Честь самурая

Персонажи и места действия

Асано Матаэмон — вассал клана Ода

Нэнэ — дочь Матаэмона

Окои — жена Матаэмона

Маэда Инутиё — оруженосец Оды Нобунаги

Ямабути Укон — вассал клана Ода

Токугава Иэясу — князь Микавы

Сэссай — буддийский монах и военный советник клана Имагава

Имагава Ёсимото — князь Суруги

Имагава Удзидзанэ — старший сын Ёсимото

Ёситэру — тринадцатый сёгун династии Асикага

Нагоя — двоюродный брат Оды Нобунаги

Икэда Сёню — вассал клана Ода и друг Токитиро

Такигава Кадзумасу — один из самых влиятельных вассалов Нобунаги

Сумпу — главный город провинции Суруга

Окадзаки — главный город провинции Микава

Киото — императорская столица Японии

Красивый мужчина

— Окои! — крикнул Матаэмон с порога собственного дома.

Жена поспешила навстречу.

— Приготовь сакэ. Я привел гостя.

— Кого же?

— Друга нашей дочери.

Следом за хозяином в дом вошел Токитиро.

— Господин Киносита?

— Окои, ты меня обманывала все это время. Подобное поведение непростительно для жены самурая. Оказывается, господин Киносита и наша Нэнэ давно знакомы, а ты об этом знала, а мне ничего не говорила. Почему?

— Твои упреки справедливы. Прости меня!

— Ну ладно! Вообрази, каким скверным отцом считает меня Токитиро!

— Дочь получала письма, но никогда не скрывала их от меня.

— Надеюсь.

— Нэнэ ведь умная девочка. Я уверена, она ничего предосудительного не сделала. Вот мне и казалось, что не обязательно тревожить тебя из-за каждого письма, которое она получает.

— Захвалила нашу дочь! Впрочем, я совсем не понимаю современную молодежь!

Матаэмон повернулся к Токитиро, который чесал в затылке, недоуменно поглядывая на хозяев. Матаэмон расхохотался, поняв, что невольно преградил гостю дорогу в дом.

У Токитиро замирало сердце от счастья, что его пригласили в гости к возлюбленной, причем ее родной отец.

— Что же мы на пороге топчемся!

Матаэмон провел Токитиро в гостиную.

Дома лучников были не лучше жилища Токитиро. Все вассалы клана Ода, независимо от ранга, жили довольно скромно. И здесь единственной роскошью были дорогие доспехи хозяина.

— А где Нэнэ?

— Пошла к себе.

Окои предложила гостю воды.

— А почему она не ухаживает за гостем? Вечно убегает и прячется.

— Она, должно быть, приводит себя в порядок.

— Глупости какие! Скажи, чтобы быстро пришла и помогла накрыть на стол. Угостим Токитиро простой домашней едой.

— Что ты говоришь! — смутилась Окои.

Токитиро чувствовал себя скованно. В компании грубых обитателей крепости он слыл остряком и весельчаком, но здесь оказался застенчивым юношей.

Наконец появилась Нэнэ и учтиво поприветствовала гостя. Девушка немного подкрасилась.

— Извините за скромный прием, но чувствуйте себя, как дома, — сказала Нэнэ, ставя на стол поднос с закусками и кувшинчиком сакэ.

Матаэмон расспрашивал Токитиро о жизни, а тот отвечал как во сне, завороженно глядя на красивую девушку. «Прелестный профиль», — думал он, но его пленяло ее безыскусное обаяние. В Нэнэ не было жеманства, присущего многим женщинам, которые пренебрегают мужчинами или притворяются, будто они равнодушны к ним. Кому-то она показалась бы худой, но это была хрупкость полевого цветка, залитого светом луны. Токитиро не сводил с Нэнэ восхищенного взгляда.

— Еще сакэ? — предложил Матаэмон.

— Спасибо.

— Ты ведь сказал, что сакэ понравилось тебе.

— Правда очень вкусное.

— Чувствуешь себя хорошо? Голова не кружится?

— Нет.

Оперевшись локтем на край стола, Токитиро не отрываясь смотрел на личико Нэнэ, казавшееся при свете лампы болезненно бледным. Она взглянула в его сторону, и юноша смутился.

— Я, похоже, сегодня слегка переусердствовал, — сказал он, закрыв глаза ладонью, и покраснел, поняв, что выдал свои чувства Нэнэ.

Токитиро подумал, что когда-нибудь и ему придет пора жениться. Невеста его непременно должна быть красавицей. Он невольно задался вопросом: смогла бы Нэнэ справиться с нищетой и невзгодами и родить ему здоровых детей? В его положении женитьба повлекла бы за собой серьезные денежные затруднения, однако он твердо знал, что и в будущем его не ждут несметные богатства, а неприятностей и тревог окажется в избытке.

Приглядывая невесту, мужчина обычно судит о ней по внешности и добродетели. Токитиро считал, что не менее важно найти такую жену, которая искренне полюбила бы его мать, простую крестьянку, и воодушевляла и вдохновляла мужа на великие свершения. Вдобавок ко всем достоинствам избранница Токитиро должна смириться с бедностью. «Не такова ли Нэнэ…» — думал он.

Токитиро серьезно заинтересовался Нэнэ не сегодня. Он давно поглядывал на дочку Матаэмона, думая, что такая девушка достойна его. Он приметил ее, не зная, чья она дочь, и начал втайне посылать ей письма и подарки. Сегодня вечером он осознал глубину своих чувств.

— Нэнэ, я хочу потолковать с Токитиро с глазу на глаз, пожалуйста, оставь нас ненадолго.

Слушая Матаэмона, Токитиро представил, будто уже доводится ему зятем, и вновь залился краской.

Нэнэ вышла из комнаты, а Матаэмон, выпрямив спину, заговорил:

— Киносита, я буду говорить без обиняков. Я знаю, ты честный человек.

— Слушаю вас.

Токитиро польстила откровенность Матаэмона, о чем бы ни зашел разговор. Он тоже выпрямился, готовый выполнить любую просьбу Матаэмона.

— Видишь ли… Ну ладно… Нэнэ в том возрасте, когда пора замуж.

— Да, возраст подходящий…

В горле у Токитиро пересохло, и он почему-то испугался. Зачем он сделал это замечание? Достаточно было промолчать или кивнуть в ответ. Впрочем, Токитиро имел обыкновение вступать в разговор там, где следовало бы помалкивать.

— Дело в том, что к ней уже сватаются несколько человек. Предложения очень лестные. Женихи занимают высокое положение в обществе. Как отец, я должен сделать выбор.

— Это, верно, непросто.

— И все-таки…

— Да?

— Тот, кто нравится отцу, не обязательно придется по душе дочери.

— Понятное дело. Счастье женщины зависит от удачного замужества.

— У нашего господина есть молодой оруженосец Маэда Инутиё. Ты его, конечно, знаешь.

— Господина Маэду? — Токитиро часто заморгал.

— Господин Инутиё из хорошей семьи. Он упорно домогается руки и сердца Нэнэ.

Токитиро не смог ничего сказать в ответ, лишь горестно вздохнул от внезапного появления опасного соперника. Изящное лицо, красивый голос, безупречные манеры Инутиё, которыми он обзавелся на службе у Нобунаги, вызывали у Токитиро дикую ревность. Его собственная внешность, мягко говоря, удручала его. Все в крепости по-прежнему обзывали его Обезьяной. Слова «красивый мужчина» повергли его в дрожь. Красота Инутиё была очевидной и предвзятому глазу.

— Вы собираетесь выдать за него Нэнэ?

Собеседники становились все откровеннее друг с другом.

— Что? А, нет! — Матаэмон покачал головой. Он поднес к губам чашечку с сакэ с таким видом, словно вопрос Токитиро вывел его из глубочайших раздумий. — Я, как отец, был бы счастлив видеть своим зятем столь благородного господина, как Инутиё, и, честно говоря, уже дал ему согласие. Моя дочь и слышать не хочет отцовского совета. Правда, это единственный пример ее непослушания.

— Вы хотите сказать, что ей неприятен разговор об Инутиё?

— Она молчит, но и радости не выказывает. Можно сказать, что она не в восторге от жениха.

— Понятно.

— Разговоры о замужестве порой скучны, — сказал Матаэмон, но лицо у самурая оставалось озабоченным.

В конце концов, замужество дочери — дело чести отца. Матаэмон восхищался Инутиё, считая его молодым человеком с блестящим будущим. Инутиё попросил руки его дочери, и Матаэмон радостно согласился, не посчитав нужным посоветоваться с Нэнэ. Он горделиво объявил дочери о предстоящем замужестве, превознеся достоинства Инутиё, но она восприняла эту весть без радости. Нэнэ разволновалась, но больше от гнева. Отца и дочь связывают кровные узы, но Матаэмон понял, что их взгляды на идеального мужа не совпадают. Теперь Матаэмон не знал, что делать. Ему было стыдно перед Инутиё и как отцу, и как самураю.

Инутиё, заручившись согласием Матаэмона, объявил друзьям о предстоящей женитьбе на дочери Асано и позвал их на свадьбу.

Матаэмон поведал Токитиро о возникших затруднениях, а день помолвки неотвратимо приближался. Пока ему удавалось откладывать свадьбу, ссылаясь на то, что «мать Нэнэ нездорова» или, «что, по словам жены, этот год для замужества неудачен». Но запас отговорок иссяк, и Матаэмон совершенно растерялся.

— Ты парень сообразительный, придумай что-нибудь!

Токитиро не менялся в лице, если и напивался. До разговора с Матаэмоном он дал волю мечтам, но сейчас, выслушав откровения отца Нэнэ, посерьезнел.

«Трудный у меня соперник», — подумал он. Инутиё был из тех красавцев, которых ненавидел Токитиро. Безупречным человеком молодого самурая назвать было нельзя. Выросший в охваченной раздорами стране, он был храбр, но упрям и подвержен припадкам неистового гнева.

Инутиё впервые воевал под водительством Нобунаги в тринадцатилетнем возрасте. Он оказался удачливым и смелым для того, чтобы вернуться с битвы с вражеской головой. Когда приверженцы Нобуюки подняли мятеж, Инутиё отважно бился на стороне старшего брата. Противник поразил его стрелой в правый глаз, но Инутиё, спрыгнув с коня, отрубил лучнику голову и протянул ее Нобунаге. Проделал он это со стрелой в глазу.

Он был самоотверженным воином и красивым мужчиной, хотя правый глаз у него теперь превратился в узкую щелку, словно бы зашитую ниткой. Его вспыльчивый нрав не мог укротить даже Нобунага.

— Как быть с Инутиё? — переспросил Матаэмон.

Обоих охватило отчаяние. Токитиро, отличавшийся изворотливостью ума, не знал, что посоветовать.

— Ладно, не печальтесь. Я что-нибудь придумаю, — сказал он после долгого молчания.

Токитиро вернулся в крепость. Забыв о собственных делах, он размышлял над задачей, которую предстояло решить Матаэмону. Токитиро воспринял как большую честь то, что отец возлюбленной доверился ему, хотя хлопоты сулили юноше затруднения.

Теперь Токитиро понял, как велика его любовь к Нэнэ.

«Это и есть любовь?» — вопрошал он себя, ощущая загадочный трепет сердца. Произнесенное вслух слово «любовь» вызывало у него неприятное чувство. Ему не нравилось, что оно было у всех на устах. Разве еще в ранней юности он не отказался от надежды на любовь? Его внешность и повадки, которые помогали ему выстоять в борьбе с невзгодами жизни, вызывали у красивых женщин лишь презрение и насмешку. Токитиро в душе волновала красота, ему были не чужды возвышенные чувства. Он воспитал в себе такое терпение, что легкомысленные красавицы и высокомерные красавцы не могли соперничать с ним в жизненной стойкости.

Судьба награждала Токитиро одними пинками, но он не отступался от задуманного. «Когда-нибудь я им всем покажу!» — поклялся он самому себе. Женщинам еще предстоит перессориться и передраться, добиваясь благосклонности уродливого коротышки. Эта мысль согревала его в любых испытаниях. Токитиро смотрел на женщин словно бы из своего блистательного будущего. Он презирал мужчин, боготворящих женскую красоту. Презирал он и тех, кто превращает любовь в игру воображения и в сокровенную тайну, тех, кто почитает ее высшим благом, дарованным человеку Небесами, тех, кто черпает наслаждение в неутолимой печали от любви.

Чувство к Нэнэ поколебало сложившиеся представления Токитиро о женщинах и любви. Любовь и ненависть овладевают человеком помимо его воли, Токитиро смирился с тем, что полюбил девушку. Погружаясь в сон, он видел изящный профиль Нэнэ.

Следующий день у Токитиро был свободным от службы. Новый дом под павлонией нуждался в ремонте, кроме того, надо было расставить мебель. Токитиро тем не менее остался в крепости, надеясь как-то подступиться к Инутиё, который всегда держался около Нобунаги. Поднявшись на высокий деревянный помост вместе с князем, Инутиё взирал на остальных вассалов едва ли не важнее, чем его господин. Когда люди вроде Токитиро приходили с делом к Нобунаге, Инутиё выслушивал их с ухмылкой, от которой на щеках у него появлялись ямочки.

«Обезьяна! Опять глаза мозолит!» Инутиё молчал, но его вид был красноречивее слов. Единственный глаз словно пронзал людей насквозь. Токитиро, считая Инутиё вздорным, и прежде держался от него подальше.

Пока Токитиро разговаривал со стражем у главных ворот, кто-то прошел мимо, бросив на ходу:

— Господин Токитиро, у вас сегодня свободный день?

Обернувшись, Токитиро увидел Инутиё. Он нагнал княжеского оруженосца и сказал:

— Господин Инутиё, у меня к вам деликатное дело.

— Государственное или личное? — с обычным высокомерием спросил тот.

— Я уже сказал, деликатное, то есть личное.

— В таком случае оно может обождать. Я вернулся в крепость, выполнив поручение князя, и у меня нет времени на пустую болтовню. Прощайте! — Резко оборвав разговор, он поспешил прочь.

«Неприятный человек, но в служебном рвении ему не откажешь», — подумал Токитиро. Он равнодушно посмотрел вслед Инутиё, затем быстрым шагом направился в город. Подойдя к своему дому, Токитиро увидел, что ему красят ворота и втаскивают в дом какие-то вещи.

«Может, я ошибся домом?» — подумал Токитиро, оглядываясь по сторонам.

— Эй! Господин Киносита! Идите сюда! — окликнули его из кухни.

— Ах, это вы!

— Что это значит? Где же вы были? За вас другие делают вашу работу! — Это был один из его прежних напарников по кухне. — Ну да ладно! Вы и так, похоже, времени зря не теряете!

Токитиро вошел, и ему показалось, что он гость в чужом доме. Здесь были и лакированный комод с ящичками, и полки. Все это принесли его друзья, узнав о неожиданном повышении Токитиро. Не обнаружив счастливчика дома, они занялись уборкой, расстановкой мебели и даже решили покрасить ворота.

— Спасибо! Вы так добры!

Токитиро принялся помогать незваным помощникам, но ему оставалось только разлить сакэ по кувшинчикам и расставить их по подносам.

— Господин Киносита, — заговорил один из поставщиков, считавший себя должником Токитиро с тех пор, как тот ведал дровами и углем в крепости, — вот девушка из нашей деревни. У вас теперь много дел по дому. Может, возьмете ее в служанки? — Он указал на круглолицую девушку, ловко хлопотавшую в кухне.

— Мне нужен еще слуга и мальчик-рассыльный, так что я буду весьма признателен, если вы кого-нибудь присоветуете.

Вскоре все уселись в кружок и началось застолье по случаю новоселья.

«Хорошо, что я вернулся сегодня. Какой был бы стыд, если бы меня, хозяина, не оказалось дома». Токитиро стыдился своей забывчивости. Прежде ему не доводилось принимать гостей, но пора осваивать правила хорошего тона.

Гости пили и беседовали, а соседские жены по очереди заходили в дом, чтобы поздравить юношу с повышением по службе.

— Господин Киносита! Хозяин дома! — обратился к нему один из гостей.

— В чем дело?

— Что за вопрос? А вы уже обошли соседей, чтобы засвидетельствовать им свое почтение?

— Нет.

