего налета. Честное слово!

По бледности, залившей лицо Тэндзо, Хиёси понял, что разбойник поверил ему.

— Вот как? — произнес Тэндзо. — Где они сейчас, что делают?

— Сперва сидели за столом, пили сакэ и ждали, потом, решив, что для налета уже слишком поздно, улеглись спать. А меня в такую стужу оставили дожидаться твоего появления.

Тэндзо набросился на Хиёси.

— Убью, если пикнешь! — зашипел он, зажав рот Хиёси огромной ладонью.

Хиёси удалось на мгновение высвободиться и произнести:

— Господин, ты только что обещал мне совсем другое! Кричать я не буду. Убери руку! — Хиёси вцепился ногтями в жесткую ладонь Тэндзо.

Тэндзо покачал головой:

— Ничего не поделаешь. Я действительно Ватанабэ Тэндзо из Микурии. По-твоему, в доме ждут моего налета, но я все равно не могу уйти отсюда с пустыми руками. Мои люди не простят мне этого.

— Но послушай…

— Что еще?

— Я могу вынести из дома все, что прикажешь.

— Ты?

— Только так и надо поступить. Ты получишь свое, не убивая людей и не рискуя самому расстаться с жизнью.

— Ты серьезно? — Пальцы Тэндзо сомкнулись на горле Хиёси.

Разбойники, встревоженные и испуганные, громким шепотом призывали своего вожака и скреблись в створки ворот.

— Эй, Тэндзо, ты там живой?

— Что вам?

— Почему не отпираешь?

Тэндзо, приподняв засов, прошептал в щель:

— Кое-что не заладилось, немного потерпите. Не стойте всей оравой, разойдитесь и спрячьтесь!

Выслушав, чем желал завладеть Тэндзо, Хиёси прокрался в дом с черного хода. Только он заметил, что в комнате Сутэдзиро горит светильник.

— Хозяин! — позвал Хиёси, подойдя к его комнате со стороны веранды.

Ответа не последовало, но он чувствовал, что и гончар, и его жена не спят.

— Хозяйка!

— Кто там? — отозвалась госпожа Сутэдзиро дрожащим голосом.

Они только что проснулись, разбуженные шумом и голосами у ворот. Оба оцепенели от страха. Хиёси отодвинул сёдзи и на коленях проскользнул в комнату. Сутэдзиро и его жена уставились на него широко раскрытыми глазами.

— Разбойники! И их тьма-тьмущая за воротами, — произнес Хиёси.

Сутэдзиро с женой тяжело вздохнули, словно утратив дар речи.

— Беда, если они сюда ворвутся. Они свяжут вас обоих, убьют или искалечат много народу. Я кое-что придумал, их вожак ждет вашего ответа.

Хиёси пересказал им разговор с разбойником.

— Хозяин, лучше отдайте им все, что они хотят. Я передам вещи Тэндзо, и он уберется прочь.

— Хиёси, что ему нужно? — спросил гончар, помолчав немного.

— Чайник работы Акаэ.

— Что?

— Сказал, что уйдет, если получит чайник. Пустяк ведь! Отдайте его! Я все сам придумал, — гордо добавил Хиёси. — Я притворюсь, будто сам украл его для разбойника.

Отчаяние и страх исказили лица Сутэдзиро и его жены, и мальчик принялся их уговаривать:

— Тот самый, что достали вчера для чайной церемонии из шкафа? Этот, верно? Разбойник спятил, раз приказал мне принести такую ерунду!

Хиёси упивался собственной изобретательностью.

Госпожа Сутэдзиро сидела, словно окаменев. С тяжелым вздохом ее муж произнес:

— Какое несчастье! — и умолк, предавшись невеселым мыслям.

— Хозяин, стоит ли так расстраиваться? Чайник как чайник, зато никакого кровопролития!

— Это не простой чайник. Даже в стране Мин есть всего несколько вещиц вроде этой. Мне стоило немалых трудов вывезти его из Китая. Это ведь и память о моем учителе Сёндзуе.

— В гончарных лавках Сакаи, — добавила хозяйка, — за него дадут больше тысячи золотых.

Налет, однако, страшил их. Если не отдать чайник, начнется резня, потом спалят дотла и дом, и мастерские. И не такое случалось в эти страшные времена!

Размышлять было некогда. Сутэдзиро, казалось, не в силах расстаться с драгоценной вещью, но благоразумие взяло верх, и он произнес:

— Придется покориться судьбе. — Он вынул из лаковой шкатулки ключи от кладовой и швырнул их под ноги Хиёси: — Отнеси ему! — Потрясенный случившимся, Сутэдзиро не мог выдавить из себя благодарности Хиёси, оценив изобретательность пятнадцатилетнего мальчика.

Хиёси принес из кладовой деревянный ящичек с чайником. Положив ключи в ладонь хозяина, он сказал:

— Вам, наверное, лучше погасить светильник и лечь спать. Будьте спокойны!

Получив чайник, разбойник Тэндзо словно не верил своим глазам. Открыв ящичек, он тщательно осмотрел добычу.

— Тот самый, — произнес он, и суровое выражение на его лице смягчилось.

— А теперь поскорее уводи отсюда своих людей! Пока я искал эту штуку в стенном шкафу, мне пришлось зажечь свечу. Като и его самураи наверняка проснулись и вот-вот пойдут дозором по саду.

Тэндзо рванулся к воротам.

— В любое время разыщешь меня в Микурии. Я беру тебя! — С этими словами он растворился во тьме.

Ужасная ночь миновала.

Наступил полдень следующего дня. Шла первая неделя Нового года, и гости бесконечной вереницей тянулись в главный дом. В усадьбе гончара царило непривычное уныние. Сутэдзиро был мрачен и немногословен, а его приветливая жена вовсе не показывалась.

Офуку сел у изголовья матери. Она не оправилась от недавнего кошмара и лежала в постели. Лицо ее было смертельно бледным.

— Мама, я только что говорил с отцом. Надеюсь, все уладится.

— Правда? А что он сказал?

— Сначала он сомневался, но когда я рассказал ему о том, как Хиёси напал на меня на заднем дворе, грозя позвать на подмогу разбойников из Микурии, отец задумался.

— Он его выгонит?

— Нет. Сказал, что Обезьяна подает серьезные надежды. Я поинтересовался, уж не хочет ли отец вырастить подручного с большой дороги.

— Мне никогда не нравилось, как Хиёси смотрит на тебя.

— Я и об этом сказал отцу. В конце концов он порешил, что Обезьяну придется уволить, если с ним никто не уживается. Сделать это непросто, потому что он отвечает перед Като с Ябуямы за этого негодника. Он рассудил, что лучше всего выгнать его, воспользовавшись безобидным поводом.

— Хорошо. Противно, что этот мальчишка с обезьяньим лицом у нас работает. Чем он сейчас занимается?

— Укладывает товар в лавке. Позвать его к тебе?

— Пожалуйста, не надо. Отвратительно смотреть на него. Теперь, когда твой отец дал согласие на увольнение, может, прямо сейчас объявишь ему хозяйскую волю и отправишь его восвояси?

— Хорошо, — неуверенно сказал Офуку. — А его жалованье?

— Мы заранее не уговаривались о деньгах. Работник он никудышный, но мы кормили и одевали его, хотя он не заслужил и этого. Ну ладно, оставь ему одежду, которая сейчас на нем, и выдай две мерки соли.

Офуку боялся с глазу на глаз объявлять Хиёси такое решение, поэтому взял с собой одного из приказчиков. Придя в лавку, он застал Хиёси одного. Облепленный соломой с головы до ног, он упаковывал товар.

— Ну? Зачем явился? — бодро произнес Хиёси.

Он решил особенно не распространяться о ночном происшествии, но чрезвычайно гордился собой, втайне рассчитывая на хозяйскую похвалу.

Офуку, пришедший в сопровождении того самого крепкого приказчика, который особенно зло издевался над Хиёси, неожиданно заявил:

— Собирайся, Обезьяна!

— Куда? — Удивленный Хиёси даже не понял, о чем идет речь.

— Домой. У тебя ведь есть свой дом, верно?

— Верно, но…

— Ты уволен с сегодняшнего дня. Одежду можешь оставить себе.

— Поблагодари хозяйку за доброту! — Приказчик протянул Хиёси две мерки соли и узелок с одеждой. — Прощаться с господами тебе не обязательно, можешь немедленно убираться.

Потрясенный Хиёси почувствовал, как краска заливает ему лицо. Гнев, вспыхнувший в его взоре, испугал Офуку. Он отступил на шаг, принял из рук приказчика соль и одежду и, опустив их наземь, быстро пошел прочь. Ярость во взгляде Хиёси не оставляла сомнений в том, что он мог броситься вдогонку за молодым господином. На самом деле сейчас Хиёси не видел ничего — глаза его застилали слезы. Ему вспомнилось заплаканное лицо матери, когда она предупреждала его, что не посмеет взглянуть никому в глаза, если сына еще раз откуда-нибудь выгонят, что он навлечет позор на голову мужа своей тетки. Представив себе ее лицо и изнуренную нищетой фигуру, Хиёси проглотил слезы. Какое-то время он простоял неподвижно, не зная, что теперь делать. Ярость бушевала у него в груди.

— Обезьяна! — окликнул его один из работников. — Что случилось? Опять поругались, что ли? Он тебя выгнал? Тебе всего пятнадцать — тебя повсюду хотя бы накормят. Не хлюпай носом и веди себя как мужчина.

Не отрываясь от дела, работники принялись потешаться над Хиёси. Их смех и подначки звенели у него в ушах, но он твердо решил, что не расплачется на глазах у всех.

— Кто это распускает нюни? Просто мне опротивела эта жалкая лавчонка. Теперь я поступлю на службу к самураю!

Забросив узелок за спину, Хиёси привязал к бамбуковой палке мешок с солью и перекинул ее через плечо. Вид у него был бравый.

— Идет на службу к самураю! — потешались работники. — Хорошее дело!

Никто из них не питал особой злобы к Хиёси, но и жалеть его они не собирались. Хиёси, едва очутившись по другую сторону глиняной стены, почувствовал, как душа его наполняется синевой небосвода. Он ощутил себя отпущенным на волю.

Осенью прошлого года Като Дандзё участвовал в битве при Адзукидзаке. Сгорая от нетерпения отличиться, он в одиночку врезался в гущу воинов Имагавы и был тяжело ранен. Ему пришлось отправиться домой на поправку. В последнее время он только отсыпался в Ябуяме. К зиме похолодало, и колотая рана в животе начала нестерпимо болеть. Он стонал день и ночь напролет.

Оэцу заботливо ухаживала за мужем. Сейчас она стирала его испачканное гноем исподнее в ручье рядом с домом. Она услышала, как кто-то вдалеке беззаботно распевает веселую песню.

Она встревоженно огляделась по сторонам. Дом их располагался на полпути к вершине горы Комёдзи, но из-за глинобитной стены виднелась дорога, вьющаяся у подножия горы, а за ней — поля Накамуры, река Сёнаи и широкая долина Овари.

Было очень холодно. Новогоднее солнце клонилось к закату, возвещая об окончании еще одного зимнего дня. Громкий и веселый голос, похоже, принадлежал человеку, которому еще не выпало испытать ни превратностей судьбы, ни человеческого страдания. Путник пел песню, популярную в конце прошлого века, но здесь, в Овари, молодые крестьянки обычно напевали ее за прялкой.

«Да уж не Хиёси ли?» — подумала Оэцу, когда путник подошел к подножию холма. Узелок с одеждой болтался у него за спиной, а с перекинутой через плечо бамбуковой палки свисал какой-то мешок. Она изумилась, как возмужал племянник, но, пожалуй, еще больше ее удивила его прежняя мальчишеская беззаботность.

— Тетушка! Что вы тут делаете?

Хиёси кивком поприветствовал Оэцу. Песня его совпадала с ритмом шагов, а безыскусный голос обратил приветствие в шутку. Оэцу не улыбнулась, она, казалось, совсем забыла, что такое смех.

— Как ты тут оказался? Несешь весточку монахам Комёдзи?

Хиёси почесал в затылке:

— Гончар меня уволил. Я подумал, что следует известить об этом дядюшку.

— Как, опять? — Оэцу нахмурилась. — Тебя выгнали, и ты посмел явиться к нам?

Хиёси хотел было рассказать тетке всю правду, но решил попусту не тратить слов. Он спросил дружелюбным тоном:

— А дядюшка дома? Не позволишь ли мне побеседовать с ним?

— Ни в коем случае! Его ранили в бою. Мы не знаем, доживет ли он до завтра или даже до сегодняшнего вечера. Не смей приближаться к нему! — Она говорила решительно. — Мне очень жаль сестру, что у нее такой сын.

Печальная новость расстроила Хиёси.

— Я только хотел попросить дядюшку об одной услуге, но сейчас, похоже, не стоит, а?

— Что еще?

— Я подумал, не поможет ли он мне поступить на службу к какому-нибудь самураю.

— Ну и ну! Да сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Пятнадцать, а все как дитя малое!

— Потому мне и скучно работать у ремесленников. Надоело! Тетушка, а ты не слышала, нет ли у кого-нибудь места?

— Да откуда ж мне знать об этом? — Оэцу укоризненно сверкнула на него глазами. — На службу к самураю не берут людей, нарушающих семейные традиции. Да и какая польза от сорванца и пройдохи вроде тебя?

В это мгновение к ним подбежала служанка Оэцу:

— Госпожа, скорее! Вашему мужу опять плохо!

Не сказав ни слова, Оэцу бросилась домой. Хиёси принялся разглядывать темные тучи над Овари и Мино. Вскоре он прошел через ворота во двор и направился в сторону кухни. Больше всего на свете ему хотелось отправиться домой, в Накамуру, и повидаться с матерью, но его удерживала мысль об отчиме, который внушил пасынку, что забор вокруг их дома порос колючками. Хиёси решил, что прежде всего он обязан найти работу. Он пришел сюда, собираясь гордо поведать своему благодетелю всю правду, но теперь, когда Като Дандзё оказался в таком тяжелом состоянии, Хиёси не знал, что предпринять. Его вдобавок мучил голод. Он размышлял, где найти ночлег, и вдруг почувствовал, как что-то мягкое приникло к его ноге. Это был котенок. Хиёси взял его на руки и уселся у входа в кухню. Закатное солнце освещало их холодными лучами.

— Ты ведь тоже голоден? — спросил он у котенка.

Тот дрожал, и Хиёси прижал его к груди. Ощутив живое тепло, котенок благодарно лизнул щеку Хиёси.

— Кис-кис, — пробормотал он и отвернулся.

Хиёси недолюбливал кошек, но котенок был единственным живым существом, которое сегодня обратило на него внимание.

Хиёси внезапно насторожился, зрачки котенка расширились от испуга. Из комнаты, прилегавшей к веранде, донесся отчаянный крик мужчины, терзаемого болью. В кухню прошла Оэцу со слезами на глазах. Она вытирала их рукавом, готовя на очаге какое-то снадобье.

— Тетушка, — вкрадчиво произнес Хиёси, поглаживая котенка, — малыш голоден и очень замерз. Он умрет, если вы не покормите его.

О своем пустом желудке он промолчал, но разжалобить Оэцу не удалось.

— Ты все еще здесь? Скоро ночь, и я не позволю тебе остаться у нас в доме.

Она закрыла лицо рукавом, чтобы племянник не видел ее слез. Молодая жена самурая, красивая и счастливая года три назад, поникла, как цветок под дождем. Хиёси, держа котенка в руках, думал об ужине и постели, близких и недостижимых. И, внимательно посмотрев на Оэцу, Хиёси заметил в ее внешности странную перемену.

— Тетушка! У вас живот! Вы ждете ребенка?

Оэцу резко вскинула голову, словно ее хлестнули по щеке. Неожиданный вопрос смутил ее.

— Неразумное дитя! Неприлично задавать такие вопросы! Какой ты невежа! Живо ступай домой, пока совсем не стемнело! В Накамуру или куда хочешь! Мне нет дела до тебя. — Задохнувшись от гнева, Оэцу скрылась в глубине дома.

— Что ж, и пойду, — пробормотал Хиёси, готовый уйти, но котенку не хотелось покидать насиженное местечко.

Служанка принесла немного холодного супа и рис, показала миску котенку и поманила его в кухню. Котенок, мгновенно спрыгнув с рук Хиёси, устремился к еде. Хиёси почувствовал, как рот наполняется голодной слюной, но его кормить здесь не намеревались.

Хиёси решил идти домой. У ворот его окликнули.

— Кто там? — раздался голос из комнаты, где лежал больной.

Хиёси поспешил ответить Дандзё и сразу выложил, что его выгнали из гончарной лавки.

— Оэцу, открой дверь!

Оэцу возражала, говоря, что муж непременно простудится на сквозняке и тогда раны его заноют еще сильнее. Она не подпускала Хиёси к комнате Дандзё, пока тот не впал в ярость.

— Дура! — закричал он. — Какая разница, проживу я десять дней или двадцать? Сказано, отпирай!

Заплакав, Оэцу выполнила приказ мужа.

— Ты его только расстроишь. Поздоровайся и ступай прочь, — сказала она Хиёси.

Хиёси просунул голову в комнату больного и поклонился. Дандзё полулежал в постели.

— Хиёси, тебя и оттуда выгнали?

— Да, господин.

— М-да. Вот и хорошо!

— Что? — Хиёси озадаченно взглянул на Дандзё.

— Нет позора в том, что тебя выгнали, если только ты сам не предал хозяина или не проявил неблагодарность.

— Понятно.

— Вы ведь и сами были раньше самураями. Слышишь, Хиёси, самураями!

— Да, господин.

— Самурай не служит за мерку риса, он не раб своего желудка. Он живет во имя своего призвания, во имя служения долгу. Пища — лишь дополнительное благо, ниспосланное Небом. Не становись одним из тех, кто готов на все за жалкую чашку риса.

Время близилось к полуночи.

Котику уродился хворым, плохо спал и без умолку плакал. Он лежал на соломенном матрасе и то и дело криком звал мать.

— Не выходи на улицу, там очень холодно, — сказала Оцуми матери. — Ложись спать.

— Отец ведь еще не вернулся.

Онака вместе с Оцуми устроилась у очага, взявшись за рукоделие.

— Куда он запропастился? Верно, опять не придет ночевать!

— Что ж, сегодня Новый год.

— Никто в нашем доме не отпраздновал его хотя бы кусочком просяной лепешки. И стужа невыносимая. Трудимся не покладая рук, а жизнь беспросветная.

— У мужчин свои радости.

— Мы называем его хозяином, а он что? Знай себе пьет сакэ, потом еще и тебя попрекает. С ума сойти можно.

Оцуми ступила в тот возраст, когда пора подумывать о замужестве, но она не могла оставить мать. Задавленная нищетой, девушка не смела мечтать о румянах и белилах, не говоря уже о новогоднем наряде.

— Пожалуйста, не осуждай его, — расплакавшись, сказала Онака. — Отец твой неудачник, зато Хиёси когда-нибудь выбьется в люди. Мы удачно выдадим тебя замуж, будешь счастлива, не то что я.

— Нет, мама, я не хочу замуж. Я всегда буду с тобой.

— Женщина не должна влачить жалкое существование, как мы с тобой. Я скрыла от Тикуами, что мы припрятали связку монет из той суммы, которую выплатил Яэмону его господин за увечье. Эти деньги пойдут тебе на свадьбу. Я прикопила достаточно шелка, чтобы сшить тебе кимоно.

— Мама, кажется, кто-то идет.

— Отец? — Онака выглянула в окно.

— Нет.

— Кто тогда?

— Не знаю. Не волнуйся! — сказала Оцуми, не выдав тревоги.

— Мама, ты дома? — позвал Хиёси из темноты.

Он вошел в прихожую, но не торопился в комнату с очагом.

— Хиёси?

— Он самый.

— Так поздно!

— Меня выгнали.

— Выгнали?

— Прости, мама. Пожалуйста, прости. — Он едва сдерживал слезы.

Онака и Оцуми бросились его обнимать.

— Ничего не поделаешь, — сказала Онака. — Проходи!

— Мне надо идти. Останься я в этом доме хотя бы на ночь, еще труднее будет расставаться с вами.

Онаке не хотелось, чтобы сын жил в их убогом доме, но ее терзала мысль о том, что он уйдет в глухую ночь.

— Куда ты собрался?

— Не знаю пока. Теперь я поступлю на службу к самураю и позабочусь о вас.

— К самураю? — прошептала Онака.

— Ты всегда возражала против того, чтобы я стал самураем, но я мечтаю стать им. И дядя Дандзё согласен. Он говорит, что мне уже пора подумать о будущем.

— Тебе придется посоветоваться с отчимом.

— Не желаю видеть его, — покачал головой Хиёси. — На ближайшие десять лет забудь обо мне. Сестренка, жаль, что тебе придется подождать с замужеством, но наберись терпения. Ладно? Я стану великим человеком и разодену нашу мать в шелка, а тебе куплю на свадьбу атласный пояс с узорами.

Женщины расплакались, поняв, что Хиёси уже рассуждает, как взрослый. Их чувства изливались в бурном потоке слез, способном, казалось, поглотить их и унести в пучину моря.

— Мама, вот две мерки соли, их дал мне гончар. Это все, что я заработал за два года. Сестренка, отнеси мешок на кухню.

— Спасибо, — сказала Онака с поклоном. — Соль — твой первый заработок.

Хиёси радовался, видя счастливое лицо матери. Он поклялся, что в будущем сделает ее еще счастливее. Так тому и быть! «Это — соль моей семьи, — подумал Хиёси. — Нет, не только моей семьи. Соль всей деревни. Или нет — всей Поднебесной».

— Я теперь, верно, не скоро вернусь, — сказал Хиёси, отступая к двери и не сводя глаз с Онаки и Оцуми.

— Подожди, Хиёси! Подожди! — Оцуми кинулась к брату. Затем она обратилась к матери: — Ты говорила о связке монет. Мне не нужны эти деньги. Я не собираюсь замуж. Пожалуйста, отдай их Хиёси.

Утерев слезы рукавом, Онака достала из укромного места связку монет и протянула ее сыну. Хиёси поглядел на деньги.

— Они не нужны мне. Оставьте их себе, — сказал он.

Оцуми, исполненная сострадания к младшему брату, спросила:

— Как же ты сможешь обойтись вдали от дома без денег?

— Мне не надо денег. Мама, не дашь ли ты мне отцовский меч? Тот, который выковал себе дедушка?

Онака покачнулась, словно от удара в грудь.

— Деньги помогут тебе остаться в живых. Умоляю, не проси меч! — воскликнула она.

— Ты ведь по-прежнему хранишь его?

— Ах нет… — Онаке пришлось признаться, что Тикуами давным-давно пропил фамильный меч.

— Ладно. У нас есть еще ржавый меч в амбаре, верно? Он цел?

— Ну… Если он пригодится тебе…

— Можно я возьму его?

Хиёси щадил материнские чувства, но должен был настоять на своем. Он вспомнил, как страстно ему хотелось заполучить эту ржавую железку в шестилетнем возрасте, как тогда плакала и негодовала мать. Теперь она вынуждена смириться с мыслью о том, что сын станет самураем, хотя она всегда молилась, чтобы эта участь миновала Хиёси.

— Возьми. Хиёси, прошу, никогда не вступай в поединок с другими людьми. Никогда не доставай его из ножен. Оцуми, пожалуйста, принеси меч.

— Я сам принесу.

Хиёси кинулся в амбар. Он снял меч с балки, на которой тот висел. Укрепив оружие на боку, он вновь вспомнил, как рыдал шестилетним ребенком, требуя у матери меч. В это мгновение он впервые ощутил, что стал взрослым.

— Хиёси, мать зовет, — сказала Оцуми, заглядывая в амбар.

Онака зажгла свечу перед домашним алтарем, положила на деревянное блюдо несколько просяных зерен и щепотку соли, из той, что принес Хиёси, и принялась молиться. Хиёси вернулся, и мать, велев ему присесть, достала из алтаря острое лезвие.

— Зачем это? — удивленно спросил Хиёси.

— Устраиваю тебе церемонию совершеннолетия. Мы не можем соблюсти ритуал, как положено, но все же отпразднуем это событие.

Она выбрила сыну волосы надо лбом, затем размягчила в воде несколько соломинок и завязала волосы в пучок на затылке. Хиёси навсегда запомнил эту церемонию. Он с печалью ощущал на лице прикосновение огрубевших ладоней матери, но им владело и радостное чувство. «Наконец-то, — думал он, — я стал таким, как все. Взрослым».

Он услышал вдалеке лай бродячей собаки. Хиёси вышел во двор.

— Ну, я пошел. — Он был не в силах произнести ничего другого, даже пожелать счастья матери и сестре, слова застревали в горле.

Мать склонилась перед алтарем. Оцуми, подхватив на руки расплакавшегося Котику, выбежала во двор вдогонку за братом.

— Прощай! — сказал Хиёси и пошел не оглядываясь.

Его фигура становилась все меньше и меньше и наконец исчезла вдали. Ночь выдалась на редкость светлая, видимо из-за мороза.

Ружье Короку

Неподалеку от Киёсу, менее чем в десяти ри к западу от Нагои, была деревня под названием Хатидзука. С любого края деревни виднелся холм, похожий на шапку. В жаркий летний полдень здесь стрекотали цикады, ночами громадные летучие мыши заслоняли лик луны.

— Эй!

— Эй! — как эхо, донеслось из рощи.

Ров, наполненный водой из реки Каниэ, огибал крупные камни и высокие деревья на склоне холма. На первый взгляд можно было и не заметить, что вода в нем заросла темными сине-зелеными водорослями. Водоросли цеплялись за источенные камни стен и за глинобитные изгороди, многие столетия защищавшие эту землю и потомков здешней знати, их власть и богатство.

Издали невозможно угадать, сколько тысяч, а то и десятков тысяч тё помещичьей земли находится на холме. Усадьба принадлежала могущественному роду из деревни Хатидзука, а здешних князей уже на протяжении нескольких поколений звали уменьшительным именем Короку. Нынешний глава рода носил имя Хатидзука Короку.

— Эй, там! Откройте ворота! — донеслись из-за ручья голоса нескольких мужчин. Короку был среди них.

Ни Короку, ни его предки на самом деле не обладали той родовитостью, которой они хвастались, да и не имели официальных прав на землю в округе и на управление ею. Они были выходцами из влиятельного провинциального клана, не более. Короку величали князем, а его людей — вассалами, хотя держались последние бесцеремонно и даже грубо. Другие князья тоже общались со своими воинами почти на равных, но отношения Короку и его людей походили на отношения атамана с разбойниками.

— Спит, что ли? — пробормотал Короку.

— Эй, страж, чего ждем? — крикнул один из воинов Короку.

— Эй!

Наконец стражник услышал их, и деревянные ворота со скрипом открылись.

— Кто здесь?

Около ворот стояли люди с железными лампами в форме колоколов на длинных шестах, с какими выходят на поле боя или под проливной дождь.

— Это я, Короку! — ответил он, ослепленный светом.

— Добро пожаловать домой.

Проходя через ворота, каждый из спутников Короку называл свое имя.

— Инада Оиноскэ.

— Аояма Синсити.

— Нагаи Ханнодзё.

— Мацубара Такуми.

Они с топотом зашагали по широкому темному коридору в глубь дома. Из дверей выглядывали слуги, служанки, жены и дети — многочисленные домочадцы Короку. Обитатели дома дружно приветствовали своего повелителя, вернувшегося домой. Короку здоровался с каждым хотя бы взглядом и, добравшись до главного зала, тяжело опустился на круглую соломенную циновку. Пламя маленького светильника четко обрисовало черты его лица. «Почему он в дурном расположении духа?» — тревожились женщины, которые принесли ему воду, чай и пирожки из черных бобов.

— Оиноскэ! — окликнул Короку воина, севшего поодаль от хозяина. — Как мы опозорились сегодня вечером, верно?

— Оплошали, — подтвердил Оиноскэ.

Четверо воинов выглядели мрачно. Короку, казалось, искал, на ком бы выместить дурное настроение.

— Такуми, Ханнодзё! А вы что скажете?

— О чем?

— О сегодняшнем дельце! На славное имя рода Хатидзука ведь пало пятно позора?

Вассалы впали в глубокое молчание. Ночь была душной, ни ветерка. Дым от курильницы с травами от комаров ел глаза.

Утром того же дня Короку получил приглашение от одного вассала клана Ода на чайную церемонию. Он никогда не был любителем таких посиделок, но на этот раз должны были собраться влиятельные люди из всей Овари, поэтому предоставился случай поговорить с ними. Отвергнуть приглашение — значит стать посмешищем. «Подумаешь, важничает, надувается, как лягушка. Да кто он такой? Вожак шайки ронинов. Видно, испугался выказать невежество на чайной церемонии».

Короку и четверо его спутников степенно отправились в дорогу, но на церемонии внимание одного из гостей привлек чайник работы Акаэ.

— Чудеса! Уверен, я видел этот чайник в доме у Сутэдзиро. У гончара Сутэдзиро. Не тот ли это знаменитый чайник, который похитили разбойники? — воскликнул незадачливый гость.

Хозяин, гордившийся чайником, естественно, растерялся.

— Глупости какие! Я на днях купил его в лавке в Сакаи, выложил за него почти тысячу золотых. — Он даже предъявил бестактному гостю счет хозяина лавки.

— Можно допустить, что воры продали чайник торговцу в Сакаи, и по цепочке вещица оказалась в вашем достопочтенном доме. Разбойника, похитившего чайник у гончара, зовут Ватанабэ Тэндзо из Микурии. Никаких сомнений!

Все гости невольно вздрогнули. Словоохотливый человек, верно, не был осведомлен о родословной другого гостя — Хатидзуки Короку, но хозяин дома и многие гости знали, что Ватанабэ Тэндзо приходится родным племянником Короку, что у них с дядей немало общих делишек. Короку торжественно поклялся хозяину дома расследовать странную историю с чайником, но чувствовал себя опозоренным. Он вернулся домой злым и угрюмым. Никто из ближайших соратников не мог дать ему толковый совет. Коснись дело кого-либо из собственных друзей и близких, они бы быстро разобрались что к чему. Под подозрением оказался Тэндзо, а он приходился Короку родным племянником — семья Тэндзо в Микурии была побочной ветвью здешнего рода, — и в поместье у него всегда было два-три десятка ронинов.

Короку выходил из себя именно потому, что Тэндзо доводился ему племянником.

— Безобразие! — ворчал он, сознавая ответственность за бесчинства Тэндзо. — Каким же дураком я был, постоянно прощая его! Он завел себе дорогие наряды и дюжину наложниц. Обесчестил нашу семью, опозорил имя! Необходимо от него избавиться, иначе весь род Хатидзука прослывет шайкой воров и бандой бесстыдных разбойников. Позор для добропорядочного семейства, которое считается одним из самых именитых в провинции. Даже мне, Хатидзуке Короку, приходится слышать на людях, будто я — разбойничий атаман!

Ханнодзё и Оиноскэ смущенно потупились при виде слез своего господина.

— Послушайте! — Короку посмотрел приближенным прямо в глаза. — Черепица на крыше моего дома украшена знаком счастья «мандзи», хотя сейчас она заросла мхом. Он передавался из поколения в поколение от моего далекого предка князя Минамото Ёримасы, а ему его пожаловал принц Такакура в благодарность за помощь войсками. Наша семья когда-то служила сёгунам, но со времен Хатидзуки Таро мы утратили былое влияние, превратившись в обычный провинциальный род. Мы никогда не смиримся с этим и не намерены прозябать в глуши до конца своих дней. Нет! Я, Хатидзука Короку, говорю — настало время! Я долго ждал часа, когда смогу восстановить фамильную честь и доказать всему миру, чего мы стоим.

— Ты всегда так говорил.

— Я говорил вам о том, что нужно прежде подумать, а потом действовать, что нужно защищать слабых. Мой племянник неисправим. Глухой ночью он вломился в дом к купцу и обокрал его. — Короку помолчал. — Оиноскэ, Синсити! Вы сегодня же вечером отправитесь в Микурию, привезете сюда Тэндзо, ничего ему не объясняя. У него под началом немало вооруженных людей, и сам он не из тех, кого можно связать веревкой.

Настал рассвет, и птицы защебетали на лесистых склонах холма. В одном из домов поместья утро встретили рано.

— Мацу! Мацу!

Мацунами, жена Короку, вошла в спальню. Муж лежал на боку под пологом от комаров.

— Не вернулись люди, посланные в Микурию?

— Нет.

— Г-м-м…

Короку выглядел озабоченным. Племянник был сущим мерзавцем, не делавшим ничего, кроме зла, но обладал проницательным умом. Может, он почуял опасность и скрылся?

«Что-то мои воины подзадержались», — вновь подумал Короку.

Госпожа Короку подняла полог. Их двухлетний сын Камэити играл у постели.

— Иди-ка сюда! — Короку обнял дитя и поднял его на вытянутой руке. Пухлый, как младенцы на китайских гравюрах, ребенок был тяжеловат даже для отцовских рук. — Что случилось? Веки у тебя красные и опухшие.

Короку чмокнул сына в глаза. Ребенок в ответ царапнул щеку отца.

— Комары, верно, покусали, — сказала Мацунами.

— Тогда не о чем волноваться.

— Он очень беспокойный, даже во сне. Все норовит из-под полога выползти.

— Как бы во сне не простудился!

— Не тревожься.

— Как бы корью не заболел.

— Не произноси этого слова.

— Сынок — наш первенец. Так сказать, трофей первой битвы.

Короку был молод и упрям. Как ни прекрасны минуты покоя, он порывисто выбежал из спальни, как человек, которого ждут великие дела. Он не засиживался за завтраком. Приведя себя в порядок, он вышел в сад и широко зашагал на поляне, которую недавно очистили от огромных деревьев.

По одну сторону узкой тропы, на месте недавно срубленных могучих деревьев, размещались небольшие кузницы. Здесь, в гуще леса, топор дровосека не касался деревьев со времен предков Короку.

Оружейник Куниёси, которого Короку тайком переманил из города Сакаи, и его подмастерья были заняты работой.

— Как дела? — спросил Короку.

Оружейник и подмастерья простерлись ниц на земляном полу.

— Безуспешно? Не удается скопировать огнестрельное оружие, которое вам дали для образца?

— Мы пробовали и так и этак… Забыли о еде и о сне, но…

Короку кивнул.

— Господин, посланцы только что прибыли из Микурии, — сообщил прибежавший из главного дома молодой воин.

— Вернулись?

— Да, господин.

— Тэндзо привели?

— Да, господин.

— Хорошо. — Короку одобрительно кивнул. — Пусть подождет.

— В доме?

— Да. Я скоро вернусь.

Короку был умелым стратегом, и клан безраздельно полагался на него, но у него имелась не подобающая главе рода черта — склонность к мягкосердечию. Сурового Короку порой трогали чужие слезы, особенно когда дело касалось кого-нибудь из ближайших родственников. Сегодня он твердо решил, что пора серьезно разобраться с племянником, но все равно медлил и не покидал кузницу, наблюдая за работой Куниёси.