— Неужели? Разве вы из тех, кто поет и пляшет, дожидаясь, пока к нему сами придут? Оденьтесь в парадную одежду и немедленно отправляйтесь по соседям. Представьтесь, сообщите, что вы здесь поселились, и о своем новом назначении.

Через несколько дней у Токитиро появился слуга. Он был из той же деревни, что и служанка. И затем Токитиро нанял еще одного человека. Несмотря на скромное жалованье, он обзавелся и домом, и челядью. Теперь, когда Токитиро в синем плаще с белой павлонией на спине выходил из дому, его провожали служанка и двое слуг.

Однажды утром, размышляя о том, что для полноты счастья ему нужно жениться на Нэнэ, Токитиро миновал мост через ров перед крепостью. Замечтавшись, он не заметил человека, с ухмылкой шедшего ему навстречу. Думал о Нэнэ? Нет, теперь он думал об обороне крепости в случае возможной осады. Это ведь не ров, а одно название. Он такой мелкий, что после десяти дней жары в нем оголяется дно. При штурме хватит и тысячи мешков с песком, чтобы завалить его. К тому же в крепости скудный запас питьевой воды. Следовательно, вода оказывается уязвимой точкой обороны. На долгую осаду ее не хватит… Бормоча себе под нос что-то непонятное для чужого уха, Токитиро не обратил внимания на человека гигантского роста, шагавшего ему навстречу.

— Господин Обезьяна! Уже приступили к службе? — Встречный похлопал Токитиро по плечу.

Токитиро, подняв глаза, взглянул в лицо говорящему. В это мгновение в голове мелькнул ответ на мучивший его вопрос:

— Нет, пока развлекаюсь.

Человеком, прервавшим раздумья Токитиро, был, разумеется, Маэда Инутиё. С тех пор как он грубо оборвал их беседу, они не встречались. Неожиданное столкновение вне стен крепости показалось юноше добрым знаком. Разговор начал сам Инутиё:

— Господин Обезьяна, тогда в крепости вы мне что-то говорили о деликатном деле. Я сейчас не на службе, поэтому готов вас выслушать.

— Да, конечно… Но то, что я хочу сказать… — Токитиро огляделся по сторонам и стряхнул пыль с камня на краю рва. — Не хотелось бы говорить на ходу. Может, присядем?

— О чем разговор?

Токитиро заговорил, не сумев скрыть волнения:

— Господин Инутиё, вы любите Нэнэ?

— Какую еще Нэнэ?

— Дочь господина Асано.

— Ну да, ее так зовут.

— Так любите или нет?

— А вам-то что?

— Хотел бы вас предостеречь. Вы, похоже, не понимаете положения, в котором оказались, получив согласие ее отца на женитьбу.

— А что в этом дурного?

— Есть некоторые обстоятельства…

— Что именно?

— Дело в том, что мы с Нэнэ давно любим друг друга.

Инутиё уставился на Токитиро и затрясся от неудержимого хохота. Красавец не воспринимал Токитиро всерьез.

— Повода для смеха нет. Нэнэ не такая девушка, чтобы предать меня и согласиться на брак с другим.

— Вот как?

— Мы дали клятву верности.

— Что ж, я не возражаю.

— Возражения есть у отца Нэнэ. Если вы не отступитесь от ваших требований, господину Асано придется совершить ритуальное самоубийство.

— Сэппуку?

— Господин Асано не знал о нашем уговоре, поэтому принял ваше предложение. Нэнэ оказалась в затруднительном положении.

— Чьей женой она хочет быть?

— Моей! — Токитиро решительно ударил себя в грудь.

Инутиё вновь расхохотался, на этот раз не так оглушительно.

— Хватит шуток, господин Обезьяна. Вы когда-нибудь в зеркало на себя смотрели?

— Хотите назвать меня лжецом?

— Зачем Нэнэ муж-страшила?

— А если это правда?

— Тогда примите мои поздравления.

— Значит, вы не станете противиться нашей свадьбе?

— Послушайте, господин Обезьяна…

— Да?

— Все животы надорвут со смеху.

— Истинную любовь не оскорбить издевками. Пусть смеются, нам безразлично.

— Вы не шутите?

— Совершенно серьезно. Когда женщине не нравится мужчина, она уклоняется от него, как ива под порывами ветра. Если вам и удастся настоять на своем, пеняйте потом на себя, когда окажетесь в дураках. И пожалуйста, не упрекайте господина Асано, если мы с Нэнэ поженимся.

— Об этом вы хотели поговорить со мной?

— Да. Признателен вам за вашу мудрость. Прошу вас, не забудьте об обещании, которое вы мне дали.

Токитиро склонился в поклоне, а когда выпрямился, Инутиё уже не было рядом.

Через несколько дней Токитиро зашел к Матаэмону.

— Я по поводу того, о чем мы недавно беседовали, — деловито начал Токитиро. — Я поговорил с господином Инутиё, растолковав ему затруднительность вашего положения. Инутиё заявил, что не будет настаивать на женитьбе, если ваша дочь не желает выходить за него замуж, и проявляет благосклонность ко мне. По-моему, он смирился с судьбой.

Токитиро произнес это как нечто само собой разумеющееся. Матаэмон растерялся от неожиданности. Токитиро продолжил свою речь:

— Господин Инутиё, разумеется, сожалеет, что ваша дочь выйдет замуж за другого. Он не будет чинить препятствий нашему браку с Нэнэ и как истинный мужчина поздравил меня. Он будет недоволен, если вы отдадите Нэнэ не за меня, а за кого-нибудь еще.

— Погоди, Киносита. Если я правильно тебя понял, господин Инутиё согласен на то, чтобы Нэнэ вышла только за тебя?

— Совершенно верно.

— Невероятно! Кто пообещал Нэнэ тебе в жены? Когда это произошло?

— Вынужден признать, что никто не давал мне таких обещаний.

— В чем же дело? Я не просил тебя плести господину Инутиё всякие небылицы.

— Нет…

— Зачем же ты глупостей ему наговорил? Придумал, будто вы с Нэнэ помолвлены. Сущий вздор. — Сдержанный и прекрасно воспитанный Матаэмон вышел из себя. — Все решат, что это шутка. Но даже и шутка способна навредить незамужней девушке. Ты находишь это забавным?

— Разумеется, нет. — Токитиро понурил голову. — Я виноват, просто не сообразил, к чему это может привести. Прошу прощения. Мне очень жаль.

Матаэмон с отвращением посмотрел на него:

— Не сочиняй, что тебе жаль. Печалиться следует мне. Я сам виноват, потому что посоветовался с тобой. Мне казалось, что в твоей голове есть крупица здравого смысла.

— Видите ли…

— Ступай прочь! Чего ты дожидаешься? И не появляйся в моем доме.

— Я никому ничего не скажу до тех пор, пока мы не назначим день свадьбы.

— Дурак!

Терпение Матаэмона истощилось, он кричал на Токитиро:

— Да кто тебе сказал, что я отдам Нэнэ за человека вроде тебя? Она и сама ни за что не согласится!

— В том-то и дело, верно?

— О чем ты?

— Нет ничего таинственнее любви. Нэнэ скрывает чувства, но она выйдет замуж только за меня. Боюсь показаться вам невежливым, но я не просил у вас руки вашей дочери. Я просил Нэнэ стать моей женой. Она ждет не дождется, когда я попрошу вашего согласия на наш брак.

Матаэмон остолбенел. Он в жизни не видывал такого наглеца. Сейчас не время с ним разбираться, достаточно замолчать и надуться, и Токитиро уберется восвояси.

Токитиро, однако, и не думал уходить.

— Я не лгу. Спросите у дочери, кто ей по сердцу, — невозмутимо сказал он.

Матаэмон уже не мог больше сдерживаться. Не отвечая Токитиро, он повернулся к нему спиной и закричал:

— Окои! Окои!

Окои встревоженно выглянула из своей комнаты, но на зов мужа не поспешила.

— Окои! Приведи сюда Нэнэ!

— Но ведь… — Окои попыталась успокоить мужа, но он ее не слышал.

— Нэнэ! Нэнэ!

Нэнэ опасливо выглянула из-за спины матери и робко поклонилась.

— Иди-ка сюда! — Вид у Матаэмона был угрожающий. — Скажи, ты что-нибудь обещала господину Киносите втайне от родителей?

Нэнэ побледнела. Широко распахнув глаза, она недоуменно смотрела то на отца, то на Токитиро. Токитиро сидел с низко опущенной головой.

— Так что ж, Нэнэ? Честь нашей семьи висит на волоске, как и твоя. Изволь выражаться со всей определенностью. Подтверди, что ничего подобного не было.

Нэнэ, немного помолчав, заговорила ясно, отчетливо и скромно:

— Конечно не было, отец.

— Так я и думал.

Со вздохом облегчения Матаэмон победоносно постучал себя по груди.

— Но, отец…

— Что еще?

— Мне хотелось бы поведать и тебе, и матушке…

— Говори!

— Прошу вас, если господин Киносита хочет взять в жены такую недостойную особу, как я, пожалуйста, не отказывайте ему.

— Что? Что такое?

Матаэмону показалось, что он лишился рассудка.

— Очень прошу.

— Ты, случаем, не лишилась разума?

— Не говори так о важном деле. Я и сама чувствую неловкость. Мне и самой трудно, но я не могу промолчать или покривить душой.

Матаэмон горестно вскрикнул.

«Невероятно», — подумал Токитиро, воодушевленный решительным заявлением Нэнэ. Душа его ликовала. Он и сам не понимал, почему благополучная, лишенная лукавства девушка решила вдруг отдать ему свое сердце.

Настал вечер. Токитиро задумчиво брел куда-то. Он не заметил, как от Матаэмона отправился в новый дом под павлонией.

Нэнэ сказала, что с согласия родителей готова стать женой господина Киноситы. Машинально переставляя ноги, Токитиро не верил собственному счастью. Конечно, Нэнэ сказала это совершенно серьезно, но он сомневался в ее чувствах. Действительно ли она любила его? «Если она меня любит, почему не сказала об этом раньше?» — недоумевал Токитиро. Он втайне посылал ей письма и подарки, но Нэнэ не прислала ему ни единой весточки, которую он мог бы истолковать как знак взаимности. Он, разумеется, сделал вывод, что не нравится девушке. А вся история, которую он придумал и разыграл с Инутиё и Матаэмоном, была прихотью его причудливой натуры. Рискуя всем, он уповал на свою дерзкую и, конечно, несбыточную мечту, не интересуясь тем, как к нему относится Нэнэ. Теперь он на ней женится, придется стать ее мужем.

Нэнэ проявила невиданную смелость, сказав отцу и матери да в присутствии самого Токитиро, что она хочет выйти за него замуж. Ее признание ошеломило Токитиро сильнее, чем Матаэмона.

Пока Токитиро не покинул дом Асано, его хозяин сидел с мрачным и обиженным лицом, не отвечая на просьбу дочери. Конечно, он гневался, сердясь на дочь и жалея ее за неудачный выбор. «У нее нет вкуса», — раздраженно думал Матаэмон.

Токитиро, прощаясь, тоже чувствовал себя неловко.

— Я приду завтра за окончательным ответом, — сказал робко Токитиро, прощаясь.

— Я подумаю, — строго ответил Матаэмон. Слова его прозвучали как вежливый отказ.

Токитиро уловил в них и слабый лучик надежды. В конце концов, до сих пор он не знал, как к нему относится Нэнэ. Если ее благосклонность искренна, то Матаэмона он сумеет переубедить. «Я подумаю» — это ведь не категорическое «нет». Токитиро уже вообразил себя мужем Нэнэ.

Токитиро, как во сне, вернулся домой и уселся в большой комнате. Он думал о своей смелости, о чувствах Нэнэ и предстоящей женитьбе.

— Вам письмо из Накамуры! — Слуга подал Токитиро письмо и сверток с домашними гостинцами.

Сердце подсказало юноше, что это весточка от матери.

Токитиро уже несколько раз писал матери о новом доме и просил ее поселиться вместе с ним. Жалованья в тридцать канов едва ли хватило бы на то, чтобы должным образом выказать Онаке сыновние чувства, но нужды в еде и одежде она не знала бы. В доме были слуги, поэтому натруженные за годы тяжких хлопот по дому и в поле руки матери могли бы наконец отдохнуть. Он и мужа подыскал бы для Оцуми. Купил бы вкусного сакэ отчиму. Токитиро теперь и сам любил посидеть за чашечкой сакэ. Хорошо бы вся семья жила у него в городе. Вечером они вспоминали бы о прежней бедности, а сакэ веселило бы их.

Далее Онака писала:

Токитиро со слезами на глазах перечитывал письмо. Хозяину дома, конечно, не пристало появляться перед слугами плачущим. Самурайский закон запрещает воинам плакать на людях. Токитиро сейчас забыл о правилах приличия. Он рыдал так громко, что слуги перепугались.

— Как я ошибался! Матушка права, она такая мудрая! Мне рано думать о своем благополучии и обзаводиться семьей! — произнес он вслух, бережно складывая письмо. Токитиро плакал, вытирая слезы рукавом, как ребенок.

«Все правильно, — думал он. — Провинция какое-то время прожила в мире, но никто не знает, когда и откуда в город вломится враг. В Накамуре они живут в безопасности. Нет, матушка написала не об этом. Она намекнула, что нельзя думать лишь о самом себе. Служба князю — превыше всего». Почтительно подняв письмо на уровень глаз, Токитиро заговорил, словно мать находилась рядом с ним:

— Я понял, что ты хотела мне сказать, и покоряюсь твоему решению. Когда мое положение упрочится и я завоюю доверие князя и его приближенных, я приеду в родную деревню и заберу тебя в город. — Он протянул сверток с просеянной мукой слуге. — Отнеси в кухню! Что уставился на меня? Нет ничего дурного в слезах, если есть серьезная причина. Мать прислала мне гостинец из дома. Передай служанке, пусть напечет пышек. Я их с детства люблю, и матушка помнит об этом.

За ужином он думал о матери, совсем забыв о Нэнэ. «Интересно, что матушка ест? Я посылаю ей деньги, но она, верно, покупает на них сласти малышу и сакэ мужу, а сама перебивается сушеными овощами. Если матушка в ближайшие годы умрет, я не перенесу ее смерти».

Засыпая, Токитиро встрепенулся от прилива новых сомнений. «Как мне жениться, если я не могу жить вместе с матушкой? Все так неожиданно! Лучше бы повременить с Нэнэ».

Стены Киёсу

Каждую осень на Овари налетали сильные бури, но сейчас здесь бушевала более опасная стихия. Вести, долетавшие с запада, из Мино, где правил Сайто, с юга, из Микавы, находившейся под властью Токугавы, и востока, из Суруги, где княжил Имагава Ёсимото, свидетельствовали об угрозе Овари.

Бури в этом году повредили более двухсот кэнов внешней крепостной стены. Для восстановления укреплений собрали множество плотников, кровельщиков, каменщиков и подсобных рабочих. Камни и бревна доставляли в крепость через ворота Карабаси. Строительные материалы, уложенные штабелями или сваленные как попало, мешали передвижению в крепости и в ее окрестностях.

— Шагу не ступить! — ворчали люди, служившие в крепости.

— Вряд ли с ремонтом управятся вовремя. Новую бурю эти стены не выдержат.

Вскоре на загроможденном материалами участке поставили вывеску: «Ведутся восстановительные работы. Посторонним вход воспрещен». Ремонт под руководством Ямабути Укона, приближенного Нобунаги, скорее походил на военную операцию. Людей, которым надо было здесь пройти, пропускали по одному со строгими мерами предосторожности.

Работы шли уже двадцать дней, но явных результатов пока не было, однако никто не жаловался. Все понимали, что восстановление двухсот кэнов крепостной стены — дело трудоемкое.

— Кто это там? — Укон подозвал подчиненного.

— По-моему, господин Киносита, конюший.

— Что? Киносита? Ах да! Его все зовут Обезьяной. Приведи его ко мне, когда он еще раз появится, — распорядился Укон.

Подчиненный понимал причину гнева начальника. Каждый день Токитиро проходил в крепость не здороваясь с Уконом. Он перепрыгивал через бревна — другого пути не было, потому что бревна и камни загораживали проход повсюду. Токитиро словно бы не замечал, что это строительные материалы, и не просил разрешения у ответственного лица пройти по площадке, как полагалась.