— Неудачи естественны, — заметил он. — Огнестрельное оружие попало к нам всего лет восемь назад. С тех пор все самурайские кланы соперничают друг с другом, стремясь научиться изготавливать ружья или покупая их на кораблях у европейских варваров. В Овари в этом смысле мы имеем преимущество. Большинство сельских самураев на Севере и на Востоке в глаза не видывали ружей. Тебе тоже прежде не доводилось изготовлять подобного оружия. Старайся не за страх, а за совесть. Если удастся сделать хоть одно ружье, потом можно изготовить целую сотню. Ружья, поверь, нам пригодятся!

— Господин! Они ждут тебя. — Гонец прибежал еще раз и опустился на колени на траву, влажную от росы.

— Скоро вернусь. Передай, чтобы подождали немного.

Короку, решивший принести собственного племянника в жертву справедливости, разрывался между родственными чувствами и требованиями чести. Он направился было к дому, но вновь обратился к Куниёси:

— За год ты ведь сумеешь изготовить десяток-другой добротных ружей?

— Да, — серьезно ответил кузнец. Он сознавал возложенную на него ответственность. — Стоит сделать одно, безукоризненное, так не составит труда изготовить и сорок, а то и целую сотню.

— Трудности, значит, только с первым ружьем?

— Вы тратите много на мое содержание.

— Тебя это не должно тревожить.

— Благодарю, мой господин.

— Не думаю, что война закончится в этом году, или в следующем, или в ближайшие годы… Постарайся по возможности побыстрее добиться успеха.

— Буду стараться.

— И помни, дело это секретное.

— Слушаюсь, господин.

— Стук молота разносится по всей округе. Нельзя ли работать так, чтобы не было слышно по ту сторону рва?

— Постараюсь, мой господин.

Уже собравшись выйти из кузницы, Короку заметил у стены ружье.

— А это что? — спросил он. — Образец или твоя работа?

— Только что сделано.

— Давай его опробуем.

— Боюсь, мой господин, оно еще не совсем готово для испытания.

— Ничего! У меня есть хорошая мишень! А оно выстрелит?

— Пуля вылетит, но механизм пока не работает, как в образце. Буду работать еще упорнее.

— Испытание — тоже важное дело. Дай-ка сюда!

Взяв ружье из рук у Куниёси, Короку положил ствол на локоть, словно целясь. В этот миг в дверях кузницы показался Инада Оиноскэ:

— Вы еще не закончили!

— В чем дело? — Короку повернулся к Оиноскэ с ружьем наперевес.

— Думаю, вам следует поторопиться. Мы уговорили Тэндзо пойти с нами, но он встревожился. Неверный шаг, и он превратится, как говорят, в тигра, вырвавшегося из клетки.

— Хорошо, сейчас приду.

Передав ружье Оиноскэ, Короку быстро зашагал по лесной тропе.

Ватанабэ Тэндзо сидел у входа в кабинет хозяина, размышляя, что произошло. Какая срочность в спешном приезде сюда? Аояма Синсити, Нагаи Ханнодзё, Мацубара Такуми и Инада Оиноскэ — верные воины клана Хатидзука — сидели вокруг, не спуская глаз с гостя. Тэндзо заволновался, едва переступив ворота усадьбы. Он уже хотел под каким-нибудь предлогом удалиться, когда увидел в саду Короку.

— Ах, дядюшка! — Тэндзо улыбнулся вымученной улыбкой.

Короку безучастно поглядел на племянника. Оиноскэ опустил приклад ружья на землю.

— Тэндзо, выйди в сад.

Короку выглядел как обычно, и Тэндзо немного успокоился.

— Мне передали, чтобы я немедленно прибыл к тебе. Верно?

— Именно так.

— А в чем дело?

— Иди сюда!

Тэндзо обулся в соломенные сандалии и спустился в сад. Ханнодзё и Такуми следовали за ним.

— Встань вон там! — приказал Короку, усевшись на большой камень, и поднял ружье.

Тэндзо понял, что дядя целится в него, но сделать ничего не мог. Воины неподвижно стояли вокруг. Атамана разбойников из Микурии заманили в ловушку. Лицо его побледнело. Волны гнева словно исходили от Короку. Тэндзо понял, что слова бесполезны.

— Тэндзо!

— Да?

— Ты, конечно, не забыл, что я неоднократно говорил тебе?

— Я все запомнил.

— Наш мир — хаос, и ты пришел в него человеком. Самое позорное в жизни — излишества в нарядах, чревоугодие, издевательства над простыми людьми. Именно этим отличаются так называемые крупные провинциальные кланы. Под стать им и ронины. Род Хатидзука Короку — не чета остальным, и, по-моему, я давным-давно объяснил тебе это.

— Да.

— Наш род дал обет хранить высокие стремления и исполнять их. Мы поклялись не угнетать земледельцев и не разбойничать, поклялись позаботиться о том, чтобы плоды процветания достались всем, если власть над провинцией окажется в наших руках.

— Истинная правда.

— Кто же нарушил нашу клятву? — спросил Короку.

Тэндзо промолчал.

— Ты, Тэндзо! Ты злоупотребил властью над вооруженными людьми, которую я тебе доверил. Ты использовал ее во зло, предпочтя жизнь ночного вора. Это ты вломился в дом гончара в Синкаве и украл чайник Акаэ? Ты? Отвечай!

Тэндзо оглядывался по сторонам, прикидывая, куда лучше бежать.

Короку встал с камня:

— Скотина! Стоять! Или удрать надумал?

— Я… я не собираюсь бежать… — Голос Тэндзо задрожал. Он опустился на траву.

— Свяжите его! — приказал Короку.

Мацубара Такуми и Аояма Синсити мгновенно накинулись на Тэндзо. Заломив ему руки за спину, они скрутили его перевязью от его же меча. Тэндзо осознал, что преступление раскрыто и ему грозит опасность. На его бледном лице появилось решительное и дерзкое выражение.

— Д-д-дядюшка, что ты собираешься со мной сделать? Ты мой родной дядя, но твое поведение кажется мне диким.

— Замолчи!

— Клянусь, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Молчать!

— Кто наплел небылиц про меня?

— Закрой рот!

— Дядюшка… ты ведь мой кровный родственник! Зачем доверять слухам, не лучше ли спросить у меня?

— Не хочу слушать твои трусливые отговорки!

— Главе большого клана нельзя принимать решения на основании сплетен. Он сначала расследует дело…

Короку было мерзко слушать это нытье. Он поднял ружье и положил его на сгиб локтя.

— Негодяй! Ты мне не племянник, а живая мишень. Испытаю на тебе новое ружье, которое сделал для меня Куниёси. Отведите его подальше и привяжите к дереву.

Синсити и Такуми пинками подняли Тэндзо с земли и за шиворот поволокли по саду. Они потащили его в дальний конец сада, на расстояние, которое не преодолела бы стрела опытного лучника.

— Дядюшка! Выслушай меня! Умоляю, позволь мне сказать!

Голос Тэндзо дрожал от отчаяния, но Короку не внял крикам племянника. Короку взял фитиль из рук Оиноскэ, зарядил мушкет и прицелился в истошно вопящего Тэндзо.

— Признаюсь в воровстве! Выслушай меня!

Приближенные Короку невозмутимо наблюдали за происходящим, скрестив руки на груди. Через несколько минут умолк и Тэндзо. Голова его поникла. Он, вероятно, уже примирился с собственной смертью или просто пал духом.

— Не работает, — пробормотал Короку, отведя взгляд от живой мишени. — Жму на курок, а оно не стреляет. Синоскэ, сбегай-ка в кузницу и приведи сюда Куниёси.

Когда пришел кузнец, Короку протянул ему ружье:

— Попробовал выстрелить, но ружье не сработало. Почини его!

— Мой господин, это не так-то просто, — сказал Куниёси, осмотрев мушкет.

— Сколько времени потребуется?

— Может, к вечеру управлюсь.

— А побыстрее нельзя? Живая мишень, на которой мне хочется опробовать ружье, уже готова.

Кузнец только сейчас сообразил, какая участь уготована Тэндзо.

— Это… ваш племянник? — с трудом выговорил он.

Короку промолчал.

— Ты оружейник. Твое дело — побыстрее исправить неполадки в ружье. Тэндзо — дурной человек, но он мой родственник. Он не умрет, как бродячий пес, а поможет в испытании нового оружия. Так что пошевеливайся!

— Слушаюсь, господин!

— Чего еще ждешь? — Глаза Короку вспыхнули, как сигнальные огни.

Куниёси кожей почувствовал, как его обожгло жаром. Он торопливо пошел в кузницу.

— Такуми, принеси попить нашей живой мишени, — распорядился Короку. — Выставьте стражу из трех человек, пока не починят ружье.

С этими словами он удалился в дом, чтобы позавтракать.

Такуми, Оиноскэ и Синсити тоже покинули сад. Нагаи Ханнодзё собирался сегодня съездить домой, и он вскоре сообщил, что отправляется в путь. Вскоре отбыл с поручением и Мацубара Такуми, так что в доме на холме остались только Инада Оиноскэ и Аояма Синсити.

Солнце поднималось, становилось все жарче. Пели цикады, и только муравьи не замечали зноя. Из кузницы доносился яростный стук молота. Что чувствовал в эти минуты привязанный к дереву Тэндзо?

— Ружье еще не готово? — выкрикивал Короку из внутренних покоев, и Аояма Синсити, обливаясь потом, мчался в кузницу.

— Еще немного придется подождать! — докладывал он, сообщая, как продвигается дело.

Короку задремал. Синсити тоже заснул, устав после треволнений минувшего дня.

Их разбудил громкий голос одного из стражников:

— Он сбежал, господин Синсити, сбежал! Быстрее сюда!

Синсити босиком помчался в сад.

— Племянник хозяина убил двух стражей и скрылся!

Лицо стражника было землисто-серым. Синсити побежал со стражником, крикнув на бегу в сторону дома:

— Тэндзо убил двух стражников и сбежал!

— Что? — воскликнул Короку, очнувшись ото сна.

В саду все так же пели цикады. Резким движением Короку вскочил на ноги и обнажил меч, который постоянно держал у изголовья во время сна. Обогнув веранду, он натолкнулся на Синсити и уцелевшего стражника.

Они подбежали к дереву, но Тэндзо там, конечно, не оказалось. Под деревом валялась развязанная веревка. Шагах в десяти ничком лежал убитый. Тело второго стражника они нашли у глинобитной стены; его голова была расколота надвое, как спелый гранат. Оба стражника были с ног до головы залиты кровью. Кровь на траве в такой зной быстро запеклась и почернела. Тучи мух слетелись не ее запах.

— Стражник!

— Да, мой господин! — Стражник простерся перед Короку.

— Руки Тэндзо были скручены перевязью меча, а сам он привязан к дереву пеньковой веревкой. Как ему удалось освободиться? Веревка не разрезана.

— Да… верно… это мы развязали ее.

— Кто?

— Один из убитых.

— Почему? Кто позволил?

— Сперва мы и слушать его не хотели, но ваш племянник сказал, что ему нужно по нужде, и мы…

— Болван! — заорал Короку, едва сдерживая желание втоптать стражника в землю. — Поддаться на такой старый трюк! Безмозглые скоты!

— Господин, пожалуйста, простите меня. Ваш племянник сказал, что вы человек с добрым сердцем. Он внушил нам, что родной дядя никогда не убьет племянника. Сказал, что его наказывают для острастки, что вы назначили расследование, которое закончится к вечеру, и тогда его освободят. Твердил, что нас строго накажут, если мы обойдемся с ним жестоко. В конце концов один из нас развязал его. Два стражника повели его вон под то дерево, чтобы племянник ваш справил нужду.

— Дальше?

— А потом я услышал крик. Он убил стражников, а я бросился к дому, чтобы доложить вам о происшествии.

— В какую сторону он побежал?

— Я видел, как он перелез через стену. И потом вроде бы слышал плеск в ручье.

— Синсити, надо догнать его! Вышли людей на дорогу, ведущую в деревню. Быстро!

Короку решительно устремился к главным воротам, чувствуя холодок страха в душе.

Истекающий потом Куниёси не ведал о случившемся, потеряв счет времени. Для него сейчас не существовало ничего, кроме ружья, которое надо исправить. Искры с наковальни обжигали его. Наконец он изготовил недостающую деталь. Удовлетворенный результатом своих трудов, он ласкал мушкет, как младенца. Полной уверенности в том, что оружие на сей раз не подведет, у него не было. Он прицелился в стену незаряженным ружьем и спустил курок. Щелчок прозвучал весьма угрожающе.

«Вроде бы в порядке», — подумал он. Какой позор, если он торжественно вручит ружье Короку, а в нем окажется изъян. Куниёси засыпал порох в ружье и вложил пулю в ствол. Он выстрелил в пол. Грянул гром, и в земле образовалась маленькая воронка.

— Получилось!

Перезарядив ружье, Куниёси пошел по лесной тропе в хозяйский сад.

— Эй, ты! — окликнули его из-за дерева.

Куниёси остановился, растерянно оглядываясь по сторонам.

— Кто там? — спросил он.

— Я.

— Кто?

— Ватанабэ Тэндзо.

— Племянник хозяина?

— Не удивляйся! Утром я был привязан к дереву, и на мне собирались опробовать твое ружье. А теперь я здесь.

— Что случилось?

— Не твое дело. Наши семейные дела. Дядя преподал мне хороший урок.

— Вот как?

— Послушай-ка! Сейчас в деревне, у запруды, идет битва. Там и крестьяне, и самураи. Дядя, Оиноскэ, Синсити и все остальные там. Мне велено отправляться следом. Ты починил ружье?

— Да.

— Давай сюда!

— Это приказ князя Короку?

— Да. Поживее! Если враг побежит с поля боя, мы не успеем опробовать оружие.

Тэндзо выхватил у Куниёси ружье и скрылся в чаще.

— Чудеса, — пробормотал кузнец.

Он пошел следом за Тэндзо, который пробирался к внешней стене поместья. Кузнец увидел, как тот перелез через ограду и оказался во рву.

Погрузившись по грудь в стоячую воду, Тэндзо стремительно рванулся вперед, как дикий зверь.

Куниёси взобрался на стену следом за ним.

— Эй, люди! Держите вора! Помогите! Сюда! — закричал он, поняв, что его обманули.

Тэндзо выкарабкался из воды, серый от грязи, как крыса. Услышав крики Куниёси, он обернулся, прицелился и выстрелил из мушкета.

Ружье издало страшный грохот. Тело Куниёси рухнуло с ограды. Тэндзо мчался по полю, как дикий зверь, уходящий от охотников.

Под приказом стояла подпись главы клана Хатидзуки Короку. К вечеру усадьба и ее окрестности наполнилась самураями, явившимися по зову князя.

— Война?

— С кем? — спрашивали воины друг друга, возбужденные предстоящей битвой.

Значительную часть жизни они возделывали поля, разводили лошадей, торговали шелковичными червями и на рынке ничем не отличались от обыкновенных крестьян и торговцев, но в глубине души вассалы были иными людьми. Они похвалялись предками, принявшими мученическую смерть, и роптали на свою судьбу. Они без колебаний брались за оружие, при малейшей угрозе их сюзерену. Подобные люди служили истинной опорой клану на протяжении столетий.

Оиноскэ и Синсити отдавали воинам распоряжения у ворот.

— Проходите в сад!

— Не шумите!

— Идите к главному входу!

Прибывшие были вооружены длинными боевыми мечами, но, являясь членами провинциального клана, они не носили полных доспехов, а только боевые перчатки и ноговицы.

— Отправляемся на битву, — предположил один из воинов.

У владений рода Хатидзука не было четко установленной границы. Собравшиеся люди не жили в крепостях и не присягали никому на верность. Они не имели ни постоянных союзников, ни врагов, но время от времени они уходили на войну — когда кто-то вторгался во владения клана, или в составе объединенного войска с другими князьями, или отправлялись наемниками в дальние провинции. Некоторые князья за деньги оказывали помощь своими войсками, но Короку никогда не гнался за выгодой. Соседние кланы Ода, Токугава из Микавы, Имагава из Суруги уважали Короку. Хатидзука был одним из нескольких могущественных провинциальных кланов, но достаточно влиятельным для того, чтобы не опасаться посягательств на его земли.

Получив приказ князя, все члены клана немедленно явились в усадьбу. Они с надеждой и тревогой смотрели на своего повелителя. Он стоял на возвышении, неподвижный, как статуя. Смеркалось, в небе появилась луна. Короку был в доспехах из черной кожи, на боку висел длинный меч. Снаряжение выглядело легким, но никто не сомневался, что Короку — полководец и истинный глава воинского рода.

Короку перед лицом двухсот своих соратников торжественно объявил, что отныне Ватанабэ Тэндзо больше не является членом клана. Подробно рассказав о случившемся, он повинился в своей ошибке:

— В результате моего недосмотра возникли серьезные трудности. Тэндзо должен заплатить головой за побег. Мы обшарим всю землю, перевернем каждый камень, проверим каждую травинку, но он от нас не уйдет. Если он не умрет, род Хатидзука на долгие века прославится как шайка воров. Это дело нашей чести. Нашей с вами, наших предков и наших потомков. Мы обязаны поймать Тэндзо. Забудьте, что он мой племянник. Он — предатель!

Едва Короку закончил речь, как появился запыхавшийся юный гонец:

— Тэндзо со своими людьми в Микурии! Они ждут нападения и укрепляют подходы к деревне.

Соратники Короку опешили, узнав, что врагом оказался на этот раз Ватанабэ Тэндзо, однако честь клана была превыше всего. Они дружно отправились в арсенал, в котором имелось большое количество разнообразного оружия. В прошлом оружие и доспехи часто бросали на поле брани. Теперь, когда усобицы не утихали ни на день и Япония погрузилась во мрак и смуту, оружие стало едва ли не самым ценным достоянием. Оружие хранилось чуть ли не в каждом крестьянском доме. Меч или копье были самым ходовым товаром на рынке, уступая лишь продовольствию.

Много оружия хранилось в здешнем арсенале с первых дней возникновения клана, но в правление Короку запас пополнялся особенно быстро. В нем не было только огнестрельного оружия. Тэндзо сбежал, прихватив их единственное ружье, что привело Короку в такой гнев, который могли умерить лишь стремительными боевыми действиями. Он считал племянника диким зверем, полагая, что чрезмерно милосердно разорвать его на куски. Короку торжественно поклялся, что не снимет доспехов, пока Тэндзо не будет убит.

Короку во главе своего войска выступил на Микурию.

У деревни колонна остановилась и выслали лазутчика. Вскоре он доложил, что Тэндзо и его подручные жгут дома и грабят крестьян. Отряд двинулся вперед и столкнулся с беженцами, которые тащили на себе детей и стариков, котомки, гнали скот. Войско Хатидзуки еще больше напугало их.

Аояма Синсити обратился к ним со словами утешения:

— Мы пришли не грабить, а наказать Ватанабэ Тэндзо и его разбойников.

Крестьяне, немного успокоившись, стали наперебой жаловаться на бесчинства Тэндзо. Список его злодеяний не исчерпывался кражей в доме гончара Сутэдзиро. Помимо ежегодной дани в пользу властителя края, Тэндзо взимал мзду в свой карман, которую называл «платой за охрану полей». Захватив дамбы на реках и озерах, он ввел «подать за воду». Если кто-нибудь осмеливался воспротивиться, Тэндзо присылал воинов, и те разоряли надел бунтаря. Угрожая вырезать семью каждого, кто посмеет пожаловаться князю, он ухитрился держать свои темные дела в секрете. Сам князь был слишком занят постоянными войнами, чтобы обращать внимание на мелочи вроде закона и порядка.

Тэндзо с сообщниками вели себя нагло: играли в кости, на храмовом дворе забивали и поедали крестьянский скот и домашнюю птицу, крали женщин, устроили в храме склад оружия.

— Ну а что сегодня случилось? — спросил Синсити.

Крестьяне заговорили в один голос. Беспорядки начались с того, что из арсенала раздали мечи и копья. Разбойники пили сакэ и вопили о решимости сражаться до последней капли крови и внезапно начали грабить и жечь дома. В конце концов банда взяла с собой оружие, еду и все ценное, награбленное в деревне, и бежала. Громкими разговорами о смертном бое они, похоже, хотели отпугнуть возможных преследователей.

«Может, они меня перехитрили?» — размышлял Короку, спешиваясь. Он велел крестьянам идти домой, а затем с помощью своих воинов потушил пожар, бушевавший в деревне. Короку спас оскверненный разбойниками сельский храм. На заре он предался молитве.

— Тэндзо — один из многих побегов на древе нашей семьи, но тень его злодеяний падает на весь род Хатидзука. Прошу прощения за содеянное им и клянусь, что Тэндзо ждет смертная казнь. Обещаю облегчить жизнь здешним крестьянам и преподнести щедрые дары храму.

Верные воины окружали своего сюзерена.

— Неужто это — вожак разбойников? — перешептывались крестьяне.

Их недоумение и подозрительность не были напрасными. Именно именем Хатидзуки Тэндзо подкреплял права на бесчисленные преступления и поборы. Он приходился племянником Короку и считал его своим повелителем, поэтому крестьяне не верили и Короку. Короку понимал, что поражение неизбежно, если не заручиться поддержкой богов и местных жителей.

Наконец вернулись лазутчики, посланные по следу Тэндзо.

— В его отряде человек семьдесят, — доложили они. — Судя по следам, разбойники ушли в горы у Хигаси Касугаи и бегут к дороге Мино.

— Половина воинов возвращается домой для охраны владений клана Хатидзука. Часть остается здесь, чтобы помочь крестьянам. Ближайшие мои соратники отправляются в погоню, — распорядился Короку.

Короку оставил при себе полсотни человек. Миновав Комаки и Кубосики, они столкнулись с частью шайки. Тэндзо выставил дозоры на нескольких дорогах и, обнаружив погоню, избрал кружной путь. Пришли вести, что его люди спускаются с вершины горы Сэто в деревню Асукэ.

В полдень на четвертый день после того, как спалили Микурию, стояла жара. Дорога взбиралась в гору, а люди Тэндзо несли на себе оружие и доспехи. Шайка выбилась из сил. Они уходили все дальше, бросая по пути лошадей и поклажу, чтобы не мешкать, и вошли в ущелье реки Додзуки изнуренными, голодными, промокшими от пота. На привале маленький отряд Тэндзо был атакован с двух сторон воинами Короку, которые спустились по стенам ущелья. Валуны и люди обрушились на беглецов, и вскоре вода в реке окрасилась кровью. Одних закололи, других забили до смерти камнями, третьи утонули. Никто не думал о том, что врагов связывали родственные узы. В бою сошлись дядья и племянники, двоюродные братья. Клан занимался самоуничтожением, но оно было необходимым. Род считал себя единым целым, и если в его теле появлялась опухоль, надлежало избавиться от нее любой ценой.

Бесстрашный воин Короку был залит кровью сородичей. Он громко вызывал Тэндзо на поединок, но племянника не было видно. Девять человек из отряда Короку погибло, зато уничтожили почти всех разбойников. Среди убитых Тэндзо не оказалось. Он, вероятно, бежал с поля боя и петлял теперь по горным тропам.

«Собака! — Короку заскрежетал зубами. — Он направляется в Каи».

Короку с вершины холма осматривал окрестности. Внезапно откуда-то донесся ружейный выстрел — эхо его прокатилось по горам, словно насмехаясь над Короку. Слезы ярости навернулись ему на глаза. Ведь он с племянником, оказавшимся негодяем, люди одной крови. Плакал он и от сознания своего бессилия. Короку сознавал, что безвозвратно минуло то время, когда он мог возвыситься из главы рода до правителя всей провинции. «Если я не в состоянии управиться даже с родней… — горько подумал он. — Одной воинской силы мало, надо уметь властвовать людьми и хотя бы поддерживать порядок в собственном доме».

Короку невольно улыбнулся сквозь слезы. «И все же мерзавец Тэндзо кое-чему научил меня», — подумал он и приказал прекратить погоню.

Его отряд, уменьшившийся до тридцати с лишним человек, двинулся из ущелья Додзуки в Коромо. Они встали на привал в окрестностях города и на следующее утро выслали гонца в крепость Окадзаки за разрешением проследовать через нее. К Окадзаки отряд подошел в полночь. По главным дорогам, ведущим к дому Короку, располагалось множество крепостей и укрепленных застав. Через некоторые заставы не пропускали вооруженных людей. Поход по суше длился бы долго, поэтому Короку решил плыть на лодках по реке Яхаги, а потом следовать от Охамы до Ханды. Из Токонамэ им предстояло проплыть морем до устья реки Каниэ, а затем вверх до Хатидзуки.

К реке Яхаги отряд вышел в полночь. Лодок поблизости не оказалось. Река была широкой и быстрой. Огорченный Короку и его спутники расположились под деревьями.

— Если не найдем лодок, чтобы спуститься по реке, надо нанять паром и отправиться по другому берегу.

— Уже поздно. Дождемся рассвета.

Короку беспокоила необходимость испрашивать в крепости Окадзаки разрешение на ночлег.

— Поищем паром, — распорядился он. — Если нам повезет вскоре переправиться через реку, то к рассвету мы проделаем тот же путь, что и на лодках.

— Парома не видно.

— Хотя бы один паром обязательно должен быть. Как, по-твоему, днем люди переправляются на тот берег? Река очень широкая! В прибрежном тростнике наверняка припрятаны лодки на всякий случай. Поищите лучше!

Воины разбились на два отряда. Один отправился вверх по течению, другой — вниз.

— Нашел! — раздался голос.

На подмытом участке берега росло несколько ив. Их корни торчали из земли, а ветки склонялись к воде. Река в этом месте, спокойная и темная, походила на глубокое озеро. Под деревьями была привязана лодка.

— Для переправы годится!

Нашедший лодку спрыгнул с обрыва, чтобы спустить ее вниз по течению, и потянулся к веревке. Воин внезапно отдернул руку и посмотрел на днище лодки. Обычная плоскодонка для перевозки небольших грузов. Она уже отслужила свое. Лодка была с трещиной в бортах, на дне полно ила, но переправиться через реку на ней все же можно. Воина смутил не убогий вид посудины, а человек в ней, который спал под драной циновкой, издавая оглушительный храп. На спящем была странная одежда — кимоно с короткими не по росту рукавами, грязные штаны и рукавицы, на босых ногах соломенные сандалии. Непонятно было, подросток это или взрослый мужчина. Он лежал на спине под открытым небом, и ночная роса сверкала на его бровях и ресницах. Незнакомец спал безмятежным сном.

— Эй, ты! — Воин безуспешно пытался разбудить его. Он окликал спящего снова и снова и наконец легонько ткнул древком копья в грудь. — Просыпайся, слышишь!

Хиёси открыл глаза, вскрикнул и ухватился за копье, уставившись на воина. Вода вокруг лодки текла так же тихо, как теперешняя жизнь Хиёси. В начале прошлого года, когда морозной ночью он простился с матерью и сестрой, он поклялся вернуться домой, став великим человеком. У Хиёси пропало желание скитаться по чужим домам, нанимаясь в услужение то к купцу, то к ремесленнику. Он мечтал поступить на службу к самураю. Уродливая внешность и жалкая одежда отталкивали людей, к тому же у него не было документа о рождении, не говоря уже о низком происхождении.

Хиёси побывал в Киёсу, Нагое, Сумпу, Одаваре. Набравшись смелости, он подходил к воротам самурайского дома, но его просьба неизменно вызывала хохот и насмешки. Однажды его даже прогнали метлой. Деньги кончились, и он теперь согласился с тетушкой из Ябуямы, которая твердила ему о жестокости мира. Он не расставался с мечтой и верил в ее исполнение. Хиёси делился своими планами с каждым встречным. Он ночевал в чистом поле, в траве или, как сегодня, в рассохшейся лодке, но постоянно думал, как осчастливить мать, которая всю жизнь влачила жалкое существование. Беспокоился он и о печальной участи сестры, которая из-за нищеты не могла выйти замуж.

Были у Хиёси и свои собственные тревоги. Он постоянно ощущал голод, сколько бы ни съел. Он с завистью смотрел на красивые и большие дома, на изысканную одежду самураев, стыдясь своих лохмотьев. Заглядывался на красивых женщин, упиваясь исходившим от них ароматом. Хиёси ни на минуту не забывал о главном — сделать счастливой мать. Собственные желания могут подождать. Он бездельничал и скитался, не замечая постоянную пустоту в желудке. Хиёси делал множество открытий, узнавая, как устроен мир, наблюдая человеческие страсти, обычаи разных краев. Он пытался разобраться в происходящем в стране, приглядывался к боевой мощи разных провинций, сравнивал жизнь в городе и в деревне.

В конце прошлого столетия с началом смуты многие мужчины занялись изучением бусидо. Воинский кодекс обрекал человека на жизнь, полную тягот и испытаний. Полтора года Хиёси следовал Пути Воина, но ему ни разу не довелось пустить в дело свой длинный меч. На оставшиеся деньги он купил у купца большой запас иголок и стал бродячим торговцем. Со своим товаром он забрел даже в Каи и Хокуэцу. Коробейник из него получился ловкий.

— Кому иголки? Швейные иголки из Киото! Подходите. Шьют шелк и хлопок. Швейные иголки из Киото!

Заработков едва хватало на пропитание. Хиёси не заболел купеческой страстью к наживе.

В Одаваре правил клан Ходзё, в Каи — Такэда, в Суруге — Имагава. Побывав в больших укрепленных городах на севере, Хиёси почувствовал, что грядут великие перемены. Ему казалось, что назревающие события уже не будут беспорядочными стычками, которые до сих пор не давали покоя людям во всей Японии. Разразится великая война, и в ее пламени страна исцелится от многолетних хворей. «И тогда, — думал он, шагая по деревням с коробом иголок, — даже я сумею…» Страна устала от бесчинств сёгунов Асикага. Вокруг царит хаос, и время призывает молодых.

Из северных провинций Хиёси перебрался в Киото и Оми. Из Овари он добрался до Окадзаки, прослышав, что в этом городе-крепости живет его родственник по отцу. Хиёси не собирался просить милостыню у родственников, но этим летом он заболел, отравившись несвежей пищей. Ему захотелось немного отдохнуть и узнать новости из дома. Два дня он безуспешно искал в городе своего родственника. Стояла сильная жара, и Хиёси выпил воды из пруда. Вскоре он почувствовал резь в желудке. Вечером он доплелся до берега Яхаги и набрел на лодку под ивами. Его знобило. Рот пересох, словно набитый сухими колючками. И в эти минуты он думал о матери, а когда задремал, она явилась ему во сне. Потом Хиёси провалился в глубокий сон, и мать, сестра, боль в желудке, звездное небо куда-то исчезли. Забытье длилось до тех пор, пока воин из отряда Короку не постучал ему по груди древком копья.

Хиёси истошно завопил и ухватился за древко копья. В те стародавние дни считали, что душа обитает в груди, как в храме, таящемся в глубине человеческого тела.

— Живо просыпайся! — Воин дергал копье из рук Хиёси, но юноша не отпускал его.

— Я уже проснулся! — сказал он, садясь в лодке.

— Прочь из лодки! — сердито закричал воин, дивясь силе тщедушного юноши.

— Как это?

— Немедленно! Нам нужна эта лодка, ясно?

— А что, если я не захочу? — насупился Хиёси.

— Что-что?

— Если я не захочу уйти?

— Что?!

— Почему я должен подчиняться тебе?

— Поговори у меня, ублюдок!

— О ком это ты? Разбудил меня, ударив копьем, а теперь гонишь? Кто же из нас ублюдок?

— Придержи-ка язык. Не видишь, с кем разговариваешь?

— С каким-то мужчиной.

— Ничего себе ответ!

— Каков вопрос, таков и ответ.

— Слишком ты говорлив, юнец! Сейчас язык у тебя отсохнет. Мы — воины клана Хатидзука Короку. Мы только что прибыли сюда, и нам необходима лодка, чтобы переправиться на тот берег.

— Лодку увидел, а человека в ней проглядел. Это моя лодка.

— Я ведь разбудил тебя. Хватит болтать!

— А ты грубиян. Знаешь?

— Что ты сказал? Ну-ка повтори еще раз!

— Я не уйду. Это моя лодка.

Воин резко дернул копье на себя, решив выкинуть Хиёси из лодки. Юноша внезапно отпустил древко. Оно взметнулось вверх, застряв в ветвях ивы, а воин опрокинулся на спину. Перевернув копье, он наставил острие на Хиёси. В ответ из лодки полетели гнилые деревяшки, черпак, тростниковая циновка.

— Ну и дурачина, — рассмеялся Хиёси.

В это время к ним подбежали другие воины Короку.

— Прекратите! Что случилось? — спросил один из них.

— А это кто? — поинтересовался второй.

Они толпились на берегу, громко крича, и тут к ним подоспел Короку со своими приближенными.

— Ну что, нашли лодку? — спросил он.

— Найти-то нашли, но…

Короку неторопливо подошел к воде. Хиёси, сразу распознав в нем главного, выпрямил спину и в упор посмотрел на Короку. Тот выдержал его взгляд. Они не произнесли ни слова. Не странный вид юноши поразил Короку, а его глаза, смотревшие на него в упор. «Сразу видно, что он отчаянный парень», — подумал Короку. Глаза Хиёси, сверкавшие во тьме, напоминали ему глаза полуночного хищника. Наконец Короку не выдержал и отвел взгляд.

— Мальчишка, — невозмутимо произнес Короку, прерывая молчаливое соревнование.

Хиёси не ответил. Его зрачки, как две стрелы, по-прежнему целились в лицо Короку.

— Это мальчишка, — повторил Короку.

— Это вы обо мне? — угрюмо поинтересовался Хиёси.

— Разумеется. Или в лодке еще кто-то есть?

Хиёси пожал плечами:

— Никакой я не мальчишка. Я принял обряд совершеннолетия.

— Вот как? — Короку расхохотался. — В таком случае обойдусь с тобой как со взрослым.

— Ну конечно. Вон вас сколько против одного. Что вы собираетесь со мной сделать? По-моему, вы разбойники. Ронины.

— Шутить изволишь!

— Ничуть. Я спал, никого не трогал. У меня болит живот. Впрочем, какая мне разница, кто вы такие. Я никуда не уйду отсюда.

— Вот как? Живот у тебя, значит, болит. А почему?

— Отравился. Или из-за жары.

— Откуда ты родом?

— Из Накамуры в Овари.

— Из Накамуры? Хорошо. А как зовут твоего отца?

— Его имени я не скажу, а меня зовут Хиёси. Но, позвольте, скверные у вас манеры — разбудили человека и спрашиваете, как зовут его отца? А вы сами откуда? Из какой вы семьи?

— Я твой земляк из Овари. Живу в имении Хатидзука в Кайто. Меня зовут Хатидзука Короку. Я и не знал, какие люди живут по соседству. Чем ты занимаешься?