— Невежа, — заметил подчиненный Укона. — Ничего удивительного, его на днях произвели из простых слуг в самураи и предоставили собственный дом в городе. Молодой еще.

— Дело в другом. Нет ничего отвратительнее высокомерия выскочки, так и норовит оскорбить. Надо бы проучить его.

Подчиненный Укона высматривал Токитиро. Он показался вечером, в тот час, когда заканчивается повседневная самурайская служба. На Токитиро был синий плащ, с которым он не расставался. Конюший работает на свежем воздухе, поэтому плащ был необходим, но Токитиро уже имел возможность хорошо одеваться. Однако он, по обыкновению, не хотел тратить деньги на себя.

— Идет!

Люди Укона перемигнулись. Токитиро шел не торопясь, павлония красовалась у него на плаще.

— Подождите! Господин Киносита!

— Вы меня звали? — Токитиро обернулся. — Чем могу служить?

Его попросили немного подождать и пошли за Уконом. Каменщикам и грузчикам объявили об окончании работ, и они большими группами потянулись домой. Укон обсуждал с десятниками план на завтра.

— Обезьяна? Вы его задержали? Тащите сюда! Надо немедленно отучить его от дурных привычек, — приказал Укон.

Токитиро подвели к Укону. Юноша не поздоровался, не поклонился. «Вы меня звали, так не тратьте попусту время!» — словно бы говорил он надменным видом.

Укон разгневался. По праву происхождения он был несравнимо выше этого юнца. Отцом Укона был Ямабути Саманоскэ, комендант крепости Наруми и один из старших советников клана Ода. Выскочка в синем плаще вообще неизвестно какого рода.

— Как ты себя ведешь? — Лицо Укона налилось кровью. — Обезьяна! Эй, Обезьяна! — произнес Укон, но Токитиро на сей раз не ответил.

Все — от Нобунаги и до друзей Токитиро — называли его Обезьяной. Прозвище, казалось, не задевало его.

— Обезьяна! Оглох?

— Какая глупость!

— О чем ты?

— Глупо останавливать человека, чтобы оскорблять его. Какая еще обезьяна?

— Я назвал тебя так, как и все. Я подолгу бываю в крепости Наруми, поэтому забыл твое имя. Неужели я тебя обидел?

— Да, не всем позволительно называть меня так.

— Значит, я из тех, кому это непозволительно?

— Вот именно!

— Помолчи, сейчас мы разберемся в твоем проступке. Почему ты каждый день топчешь наши строительные материалы? Почему не здороваешься как полагается?

— Это преступление?

— Тебя, похоже, не учили этикету. Я говорю об этом, потому что со временем ты можешь стать самураем. Воин должен иметь хорошие манеры. Каждое утро ты брезгливо оглядываешь наши работы и что-то злобно бормочешь себе под нос. Восстановительные работы осуществляются по тому же воинскому уставу, что и сражения с врагом. Глупец ты несчастный! Запомни, еще одного проступка я тебе не прощу. Я понимаю, простой слуга из свиты князя, получив должность самурая, от восторга теряет голову.

Укон расхохотался, окинул самодовольным взглядом подчиненных и десятников и повернулся спиной к Токитиро, подчеркивая собственное превосходство.

Десятники, решив, что выяснение отношений закончилось, вновь обступили Укона и заговорили о завтрашних работах. Токитиро, глядя в сторону Укона, не собирался уходить.

— С тобой все, Киносита! — бросил ему один из подчиненных Укона.

— Запомни этот урок! — добавил другой.

— А сейчас ступай своей дорогой! — сказал третий.

Они хотели побыстрее спровадить Токитиро, но юноша не обращал на них внимания. Он молча сверлил взглядом спину самурая. Гордость, переполнив душу Токитиро, выплеснулась наружу неудержимым хохотом.

Десятники и подчиненные Укона недоуменно уставились на конюшего.

— Над чем смеешься? — обернулся к нему Укон.

— Ты мне смешон, — давясь от смеха, ответил Токитиро.

— Негодяй! Стоило простить этого урода, так он нос задрал! Невиданная дерзость! Строительные работы подчинены воинскому уставу. Слышишь, замухрышка? Поди сюда! — Укон положил ладонь на рукоять большого меча. Противник его по-прежнему неподвижно стоял на месте. — Схватите его! Сейчас я с ним расправлюсь!

Подчиненные Укона мгновенно окружили Токитиро, но он молча глядел на них, посмеиваясь. Все считали его чудаком, но его поведение в минуту опасности настолько поразило людей, что никто не осмеливался дотронуться до юноши хотя бы пальцем.

— Господин Укон, вы великий мастер словесной брани. Жаль, что в других делах вы не так сильны.

— Что? Что ты сказал?

— Почему, по-вашему, на восстановительных работах действует воинский устав? Вы сами объявили об этом, но, бьюсь об заклад, совсем не понимаете причины. Вы — никудышный начальник, а еще удивляетесь моему смеху.

— Невероятная наглость! Да еще по отношению к должностному лицу моего ранга! Ах ты, урод!

— Слушайте все! — Токитиро выпятил грудь. — У нас сейчас война или мир? Тот, кто не понимает этого, — безнадежный глупец. Крепость Киёсу в кольце врагов: Имагава Ёсимото и Такэда Сингэн на востоке, Асакура Ёсикагэ и Сайто Ёситацу на севере, Сасаки и Асаи на западе и Токугава из Микавы на юге!

Речь Токитиро увлекла слушателей. Его голос звучал самоуверенно, а ведь он говорил не о собственных обидах, а о том, что касалось жизни всех присутствующих. Они жадно слушали Токитиро, повинуясь магическому воздействию его страстного голоса.

— Вассалы уповают на неприступность стен Киёсу, но что это за крепость, если ее стены рушатся даже от ветра! Восстановление крепостной стены отняло три недели, а конца работам не видно! Значит, работами руководит бездарный человек. А если враг, воспользовавшись случаем, сегодня ночью пойдет на штурм?

Крепостные укрепления должны возводиться по трем правилам. Во-первых, строить быстро и скрытно. Во-вторых, не распылять сил при строительстве, то есть всякие украшения хороши лишь в мирное время. И в-третьих, необходимо поддерживать постоянную готовность к отражению внезапного нападения, несмотря на трудности, связанные с проведением работ. Наиболее слабое и уязвимое место в любых укреплениях состоит в возможности пролома в стене. Судьба всей провинции может оказаться плачевной из-за единственной трещины в стене.

Укон пытался что-то вставить, но красноречие Токитиро подавляло его, и у старшего самурая бессильно дрожали губы. Десятники слушали Токитиро разинув рты. И каждое его слово было верным, поэтому никто не смел перебить его или силой оборвать его речь. Люди уже не понимали, кто здесь истинный начальник.

— Зададим неучтивый вопрос. Как господин Укон справляется с поставленной задачей? Как соблюдает указанные правила? Где быстрота? Где скрытность работ? Где постоянная готовность отразить удар? Минул почти месяц, а ни одного кэна стены не восстановлено. Конечно, требуется время, но утверждать, что на восстановительных работах действует тот же воинский устав, что и на поле боя, и руководить так, как господин Укон, — пустое бахвальство. Будь я лазутчиком из вражеской провинции, я бы сообразил, что атаковать нужно сейчас и здесь, в слабой точке укреплений. Безответственно и глупо надеяться, что ничего подобного не случится! И тратить время на искусную отделку, словно удалившийся на покой аристократ возводит у себя в саду чайный домик!

Подобная нерадивость ставит всех, несущих службу в крепости, в опасное положение. Чем сторожить проходы, не лучше ли обсудить возможность ускорения работ? Понимаете? Это общее дело, а не только начальника. — Токитиро весело рассмеялся. — Ладно, простите меня. Я нагрубил, но на душе накипело, вот я и высказался начистоту. Мы все должны денно и нощно заботиться о неприступности крепости. Стемнело уже. Если не возражаете, я пойду.

Укон с подчиненными еще не пришли в себя, а Токитиро быстрым шагом удалился.

На следующий день Токитиро работал в конюшне. Здесь он никому не уступал в усердии.

— Никто не любит лошадей так, как Обезьяна, — говорили конюшие.

С неутомимостью, удивлявшей тех, кто давно служил здесь, он без устали расчесывал лошадям гривы, чистил их, убирал в денниках.

— Киносита, тебя зовут, — сказал старший конюший.

— Кто? — Токитиро неохотно оторвался от дел.

Конь по кличке Сангэцу поранил ногу, и Токитиро парил ее в горячей воде.

— Князь Нобунага. Поторопись!

Старший конюший прокричал в ту сторону, где отдыхали самураи:

— Эй, кто-нибудь! Подмените Киноситу и отведите Сангэцу на место!

— Я сам.

Токитиро промыл рану на ноге Сангэцу, смазал ее мазью, наложил повязку, потрепав коня по холке, и отвел его в денник.

— А где князь Нобунага?

— В саду. Поторопись, не навлекай на себя гнев князя.

Токитиро забежал в комнату для конюших и надел синий плащ с павлонией. Нобунага находился в саду с несколькими приближенными. Среди них были Сибата Кацуиэ и Маэда Инутиё.

Токитиро остановился на положенном расстоянии от князя и простерся ниц.

— Обезьяна, поди сюда! — приказал Нобунага.

Инутиё приготовил для него сиденье.

— Ближе!

— Слушаюсь, господин!

— Обезьяна! Мне донесли, что вчера вечером ты произнес речь у внешней стены.

— Да, мой господин.

Нобунага натянуто улыбнулся. По чину Токитиро не полагалось разглагольствовать о том, что не относилось к его служебным обязанностям. Сейчас он кланялся, чувствуя за собой вину.

— Пора знать свое место! — сурово произнес Нобунага. — Сегодня утром Ямабути Укон явился с жалобой на твое дурное поведение. Пришлось охладить его пыл только потому, что, судя по другим отзывам, твоя болтовня имела какой-то смысл.

— Простите меня.

— Ступай и извинись перед Уконом.

— Перед Уконом, мой господин?

— Разумеется.

— Если это ваш приказ, я извинюсь.

— Ты недоволен?

— Неловко говорить, но разве следует потворствовать его глупости? Я ни словом не покривил против правды. Деятельность господина Ямабути с точки зрения беззаветного служения своему повелителю едва ли можно признать добросовестной. Немногое, что удалось ему сделать, отняло двадцать дней, а в дальнейшем…

— Обезьяна! Ты что, сегодня решил передо мной выступить? Мне обо всем доложили.

— По-моему, я сказал очевидные вещи. В них есть смысл.

— Допустим. За сколько дней, по-твоему, можно управиться с ремонтом?

— Знаете ли… — Токитиро на миг запнулся, чтобы подобрать слова поточнее. — Знаете ли, поскольку работа как-никак начата, мне кажется, я сумел бы закончить ее в три дня.

— В три дня! — вырвалось у Нобунаги.

Сибата Кацуиэ хмыкнул, поражаясь тому, что Нобунага способен на мгновение поверить болтовне Токитиро. Инутиё, однако, не сомневался, что юноша сдержит слово.

Нобунага тут же назначил Токитиро начальником работ. За три дня Токитиро должен был восстановить двести кэнов крепостной стены.

Токитиро, с благодарностью приняв новое назначение, собрался было уйти, но Нобунага задержал его.

— А ты совершенно уверен, что справишься? — В голосе Нобунаги звучала жалость. Он хотел, чтобы Токитиро сдержал обещание, иначе юноше пришлось бы совершить сэппуку.

— Я выполню обещанное вам, — уверенно произнес Токитиро.

— Обезьяна, длинный язык любого погубит. Не торопись обещать того, что не сможешь сделать, — ответил Нобунага, давая юноше возможность не горячиться.

— Через три дня я приглашу вас на осмотр восстановленных стен. — С этими словами Токитиро ушел.

В этот день он вернулся домой раньше обычного.

— Гондзо! Гондзо! — позвал он.

Молодой слуга застал Токитиро раздетым догола. Он сидел, скрестив ноги.

— Слушаю, господин.

— У меня поручение к тебе! У тебя есть деньги?

— Деньги?

— Вот именно!

— Видите ли…

— То, что я дал тебе на покупки?

— Они давно истрачены.

— А на еду?

— На еду вы давно не давали. Я напомнил вам об этом месяца два назад, а вы ответили, что придется как-нибудь выкрутиться. Вот с тех пор и изворачиваемся.

— У нас совсем нет денег?

— Откуда им взяться!

— Так что же мне делать?

— А вам деньги понадобились?

— Я хотел сегодня вечером пригласить гостей.

— Ну, если речь только о закусках и сакэ, не беда. Выпрошу в долг в соседних лавках.

— Гондзо, я на тебя полагаюсь! — сказал Токитиро, хлопнув себя по колену.

Дул осенний ветер. С павлонии опадала листва. В дом налетели комары. Токитиро отгонял их веером.

— А кто к нам придет?

— Десятники из крепости.

Токитиро купался в ушате, поставленном в саду. Кто-то окликнул его у ворот.

— Кто там? — спросила служанка.

— Маэда Инутиё, — представился гость.

Хозяин маленького дома вылез из ушата, надел легкое кимоно и поспешил к главному входу.

— Ах, это вы, господин Инутиё! А я гадал, кто бы мог пожаловать. Пожалуйста, проходите и располагайтесь поудобнее.

Токитиро говорил учтиво. Он даже сам подал гостю подушку для сидения.

— Я неожиданно побеспокоил вас.

— Что-нибудь срочное?

— Нет, просто я беспокоюсь о вас.

— Вот как?

— Вы держитесь так, словно вам безразлична собственная жизнь. Вы взялись за невыполнимое задание. Вы сами выбрали эту участь, следовательно, уверены в успехе.

— А, вы о крепостной стене?

— Разумеется! Вы опрометчиво пообещали невозможное. Сам князь Нобунага пытался предотвратить исход, при котором вам останется только совершить сэппуку.

— Я ведь попросил три дня.

— Вы надеетесь успеть?

— Ничуть!

— Как?!

— Я ничего не смыслю в фортификации.

— Как же вы намерены действовать?

— Если я заставлю как следует работать всех, кто занят на строительстве, то, полагаю, уложусь в назначенный срок.

— В этом и состоит трудность, — тихо произнес Инутиё.

Странными они были соперниками. Оба любили одну девушку, но незаметно для себя подружились. Их привязанность не проявлялась внешне ни в словах, ни в поступках, но Токитиро и Инутиё, узнав друг друга поближе, прониклись взаимным уважением. Сегодня Инутиё пришел, искренне переживая за юношу.

— Представляете, что испытывает сейчас Ямабути Укон? — спросил Инутиё.

— Гневается на меня.

— Ну хорошо, а вам известно, что он предпринимает?

— Да.

— Вот как? — Инутиё счел дальнейший разговор бессмысленным. — Раз вы столь проницательны, не буду и я беспокоиться.

Токитиро молча посмотрел на Инутиё и затем низко поклонился.

— Как вы умны, господин Инутиё!!

— Это вы у нас главный умник. Вы же обошли Ямабути Укона.

— Прошу, ни слова больше! — Токитиро поднес ладонь к губам, а Инутиё расхохотался.

— Остальное предоставим воображению. Пусть между нами сохранится некое умолчание. — Инутиё имел в виду Нэнэ.

Вернулся Гондзо с изрядным количеством сакэ и закусок. Инутиё хотел уйти, но Токитиро остановил его:

— Выпейте сакэ на дорогу.

— Если вы настаиваете.

Инутиё выпил, и не одну чашечку. Званые гости, которым предназначалось угощение, не появлялись.

— Надо же, не идут, — произнес наконец Токитиро. — Гондзо, как ты думаешь, почему?

— Господин Токитиро, вы пригласили десятников? — осведомился Инутиё.

— Да. Нужно поговорить с ними. Необходимо поднять в людях боевой дух, чтобы управиться в три дня.

— Выходит, я переоценил ваши умственные способности.

— Как это?

— Я полагал, что у вас ума на двоих, а вы оказались единственным, кто ничего не понял.

Токитиро удивленно посмотрел на смеющегося Инутиё.

— Подумайте! Ваш противник — человек малодушный, с весьма ограниченными способностями даже на фоне ему подобных. Ямабути Укон не допустит того, чтобы вы взяли верх над ним.

— Разумеется, но…

— Неужели вы полагаете, что он будет сидеть сложа руки?