Не отвечая на вопрос, Хиёси в свою очередь поинтересовался:

— Так вы из Кайто? — и продолжал: — Это совсем недалеко от нашего села. — Юноша мгновенно настроился на дружелюбный лад, подумав, что сможет узнать новости из Накамуры. — Раз мы земляки, я готов услужить. Забирайте лодку!

Он взял узелок с пожитками, который служил ему подушкой, перекинул его через плечо и выбрался на берег. Короку молча следил за ним. Он заметил и повадку бродячего торговца, и дерзкие речи юноши, давным-давно предоставленного самому себе. Хиёси тяжело вздохнул и собрался было продолжить путь.

— Подожди, Хиёси. Куда ты направляешься?

— Лодку я вам отдал, так что спать мне негде. Если я лягу в траву, то простужусь, и живот разболится еще сильнее. Ничего не поделаешь, пойду, пока не взойдет солнце.

— Пойдем со мной, если хочешь.

— Куда?

— В Хатидзуку. Поживешь у нас. Позаботимся о тебе, пока ты не поправишься.

— Благодарю вас. — Хиёси робко поклонился. Глядя в землю, он размышлял над предложением. — Означает ли это, что вы зовете меня к себе на службу?

— Мне нравится, как ты разговариваешь. Ты подаешь надежды. Если хочешь служить мне, считай, что я тебя принял.

— Нет! — твердо сказал Хиёси, высоко подняв голову. — Моя цель состоит в том, чтобы служить самураю, и я странствую по свету и приглядываюсь к самураям и князьям из различных провинций. Если уж служить самураю, так только настоящему.

— Ха-ха-ха! Забавный ты парень! Выходит, я, Короку, недостаточно хорош для тебя?

— Я не смогу понять этого, пока не поступлю к вам на службу. В нашей деревне клан Хатидзука пользуется недоброй славой. И дом человека, у которого я служил раньше, ограбил разбойник, причисляющий себя к роду Хатидзука. Моя мать умрет от горя, узнав, что я поступил на службу к вору, поэтому я не могу принять ваше предложение.

— Ты, значит, служил у гончара Сутэдзиро.

— Откуда вы знаете?

— Ватанабэ Тэндзо был членом клана Хатидзука, однако я сам изгнал этого негодяя. Он сбежал от расправы, но мы разгромили его банду и возвращаемся домой. Неужели дурная молва о роде Хатидзука разошлась так далеко?

— Г-м-м… Вы на того разбойника вроде бы не похожи, — искренне произнес Хиёси, глядя Короку прямо в глаза. Затем, словно внезапно о чем-то вспомнив, он продолжил: — Я готов следовать с вами до Хатидзуки, не беря на себя никаких обязательств. Мне хочется погостить у родичей в Футацудэре.

— Футацудэра совсем рядом с Хатидзукой. А кто у тебя там?

— Бондарь Синдзаэмон, родственник по материнской линии.

— Синдзаэмон — выходец из самурайского рода, стало быть, твоя мать из самураев.

— Теперь я бродяга, но и отец мой был самураем.

Воины сели в лодку и ждали Короку. Он обнял Хиёси за плечи, и в лодку они сели вдвоем.

— Хиёси, решай сам, где тебе остаться — в Футацудэре или Хатидзуке.

Неудавшийся ростом Хиёси затерялся среди дюжих мужчин и их копий, как в лесу. Лодка направилась к другому берегу, но из-за сильного течения переправа заняла немало времени. Хиёси заскучал. Он вдруг заметил, что на плечо одному из воинов сел светлячок. Хиёси поймал его и, держа в ладони, залюбовался мерцающим крошечным огоньком.

Гора Золотого цветка

После возвращения в Хатидзуку Короку не оставил мысли о наказании Тэндзо. Он отправил убийц по следу племянника и разослал князьям из отдаленных провинций послания с просьбой сообщить о местонахождении Тэндзо. Наступила осень, а его так и не нашли. Прошел слух, будто Тэндзо нашел прибежище у клана Такэда в Каи. Он подарил тамошним властителям украденное ружье и поступил к ним на службу в качестве одного из многочисленных лазутчиков и подстрекателей, которых клан рассылал по всей стране.

— Ну, раз он добрался до Каи… — угрюмо пробормотал Короку, вынужденный смириться с выжиданием удобного случая для мести.

Вскоре после этого к Короку прибыл гонец из клана Ода с приглашением на чайную церемонию. Гонец привез и чайник работы Акаэ.

— Нам известно, что этот предмет доставил вашему семейству много неприятностей. Мы приобрели его добропорядочным образом, но мы считаем невозможным держать его в доме. Мы уверены, что честь вашего имени будет восстановлена, если вы возвратите украденное гончару.

Короку, приняв чайник, пообещал прибыть на церемонию. В конце концов он все же туда не поехал, но отправил гонца с дарами — дорогим седлом и золотыми украшениями, цена которых вдвое превышала стоимость чайника. В тот день он призвал к себе Мацубару Такуми и велел ему готовиться к небольшому путешествию.

— Обезьяна! — позвал Короку, выйдя на веранду.

Хиёси выскочил из-за деревьев и опустился на колени перед своим господином. Он проведал родню в Футацудэре, но затем вернулся в Хатидзуку и окунулся здесь в новую жизнь. Он оказался на редкость смышленым и расторопным. Люди по-прежнему подшучивали над ним, но он не обижался. Он был разговорчив и простодушен. Короку велел ему работать в саду. Хиёси был простым слугой, но он не только подметал дорожки. Благодаря этой службе он денно и нощно находился на глазах у Короку, а после заката превращался в стражника. На такой пост, разумеется, назначают только того, кому всецело доверяют.

— Отправишься вместе с Такуми и покажешь ему дорогу в лавку гончара в Синкаве.

— В Синкаве?

— А почему у тебя такая кислая физиономия?

— Но…

— По-моему, тебе не хочется ехать, но Такуми должен вернуть украденный чайник законному владельцу. И почему бы тебе не навестить гончара?

Хиёси простерся ниц и коснулся лбом земли.

Они прибыли к дому Сутэдзиро, и Хиёси остался ждать у ворот, хотя и был полноправным гонцом. Собрались старые знакомые из мастерской. Хиёси, казалось, совсем забыл, что прежде многие из них издевались над ним и поколачивали его. Приветливо улыбаясь всем, он нежился на солнышке в ожидании Такуми. Наконец Такуми вышел из дома Сутэдзиро.

Сутэдзиро и его жена не могли поверить своим глазам. Они услужливо помогли гостю обуться в прихожей, открыли перед ним ворота и на прощанье склонились в глубоком поклоне. С родителями был и Офуку, который взирал на Хиёси с недоумением.

— Мы постараемся лично прибыть в Хатидзуку, чтобы засвидетельствовать свое почтение вашему господину, — сказал Сутэдзиро. — Пожалуйста, передайте ему нашу глубочайшую признательность. И еще раз поблагодарите за то, что он нашел столь изысканный способ разрешить наши затруднения.

Муж, жена, Офуку и все работники и слуги замерли в низком поклоне. Хиёси помахал на прощанье рукой.

Когда они миновали холмы Комё, Хиёси с грустью подумал о тетушке в Ябуяме. Как дядюшка? Может, его уже нет в живых? Они с Такуми находились неподалеку от Накамуры, и все мысли Хиёси были о матери с сестрой. Ему хотелось помчаться в родной дом и обнять их, но клятва, данная морозной ночью, останавливала его. Он ведь не совершил ничего для счастья матери. С горечью в душе он повернул в сторону от Накамуры и столкнулся с мужчиной в доспехах пешего воина.

— Ты, случаем, не сын Яэмона?

— А вы, позвольте спросить, кто будете?

— Ведь ты Хиёси, верно?

— Да, Хиёси.

— Ну и здоровенный ты вымахал! Меня зовут Отовака. Мы дружили с твоим отцом и служили в одном отряде под началом Оды Нобухидэ.

— Да, я припоминаю! Я и вправду так вырос?

— Еще бы! Видел бы тебя покойный отец!

Слезы навернулись на глаза Хиёси.

— А матушку мою в последнее время вы не видели?

— В дом к вам я не заходил, но в Накамуре бываю часто. Слышал, что она, как всегда, трудится не щадя себя.

— Здорова ли она?

— А почему бы тебе не проведать ее?

— Я не могу вернуться домой, пока не стану великим человеком.

— Загляни на минутку, поздоровайся. Ты же ей сын родной.

Хиёси едва не зарыдал в голос. Он отвернулся, а когда совладал с собой, Отовака уже неторопливо удалялся от него в противоположном направлении. Такуми ушел далеко вперед.

Изнурительная летняя жара постепенно спадала, утром и вечером становилось по-осеннему прохладно.

— Ров не осушали лет пять, — бормотал себе под нос Хиёси. — Мы учимся верховой езде и мечем дротики, а под ногами непролазная грязища! Так дело не пойдет. — По дороге от рубщика бамбука Хиёси осматривал старый ров, опоясывающий хозяйские владения. — И вообще, зачем он? Надо поговорить с господином.

Хиёси бамбуковой палкой замерил глубину рва. Вода в заброшенном рву зацвела, листья и тина, копившиеся здесь годами, сделали ров мелким. Замерив глубину в двух-трех местах, Хиёси отшвырнул палку и ступил было на мостик, ведущий к боковым воротам, как кто-то окликнул его:

— Эй ты, плюгавый!

Это слово не содержало намека на его рост. Подобным образом, по обыкновению, обращались к домашним слугам в любом провинциальном клане.

— Ты кто такой? — спросил Хиёси у незнакомца, который сидел под дубом, растирая колени.

Он был одет в грязно-серое кимоно, из-за пояса торчала бамбуковая флейта. Взгляд его был голодным.

— Подойди-ка сюда. — Незнакомец поманил его к себе.

Это был комусо — странствующий монах и флейтист, какие время от времени забредали в деревню. Он, как и его собратья, был неопрятным и небритым, а бамбуковую флейту во время странствий носил в тростниковой циновке, перекинутой через плечо. Подобно дзэнским монахам, комусо бесцельно бродил по стране, привлекая к себе внимание звоном колокольчика.

— Подашь что-нибудь монаху? Или ты занят мыслями о близком обеде?

— Нет!

Хиёси едва не посмеялся над ним, но, вспомнив о тяжелой участи странника, сказал, что принесет монаху еды, а если нужно, то и снадобий.

Покачав головой, монах осмотрел Хиёси с ног до головы и расхохотался:

— Почему бы тебе не присесть?

— Благодарю, я лучше постою. Так чего ты хочешь?

— Ты здесь на службе?

— Не то чтобы… Меня здесь кормят, но официально на службе я не значусь.

— Вот как! Во дворе или в доме служишь?

— Подметаю в саду.

— Страж внутренних владений, верно? Значит, один из любимчиков господина Короку.

— Не знаю.

— Он сейчас дома?

— Нет.

— Какая жалость! — воскликнул монах. — Сегодня вернется?

Поведение этого человека показалось Хиёси подозрительным, и он решил, что нужно быть осторожнее с ответами.

— Так он сегодня вернется? — повторил монах.

— Готов побиться об заклад, что вы самурай, — сказал Хиёси. — А если и монах, то простой послушник.

— С чего ты взял? — Незнакомец пристально посмотрел на Хиёси.

— С первого взгляда ясно. Кожа у тебя загорелая, но подушечки пальцев совсем белые. И уши чистые. Сидишь на циновке как самурай, скрестив ноги, словно на тебе доспехи. Нищий или монах сидели бы согнув спину и подавшись вперед, — ответил Хиёси с невозмутимым видом.

— Г-м-м… Впрочем, ты прав. — Мужчина встал, не сводя с Хиёси взгляда. — Уж больно ты глазастый. Я миновал множество постов и застав на вражеской территории, но никто меня ни в чем не заподозрил.

— В мире немало мудрецов, но и глупцов предостаточно. Выкладывай, что тебе нужно от моего господина!

— По правде говоря, я пришел из Мино, — тихо произнес мужчина.

— Из Мино?

— Если ты назовешь имя Намбы Наики, соратника Сайто Досана, господин Короку поймет, о ком идет речь. Я хотел тайно повидаться с ним и поскорее удалиться, но раз его нет дома, я погуляю по деревне до сумерек, а вечером зайду еще раз. Если он возвратится раньше меня, передай ему с глазу на глаз то, что я тебе сказал.

Наики собрался в путь, но Хиёси остановил его:

— Я солгал тебе.

— Вот как?

— Солгал, что его нет дома. Я ведь не знал, кто ты. Господин занимается верховой ездой.

— Значит, он дома.

— Да. Я отведу тебя к нему.

— А ты умный парень.

— В доме воина необходима предусмотрительность. Или у вас в Мино дело иначе поставлено?

— Так же, — заверил Наики.

По кромке рва они миновали огород и вышли на тропу, которая огибала лес и выводила на поле для верховой езды.

От жары пыль на поле стояла столбом. Воины Хатидзуки не щадили себя в учении. Сейчас они не просто упражнялись в верховой езде, а, разбившись на два отряда, обменивались на скаку палочными ударами, готовясь к предстоящим сражениям.

— Подожди здесь, — сказал Хиёси своему спутнику.

Короку, устав от полевых учений, поехал передохнуть в хижину. Пот градом катился у него со лба.

— Горячей воды, господин?

Хиёси налил в чашку кипятка и добавил немного холодной воды. Он на коленях протянул чашку Короку, сидевшему на походном стуле.

— Прибыл тайный посланец из Мино. Привести его сюда или вы сами к нему выйдете? — прошептал Хиёси.

— Из Мино? — Короку резко вскочил со стула. — Веди меня, Обезьяна. Где ты его оставил?

— По ту сторону леса.

Между родом Сайто из Мино и кланом Хатидзука не существовало гласного договора о союзничестве, но на протяжении многих лет они оказывали друг другу тайную помощь во всякого рода срочных делах. Чаще всего помощь исходила от воинов Короку. Взамен клан Хатидзука ежегодно получал из Мино солидное денежное вознаграждение.

Короку окружали многочисленные соседи — клан Ода в Овари, Токугава в Микаве, Имагава в Суруге, — но он никогда не вступал в союз ни с кем из них. Независимостью он был обязан зоркому оку князя Сайто Досана, владельца крепости Инабаяма. Владения их находились на значительном удалении друг от друга, поэтому корни этого союза оставались неясными.

Рассказывали, будто Масатоси, предок Короку, когда-то спас человека, умиравшего недалеко от дома Хатидзуки. Это был странствующий воин, постигавший суровые правила бусидо. Масатоси взял его в дом и выходил. Воин поправился, и Масатоси дал ему денег на дорогу.

— Я никогда не забуду вашей доброты, — поклялся спасенный.

На прощанье он сказал Масатоси:

— Когда ко мне придет удача, я непременно вознагражу вас за участие в моей судьбе.

Назвался он Мацунами Сокуро.

Несколько лет спустя прибыло письмо от князя Сайто Досана. Все в усадьбе удивились, узнав, что князь — это человек, знакомый им под именем Сокуро. Так возник союз, верность которому передавалась из поколения в поколение. Неудивительно, что Короку поспешил на встречу с вестником от Сайто Досана.

Под сенью дубравы двое мужей обменялись приветствиями, а затем, поглядев друг другу в глаза, приложили к груди ладонь.

— Я — Хатидзука Короку.

— Я — Намба Наики из Инабаямы.

В молодости Досан постигал буддизм в храме Мёкакудзи, поэтому теперь среди своих пользовался тайными буддийскими символами и знаками.

Завершив с формальностями, Короку и Наики завели разговор начистоту. Короку велел Хиёси встать на стражу и никого не подпускать, и двое собеседников углубились в лесную чащу. Предмет их беседы, равно как и тайные документы, которые, возможно, передал Короку посланец Досана, остались секретом для Хиёси, да он и предпочитал ничего не знать. Он честно нес стражу на опушке. Хиёси всегда выполнял любое задание беспрекословно: надо подмести в саду — он подметал; надо стоять на страже — он стоял на страже. Хиёси умел найти удовольствие в любой работе не только потому, что вырос в нищете. Любое задание казалось ему ступенькой на пути к более важному делу. Он верил в то, что упорство и исполнительность помогут ему добиться поставленной цели в жизни.

Что делать, чтобы не затеряться в огромном мире? Этот вопрос непрестанно преследовал его. Хиёси не мог похвастаться ни богатой родословной, ни высоким происхождением. У него не было ни денег, ни связей. Как же добиться успеха? Вопрос этот терзал Хиёси, потому что он не удался ни ростом, ни силой. Образования он тоже не получил. Свои умственные способности он расценивал как посредственные. Чем же ему заручиться? Преданность — вот то единственное, что он мог предложить своему господину. Он не хотел проявлять это качество в зависимости от ситуации. Он вынужденно уповал на верность, потому что иного у него не было.

Все или ничего! Так решил для себя Хиёси. Любое поручение он будет исполнять в совершенстве, словно урок задали ему сами боги. Подметая сад, неся господские сандалии, чистя конюшню, он всей душой отдавался делу. Он не имел права лениться. Отлынивать от работы сегодня — значит похоронить свое завтра.

Над головой Хиёси щебетали птицы. На деревьях не было видно плодов, которыми они могли бы полакомиться. Наконец Короку вышел из чащи. Он был в приподнятом настроении, глаза его сияли. Лицо Короку, обычно сосредоточенное в трудные минуты, сейчас раскраснелось от возбуждения. Новости оказались важными.

— А где монах? — спросил Хиёси.

— Пошел в другую сторону по тропе. Держи язык за зубами! — строго произнес Короку.

— Ясное дело, господин.

— Кстати, Намба Наики от тебя в восторге.

— Правда?

— Недалек день, когда я дам тебе пост повыше. Надеюсь, ты останешься у меня на службе?

Настала ночь, и главные соратники Короку собрались в господском доме. Тайный совет длился до зари. Хиёси доверили ответственную роль стража.

Содержание послания от Сайто Досана по-прежнему оставалось в строжайшей тайне, которую доверяли узкому кругу преданных помощников Короку. Вскоре после ночного совета соратники Короку один за другим начали исчезать из Хатидзуки. Это были самые смелые и самые смекалистые. Они уезжали переодетыми. В деревне шептались, что отправляются они в Инабаяму.

Ситинаи, младший брат Короку, тоже тайно уехал в Инабаяму. Хиёси велено было сопровождать его.

— Мы отправляемся в разведку или в бой? — полюбопытствовал Хиёси.

— Не твое дело, — последовал быстрый ответ. — Помалкивай и держись рядом!

Ситинаи больше ничего не объяснил ему. Младшие члены клана и даже простые работники за глаза называли его Чумой. Никто не любил его. Он пьянствовал, устраивал скандалы и не обладал и малой долей добросердечия, присущего его старшему брату. Хиёси считал Ситинаи человеком неприятным, но не жаловался на задание, зная, что его избрали, потому что Короку ему доверял. Хиёси пока не предлагали вступить в клан, но он уже обязался неукоснительно исполнять приказы. Он был исполнен решимости и желания служить Ситинаи, пусть даже его называют господином Чумой, и, если понадобится, отдать за него жизнь.

В день отъезда Ситинаи изменил свою внешность до неузнаваемости, не пожалев даже косицы. Он собрался путешествовать под чужим именем, выдавая себя за торговца маслом из Киёсу. Хиёси вновь облачился в лохмотья, в которых бродяжничал прошлым летом. Ситинаи и Хиёси выдавали себя за путников, случайно повстречавшихся по дороге в Мино.

— Обезьяна, заставу лучше миновать порознь.

— Хорошо.

— Ты — болтун, но тут придется держать язык за зубами. О чем бы тебя ни спросили, не распинайся.

— Хорошо, господин.

— Если попадешься, я сделаю вид, что прежде в глаза тебя не видел, и оставлю тебя разбираться со стражниками.

По дороге было немало застав. Тесные узы родства между кланами Ода и Сайто должны были бы служить залогом дружбы, но в действительности все было иначе. Оба клана тщательно стерегли общую границу. Путники уже вошли в Мино, но атмосфера подозрительности не рассеялась. Хиёси спросил у Ситинаи, почему так происходит.

— Вечно ты задаешь глупые вопросы! Князь Сайто Досан и его сын Ёситацу уже долгие годы не в ладах.

Ситинаи, казалось, не удивляла подобная вражда. Хиёси невольно призадумался, умен ли его нынешний господин. Конечно, в кругу самураев с незапамятных времен имелось множество примеров вражды между отцом и сыном. Порой они даже брались за оружие, но каждый раз на то имелись серьезные причины.

— А почему князь Досан и князь Ёситацу поссорились? — полюбопытствовал Хиёси.

— Не приставай! Спроси кого-нибудь другого.

Ситинаи не произнес больше ни слова, как язык проглотил. По дороге в Мино Хиёси подумал, что ему, возможно, придется исполнять нелепые приказы.

Инабаяма оказалась живописным укрепленным городом, окруженным невысокими холмами. Осенняя листва на горе Инабаяма затуманилась мелким дождем, но сквозь облака лился солнечный свет. Стояла осень, и горой можно было любоваться с утра до ночи. Ее склоны, казалось, покрыты золотой парчой, поэтому Инабаяма получила свое второе название — гора Золотого Цветка. У подножия горы текла река Нагара, украшавшая город и окрестные поля. У Хиёси перехватило дыхание, когда на самой вершине он разглядел белые стены крепости. Она казалась совсем крошечной на таком расстоянии и походила на одинокую белую птицу.

Из города в крепость вилась крутая тропа. Крепость надежно снабжалась водой, что произвело большое впечатление на Хиёси. Такие твердыни сложно атаковать и практически невозможно взять штурмом. Хиёси подумал, что провинция держится не только на крепостях.

Ситинаи снял комнату в купеческом квартале в богатой части города. Дав Хиёси немного денег, он велел ему устроиться на дешевом постоялом дворе в переулке.

— Через некоторое время я дам тебе распоряжения, а пока изволь каждый день торговать своими иголками. Люди с подозрением относятся к бездельникам.

Хиёси почтительно поклонился, взял деньги и поступил, как ему было велено. На постоялом дворе было, конечно, грязно, зато теперь он был сам себе хозяин. Он по-прежнему не мог вообразить, какое поручение ему предстоит выполнить. На постоялом дворе находили приют люди всяких сортов: бродячие актеры, полировщики зеркал, лесорубы. Запах ночлежки был хорошо знаком юноше, равно как и блохи со вшами, делившие жилье с постояльцами.

Хиёси торговал иголками, а вечером на обратном пути покупал соленые овощи и рис. В ночлежке каждый готовил еду сам. Пользоваться очагом дозволялось лишь тем, кто отдельно платил за дрова.

Прошло семь дней, и никаких вестей от Ситинаи. Он что, тоже слоняется без дела? Хиёси казалось, что о нем забыли.

И вот однажды, когда Хиёси прохаживался со своим товаром по богатой части города, он увидел человека с кожаным колчаном и с парой старых луков на плече. Человек этот был куда лучшим зазывалой, чем Хиёси.

— Починяю старые луки! Починяю старые луки! — зычным голосом кричал он.

Подойдя поближе, ремесленник остановился в изумлении:

— Обезьяна, ты ли это? Как ты сюда попал? С кем ты тут?

Хиёси тоже удивился, узнав Нитту Хикодзю, который состоял на службе у Короку.

— Господин Хикодзю, вы чините луки в Инабаяме?

— Я тут не один, наших человек тридцать, если не сорок. Тебя я здесь не ожидал встретить.

— Я прибыл семь дней назад вместе с господином Ситинаи, но он ничего не объяснил мне. Велел просто торговать иголками на улице. Что это значит?

— А ты ничего не знаешь?

— Он ничего не рассказал мне. Неприятное дело не знать, что происходит.

— Могу себе представить.

— А вы наверняка все знаете.

— Иначе не расхаживал бы здесь, починяя луки.

— Пожалуйста, расскажите мне.

— Г-м-м… Ситинаи — порядочная свинья. Ты даже не представляешь, что рискуешь здесь жизнью и почему. Нельзя обсуждать это на улице.

— Нашей жизни грозит опасность?

— Если тебя схватят, наш замысел окажется под угрозой. Ты ведь все разболтаешь. Ради нашего общего блага я, пожалуй, тебе объясню кое-что, чтобы ты имел кое-какое представление о происходящем.

— Буду вам очень признателен.

— Посреди улицы мы бросаемся в глаза, навлекая на себя подозрение.

— Вон там храм. Зайдем за него и спокойно поговорим.

— Там и перекусим.

Хиёси побрел следом за Хикодзю. В храмовом парке было тихо. Они достали еду, завернутую в бамбуковые листья. Солнечные зайчики играли на листьях деревьев. Сквозь завесу ярко-желтой листвы виднелась огненно-красная вершина горы Золотого Цветка. Крепость, гордость клана Сайто и символ его могущества, взмывала в синее небо.

— Вот наша цель! — Палочками для еды с прилипшими крупинками риса Хикодзю указал на крепость Инабаяма.

Хиёси разинул рот, уставившись на палочки.

— Мы что, должны взять эту крепость штурмом?

— Не говори глупостей! — Хикодзю сломал палочки и швырнул на землю. — Ёситацу, сын князя Досана, удерживая крепость, контролирует всю округу, а также дороги на Киото и на восток. Он муштрует своих воинов и пополняет боевой арсенал. Ни Ода, ни Имагава, ни Ходзё с ним не потягаться. Неужели он под силу клану Хатидзука? Я собирался посвятить тебя в наши намерения, но, право, не уверен теперь, стоит ли.

— Простите. Я больше ни о чем спрашивать не буду. — Хиёси пристыженно замолчал.

— Нас тут никто не подслушивает? — Хикодзю огляделся по сторонам и облизнул губы. — Ты, верно, кое-что слышал о союзе нашего клана с князем Досаном? — Хиёси кивнул. — Сын с отцом враждуют уже долгие годы.

Хикодзю поведал Хиёси о распре и последовавшей за ней смуте, охватившей весь край Мино.

— Досан некогда странствовал под чужими именами, одним из которых было Мацунами Сокуро. Мастер на все руки, он торговал маслом, был наемным воином и даже послушником в монастыре. В конце концов ему удалось возвыситься — власть над Мино он захватил чуть ли не голыми руками. Для достижения цели он сначала убил своего князя и господина Токи Масаёри и изгнал его наследника Ёринари. Он взял к себе одну из наложниц убитого Токи. Ходило великое множество историй о его зверской жестокости и бесчисленных злодеяниях, но мудрости и отваги ему было не занимать. Достаточно сказать, что с тех пор, как Досан стал правителем Мино, никто не отвоевал у него ни клочка земли.

Судьба превыше человеческого разумения. Небеса карают за неправедные деяния. Досан усыновил Ёситацу, сына наложницы Токи, но постоянно сомневался, не сын ли это убитого князя. Ёситацу подрастал, и сомнения Досана все сильнее терзали его сердце.

Ёситацу вырос в могучего мужчину. Его сделали хозяином Инабаямы, а отец перебрался в крепость Сагияма на другой берег Нагары. Боги распорядились судьбами сына и отца, поселившихся на разных берегах реки. Ёситацу, находившийся сейчас в расцвете сил, презирал человека, который считался его отцом. Стареющий Досан, одержимый подозрениями, проклял Ёситацу и лишил его наследства. Он намеревался передать всю власть над Мино своему второму сыну — Магосиро. Ёситацу, однако, разгадал этот замысел.

Ёситацу заболел проказой и получил прозвище Прокаженный князь. Он был человеком переменчивым и вспыльчивым, но отличался смелостью и находчивостью. Ёситацу укрепил оборону своих владений на случай нападения из Сагиямы и никогда не уклонялся от стычек. Желая избавиться от презренного Прокаженного князя, Досан решился на кровопролитие. — Хикодзю перевел дух. — Приверженцев Досана здесь все знают в лицо, поэтому нас попросили устроить пожар в городе.

— Сжечь весь город?

— Не просто поджечь. Прежде необходимо распустить всякие слухи, а когда Ёситацу со своим войском забеспокоится, выбрать ветреную ночь и предать город огню. Досан со своими воинами переправится на этот берег и пойдет на штурм.

— Понятно. — Хиёси сдержанно кивнул, как подобает мужчине. Он не выказал ни восторга, ни осуждения. — Значит, мы здесь, чтобы распространить тревожные слухи и совершить поджог?

— Именно так.

— Мы всего лишь подстрекатели, верно?

— Да, можно и так сказать.

— Разве подстрекательство — не самое низкое дело?

— Ничего не поделаешь. Наш клан Хатидзука с давних пор зависит от князя Досана.

Хикодзю просто смотрел на вещи. Хиёси смерил его взглядом. «Что ж, ронин всегда остается ронином», — с горечью подумал юноша. Он высоко ценил свою жизнь и не собирался растрачивать ее бездумно, хотя и кормился за счет ронина.

— А почему господин Ситинаи прибыл сюда?

— Присматривает за нами. Когда сюда поодиночке проникло человек сорок наших, необходим начальник.

— Понятно.

— Понял теперь, что нам предстоит?

— Пожалуй. Не возьму в толк, зачем здесь я?

— А действительно, зачем?

— Что, по-твоему, поручат мне? Я до сих пор не получал никаких распоряжений от господина Ситинаи.

— Ты маленький и ловкий, может, ты и запалишь город.

— Понятно. Роль поджигателя.

— Мы в этом городе с секретными заданием, поэтому надо соблюдать осторожность. Прикидываясь мастерами-лучниками и продавцами иголок, мы должны вести себя осмотрительно и не болтать языком.

— Один неверный шаг — и нас схватят.

— Конечно. Стоит самураям Ёситацу пронюхать о наших планах, так начнется резня. Страшно вообразить, что будет с нами, если кто-то из нас окажется в их руках.

Хикодзю считал, что опасно для общего дела держать Хиёси в неведении, но теперь он волновался, что Обезьяна может проговориться. Хиёси прочел эти сомнения в его глазах.

— Не беспокойся. Я привык ко всему в своих странствиях.

— Не проболтаешься? — недоверчиво произнес Хикодзю. — Не забывай, мы находимся в стане врага.

— Будь уверен во мне.

— Ладно, засиделись мы с тобой.

У Хикодзю затекла поясница, и, встав, он несколько раз похлопал себя по спине.

— Обезьяна, а где ты остановился?

— На боковой улочке, неподалеку от гостиницы, где живет господин Ситинаи.

— Вот как? Загляну к тебе как-нибудь вечерком. Не распускай язык с соседями! — Перекинув луки через плечо, Нитта Хикодзю зашагал в центр города.

Хиёси посмотрел на высокие белые стены далекой крепости, парившие над верхушками деревьев. Теперь, когда он узнал о раздоре в семействе Сайто, ни могучие стены, ни мощные бастионы уже не казались ему надежными и крепкими. В этой семье правило зло. «Кто станет следующим владельцем крепости? — невольно подумал он. — Досан добром не кончит, это ясно. Рано или поздно ему придет конец. Может ли быть могущественной страна, властелин которой враждует со своими подданными? Как могут люди доверять друг другу и правителям, если обличенные властью отец и сын ослеплены взаимной ненавистью и готовы в любой миг пролить родную кровь?»

Провинция Мино — благодатный край, окруженный горами, была перекрестком дорог, ведущих в столицу из разных уголков Японии. Природа благословила эти места, земледелие и ремесло достигли расцвета, воды в Мино были чисты, а женщины — прекрасны. Но все здесь прогнило! Хиёси было недосуг размышлять, какой червь источил души здешних людей. Его больше занимали предположения о том, кто станет следующим князем Мино.

Хиёси тревожила роль, которую в этой истории играл Хатидзука Короку. У ронинов всегда была дурная репутация, но, служа Короку, Хиёси понял, что его господин — не обыкновенный разбойник. Короку имел открытый характер, довольно древнюю родословную, и никто не посмел бы назвать его высокомерным выскочкой. До сих пор Хиёси не считал зазорным служить такому господину и выполнять его повеления, но сейчас он поневоле призадумался.

Досан давно поддерживал клан Хатидзука деньгами, и дружба их была крепкой. Невозможно представить, что Короку не ведал о злодейской натуре Досана и совершенных им предательствах и убийствах. И тем не менее он, однако, в споре между отцом и сыном принял сторону первого. Хиёси ломал голову над путаницей событий и отношений, но не мог решиться на участие в коварных замыслах. На свете тысячи слепцов, может, и Короку — один из них? От негодования Хиёси готов был сбежать из города.

Однажды утром в конце октября Хиёси вышел с постоялого двора и отправился со своим товаром на улицу. На перекрестке на окраине он внезапно столкнулся с Хикодзю. У того от ветра раскраснелись щеки и нос. Хикодзю вплотную приблизился к юноше и сунул записку ему в руку.

— Прочтешь, так немедленно разжуй и выплюни в реку! — велел он.

Хикодзю с равнодушным видом резко повернул направо, а Хиёси пошел налево. Юноша понял, что это послание от Ситинаи. Сердце его отчаянно забилось.

«Надо расстаться с этими людьми», — твердо сказал он себе. Хиёси не раз уговаривал себя на этот шаг, но просто сбежать еще опасней, чем оставаться в городе. На его постоялом дворе никого другого из Хатидзуки не было, но Хиёси предполагал, что за ним денно и нощно следят. Наверняка и за теми, кто приглядывал за ним, тоже шпионили. Все лазутчики из клана Короку были связаны друг с другом в неразрывную цепь. Теперь, похоже, настал решительный час. Хиёси впал в полное уныние. Его отвращение к этой истории, вероятно, проистекало из нерешительности, но он не мог вообразить, как станет подстрекать людей к беспорядкам, сеять страх и беду и в конце концов превратит город в пепелище.

Он потерял уважение к Короку, ему не хотелось служить Досану и тем более связываться с Ёситацу. Если бы он и выбрал чью-то сторону, то присоединился бы к горожанам. Он всем сердцем сочувствовал им, особенно детям, матерям, отцам. Простые семьи становятся первыми жертвами любой войны. Хиёси от волнения не мог даже прочесть записку.

— Иголки! Иголки! Столичные иголки! — закричал он и двинулся по безлюдному переулку. Вскоре он остановился у небольшого ручья. — Ах черт, и не перебраться! — воскликнул он нарочито громко.

Хиёси огляделся по сторонам, никого вокруг не было. Удача сопутствовала ему, однако он на всякий случай встал лицом к ручью и, справив малую нужду, осмотрел другой берег. Затем вынул записку и прочитал:

Он порвал записку в клочья, скатал их в комок, сунул в рот и принялся жевать.

— Продавец иголок!

От неожиданности Хиёси чуть не проглотил бумагу. Он достал ее изо рта и зажал в кулаке.

— Эй, продавец!

— Где вы?

— Да здесь, рядом! Нам нужны иголки.

Вокруг никого не было видно, и Хиёси не мог определить, откуда доносится голос.

— Эй, продавец, поди сюда!

Противоположный берег был повыше, и на нем виднелась двойная глинобитная ограда с маленькими воротцами. В распахнутых створках показался слуга. Хиёси тяжело вздохнул. За такой оградой мог жить только самурай. А любой самурай в здешних местах должен быть сторонником Сайто, вот только которого из них — отца или сына? Будь обитатель дома на стороне отца, Хиёси можно не беспокоиться, но в противном случае ему несдобровать.

— Нам понадобились иголки.

Беспокойство Хиёси усилилось, но выбора у него не было.

— С превеликим удовольствием, — сказал Хиёси, пытаясь не выдать волнения.

Вслед за слугой Хиёси прошел сквозь воротца и обогнул насыпной холм, являвшийся частью сада. Усадьба, должно быть, принадлежала важному человеку. У главного дома было множество пристроек. Замедлив шаг, Хиёси невольно залюбовался великолепием постройки, изяществом рукотворных ручьев и свезенных в сад каменных глыб. Кому нужны иголки в этом богатом доме? Судя по словам слуги, заказ исходил от его господина или от кого-то из членов семейства, но это явная бессмыслица. Хозяйке усадьбы или ее дочери иголки ни к чему, для них шьют служанки. В любом случае нелепо зазывать уличного торговца и тащить его в дом с черного хода.

— Подожди здесь! — сказал слуга, оставив Хиёси в саду.

Юноша обратил внимание на двухэтажный дом с грубыми глинобитными стенами, стоящий на значительном удалении от главной постройки. На первом этаже, похоже, располагался кабинет, на втором — библиотека. Туда и отправился слуга, крикнув из сада:

— Господин Мицухидэ, я привел его!

Мицухидэ показался в квадратном окне, больше напоминающем бойницу. Это был молодой человек лет двадцати пяти, хорошо сложенный, с проницательным острым взглядом. Он держал в руках какой-то свиток.

— Сейчас спущусь. Проводи его на веранду! — сказал он и исчез в глубине дома.

Хиёси поглядел вверх и понял, что из библиотеки видно было, как он читал записку у ручья. Мицухидэ, значит, заметил его и хочет допросить. Хиёси соображал, какую небылицу придумать, чтобы не попасть в беду.

Слуга подозвал его со словами:

— Племянник господина сейчас спустится. Подожди у веранды. И не забывай о том, что нужно прилично себя вести в этом доме.

Хиёси опустился на колени в нескольких шагах от веранды и устремил взгляд в землю. Никто не появился, и он поднял голову. Множество свитков в доме поразило его. Они лежали повсюду: на столике для письма и вокруг него, на полках в кабинете и во всех уголках первого и второго этажей. Сам господин или его племянник наверняка был ученым. Книги редко попадались на глаза Хиёси. Внимательно вглядываясь в обстановку дома, он заметил подвешенное тонкое копье меж потолочных балок и мушкет около ниши-токонома.

Наконец Мицухидэ появился в комнате и присел за столик. Подперев голову рукой, он пристально посмотрел на Хиёси.

— Ну, здравствуй, — произнес он.

— Я торгую иголками, — сказал Хиёси. — Вы хотели купить их у меня, господин?

Мицухидэ кивнул:

— Да, хочу, но прежде ответь мне на один вопрос. Ты тут иголки продаешь или шпионишь?

— Иголки продаю!

— А как ты оказался у этого дома?

— Заблудился.

— Лжешь. — Мицухидэ полуобернулся к нему. — С первого взгляда ясно, что ты бродяжка и уличный торговец с немалым опытом. Такой никогда не забредет туда, где нет покупателей.

— А я кое-что продал, немного, правда.

— Могу себе представить.

— Кое-что заработал.

— Ладно, оставим иголки в покое. Что ты читал в глухом месте у ручья?

— Читал? Я?

— Ты достал какую-то записку, полагая, что тебя никто не видит, но всюду есть люди, а у них глаза. Чего только не увидишь и не услышишь на свете! Итак, что ты читал?

— Письмо.

— Секретное?

— Письмо от моей матушки! — Хиёси постарался ответить предельно искренне.

— Вот как! Письмо от твоей матушки? — Мицухидэ испытующе посмотрел на него.

— Да.

— В таком случае разреши мне взглянуть на него. По законам нашего города, любую подозрительную личность следует задержать и доставить в крепость. Позволь мне убедиться, что письмо действительно от твоей матушки, иначе придется передать тебя властям.

— Но я съел его!

— Что?

— К сожалению, господин, я его съел по прочтении.

— Неужели?

— Именно так, — серьезно произнес Хиёси. — Покуда я жив, моя матушка для меня превыше богов и Будды. И поэтому…

Мицухидэ внезапно сорвался на яростный крик:

— Не морочь мне голову! Ты проглотил его, потому что это было секретное сообщение. Не отпирайся!

— Нет! Нет! Вы ошиблись! — Хиёси всплеснул руками. — Подумайте сами! Я не смею использовать письмо от дражайшей матушки для того, чтобы вытереть нос, бросить на дорогу, где его затопчут в грязь. Это непочтительно со стороны сына, потому я и съел его. Я всегда съедаю матушкины письма. Я не лгу! Я так люблю мать и тоскую по ней, что даже письма ее съедаю. Не могу просто так расстаться с весточкой из дома.

Мицухидэ не сомневался в том, что юноша лжет, но лгал он весьма искусно. Невольно он проникся симпатией к незнакомцу, тем более что и сам жил в разлуке с матерью.

«Ложь, но не подлая», — подумал Мицухидэ. Глупо утверждать, что съедено письмо от матери, но и у этого невзрачного юноши с обезьяньим лицом наверняка есть родители. Мицухидэ пожалел неотесанного и невежественного оборванца. Глупый и неопытный юноша, став игрушкой в руках подстрекателей, может навредить больше, чем дикое животное. Он не из тех, кого немедленно следует препроводить в замок, но и убивать его на месте стыдно. Мицухидэ подумал было, не отпустить ли юношу на все четыре стороны, но потом стал сверлить его взглядом, пытаясь решить, как ему все-таки следует поступить.

— Матаити! — позвал он. — Мицухару дома?

— Полагаю, что дома, господин.

— Передай ему: я прошу его заглянуть ко мне ненадолго.

— Слушаюсь, господин. — Матаити помчался исполнять поручение.

Вскоре из дома широким шагом вышел Мицухару. Он был моложе Мицухидэ. На вид ему было лет девятнадцать. Он был сыном и наследником хозяина дома, Акэти Мицуясу, покинувшего монашескую обитель, и двоюродным братом Мицухидэ. Мицухидэ носил родовое имя Акэти и жил у дяди, почти не выходя из своего кабинета. Он переехал сюда не по бедности, родной дом Мицухидэ находился в захолустной Эне, оторванной от культурных и политических центров страны. Дядя часто ставил племянника в пример сыну: «Возьми пример с Мицухидэ и займись наукой».

Мицухидэ преуспел в постижении наук. До прибытия в Инабаяму он немало поездил по стране, от столицы до западных провинций. Он познакомился со странствующими воинами, стремился разобраться в происходящем в стране, учился превозмогать жизненные трудности и лишения. Решив изучить огнестрельное оружие, Мицухидэ посетил вольный город Сакаи и сумел внести большую лепту в оборону и организацию военного дела в Мино. Дядя и все округа почитали его знатоком новомодных знаний.

— Нужна моя помощь, Мицухидэ?

— Ничего серьезного, — произнес он с напускным безразличием.

— Ну а все-таки?

— Сделай мне одолжение, если сочтешь дело справедливым.

Оба вышли в сад и в нескольких шагах от Хиёси обсуждали, как с ним поступить. Выслушав рассказ двоюродного брата, Мицухару воскликнул:

— Ты про это ничтожество говоришь? — Он презрительно взглянул на Хиёси. — Если он кажется тебе подозрительным, отдай его Матаити. Немного пыток — скажем, отхлестать негодника сломанным луком, и он непременно заговорит. Только и всего!

— Нет. — Мицухидэ внимательно посмотрел на Хиёси. — Он не таков. Пытками его не сломишь. И вообще, мне его жаль.

— Если он так тебя разжалобил, так ты не добьешься от него признания. Дай-ка его мне дней на пять. Запру его в амбаре без еды. От голода он разговорится как миленький.

— Извини, что обременяю тебя своей просьбой, — сказал Мицухидэ.

— Связать его? — спросил Матаити, выкручивая Хиёси руку.

— Подождите! — крикнул Хиёси, пытаясь вывернуться. Он поглядел снизу вверх на братьев. — Вы только что сказали, что я не заговорю и под пыткой. Просто задайте мне вопрос. Впрочем, я сам все расскажу. Сидения в темном амбаре я не вынесу.

— Ты готов говорить?

— Да.

— Хорошо. Я буду допрашивать, — сказал Мицухару.

— Начинай.

— Что ты скажешь о…

Выдержка Хиёси заставила его умолкнуть на полуслове, и Мицухару пробормотал:

— Он какой-то чудной. Может, просто дурковат от природы, а может, дурачит нас.

Хиёси зло усмехнулся, но Мицухидэ оставался серьезным, обеспокоенно поглядывая на юношу. Мицухидэ и Мицухару снова принялись расспрашивать его.

— Ладно, — ответил Хиёси. — Я расскажу о том, что задумано. Сам я в заговоре не участвую и не имею с разбойниками ничего общего, поэтому обещайте сохранить мне жизнь!

— Договорились, тем более что цена ее невелика.

— Сегодня ночью вспыхнет большой пожар, если ветер будет подходящий.

— Где?

— Точно не знаю, но ронины, остановившиеся на постоялом дворе, тайком обсуждали это. При южном или западном ветре они соберутся в роще за храмом Дзёдзайдзи, потом разобьются на группы и подожгут город.

— Что?

Мицухару разинул рот. Мицухидэ сглотнул комок, подкативший к горлу.

Хиёси, не обращая внимания на их смятение, поклялся, что больше ничего не знает, а все сказанное случайно подслушал из разговора соседей по ночлежке. Он заверил, что хочет поскорее распродать свой товар и немедленно вернуться домой, в Накамуру, к любимой матушке. Мицухидэ и Мицухару понемногу пришли в себя.

— Мы тебя отпустим, но не раньше ночи. Матаити, забери его и покорми, — распорядился Мицухидэ.

Ветер начал усиливаться, он дул с юго-запада.

— Мицухидэ, что, по-твоему, они предпримут? Ветер западный.

Мицухару озабоченно смотрел на проносящиеся по небу тучи. Мицухидэ молча сел на веранде у входа в библиотеку. Уставившись в пустоту, он погрузился в размышления.

— Мицухару, — произнес он, — в последние дни не говорил ли дядя чего-нибудь необычного? Может быть, даже странного?

— Нет.

— Ты уверен?

— Ну, сейчас, когда ты задал такой вопрос… Сегодня утром, отправляясь в крепость Сагияма, он сказал, что нас ждут большие неприятности, поскольку отношения между князем Досаном и князем Ёситацу резко ухудшились. Сказал, что на случай непредвиденных событий следует, по обыкновению, держать наготове людей, лошадей и оружие.

— Он сказал это сегодня утром?

— Да.

— Вот оно что! — Мицухидэ хлопнул себя по колену. — Он намекнул тебе на то, что ночью будет сражение. В заговорах даже ближайших родственников держат в неведении. Он, вероятно, участвует в этих кознях.

— Ночью будет битва?

— Люди, собирающиеся в полночь за храмом Дзёдзайдзи, — вражеские лазутчики, засланные князем Досаном. Скорей всего, они из клана Хатидзука.

— Князь Досан, похоже, решился изгнать князя Ёситацу из крепости.

— Да.

Мицухидэ самодовольно кивнул, но тут же мрачно закусил губу:

— Мне кажется, что план князя Досана провалится. Князь Ёситацу готов к любым неожиданностям. Кровопролитие между отцом и сыном — великий грех. Их покарают боги! Не важно, кто из них победит, в любом случае прольется родная кровь, а владения клана Сайто не увеличатся. Соседи выжидают подходящий момент для вторжения в наши пределы. Смута охватит всю провинцию. — Он тяжело вздохнул.

Мицухару, не говоря ни слова, мрачно следил за облаками. Ничего не поделаешь, когда у тебя двое господ и они вступают в поединок. Мицуясу, отец Мицухару — преданный сторонник Досана, следовательно, он в первых рядах пойдет на штурм крепости, в которой засел Ёситацу.

— Мы должны предотвратить зверскую резню! В этом состоит долг верноподданных. Мицухару, немедленно отправляйся в Сагияму и разыщи там отца. Вы с отцом должны отговорить князя Досана от его замыслов.

— Хорошо.

— А я вечером отправлюсь к храму Дзёдзайдзи и попытаюсь расстроить планы лазутчиков. Остановлю их любой ценой.

Три больших очага стояли в ряд на кухне. Над ними высились огромные котлы, каждый вмещал несколько мешков риса. Стоило приподнять крышки, как из-под них вырывались облака пара. Хиёси прикинул, что в доме обитает не менее ста человек. «Здесь столько риса, а матушка и сестра, наверно, голодают», — подумал он. Еда напомнила ему о родном доме.

— Ветер нынче разгулялся! — сказал старый повар, входя на кухню. Обращаясь к поварятам, он добавил: — Ветер не стихнет и после захода солнца. Поосторожней с огнем! — Он с любопытством посмотрел на Хиёси.

— А это что за обезьяна? У нас вроде не было таких? — спросил он у слуги.

— Его поймал господин Мицухидэ. Матаити сторожит его.

Старый повар взглянул на Матаити, пристроившегося в теплом уголке.

— Славное занятие! — сказал он, не понимая, что происходит. — Он что, надерзил господам?

— Нет. Я и сам не знаю, что случилось. Выполняю приказ господина Мицухидэ.

Матаити было велено держать язык за зубами.

— Господин Мицухидэ не по годам мудр и проницателен. — Повар почитал Мицухидэ и не упускал случая выразить свое восхищение им. — Редкий человек! Господин Мицухидэ не из тех, кто презирает учение, похваляется тяжестью своего меча и меткостью копья или количеством убитых на поле боя. Как ни заглянешь в библиотеку, он все читает и читает, а ведь и воин отменный! Он много добьется в жизни, уверяю вас.

Матаити, польщенный тем, что так расхваливают его хозяина, добавил:

— Ты прав. Я состою при нем с тех пор, когда он был еще мальчиком. Никогда не встречал такого доброго господина. Он — почтительный сын, любит мать, никогда не забывает ей написать.

— Случается, что годам к двадцати пяти смельчак становится хвастуном, а благородный человек — хлыщом, — заметил старик. — И ведет себя так, словно появился на свет в стойле. Забывает родителей, живет только ради себя…

— Кстати, несмотря на благородство, — заметил Матаити, — господин мой — человек буйного нрава, хотя с виду и не скажешь. Ярость редко находит на него, но в гневе нет страшнее господина Мицухидэ.

— Значит, хотя с виду он хладнокровный, но если вдруг рассердится…

— Точно. Вот, например, как сегодня.

— Как сегодня?

— В затруднительном положении, когда ему предстоит решить, кто прав, а кто виноват, он тщательно все взвешивает. Но приняв решение, действует с напором, как мощный поток, прорывающий дамбу. Отдает распоряжения своему двоюродному брату Мицухару.

— Быть ему полководцем, он прирожденный военачальник.

— Господин Мицухару во всем полагается на двоюродного брата и выполняет любые его поручения. Сегодня он помчался в крепость Сагияма.

— Что-то случилось там?

— Не знаю.

— Приготовьте побольше рису и сделайте колобки для воинов. Ночью может произойти битва. Так сказал господин Мицухару перед отъездом.

— Предосторожность, верно?

— Хорошо бы дело ограничилось одной предосторожностью. Начнись война между Инабаямой и Сагиямой, на какой стороне нам прикажешь сражаться? В любом случае придется стрелять из лука в друзей и родственников.

— Ну, может, до этого дело и не дойдет. Господин Мицухидэ предпримет все для предотвращения битвы. Я молюсь за его успех. Вот коли соседи на нас нападут, я готов с ними сразиться!

Настала ночь. Небо было черным-черно. Порывы ветра проникали и в кухню, раздувая пламя в очагах. Хиёси, сидевший около очага, почувствовал запах пригоревшего риса.

— Эй, рис пригорел! Слышите!

— Не лезь не в свое дело! — закричали слуги.

И, пригасив огонь в очагах, один из слуг подставил лестницу к чану и начал перекладывать рис из больших чанов. Свободные от работы начали лепить рисовые колобки. Хиёси работал наравне со всеми. Он отправил себе в рот несколько пригоршней риса, но никто не обратил на это внимания. Все сосредоточенно готовили колобок за колобком, оживленно болтая.

— Видать, сразимся, а?

— Неужели не договорятся?

Готовя припасы на случай боевых действий, каждый надеялся на мирный исход.

В час Собаки Мицухидэ прислал человека за Матаити. Тот вышел, но сразу же вернулся и закричал с порога:

— Продавец иголок! Где тут продавец иголок?!

Хиёси вскочил с места, на ходу слизывая крупинки риса с пальцев. Он вышел из дома, и пронзительный ветер чуть не сшиб его с ног.

— Пошли! Господин Мицухидэ ждет. Поторапливайся!

Хиёси поспешил за Матаити. Слуга был в легких доспехах, словно приготовился к битве. Хиёси не знал, куда они направляются. Они оказались у главных ворот, и он понял, что его привели с заднего двора в сад перед домом. Их поджидал какой-то всадник. Это был Мицухидэ в той же одежде, что и днем. В руках он сжимал поводья, а под мышкой держал копье.

— Матаити?

— Да, господин.

— Продавец иголок с тобой?

— Да.

— Оба идите вперед.

— Пошли, парень! — скомандовал Матаити, повернувшись к Хиёси.

Они побрели в непроглядную ночь. Мицухидэ ехал следом, приноравливая лошадь к их шагу. На перекрестках Мицухидэ приказывал повернуть то налево, то направо. Наконец Хиёси увидел, что они добрались до ворот храма Дзёдзайдзи, где был назначен сбор лазутчиков из клана Хатидзука. Мицухидэ молча спешился.

— Матаити, стой здесь и держи коня, — сказал он, передавая слуге поводья. — Мицухару через час должен прибыть сюда из крепости Сагияма. Если он не появится в назначенный срок, мы все отменим. Наш город стал прибежищем демонов разрушения. Может ли простой человек ведать, что предвещает ему грядущий день, — мрачно заметил Мицухидэ. — Продавец, показывай дорогу.

— Куда? — Хиёси съежился от порыва ветра.

— В рощу, где собираются люди Хатидзуки.

— Да, но я ведь не знаю этих мест.

— Они, по крайней мере, узнают тебя в лицо.

— А?

— Не прикидывайся дурачком!

«Плохо дело, — подумал Хиёси. — Не удалось обвести его вокруг пальца».

Мицухидэ разгадал хитрость юноши.

В роще стояла непроглядная тьма. Ветер сгибал макушки деревьев, и тяжелые ветви бились о крышу храма, подобно морским валам, захлестывающим в бурю корабельную палубу. Роща напоминала разбушевавшийся океан.

— Продавец!

— Да, господин.

— Твои дружки уже тут?

— Откуда мне знать?

Мицухидэ присел на низкий каменный фонарь у задней стены храма.

— Близится половина часа Собаки. Если ты — единственный посланный ими лазутчик, они забеспокоятся о тебе.

Под мощным порывом ветра копье Мицухидэ уткнулось острием под ноги Хиёси.

— Иди покажись им!

Хиёси понял, что Мицухидэ разгадал его замысел.

— Скажи им, что Акэти Мицухидэ хочет поговорить с предводителем людей Хатидзуки.

— Слушаюсь, господин. — Хиёси поклонился, но не двинулся с места. — Можно объявить это вслух?

— Да.

— Для этого вы привели меня сюда?

— Да. Ступай.

— Хочу вам кое-что сказать на тот случай, если нам больше не доведется встретиться.

— Слушаю.

— Позорно уйти, не объяснившись с вами. По-вашему, я — всего лишь лазутчик Хатидзуки.

— Верно.

— Вы очень умны, но взгляд ваш слишком острый — он пронзает цель насквозь, не успев разглядеть ее. Забивая гвоздь, человек не вгоняет в стену шляпку. Это было бы так же неосмотрительно, как забить его лишь наполовину. Ваша проницательность похожа на гвоздь. Я сознаюсь, что прибыл в Инабаяму с людьми Хатидзуки. Но душой я совсем не с ними. Я родился в крестьянской семье в Накамуре и пробавляюсь пустяками вроде торговли иголками, но стремлюсь к иному. Я не намерен всю жизнь есть холодные объедки со стола разбойников или за ничтожную плату заниматься подстрекательством. Если судьба сведет нас еще раз, я докажу вам, что ваша проницательность не всегда полезна. Сейчас я пойду к Хатидзуке Ситинаи, передам ему ваши слова и немедленно исчезну. Удачи вам! Берегите себя и учитесь прилежно!

Мицухидэ молча выслушал отповедь странного юноши. Хиёси скрылся во тьме, когда Мицухидэ крикнул ему вслед:

— Продавец! Вернись!

Хиёси в реве бури уже не мог расслышать его оклик. Он мчался под черными деревьями, пока не очутился на маленькой поляне, защищенной от ветра. Он увидел людей, похожих на табун диких лошадей на водопое. Одни стояли, другие сидели, третьи переминались с ноги на ногу.

— Кто там?

— Я!

— Хиёси?

— Да.

— Куда ты запропастился? Последним пришел. Все беспокоятся, — заворчал один из воинов.

— Извините за опоздание, — сказал Хиёси. Он дрожал. — А где господин Ситинаи?

— Где-то здесь. Поди и извинись перед ним. Он очень сердится.

Ситинаи стоял в окружении пятерых соратников.

— Обезьяна явилась? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

Хиёси пробормотал невнятные извинения.

— Где тебя черти носили?

— Я весь день просидел под арестом у сторонника клана Сайто, — признался Хиёси.

— Что?

Все гневно уставились на юношу, страшась того, что их план может сорваться.

— Болван! — Ситинаи грубо схватил Хиёси за ворот и выволок его на середину круга. — Кто и где держал тебя под арестом? Не проболтался ли ты?

— Я все им рассказал.

— Что?!

— Иначе меня бы убили, и я не смог бы прийти к вам.

— Ах ты, ублюдок! — Ситинаи грубо встряхнул Хиёси. — Мерзавец! Заговорил, чтобы спасти собственную шкуру! Придется тебе стать первой жертвой в сегодняшней битве.

Ситинаи отпустил Хиёси и размахнулся, чтобы ударить его, но юноша успел отскочить. Двое воинов схватили Хиёси и заломили ему руки за спину.

— Не сходите с ума! Сначала выслушайте меня! Я проболтался, но выслушайте! Я был у приверженцев князя Досана!

Новость немного успокоила людей, но не рассеяла их сомнений.

— Выкладывай, кто они такие.

— Дом Акэти Мицуясу. Поймал меня не сам господин Акэти, а его племянник Мицухидэ.

— А, он живет у дяди, — пробормотал один из воинов.

Хиёси обвел взглядом весь отряд:

— Господин Мицухидэ хочет встретиться с нашим предводителем. Он пришел вместе со мной и ждет у храма. Господин Ситинаи, не соизволите ли побеседовать с ним?

— Племянник Акэти Мицуясу пришел с тобой?

— Да.

— И ты обо всем рассказал Мицухидэ?

— Он и сам догадался бы. Он — истинный гений.

— Зачем он пришел?

— Не знаю. Он велел мне привести его в храм.

— И ты выполнил его приказ?

— А что мне оставалось?

Воины ловили каждое слово Хиёси и Ситинаи, затаив дыхание. Ситинаи возвестил о завершении разговора, громко щелкнув языком.

— Так где этот Акэти Мицухидэ? — спросил он.

Все заговорили наперебой, обсуждая предстоящую встречу. Идти в одиночку слишком опасно, кто-то должен сопровождать Ситинаи, а может, следует тайком окружить место встречи.

— Люди клана Хатидзука! Я сам пришел к вам и хочу поговорить с господином Ситинаи! — послышался незнакомый голос.

Все ошеломленно обернулись на голос. Мицухидэ, неслышно подкравшись к отряду, хладнокровно разглядывал воинов.

Ситинаи смутился, но с важным видом шагнул навстречу пришельцу.

— Вы Хатидзука Ситинаи? — спросил Мицухидэ.

— Он самый. — Ситинаи гордо поднял голову.

Он находился под защитой сообщников, к тому же не в обычае разбойников робеть перед самураем, состоящим на службе у князя или у более могущественной особы.

У Мицухидэ было копье, но он смиренно поклонился и вежливо заговорил:

— Весьма польщен встречей с вами. Много слышал о вас, равно как и о достопочтенном господине Короку. Я — Акэти Мицухидэ, сторонник князя Сайто Досана.

Учтивость удивила Ситинаи.

— Что вам угодно? — спросил он.

— План действий на сегодняшнюю ночь.

— Какой еще план? — с наигранным простодушием осведомился Ситинаи.

— Речь идет о подробностях того, что я выведал у продавца иголок. Сегодняшний мятеж, — вероятно, правильней назвать его выступлением, — так вот, ваше выступление с военной точки зрения подготовлено скверно. Не могу поверить, что князь Досан разработал подобную операцию. Прошу вас немедленно отказаться от этой затеи.

— Ни за что! — надменно воскликнул Ситинаи. — Все затевается не по моему приказу. Это распоряжение господина Короку, а действует он по просьбе князя Досана.

— Нечто похожее я, увы, и предполагал, — спокойно возразил Мицухидэ. — Разумеется, вы не будете отвечать за отмену вылазки. Мой двоюродный брат Мицухару отправился в Сагияму, чтобы получить согласие князя Досана. Мицухару приедет сюда. Прошу ничего не предпринимать до его прибытия.

Мицухидэ всегда и со всеми держался вежливо, что не умаляло ни его решительности, ни отваги. Подобная учтивость по-разному действует на людей, порой лишь раздражает собеседника или придает ему чрезмерную уверенность в собственных силах.

«Вот еще! Жалкий юнец! Понахватался учености, а у самого молоко на губах не обсохло. Бормочет какие-то извинения», — думал Ситинаи. А вслух он произнес вот что:

— Мы никого не собираемся ждать! Господин Мицухидэ, не лезьте в чужие дела. Вы — всего лишь приживал в дядюшкином доме.

— Я не намерен обсуждать мое положение с вами. Я действую в интересах моего сюзерена.

— В таком случае вы запаслись бы оружием и продовольствием, как мы, и с факелом в руках пошли бы в первых рядах на штурм Инабаямы.

— Я бы так не поступил. Верность князю состоит в другом.

— Любопытно!

— Князь Ёситацу — наследник князя Досана. Верно? Князь Досан — наш господин, следовательно, и князь Ёситацу тоже наш господин.

— Но они враждуют друг с другом.

— Весьма прискорбно. Неужели отец и сын вправе идти друг на друга войной? Ни у птиц, ни у зверей такого не заведено. Люди не должны нарушать законы природы.

— Не морочьте нам голову! Возвращайтесь домой, а мы уж как-нибудь справимся с грязной работой.

— Не могу.

— Почему?

— Я не уйду, не дождавшись Мицухару.

Ситинаи вдруг почувствовал решимость и силу в голосе молодого человека. Он посмотрел на острие копья, которое держал Мицухидэ.

— Мицухидэ, ты здесь? — задыхаясь, спросил Мицухару.

— Да. Какие вести из крепости?

— Ничего утешительного. — Мицухару взял двоюродного брата за руку. — Князь Досан и слышать не хочет об отмене выступления. Мой отец поддержал его. Отец считает, что мы, младшие члены семьи, не должны быть в стороне от дела.

— Неужели дядюшка не послушал тебя?

— Он в ярости. Я готов пожертвовать жизнью, лишь бы остановить его от неверного шага. Положение отчаянное. Войска готовы к выступлению из Сагиямы. Я опасался, что город уже подожгли, поэтому мчался сюда сломя голову. Мицухидэ, что будем делать?

— Значит, князь Досан намерен сжечь Инабаяму?

— Ничего не поделаешь. Нам, кажется, остается исполнить свой долг и сложить голову за нашего повелителя.

— Нет! Будь он трижды нашим господином и князем! Недостойно умирать за столь презренное дело. Воистину собачья смерть!

— Но как нам поступить?

— Если город не подожгут, войско вряд ли выступит из Сагиямы. Надо остановить поджигателей! — Мицухидэ преобразился. От учтивости не осталось и следа. Он обернулся к Ситинаи, держа копье наизготове.

Люди Хатидзуки зажали братьев в кольцо.

— Что ты надумал? — заорал Ситинаи на Мицухидэ. — Метишь в меня копьем! Сдурел, что ли? Копье у тебя никудышное!

— Вы не ошиблись! — Голос Мицухидэ звучал твердо. — Ни один из вас отсюда не уйдет. Подумай немного и сам согласишься, что лучше отказаться от поджога по собственной воле. Тогда вы сможете вернуться в Хатидзуку. Мы оставим вас в живых, и я щедро награжу тебя за послушание. Согласен?

— Шутишь?

— Положение тяжелое. Дело может обернуться крушением клана Сайто. Я хочу предотвратить события, которые способны погубить обе крепости — и Инабаяму, и Сагияму.

— Дурень! — злобно выкрикнул Ситинаи. — Молоко на губах не обсохло! И ты надеешься остановить нас? Одна попытка, и ты мертв!

— Смерть меня не страшит. — Брови Мицухидэ изогнулись дугой, как у злого демона. — Мицухару, грядет смертный бой. Готов ли ты умереть со мной?

— Конечно! Не беспокойся за меня!

Мицухару обнажил длинный меч, и они с Мицухидэ встали спиной к спине, готовясь отразить нападение. Не теряя надежды на торжество здравого смысла, Мицухидэ обратился к Ситинаи:

— Если ты боишься позора вернуться с пустыми руками в Хатидзуку, возьми меня в заложники! Я кое-чего стою! Я докажу господину Короку свою правоту, и он одобрит нас за то, что мы сумели избежать кровопролития.

Слова, исполненные терпения и рассудительности, показались заговорщикам жалкой отговоркой.

— Заткнись! Не слушайте его! Торопитесь! Условленное время истекает!

Разбойники издали воинственный клич, и в мгновение ока братьев словно окружила волчья стая. На них обрушились мечи, алебарды и копья. Вопли и лязг оружия смешались с воем ветра.

Обломки мечей разлетались во все стороны, мелькали окровавленные копья. Хиёси поспешно вскарабкался на дерево. Он прежде видел, как мужчины обнажают мечи, но впервые наблюдал настоящее сражение. Неужели Инабаяма погибнет в огне? Разгорится ли война между Досаном и Ёситацу? При виде смертельного боя Хиёси почувствовал небывалое волнение.

Трое заговорщиков рухнули наземь, и люди Хатидзуки обратились в бегство.

«Ага, удирают!» — подумал Хиёси. На всякий случай он не слезал с дерева. Это был, верно, каштан, потому что руки и шея у Хиёси оказались исколотыми. Орехи и ветви с треском падали на землю от бури. Хиёси презирал разбойников, хвастунов и трусов, банду которых с легкостью рассеяли двое смельчаков. В воздухе потянуло гарью. Хиёси раздвинул ветви. Люди Хатидзуки, убегая, поджигали все вокруг. Роща кое-где пылала, огнем было охвачено несколько домов за храмом Дзёдзайдзи.

Хиёси, спрыгнув с дерева, помчался прочь, боясь, что заживо сгорит в роще. Из горящего леса он попал в горящий город. Языки пламени взмывали высоко в небо. Сейчас в багровых отсветах белые стены крепости Инабаяма казались ближе, чем днем. Красные тучи войны клубились над ними.

— Война! — кричал Хиёси, мчась по улицам. — Война! Конец всему! Погибнут и Сагияма, и Инабаяма! На пепелище вырастет свежая трава. Никто не посмеет спалить молодую поросль!

Он с разбегу врезался в толпы людей, высыпавших на улицу. Мимо промчалась лошадь без седока.

На перекрестках толпились горожане, охваченные ужасом. В небывалом волнении Хиёси несся вперед, выкрикивая мрачные пророчества. Куда ему бежать? В Хатидзуку возвращаться нельзя. Он без сожаления прощался с тем, что казалось ему самым ненавистным, — со злыми людьми, с коварным князем, со смутой, со всем злом, которое обрушилось на провинцию Мино.

Зиму он продрожал в тонком хлопковом кимоно, продавая иголки под холодным небом и бредя туда, куда несли ноги. На следующий, двадцать второй год правления Тэммон, когда повсюду зацвели персики, он все еще странствовал, крича: «Иголки! Иголки из столицы! Швейные иголки из столицы!»

На окраине города Хамамацу он оказался в обычном для себя беззаботном настроении.

У нового хозяина

Мацусита Кахэй был сыном сельского самурая из провинции Энсю. Став сторонником клана Имагава в Суруге, он получал ежегодное жалованье в три тысячи канов. Он являлся комендантом крепости Дзудаяма и распорядителем станции у моста Магомэ. В те времена река Тэнрю распадалась на два рукава — Большую и Малую Тэнрю. Дом Мацуситы находился на берегу Большой Тэнрю, в нескольких сотнях дзё к востоку от Дзудаямы.

Кахэй возвращался из соседнего замка Хикума, в котором встречались приверженцы Имагавы. Влиятельные люди провинции постоянно проводили такие встречи, чтобы укрепить власть и предотвратить вторжение соседних кланов Токугава, Ода и Такэда.

Кахэй на скаку обернулся.

— Нохатиро! — окликнул он одного из своих спутников.

Тага Нохатиро, бородатый воин с длинным копьем, поспешил к господину. Они проезжали по дороге между Хикуманаватой и переправой Магомэ. Вдоль дороги тянулась аллея деревьев, а за ними простирались рисовые поля.

— Не крестьянин, и на паломника не похож, — пробормотал Кахэй.

Нохатиро, посмотрев в ту же сторону, что и его хозяин, увидел ярко-желтые цветы горчицы, зеленые всходы ячменя, затопленные водой рисовые поля. Но человека не заметил.

— Что-нибудь подозрительное?

— На тропе, возле рисового поля, какой-то человек идет, шагает, как цапля. Интересно, куда он направляется?

Нохатиро разглядел путника, бредущего вдоль рисового поля.

— Выясни, кто такой.

Нохатиро поскакал по узкой тропе. В провинции существовал неписаный закон: не оставлять без внимания ничего, что казалось подозрительным. Живя в постоянном страхе за безопасность своих границ, местные правители особенно остерегались людей со стороны.

— Утверждает, что он продавец иголок из Овари. Одет в белое хлопковое тряпье, порядочно перепачканное. Вот почему вам показалось, будто он похож на цаплю. Роста маленького, а лицом — вылитая обезьяна! — доложил Нохатиро.

— Ха-ха-ха! Значит, не цапля и не ворона, а обезьяна!

— И говорящая к тому же! Кого угодно заболтает. Я его допрашивал, а он все пытался вывернуть разговор наизнанку. Выспрашивал меня, кому я служу, а когда я назвал ваше имя, так он нагло поглядел в вашу сторону. Говорит, что остановился на постоялом дворе в Магомэ, а сейчас идет к пруду, собирать ракушек на ужин.