— Понятно.

— Он обязательно подстроит каверзу, чтобы у вас ничего не вышло. Вряд ли приглашенные вами десятники придут к вам в гости. И простые рабочие, и десятники считают Ямабути Укона более важной персоной, чем вы.

— Ясно. — Токитиро печально склонил голову. — Значит, все сакэ выпьем вдвоем. Не приступить ли нам к этому занятию, положившись на волю Небес?

— Прекрасная мысль, но вы обещали князю управиться за три дня.

— Давайте пить, а там посмотрим, что получится.

— Будь по-вашему.

Они не столько пили, как говорили. Инутиё был превосходным рассказчиком, и Токитиро смирился с ролью слушателя. В отличие от гостя, Токитиро не получил хорошего образования. В детстве у него не было времени сидеть над книгами и обучаться этикету, как это принято у сыновей самураев. Он совсем не страдал от невежества. Сталкиваясь с образованными людьми, он, правда, осознавал, что отсутствие знаний препятствует его продвижению наверх. Внимая образованным людям, он жадно запоминал каждое их слово.

— Токитиро, по-моему, я выпил лишнего. Пора спать, вам завтра рано вставать. Я верю в ваш успех, — попрощался Инутиё.

После его ухода Токитиро лег у столика, подложив руку под голову, и крепко заснул. Он не почувствовал, как служанка подложила ему под голову подушку.

Токитиро не знал, что такое бессонница. Стоило ему заснуть, он словно растворялся между небом и землей. Открыв глаза ранним утром, он мгновенно возвращался к действительности.

— Гондзо! Гондзо!

— Уже проснулись, господин?

— Приведи коня!

— Что, господин?

— Коня!

— Зачем он вам?

— Я сейчас уеду и вернусь не раньше послезавтра.

— К величайшему сожалению, господин, у нас нет ни коня, ни конюшни.

— Не болтай! Одолжи у кого-нибудь из соседей! Я не на прогулку собираюсь. Конь нужен для дела. Нечего вздыхать! Иди и поскорее найди коня.

— Неудобно людей будить. Еще не рассвело.

— Если спят, постучи в ворота. Это не моя прихоть, а дело чрезвычайной важности, так что не церемонься.

Гондзо накинул плащ, растерянно вышел из дому и вскоре вернулся, ведя под уздцы коня. Неопытный наездник умчался прочь, даже не поинтересовавшись, чей это конь. Токитиро объехал дома, в которых жили десятники. Они получали жалованье от клана и входили в цех ремесленников. Дома у них были зажиточные, в них жили служанки и наложницы, по сравнению с жилищем Токитиро эти дома выглядели дворцами.

Токитиро громко барабанил в ворота:

— Все на сходку! Все на сходку! Все работающие на крепостной стене должны прибыть на место в час Тигра. Опоздавших уволят! Таково распоряжение князя Нобунаги!

Он мчался с этим призывом из дома в дом. Лошадь его была в мыле. Когда Токитиро доехал до крепостного рва, на востоке забрезжил свет. Он привязал коня у входа, перевел дыхание и встал у ворот Карабаси, загородив проход. В руке он сжимал большой меч, глаза его пылали.

Десятники, разбуженные до зари, один за другим подходили вместе со своими работниками, гадая, что стряслось в крепости.

— Стойте! — окриком останавливал их у ворот Токитиро.

Он пропускал людей лишь после того, как каждый десятник называл ему имя, место работы на стене и число ремесленников и грузчиков. Он наказывал всем не начинать работу, а дожидаться его на своем рабочем месте. Насколько Токитиро мог судить, явились почти все. Работники стояли на указанных им местах, тревожно перешептываясь.

Токитиро предстал перед ними, сжимая в руке обнаженный меч.

— Тихо! — Казалось, он отдает приказания не голосом, а острием меча. — Построиться!

Работники подчинились, не скрывая презрительных ухмылок. Их поведение показывало, что они относятся к Токитиро как к глупому новичку и откровенно потешаются над тщедушным человеком, который дает распоряжения выпятив грудь. Его меч не пугал их, а только смешил и раздражал, доказывая, что Токитиро не совладать с ними.

— Приказываю всем следующее, — начал Токитиро громким и бесстрастным голосом. — Волей князя Нобунаги с сегодняшнего дня я, недостойный, стал начальником строительства. На этом посту я сменил Ямабути Укона. — Произнося речь, Токитиро скользил взглядом по строю. — Совсем недавно я был простым слугой. Милостью князя меня перевели на кухню, а потом в конюшие. Я недавно живу в крепости и ничего не смыслю в строительных работах, но если речь идет о служении господину, я стремлюсь превзойти всех. Понимаю, что многим из вас не хочется работать под руководством такого человека. Вы мастера своего дела, а нрав у мастеров, как известно, крутой. Если кому-то неприятно работать со мной, заявите об этом открыто и честно. Я немедленно рассчитаю всех желающих и отпущу с миром.

Люди слушали молча. Десятники, в глубине души презиравшие Токитиро, и те держали язык за зубами.

— Кто уходит? Все согласны работать под моим началом? В таком случае приступаем к делу немедленно. Как я уже говорил, в военное время непростительно тратить двадцать дней на такую работу. Я намерен ее закончить ровно через три дня, на рассвете. Понятно?

Десятники переглянулись. Опытные мастера, постигавшие свое дело с самого детства, они понимали несерьезность слов Токитиро. Токитиро заметил, что про себя они смеются над незадачливым начальником, но предпочел делать вид, будто не замечает их отношения к себе.

— Десятники, каменщики, плотники и кровельщики! Шаг вперед!

Люди повиновались приказу, но на их лицах было написано откровенное презрение. Токитиро внезапно плашмя ударил мечом десятника кровельщиков.

— Что за наглость! Стоишь перед начальником скрестив руки. Пошел вон!

Решив, что его ранили, десятник с криком повалился наземь. Остальные побледнели и почувствовали слабость в коленях.

Токитиро продолжил в том же жестком тоне:

— Узнаете, что такое долг. Я покажу каждому его настоящее место. Всем слушать внимательно!

Никто уже не притворялся, что слушает Токитиро вполуха. Люди притихли, но не покорились. Они и не намеревались помогать новому начальнику, хотя и были напуганы.

— Я разбил весь участок на пятьдесят отрезков. Каждой десятке поручаю отвечать за четыре кэна. В десятку входят три плотника, два кровельщика и пять каменщиков. Десятники будут надзирать за пятью группами рабочих, отвечая за качество работ. Запрещаю переходить из одной десятки в другую. Как только освободится хотя бы один человек, немедленно отправляйте его ко мне. Работать будем не теряя ни минуты.

Люди неохотно кивали. Им не нравились ни преподанный урок, ни работа по новым правилам.

— Чуть не забыл! — громко произнес Токитиро. — Каждой десятке я придаю восемь грузчиков и двух подсобных рабочих. Как я видел, мастеровые свободно покидали рабочее место, отлынивая от своего дела. Таскали бревна, например. Рабочий на своем месте — тот же воин в строю и не имеет права отлучаться со своего поста. Он не должен разбрасывать свои инструменты. Плотник, кровельщик, каменщик обязаны бережно относиться к ним. Это все равно что воину бросить меч или копье на поле боя.

Токитиро разбил людей на десятки и оглушительно закричал, словно поднимая воинов в атаку:

— За работу!

Токитиро нашел занятие и двум своим помощникам. Он приказал одному из них бить в барабан в ритме войскового марша — один удар через каждые шесть шагов, и это означало: приступить к работе. Двойной удар барабана означал перерыв.

— Всем отдыхать! — Токитиро отдавал распоряжения, стоя на огромном валуне. Он тщательно следил за выполнением каждого приказа.

Непочтительность и непослушание как рукой сняло. На стройке кипела яростная работа, похожая на боевые действия. Люди обливались потом, но это был пот вдохновения. Токитиро, молча наблюдавший за ними, никого не хвалил. «Рано еще», — думал он.

Закаленные многолетним трудом, строители берегли силы. Со стороны казалось, что они работают на пределе возможностей, но впечатление было обманчивым. Действовали они вполсилы. Сопротивление новому руководителю приобрело замаскированную форму. Всю недолгую жизнь Токитиро привык на работе надрываться, он знал подлинную цену настоящего труда.

Ошибочно считать, что работа требует лишь физических усилий. Не будь она исполнена духа, не различался бы пот, проливаемый человеком, и тот, что покрывает бока волов и лошадей. Стиснув зубы, Токитиро размышлял об истинной природе труда и трудового пота. Эти люди работают только для того, чтобы есть или кормить родителей, жен и детей. Работают ради пищи, чревоугодия, не возвышаясь над собой. Грош цена такой работе. Их желания ограничены и жалки, так что Токитиро в глубине души испытывал к ним жалость. «Я тоже был таким, — думал он. — Разумно ли ждать великих дел от людей, погрязших в жалких мечтах? Если не внушить им более высокие помыслы, то они будут работать по старинке».

Токитиро не заметил, как пролетело полдня, шестая часть отпущенного ему времени. Осматривая со своего командного пункта панораму работ, он с грустью убеждался в том, что за полдня почти ничего не сделано. Повсюду сновали люди, но результат их суеты оказался плачевным, следовательно, через два с половиной дня Токитиро ожидает сокрушительное поражение.

— Полдень. Бейте в барабан! — распорядился Токитиро.

Шум и гам мгновенно смолкли. Работники достали свертки с едой. Токитиро вложил меч в ножны и удалился со стройки.

Послеполуденные труды ничем не отличались от утренних, но порядок заметно ослаб и приметы скрытого непослушания стали заметнее. Сейчас они работали как под началом Ямабути Укона, если не хуже. Все получили приказ работать без отдыха и сна. Они знали, что целых три дня и три ночи их не отпустят из крепости. Работа требовала непривычных усилий, значит, они все бессовестней отлынивали от дела.

— Прекратить работу! Всем вымыть руки и собраться на площадке!

Было еще светло, поэтому приказ прозвучал неожиданно. Забил барабан.

— Что случилось? — растерянно спрашивали строители у десятников, но в ответ получали лишь тумаки. Люди вышли на площадку, заваленную бревнами. Их взору предстали горы съестного, бочонки сакэ.

Токитиро велел всем сесть на соломенные циновки, камни и бревна. Сам он сел на камень в центре круга. Он поднял чашечку с сакэ.

— Похвалиться нам нечем, но в запасе у нас два дня. Один пролетел, но я верю, вы сделаете невозможное. Ешьте, пейте и веселитесь.

Он держался не так, как утром, и первым осушил свою чашечку.

— Не стесняйтесь! А кто не любит сакэ, принимайтесь за еду!

Люди застыли от изумления, их охватило беспокойство за судьбу работ.

— Эй! У нас полно сакэ! Не важно, сколько мы его выпьем. Мы в крепости, а значит, оно не иссякнет! Потом попоем, попляшем или завалимся спать. Проспим до сигнала барабана, — заплетающимся языком проговорил Токитиро.

Работники почувствовали расположение к новому начальнику. Их отпустили до срока, вволю напоили и накормили. Приятно, что начальник не гнушался угощаться вместе с ними.

— Молодой, а кое-что смыслит в жизни!

Сакэ ударило в головы, и работники начали балагурить. Десятники мрачно и недоверчиво смотрели на Токитиро.

— Ничего не скажешь, парень ловок, но понятно, почему он так старается, — говорили они, пылая ненавистью к Токитиро.

Они не притронулись к угощению, всем видом показывая, что строительная площадка не самое подходящее место для возлияний.

— Как настроение, господа десятники? — Токитиро с чашечкой сакэ в руке подсел к ним, не обращая внимания на их злобные взгляды. — Почему не пьете? Полагаете, верно, что на десятниках лежит больше ответственности, чем на военачальниках? Но вы не правы. Сами посудите: выше головы не прыгнуть, море рукавом не вычерпать. Если я ошибся и нам не управиться за три дня, дело закончится моим самоубийством.

Токитиро наполнил свою чашечку и заставил выпить ее одного из десятников, того, который сидел с перекошенным от злобы лицом.

— Коли мы заговорили о важных делах, скажу откровенно: меня тревожит не разрушенный участок стены и не страшит собственная смерть. Душа болит за судьбу нашей провинции. Если ремонт стены занимает более двадцати дней, это свидетельствует о слабости боевого духа, которая обрекает провинцию на бесславную гибель.

Он говорил убежденно и страстно, так что слушавшие его поневоле люди обратились в слух. Токитиро взглянул на звезды в вечернем небе и горестно вздохнул:

— Всем вам доводилось наблюдать расцвет и упадок провинций. Вы знаете, как тяжело живут люди в провинциях, подпавших под власть врагов. Такому горю ничем не помочь. Князь, его приближенные и все мы, вплоть до самурая самого низкого ранга, помним о необходимости оборонять провинцию от неприятельского нашествия.

Благополучие или гибель провинции определяется не мощью крепостных стен, а стойкостью наших душ. Люди, населяющие провинцию, и есть ее стены и рвы. Работая в крепости, вы можете считать, что просто укрепляете стены чужого дома. По существу, вы крепите собственную оборону. Представьте, что однажды нашу крепость сожгут дотла. Город превратится в пепелище, а всю провинцию предадут разорению. Детей вырвут из рук родителей, старики останутся без сыновей и дочерей, над девушками надругаются, хворых и немощных сожгут живьем. Ах, если провинции и впрямь суждено погибнуть, то это означает конец всему. А ведь у всех нас есть родители, жены, дети, больные родственники. Помните об этом!

Десятники перестали хмыкать. У них были семьи и достаток, поэтому слова Токитиро затрагивали каждого.

— Почему у нас в провинции царят мир и покой? Прежде всего благодаря заботам князя, но и вы, люди, живущие здесь, защищаете нас, служащих в крепости, расположенной в центре Японии. Какой смысл в отваге и ответственности самураев, если сердце народа не забьется вместе с нашими… — В глазах Токитиро стояли непритворные слезы. Он вкладывал душу в каждое свое слово.

Люди мгновенно протрезвели от страстной речи Токитиро. Некоторые плакали, утирая слезы рукавом. В голос зарыдал и десятник плотников — старейший и самый уважаемый среди всех. До сих пор он неприкрыто выступал против Токитиро. Слезы текли по изрытым оспой щекам. Люди изумленно уставились на него. Десятник вдруг вскочил с места и, растолкав людей, бросился наземь перед Токитиро.

— Мне нет прощения. Сознаю глупость и вероломство моего поведения. Повесьте меня в назидание остальным, а затем поторопитесь с ремонтом во благо родной провинции!

Токитиро молча смотрел на него.

— Вот как? Тебя ведь подучил Ямабути Укон, верно? — заговорил он после затянувшейся паузы.

— Вы знали об этом, господин Киносита.

— Разумеется. Укон не позволил всем вам принять мое приглашение.

— Да.

— И велел работать помедленнее и не повиноваться моим приказам.

— Да…

— Ничего странного. За преднамеренный срыв работ и вам бы не поздоровилось. Ладно, хватит болтать. Прощаю тебя, потому что ты осознал свою вину.

— Я не все еще сказал! Ямабути Укон пообещал нам много денег, если мы вообще ничего не сделаем за три дня. Теперь я осознал, что козни господина Ямабути Укона приведут к нашему самоуничтожению. Меня как главного зачинщика и смутьяна необходимо покарать и немедленно приступить к работе.

Токитиро улыбнулся, поняв, что сильный враг превратился в надежного союзника. Он протянул десятнику чашечку сакэ:

— Ты не виноват. Поняв заблуждения, ты стал самым верноподданным жителем провинции. Выпьем! А потом, немного отдохнув, приступим к работе.

Десятник, взяв чашечку, низко поклонился Токитиро, но пить не стал.

— Эй! Слушайте меня! — закричал он. — Мы выполним все указания господина Киноситы. Выпьем по последней — и за дело. Удивительно, что нас еще не покарали Небеса. До сих пор я бездумно ел свой рис, но с этой минуты буду добывать его в поте лица. Отныне я буду трудиться во имя общего блага. А что скажете вы?

Не успел он закончить свою речь, как все мастеровые разом поднялись на ноги.

— За работу!

— Успеем вовремя!