Кахэй заметил, что Хиёси не пошел к пруду, а направился по дороге, обогнув остановившихся всадников.

— Не показался он тебе подозрительным?

— Вроде бы нет.

Кахэй тронул поводья.

— Не следует винить бедняков за дурные манеры. Поехали! — кивнул он своим спутникам.

Они быстро нагнали Хиёси. Поравнявшись с ним, Кахэй испытующе посмотрел на юношу. Хиёси, уступив им дорогу, вежливо опустился на колени в тени деревьев. Их взгляды встретились.

— Стойте! — Кахэй сдержал коня и, обернувшись к спутникам, приказал: — Приведите его сюда! — и вполголоса, обращаясь к самому себе, добавил: — Какой-то он чудной… ничего подобного прежде не видел.

Нохатиро, расценив приказ как очередную причуду господина, подъехал к юноше:

— Эй! Продавец иголок! Мой господин хочет поговорить с тобой. Следуй за мной!

Кахэй сверху вниз посмотрел на Хиёси. Он не мог понять, что привлекает его в низкорослом неопрятном парне в грязных лохмотьях. Не сходство же с обезьяной. Он долго вглядывался в лицо Хиёси, но так и не сумел определить свои ощущения. Нечто расплывчатое, завораживающее взгляд. Ну конечно, глаза! Недаром их называют зеркалом души. В этом невзрачном человечке не было ничего примечательного, но взгляд его искрился смехом, непосредственностью и таил в себе… Что? Несокрушимую волю или знание чего-то неведомого?

«Он по-своему обаятелен», — подумал Кахэй, чувствуя, что чудаковатый на вид юноша ему нравится. Кахэй не заметил под дорожной грязью красные, как петушиный гребень, уши Хиёси. Не сумел он проникнуть и в то, что в морщинах на лбу юноши, придававших ему старческий облик, залегли знаки великих свершений, которые предстояло Хиёси осуществить в грядущем. Кахэй не был столь проницательным, он просто ощутил симпатию к Хиёси и неясное предчувствие незаурядности юноши.

Не сказав ни слова Хиёси, Кахэй повернулся к Нохатиро.

— Приведи его к нам! — распорядился он и, тронув поводья, помчался вперед.

Главные ворота, обращенные к реке, были открыты, и несколько соратников дожидались Кахэя. Неподалеку от ворот паслась стреноженная лошадь, видимо, прибыл какой-то важный гость.

— Кто приехал? — спросил Кахэй, спешившись.

— Посол из Сумпу.

Кахэй прошел в сад. Сумпу был столицей владений клана Имагава, поэтому гонцы часто наведывались к Кахэю. Погруженный в размышления о встрече в крепости, Кахэй забыл о Хиёси.

— Куда это ты собрался? — окликнул Хиёси привратник, когда тот хотел войти вслед за спутниками Кахэя.

Хиёси с головы до пят был покрыт грязью. Грязь покрывала и его лицо, раздражая кожу. В ответ на грозный окрик Хиёси поскреб щеки, и привратник воспринял его жест как намеренную издевку. Он рванулся вперед, чтобы схватить нахала за шиворот.

— Я продавец иголок, — пояснил Хиёси, отпрянув в сторону.

— Бродячих торговцев сюда не пускают. Кто тебя звал? А ну, проваливай!

— Сначала справься у своего хозяина.

— Зачем?

— Я здесь по его приказу. Меня привел самурай, который только что вошел в ворота.

— Мой господин никогда не привел бы оборванца вроде тебя.

В это мгновение Нохатиро, вспомнив о Хиёси, вернулся к воротам.

— Он с нами, — сказал он привратнику.

— Воля ваша.

— Пошли, Обезьяна!

Привратник и служивый люд у ворот разразились хохотом.

— Откуда он взялся? В белом тряпье и с коробом, обмотанном соломой! Не Будда ли послал нам эту обезьяну?

Насмешки обожгли слух Хиёси, но к семнадцати годам он притерпелся к издевательствам. Досаждали они ему или он привык к ним? Он неизменно краснел, слыша нелестные отзывы о своей внешности, а уши у него становились пунцовыми. Они-то и выдавали обиду, но внешне Хиёси не давал волю чувствам. Он оставался невозмутимым, словно при нем оскорбляли лошадь. Именно в такие минуты он выглядел обескураживающе обаятельным. Его сердце походило на цветок, стебель которого обвился вокруг ствола бамбука, поэтому никакая буря его не страшила. Хиёси не выказывал ни высокомерия, ни подобострастия в те минуты, когда его высмеивали.

— Эй, Обезьяна, тут есть пустое стойло, обожди в нем, чтобы людей не пугать, — сказал Нохатиро и тут же удалился.

Вечером из кухни потянуло запахом ужина. Из-за деревьев выглянула луна. Переговоры с посланцем из Сумпу завершились, в ярко освещенном доме готовили пир для гостя, слышались звуки барабана и флейты, собирались даже дать спектакль театра Но.

Клан Имагава из Суруги был влиятельным и могущественным семейством, известным и просвещенностью. Имагава тонко чувствовали поэзию, музыку и танцы, любили столичную роскошь — украшенные драгоценными камнями мечи для самураев и узорные нижние кимоно для женщин. Кахэй был человеком грубоватым и неприхотливым, но его дом выделялся богатством среди убогих жилищ самураев в Киёсу.

«Театральное представление так себе», — думал Хиёси, лежа на соломе в углу пустого стойла. Он любил музыку, хотя и не понимал ее, но его увлекал призрачный мир сновидений, который она пробуждала в его душе. Он забывал обо всем, слушая музыку, но сейчас его мучил голод. «Раздобыть бы горшок да разжиться огнем», — тоскливо думал он.

Засунув пожитки под мышку, Хиёси вышел из стойла и направился в кухню.

— Прошу прощения, но не одолжите ли мне горшок и жаровню? Есть хочется.

Повара изумленно уставились на него.

— Ты откуда взялся?

— Князь привел меня сегодня с собой. Мне нужно сварить ракушки, которые я собрал в канаве на рисовом поле.

— Из канавы?

— Говорят, они очень полезны для желудка, поэтому я каждый день ем их. Живот никогда не болит.

— Их едят с бобовой пастой. У тебя есть?

— Да.

— А рис?

— И рис есть, спасибо.

— Горшок и жаровню найдешь там, где едят работники. Стряпай там.

Хиёси сварил рис, ракушки и после ужина отправился спать. Комната, где спали работники, оказалась уютней пустого стойла, поэтому Хиёси задержался здесь до полуночи, пока не вернулись после трудов ее постоянные обитатели.

— Ты, свинья! Кто разрешил тебе разлечься здесь?

Хиёси разбудили и, изрядно помяв, вышвырнули во двор. В стойле он обнаружил лошадь гостя из Сумпу. Лошадь не обрадовалась его появлению.

Барабаны умолкли, луна начала бледнеть. Хиёси теперь уже не хотел спать. Он готов был работать или забавляться, только бы не сидеть без дела.

«Почищу-ка стойло, а там, глядишь, и солнышко взойдет», — решил он и принялся чистить стойло, сгребать сухие листья и солому.

— Кто здесь?

Хиёси отставил метлу и огляделся по сторонам.

— Ты, продавец иголок?

Хиёси сообразил, что голос доносится из уборной на углу веранды главного дома. В окошечке он разглядел лицо Кахэя.

— Это вы, мой господин.

Гость из Сумпу оказался большим охотником до сакэ, и Кахэй поневоле перебрал лишнего, но сейчас он почти протрезвел.

— Рассвет скоро? — спросил он устало.

Кахэй исчез из окошечка, открыл ставни от дождя и посмотрел на бледнеющую луну.

— Петух еще не кричал, так что придется немного подождать рассвета.

— Послушай, торговец… Нет, лучше называть тебя Обезьяной… Почему ты подметаешь среди ночи?

— От нечего делать.

— Не лучше ли поспать?

— Я выспался. Не могу без дела.

— Сандалий здесь нет?

Хиёси быстро отыскал пару новых соломенных сандалий и ловко поставил их так, чтобы Кахэю оставалось лишь вставить в них ноги.

— Вот они, мой господин.

— Когда же ты успел выспаться и при этом узнать, где что лежит?

— Простите меня, господин.

— За что?

— Ваши подозрения напрасны. Я даже во сне слышу всякие звуки в любом доме и могу догадаться, где находятся разные вещи, представить размер помещений, предположить, где оросительные канавы, где горит огонь.

— Хм. Понятно.

— Я еще с вечера заметил, где стоит обувь. Я подумал, что она может кому-нибудь понадобиться.

— А я о тебе совсем забыл. Извини!

Хиёси рассмеялся в ответ. Он был юнцом, но не питал к Кахэю особого почтения. Кахэй поинтересовался, чей он сын, откуда родом, не собирается ли поступить к кому-нибудь на службу. Хиёси поспешил уверить его в том, что мечтает о службе. Он возлагает большие надежды на будущее и с пятнадцати лет скитается по Японии.

— Два года ты странствуешь, желая поступить на службу к самураю?

— Да.

— Так почему же ты до сих пор торгуешь иголками? — Подозрения вновь шевельнулись в душе Кахэя. — Два года не можешь найти себе господина! Ты, верно, вздорного нрава.

— Как и у любого, у меня есть достоинства и недостатки. Сначала я думал, что смогу служить любому самураю, пусть даже захудалому, но, пожив среди людей, я начал смотреть на мир иначе.

— Иначе? Как это?

— Я присматривался к разным воинам — к хорошим, плохим, к правителям огромных провинций, к хозяевам крошечных имений — и понял, что необходимо правильно выбрать себе господина. А до той поры я решил торговать иголками, не успел оглянуться, как пролетело два года.

Кахэй понял, что юноша не глуп, хотя и странноват. В словах Хиёси была истина, но звучали они вызывающе. Не вызывала сомнений лишь явная незаурядность юноши. Кахэй решил взять любой ценой его на службу.

— А ко мне на службу пойдешь?

— Благодарю вас, мой господин. Я попробую. — В голосе Хиёси не прозвучало ни радости, ни признательности.

Кахэй был разочарован равнодушным ответом, потому что ему и в голову не приходило, что он мог показаться недостаточно внушительной и важной особой для убогого странника в жалких лохмотьях.

Подобно самураям из других кланов, воины Мацуситы постоянно упражнялись в верховой езде. Рано утром они с мечами и копьями отправлялись в чистое поле, по одну сторону которого стояли рисовые амбары.

— Пошел!

Копье ударялось о копье, меч о меч. Рано поутру все, включая худородных самураев, ведавших кухней, и простых стражников, бросив дела, мчались в поле, а возвращались оттуда раскрасневшимися от изнурительных упражнений. Вскоре все узнали, что Хиёси взят на службу, но даже конюхи смотрели на него свысока.

— Эй, Обезьяна! Каждое утро, когда мы выгоняем лошадей на выпас, будешь чистить стойла. Навоз собирай в бамбуковую корзину.

Хиёси убрал в конюшне навоз и тут же получил распоряжение: наполнить чаны водой. Потом его заставили рубить дрова.

Пока он занимался дровами, кто-то из старших придумывал очередное задание. Словом, он стал слугой у слуг.

Поначалу он всех забавлял.

— Веселого нрава парень! Что ни скажи, никогда не обидится.

Особенно он понравился молодым самураям, которые играли с ним, как дети с новой игрушкой, и порой делали ему небольшие подарки. Вскоре начались и первые попреки.

— Вечно всем перечит.

— Он стелется перед хозяином.

— Обезьяна держит нас всех за дураков.

Молодые самураи, как правило, вздорны и вспыльчивы, поэтому их жалобы на Хиёси, случалось, доходили до его господина.

— Посмотрим, что будет, — неизменно отвечал Кахэй.

Молодых самураев сердило то, что жена и дети Кахэя тоже любили Обезьяну. Хиёси решил, что ему завидуют, потому что он, в отличие ото всех, работал по-настоящему.

В тесном мирке слуг с их мелкими обидами и склоками Хиёси научился еще проницательней видеть характеры людей. Живя в усадьбе Мацуситы, он разобрался в силе и слабости больших кланов, обосновавшихся вдоль приморского тракта. Ему нравилось служить здесь. Хиёси стал лучше понимать обстановку в стране, в которую недосуг вникнуть во время скитаний. Обычному работнику, пекущемуся лишь о сытости желудка, нет дела до остального мира, но Хиёси пытливо всматривался в жизнь. Ему казалось, будто он следит за игрой в го, разгадывая замыслы игроков по их ходам.

Гонцы от Имагавы из Суруги прибывали так же часто, как и посланцы из соседних провинций Микава и Каи. Хиёси постепенно вник в очередность и смысл их посещений и пришел к выводу, что Имагава Ёсимото, князь Суруги, хочет захватить власть над всем краем. Судя по всему, до достижения желанной цели было далеко, однако он уже преуспел в проникновении в столицу страны Киото под видом того, что печется об интересах сёгуна. В действительности Имагава мечтал править от его имени.

На востоке, в Одаваре, располагался могущественный род Ходзё; на севере, в Каи, — Такэда; а дорогу к столице преграждал клан Токугава в Микаве. Первой задачей Ёсимото было овладение Микавой. Токугава Киёясу, князь Микавы, покорился Ёсимото, признав себя его вассалом. Хиротада, сын Киёясу, ненадолго пережил отца, а внук Иэясу жил заложником в Сумпу.

Ёсимото назначил одного из своих приближенных комендантом крепости Окадзаки и поручил ему управлять Микавой и собирать подати. Приверженцев Токугавы едва ли не силой заставили служить Имагаве, а все доходы и воинское снаряжение провинции, за исключением самого необходимого, повелели отправлять в крепость Ёсимото в Суруге. Хиёси будущее Микавы казалось мрачным. Странствуя бродячим торговцем, он понял, что люди в Микаве упрямы и горды, чтобы навсегда смириться с притеснением.

С особым интересом Хиёси наблюдал за кланом Ода в Овари, ведь там он родился и там жила его мать. Из дома Мацуситы родная провинция казалась ему маленькой и нищей, особенно в сравнении с процветающими владениями клана Имагава. Родная Накамура была нищей деревней, жалким был и дом Хиёси. Что станет в будущем с Овари? Он надеялся, что когда-нибудь на этой скудной почве взойдет что-нибудь достойное. Хиёси раздражали изысканные манеры знати и вежливость простолюдинов в Имагаве. И те и другие по-обезьяньи подражали столичным манерам, что казалось ему опасным.

В последнее время гонцы особенно зачастили к его хозяину. Хиёси понял, что обсуждается заключение союза между Суругой, Каи и Сагами. Опорой его должен стать клан Имагава, который и навязывал этот союз своим сторонникам. Прежде чем войти в столицу во главе большой армии, Имагаве Ёсимото необходимо заручиться поддержкой Ходзё и Такэды. Ёсимото с этой целью решил выдать свою дочь за старшего сына Такэды Сингэна, а одну из дочерей Сингэна отправить невесткой в дом Ходзё. Тонкая и дальновидная политика Ёсимото превратила клан Имагава в силу, с которой приходилось считаться всему Восточному побережью. Отсвет могущества ложился и на приверженцев Имагавы. Мацусита Кахэй был не четой ближайшим сподвижникам Ёсимото, но он был куда богаче самураев из Киёсу, Нагои и Окадзаки, в домах которых Хиёси побывал в прежние времена. Усадьба Кахэя всегда была полна гостей, и даже слуги ни в чем не нуждались.

— Обезьяна! — Нохатиро вышел в сад в поисках Хиёси.

— Я здесь.

Нохатиро поднял голову. Хиёси сидел на крыше.

— Ты что там делаешь?

— Чиню крышу.

— В такую жару, — удивился Нохатиро. — Зачем?

— Погода сейчас прекрасная, но скоро зарядят дожди. А в сезон дождей звать кровельщиков поздно, вот я и заменяю поврежденную черепицу.

— Вот потому тебя здесь и не любят! Все отдыхают в тени.

— Если бы я работал там, где они спят, я потревожил бы их покой. А здесь я никому не мешаю.

— Врешь! Готов побиться об заклад, что ты забрался на крышу, чтобы разведать окрестности.

— Господин Нохатиро, вы всегда меня в чем-то подозреваете. Не позаботишься заранее, так беда врасплох застанет.

— Умник нашелся! Господин рассердился бы, услышав твои наставления. Немедленно слезай!

— Слушаюсь. У вас поручение для меня?

— Вечером прибудут гости.

— Опять?

— Что значит «опять»?

— А кто приедет?

— Человек, который путешествует по стране, изучая воинские искусства.

— И сколько народу с ним?

Хиёси спустился на землю. Нохатиро развернул свиток:

— Мы ожидаем господина Хитту Сёхаку, родного племянника князя Камиидзуми из Ого. Его сопровождают двенадцать человек. И кроме того, еще один всадник с тремя вьючными конями и прислугой.

— Уйма!

— Эти люди посвятили себя овладению воинским искусством. У них огромная поклажа, множество лошадей, так что убери комнаты для работников, мы их слуг там поселим. Управься до вечера, пока гости не приехали.

— Слушаюсь, господин. А долго ли они здесь пробудут?

— Месяцев шесть. — Нохатиро устало смахнул пот со лба.

Вечером Сёхаку и его свита подъехали к главным воротам. Путники осадили коней и стряхнули пыль с одежд. Старшие и младшие члены клана высыпали наружу, вежливо приветствуя гостей. Хозяева произносили длинные речи, на которые столь же учтиво и пространно отвечал Сёхаку, человек лет тридцати. Церемония приветствий закончилась, и слуги занялись лошадьми и поклажей, а гости во главе с Сёхаку вошли в дом.

Хиёси понравилась встреча, проведенная в соответствии с правилами этикета. Ее торжественность свидетельствовала о почете, которым окружены воины, что, несомненно, связано с их серьезной ролью в судьбах страны. В последнее время выражения Путь Воина, Искусство Меча, Искусство Копья были у всех на устах. Имена знаменитых мастеров ратного дела Камиидзуми из Ого или Цукахары из Хитати упоминались в каждой беседе. Их странствия по Японии почитались более, чем паломничества известных буддийских монахов. Цукахара путешествовал в сопровождении семидесяти человек, включая сокольничих. Разъезжали они с великой пышностью.

Численность свиты Сёхаку не удивила Хиёси. Хиёси предчувствовал, что его теперь загоняют со всевозможными поручениями. Через несколько дней многочисленные гости начали обращаться с Хиёси как с собственным слугой.

— Эй, Обезьяна! Постирай мне белье!

— Обезьяна князя Мацуситы! Сбегай к лекарю, купи притираний!

Летние ночи были коротки, и у Хиёси почти не оставалось времени на сон, и однажды в полдень он едва не уснул под сенью павлонии. Он стоял, обхватив дерево руками, низко свесив голову. По пересохшей земле ползла цепочка муравьев.

В это время с поля для верховой езды возвращались двое молодых самураев, недолюбливавших Хиёси.

— Смотри, Обезьяна!

— Заснул на ходу!

— Второго такого бездельника не найти! Как он сумел стать любимчиком у господина и госпожи? Застань они его сейчас, им бы не понравилась его лень.

— Давай его разбудим и проучим.

— Как?

— Он единственный из слуг, кто ни разу не упражнялся в военном деле, верно?

— Его все не любят, поэтому он боится, что ему крепко достанется на занятиях.

— Упражнения в военном деле — святая обязанность каждого, кто живет в доме воина. Служба не за страх, а за совесть — таков неписаный закон в самурайском доме.

— Я все это знаю, ты это лучше Обезьяне растолкуй.

— Разбудим его и отведем на поле для верховой езды.

— Вот смеху будет!

Один из них коснулся плеча Хиёси кончиком копья:

— Эй, проснись!

Глаза Хиёси оставались закрытыми.

— Проснись, тебе говорят!

Молодой самурай копьем подцепил ноги Хиёси, и он мгновенно проснулся.

— Ты что? — удивился Хиёси.

— А ты? Спишь среди бела дня у всех на виду.

— Кто это спит?

— Ты, конечно. Или скажешь, что не спал?

— Ну, может, нечаянно задремал.

— Ах ты, ленивый бездельник! Говорят, ты никогда не упражнялся в военном деле.

— Я не гожусь для военной службы.

— Почему ты так решил? Ты простой слуга, но по правилам самурайского дома военным делом должны заниматься все. С сегодняшнего дня мы возьмемся за тебя.

— Нет уж, увольте от ваших забот.

— Отказываешься подчиняться самурайским правилам?

— Нет, но…

— Хватит болтать, пошли!

Молодые самураи силой поволокли Хиёси за амбары с рисом. Они вознамерились преподать ему хороший урок, чтобы впредь он не смел нарушать законы.

На поле приезжие мастера боевых искусств и воины Мацуситы упражнялись в полную силу, несмотря на зной.

Один из самураев, приволокших Хиёси, сильным ударом в спину вытолкнул его вперед:

— Бери деревянный меч или копье — и в бой!

Хиёси подался вперед, едва устояв на ногах, но потешного оружия в руки не взял.

— Чего ты ждешь?

Один из воинов сильно ткнул его в грудь копьем:

— Мы собираемся поучить тебя, так что бери оружие!

Хиёси, закусив губу, еще раз качнулся на ногах, но сражаться по-прежнему не намеревался.

Двое воинов Сёхаку, Дзинго Горокуро и Сакаки Итинодзё, в ответ на вызов людей Мацуситы мерились силой на боевых копьях. Горокуро насаживал на копье тяжелые мешки с рисом и подбрасывал их в воздух, демонстрируя богатырскую силу.

— С такой силищей да сноровкой он и врага, как песчинку, подбросит. Могучий воин! — произнес кто-то из зрителей.

— Вы ошибаетесь, — возразил Горокуро, — если думаете, что мастерство заключается в силе. Если вкладывать в этот прием только силу, древко сломается, а руки быстро устанут. — Горокуро отложил копье и продолжил: — Между мечом и копьем, по сути, нет разницы. Секрет всех боевых искусств заключается в особой энергии «ти», исходящей вот из этого места, пониже пупка. Это сила без силы. Необходимо обладать духовной мощью, чтобы направлять поток «ти» и избавиться от потребности в физической силе.

Слушатели с благоговением внимали рассказу. Внезапно откуда-то сзади раздался шум.

— Ах ты, упрямая Обезьяна! — Молодой самурай ударил Хиёси тупой стороной копья.

Хиёси отчаянно завопил. Удар, пришедшийся по бедру, был нестерпимым. Лицо Хиёси исказилось от боли, он согнулся пополам, растирая ушибленное место.

Люди, слушавшие Горокуро, обступили Хиёси.

— Скотина ленивая! — кричал самурай, избивавший Хиёси. — Притворяется, что не годен к военным занятиям.

Со всех сторон на Хиёси посыпались упреки, насмешки и оскорбления.

— Будет вам, — сказал незаметно подошедший Сёхаку. — Он ведет себя как сосунок, хотя вступил в тот возраст, когда надо уметь постоять за себя. Не дело жить в доме у воина и пренебрегать военной подготовкой. Я сам поговорю с ним. Юноша, — обратился он к Хиёси.

— Да. — Хиёси взглянул Сёхаку прямо в глаза. С одного взгляда он понял, что Сёхаку — человек, с которым можно говорить свободно.

— Похоже, ты не хочешь заниматься воинским делом, хотя состоишь на службе у воина. Верно?

— Нет. — Хиёси покачал головой.

— Почему ты не хочешь принять любезное приглашение молодых самураев и поупражняться с ними?

— Если постигать искусство владения копьем и мечом, потребуется вся жизнь стать подлинным мастером.

— Ты должен стремиться к этому.

— Дело не в том, что мне не нравятся меч и копье. Раз уж мне суждено прожить одну жизнь, то, наверно, можно ограничиться постижением лишь внутренней сути боевого искусства. Я мечтаю изучить многое другое.

— Что именно?

— Науку.

— Какую же?

— О том, как устроен наш мир.

— А что ты хочешь совершить?

Хиёси улыбнулся:

— Не хотелось бы говорить.

— Почему?

— Я мечтаю о таких деяниях, разговор о которых сейчас покажется глупым бахвальством. Вы поднимете меня на смех, едва я раскрою рот.

Сёхаку пристально смотрел на Хиёси, размышляя о незаурядном поведении юноши:

— Мне кажется, я отчасти понял тебя, но ты заблуждаешься относительно военного дела. Оно — не грубая сила и простое умение, как ты считаешь.

— А что же?

— Человек, овладев одним искусством, овладевает всеми искусствами. Военное искусство — вовсе не тупая сила и простая сноровка, а определенное состояние духа. Если в совершенстве развить дух, то сумеешь постигнуть все, включая науку и искусство правления, науку постижения мира и законы, по которым надлежит вершить суд над людьми.

— По-моему, ваши молодцы почитают высшим искусством умение бить и дырявить копьем своих противников. Простому воину или рядовому самураю больше и не надо, но настоящему полководцу, который…

— Ну-ка, заткнись! — заорал один из самураев и ударил Хиёси по щеке.

— Ай! — Хиёси стиснул лицо ладонями, словно ему сломали челюсть.

— Подобные оскорбления нельзя оставлять без ответа, иначе этот наглец совершенно забудется. Пожалуйста, господин Сёхаку, отойдите, мы сами с ним разберемся.

Слова Хиёси озлобили всех воинов.

— Он оскорбил нас!

— Издевательство над правилами!

— Надо как следует проучить выскочку!

— Прикончить на месте! Господин не упрекнет нас!

Воины готовы были привести угрозу в исполнение — оттащить Хиёси в кусты и снести ему голову. Сёхаку с трудом отбил юношу, чтобы не допустить смертоубийства.

В тот же вечер Нохатиро пришел в комнату, где жили слуги, и негромко окликнул Хиёси, который в одиночестве сидел в углу с таким видом, словно у него разболелись зубы.

— Да, слушаю вас!

Лицо у него распухло.

— Больно?

— Не очень, — соврал Хиёси, прижимая к лицу мокрое полотенце.

— Господин хочет поговорить с тобой. Пройди с черного хода, чтобы тебя не заметили.

— Вот как? Господин? Он, верно, узнал о том, что произошло днем.

— Твои бесстыдные речи довели до его сведения. Он только что повидался с господином Хиттой, так что наверняка знает обо всем. Он сам назначит тебе наказание.

— Вы уверены?

— В доме Мацуситы существует правило, обязывающее слуг и работников заниматься военным делом. Теперь господину придется особо поддерживать уважение к этому правилу. Можешь считать, что ты пропал.

— Тогда я убегу отсюда. Не хочу умереть из-за такой ерунды.

— Не говори глупости! — Нохатиро цепко схватил Хиёси за запястье. — Если ты сбежишь, мне придется совершить сэппуку. Мне приказано немедленно доставить тебя.

— Значит, я не могу даже сбежать? — простодушно спросил Хиёси.

— Слишком много ты болтаешь. Подумай, прежде чем рот разинуть. Услышав, что ты наговорил сегодня, и я назову тебя хвастливой обезьяной.

Нохатиро велел Хиёси идти вперед, а сам двинулся следом, держа руку на рукояти меча. В густеющих сумерках порхали мотыльки. Свет из библиотеки падал на веранду, пол которой еще не просох от мытья.

— Я привел Обезьяну! — Нохатиро опустился на колени.

Кахэй вышел на веранду:

— Ну и где он?

Услышав над головой голос господина, Хиёси поклонился так низко, что уткнулся лбом в мох.

— Обезьяна!

— Слушаю, мой господин!

— До меня дошло известие, что в Овари делают новый вид брони. Его называют домару. Поезжай туда и купи ее! Ты ведь родом оттуда, так что, по-моему, тебе это не составит труда.

— Мой господин!

— Отправишься сегодня!

— Куда?

— Туда, где ты сможешь раздобыть домару.

Кахэй, достав из шкатулки немного денег, завернул их и протянул Хиёси. Тот, не веря своим глазам, смотрел то на деньги, то на хозяина. На глазах у него навернулись слезы, они покатились по щекам и закапали на руки.

— Ты должен незамедлительно уйти, но назад можешь не торопиться. Ищи хорошенько, даже если несколько лет потребуется. Доставь мне самую лучшую броню. Выпусти его из задних ворот и проследи, чтобы все было спокойно. Он должен уйти до рассвета, — обратился Кахэй к Нохатиро.

Невероятный поворот событий! Хиёси почувствовал, что дрожит. Он только что ждал казни, а сейчас… он дрожал от благодарности за сочувствие, проявленное Кахэем.

— Благодарю вас, мой господин.

Кахэй не выдал своих намерений, но Хиёси прекрасно понял хозяина.

«Его не любят за его острый ум, — думал Кахэй. — Неудивительно, что Хиёси вызывает злобу и ревность».

— За что, собственно, ты благодаришь меня? — произнес он с горькой улыбкой.

— За то, что вы меня отпускаете.

— Верно, но, Обезьяна…

— Да, мой господин?

— Ты никогда не добьешься успеха, если не научишься скрывать свой ум.

— Знаю.

— Почему тогда не сумел сдержаться сегодня на поле? Зачем восстановил всех против себя?

— По глупости. Я потом даже поколотил себя.

— Хватит наставлений. Ты очень умен, и я хочу помочь тебе. Люди, которые на тебя злились или завидовали тебе, обвиняли тебя в кражах. Стоило запропаститься булавке или пузырьку с пилюлями, недоброжелатели говорили, что это дело рук Обезьяны. Пересудам не было конца, ты возбуждаешь в людях злобу. Не забывай об этом!

— Да, мой господин.

— Я мог бы сегодня и не защищать тебя. На этот раз обвинения справедливы, но господин Сёхаку заранее рассказал мне о случившемся, поэтому сделаем вид, будто я, ничего не зная, отправил тебя с важным поручением. Понял?

— Нет слов выразить мою признательность, господин. — Хиёси кланялся Кахэю, не сводя с него взгляда.

Этой же ночью он покинул дом Мацуситы.

Бросив на усадьбу последний взгляд, он поклялся, что никогда не забудет великодушия Кахэя.

Потрясенный добротой бывшего господина, Хиёси раздумывал, как воздать должное Мацусите. Лишь тот, кто вечно подвергается издевательствам и побоям, способен оценить человеческую доброту.

Когда-нибудь… да, в будущем… Каждый раз, переживая удивление или ужас, Хиёси повторял эти слова, как паломник молитву.

Он вновь отправился в странствия, как бродячий пес, не зная, куда и зачем. Тэнрю широко разлилась, и, оказавшись вдали от человеческого жилья, Хиёси едва не расплакался от одиночества и страха перед неведомой судьбой. Но природа — ни звездное небо, ни глубокая река — не послала ему никакого знамения.

Глупый князь

— Прошу прощения! — Голос прозвучал дважды.

Отовака, получивший сегодня выходной, отсыпался в помещении для отдыха воинов. Он глянул наружу и огляделся по сторонам:

— Кто там?

— Это я! — Голос доносился из-за живой изгороди, где усики вьюнка обвивали листья и колючки китайского апельсина.

С веранды Отовака мог разглядеть только то, что кто-то стоит по ту сторону изгороди. Он вышел на веранду:

— Кто это? Если у тебя дело, так ступай через главные ворота.

— Они заперты.

Отовака вгляделся попристальней и радостно воскликнул:

— Обезьяна! Сын Яэмона, точно?

— Да.

— Почему ты не назвал своего имени? Скулишь, как собака.

— Главные ворота заперты, а когда я подошел сюда, то увидел, что ты спишь. Ты заворочался, и я решил еще раз окликнуть тебя.

— Нечего было церемониться. Жена, наверно, заперла ворота. Она пошла в лавку. Сейчас отопру.

Хиёси помыл ноги и вошел в дом, и Отовака пристально уставился на него:

— Где ты пропадал? Мы встретились с тобой на дороге два года назад. Никто не знает, жив ли ты. Твоя мать исстрадалась. Ты дал ей знать о себе?

— Нет еще.

— А дома был?

— Заглянул ненадолго, прежде чем сюда направиться.

— И не показался матери на глаза, а?

— Я вообще-то украдкой пробрался домой прошлой ночью. Мать и сестра спали. Я только взглянул на них и поспешил сюда.

— Чудной ты все же! Это ведь твой родной дом! Почему не сообщил близким, что жив и здоров? Как они бы обрадовались!

— Я очень хотел повидать их, но, уходя из дома, я поклялся, что не вернусь, пока не добьюсь чего-то в жизни. Ничего путного из меня не вышло, и я не хочу попадаться на глаза отчиму.

Отовака оглядел Хиёси с головы до ног. Белая хлопковая одежда на нем почернела от пыли, дождя и росы. Грязные волосы и темные от загара впалые щеки дополняли картину крайней нужды и изнурения.

— А чем зарабатываешь на жизнь?

— Продаю иголки.

— Ни у кого не служишь?

— Служил у нескольких самураев, не самых высокородных, но…

— Ну, понятно. Тебе, по обыкновению, все быстро надоело. А сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Уродился дурачком, так ничего не попишешь, только не переигрывай, изображая простака. Всему есть предел. У дураков и терпение дурацкое, они все вынесут, но ты не таков, да и проделки у тебя иного свойства. Нечего удивляться, что мать горюет, а отчим сердится. Обезьяна! Чем же ты намерен заняться в этой жизни?

Отовака бранил Хиёси за легкомыслие, но в душе жалел юношу. Он был близким другом покойного Яэмона и хорошо знал, как жестоко относится Тикуами к пасынку и к падчерице. Отовака молился, чтобы Хиёси совсем не пропал, оскорбив память несчастного отца.

Вскоре вернулась жена Отоваки. Она заступилась за Хиёси:

— Он — сын Онаки, а не твой. Зачем ты его ругаешь? Время попусту теряешь. Мне жаль мальчика. — Она достала арбуз, охлажденный в колодце, и угостила Хиёси. — Ему только семнадцать. Совсем несмышленыш! Вспомни себя в этом возрасте. Тебе уже за сорок, а ты по-прежнему пеший воин. Не самый подходящий пример для подражания.

— Уймись, — обиделся Отовака. — Я не хочу, чтобы молодые люди прожили, как я, вот я и учу их уму-разуму. После церемонии совершеннолетия они только на словах считаются взрослыми, но в семнадцать пора быть настоящим мужчиной. Вот, к примеру, наш господин, князь Нобунага, да простит он мою неучтивость. Сколько ему лет, по-вашему?

Отовака начал рассказывать о князе, но быстро сменил тему разговора, боясь, видимо, поругаться с женой.

— Ах да! Завтра утром мы отправимся на охоту с князем. На обратном пути переправимся через реку Сёнаи — кто верхом, кто вплавь. Так что приготовь шнур к доспехам и соломенные сандалии.

Хиёси, до сих пор сидевший с поникшей головой, посмотрел на воина:

— Прости меня, мой господин.

— Что за церемонии в моем доме?

— Князь Нобунага занят только плаванием да охотой?

— Да простят меня Небеса, но он на редкость никчемный человек.

— И злобного нрава?

— Да, хотя порой бывает учтивым.

— По всей стране о нем идет дурная молва.

— Вот как? Полагаю, врагам не за что любить нашего господина. Они боятся его.

— Простите, что побеспокоил в выходной день, — сказал Хиёси, внезапно поднявшись на ноги.

— Куда это ты заторопился? Переночуй у нас! Или я тебя обидел?

— Нет.

— Не стану задерживать тебя, если такая срочность. Почему бы тебе не зайти к матери?

— Обязательно. Прямиком отправлюсь в Накамуру.

— Вот и хорошо.

Отовака проводил Хиёси до ворот и посмотрел, куда тот направился. Сердцем он чувствовал что-то неладное.

Хиёси не пошел в Накамуру. Где же он нашел ночлег? Возможно, улегся у дороги или под деревьями возле храма. Деньги, полученные от Мацуситы Кахэя, он прошлой ночью подсунул матери и сестре. Летние ночи коротки, и он недолго ждал рассвета.

С утра пораньше он вышел из деревни Касугаи и двинулся по направлению к Бивадзиме. Шел он медленно, перекусывая на ходу. У него было в запасе несколько рисовых колобков, завернутых в листья лотоса. Что он будет есть потом, не имея денег?

Вообще-то еду можно раздобыть повсюду. Не зря она считается даром, ниспосланным нам Небесами. Хиёси, во всяком случае, верил в это. Благословение небесное нисходит на животных и птиц, а человеку предопределено зарабатывать пропитание в поте лица. Кто не работает, тот не ест. Человек, живущий ради насыщения желудка, существует понапрасну. Работай — и дары Небес придут сами собой. Словом, Хиёси ставил труд выше еды.

Решив поступить на службу, Хиёси останавливался перед первым попавшимся домом и предлагал свои услуги плотникам или каменщикам. Видя, как человек тянет тяжелую тележку, он непременно подталкивал ее. Видя невыметенную дорожку, он спрашивал метлу и подметал. Он принимался за работу, когда его и не просили о помощи. Работал он добросовестно, поэтому ему всегда предлагали еду или давали мелочь. Такая жизнь не тяготила его, потому что он сам избрал ее. Он работал чистосердечно на пользу людям и верил, что Небеса вознаградят его.

В это утро он проходил в Касугаи мимо кузницы, где засветло принялись за работу. Жена кузнеца хлопотала с малыми детьми. Хиёси убрал в кузнице, выгнал двух коров на выпас и наполнил ведра водой, за что был вознагражден завтраком и рисовыми колобками на обед.

«День будет жарким», — подумал Хиёси, взглянув на утреннее небо. Еда подкрепила еще на один день его существо, хрупкое, как росинка. Мысли его были далеки от мирских забот. В такую погоду князь Нобунага непременно отправится на реку, и Отовака сказал, что будет там.

Вдалеке показалась река Сёнаи. Хиёси поднялся с росистой травы и пошел к берегу, любуясь красотою утренних вод.

С начала весны и до глубокой осени князь Нобунага упорно тренировался в форсировании реки. «Интересно, где он занимается? Надо было спросить у Отоваки», — подумал Хиёси. Камни на берегу высохли под жарким солнцем. Его лучи озаряли траву, и кусты, и лохмотья на Хиёси. «Подожду здесь», — решил Хиёси, усевшись на землю около кустарника. Князь Нобунага… Князь Ода Нобунага… Какой он человек? Недавно во сне и сейчас наяву имя Нобунаги сверлило мозг Хиёси, неизвестно что суля ему.

Хиёси хотелось встретиться с князем, поэтому он и пришел на берег с утра пораньше. Нобунага являлся законным наследником Оды Нобухидэ, но было неясно, долго ли он усидит на княжеском престоле со своим буйным нравом. Молва гласила, что он глупый и очень вспыльчивый.

Долгие годы Хиёси верил этим слухам, сожалея, что его родимый край не только беден, но и попал во власть к недостойному правителю. Понаблюдав жизнь в других провинциях, он начал думать иначе. Нельзя судить о людях поверхностно. И войны выигрываются не на полях сражений. У каждого края свой уклад и свои обычаи, под которыми таились неведомые стороннему глубины. Беззащитная на первый взгляд провинция могла обладать потаенной мощью. А внешне процветающие края, например Мино и Суруга, давным-давно прогнили изнутри.

Владения Оды и Токугавы казались маленькими и бедными в окружении больших и могущественных провинций. Оба этих края обладали внутренней силой, которой недоставало их влиятельным соседям, иначе они бы не уцелели.

Если Нобунага действительно так глуп, как о нем рассказывали, то как ему удается удерживать крепость Нагоя? Нобунаге всего девятнадцать, отец его умер три года назад. И за это время юный жестокий, неумный военачальник не только удержал доставшееся по наследству, но и прибрал к рукам всю провинцию. Как это ему удалось? Кое-кто утверждал, что дело не в Нобунаге, а в его многоопытных приверженцах, попечению которых несчастный отец поручил судьбу безумного сына. Их звали Хиратэ Накацукаса, Хаяси Садо, Аояма Ёсаэмон и Найто Кацускэ. Четыре столпа поддерживали могущество клана Ода, а юный князь представал в молве марионеткой. Пока живы верные слуги, порядок в доме обеспечен, но стоит обрушиться хотя бы одной колонне, и клан неизбежно падет. С особым нетерпением выжидали этот момент Сайто Досан из Мино и Имагава Ёсимото из Суруги. Их отношение к Нобунаге не было ни для кого секретом.

Услышав боевой клич, Хиёси взглянул в ту сторону, откуда он доносился. Вдалеке над берегом реки клубилась желтая пыль. Хиёси встал и прислушался. «Похоже, что-то затевается», — взволнованно подумал он. Битва, что ли? Хиёси сломя голову помчался по траве и вскоре увидел, что происходит. Отряд воинов Оды, который он ждал с утра, прибыв на место, начал боевые учения.

Князья и предводители кланов иносказательно величали эти учения «рыбалкой», «соколиной охотой» и «уроком плавания». Пренебрежение боевой подготовкой равносильно самоубийству.

Сидя в высокой траве, Хиёси невольно вздохнул. На другом берегу разбили лагерь между крутым прибрежьем и пологой равниной. Знамена с изображением родового герба Оды трепетали на ветру между шатрами для отдыха. Там и тут мелькали воины, но самого Нобунаги не было видно. И на этом берегу, впрочем, разбили точно такой же лагерь. Лошади ржали и топтались на месте, а от возбужденных голосов воинов вода в реке зарябила. В воде неожиданно оказалась лошадь без всадника. Она нервно фыркала, пока не выбралась на отмель чуть ниже по течению.

«Это называется у них „уроком плавания“», — изумленно подумал Хиёси.

Молва, шедшая по всей стране, была по большей части ошибочной. Нобунагу называли слабоумным и жестоким, но никто не имел доказательств того и другого. Люди видели только, что Нобунага почти полгода каждый день отправляется на «плавание» или «рыбалку». Теперь Хиёси понял, что дело не в забавах или купанье изнеженного князя. На реке происходили настоящие боевые учения.

Сначала самураи в обычной одежде скакали небольшими группами. По сигналу барабанов они разбились на два отряда и въехали в реку. Следом в воду устремились и пешие воины. Вода вскипела, и в белой пене началась подлинная битва: самураи бились с самураями, пешие воины — с пешими. Бамбуковые копья и дротики тучей взметнулись в воздух. Копьеносцы в основном кололи остриями. Дротики, не попавшие в цель, падали в воду, поднимая брызги. Восемь военачальников в одеждах, цвета которых означали принадлежность к тому или иному лагерю, участвовали в сражении с копьями наперевес.

— Дайскэ, я здесь! — воскликнул молодой самурай на коне, врезавшийся в гущу противника.

На нем поверх белого кимоно были латы, а в руке он держал роскошный ярко-красный меч. Он вплотную подъехал к сидящему на коне Дайскэ Итикаве, командиру лучников и копьеносцев, и без предупреждения ударил его в бок бамбуковым копьем.

— Ах ты, негодяй! — закричал от боли Дайскэ. Ухватившись за копье, он преодолел напор самурая и ударил его в грудь. Молодой соперник был хрупкого сложения. Покраснев от натуги, он одной рукой ухватился за копье Дайскэ, а другой занес драгоценный меч над головой противника. Дайскэ оказался сильнее, и молодой самурай свалился с лошади в реку.

— Нобунага! — невольно воскликнул Хиёси.

Дозволительно ли вассалам позволять такое отношение к своему господину? Не был ли вассал сейчас более жестоким, чем князь, снискавший нелестную молву?

Так думал Хиёси, хотя со своего места он не мог утверждать, что поверженным был Нобунага. Захваченный зрелищем, Хиёси привстал на цыпочки. Потешный бой на реке продолжался. Если с лошади упал Нобунага, то его соратники должны поспешить на помощь, но никто не обратил внимания на исход скоротечного поединка.

Вскоре один из воинов вскарабкался на противоположный берег. Это был тот самый самурай, которого вышибли из седла. Издали он походил на Нобунагу. Отряхиваясь, как мокрая крыса, он топал ногой и орал:

— Никто со мной не совладает!

— Вон командир восточного войска! Окружите его и возьмите живым! — приказал Дайскэ соратникам.

Поднимая тучи брызг, пешие воины устремились к Нобунаге. Бамбуковым копьем он свалил одного из противников ударом по шлему, затем бросился с копьем на следующего врага.

— Не подпускай их к себе!

Несколько соратников поспешили на выручку своему князю.

— Подайте мне лук! — скомандовал Нобунага с высокого берега.

Двое оруженосцев выбежали из шатра с луками в руках.

— Не дайте им пересечь реку!

Отдавая приказ, Нобунага прицелился, выстрелил из лука и вновь натянул тетиву. Стрелы были учебными, без боевых наконечников, но, пападая в голову с малого расстояния, стрела валила «врага» с ног. Нобунага стрелял с необыкновенной скоростью. Трудно было поверить, что он стреляет в одиночку. У него дважды рвалась тетива, ему приходилось брать другой лук, но смена оружия отрывала его от стрельбы лишь на мгновение. Воины рядом с командиром сражались самоотверженно, но выше по течению реки оборону восточного войска прорвали. Западное войско, овладев противоположным берегом, с победными кличами окружило шатры Нобунаги.

— Мы проиграли!

Нобунага отшвырнул лук и разразился хохотом. Повернувшись к торжествующим победителям, он с улыбкой внимал их победной песне.

Дайскэ и его стратег Хирата Самми побежали навстречу Нобунаге.

— Князь, вы не поранились?

— Со мной ничего не может произойти в воде.

В душе Нобунага чувствовал себя униженным.

— Завтра верх возьму я, — сказал он Дайскэ. — Готовься, тебе придется нелегко, — он приподнял бровь.

В разговор вступил Самми:

— Мой князь, когда мы вернемся в крепость, не позволите ли вы мне объяснить просчеты в ваших сегодняшних действиях?

Нобунага его уже не слышал. Скинув доспехи, он нырнул в воду, чтобы освежиться.

Правильные черты лица, изящная фигура Нобунаги свидетельствовали о красоте его предков. Нобунага поражал всех ярким блеском немигающих глаз. Зная это, он обычно маскировал этот свет искорками беззаботного смеха, а его собеседник чувствовал себя одураченным. Двенадцать братьев и семь сестер Нобунаги отличались такими же утонченными манерами и благородной внешностью, которые передавались из поколения в поколение истинно княжеского рода.

— Тебе это может досаждать, но денно и нощно, как молитву, ты не должен забывать о своем происхождении. Клан Ода основал священник из храма Цуруги. В далеком прошлом один из твоих предков принадлежал к роду Тайра, восходящему к самому императору Камму. В твоих жилах течет императорская кровь.

Нобунага постоянно выслушивал это наставление от Хиратэ Накацукасы, одного из четырех мудрецов, на попечение которым оставил его отец, переезжая из родной Фуруватари в Нагойский замок. Накацукаса был воистину преданным соратником, но нагонял тоску и скуку на Нобунагу.

— Ну, ясно. Я понял, — бормотал обычно в ответ Нобунага и отворачивался от старика.

Старец, не обращая внимания на недовольство князя, причитал:

— Вспомни о своем достославном отце. Защищая Овари, он утром бился на северной границе, а вечером отражал вторжение с востока. Можно было по пальцам одной руки пересчитать дни, когда ему удавалось снять доспехи и побыть дома с детьми. Несмотря на непрерывные войны, он оставался верным слугой императора и однажды послал меня в столицу, чтобы укрепить стену вокруг императорского дворца. Он к тому же послал ко двору четыре тысячи канов. И нашел время для возведения большого храма в Исэ. Таков был твой отец! А среди твоих предков…

— Хватит! Я много раз слышал твои рассказы!

Когда Нобунага сердился, его изящные уши багровели. Он с самого детства впадал в гнев, выслушивая эти истории, и Накацукаса прекрасно знал это. Он понимал, что в споре с Нобунагой лучше взывать к чувствам, а не к здравому смыслу. Когда его подопечный готов был выйти из себя, Накацукаса менял тему разговора:

— А не подышать ли нам воздухом?

— Может, верхом покататься?

— Если хочешь.

— Ты, старик, тоже поедешь.

Верховая езда была излюбленным занятием Нобунаги. Площадки для верховой езды были тесными для него. Он уезжал на три-четыре ри от крепости, а потом во весь опор мчался обратно.

В тринадцать лет Нобунага впервые принял участие в битве, а в пятнадцать лишился отца. С годами он стал держаться все более вызывающе. В день похорон отца он оделся самым неподобающим образом.

Все изумленно смотрели на него, не веря собственным глазам. Нобунага подошел к алтарю, взял горсть благовоний и развеял их над телом отца. Затем, ко всеобщему изумлению, вернулся к себе в крепость.

— Позор! Неужели это наследник!

— Безумец!

— До чего мы дожили!

Таковы были первые впечатления тех, кто привык к сиюминутным выводам. Люди, склонные к размышлениям, проливали горькие слезы, оплакивая судьбу клана Ода.

— У Кандзюро, младшего брата Нобунаги, превосходные манеры, и он достойно вел себя на похоронах, — заметил один из приближенных покойного князя.

Он, как и многие, жалел о том, что наследником стал не Кандзюро, а Нобунага. Монах, сидевший в дальнем конце комнаты, спокойно возразил:

— Нет-нет… Нобунага — человек с большим будущим. Он внушает ужас.

Эти слова потом передали старшим членам клана, но никто не воспринял их всерьез.

Незадолго до смерти сорокашестилетний Нобухидэ, следуя доброму совету Накацукасы, настоял на помолвке старшего сына с дочерью Сайто Досана из Мино. Долгие годы Мино и Овари враждовали, так что предстоящий брак имел политическое значение. Подобных союзов было много в охваченной раздорами Японии.

Досан охотно воспользовался предложением, хотя ему пришлось отдать любимую дочь наследнику клана Ода, которого все — от ближайших соседей до самой столицы — считали слабоумным. Досана не смутило это, потому что он давно с завистью поглядывал на Овари.

Глупость, жестокость и безобразия Нобунаги день ото дня становились все очевидней. Такое поведение соответствовало его тайным намерениям. На четвертый месяц двадцать второго года правления Тэммон Нобунаге исполнилось девятнадцать.

Стремясь поскорее повидаться с будущим зятем, Сайто Досан назначил первую встречу в храме Сётокудзи в Тонде, на границе между их провинциями. В Тонде обитала буддийская секта Икко. Храм находился неподалеку от деревни в семьсот дворов.

Во главе внушительного отряда Нобунага выехал из крепости Нагоя, пересек реки Кисо и Хида и прибыл в Тонду. Пятьсот человек из его воинства были вооружены большими луками или мушкетами, еще четыреста были с красными пиками в восемнадцать сяку длиной. Процессию замыкали триста пеших воинов. Путь они проделали в глубоком молчании. Нобунага ехал в середине войска, в окружении конной свиты. Они подготовились к любым неожиданностям.

Стояли первые дни лета. Ячменные колосья наливались нежной желтизной. Легкий ветерок с Хиды освежал воинов. Из-за заборов свешивались ветви деревьев. Дома в Тонде были ладными, у многих имелись свои рисовые амбары.

— Вот они!

Сайто выставил дозор из двух самураев низкого ранга на краю деревни. В аллее шелковичных деревьев, тянущейся через деревню, мирно щебетали ласточки. Дозорный опустился на колени перед маленькой хижиной и произнес:

— Процессия уже показалась. Скоро прибудут.

Темные, закопченные стены хижины с земляным полом скрывали мужчин в богатых кимоно с дорогими мечами.

— Хорошо. Вы, двое, спрячьтесь в кустарнике за шатром, — приказал князь Досан своим приближенным.

Сам он стоял у стены, внимательно наблюдая за происходящим.

О Нобунаге рассказывали немало историй. «Каков же он в жизни? — думал Досан. — Что он за человек?» Ему хотелось посмотреть на будущего зятя до торжественной встречи. Предусмотрительность никогда не изменяла Досану, вот почему и сейчас он скрывался в придорожной хижине.

— Мой господин! Люди из Овари прибыли.

Досан со вздохом посмотрел через окошко на дорогу. Его приближенные сгрудились у входа, приникнув к щелкам в деревянной двери. Наступила мертвая тишина.

Затихли и птицы на деревьях. Шорох крыльев, когда они внезапно срывались с насиженной ветки, нарушал настороженное молчание. Все отчетливее слышалась мерная поступь пеших воинов. Стрелки с отполированным до блеска оружием шагали по десятку в ряд, отрядами по сорок человек. Пики копьеносцев показались людям из Мино лесом красных деревьев. Досан с затаенном дыханием вглядывался в лица воинов, запоминая при этом способ их построения. Вскоре послышался стук подков и громкие голоса. Досан завороженно смотрел на текущий мимо поток воинов.

Лошадь всадника в центре группы выделялась благородством породы, грива ее пламенела на солнце. В инкрустированном перламутром седле гордо восседал Нобунага, сжимая в руке красные поводья, перевитые белой нитью. Он весело перекликался со своими спутниками.

— Что это? — вырвалось у Досана.

Нобунага выглядел ослепительно. Досан слышал о том, что глава клана Ода одевается с чрезмерной роскошью, но вид Нобунаги изумил его.

Нобунага ловко сидел на породистом скакуне. Узел волос на затылке перевязан бледно-зеленой лентой. Одежда играла буйством красок. И большой, и малый меч были увиты жгутами освященной рисовой соломы. На поясе висели мешочек с трутом, фляга из тыквы-горлянки, склянка с целебным снадобьем, складной веер, деревянная фигурка лошади и несколько драгоценных камней. Поверх кимоно из златотканой парчи была накидка из тигровой и леопардовой шкур.

— Дайскэ, мы приехали? Это Тонда? — спросил Нобунага.

Он говорил так громко, что Досан отчетливо слышал каждое его слово.

Дайскэ, возглавлявший свиту, подскакал к князю:

— Да, это Тонда, и храм Сётокудзи вон там. Нам надо предстать перед будущем тестем в лучшем виде.

— Храм принадлежит секте Икко, верно? Г-м-м… Здесь очень тихо. Похоже, никто не воюет в этих краях.

Нобунага посмотрел поверх шелковичных деревьев, возможно разыскивая в синем небе своих соколов. Мечи у него на поясе тихо постукивали друг о друга.

Приверженцы Досана едва удерживались от смеха.

— Это вся процессия? — спросил Досан.

— Вся.

— Вы его внимательно разглядели?

— Насколько возможно с такого расстояния.

— Его внешность не противоречит тем слухам, которые до нас доходили. Лицом он хорош и фигурой ладен, но тут у него явно чего-то не хватает! — Досан постучал себя пальцем по лбу.

Несколько соратников Досана вбежали в хижину через черный ход.

— Пожалуйста, поторопитесь, господин! Не беда, если насторожится Нобунага, но беда, если неладное почувствуют его приверженцы. Вам следовало бы первым прибыть в храм.

Они вышли из хижины и поспешили по неприметной тропе к храму. В ту минуту, когда первые всадники из Овари подъехали к главным воротам, Досан и его спутники проскользнули на территорию храма через боковую калитку. Быстро переодевшись, они подошли изнутри к главным воротам, где уже собралось множество народу. Встреча должна была состояться в храмовом парке, поэтому все люди Мино стояли у ворот. Храм с огромным залом и просторными помещениями для гостей опустел, и по его анфиладам гулял ветер.

Касуга Тангэ, один из главных советников Досана, спросил у своего господина, когда тот собирается выйти к гостям.

— Я к ним вообще не выйду, — покачал головой Досан.

Высокомерие было у него в крови. Нобунага всего лишь его будущий зять.

Дело заключалось, однако, в другом. Нобунага, как и Досан, был и князем, и правителем провинции, поэтому его приверженцам казалось, что на встрече должен быть соблюден одинаково высокий уровень сторон. Досан обладал преимуществом как тесть Нобунаги, но не лучше ли при первой встрече руководствоваться не родственными узами, а положением обоих князей? Размышляя так, Тангэ решился повторить свой вопрос. Досан упрямо утверждал, что можно обойтись без его выхода.

— В таком случае мне выйти к нему без свиты?

— Нет, не нужно. Достаточно будет приветствий Хотты Доку.

— Как вам угодно.

— Ты будешь наблюдать за встречей. Проследи, чтобы семьсот человек в коридоре, ведущем в зал, выстроились как подобает.

— Они, верно, уже там.

— Держи опытных воинов наготове и прикажи им хорошенько прочистить глотку, когда мой зять пойдет мимо них. Построй лучников и стрелков в саду. Всем остальным прикажи держаться высокомерно.

— Все ясно. Едва ли нам представится лучшая возможность, чтобы продемонстрировать могущество Мино и сокрушить гордыню вашего зятя. Мы готовы.

— Так называемый зять еще глупее, чем я предполагал. Съедят все, что ни подадим, на этикет можно внимания не обращать. Я подожду пока здесь. — Досан с трудом сдерживал зевоту и явно намеревался прилечь.

Тангэ направился в коридор осмотреть стражу, затем, подозвав подчиненного, шепнул ему что-то на ухо.

Нобунага поднимался по ступеням главного входа, где собралось не менее сотни приверженцев Сайто — от старейшин рода до молодых, еще не посвященных в самураи. Они простерлись ниц, приветствуя важного гостя.

Нобунага внезапно прервал неторопливое восхождение по ступеням.

— Где бы мне передохнуть? — Голос его звучал непринужденно, почти нагло.

По толпе пробежал недоуменный шепот.

— Разумеется, господин!

Опущенные в пыль лица мгновенно оторвались от земли. Хотта Доку прополз вперед и простерся у ног князя из Овари:

— Извольте сюда! Пожалуйста, отдохните, мой господин!

Встав на ноги, но продолжая непрерывно кланяться, он показал Нобунаге дверь справа от основного входа и повел его по восходящему вверх коридору.

Нобунага осмотрелся по сторонам.

— Недурно устроились, — произнес он. — Хороший храм! Глицинии в полном цвету. Чудесный аромат!

Не обращая ни на кого внимания, он вошел в комнату, за ним проследовали оруженосцы. Отдохнув около часа, он выглянул из-за ширмы:

— Эй, кто-нибудь! Показывайте дорогу. Полагаю, тесть хочет со мной побеседовать. Верно? Где князь Мино?

Нобунага изменил прическу и вплел в волосы другую ленту. Сбросив накидку из шкур тигра и леопарда, он переоделся в белое кимоно, на котором золотом был вышит фамильный герб клана Ода. Поверх он надел безрукавную накидку с изображением павлонии на пурпурном фоне. Малый меч он заткнул за пояс, а большой нес в руке. Он походил на изящного юного придворного.

Люди Мино не узнали преобразившегося князя. Приверженцы Нобунаги, привыкшие к его роскошно-вычурным одеждам, тоже поразились. Нобунага в одиночестве решительно зашагал по коридору. Он шел, глядя по сторонам, и громогласно восклицал:

— К чему эскорт! Хочу поговорить с тестем с глазу на глаз!

Доку призвал на помощь Касугу Тангэ. Встав по обе стороны входа в главный зал, они поспешно представились князю.

— Меня зовут Хотта Доку, я старший советник князя Сайто Досана.

— Я также старший советник, Касуга Тангэ. Вы совершили утомительное путешествие, и я счастлив, что оно обошлось благополучно. Можно лишь пожалеть о скоротечности нашей встречи.

Пока советники расточали любезности, Нобунага быстро прошел мимо них и вступил из коридора в зал с отполированным до зеркального блеска полом. В зале вдоль стен стояло множество народу. Нобунага словно не заметил собравшихся.

— Здесь недурно! — воскликнул он.

На доблестных воинов он смотрел как на придорожную траву.

Подойдя к входу в покои, в которых расположился Сайто, он обернулся к Доку и Тангэ:

— Здесь?

— Да, мой господин, — ответил Доку, запыхавшийся от беготни следом за гостем.

Нобунага, важно кивнув, бесцеремонно прошел в указанную комнату. Войдя в нее, он непринужденно уселся в углу, откинувшись спиной к колонне, и уставился вверх, якобы любуясь росписью на потолке. Глаза его были холодны, а лицо непроницаемо. Он отличался изяществом, которое нечасто встретишь даже при императорском дворе. Человек, залюбовавшийся им, упустил бы из виду дерзость его взгляда. Из другого угла комнаты послышался легкий шорох, словно кто-то лежавший поднимался на ноги. Из глубокой тени появился Досан. Он прошел на середину комнаты и величаво сел, всем своим видом демонстрируя превосходство.

Нобунага притворился, будто не заметил этого. Он с равнодушным видом обмахивался веером. Досан отвел глаза. Не существовало определенного этикета, предписывающего, как должно тестю говорить с зятем, поэтому он предпочел не нарушать молчание. Атмосфера в комнате накалялась. Досан нервно подергивал бровью. Доку, не выдержавший напряжения, приблизился к Нобунаге и простерся перед ним на татами.

— Господин, позвольте представить — князь Сайто Досан. Не соизволите ли, мой господин, обратиться к нему с приветствием?

— Вот как? — произнес Нобунага, выпрямившись. — Я — Ода Нобунага. Рад встретиться с вами, — он слегка поклонился.

Настала очередь Сайто выказывать уважение.

— Я давно ждал этой встречи. Счастлив, что настал день, когда мое желание сбылось.

— Мое сердце преисполнено радости и гордости. Мой тесть в преклонном возрасте, но пребывает, по-моему, в добром здравии.

— Что значит — преклонный возраст? Мне недавно исполнилось шестьдесят, и я не чувствую себя стариком. А ты рядом со мной — цыпленок, едва вылупившийся из скорлупы. Ха-ха-ха! В шестьдесят начинается лучшая мужская пора!

— Счастлив, что у меня есть тесть, на которого можно положиться.

— В любом случае сегодня знаменательный день. Надеюсь, при нашей следующей встрече ты порадуешь меня внуком.

— С превеликим удовольствием.

— Мой зять — человек прямодушный. Тангэ!

— Да, мой господин!

— Настал час трапезы. — Произнося эти слова, Досан одновременно отдал взглядом и другое распоряжение.

— Понятно.

Тангэ не был уверен, что правильно истолковал приказ во взоре повелителя, но понял, что настроение его переменилось к лучшему. Тангэ решил, что старик попытается очаровать зятя, и приказал заменить простые блюда на более изысканные.

Досан одобрил старания Тангэ. Он даже вздохнул с облегчением. Тесть и зять обменялись здравицами, и застольная беседа приняла неофициальный характер.

— Ах да, вспомнил! — внезапно вырвалось у Нобунаги. — Князь Досан, мой дорогой тесть, на пути сюда я встретил чрезвычайно потешного человечка.

— Вот как! И кто же он?

— Уморительный старичок вроде вас, даже лицом на вас похожий. Он подглядывал за тем, как мы ехали сюда, спрятавшись у окна в жалкой хижине. У меня сегодня первая встреча с вами, но когда я увидел вас… Не стану скрывать — вы точная копия того человека. Правда забавно? — Весело расхохотавшись, Нобунага прикрыл рот веером.

Досан сидел с таким видом, словно проглотил горькую пилюлю. Холодный пот прошиб Хотту Доку и Касугу Тангэ. Трапеза закончилась, и Нобунага поднялся со своего места:

— Я злоупотребляю вашим гостеприимством. Пора! Нам надо успеть переправиться через Хиду и встать на привал до заката. Позвольте откланяться.

— Неужели вы нас покидаете? — Досан тоже поднялся с места. — Жаль отпускать вас, но я вас провожу.

Ему тоже надо было вернуться в крепость до заката.

Лес из пик взметнулся ввысь и двинулся на восток; закатное солнце светило воинам в спину. По сравнению с воинством Нобунаги копьеносцы Мино казались карликами, и они явно уступали в боевом духе.

— Зачем я дожил до этого дня! Настанет время, и моим детям придется вымаливать жизнь у этого ненормального. Такова судьба! — сетовал Досан, покачиваясь в паланкине.

В чистом поле ударили барабаны и гулко запели раковины. Некоторые воины Нобунаги купались в Сёнаи, другие упражнялись в верховой езде и метали бамбуковые копья. Услышав сигнал раковины, все мгновенно выстроились перед шатром, ожидая, пока их предводитель усядется на коня.

— Пора возвращаться в крепость.

Нобунага плавал в реке больше часа, понежился на солнышке, потом вновь бросился в реку, резвясь, как водяной. Наконец он сказал, что пора в обратный путь, и тут же направился к шатру. Скинув белую набедренную повязку, в которой купался в реке, он вытерся и облачился в охотничий костюм и легкие доспехи.

— Коня! — нетерпеливо бросил Нобунага.

Его приказы исполнялись мгновенно и беспрекословно, но порой ставили в тупик приверженцев Нобунаги. Случалось, они ошибочно истолковывали смысл его очередного приказа и попадали впросак из-за непредсказуемости молодого князя. Положение спасал Итикава Дайскэ. Когда невнятные речи Нобунаги приводили его воинов в замешательство, Дайскэ произносил одно слово, и ряды пеших и конных выстраивались, как колосья на рисовом поле.

Нобунага был явно в хорошем настроении. Он развернул войско и двинулся в сторону крепости Нагоя. Нобунага, как всегда, находился в середине процессии. Сегодняшние учения длились около четырех часов. Нещадно палило летнее солнце. Взмыленные лошади и потные пешие воины выступили в поход. Зеленые кузнечики с пронзительным стрекотом прятались в придорожной траве. Бледные лица воинов заливал пот, Нобунага вытирал лоб рукавом. Он передохнул и вернулся в привычное состояние вспыльчивости.

— А это что за пугало бежит?

Ничего не ускользало от взора Нобунаги. Несколько пеших воинов, заметивших Хиёси раньше предводителя, кинулись к нему по высокой, по плечи, траве. Хиёси просидел в зарослях весь день в надежде встретиться с молодым князем. Он следил за тем, что происходило утром на реке. Его заметили и прогнали дозорные, поэтому он, решив подстеречь Нобунагу на обратном пути в крепость, притаился в высокой придорожной траве.

«Сейчас или никогда», — думал Хиёси. Он словно не чувствовал себя, сосредоточившись на князе Овари. Хиёси надрывно закричал, сам не понимая вылетавших из его глотки слов. Он знал, что рискует собственной жизнью. Хиёси могли заколоть длинной пикой, прежде чем он успел бы приблизиться к своему кумиру, но он не испытывал страха. Или он сделает шаг к великой цели, или расстанется с жизнью.

Вскочив на ноги, он увидел Нобунагу и с закрытыми глазами бросился навстречу ему:

— Умоляю! Пожалуйста, возьмите меня к себе на службу! Я мечтаю служить вам и отдать за вас жизнь!

Хиёси хотел произнести эти слова, но когда стражи преградили ему дорогу скрещенными пиками, от волнения голос его сорвался, и речь превратилась в бессмысленный лепет.

Он выглядел ничтожнее самого последнего оборванца. Грязные волосы были в пыли и колючках. Пот и грязь размазались по лицу коричневато-серыми пятнами. Живыми на этом лице оставались только глаза, но и они не разглядели скрещенные пики. Один из воинов зацепил Хиёси за ноги древком копья, но юноша все же прорвался на расстояние в десять шагов от того места, где восседал на лошади Нобунага.

— Прошу вас, мой господин! — закричал Хиёси, ухватившись за конскую сбрую.

— Ну и свинья! — грозно произнес Нобунага.

Воин, стоявший за спиной у Хиёси, сгреб его за ворот и швырнул наземь. Он было занес над ним пику, но внезапно Нобунага воскликнул:

— Не трогай!

Настойчивая мольба жалкого заморыша заинтересовала князя. Он, возможно, почувствовал и отчаянную надежду, горевшую в душе странного создания.

— Говори!

Хиёси мгновенно забыл о боли, причиненной стражем.

— Мой отец служил у вашего отца пешим воином. Его звали Киносита Яэмон. Я его сын, Хиёси. После смерти отца я жил с матерью в Накамуре. Я хотел поступить к вам на службу и долго искал человека, который за меня поручился бы, но понял, что мне суждено обратиться прямо к вам. Ради этого я рискую собственной жизнью. Меня можно убить прямо на месте. Я без колебаний отдам жизнь за вас, служа вам. Соизвольте распорядиться моей жизнью. Сбудется наша мечта — отца, покоящегося под листьями и травой, и сына, рожденного в этой провинции.

Он говорил быстро и сбивчиво, как в бреду, но его бесхитростная откровенность тронула Нобунагу. Сильнее слов об искренности Хиёси свидетельствовала одержимость его поведения и речей.

Нобунага усмехнулся.

— Забавный парень, — сказал он одному из приближенных и обратился к Хиёси: — Значит, ты хочешь служить мне?

— Да, мой господин.

— А что ты умеешь делать?

— Ничего, мой господин.

— Ничего не умеешь и просишься ко мне на службу.

— У меня нет ничего, кроме желания умереть за вас.

Нобунага пристально вглядывался в юношу.

— Ты несколько раз назвал меня своим господином, хотя тебе не дано право быть моим подданным. Почему ты называешь меня так?

— Родившись в Овари, я всегда считал, что если я поступлю на службу, то моим господином непременно окажетесь вы. Наверно, поэтому я и называю вас «мой господин».

Нобунага одобрительно кивнул.

— Забавный, — сказал он, обращаясь к Дайскэ.

— Действительно. — Дайскэ выдавил из себя улыбку.

— Хорошо, беру тебя. С сегодняшнего дня ты у меня на службе.

Хиёси не сдержал слез радости. Многие из свиты Нобунаги удивились такому решению, но подумали, что их господин, по обыкновению, поддался капризу. Хиёси, ликуя, ворвался в ряды воинов, но его встретили хмурые взгляды.

— Не сюда! Ступай в самый конец войска и держись за хвост лошади, груженной поклажей.

— Да, да, конечно!

Переживая неземное блаженство, Хиёси послушно побежал в последние ряды колонны.

Войско приближалось к Нагое, и дорога перед ним пустела, словно ее выметали громадной метлой. Мужчины и женщины падали ниц и на обочине, и на пороге собственного дома.

Нобунага не утруждал себя приличиями даже при народе. Он одновременно шумно прочищал глотку, беседовал с подчиненными и смеялся. Мог есть дыню в седле, выплевывая семечки на дорогу.