Поднял чашечку и Токитиро:

— Благодарю всех! Я не стану пить сейчас. Отпразднуем, когда закончим дело. Тогда и выпьем от души. Не знаю, сколько денег вам посулил Ямабути Укон, но я, если смогу, заплачу вам столько же.

— Нам ничего не нужно!

Мастеровые залпом осушили свои чашечки. И подобно идущим в атаку войскам, ринулись на рабочие места.

Токитиро облегченно вздохнул.

— Удалось! — невольно вырвалось у него.

Вместе с простыми рабочими он трудился как одержимый три ночи и два дня.

— Обезьяна! Обезьяна!

Токитиро обернулся и увидел необычайно взволнованного Инутиё.

— Инутиё!

— Прощай!

— Что случилось?

— Меня изгнали.

— За что?

— Я зарубил человека, и князь Нобунага наказал меня. Мне остается стать вольным самураем-ронином.

— Кого ты зарубил?

— Ямабути Укона. Ты поймешь меня, как никто другой.

— Какая горячность!

— Молодая кровь взыграла. Я раскаялся, едва нанеся удар, но было уже поздно. Я поддался порыву. Ну что ж…

— Ты сейчас уезжаешь?

— Обезьяна, позаботься о Нэнэ! По воле судьбы мы с ней расстаемся. Береги ее!

В это же время одинокий всадник промчался во тьме из Киёсу по направлению к Наруми. Тяжелораненый Ямабути Укон крепко держался в седле. Расстояние от Киёсу до Наруми составляло около девяти ри.

Никто не заметил его в темноте. Днем все бы видели, что следы от копыт его коня закапаны кровью. Рана Укона была глубокой, но не смертельной. Вцепившись в конскую гриву, он не был уверен, сумеет ли умчаться от смерти.

«Только бы добраться до Наруми!» — молил он, вспоминая, как Маэда Инутиё ударил его мечом, воскликнув: «Предатель!»

Обвинение Инутиё пронзало Укона сильнее, чем рана в теле. Он постепенно приходил в себя под порывами ночного ветра. Отъехав от Киёсу на безопасное расстояние, он задумался о том, каким образом Инутиё узнал о его предательстве? И, мысленно представив последствия своего вероломства, которые скажутся на его отце и всем клане, Укон затрепетал от ужаса, и кровь сильнее заструилась из раны.

Крепость Наруми принадлежала отпрыскам клана Ода. Саманоскэ, отец Укона, был назначен комендантом Наруми по воле Нобухидэ. Нобухидэ умер, когда Нобунаге исполнилось пятнадцать, о нем уже шла дурная молва. В это время Саманоскэ предал наследника и заключил тайный союз с Имагавой Ёсимото.

Нобунага понял, что в Наруми сложился заговор против него и дважды штурмовал крепость, но взять ее не сумел, ведь могущественный Имагава поддерживал Наруми с тыла и оружием и деньгами. Усилия Нобунаги были безуспешными. Он решил на несколько лет оставить мятежную крепость в покое.

Теперь в верности Саманоскэ начал сомневаться Имагава. Наруми находилась под подозрением у враждующих сторон и могла полагаться лишь на счастливый случай. Волей-неволей Саманоскэ пришлось пасть к ногам Нобунаги и покаяться во всех грехах, тягчайшим из которых было многолетнее отступничество и вероломство. Он молил князя о разрешении вернуться под его покровительство.

— Ветвям не перерасти ствола. Надеюсь, ты наконец прозрел и впредь будешь хранить мне верность. — Этими словами Нобунага даровал Саманоскэ прощение.

С того дня и отец и сын совершили немало важных дел на благо клана, и об их предательстве почти забыли. То, что тщательно скрывалось от постороннего взгляда, разгадали двое молодых людей — Маэда Инутиё и Киносита Токитиро. Их проницательность тревожила Укона, а затем события приняли непредвиденный оборот. Токитиро лишил его должности начальника на строительных работах, а Инутиё тяжело ранил. Разоблаченный, истекающий кровью, Укон бежал из Киёсу в Наруми.

Уже светало, когда вдали показались крепостные ворота Наруми. Укон впал в беспамятство, не выпав, однако, из седла. Лошадь донесла его до ворот, где его приняли на руки стражники. Укон пришел в себя, и все повеселели.

О случившемся немедленно доложили Саманоскэ.

— Где молодой господин? Как он себя чувствует? — волновались приближенные коменданта.

Рана привела всех в ужас. Глядя, как стражники в саду хлопочут вокруг раненого сына, Саманоскэ не находил себе места от волнения.

— Рана глубокая?

— Отец… Прости… — Укон лишился чувств.

— Скорее несите его в дом!

Лицо Саманоскэ исказило горе, он понимал трагичность случившегося. Он всегда тревожился о том, каково Укону служить Нобунаге, потому что в глубине души не покорился и не считал себя истинным сторонником клана Ода. Получив известие о назначении Укона на должность начальника строительных работ, он понял, что настало его время, и незамедлительно отправил тайное послание Имагаве:

Саманоскэ хотел вынудить Имагаву к немедленному выступлению. Тот, однако, не верил в успех скоропалительного штурма. В любом случае отец и сын Ямабути давно и не без преданности служили клану Ода. Их намерения внушали Имагаве немалые подозрения. Ни первый, ни второй гонец Саманоскэ не получили от Имагавы ответа. Подождав два дня, Саманоскэ послал третьего с коротким посланием:

Укон получил внезапное ранение, и ему пришлось спасаться бегством. Похоже, произошла не личная ссора. Разоблаченным оказался их заговор. Саманоскэ в отчаянии созвал на совет всех своих сторонников.

— Мы не можем целиком положиться на Имагаву, поэтому должны собрать все силы в кулак и приготовиться к нападению на Оду. Когда весть о нашем восстании дойдет до Имагавы, он вынужден будет присоединиться к нам. Заветный замысел сокрушить клан Ода одним ударом осуществится.

Изгнав Инутиё, князь Нобунага замкнулся в себе. Боясь его гнева, никто не заговаривал о судьбе изгнанника. Наконец Нобунага решил объясниться с подданными.

— Если два вассала вступают между собой в поединок или же обнажают мечи в самой крепости, наказание должно быть мгновенным и строгим, невзирая на смягчающие вину обстоятельства. Инутиё — хороший воин, но слишком вспыльчив. Он не впервые ранит моего вассала. Изгнание — легчайшая кара из тех, что предписывает закон.

Тем же вечером Нобунага посетовал одному из своих старших советников:

— Уж этот мне Инутиё! Куда он теперь денется? Отрешение от клана — дело серьезное. Говорят, правда, что пребывание в ронинах совершенствует душу. Быть может, лишения и пойдут ему на пользу.

Нобунага вспомнил о том, что настал вечер третьего дня из отпущенных Токитиро. Если к рассвету Киносита не управится, ему придется совершить сэппуку. «Он — неисправимый упрямец, — вздохнул князь. — Зачем наговорил столько глупостей при всем народе!»

Инутиё и Токитиро были молоды, поэтому состояли на низших должностях, но Нобунага понимал, что среди вассалов старшего поколения, перешедших к нему от покойного отца, немного даровитых людей. «Они вообще большая редкость, — горько подумал он. — И не только в моем маленьком клане, но и во всем мире». Какая горькая потеря! Князь не имел права проявлять чувства и тщательно скрывал переживания от оруженосцев и советников.

Этой ночью он рано лег спать. Не успел он заснуть, как перед ним предстал один из приближенных:

— Мой господин! Срочное дело! Ямабути из Наруми восстали и собирают войско.

— Ямабути?

Нобунага отодвинул москитную сетку и в белом шелковом кимоно прошел в соседнюю комнату.

— Гэмба!

— Да, мой господин.

— Войди!

Сакума Гэмба простерся ниц на пороге. Нобунага сидел, обмахиваясь веером. Вечерами уже чувствовалась прохлада ранней осени, но в крепости с ее могучими деревьями по-прежнему было полно комаров.

— Что ж, этого следовало ожидать, — сказал Нобунага после недолгого молчания. Он произнес это признание нехотя. — Если Ямабути подняли мятеж, значит, нарыв, вроде уже проходивший, вновь загноился. Подождем, пока он лопнет сам по себе.

— Вы возглавите войско, мой господин?

— Не вижу необходимости.

— А как же войско?

— Едва ли оно понадобится. — Рассмеявшись, Нобунага продолжил: — Пусть занимаются приготовлениями, но думаю, они не осмелятся напасть на Киёсу. Саманоскэ потерял голову, узнав о ранении сына. Понаблюдаем за ними со стороны.

Нобунага вернулся в спальню и спокойно заснул. Утром он встал раньше обычного. Неизвестно, что в глубине души тревожило его: судьба Токитиро или мятеж в Наруми. Нобунага с несколькими оруженосцами направился на крепостную стену.

Ласково светило утреннее солнце. На месте вчерашней строительной свалки не было ни бревна, ни камня, ни комка глины, ни пылинки. Все вокруг было тщательно выметено. К рассвету строительная площадка перестала существовать. Нобунага застыл от изумления. Его трудно было удивить, а если он чему-то поражался, то внешне не выдавал своих чувств. Токитиро не только восстановил стену за три дня, но и, готовясь к проверке князя, убрал мусор и оставшиеся материалы.

Нобунага не произнес ни слова, но в глубине души ликовал. Не выдержав, он обратился к оруженосцам:

— Сумел все-таки! Ай да Обезьяна!

Нобунага повелел немедленно разыскать Токитиро.

— Кажется, он идет сюда по мосту Карабаси, — сказал один из оруженосцев.

По мосту, который находился перед князем, мчался Токитиро.

Строительные леса были разобраны и уложены штабелями за рвом. Там же были аккуратно сложены бревна и камни, соломенные циновки и инструменты мастеровых. Строители, проработавшие без отдыха три дня и три ночи, спали тут же, укутавшись в циновки, как бабочки в коконы. Десятники, трудившиеся наравне с простыми рабочими, свалились наземь и заснули, едва работы были завершены.

Нобунага издалека наблюдал за ними. Он думал, как недооценивал прежде способности Токитиро. Ловкая обезьяна! Умеет заставить людей работать. Если он расшевелил этих людей так, что они потрудились до полного изнеможения, то, возможно, стоит поставить его во главе войска. Из него получится настоящий командир. Сотнями тремя воинов он вполне сумеет командовать. Даже в час сражения. Нобунага вспомнил наставление Сунь-Цзы из «Искусства войны»:

Нобунага повторял эти строки, невольно сомневаясь в том, что сам обладает подобными качествами, которые не связаны ни со стратегией, ни с тактикой, ни с авторитетом военачальника.

— Вы рано сегодня встали, мой господин. Посмотрите, что у нас получилось!..

Нобунага потупил взор. Токитиро стоял перед ним на коленях.

— Обезьяна! — Нобунага разразился хохотом.

Лицо Токитиро после трех бессонных ночей выглядело так, словно его залепили полузасохшей глиной. Глаза Токитиро были красными, а одежда в грязи.

Нобунага усмехнулся, но, спохватившись, пожалел своего верноподданного:

— Ты славно потрудился. Верно, с ног валишься от усталости? Иди-ка спать! Проспишь целый день!

— Благодарю вас.

Приказ спать весь день в тот период, когда провинция не имела ни минуты покоя, было наивысшей похвалой. От этой мысли у Токитиро навернулись слезы. Обласканный милостью князя, он осмелился сказать:

— Позвольте обратиться с просьбой, мой господин.

— О чем?

— Пожалуйте денег.

— Много?

— Нет.

— Деньги нужны тебе?

— Нет. — Токитиро указал на людей, спящих за рвом. — Я не один все это сделал. Мне нужна сумма, которой хватило бы на всех, кто трудился не щадя себя.

— Пойди к казначею и возьми сколько нужно. Я тоже должен вознаградить тебя. Каково твое жалованье?

— Тридцать канов.

— Всего?

— Это намного больше того, что я заслуживаю, мой господин.

— Я повышаю его до ста канов, перевожу тебя в полк копьеносцев и ставлю командиром над тридцатью пешими воинами.

Токитиро промолчал. В должностной иерархии посты управляющего складом дров и угля и начальника строительства предназначались для высокопоставленных самураев. На протяжении нескольких лет он, конечно, надеялся на перевод в войско, в отряд лучников или стрелков. Командование тридцатью пешими воинами было нижней ступенью в командирских должностях, однако она радовала Токитиро больше работы в конюшне или на кухне.

Забыв от счастья о всегдашней своей учтивости, Токитиро непринужденно заговорил о накипевшим в душе:

— Работая на крепостной стене, я о многом размышлял. У нас очень плохо налажено обеспечение водой в крепости. В случае осады запас питьевой воды быстро иссякнет, а ров пересохнет. Придется совершать тайные вылазки за укрепление. Если на нас нападет войско, не рассчитывающее на победу в открытом бою…

Нарочито отвернувшись от Токитиро, Нобунага показал, что не желает его слушать, но молодой человек уже не мог остановиться:

— По-моему, гора Комаки надежнее Киёсу, как в смысле обеспечения водой, так и с точки зрения нападения и обороны. Смею попросить вас, мой господин, перебраться из Киёсу на гору Комаки.

Услышав безумное предложение, Нобунага, посмотрев на Токитиро в упор, заорал:

— Ну, хватит, Обезьяна! Надоел твой вздор. Ступай домой и проспись!

— Слушаюсь, мой господин.

Токитиро испуганно отпрянул в сторону. «Вот мне урок! — подумал он. — Чем выигрышней положение, тем проще проиграть. Человеку нужно постоянно контролировать свои слова. А я по неопытности говорю все, что думаю. Позволил в минуту торжества разоткровенничаться и забылся».

Получив деньги и разделив их между работниками, он не пошел домой спать, а отправился в одиночестве вокруг крепости. Он думал о Нэнэ, которую давно не видел.

Чем она сейчас занимается? Мысли о Нэнэ навеяли воспоминания о самоотверженном друге Инутиё, который покинул провинцию и предоставил Нэнэ заботам Токитиро. Токитиро тревожился за друга. С тех пор как Токитиро поступил на службу клану Ода, Инутиё был единственным, с кем он по-настоящему подружился.

Наверняка Инутиё попрощался с девушкой. Став отверженным ронином, он и гадать не смел о новой встрече с ней. На прощанье Инутиё что-нибудь сказал Нэнэ.

Токитиро, честно говоря, сейчас нуждался не в любви и пище, а в хорошем отдыхе. Мысли об Инутиё, его преданности и смелости не давали покоя Токитиро.

Человек с истинной душой даже в толпе узнает равного себе. Почему Нобунага не оценил по достоинству Инутиё? Предательство Ямабути Укона давно не было тайной, во всяком случае, Токитиро и Инутиё знали о нем. Токитиро недоумевал, почему Нобунага ни о чем не догадывался и даже покарал Инутиё за его справедливый поступок.

«Положим, — размышлял он, — что изгнание Инутиё может быть своеобразным выражением расположения князя к своему оруженосцу. И я со своим зазнайством заслуживаю наказания. Действительно, прилюдные речи о плохом водообеспечении Киёсу, о переселении на гору Комаки крайне неучтивы», — думал он, бродя по городу. Токитиро порой впадал в такое состояние, словно у него из-под ног уходила земля. Сейчас, когда его терзала неожиданная бессонница, ему казалось, что осеннее солнце светит ослепительно.

Завидев издалека дом Матаэмона, он стряхнул с себя усталость, рассмеялся и ускорил шаг.

— Нэнэ! Нэнэ! — невольно воскликнул он.

Здесь находились скромные жилища лучников, а не дворцы и особняки знати с живыми изгородями и ухоженными садами перед фасадом зданий. Токитиро, всегда говоривший громко, прокричал имя Нэнэ так, что переполошил жителей соседних домов. На бледном личике Нэнэ появилось удивленное выражение.

Любовь положено держать в тайне, но когда твое имя выкрикивают на все улицу, молодая девушка, конечно, смущается. Нэнэ стояла у ворот, рассеянно глядя в осеннее небо. Услышав голос Токитиро, она залилась краской и спряталась в саду.

— Нэнэ! Это я, Токитиро! — Он кричал еще громче. — Прости, что давно не заходил к вам! Служба не позволяла.

Нэнэ не вышла из своего укрытия и поклонилась учтиво, но сдержанно.

— Берегите себя, — сказала она.

— Господин Асано дома?