Хиёси впервые шагал не по обочине, а по середине этой дороги. Не спуская глаз со своего нового повелителя, он думал: «Вот она, дорога! Значит, я ступил на мой единственный Путь».

Перед ними выросла крепость Нагоя. Вода во рву была болотного цвета. Миновав мост Карабаси, процессия проследовала через площадь и скрылась за воротами крепости. Хиёси много раз доведется ходить по этому мосту и входить в крепостные ворота, но сегодня он впервые приблизился к замку.

Наступила осень.

Поглядывая на жнецов в рисовом поле, невысокий самурай быстрым шагом шел по направлению к Накамуре. Дойдя до дома Тикуами, он остановился и громко закричал:

— Матушка!

— Неужели! Это же Хиёси!

Онака родила еще одного ребенка. Сидя посреди разложенных на просушку красных пеленок, она баюкала дитя на руках, подставляя его бледное тельце последним лучам еще жаркого солнца. Увидев, как изменился ее старший сын, Онака разволновалась. Радовалась она или горевала? Губы у нее задрожали, а на глазах выступили слезы.

— Это я, матушка! Как вы поживаете?

Одним прыжком Хиёси оказался на соломенной циновке рядом с Онакой. Мать обняла его так же ласково, как баюкала младенца. От нее исходил запах материнского молока.

— Что случилось? — спросила она.

— У меня выходной. Сегодня я в первый раз покинул крепость с тех пор, как там очутился.

— Какое счастье! Твой внезапный приход испугал меня. Подумала, что у тебя новые неприятности.

Она облегченно вздохнула и улыбнулась. Теперь Онака внимательно оглядела повзрослевшего сына. Она рассматривала его чистую шелковую одежду, прическу, два меча за поясом. К удивлению Хиёси, мать разрыдалась.

— Матушка, надо радоваться! Я ведь состою на службе князя Нобунаги. Порой мне приходится выполнять черную работу, но я правда зачислен на самурайскую службу.

— Ты давно мечтал о ней. Ты немалого добился в жизни. — Онака закрыла лицо руками.

Хиёси обнял мать:

— Я специально переоделся в чистое и причесался, чтобы вас порадовать. Но дело не в этом! Я докажу вам, на что способен, и сделаю вас счастливой. Матушка, вы проживете долго-долго!

— Когда я услышала о том, что случилось летом… Я уже и не чаяла с тобой свидеться!

— Отовака вам рассказал?

— Да, зашел к нам и сказал, что ты подкараулил князя, и он взял работником к себе в крепость. Я едва не умерла от счастья.

— Если такой пустяк так обрадовал вас, то представляете, как счастливы вы будете потом? Мне разрешили теперь носить родовую фамилию.

— И какую ты взял?

— Киносита, как у отца. Изменили и мое собственное имя. Теперь меня зовут Токитиро.

— Киносита Токитиро.

— Да. Красиво, правда? Вам придется пожить в бедности еще какое-то время в этом жалком доме, но наберитесь терпения! Вы — мать Киноситы Токитиро!

— Впервые в жизни я такая счастливая! — повторила Онака, и слезы катились у нее из глаз.

Хиёси радовался от всей души. Кто, кроме матери, заплачет от счастья, видя успех сына. Хиёси подумал, что годы скитаний, голода и унижений не пропали даром, воспоминания о них делали нынешнюю встречу еще отраднее.

— А как поживает Оцуми?

— Она в поле убирает урожай.

— Она здорова?

— Она такая же, как всегда, — ответила Онака, вспомнив о безрадостной юности дочери.

— Расскажите ей, пожалуйста, что скоро ее невзгодам придет конец. Недалек тот день, когда у нее будет и узорчатый шелк, и накидка с золотым гербом, и все приданое для свадьбы. Ха-ха-ха! Вы, конечно, считаете, что я, как всегда, мечтаю о невозможном?

— Ты скоро уходишь?

— Дисциплина в крепости строгая. Да, вот еще что, матушка, — тихо сказал он. — Люди плетут небылицы о моем господине, но поверьте, князь Нобунага на людях и в крепости Нагоя — два разных человека.

— Похоже на правду.

— Его положение незавидное. У него мало подлинных союзников. Многие его приверженцы и даже родственники настроены против него. Ему девятнадцать, и он совершенно одинок. Вы ошибаетесь, думая, что на свете нет горше страданий голодных крестьян. Поверьте мне, нужно еще немного потерпеть. Мы не должны сдаваться из-за наших слабостей. Мы оба — мой господин и я — на дороге к счастью.

— Пожалуйста, не торопи события. Как бы высоко ты ни поднялся в этой жизни, самую большую радость я чувствую сейчас.

— Поберегите себя. Не надрывайтесь на работе.

— А ты не мог бы еще немного задержаться?

— Пора в крепость.

Он встал и молча положил немного денег на соломенную циновку, на которой сидела мать. Окинул взглядом маленький сад — хурму и хризантемы у ограды, — остановил взгляд на амбаре.

В этом году он больше не появлялся дома, но в канун Нового года в Накамуру заглянул Отовака. Он передал матери Хиёси немного денег, лекарства и шелк на кимоно.

— Он по-прежнему слуга, — рассказал Отовака. — Когда ему исполнится восемнадцать, он получит прибавку к жалованью, и собирается купить в городе дом, чтобы жить в нем вместе с вами. Он странный немного, но умеет нравиться людям. Считай, он чудом избежал неминуемой смерти на реке Сёнаи. Видать, везучий, дьяволенок!

Новый год Оцуми встречала в новом кимоно.

— Мне прислал его мой младший брат Токитиро, который служит в крепости!

Она рассказывала об этом всем и всюду. Оцуми буквально через слово упоминала имя младшего брата.

Буйный нрав Нобунаги время от времени сменялся приступами тоски и уныния. Многие считали, что князь специально дает передышку своему норову.

— Приведите Удзуки! — заорал он однажды и помчался на поле для верховой езды.

Его отец Нобухидэ всю жизнь провоевал, и у него никогда не оставалось времени на отдых в своей крепости. По многу месяцев он воевал то на западе, то на востоке. По утрам он успевал отслужить поминальную службу по предкам, выслушать прошения вассалов, послушать лекцию о старинных трактатах. До вечера он упражнялся в военном деле и занимался делами провинции. Завершив повседневные дела, он изучал труды по воинскому искусству или держал совет с избранными приближенными. Порой он вспоминал о своем большом семействе. Стоило Нобунаге занять место отца, и привычный распорядок рухнул. Ему была отвратительна мысль о заранее определенном расписании. Нобунага был человеком настроения, а его ум — переменчив, как вечерние облака. Он внезапно хватался за дело и так же бросал его. Казалось, и тело его, и душа противятся любым правилам.

Характер князя обременял жизнь его чиновников и соратников. Сегодня он сначала посидел за книгой, потом смиренно проследовал в буддийский храм, чтобы помолиться предкам. Внезапное громогласное требование подать коня прозвучало в тиши храма как гром среди ясного неба. Оруженосцы не сразу сообразили, откуда исходит странный приказ. Они вывели коня из стойла и подвели к князю. Нобунага промолчал, но на лице его было недовольство их нерасторопностью.

Белый конь Удзуки был любимцем князя. Он притерпелся к хозяйской жестокости и не замечал ударов плетки. Нобунага часто водил Удзуки под уздцы, жалуясь каждому на его медлительность. Иногда он велел силком поить коня. Конюх с трудом разжимал Удзуки челюсти и вливал воду в глотку. Нобунага ухватывал коня за язык, мучая его.

— Удзуки, у тебя злой язык, поэтому ты едва ноги переставляешь, — сказал князь.

— Он немного простудился.

— Может, возраст сказывается?

— Он был здесь еще при старом князе.

— Что ж! Уздуки не единственный, кто состарился и одряхлел в этой крепости. Со времен первого сёгуна сменилось десять поколений, и мир закоснел в церемониях и обмане. Все вокруг старые и жалкие!

Нобунага разговаривал с самим собой, словно сетуя на судьбу. Он вскочил в седло и сделал первый круг по полю для верховой езды. Он был прирожденным наездником. Его учителем в этом искусстве был Итикава Дайскэ, но чаще всего князь ездил в одиночестве.

Внезапно Нобунагу обогнал темный рысак, несшийся с бешеной скоростью. Отстав от него, Нобунага впал в ярость.

— Городза! — заорал он, устремляясь вдогонку.

Городза, отважный молодой человек лет двадцати четырех, старший сын Хиратэ Накацукасы, служил командиром стрелков. Его полное имя было Городзаэмон, и у него было двое братьев — Кэммоцу и Дзиндзаэмон. Нобунага гневался. Его обошли, заставили дышать пылью из-под копыт чужой лошади! Он хлестал Удзуки плеткой, тот рванулся вперед. Удзуки летел с такой скоростью, что копыта едва касались земли, а серебряная грива разметалась по ветру. Нобунага нагонял соперника.

— Поберегись, мой господин! Как бы не треснули копыта! — крикнул Городза.

— Сдаешься? — бросил в ответ Нобунага.

Разозлившись, Городза пришпорил своего рысака. Коня Нобунаги везде, даже среди врагов, называли «конем клана Ода», рысак Городзы уступал ему и статью и норовом, но он был моложе, а Городза превосходил князя в верховой езде. Нобунага вырвался вперед, но потом расстояние между всадниками сократилось до двадцати корпусов, затем до десяти, и вскоре они поравнялись. Нобунага не хотел уступить сопернику, но у него перехватило дыхание. Городза обогнал его, обдав своего господина облаком пыли. Взбешенный Нобунага спрыгнул на землю.

— Крепкий коняга! — пробормотал он.

Нобунага не мог признать собственное поражение. Приближенные должны считать, что их господин добровольно отказался от состязания.

— Вряд ли он радуется тому, что его обогнал Городза, — заметил один из оруженосцев.

Они смущенно обступили князя, предчувствуя бурю хозяйского гнева. Один из оруженосцев опустился на колени перед Нобунагой и предложил ему черный кубок.

— Не угодно ли воды, мой господин?

Это был Токитиро, получивший повышение в должности. Он носил за князем его обувь. Должность невысокая, но то обстоятельство, что Токитиро из простых слуг перевели в личную свиту князя, свидетельствовало о небывалой благосклонности господина. За короткое время Токитиро изрядно продвинулся по службе. Он вкладывал душу в любое поручение.

Сейчас Нобунага не заметил и самого преданного слугу. Он не удостоил Токитиро ни взглядом, ни словом, но кубок взял и осушил его залпом.

— Позовите Городзу! — приказал князь.

Городза привязал коня к иве на краю поля. Весть о приказе Нобунаги мгновенно донеслась до него.

— А я и сам собирался к нему, — сказал командир стрелков.

Он отер пот с лица, поправил одежду и прическу.

— Мой господин, я, к сожалению, проявил сегодня неучтивость, — собравшись с духом, произнес он.

Голос его прозвучал бесстрастно.

Нобунага, однако же, подобрел.

— Ловко ты меня сегодня обошел! Откуда у тебя этот рысак? Как его зовут? — миролюбиво отозвался князь.

Оруженосцы успокоились.

Городза, стоя на коленях, поднял глаза на Нобунагу:

— Хорош, верно? Моя радость и гордость! Барышник с севера вел его в столицу, чтобы продать при дворе. Он заломил такую цену, что пришлось продать семейную реликвию — драгоценный чайник, подаренный мне отцом. Чайник носил имя Новакэ, поэтому и скакуна я назвал Новакэ.

— Он стоит любых денег. Конь превосходный! Я заберу его у тебя.

— Но, мой господин!

— Назови цену!

— К сожалению, я не могу принять ваше предложение.

— Повтори, что ты сказал!

— Я вынужден отказаться.

— Почему? Ты купишь другого коня.

— Хорошего коня найти труднее, чем хорошего друга.

— Именно поэтому ты должен уступить его мне. Мне необходим быстрый и выносливый конь.

— Я вынужден отказать. Конь дорог мне не только из гордости и тщеславия, а потому что на поле брани он позволит мне достойно послужить моему господину, а в этом и заключается смысл жизни самурая. Мой господин изволил приобрести коня, но для самурая это не повод отказываться от такого сокровища.

Даже Нобунага смутился, столкнувшись со столь откровенным и весомым проявлением самурайской гордости. Чувств, однако, он скрыть не мог.

— Городза, ты решительно отказываешь в моей просьбе?

— Вынужден отказать, мой господин.

— По-моему, конь не соответствует той скромной должности, которую ты занимаешь. Будь ты могущественным человеком, как, например, твой отец, ты по праву владел бы Новакэ. Ты слишком молод для такого скакуна.

— При всем глубочайшем уважении к вам не могу не возразить. Неужели этот конь рожден для того, чтобы на нем разъезжали по окрестностям с дыней или хурмой в руках? Призвание Новакэ — принадлежать мне, воину.

Как ни сдерживался Городза, но он высказал все, что накопилось у него на душе. И эти хлесткие слова он произнес не в защиту любимого коня, а от гнева, который вызывал в нем его господин.

Хиратэ Накацукаса наглухо запер ворота и уединился в своем доме почти на месяц. Более сорока лет он верой и правдой служил клану Ода. С той поры, как Нобухидэ на смертном одре доверил ему судьбу своего сына, он опекал Нобунагу, оберегая его, и управлял всей провинцией от его имени.

Однажды вечером, взглянув в зеркало, он поразился тому, как поседел за эти годы. Причин было немало. Накацукасе шел седьмой десяток, но он прежде не задумывался о старости. Он занавесил зеркало.

— Кагэю, гонец уже отбыл? — спросил он у своего слуги Амэмию Кагэю.

— Да.

— Как ты думаешь, они прибудут?

— Полагаю, что все приедут.

— Сакэ готово?

— Да, господин. Угощения тоже.

Был конец зимы. Зима выдалась суровой, и толстый слой льда все еще сковывал озеро. Гостями, которых Накацукаса ждал сегодня, были его трое сыновей, живших своими домами. По обычаю, и старшему сыну, и особенно младшим надлежало жить с отцом, но Накацукаса распорядился иначе. Он предпочел одиночество, сославшись на то, что забота о сыновьях и внуках может помешать его государственным делам. Он заботился о Нобунаге как о родном сыне, но в последнее время тот относился к нему холодно, выказывая раздражение. Накацукаса расспросил оруженосцев Нобунаги о происшествии на поле для верховой езды. Именно с того дня он почувствовал отчужденность князя.

Городза, навлекший на себя гнев Нобунаги, не появлялся в крепости и вел уединенный образ жизни. Сибата Кацуиэ и Хаяси Мимасака, вассалы клана Ода и вечно на пару интриговавшие против Накацукасы, почувствовали, что наступал их час. Они вкрадчиво льстили молодому князю и постоянно клеветали на его опекуна, углубляя их разлад. Сила интриганов заключалась в их сравнительно молодом возрасте, позволявшем укреплять их власть.

За месяц, проведенный в добровольном заточении, Накацукаса осознал, насколько он стар. Чувствуя непомерную усталость, он не находил в себе сил для борьбы с недругами. Он знал, что у князя великое множество врагов, и тревожился за судьбу клана. Накануне он составил важный и обстоятельный документ, а сегодня переписал его набело.

От холода вода в тушечнице застывала.

— Городзаэмон и Кэммоцу прибыли, — доложил Кагэю.

Они сидели в ожидании отца, не зная, зачем их позвали.

— Так неожиданно! Я испугался, подумав, не заболел ли отец, — сказал Кэммоцу.

— По-моему, он узнал о том, что у меня произошло с князем. Сейчас он меня отчитает.

— Он бы вызвал тебя раньше. Нет, дело в чем-то другом.

Братья по-прежнему побаивались отца. Третий брат, Дзиндзаэмон, был в отъезде.

— Холодно! — С этими словами отец вошел в комнату.

Сыновья с горечью смотрели на его седину и изнуренное лицо.

— Ты здоров?

— Конечно. Просто захотел повидаться с вами. Возраст дает о себе знать, порой я чувствую себя одиноким.

— Так, значит, ничего не случилось?

— Нет, нет. Давно мы с вами не ужинали вместе, засиживаясь до утра в застольных беседах. Садитесь поудобнее.

Он вел себя как всегда. На дворе бушевала непогода, по карнизам что-то стучало, может, град. В доме становилось холодно, но общение с отцом заставило сыновей забыть об этом. Отец был в таком добром расположении духа, что Городзаэмон никак не мог улучить подходящую минуту, чтобы извиниться за непочтительность. После ужина Накацукаса распорядился подать зеленый чай, который он очень любил.

И невзначай, словно потому, что в руках у него оказался чайник, Накацукаса сказал:

— Городза, я слышал, что ты отдал Новакэ в чужие руки. Это правда?

Городза не стал лукавить.

— Да. Я знаю, что этот чайник — фамильная реликвия, но я увидел замечательного скакуна и продал твой подарок, чтобы купить его.

— Вот как? Хорошо! Если ты так ревностно относишься к жеребцам, я не сомневаюсь, что ты достойно послужишь князю и после моего ухода. — Тон его резко переменился. — Продать чайник ради боевого коня — замечательный поступок. Правильно ли мне доложили, что на этом коне ты обогнал Удзуки, а когда князь потребовал твоего рысака, ты отказал?

— Поэтому я впал в немилость. К сожалению, мой поступок скажется, возможно, и на тебе, отец.

— Дело не во мне сейчас. Как ты посмел отказаться? Это неблагородно!

Городзаэмон растерялся:

— Я огорчил тебя. Мне очень стыдно.

— Почему ты не отдал князю Нобунаге коня?

— Я состою на службе у князя и готов пожертвовать за него жизнью. Скупым меня не назовешь. Коня я купил не для собственной утехи, а для того, чтобы послужить моему господину на поле брани.

— Понимаю.

— Уступи я Новакэ, князь не прогневался бы на меня. Мне отвратительно его себялюбие. Увидев коня получше Удзуки, он тут же потребовал его. Разве это справедливо? Я не единственный, кто опасается за будущее клана. Ты, отец, знаешь это лучше меня. Порой молодой князь проявляет выдающиеся качества и способности, но его тщеславие и вспыльчивость в столь юном возрасте вызывают сожаление, даже если он таким уродился. Он постоянно досаждает нам своим высокомерием. Потакать его вздорному нраву — значит притворяться преданным своему господину. Вот я и решил настоять на своем.

— Ты ошибся.

— Неужели?

— Ты хотел урезонить его, а в результате разгневал. Когда он был маленьким, я носил его на руках чаще, чем вас. Я знаю, каков он в гневе. Незаурядные способности у него есть, но и недостатков предостаточно. Ты оскорбил его, князь тебе этого не простит.

— Вероятно. Боюсь задеть тебя за живое, но Кэммоцу и мне, как и большинству служивых людей Нобунаги, противно подчиняться такому самураю. Людишки вроде Сибаты Кацуиэ и Хаяси Мимасаки в восторге от своенравного господина.

— Ты заблуждаешься. Я не верю молве. Вы обязаны служить князю и, если понадобится, сложить за него головы, плох он или хорош. И это ваш долг, независимо от того, жив ваш отец или умер.

— Не беспокойся. Я не изменю самурайской чести даже попав в опалу.

— Приятно слышать. Я скоро умру, как старое дерево. А вы, молодая поросль, замените меня.

Позже, обдумывая эту беседу, Городзаэмон и Кэммоцу поняли, что отец давал им намеки, но этим вечером по дороге домой они еще не осознали, что Накацукаса решил умереть.

Труп Хиратэ Накацукасы обнаружили на следующее утро. Он покончил с собой, сделав сэппуку. Сыновья не увидели на смертном лике отца следов горечи или раскаяния. Он не оставил ни завещания, ни письма сыновьям, а лишь пространное послание Нобунаге. Каждое слово в нем свидетельствовало о верности и глубочайшем почтении покойного к князю.

Весть о смерти наставника повергла Нобунагу в ужас. Гримаса исказила его лицо. Своим уходом из жизни старый Накацукаса пристыдил молодого князя. Ему были известны и выдающиеся способности, и чудовищные черты в характере Нобунаги, и сейчас, читая предсмертное письмо, князь не сдержал слез. Грудь ему полоснула нестерпимая боль, словно от удара хлыста.

— Прости меня, старик! Прости меня, — шептал Нобунага.

Он жестоко обидел Накацукасу, который был ему не только верным союзником, но и человеком более близким, чем родной отец. После происшествия с конем Городзы он рассердился и на опекуна.

— Позовите Городзу!

Командир стрелков прибыл к князю и простерся перед ним ниц. Нобунага сел и посмотрел ему прямо в глаза:

— Послание твоего отца разорвало мне сердце. Я никогда его не забуду. Других извинений у меня нет.

Нобунага готов был пасть ниц перед Городзой, но молодой воин почтительно взял князя за руки. Они обнялись и заплакали.

В тот же год князь Ода выстроил в городе храм в память о своем опекуне. Городской голова спросил у него:

— Как будет называться храм? Вы должны сообщить настоятелю свои пожелания.

— Старик захотел бы, чтобы я дал название храму, — сказал Нобунага. Взяв кисть, он написал: «Храм Сэйсю».

Впоследствии он не раз внезапно срывался с места и приезжал в этот храм, но редко заказывал поминальную службу или читал сутры вместе со служителями.

— Старик! Старик! — бормотал он себе под нос, расхаживая по храму, а потом столь же стремительно возвращался в крепость.

Странные поездки в храм многим казались очередной блажью безумца.

Однажды на соколиной охоте Нобунага вдруг разорвал небольшую птицу и подбросил ее растерзанное тельце в воздух.

— Старик! Держи мою добычу! — воскликнул он.

В другой раз, на рыбалке, он вдруг ринулся в воду и заорал:

— Старик! Стань Буддой!

Исступленность в глазах и голосе князя напугала оруженосцев.

Нобунаге в первый год Кодзи исполнился двадцать один год. В мае, придравшись к какому-то пустяку, он объявил войну Оде Хикогоро, который формально возглавлял клан Ода. Он осадил его крепость в Киёсу, а после взятия ее переехал туда из Нагои.

Токитиро с радостью следил за успехами своего господина. В своем собственном доме Нобунага был в окружении ненавидящих его родственников. Среди них были его дядья и родные братья. Князю важнее было устранить их с дороги, чем победить внешних врагов.

— За ним нужно присматривать! — предупреждал Хикогоро.

Притесняя Нобунагу, он замышлял расправу с ним. Сиба Ёсимунэ, комендант крепости Киёсу, и его сын Ёсиканэ были тайными сторонниками Нобунаги. Обнаружив измену, Хикогоро гневно заговорил о черной неблагодарности, а затем велел казнить Ёсимунэ. Ёсиканэ бежал в Нагою под покровительство Нобунаги. В тот же день Нобунага во главе своего войска выступил на Киёсу, воодушевляя воинов призывом отомстить за казненного коменданта крепости.

Пойдя войной на главу клана, Нобунага воевал за правое дело, но попутно он использовал случай, чтобы устранить некоторые препятствия со своего пути. Комендантом крепости Нагоя он назначил своего дядю Нобумицу, но тот скоро пал жертвой наемного убийцы.

— Настал твой черед, Садо. Ты единственный, кому я могу доверить крепость.

Когда Хаяси Садо получил новую должность, некоторые приверженцы Нобунаги горестно вздохнули:

— И все-таки князь — глупец! Проблеск ума мгновенно оборачивается глупостью! Доверился Хаяси!

Сомнения в преданности Хаяси Садо не были безосновательными. При жизни отца Нобунаги Хаяси был едва ли самым верным человеком клана, именно поэтому Нобухидэ и назначил его и Хиратэ Накацукасу опекунами сына. Из-за строптивости Нобунаги Хаяси отошел от него. Он втайне сговорился с Нобуюки, младшим братом Нобунаги, и с его матерью, жившими в крепости Суэмори, свергнуть Нобунагу.

— Князь Нобунага не подозревает о предательстве Хаяси.

Эти слухи не раз доходили до Токитиро. Утверждали это самые преданные люди Нобунаги.

— Знай он об измене, так не назначил бы Хаяси.

Токитиро спокойно отнесся к этим разговорам. Он верил, что его господин справится с этой задачей. В Киёсу, казалось, было лишь два воистину счастливых человека — Нобунага и Токитиро.

Значительная часть приближенных, включая Хаяси Садо, его младшего брата Мимасаку и Сибату Кацуиэ, по-прежнему считала своего повелителя безнадежным глупцом.

— Согласен, что на первой встрече с тестем Нобунага вел себя весьма прилично. Как говорят, дураку счастье привалило. А во время официальной церемонии он держался так бесстыдно, что оскорбил Сайто Досана. Дураком родился, дураком и умрешь! Нет оправданий его наглому поведению.

Сибата Кацуиэ, произнесший эти слова, и люди, разделявшие его мнение, решили, что нельзя ждать ничего хорошего от князя. Когда Хаяси перебрался в Нагою, Сибата Кацуиэ зачастил к нему, и вскоре в крепости начали плести заговор против Нобунаги.

— Какой приятный дождик!

— Да, он делает нашу беседу более приятной.

Садо и Кацуиэ сидели лицом к лицу в маленьком чайном домике на краю небольшой рощи за пределами крепости. Сезон дождей закончился, но короткие дожди все еще выпадали. Зеленые сливы срывались с ветвей.

— Утром будет ясное небо, — пробормотал Мимасака, брат Садо, который прятался от непогоды под сливовым деревом.

Он вышел в сад, чтобы зажечь фонарь. Засветив огонь, он внимательно огляделся по сторонам.

— Ничего подозрительного. Вокруг ни души, так что можно спокойно разговаривать, — доложил он, вернувшись в чайный домик.

Кацуиэ кивнул:

— Перейдем к делу. Вчера я тайно посетил крепость Суэмори. Я обсудил наши намерения с матерью князя Нобунаги и князем Нобуюки. Они поручили дело нам.

— А что сказала его мать?

— У нее нет возражений. Нобуюки ей дороже Нобунаги.

— Хорошо. А Нобуюки?

— Сказал, что если Хаяси Садо и Сибата Кацуиэ восстанут против Нобунаги, то он непременно присоединится к ним во благо всего клана.

— Пришлось их уговаривать, вероятно?

— Мать безраздельно на нашей стороне, а Нобуюки — юноша слабовольный. Не надави я на них, так они, пожалуй, остались бы в стороне.

— У нас есть веские причины для свержения Нобунаги, тем более мы заручились согласием матери и брата. Его глупость и судьба клана тревожат не одних нас.

— «За Овари и вечное правление клана Ода!» — таков наш боевой клич. Готовы ли мы в военном отношении?

— Сейчас удача на нашей стороне. Я могу выступить из Нагои по первому сигналу барабанов.

— Прекрасно! Что ж, тогда… — И Кацуиэ подался вперед с заговорщическим видом.

В это мгновение что-то с шумом упало в саду. Это были всего лишь неспелые сливы. Послышался еще какой-то звук, но его поглотили дождь и ветер. Из-под приподнятого на столбах пола чайного домика на четвереньках выполз человек. Мгновение назад сливы упали не сами по себе — их бросил неизвестный в черной одежде, который подглядывал и подслушивал из подполья. Заговорщики в чайном домике насторожились, услышав шум, и он, воспользовавшись их минутным замешательством, растворился во тьме.

Ниндзя были глазами и ушами хозяина замка. Ни один из князей, живших в крепостях и правивших оттуда провинциями, не обходились без тайных соглядатаев. Нобунага нанял лучшего невидимку, но даже самые верные приближенные князя не знали его имени.

В свите у Нобунаги три человека носили за ним обувь — Матаскэ, Гаммаку и Токитиро. Они были простыми слугами, но каждый жил в отдельной комнате и нес дозорную службу в саду.

— Ты что это, Гаммаку?

Токитиро и Гаммаку подружились. Гаммаку забрался под одеяло. Больше всего на свете он любил поспать и предавался этому занятию при первой возможности.

— Живот болит, — пробормотал Гаммаку из-под одеяла.

— Не ври! Вставай! Я по дороге из города купил кое-что вкусное, — сказал Токитиро, подойдя к другу.

— А что? — Гаммаку выглянул из-под одеяла, но, сообразив, что попался на крючок, вновь укрылся с головой. — Дурачина! Не дразни больного! Уходи!

— Вставай! Матаскэ куда-то запропастился, а мне нужно спросить у тебя кое-что.

Гаммаку неохотно выбрался из-под одеяла.

— Стоит человеку уснуть… — Ворча, он поднялся и побрел в сад ополоснуться у ручья.

Токитиро пошел следом.

Их домик стоял в глубине сада, откуда открывался прекрасный вид на крепостной город, и юноши с замиранием сердца могли воображать себя полководцами перед битвой.

— В чем дело? О чем хотел спросить?

— О прошлой ночи.

— Ночь как ночь.

— Можешь прикидываться сколько влезет, но я все знаю. Мне кажется, ты прошлой ночью ходил в Нагою.

— Неужели?

— По-моему, ты подслушал в крепости тайные переговоры между комендантом и Сибатой Кацуиэ.

— Т-с-с, Обезьяна! Попридержи язык!

— Нечего таиться. Не держи секрета от друга. Я давно прознал об этом, но никому не сказал, а только следил за тобой. Ты ведь ниндзя при князе Нобунаге, верно?

— Токитиро, тебя не проведешь! Как ты догадался?

— Мы живем в одном доме, так? И князь Нобунага дорог мне ничуть не меньше, чем тебе. Люди вроде меня за него тревожатся, хотя предпочитают помалкивать о своих переживаниях.

— Ты об этом хотел меня спросить?

— Гаммаку, клянусь, что я ничего никому не скажу!

Гаммаку с важным видом поглядел на Токитиро:

— Ладно уж. Нас непременно подслушают днем. Потерпи немного.

Позже Гаммаку поведал о делах, творящихся в клане Ода. Токитиро, который любил своего господина и понимал искусно разыгрываемую князем роль, в душе поклялся служить ему еще усерднее. Он не сомневался, что молодой князь Нобунага, несмотря на козни противников, победит всех. В клан Ода проникло предательство, и даже верные князю люди заколебались, но Токитиро всецело доверял ему.

«Интересно, как он на этот раз выпутается», — подумал Токитиро. Простой слуга мог только издали наблюдать за тонкими ходами своего господина.

В конце месяца Нобунага, обыкновенно пускавшийся в дорогу с несколькими соратниками, внезапно потребовал коня и умчался из крепости. Расстояние между Киёсу и Мориямой составляло всего три ри, и князь обычно успевал съездить туда и обратно перед завтраком. На этот раз Нобунага внезапно поскакал к востоку от Мориямы.

— Мой господин!

— Куда это он?

Шестеро всадников из свиты князя в недоумении поскакали за ним следом. Пеших воинов и слуг, разумеется, не стали дожидаться, оставив далеко позади. Лишь Гаммаку и Токитиро бросились вдогонку, стараясь не потерять из виду своего господина.

— Нас ждет какая-то беда, помяни мое слово, — вздохнул Токитиро.

Они с Гаммаку переглянулись, понимая, что нужно держать язык за зубами, ибо Нобунага помчался в крепость Нагоя, которая, по словам Гаммаку, была центром заговора, замышлявшего свергнуть молодого князя и привести к власти его младшего брата.

Нобунага, как всегда непредсказуемый, мчался прямо туда, где его поджидали опасность и неизвестность. Он пошел на самый рискованный шаг, и Гаммаку с Токитиро трепетали от страха за своего господина.

Внезапное появление князя потрясло Хаяси Садо и его младшего брата. Один из воинов в смятении ворвался к коменданту, крича:

— Мой господин! Мой господин! Скорее! К нам прибыл князь Нобунага!

— Что? Не может быть!

Не веря собственным ушам, Хаяси не стронулся с места.

— Князь Нобунага здесь в сопровождении шестерых спутников. Они вихрем промчались через главные ворота. Князь громко смеялся, на скаку переговариваясь с приближенными.

— Правда?

— Клянусь!

— Князь Нобунага здесь? Что бы это значило?

Садо потерял самообладание, лицо его побелело.

— Мимасака, как ты думаешь, зачем он явился?

— В любом случае нам лучше выйти к нему.

— Да, конечно! Скорее!

Заговорщики мчались по коридору, слыша уверенную поступь Нобунаги у главного входа. Братья простерлись ниц перед князем.

— Садо и Мимасака! Как поживаете? Я собрался было съездить в Морияму, а потом решил сначала попить чаю в Нагое. Оставьте ваши поклоны и церемонии. Они ни к чему. Подайте чаю, да поживее! — бросил Нобунага через плечо.

Он прошел в главный зал крепости и уселся на возвышении, а затем обратился к приближенным, тяжело дышавшим после бешеной скачки.

— А здесь жарко! Невыносимая духота! — Князь принялся обмахиваться веером.

Принесли чай, потом сладости и в последнюю очередь подушки для сидения. От полнейшего замешательства все делалось наоборот. Братья, пробормотав что-то о преданности князю, поспешно удалились.

— После скачки он, верно, проголодался и потребует полный обед. Распорядитесь, чтобы в кухне все приготовили.

Пока Садо давал указания слугам, к нему подошел Мимасака и, потеребив за рукав, прошептал:

— Кацуиэ зовет тебя.

Хаяси кивнул:

— Скоро приду. Ступай к нему.

Сибата Кацуиэ прибыл в крепость Нагоя тремя часами раньше. Он собирался домой после тайного совещания, но внезапное появление Нобунаги вынудило его отложить отъезд. Попав в западню, он сидел в потайной комнате и трясся от страха. Братья пришли к нему, и все трое облегченно вздохнули.

— Как снег на голову, — пробормотал Садо.

— Это похоже на него, — сказал Мимасака. — Голову сломаешь, соображая, что он придумает. Никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту. Причуды дурака!

Невольно скосив глаза в сторону главного зала, где находился Нобунага, Сибата Кацуиэ изрек:

— Поэтому ему и удалось перехитрить старого лиса, Сайто Досана.

— Да, — отозвался Садо.

— Послушай, Садо. — На лице у Мимасаки заиграла зловещая усмешка. — Не использовать ли нам эту возможность?

— О чем ты?

— С ним всего шестеро приближенных. По-моему, этот благоприятный случай ниспослали нам боги.

— Расправиться с ним?

— Вот именно. Пока он обедает, соберем надежных воинов. Потом я выйду прислуживать ему и по моему сигналу убьем его.

— А если не получится? — спросил Садо.

— Как это не получится? Расставим людей и в коридоре, и по всему саду. Возможны какие-то потери у нас, но если мы обрушимся на него всей мощью…

— Что скажешь, Садо? — взволнованно произнес Мимасака.

Хаяси Садо сидел потупив взгляд, а Кацуиэ и Мимасака пристально смотрели на него.

— Хорошо. Возможно, это и есть самый подходящий случай.

— Договорились?

Глядя друг другу в глаза, трое заговорщиков поднялись на ноги, но в это мгновение по коридору прокатился гул тяжелых шагов и черная дверь в потайную комнату распахнулась.

— Так вот вы где! Хаяси! Мимасака! Я выпил чаю и поел сладостей. Сейчас возвращаюсь в Киёсу!

У заговорщиков поджилки задрожали от страха. Нобунага заметил Сибату Кацуиэ:

— И Кацуиэ здесь! Ты ли это?

Кацуиэ простерся ниц, а Нобунага с усмешкой взглянул на него с высоты своего роста:

— В крепости я увидел рысака, весьма похожего на твоего. Выходит, конь твой?

— Да… Я ненароком заехал сюда сегодня. Как видите, я в повседневной одежде, поэтому решил, что неучтиво показаться вам на глаза в таком виде, и я, мой господин, решил спрятаться здесь.

— Насмешил ты меня! Посмотри, какие обноски на мне!

— Пожалуйста, простите меня, мой господин.

Нобунага веером пощекотал затылок Кацуиэ.

— Князь и преданные ему люди не должны обращать внимание на внешний вид друг друга и служить глупым формальностям. Учтивость — удел столичных придворных. Мы, члены клана Ода, — сельские самураи!

— Да, мой господин.

— В чем дело, Кацуиэ? Почему ты дрожишь?

— От сознания, что я вас оскорбил, мой господин.

— Ха-ха-ха! Я тебя прощаю. Вставай! Нет, подожди. У меня развязались шнурки. Кацуиэ, раз ты внизу у моих ног, не завяжешь ли?

— Слушаюсь, мой господин.

— Садо!

— Да, мой господин?

— Я не помешал тебе?

— Нет, мой господин.

— А ведь средь бела дня в крепость могу прорваться не только я. Ты и вторжение из вражеской провинции проморгаешь! Бди, ты ведь комендант!

— Я с утра до ночи начеку.

— Вот и прекрасно. Рад, что у меня такие достойные соратники. Дело не только во мне. Одна твоя ошибка — и под угрозой жизнь твоих подчиненных. Кацуиэ, готово?

— Я завязал шнурки, мой господин.

— Большое спасибо.

Нобунага вышел из комнаты, оставив заговорщиков простертыми в поклоне, прошел кружным путем по главному коридору к воротам и уехал. У бледных Кацуиэ, Садо и Мимасаки круги поплыли перед глазами. Опомнившись, они помчались к главным воротам и еще раз пали ниц у самого входа. Нобунаги там не было. Стук лошадиных копыт удалялся. Спутники Нобунаги, обычно ехавшие на некотором удалении от князя, теперь держались вплотную к нему, чтобы не отстать, как утром. Гаммаку и Токитиро, выбиваясь из сил, все-таки старались не отстать.

— Послушай, Гаммаку!

— Да?

— Удачно все обошлось!

— Да.

Они бежали за своим господином, любуясь им издали. Гаммаку и Токитиро сговорились в случае опасности послать с пожарной вышки дымовой сигнал в Киёсу и при необходимости убить часовых.

Крепость Надзука была ключевым пунктом в системе обороны, разработанной Нобунагой, а комендантом в ней состоял один из его родственников — Сакума Дайгаку. Ранней осенью в предрассветной тьме обитателей крепости разбудило неожиданное прибытие какого-то войска. Враги? Воины мгновенно взялись за оружие… Оказалось, что прибыли союзники.

В тумане со сторожевой башни донесся голос:

— В Нагое мятеж! У Сибаты Кацуиэ тысяча воинов, у Хаяси Мимасаки — более семисот!

Гарнизон крепости Надзука был небольшим. Гонцы исчезли в тумане, чтобы оповестить Киёсу. Нобунага еще спал. Услышав донесение, он вмиг облачился в доспехи, схватил копье и выбежал во двор. Оруженосцы не поспевали за ним. У ворот Карабаси его уже поджидал какой-то воин, который держал под уздцы княжеского коня.

— Ваш конь, мой господин, — сказал он, передавая Нобунаге поводья.

Нобунага удивленно взглянул на воина, словно изумляясь, что кто-то сумел его опередить.

— Ты кто? — спросил Нобунага.

Воин снял шлем и хотел было опуститься на колени. Нобунага был уже в седле.

— Обойдемся без церемоний. Кто ты?

— Токитиро, слуга из вашей свиты.

— Обезьяна?

Нобунага поразился. Почему простой слуга, который обязан носить за князем обувь и работать в саду, первым оказался готовым к предстоящему сражению? Его снаряжение было незатейливым, но все ладно прилажено на положенных местах. Нобунагу позабавил и подбодрил вид юноши.

— Ты готов сражаться?

— Позвольте мне следовать за вами, мой господин.

— Хорошо!

Нобунага и Токитиро удалились от крепости примерно на триста дзё, и в редеющем утреннем тумане до них донесся стук подков. Двадцать… тридцать… пятьдесят всадников, а за ними чернели фигуры около пятисот пеших воинов. Люди в Надзуке сражались отчаянно. Нобунага в одиночку врезался в пеший строй на своем скакуне.

— Ну, кто осмелится поднять руку на своего князя? Я перед вами. Садо, Мимасака, Кацуиэ, где вы? Сколько воинов вы привели? Почему восстали? Пусть один из вас выйдет вперед, и сразимся в открытом поединке!

Грозный голос Нобунаги заставил мятежников притихнуть.

— Предатели! Я жестоко покараю вас! И тех, кто попрятался по углам!

Мимасака с перепугу обратился в бегство. Голос Нобунаги катился вдогонку, как раскаты грома. Повстанцы, на которых рассчитывал Мимасака, знали, что Нобунага законный князь по праву рождения. Увидев князя, услышав его речи, они не нашли в себе сил обратить против него свои копья.

— Стой! Предатель!

Нобунага, догнав Мимасаку, пронзил его копьем. Отряхнув с острия кровь, он повернулся к воинам Мимасаки и гордо произнес:

— Изменнику, который поднял руку на своего князя, никогда не стать правителем провинции. Не надоело вам быть марионетками и бесчестить себя, позорить своих детей и внуков? Просите прощения! Кайтесь!

Узнав, что левый фланг сдался без боя, а Мимасака убит, Кацуиэ помчался в крепость Суэмори под защиту матери и младшего брата Нобунаги.

Мать Нобунаги разразилась рыданиями, узнав о поражении мятежников. Нобуюки затрепетал от страха.

— Мне лучше покинуть этот мир, — произнес Кацуиэ, поверженный командир их воинства.

Он выбрил голову, снял доспехи и облачился в одеяние буддийского монаха. На следующий день вместе с Хаяси Садо, Нобуюки и его матерью он явился в Киёсу просить прощения за свои грехи.

Мать Нобунаги страстно молила о снисхождении. Она просила прощения за всех, кто предстал сейчас перед князем. Нобунага, вопреки всеобщим ожиданиям, не выказал гнева.

— Я прощаю их, — коротко сказал он матери и повернулся к Кацуиэ, которого прошиб холодный пот. — Монах, зачем ты выбрил голову? Ничтожный ты человек! — Нобунага заставил себя улыбнуться и обратился к Садо: — И ты с ними! В твои года это неприлично! После смерти Хиратэ Накацукасы я полагал, что ты станешь моей главной опорой. Как я сожалею о том, что стал причиной смерти Накацукасы! — Слезы подступили к его глазам. Нобунага умолк. — Причина в моих прегрешениях. Из-за них ушел из жизни Накацукаса, из-за них ты ступил на тропу предательства. С сегодняшнего дня я буду ответственно относиться ко всему на свете, а вы будете верно служить мне. Иначе какой смысл становиться воином? Что лучше для истинного самурая — служить своему князю или скитаться вольным разбойником-ронином?

Хаяси Садо впервые увидел подлинную суть Нобунаги и осознал его выдающиеся способности. Он дал клятву впредь верой и правдой служить Нобунаге и удалился, так и не посмев поднять голову.

Нобуюки так и не понял того, что открыл в Нобунаге Хаяси Садо. Младший брат по-своему истолковал великодушие старшего. «Этот убийца ничего со мной не сделает, потому что рядом наша мать», — подумал он.

Ослепленный ненавистью к брату и пользуясь защитой любящей матери, Нобуюки продолжал плести интриги против князя.

— Я бы с радостью простил Нобуюки его неблагодарность, но дело не только в нем. Он способен вынудить многих моих соратников пренебречь самурайской честью. Он мне родной брат, но благополучие клана требует его смерти, — сказал Нобунага, узнав о вероломстве Нобуюки.

Под каким-то предлогом Нобунага взял Нобуюки под арест и приговорил его к смертной казни.

Никто уже не считал Нобунагу дураком, теперь все трепетали перед его проницательностью и отвагой.

— Снадобье оказалось слишком сильным, — порой повторял Нобунага, и жестокая усмешка играла на его лице.

Он долго, и вовсе не по своей воле, разыгрывал из себя глупца. Ему не хотелось морочить голову родственникам и соратникам, но после смерти отца он столкнулся со множеством врагов, посягавших на его провинцию. Он начал прикидываться дурачком, чтобы никто не ждал от него неприятностей. Он убедил в собственной глупости родных и приближенных, чтобы обмануть недругов и их лазутчиков. Разыгрывая спектакль безумия, Нобунага досконально изучил человеческую натуру и порядки, которые правят в мире. Он был совсем молодым, и враги устранили бы его, прояви юный князь свои таланты.

Фудзи Матаэмон, старший над челядью, вбежал в хижину, где отдыхал Токитиро.

— Обезьяна, скорее! — крикнул он.

— Что стряслось?

— А ты как думаешь?

— Откуда мне знать?

— Наш господин вдруг приказал тебя привести. Ты что-нибудь натворил?

— Нет.

— Ладно, разберемся.

Фудзи повел Токитиро не в сторону главного дома. Что-то осенило Нобунагу, когда он сегодня осматривал склады, кухни и штабеля дров.

— Я привел его, господин. — Фудзи простерся перед князем.

— Привел, говоришь? — Нобунага подошел поближе. — Обезьяна, иди сюда!

— Слушаюсь!

— С сегодняшнего дня я перевожу тебя в повара.

— Благодарю, мой господин.

— Конечно, кухня — это тебе не поле брани, где можно помахать копьем. С точки зрения толкового военачальника кухня играет важную роль в боеспособности воинов. Знаю, тебя не нужно заставлять работать, но будь прилежным.

Это было повышение по службе. Увеличилось и его жалованье. Став поваром, он уже не считался слугой, но перевод на кухню считался постыдным для самурая и воспринимался как печальный итог неудавшейся службы. «И в конце концов его спровадили на кухню», — говорили в подобных случаях. Истинные воины относились к стряпне как к занятию для бестолковых людей, а челядь и слуги самураев оскорбились бы, получив назначение на кухню, а для молодого самурая это означало прощание с надеждами на продвижение по военной стезе. Матаэмон утешал Токитиро:

— Послушай, Обезьяна, тебя обидели, переведя на кухню. Правда, жалованье тебе прибавили, так что можешь считать, что тебя повысили, так ведь? В личной свите князя, хотя и на низкой должности, ты иногда попадался на глаза нашему господину, поэтому у тебя была надежда на продвижение по службе. С другой стороны, ты рисковал жизнью. А на кухне не о чем беспокоиться! И корову продашь, как у нас говорят, и без молочка не останешься.

Токитиро смиренно кивнул в ответ. В глубине души он не чувствовал досады. Он был даже польщен тем, что получил неожиданное повышение от самого Нобунаги. Кухня поразила Токитиро мраком, чадом и грязью. Кухонные работники забыли, как выглядит солнце в полдень, а старик, главный повар, и вовсе провел всю жизнь среди запахов перебродивших бобов.

«Никуда не годится, — угрюмо размышлял Токитиро. Мрачная кухня угнетала его. — Надо прорезать в стене большое окно». На кухне царили свои порядки, и главный повар по старости лет не любил перемен. Токитиро дотошно проверил, сколько сгнило сушеной рыбы, и не принимал товар у поставщиков, тщательно не осмотрев его. С появлением Такитиро на кухне заметно улучшилось качество продуктов, из которых готовили в крепости.

— Когда с тобой вежливо обходятся, так и товар хочется привезти получше, и цену сбросить, — сказал как-то Токитиро один из поставщиков.

— Вы, господин Киносита, любого купца за пояс заткнете. И все цены знаете — и на овощи, и на рыбу, и на рис! И глаз у вас острый. Нас радует, когда вы выбираете самый лучший товар, поэтому мы и уступаем вам его подешевле, — заметил другой.

Токитиро, засмеявшись, ответил:

— Глупости! Я не купец и не умею торговаться. Мне с этого прибыли нет, но из ваших продуктов готовят еду для воинов моего господина, вот я и стараюсь. Как поешь, так и службу выполнишь. Как видите, мощь нашей крепости зависит от качества ваших продуктов. Мы обязаны хорошо кормить наших воинов.

Он нередко угощал торговцев чаем и задушевно беседовал с ними.

— Вы торговцы, поэтому каждый раз, привозя товар в крепость, волей-неволей думаете о барыше. Понятно, в убытке оставаться не хочется. Представьте себе, что крепость попала под власть наших врагов. На долгие годы вы окажетесь без покупателей и, может быть, без товара. Торговцы, прибывшие в неприятельском обозе, перехватят ваши дела. Если мы хотим быть цветущими ветвями, то стволом нашего дерева мы должны почитать господствующий клан. Вот с какой меркой следует подходить к барышам, тогда и выяснится, что выгода от нечестной торговли сиюминутна.

Токитиро обращался к главному повару с величайшим почтением. Он советовался со стариком по любому пустяку. Он подчинялся его приказам, даже нелепым. Среди кухонных работников нашлись и злые языки, распускавшие о юноше всякие слухи, чтобы поскорее от него избавиться.

— Хлопотун!

— И всюду сует свой нос.

— Обезьяна, которая воображает, что занята важным делом.

Не желая усугублять раздор на кухне, Токитиро старался равнодушно относиться к недоброжелателям. Главный повар одобрил его план усовершенствования кухни. Получили разрешение и самого Нобунаги. Плотники сделали отверстие в потолке и большое окно в стене. Затем переделали сток для слива воды. С утра до вечера солнце заливало кухню крепости Киёсу, в которой долгие десятилетия повара даже в полдень стряпали при свечах. Исчезли чад и духота. Начались, конечно, и жалобы.

— Еда быстро портится на свету.

— Пыль повсюду!

Токитиро не обращал внимания на попреки. В конце концов кухня засверкала чистотой. Пыль мгновенно стирали. Через год после появления Токитиро на кухне она радовала глаз обилием света и свежего воздуха. В кухне царило веселье, под стать беспечной натуре Токитиро.

Этой зимой Мураи Нагато, ведавший складами дров и угля, был отстранен от должности, и на нее заступил Токитиро. Почему уволили Нагато? Почему именно Токитиро назначили на его место? Токитиро после недолгих раздумий разгадал замысел князя. Нобунага решил рачительно расходовать запасы дров и угля в крепости. Год назад он дал распоряжения Мураи Нагато, но тот не выполнил поручения князя.

Новые обязанности заставили Токитиро досконально изучить всю крепость. Он обошел все места, где топили, а следовательно, расходовали уголь и дрова: конторы, жилые помещения для слуг и воинов, внутренние покои и внешние пристройки. В комнатах для слуг и в жилищах молодых самураев уголь лежал чуть ли не до потолка, свидетельствуя о чрезмерном расходовании топлива.

— Где господин Киносита? Не видели его?

— Какой еще Киносита?

— Киносита Токитиро, новый надзирающий за дровяными и угольными складами. Он совершает обход и явно рассержен.

— А, Обезьяна!

— Надо срочно вычистить очаг от золы!

Молодые самураи, услышав о приближении Токитиро, присыпали золой пламенеющие угли в очаге, вытряхнули из него сажу, решив, что обхитрят Обезьяну.

— Вот вы где! — Токитиро направился прямиком к очагу и погрел над ним руки. — Меня, столь недостойного человека, назначили присматривать за расходом угля и дров. Буду вам признателен за помощь.

Молодые самураи встревоженно переглянулись. Токитиро взял в руки большие железные щипцы для очага.

— Холодная зима! Присыпая уголь таким количеством золы, вы замерзнете. — Он извлек из очага несколько пламенеющих углей. — Стоит ли так экономить? Я понимаю, что до сих пор существовало строгое предписание о ежедневном расходовании угля, но лучше не жадничать, иначе замерзнете. Пожалуйста, грейтесь вволю! Когда уголь закончится, приходите на склад и берите сколько вам нужно.

И в казармах пеших воинов, и в помещениях, где жили оруженосцы самураев, он приказывал всем, не скупясь, тратить топливо.

— Что-то он расщедрился на этой должности! Может, неожиданное повышение господину Обезьяне в голову ударило? Не стоит буквально выполнять его распоряжения, а то как бы потом не пришлось отвечать за транжирство.

Вопреки расточительным приказаниям Токитиро, каждый экономно расходовал дрова и уголь.

В крепости Киёсу за год сжигали топлива на сумму, которая равнялась стоимости тысячи коку риса. Огромное количество деревьев превращалось в золу. За два года, пока складами заведовал Мураи Нагато, расходы увеличились. Тщетные призывы Мураи к бережливости только раздражали людей. Токитиро избавил их от наставлений.

— Зимой молодые самураи, пешие воины и челядь подолгу находятся в помещении. Они объедаются, пьют сакэ да языки чешут. Прежде чем приступить к экономии дров и угля, осмелюсь посоветовать моему господину предпринять меры для искоренения этих вредных привычек, — сказал Токитиро князю, явившись к нему с докладом.

Нобунага отдал распоряжения старшим советникам. Призвали к себе старшего над челядью и командира пеших воинов, они обсудили новый распорядок дня в крепости в мирное время. Служивым людям вменялись в обязанности починка доспехов, лекции, изучение дзэн-буддизма, учебные и инспекционные походы по провинции, учебные стрельбы и метание дротиков, усовершенствование укреплений в крепости. Слуги в свободное время должны были подковывать лошадей. Цель нововведений состояла в том, чтобы люди не бездельничали. Военачальнику подчиненные самураи дороги, как родные дети. Узы, связующие князя с вассалами, вручившими ему свои жизни, прочны, как кровные.

В день сражения многим выпадал жребий погибнуть на глазах у своего господина. Если военачальник не заботился о воинах, как о собственных детях, он рисковал потерять привязанность подчиненных. В мирное время князья, как правило, не скупились на содержание воинов, готовя их к будущим сражениям.

Нобунага изменил привычный распорядок жизни, не оставив своим людям свободного времени. Он ввел учебные занятия для служанок и стряпух, чтобы подготовить их к возможной осаде крепости. У самого князя тоже не было свободной минуты.

— Обезьяна, как дела? — постоянно подшучивал молодой князь над Токитиро.

— Хорошо! Ваши распоряжения неукоснительно выполняются, но многое предстоит сделать.

— По-твоему, этого недостаточно?

— Это только начало преобразований.

— Чего же нам недостает?

— Порядки, заведенные вами в крепости, следовало бы перенести на весь город.

— Понятно.

Нобунага прислушивался к дельным советам Токитиро. Приближенные князя, понятно, злились. Редко случалось, чтобы человек в возрасте Токитиро за короткий срок проходил путь от низкого слуги до советчика князя. Все недоумевали, что Токитиро свободно разговаривал с князем, а тот следовал его советам. К середине зимы расход угля и дров значительно уменьшился.

Ни у кого в крепости теперь не было свободного времени, чтобы праздно греться у очагов. Тела, уставшие от физических усилий, но и согретые ими, не требовали дополнительного обогрева, так что теперь дрова и уголь расходовали в крепости лишь на приготовление горячей пищи. Прежнего месячного запаса угля хватало теперь на три месяца.

Токитиро, однако, не считал, что целиком выполнил поручение князя. Подряды на годовую поставку угля и дров были заключены летом. Токитиро решил подготовить годовой отчет, который прежде делался весьма небрежно. До сих пор его составитель узнавал у поставщиков, много ли дубов осталось на окрестных горах. Токитиро решил осмотреть все собственными глазами. И не только осматривал, но и подмечал и запоминал многое. Он считал, что превосходно изучил и городскую жизнь, и деревенскую. Теперь он понял, что не в состоянии определить, сколько дров и древесного угля можно заготовить в том или ином лесу.

Не зная тонкостей дела, Токитиро вынужден был время от времени изрекать что-нибудь в ответ на замечания сопровождавших его поставщиков.

По неписаному закону день завершился пиром, который устроили поставщики княжескому чиновнику в доме у богатого купца. За столом говорили о пустяках.

— Извините, что утомили вас тяжелой работой.

— Мы не богаты, так что не обессудьте за скромное угощение.

— Надеемся на вашу милость и в будущем.

Купцы наперебой льстили Токитиро. Сакэ, как принято, подавали молодые красавицы. Они ухаживали за Токитиро, споласкивали чашечку и вновь наполняли ее сакэ, предлагали яства одно изысканнее другого. Любое его желание мгновенно выполнялось.

— Вкусное сакэ, — сказал Токитиро.

Он был в веселом настроении. Присутствие прелестных девушек волновало его.

— Какие красавицы! — заметил он. — Глаза разбегаются!

— Вы неравнодушны к прекрасному полу, — сказал один из купцов, словно бы поддев важного гостя.

— Я люблю и женщин, и сакэ. Все сущее на земле прекрасно. Правда, и красота может быть опасной, — совершенно серьезно ответил Токитиро.

— Наслаждайтесь добрым сакэ да и прелестными цветами не пренебрегайте!

— С удовольствием. Вам неловко сейчас говорить о делах, так что позвольте мне приступить к главному. Не покажете ли вы мне план лесов на той горе, где мы побывали сегодня?

План незамедлительно принесли.

— Замечательно сделан! — сказал Токитиро, взглянув на план. — И все деревья точно сосчитаны?

— По нашему разумению ошибок нет.

— Здесь указано, что в крепость поставлено восемьсот коку. Можно ли заготовить столько дров и угля на небольшой горе?

— Расход меньше прошлогоднего, но все количество поставлено с той горы, которую вы сегодня осматривали.

На следующее утро, когда купцы прощались с хозяином дома, им сообщили, что Токитиро еще до рассвета выехал в горы. Они помчались следом. Застали они его за странным занятием — Токитиро стоял в кругу пеших воинов, крестьян и лесников, каждый из которых держал в руках связку коротких веревок. Веревки нужно было привязать к каждому дереву и таким образом подсчитать их количество в лесу. Сравнив результат с показаниями на плане, Токитиро обнаружил существенную приписку.

— Позовите поставщиков! — распорядился он, сев на пень.

Торговцы пали ниц перед ним. Сердца их отчаянно бились в предчувствии наказания. Никто из смотрителей складов топлива в крепости не подсчитывал количество деревьев в лесу, поэтому торговцы смело подсовывали чиновникам любые планы. Впервые они столкнулись с человеком, которого не удалось обмануть.

— Видите разницу между количеством деревьев и вашими данными?

— Да… — неопределенно отозвались торговцы.

— Что «да»? Вы, верно, забыли, сколько лет пользуетесь благосклонностью князя. Теперь изобличены ваши неблагодарность, нечестность, лживость и безмерная алчность. Похоже, у вас и в конторских книгах полно приписок. Жадность обуяла вас.

— Не слишком ли вы суровы, господин Киносита.

— Но цифры не сходятся! Почему? Не более семидесяти коку из каждой сотни в действительности поставлены в крепость. Следовательно, вы обманули князя на треть количества.

— Ну, если так считать…

— Молчать! Нет прощения людям, занимающимся бессовестным обманом. Если мои подозрения подтвердятся, значит, вы виновны в хищении и в нанесении ущерба казне нашей провинции.

— Уж не знаем, что и ответить…

— За подлог вас можно осудить и конфисковать в казну все ваше имущество. Вина лежит и на моих предшественниках, которые недобросовестно выполняли свои обязанности. На этот раз я вас прощу, но только при условии, что вы честно сосчитаете все деревья. Конторские книги должны отражать правду. Ясно?

— Да, господин Киносита.

— И еще одно условие.

— Слушаем, господин Киносита.

— Старинная пословица гласит: «Срубишь одно дерево — посади десять». Я вижу, что вы много лет вырубаете лес в здешних горах, а новые деревья не сажаете. Недалек тот день, когда с гор пойдут оползни и лавины, которые погубят поля в предгорьях. Наша провинция ослабеет, и вам худо придется. Если хотите хороших барышей, благополучия своим семьям и счастья потомкам, вы в первую очередь должны позаботиться о процветании провинции.

— Верно, — согласились поставщики.

— Вашу жадность и нечестность искупите тем, что, начиная с сегодняшнего дня, вы, вырубив тысячу деревьев, обязаны посадить пять тысяч. Я буду следить за выполнением приказа. Согласны?

— Чрезвычайно признательны за вашу милость. Торжественно клянемся сажать деревья.

— В таком случае я могу повысить вам плату на пять процентов.

В тот же день Токитиро сообщил крестьянам, помогавшим ему в подсчете деревьев, о новых насаждениях. Плату за каждую сотню посаженных саженцев он обещал установить позднее, но заверил крестьян в том, что расходы возьмет на себя крепость.

— Пора возвращаться! — сказал Токитиро.

Поставщики радовались, что беда миновала, Токитиро внушал им ужас.

— С таким начальником держи ухо востро!

— Умен не по летам.

— Денег из воздуха больше не сделаешь. В проигрыше мы все равно не останемся, барыш обеспечен, небольшой, но верный, — переговаривались торговцы, спускаясь с горы.

У подножия горы они собрались было разойтись по домам, но Токитиро решил отблагодарить торговцев за вчерашнее угощение.

— С делами мы разобрались, так что давайте вволю повеселимся.

Он на славу угостил их на постоялом дворе.

Токитиро был счастлив, несмотря на одиночество.

— Обезьяна! — порой Нобунага еще называл его так. — С кухней ты сотворил чудеса, с дровами тоже. Тебя ждут другие дела. Назначаю тебя конюшим.

Эта должность означала, кроме всего прочего, жалованье в тридцать канов и собственный дом в городе, в квартале, где жили самураи. Токитиро не сдержал ликующей улыбки. Первым делом он навестил Гаммаку.

— Ты сейчас не занят? — осведомился Токитиро у приятеля.

— А что?

— Я хочу угостить тебя чашечкой сакэ в городе.

— Не знаю, право…

— Почему?

— Ты ведь теперь чиновник, а я по-прежнему простой слуга. Тебе не следует пить со мной на людях.

— Глупости! Конечно, даже работа на кухне — честь для меня, но сегодня меня назначили конюшим с жалованьем в тридцать канов.

— Ну и дела!

— Я пришел к тебе, потому что ты честный и преданный слуга князя. Хочу, чтобы ты порадовался вместе со мной.

— Поздравляю от всей души! Токитиро, мне стыдно перед тобой. Ты очень честный, а я…

— О чем ты?

— Ты ничего от меня не скрываешь, а я постоянно кое-что от тебя утаиваю. Честно говоря, я выполняю особые задания, помнишь, ты меня однажды приметил. Я получаю отдельное вознаграждение из рук князя. Я отсылаю эти деньги домой.

— У тебя есть семья?

— В Цугэмуре, в провинции Оми, у меня есть дом, семья и человек двадцать прислуги.

— Правда?

— Мне неудобно угощаться за твой счет. Если нам суждено чего-то добиться в этой жизни, мы оба сможем и угощать, и принимать угощение. Все в наших руках.

— Ты прав.

— Нас с тобой ждет счастливое будущее.

Токитиро ощутил прилив сил. Мир казался ему необыкновенно ярким и радостным.

Токитиро был счастлив не из-за того, что получал теперь тридцать канов. Новый пост означал и награду за два года безупречной службы. Расход дров и угля снизился более чем наполовину. Но больше всего Токитиро радовала похвала князя. «Тебя ждут другие дела. Назначаю тебя конюшим», — звучали у него в ушах слова Нобунаги. Прирожденный военачальник, Нобунага знал, как разговаривать со своими воинами. Неожиданный взлет вскружил голову Токитиро. Он походил на дурачка, когда в полном одиночестве с блуждающей улыбкой на лице бродил по улицам Киёсу. Впрочем, он всегда любил гулять по городу.

В день, когда Токитиро объявили о новом назначении, ему предоставили пятидневный отпуск… Ему нужно было устроиться в новом доме, обзавестись всем необходимым, нанять управляющего и слугу. Правда, дом, отведенный ему, располагался на задней улочке. На воротах его не было таблички с именем хозяина, глинобитная стена оказалась невысокой и непрочной, как обыкновенная изгородь. Дом состоял из пяти комнат. В любом случае это был его дом, и он впервые в жизни чувствовал себя хозяином. Он рассмотрел дом со всех сторон. По соседству жили только конюшие. Токитиро направился засвидетельствовать почтение главному конюшему. Хозяина не оказалось дома, и Токитиро поговорил с его женой.

— А вы не женаты? — поинтересовалась она.

Токитиро кивнул в ответ.

— Это доставит вам некоторые неудобства. У меня есть слуги и лишняя мебель. Пожалуйста, берите все, что вам необходимо.

— Вы очень добры, — сказал Токитиро.

Жена главного конюшего проводила его до ворот и кликнула двух своих слуг:

— Это господин Киносита Токитиро, новый конюший. Он скоро поселится в доме под павлонией. Помогите ему привести там все в порядок.

В сопровождении слуг Токитиро осмотрел свое жилище. Внутри дом оказался просторнее, чем ему показалось снаружи.

— Замечательный дом, — пробормотал Токитиро.

Токитиро узнал, что последним обитателем дома был некто Комори Сикибу. Дом долгое время простоял в запустении, но Токитиро он казался дворцом.

— Павлония на заднем дворе — вещий знак, ведь с древнейших времен на гербе рода Киносита изображено именно это дерево, — сказал Хиёси слуге.

Он сомневался в истинности своих слов, но прозвучали они внушительно. Он вроде бы видел похожий герб на старых доспехах или на ножнах отцовского меча.

Радость переполняла сердце Токитиро, и ему хотелось поделиться ею со всем миром, но его ждали великие свершения, поэтому он воспитывал в себе выдержку. Токитиро уже корил себя за то, что проговорился о павлонии, но не из каких-то опасений, а потому, что не придавал значения гербам. Он не хотел прослыть хвастуном. В душе он признавался себе, что любит прихвастнуть. В конце концов, завистливые и недоброжелательные люди, превратно толкующие каждое его слово, не будут его союзниками и помощниками на пути к блистательному будущему.

Позже люди видели, как Токитиро покупал мебель. В лавке ношеной одежды он присмотрел себе накидку с вышитой на спине белой павлонией. Такие накидки носили поверх доспехов. Она оказалась недорогой. Токитиро сразу же облачился в обновку. Синяя накидка из тонкого хлопка трепетала на ветру. Ворот украшала золотая парча. Токитиро гадал, кем был прежний владелец накидки, повелевший вышить белую павлонию.

«Вот бы показаться матушке», — радостно думал Токитиро.

Здесь, в богатой части города, его охватили горькие воспоминания. Он мысленно вернулся в гончарную лавку в Синкаве. Он вспомнил, какое жалкое зрелище являл собой. Босой мальчонка, толкающий тяжелую тележку с гончарной утварью. Загадочные и высокомерные обитатели города смотрели на него с презрением. Какими красивыми ему казались горожане. Он остановился у мануфактурной лавки, заваленной отменными товарами из Киото.

— Пожалуйста, доставьте все немедленно, — распорядился Токитиро, расплачиваясь за покупки.

Оказавшись на улице, он с грустью подметил, что стоит полдня походить по лавкам, и кошелек пустеет.

«Горячие пышки» — было выведено перламутровыми иероглифами на изящной вывеске у перекрестка. Пышки славились далеко за пределами Киёсу.

— Добро пожаловать! — поклонилась служанка в красном переднике. — Здесь хотите полакомиться или домой возьмете?

Токитиро уселся на высокий стул и важно произнес:

— Сначала я съем одну пышку здесь, а потом попрошу отправить корзину побольше ко мне домой, в Накамуру. Спроси у возчика, когда он собирается в ту сторону. Я заплачу за его усердие.

Человек, стоявший спиной к Токитиро, пек пышки с завидным старанием. Это был владелец лавочки.

— Огромное вам спасибо, господин, за вашу щедрость.

— Я рад, что у вас неплохо идут дела. Я попросил доставить пышки в мой дом.

— Непременно, господин.

— Спешки нет, но я надеюсь, вы выполните мою просьбу. Вложите в корзину вот это письмо. — Он протянул лавочнику письмо, на котором значилось: «Матушке от Токитиро».

Лавочник, взяв письмо, спросил, действительно ли дело не очень срочное.

— Как вам удобно будет. Твои пышки всегда придутся матушке по вкусу. — С этими словами Токитиро откусил от пышки.

Ее вкус пробудил в нем грустные воспоминания. Мать очень любила эти пышки. Он вспомнил дни нищего детства, когда, проходя мимо лавочки, мечтал купить пышки для нее и хотя бы одну для себя. Увы, в те дни ему оставалось лишь безропотно толкать перед собой тяжелую тележку.

Самурай, сидевший в лавочке, поглядывал на Токитиро.

— Вы не господин Киносита? — спросил он, доев пышки.

Самурай был с молодой девушкой.

Токитиро низко поклонился. Это был лучник Асано Матаэмон. Он по-доброму относился к Токитиро еще с тех пор, когда тот был простым слугой. Юноша выказывал лучнику особое уважение. Лавочка находилась далеко от крепости. Матаэмон пребывал в хорошем настроении.

— Ты здесь один?

— Да.

— Садись с нами. Я с дочерью.

— Так это ваша дочь!

Токитиро взглянул туда, где девушка лет семнадцати нарочито повернулась к нему спиной. Он видел только белую шею. Вокруг шумели посетители. Девушка была хороша собой, и не только на взгляд Токитиро, в котором рано проснулся вкус к прекрасному. Красота девушки бросалась в глаза всем.

Токитиро по приглашению Матаэмона пересел к ним.

— Нэнэ, — представил Матаэмон дочь.

Красивое имя шло девушке. Взгляд ее был не возрасту проницательным, а черты лица безупречны.

— А это Киносита Токитиро, его на днях произвели в конюшие. Знакомьтесь!

— Я… — Нэнэ залилась краской. — Мы с господином Киноситой знакомы.

— Как это знакомы? Где и когда вы успели познакомиться?

— Господин Токитиро шлет мне письма и подарки.

— Неужели! А ты отвечаешь на его письма? — спросил потрясенный отец.

— Ни разу.

— Непростительно утаивать такие письма от отца.

— Я всегда говорила матушке, и она возвращала подарки, кроме тех, что приходили по праздникам, как положено.

Матаэмон перевел взгляд на Токитиро:

— Я всегда опасался чего-нибудь подобного. И все же недоглядел. Невероятно! Я слышал, что Обезьяна очень ловкий, но не ведал, что он подбирается к моей дочери.

Токитиро почесал в затылке. Он побагровел от стыда. Наконец Матаэмон засмеялся, и Токитиро с облегчением вздохнул, хотя щеки у него пылали. Он влюбился в Нэнэ, не ведая о ее чувствах.