— Нет. — Не приглашая Токитиро войти, Нэнэ сделала шаг назад, в глубь сада.

— Раз господина Матаэмона нет дома… — Токитиро наконец сообразил, насколько нелеп его неожиданный приход. — Я, пожалуй, пойду.

Нэнэ кивнула в ответ.

— Я хотел только узнать, не заходил ли к вам Инутиё.

— Нет. — Нэнэ покачала головой, но ее щеки запылали.

— Ты уверена?

— Да.

— Правда?

Заглядевшись на порхающих в воздухе стрекоз, Токитиро на миг сбился с мысли.

— Он вообще у вас не объявлялся?

Нэнэ опустила голову, и на ресницах у нее задрожали слезы.

— Инутиё впал в немилость у князя и вынужденно покинул Овари. Слышала?

— Да.

— Отец рассказал?

— Нет.

— Как же ты узнала? Не надо лукавить. Мы с Инутиё поклялись в вечной дружбе. Можешь не рассказывать о вашей прощальной встрече. Он заходил к вам, верно?

— Нет. Я только что обо всем узнала. Из письма.

— Из какого?

— Кто-то подбросил письмо через забор около моей комнаты. Оно от господина Инутиё. — Голос ее задрожал.

Нэнэ заплакала и отвернулась от Токитиро. Он воображал ее умной и образованной, но она оказалась чувствительной девушкой.

Слезы и смущение Нэнэ тронули сердце Токитиро.

— Не покажешь ли мне это письмо? Или в нем есть кое-что не для постороннего глаза?

Нэнэ, достав из рукава кимоно письмо, кротко протянула его Токитиро.

Юноша медленно раскрыл его. Почерк, вне всякого сомнения, принадлежал Инутиё. Содержание письма было простым. Но Токитиро многое прочел между строк.

Иероглифы кое-где расплылись от слез. Кто пролил их — Нэнэ или Инутиё? «Нет, — понял Токитиро, — это мои слезы».

В Наруми готовились к войне, следя за положением в замке Киёсу. Год подходил к концу, а Нобунага и не думал атаковать мятежную крепость.

Сомнения и подозрения охватили отца и сына Ямабути. Их отчаяние усугублялось тем, что, подняв мятеж против Нобунаги, они столкнулись с враждебностью бывшего союзника — клана Имагава из Суруги.

По Наруми пронесся слух о том, что князь из соседней крепости Касадэра, заключив союз с Нобунагой, намеревался атаковать Наруми с тыла.

Касадэра принадлежала родственникам клана Имагава, поэтому нападение по приказу клана или в результате сговора с Нобунагой было весьма вероятным.

Слухи разрастались с каждым днем, и Ямабути и их приближенных охватила паника. По мнению большинства, единственным выходом было внезапное нападение на Касадэру. Отец и сын, долгое время проведшие в добровольном заточении, решились наконец на открытые действия. Выступив с войском ночью, они на рассвете атаковали Касадэру.

Слухи о возможном нападении Ямабути будоражили и Касадэру. Гарнизон крепости пребывал в боевой готовности.

Войско Ямабути пошло на приступ, и Касадэра оказалась в тяжелом положении. Не продержавшись до подхода подкреплений из Суруги, воины подожгли собственную крепость и в ожесточенном бою отступили сквозь пламя, а затем обратились в бегство.

Подкрепление из Наруми, неся большие потери, ворвалось в крепость, когда в ней не оставалось и половины защитников. Победа опьянила воинов Ямабути, и они пустились в пляс среди дымящихся развалин, потрясая в воздухе копьями, мечами и мушкетами.

Повсюду раздавались победные кличи. Неожиданно в Касадэре появились пешие и конные воины Ямабути, оставленные в Наруми. Они пришли не строем, а прибежали беспорядочной толпой.

— В чем дело? — спросил потрясенный Саманоскэ.

— Внезапно подошло войско Нобунаги. Узнав о штурме Касадэры, он нагрянул на нас с войском в тысячу человек. Атака была быстрой и дерзкой. С нашими малочисленными силами не оставалось ни малейшей возможности обороны.

Раненый воин с трудом закончил донесение рассказом о том, что крепость взята, а Укон, сын Саманоскэ, не вполне оправившийся после нападения Инутиё, обезглавлен по приказу Нобунаги.

Саманоскэ, только что праздновавший победу, застыл в глубоком отчаянии. Захваченные им Касадэра и ее окрестности лежали перед ним в пепелище.

— Такова воля Небес! — воскликнул он и, вынув меч из ножен, вонзил его себе в живот. Странно, что он усмотрел волю свыше в обстоятельствах, которые создал собственными руками.

Нобунага в один день подчинил себе крепости Наруми и Касадэра. Токитиро, который после восстановления стены долгое время нигде не показывался, услышав, что обе крепости подчинились власти Овари, объявился в Киёсу. Держался он неприметно.

— Не ты ли сеял слухи и смуту в Наруми и Касадэре?

В ответ на расспросы Токитиро лишь молча качал головой.

Заложник князя Ёсимото

Жители провинции Суруга не называли свой главный город Сумпу — для них он был просто Столицей, а крепость в центре Столицы именовали Дворцом. Все обитатели города, начиная с князя Ёсимото и его ближайших сподвижников и заканчивая простыми обывателями, считали Сумпу столицей величайшей и могущественнейшей провинции в Восточной Японии. В городе действительно ощущался столичный блеск, и даже простолюдины старались не отставать от мод и обычаев императорского Киото.

Человеку из Киёсу, приехавшему в Сумпу, казалось, будто он попал в другой мир. Атмосфера, манеры горожан, неторопливость, с которой здешние люди прохаживались по улицам, и даже взгляды, которые они бросали друг на друга, слова, которыми они обменивались на ходу, поражали приезжего. Обитатели Сумпу, уверенные в собственных силах и в могуществе князя Ёсимото, держались непринужденно. О высоком положении многих горожан можно было судить по роскоши их нарядов. На улице знатные особы беспрестанно обмахивались веерами. В Сумпу процветали музыка, танцы и поэзия. Уверенность, читавшаяся на лице у каждого горожанина, была присуща жителям Столицы с незапамятных времен. Сумпу был благословенным городом. В ясную погоду из него можно было увидеть величавую Фудзияму, а в тумане за сосновой рощей возле храма Киёмидэра простиралось спокойное море. Воины Имагавы были сильны, а соседняя Микава, где правил клан Токугава, находилась в вассальной зависимости от Суруги. «В моих жилах течет кровь клана Токугава, и все же я здесь. Соратникам в Окадзаки с трудом удается удерживать мою крепость, провинция Микава существует, но князь и его сторонники насильно разлучены», — втайне вздыхал Токугава.

Он сочувствовал своим вассалам, но, размышляя над положением, в котором находился сам, благодарил судьбу за то, что до сих пор жив.

Иэясу было всего семнадцать лет, но он уже успел стать отцом. Два года назад, сразу же после церемонии совершеннолетия, князь Имагава Ёсимото приказал женить юношу на дочери одного из своих родственников. Первенец Иэясу родился прошлой весной, сейчас ему было шесть месяцев, и юный отец, сидя в кабинете, часто слышал младенческий плач. Жена еще не оправилась от тяжелых родов, и ее держали под наблюдением лекарей.

Плач сына означал для семнадцатилетнего отца голос собственной крови, но он редко заходил взглянуть на малютку. Он не чувствовал в душе той нежности к детям, о которой твердили вокруг. Иэясу признавался себе в том, что подобное чувство ему чуждо. Понимая, что из него не получилось отца и мужа, он испытывал жалость к жене и сыну. Сердце у него болело не столько за семью, сколько за своих бессильных и униженных сторонников в Окадзаки.

Мысли о сыне повергали Иэясу в уныние. Скоро малыш пустится в плавание по океану жизни, где его ждут лишения и надругательства, выпавшие на долю отца.

В пятилетнем возрасте Иэясу отдали заложником в клан Ода. Печаль и страдания, неизменные спутники человеческой жизни, не обойдут и его сына. Со стороны могло показаться, что семья Иэясу живет не хуже князя Имагавы.

Услышав шум в саду, Иэясу вышел на веранду. Взобравшись на дерево, кто-то пытался с улицы перелезть через стену, окружавшую дом и сад. Ветки дрожали и трещали под тяжестью невидимого человека.

— Кто там? — окликнул Иэясу.

Будь это вор, он непременно бросился бы в бегство, однако топота ног не послышалось. Надев сандалии, Иэясу через боковые ворота вышел на улицу. У ворот простерся ниц какой-то мужчина. Рядом с ним стояла большая корзина и лежал посох странника.

— Дзинсити?

— Сколько воды утекло, мой господин!

Четыре года назад с позволения Ёсимото Иэясу посетил в Окадзаки могилы предков. По дороге исчез один из его приближенных, Удоно Дзинсити.

— Ты теперь странствующий монах? — дрогнувшим голосом спросил Иэясу.

— Да, это лучшая маскировка для путешествий по всей стране, — ответил Дзинсити.

— Когда ты прибыл сюда?

— Только что. Решил тайно повидаться с вами.

— Прошло четыре года. Поначалу я получал от тебя подробные отчеты, но с тех пор, как ты отправился в Мино, связь с тобой оборвалась. Я подозревал самое худшее.

— В Мино я угодил в разгар войны. Проверка на границах и заставах была чрезвычайно строгой, и я не мог сообщить о себе.

— Значит, ты побывал в Мино? Долго ты там пропадал.

— Год войны я провел в Инабаяме. Как вам известно, крепость Сайто Досана разрушена, а Ёситацу стал правителем Мино. Когда там все успокоилось, я перебрался в Киото, потом в Этидзэн, обошел северные провинции и двинулся в Овари.

— А в Киёсу удалось побывать?

— Да.

— Расскажи поподробнее. Находясь в Сумпу, я могу представить события в Мино, но положение клана Ода мне неизвестно.

— Составить к вечеру письменный отчет?

— Нет, писать не нужно.

Иэясу отвернулся от Дзинсити, задумавшись о чем-то.

Дзинсити был его глазами и ушами во внешнем мире. С пятилетнего возраста Иэясу жил у Оды, потом у Имагавы на правах не то изгнанника, не то заложника. Он и сейчас пребывал в таком положении. Иэясу с малолетства не знал жизни на свободе. Заложник постепенно привыкает безразлично относиться к окружающему миру. Невольник может полагаться только на себя. Несмотря на подневольную жизнь, а может, из-за постоянного тревожного ожидания, в котором он находился с малых лет, Иэясу строил великие планы на будущее.

Четыре года назад он послал Дзинсити в другие провинции, чтобы разведать о происходящем в Японии, и этот поступок свидетельствовал о том, что в Иэясу просыпается честолюбие.

— В саду нас могут заметить, — произнес он, — а в доме что-нибудь заподозрят слуги. Пойдем-ка сюда. — Ияэсу широким шагом пошел в сторону от дома.

Усадьба Иэясу находилась в самом тихом квартале Сумпу. Отойдя от стены, собеседники вышли на берег реки Абэ. Когда Иэясу был маленьким, слуги носили его на спине сюда на прогулку. Река текла здесь сотни лет, а на берегу ничего не менялось.

— Дзинсити, отвяжи! — сказал Иэясу, усаживаясь в небольшую лодку.

Дзинсити оттолкнул лодку шестом, и она поплыла по течению, как бамбуковый лист. Господин и его подданный могли теперь говорить, зная, что их никто не подслушает. За час Дзинсити изложил Иэясу все сведения, собранные им за четыре года скитаний. Но куда важнее всех этих сведений явилась разгадка смысла той смутной тревоги, которая давно бередила его душу.

— Если Ода не нападают на соседей, как в былые времена, при Нобухидэ, значит, они наводят порядок в собственном доме, — сказал Иэясу.

— Нобунага — человек целеустремленный, не ведающий сомнений и снисхождения ни к родным, ни к вассалам. Он убивает тех, кого надо убрать с пути, и обращает в бегство тех, кого надо победить. В Киёсу у него не осталось ни одного врага.

— В клане Имагава всегда потешались над Нобунагой и считали его самодовольным и невоспитанным глупцом.

— Глупым его не назовешь, — заметил Дзинсити.

— По-моему, о князе распускают злонамеренные сплетни. Князь Ёсимото верит сплетне, не видя в нем серьезного противника.

— Боевой дух в Овари сейчас как никогда высок.

— А кто входит в ближайшее окружение Нобунаги?

— Хиратэ Накацукаса умер, но у Нобунаги есть несколько толковых советников. Это Сибата Кацуиэ, Хаяси Садо, Икэда Сёню, Сакума Дайгаку и Мори Ёсинари. Недавно он обзавелся человеком, обладающим исключительными способностями. Его зовут Киносита Токитиро. Он не занимает высокий пост, но его имя сейчас у всех на устах в Овари.

— А как люди относятся к своему князю?

— Невероятное дело! Правитель провинции, как правило, поглощен заботами управления, а народ повинуется ему. В Овари все по-другому.

— И как же?

Дзинсити помолчал, собираясь с мыслями:

— Как бы поточнее выразиться? Нобунага внешне ничего особенного не делает, но люди живут с надеждой, прекрасно зная, что Овари — маленькая и бедная провинция, что у их князя нет ни гроша! Они ведут себя так, словно живут в могущественном государстве, которому не страшна ни война, ни любая другая напасть.

— Вот как? В чем же причина?

— Вероятно, в самом Нобунаге. Он ничего не скрывает от людей, намечает цели, во исполнение которых все усердно трудятся.

Помимо воли, Дзинсити в глубине души сравнивал двадцатипятилетнего Нобунагу с семнадцатилетним Иэясу. Иэясу казался ему более зрелым человеком, во всяком случае, в нем не осталось ничего детского. Оба выросли в трудных обстоятельствах, но были совершенно разными. Иэясу попал в руки врагов в пятилетнем возрасте, и суровость жизни ожесточила его душу.

Лодка вынесла Иэясу и Дзинсити на середину реки. Время за тайной беседой пролетело незаметно. Дзинсити повернул лодку к берегу.

Выйдя на берег, он торопливо подхватили корзину и взял посох. Прощаясь с Иэясу, он произнес:

— Я передам ваши слова вашим соратникам. Хотите сказать еще что-нибудь, мой господин?

Иэясу, оказавшись на берегу, опасался, что его увидят.

— Нет. Уходи побыстрее! — Кивнув Дзинсити на прощанье, Иэясу внезапно добавил: — Передай, что я чувствую себя хорошо.

Иэясу в одиночестве поспешил домой.

Слуги жены Иэясу разыскивали его повсюду. Один из них, увидев господина, идущего с реки, бросился ему навстречу:

— Госпожа с нетерпением ждет вашего возвращения и уже несколько раз посылала нас на поиски. Она очень волнуется, мой господин.

— Неужели? Успокой ее и скажи, что я скоро приду к ней.

Пошел он не к жене, а в свою комнату, где его ждал еще один вассал, Сакакибара Хэйсити.

— Вы были на реке?

— Да, прогулялся. В чем дело?

— Приезжал гонец.

— От кого?

Хэйсити молча протянул ему свиток. Послание было от Сэссая, и Иэясу почтительно прикоснулся к нему лбом. Сэссай был монахом из секты Дзэн и советником по военным делам в клане Имагава. Для Иэясу он был учителем, под началом которого юный князь постиг и книжную, и воинскую премудрость.

«Сегодня вечером князю и его гостям зададут обычный урок. Жду вас у северо-западных ворот Дворца», — гласило послание.

Слово «обычный» было ключевым, и Иэясу прекрасно знал его смысл. Оно означало встречу Ёсимото и его военачальников для обсуждения похода на столицу.

— А где гонец?

— Уехал. Вы пойдете во Дворец, господин?

— Да.

— По-моему, со дня на день можно ожидать указа князя Ёсимото о выступлении.

Хэйсити не раз краем уха слышал разговоры важных военных советников о походе. Он молча вглядывался в лицо Иэясу. Князь что-то пробормотал, притворившись, будто новость ему безразлична.

Представления о военной мощи Овари, сложившиеся в клане Имагава, не имели ничего общего с тем, что сегодня рассказал юному князю Дзинсити. Нобунагу здесь всерьез не принимали. Ёсимото решил напасть на Киото, выступив во главе большой армии, включающей войска из Суруги, Тотоми и Микавы. В Овари они могли натолкнуться на сопротивление.

«Нобунага сдастся без боя, если армия будет достаточно велика», — так полагало большинство членов военного совета клана. Ёсимото и некоторые его советники, включая Сэссая, не имели склонности к излишней самонадеянности, но никто из них не воспринимал Нобунагу столь серьезно, как Иэясу. Иэясу однажды попытался предостеречь Имагаву, но его подняли на смех. Он ведь был заложником, к тому же юнцом, и его не слушали на военном совете.

«Стоит ли мне доверяться им? Положим, я буду настаивать…» — Ияэсу глубоко задумался, сжимая письмо Сэссая в руке.

Его размышления прервала прислужница жены. Она сообщила, что госпожа пребывает в дурном расположении духа и просит прибыть к ней всего лишь на минуту.

Жену Иэясу не интересовало ничего, кроме собственной персоны. Ей были безразличны и государственные дела, и положение, в котором находился ее супруг. Ее волновали только повседневные мелочи и любовь мужа. Старая служанка это прекрасно понимала и, видя, что он беседует с Хэйсити, молча ждала, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Иэясу продолжил разговор с Хэйсити, но тут прибежала еще одна служанка и принялась что-то шептать на ухо томившейся в ожидании старушке. Последней пришлось проявить неучтивость.

— Извините, господин… Простите великодушно, но госпожа ужасно раздражена. — И, низко поклонившись, просила поспешить.

Иэясу понимал, как тяжело выносить норов его жены ее слугам и служанкам.

— Хорошо, — произнес он, поднимаясь с места. Обращаясь к Хэйсити, Иэясу сказал: — Позаботься обо всем необходимом, а когда настанет час, приди за мной.

Иэясу направился к жене, женщины семенили следом с таким видом, будто князь Иэясу спас их от неминуемой гибели.

Покои жены Иэясу находились в отдалении, в глубине дома. Миновав цепь коридоров, он наконец оказался в комнате супруги.

В день их свадьбы скромное одеяние жениха-заложника из Микавы выглядело жалким рядом с ослепительным нарядом и драгоценностями княжны Цукиямы, приемной дочери Имагавы Ёсимото.

Иэясу, известный здесь под прозвищем Человек из Микавы, служил объектом насмешек со стороны кровных родственников Ёсимото. Воспитанная в роскоши и гордыне, Цукияма глубоко презирала вассалов из Микавы, хотя и питала к мужу слепую, страстную и ненасытную любовь. Она была старше мужа. Низведенная этим браком на более низкую ступень в обществе, Цукияма считала супруга юношей в услужении, мальчишкой, живущим из милости Имагавы.

Родив сына, она стала еще более себялюбивой и вздорной. Каждый день она изводила мужа новыми капризами.

— Сегодня чувствуешь себя получше? — Иэясу хотел было раздвинуть сёдзи. Ему казалось, что настроение жены улучшится, если она полюбуется красотой осеннего дня и синего неба.

Госпожа Цукияма сидела в своей гостиной. На ее бледном лице промелькнул испуг.

— Не открывай! — сказала она, вздернув брови.

Лицо ее нельзя было назвать красивым, но, как и все женщины, выросшие в благородных семействах, она была изящно сложена. Лицо и руки ее удивляли прозрачной белизной, вероятно, из-за болезни, последовавшей за родами. Она сидела, покойно сложив руки на коленях.

— Садись, мой господин. Хочу кое о чем спросить тебя.

И слова ее, и тон были холодны, как остывшая зола. Иэясу держался совсем не по-юношески. Кротость и снисходительность его поведения подобали зрелому мужу. У него, возможно, сложился свой взгляд на женщин, и он беспристрастно смотрел на ту, которой ему полагалось дорожить превыше всего на свете.

— В чем дело? — спросил он, усаживаясь напротив жены.

Покорность мужа раздражала жену.

— Ты недавно выходил из дома? Один, без оруженосцев?

На глазах у нее выступили слезы, краска залила лицо, все еще не пополневшее после родов. Иэясу понимал ее состояние, знал ее вспыльчивый нрав, поэтому поспешно улыбнулся, словно утешая больного ребенка.

— Что? Ах да, устав от чтения, я решил погулять у реки. Тебе следовало бы выйти на свежий воздух. Осенняя листва, стрекот цикад умиротворяют душу.

Госпожа Цукияма не слушала его. Она пристально вглядывалась в лицо супруга, мысленно проклиная его за ложь. Она сидела прямо, с безразличным видом.

— Весьма странно. Ты пошел на берег насладиться осенними красками и послушать цикад, но зачем-то сел в лодку и забрался на середину реки, прячась от постороннего взгляда. Что ты там делал?

— Тебе уже успели доложить.

— Я сижу в четырех стенах, но знаю обо всем.

— Неужели? — Иэясу выдавил из себя улыбку, но не сказал о встрече с Дзинсити.

Иэясу до сих пор не верилось, что эта женщина доводится ему женой. Когда вассалы или родственники ее приемного отца навещали ее, она посвящала их во все домашние тайны. Она постоянно переписывалась с людьми из дома Ёсимото. Мнимой беззаботности и наигранного равнодушия собственной жены Иэясу опасался больше, чем зоркого глаза лазутчиков Ёсимото.

— Да я и сам не заметил, как оказался в лодке. Потом захотел посмотреть, куда ее понесет течение. Я думал, что управлюсь с лодкой, но река оказалась своенравной. — Он засмеялся. — А ты обижаешься, как малое дитя. А ты откуда меня увидела?

— Лжешь! Ты был не один!

— Позже прибежал слуга.

— Нет! Что за вздор уединяться в лодке для тайного разговора с собственным слугой!

— Кто же наговорил тебе небылиц?

— У меня есть верные люди, которые обо всем докладывают мне. Ты где-то прячешь женщину, верно? А если ее нет, значит, я тебе надоела, и ты замышляешь сбежать в Микаву. Говорят, у тебя есть в Окадзаки другая женщина, которую ты называешь женой. Почему ты скрываешь это от меня? Я прекрасно понимаю, что ты на мне женился только из страха перед кланом Имагава.

В эту минуту, когда ее нудный голос, проникнутый болезненной подозрительностью, готов был сорваться в истерику, в комнате появился Сакакибара Хэйсити:

— Мой господин, лошадь подана. Пора ехать.

— Ты уезжаешь? — Не давая Иэясу возможность ответить, она продолжила: — В последнее время ты отсутствуешь вечерами. Интересно, куда это ты собрался?

— Во Дворец, — спокойно ответил Иэясу, вставая.

Жену не удовлетворило краткое объяснение. «Почему вдруг понадобилось ехать во Дворец так поздно? Не затянется ли дело до полуночи, как не раз случалось? Кто с ним там будет?» — Она засыпала Иэясу вопросами.

Хэйсити ждал своего господина в коридоре, проявляя нетерпение из-за медлительности князя. Иэясу, как умел, успокоил жену и только потом покинул ее. Госпожа Цукияма проводила мужа до галереи, не обращая внимания на его кроткие предостережения о том, что она может простудиться.

— Возвращайся поскорее! — произнесла она, вложив в эти слова любовь и верность, на которые была способна.

Иэясу молча проследовал к главным воротам. Он вдохнул свежего воздуха, увидел звездное небо, потрепал гриву своего коня, и его настроение мгновенно улучшилось. Молодая кровь горячо заструилась по жилам.

— Хэйсити, мы опаздываем?

— Нет, мой господин. Точное время не обусловлено, так что успеем.

— Дело не в этом. Несмотря на преклонный возраст, Сэссай никогда не опаздывает. Не пристало мне, молодому человеку, к тому же заложнику, прибывать на встречу после старших советников и Сэссая. Поторопимся! — И Иэясу пришпорил коня.

Он ехал в сопровождении Хэйсити, конюшего и трех слуг. Глядя на своего господина, Хэйсити почувствовал, как слезы застилают ему глаза — настолько его тронули терпение и выдержка, проявленные князем в обращении с женой, его преданность Дворцу, иными словами, Имагаве Ёсимото, который должен был вызывать у заложника гнев и страх.

Хэйсити считал своим долгом вассала освободить своего господина из заточения. Он поклялся вызволить своего повелителя из униженного положения, в которое тот попал не по своей воле, и вернуть ему законный титул князя Микавы. По мнению Хэйсити, день, не послуживший достижению этой цели, был днем предательства.

Хэйсити мчался закусив губу, а в глазах у него блестели слезы.

Они подъехали к крепостному рву. За мостом не было ни лавок, ни домов простых горожан. В окружении сосен здесь высились белые стены и величавые ворота дворца Имагавы, или Дворца, как его называли.

— Князь Микава? Господин Иэясу! — окликнул Сэссай, притаившийся в тени деревьев.

В сосновой роще вокруг крепости в военное время собиралось войско, а в мирное широкие просеки служили для верховой езды.

Иэясу мгновенно спешился и почтительно поклонился Сэссаю:

— Благодарю вас, учитель, что вы пришли сюда.

— Послания в духе моего застают врасплох. Оно, должно быть, причинило тебе немало беспокойства.

— Нет, учитель.

Сэссай был один. Он был в старых соломенных сандалиях, размер которых соответствовал его мощной фигуре. Иэясу шел в знак уважения к учителю на шаг сзади, а поводья передал Хэйсити.

Внимая Сэссаю, Иэясу ощутил прилив благодарности к своему наставнику. Жизнь заложника во враждебной провинции — горький удел, но Иэясу понимал, что судьба послала ему и крупицу везения. Она заключалась в том, что в неволе он получил образование у Сэссая.

Хорошего учителя найти трудно. Останься он в Микаве, он никогда бы не стал учеником Сэссая и не получил бы подготовки ни к жизни ученого, ни к ратному делу. Не изучил бы дзэн-буддизма, занятие которым Иэясу почитал главной ценностью в уроках Сэссая.

В других провинциях удивлялись тому, что буддийский монах Сэссай пошел на службу к князю Имагаве и стал его военным советником. Люди шутливо называли его то «воинствующим монахом», то «монашествующим воином», но, заглянув в родословную, они узнали бы, что Сэссай доводился родственником Ёсимото. Ёсимото был всего лишь князем Суруги, Тотоми и Микавы, а слава Сэссая гремела на всю страну.

Сэссай отдавал свои выдающиеся способности клану Имагава. Заметив первые признаки поражения Имагавы в войне против Ходзё, монах помог Суруге заключить мир на условиях, совсем невыгодных для Ёсимото. Поженив Ходзё Удзимасу и дочь Такэды Сингэна, князя Каи, могущественной провинции на их северной границе, и выдав дочь Ёсимото за сына Сингэна, Сэссай проявил политическую дальновидность, связав три провинции в один семейный узел.

Он был монахом, но не из тех, кто бродит по свету в одиночестве с посохом и в драной шляпе. Он не был обыкновенным монахом секты Дзэн. Его можно было назвать и «политиканствующим монахом», и «воинствующим монахом» и даже «мирским монахом», но, как бы его ни называли, ничто не способно умалить его величия.

Сэссай был скуп на слова, но одно из его речений запало Иэясу в душу. Разговор состоялся на галерее храма Риндзай. Учитель тогда сказал: «Можно затаиться в пещере, можно в одиночестве скитаться по свету, как туча по небу, а волна — по реке, но истинным монахом от этого не станешь. Время меняет предназначение монаха. Заботиться сейчас о собственном просветлении, жить „в покое гор и полей“, презирая бренный мир, — значит исповедовать себялюбие в дзэн-буддизме».

Миновав Китайский мост, они вошли во Дворец через северо-западные ворота. С трудом верилось, что они находятся в крепости. Она слишком походила на дворец сёгуна. Вдали над Атаго и Киёмидзу темной громадой высилась величавая Фудзияма. Вечерело. Огни горели в нишах вдоль бесконечного коридора. Женщины, прекрасные, как придворные дамы, проходили мимо них, неся подносы с яствами и графинчиками с сакэ.

— Кто это там, в саду? — Имагава Ёсимото поднес веер в форме листа гинкго к покрасневшему лицу.

Он перешел через горбатый красный мостик в саду. Юные оруженосцы, сопровождавшие его, были в изящных нарядах, при мечах.

Один из них вернулся по мостику в сад и услышал чей-то плач. Похоже, женщина. Ёсимото замедлил шаг.

— Где оруженосец? — спросил Ёсимото через несколько минут. — Пошел посмотреть, кто плачет в саду, и не вернулся. Иё, сходи теперь ты!

Иё побежал в сад. Это место называли садом, но заросли деревьев, казалось, тянутся до подножия Фудзиямы. Опершись о столб крытой галереи, отходившей в сторону от главной дорожки, Ёсимото что-то напевал себе под нос, отбивая ритм веером.

У него была такая светлая кожа, что его можно было принять за женщину. Лицо князя было слегка подкрашено. Ему было сорок лет — самый расцвет мужской силы. Ёсимото наслаждался жизнью и своим могуществом. Прическа у него была на аристократический манер, зубы покрыты черным лаком, а над губой темнели усики. В последние годы он раздобрел телом и теперь с длинным туловищем и короткими ногами выглядел уродливо. Позолоченный меч и наряды из золотой парчи делали его величавым. Послышались шаги, и Ёсимото прервал пение:

— Иё?

— Нет, это я, Удзидзанэ.

Удзидзанэ, сын и наследник Ёсимото, имел вид благополучного человека, не знавшего трудностей жизни.

— Почему ты в саду в такой час?

— Я колотил Тидзу, а когда достал меч, она убежала.

— Тидзу? А кто это?

— Девчонка, которая присматривает за моими птицами.

— Служанка?

— Да.

— Чем она так провинилась, раз ты захотел наказать ее собственной рукой?

— Мерзавка! Кормила диковинную птицу, которую мне прислали из Киото, и упустила ее.

Удзидзанэ не шутил. Он страстно любил певчих птиц. Местная знать, желая порадовать наследника, дарила юноше редких птиц, и Удзидзанэ обзавелся коллекцией диковинных птиц и дорогих клеток. Из-за птицы он едва не лишил служанку жизни. Удзидзанэ негодовал так, словно речь шла о важном государственном деле.

Ёсимото, горячо любивший сына, пробормотал что-то в ответ на вспышку сына, который недостойно вел себя на глазах подданных. Удзидзанэ был законным наследником, но его глупые выходки едва ли вызывали у вассалов почтение.

— Глупенький! — В голосе Ёсимото смешались нотки обожания и гнева. — Удзидзанэ, сколько тебе лет? Ты уже не мальчик. Ты наследник клана Имагава, а интересуешься только птичками. Не лучше ли заняться медитацией или почитать трактат по полководческому искусству?

Услышав замечание отца, который обычно никогда не бранил его, Удзидзанэ побледнел и замолчал. Он привык к снисходительности отца. Он был в том возрасте, когда к поведению взрослых, даже к отцовскому, можно относиться критически. Не вступая в спор с отцом, Удзидзанэ сердито надулся. Ёсимото чувствовал, что сын знает, как играть на чувствах отца, который любил Удзидзанэ, но своим поведением не мог служить сыну достойным примером.

— Ну ладно. Хватит злиться! Слышишь, Удзидзанэ?

— Да.

— А почему глаза такие сердитые?

— Нет.

— Хорошо, ступай домой. Сейчас не время развлекаться с птичками.

— Ладно, но…

— Что еще?

— А время ли сейчас пить сакэ с девицами из Киото, танцевать и бить в барабан весь вечер?

— Замолчи, всезнайка!

— Но ты…

— Помолчи, я сказал! — Ёсимото швырнул веер в лицо Удзидзанэ. — Не смей осуждать отца! Как мне назвать тебя наследником перед всем народом, если тебе безразличны военные, государственные, хозяйственные дела? Я в молодости изучил премудрости дзэн-буддизма, претерпел множество тягот и воевал в бесчисленных битвах. Теперь я — властелин этой маленькой провинции, но когда-нибудь стану верховным правителем всей страны. Почему же мой сын лишен смелости и честолюбия? Я не жалуюсь на судьбу, но собственный сын приносит мне глубочайшие разочарования.

Ёсимото произносил гневную речь, не заметив, что вокруг собралось много его вассалов, которые не смели поднять глаза. Даже строптивый Удзидзанэ молча уставился на отцовский веер, упавший к его ногам.

— Господин Сэссай, князь Иэясу и старшие советники ждут вас, господин, в Мандариновом павильоне, — доложил князю самурай.

Павильон находился на склоне холма, поросшего мандариновыми и апельсиновыми деревьями. Ёсимото пригласил туда Сэссая и старших советников якобы на чайную церемонию.

— Все уже собрались? Я не имею права опаздывать.

Появление самурая пришлось как нельзя кстати, благодаря ему Ёсимото прервал неприятную сцену с сыном. Князь пошел по аллее в сторону павильона.

Чайная церемония служила предлогом для тайной встречи. Как всегда на вечерних чайных церемониях, горели фонарики, пели цикады. Стоило Ёсимото войти в павильон, как стража встала на караул, тщательно следя за тем, чтобы и мышь не проскользнула незамеченной.

— Князь Имагава Ёсимото! — Приближенный объявил о приходе своего господина так торжественно, как будто речь шла об императоре.

В просторной комнате мерцали фонарики. Сэссай и старшие советники сидели в ряду, на дальнем конце которого нашлось место и Токугаве Иэясу. Все поклонились своему князю.

В тишине слышался лишь шелест шелкового одеяния Ёсимото. Он сел в удалении от всех. Два оруженосца расположились в трех шагах за спиной князя.

— Прошу прощения за опоздание, — ответил Ёсимото на общий поклон. — Меня беспокоит здоровье почтенного Сэссая, — продолжил Ёсимото.

Ёсимото при каждой встрече с монахом справлялся о его самочувствии. Последние шесть лет Сэссай хворал, и все видели, как он постарел.

Сэссай учил, защищал и наставлял Ёсимото с самого детства. Князь понимал, что своим нынешним величием во многом обязан уму и хитрости «воинствующего монаха». Нездоровье Сэссая переживал как свое собственное. Со временем Ёсимото убедился в том, что сила клана Имагава не убывает, несмотря на старость и немощь Сэссая. Ёсимото даже уверовал в то, что своими успехами обязан лишь собственным способностям и талантам.

— Я стал зрелым мужем, — сказал он Сэссаю, — и вам больше нет нужды заботиться о воинской мощи нашей провинции. Посвятите остаток дней в радостных трудах, сосредоточившись на постижении Закона Будды.

Ёсимото явно решил отстранить Сэссая от дел, внешне сохранив прежнее почтение к учителю.

Сэссай считал Ёсимото взбалмошным и своенравным ребенком, поэтому тревожился за его судьбу. Он относился к Ёсимото так, как сам Ёсимото к своему легкомысленному сыну. Сэссай чувствовал, что Ёсимото, тяготясь его присутствием, старается под предлогом болезни удалить от дел своего наставника. Монах по-прежнему хотел помочь князю в военных и государственных заботах. С весны этого года он не пропустил ни одного из десяти советов, состоявшихся в Мандариновом павильоне. Он участвовал в них больным.

Выступить ли сейчас или на некоторое время отложить задуманное? Этот вопрос предстояло обсудить сегодня, и от этого решения зависело величие или падение клана Имагава.

Совет, которому суждено было изменить порядок управления всей страной, проходил под пение цикад в обстановке глубокой секретности. А когда цикады на мгновение умолкали, снаружи доносилась неторопливая поступь стражей.

— Ты расследовал то, о чем мы говорили на последнем совете? — спросил Ёсимото у одного из военачальников.

Тот, разложив на полу бумаги, начал подробно излагать их содержание. Это был доклад о военной и хозяйственной мощи клана Ода.

— Его клан считается маленьким, однако в последнее время заметно окреп. — Он показал Ёсимото рисунки и схемы. — Овари считается единой провинцией, но на ее восточной и южной границах есть крепости, подобные Ивакуре, которые заключили союз с вами, мой господин. Есть там и люди, являющиеся вассалами Оды, но не безраздельно преданные интересам клана. Следовательно, под властью Оды сейчас находится не больше половины территории Овари.

— Понятно, — сказал Ёсимото. — Мелкий клан, что с него взять! Сколько воинов они могут выставить?

— Если принять владения клана Ода за две пятых всей провинции Овари, то с такой площади можно собрать до ста семидесяти тысяч коку риса. Десять тысяч коку кормят двести пятьдесят человек, значит, войско Оды не превышает четырех тысяч воинов. Если вычесть гарнизоны, которые всегда остаются в крепостях, то получится три тысячи человек.

Ёсимото неожиданно рассмеялся, колыхаясь полным телом и прикрывая рот веером:

— Три или четыре тысячи? Этого едва ли хватит на то, чтобы удержать целую провинцию. Сэссай утверждает, что главный враг на пути к столице — клан Ода, и вы мне только и твердите о его опасности. Каким образом три-четыре тысячи воинов могут противостоять моей армии? Не составит труда раздавить их единственным ударом.

Сэссай ничего не ответил, промолчали и остальные. Все поняли, что Ёсимото остался при своем мнении. Замысел готовился в течение нескольких лет, и целью военных приготовлений клана Имагава был поход на столицу и захват власти над всей Японией. Время настало, и Ёсимото горел желанием осуществить задуманное.

На нескольких предыдущих советах, на которых говорили о наступательных действиях, конечная цель отчетливо не упоминалась. Умолчание означало, что в узком кругу лиц, имеющих влияние и власть, кто-то считал преждевременным поход в столицу. Этим человеком был Сэссай. Не ограничиваясь разговорами о несвоевременности выступления, он вмешивался в вопросы управления провинцией. Он открыто не осуждал намерения Ёсимото объединить всю страну под своей властью, но и не высказывался в поддержку этого плана.

— Имагава сейчас — самый процветающий и могущественный клан, — однажды сказал монах Ёсимото. — Если когда-нибудь род сёгунов Асикага пресечется, новым сёгуном станет человек из клана Имагава. Тебе, Ёсимото, следует с сегодняшнего дня готовить себя к великому призванию.

Именно Сэссай научил Ёсимото мыслить масштабно: не сидеть в своем замке, а стать правителем провинции, потом — правителем десяти провинций и в конечном итоге — правителем всей страны.

Самураи растили сыновей, внушая им мысль о великой миссии клана. Все видели в этом единственную надежду на спасение. Войско Ёсимото крепло с той поры, как Сэссай вошел в военный совет. Шаг за шагом Ёсимото поднимался по лестнице, ведущей к верховной власти. Сейчас Сэссай переживал противоречие между двумя ролями — наставника в великих делах и советника в конкретных обстоятельствах, — и намерение Ёсимото объединить всю страну под своим началом тревожило его.

«Он не из тех, кто способен с этим справиться, — думал Сэссай. Наблюдая, как с годами Ёсимото становится самоувереннее, Сэссай все недоверчивее и осторожнее относился к нему. — Ёсимото достиг уже своей вершины. Он не способен на большее. Необходимо отговорить его от завоевательного похода». Сэссай не надеялся, что Ёсимото, возгордившийся неизменными успехами, откажется от заветной мечты. Наставления и возражения Сэссая князь мгновенно отвергал, воспринимая как проявление старческой немощи. Ёсимото не сомневался, что страна готова упасть к его ногам.

«Следует немедленно положить конец глупым фантазиям Ёсимото», — решил Сэссай. Он разочаровался в своем питомце. На военных советах он едва сдерживался, чтобы не выразить негодования.

— Какое же сопротивление ожидает меня, когда я выступлю на Киото с объединенными силами Суруги, Тотоми и Микавы? — переспросил Ёсимото.

Он рассчитывал на легкий поход без кровопролития, исходя из бедственного положения провинций, которые лежали на пути в столицу, и уповая на успех в сложной политической игре с их правителями. Если и быть сражению, то первое произойдет со слабыми войсками провинций Мино и Оми. Главное же сражение предстоит, вероятно, в Овари с кланом Ода. Ода не внушали опасений, но их клан нельзя склонить на свою сторону или подкупить.

Ода, скорее всего, окажутся врагами, и даже серьезными. Кланы Ода и Имагава уже сорок лет враждуют друг с другом. Стоило одной стороне взять вражескую крепость, как вторая тут же овладевала крепостью соперника. Один клан сжигал дотла город, второй в ответ предавал огню десять деревень. Со времен Нобухидэ, отца Нобунаги, и деда Ёсимото враждующим кланам суждено было хоронить своих мертвецов в приграничной полосе.

Когда слухи о намерениях Имагавы достигли Киёсу, в замке начали срочные приготовления к тяжелой обороне. Ёсимото отвел клану Ода роль показательной жертвы для всеобщего устрашения, и он продолжал подготовку к молниеносному и сокрушительному разгрому давних соперников.

Сегодня состоялся последний военный совет. Сэссай, Иэясу и оруженосцы покинули Дворец. Стояла глубокая ночь, и во всем Сумпу не горело ни огонька.

— Остается лишь уповать на богов и Будду, чтобы они ниспослали князю удачу, — обреченно пробормотал Сэссай. — Холодно, — пожаловался монах, хотя ночь была теплой.

Позже люди говорили, что здоровье старого монаха резко ухудшилось после того ночного совета. Вскоре он оставил этот мир. Сэссай тихо умер в одиночестве, глубокой осенью. Смерть его осталась незамеченной.

В середине зимы стычки на границе поутихли. В эту пору, как правило, серьезные боевые действия не ведутся. Время летит быстро, и на полях уже высоко поднялся озимый ячмень. Облетел вишневый цвет, и запах свежей листвы напоил воздух.

В начале лета Ёсимото отдал приказ своему войску выступить в поход на столицу. Люди застывали в изумлении при виде многочисленной и великолепно оснащенной армии Имагавы. Жители маленьких и слабых провинций затрепетали от страха. Приказ был кратким:

Удзидзанэ, наследник Ёсимото, после праздника мальчиков был назначен правителем Сумпу, и на двенадцатый день пятого месяца главная армия под радостные крики толпы выступила из города. Великолепные воины, блеском снаряжения затмевавшие солнечный свет, двинулись на столицу. Штандарты, знамена, флаги, оружие, доспехи выглядели живописно. Войско насчитывало около двадцати шести тысяч человек, но Ёсимото распустил слухи о том, что в строю у него сорок тысяч воинов.

Передовые войска Имагавы пятнадцатого числа взяли пограничный город Тирю, через два дня вошли в Наруми, обратив в пепелище большинство деревень в этой части Овари. Погода стояла ясная и теплая. Посевы ячменя и цветы на лугах были вытоптаны. В синее небо вздымались столбы черного дыма. Со стороны Оды не раздалось ни единого выстрела. Крестьянам заранее велели перебраться во внутренние районы провинции, захватив с собой все имущество.

— Похоже, и крепость Киёсу окажется пустой!

Пешим воинам Имагавы — и рядовым, и командирам — нелегко было идти с тяжелым вооружением по брошенной равнине под жарким солнцем.

В этот вечер вокруг зажженных фонарей крепости Киёсу царила тишина. Их зажгли в ожидании яростной ночной бури. Горожане не получили распоряжений из крепости. Они не знали, спасаться ли бегством или готовиться к осаде. К ним никто не обратился даже с простым словом ободрения. Купцы, как обычно, открыли лавки. Ремесленники занялись своим ремеслом, крестьяне вышли в поле, хотя движение по здешним дорогам прекратилось несколько дней назад.

Люди в городе чувствовали себя покинутыми, и вместо новостей поползли слухи.

— Говорят, что Имагава Ёсимото идет на запад с войском в сорок тысяч.

— Как князь Нобунага собирается защищать город?

— Это невозможно. Воинов у нас вдесятеро меньше.

С особым интересом жители наблюдали за военачальниками, проезжающими один за другим по городу. Одни вроде бы покидали крепость, отправляясь туда, где им предстояло держать оборону. Другие зачем-то въезжали в крепость.

— Верно, спорят, сдаться или принять бой, поставив под угрозу судьбу клана.

Простые люди, не зная планов своего князя, не ошибались. Действительно, жаркие споры продолжались в крепости несколько дней. Участники каждого совета делились на два лагеря.

Сторонники «безопасного решения вопроса», заявляя, что «судьба клана превыше всего», настаивали на сдаче на милость Имагавы. Князь Нобунага принял свое решение.

Он созвал военный совет только для того, чтобы объявить свою волю, а не для выслушивания пререканий сторонников отчаянной обороны и спасителей Овари любой ценой. Услышав приказ Нобунаги, многие из его подчиненных с облегчением разъехались по своим крепостям.

Киёсу после совета оставался тем же мирным городом, и количество воинов на его улицах не увеличилось. Нобунага, однако, нынешней ночью не раз поднимался из постели, чтобы выслушать донесения гонцов.

На следующий вечер, сразу после ужина, Нобунага прошел в главный зал на очередной военный совет. В нем участвовали военачальники, которые все еще оставались при нем. Сподвижники Нобунаги не спали, и их осунувшиеся лица были полны решимости. Вассалы, не приглашенные на совет, собрались в двух соседних с залом комнатах. Вассалы высокого ранга находились в непосредственной близости к главному залу. Люди вроде Токитиро пристроились на дальних подступах к залу. Третью ночь они сидели на своих местах в тревожном молчании. Глядя на горящие повсюду фонари, некоторые невольно вздыхали, думая, что сидят на похоронах.

Время от времени по анфиладе комнат проносился гулкий смех. Смеялся только Нобунага. Сидящие в дальних комнатах не знали причины веселого настроения князя, но смех повторялся, подбадривая всех.

Внезапно из коридора донеслись торопливые шаги очередного гонца. Сибата Кацуиэ, который должен был зачитать донесение князю, побелел как мел.

— Мой господин! — с трудом выговорил он.

— В чем дело?

— Поступило четвертое донесение из крепости Марунэ.

— И что же?

— Имагава, похоже, сегодня вечером выйдет к Куцукакэ.

— Вот как? — Нобунага отсутствующим взглядом блуждал по резным деревянным балкам.

Он, вероятно, и сам не знал, что делать. Люди, привыкшие во всем полагаться на него, растерялись. И Куцукакэ, и Марунэ принадлежали клану Ода. Если небольшие, но стратегически важные крепости не устоят, то ключи к долине Овари окажутся в руках у противника, который совершит быстрый бросок на крепость Киёсу.

— Каковы ваши планы? — Кацуиэ не выдержал затянувшегося молчания. — Нам доносили, что в войске Имагавы около сорока тысяч воинов, у нас не наберется и четырех тысяч. В крепости Марунэ семьсот человек. Стоит подступиться к крепости одному передовому отряду под командованием Токугавы Иэясу, в котором две с половиной тысячи человек, Марунэ пойдет ко дну, как утлое суденышко в бурю.

— Кацуиэ, Кацуиэ!

— Нам не удержать до рассвета Марунэ и Васидзу.

— Кацуиэ, ты оглох? О чем ты рассуждаешь? Бессмысленно говорить о том, что всем очевидно.

— Но ведь… — Кацуиэ едва открыл рот, но тут раздался топот ног.

Прибыл очередной гонец. Запыхавшийся посланец заговорил с порога соседней комнаты:

— Срочные известия из крепостей Накадзима и Дзэнсёдзи!

Донесения с боевых позиций, обреченных на поражение, звучали примерно одинаково. Воины Оды готовились героически умереть, защищая свои крепости. Донесения начинались словами: «Возможно, это последнее донесение, которое мы отправляем в крепость Киёсу…»

Донесения подтверждали полученные раньше сведения о продвижении войск Имагавы. В обеих крепостях ждали приступа на следующее утро.

— Прочти еще раз о расположении частей, — приказал Нобунага, облокотившись на подлокотник.

Кацуиэ зачитал указанный князем параграф донесения:

— «Враг вышел к крепости Марунэ отрядом в две с половиной тысячи воинов. К крепости Васидзу подошел отряд в две тысячи воинов. Через некоторое время подошло подкрепление в три тысячи воинов. По направлению к Киёсу идет отряд в шесть тысяч человек. Войско самого Имагавы насчитывает пять тысяч воинов».

Кацуиэ попутно заметил, что по долине рассеялись небольшие вражеские отряды, численность которых пока не установлена. Закончив чтение, Кацуиэ протянул свиток Нобунаге. В зале царило молчание.

Решение принято, воины Оды будут стоять насмерть. Обсуждать больше нечего. Сидеть в зале, ничего не предпринимая, было мучительной пыткой. Крепости Васидзу, Марунэ, Дзэнсёдзи находились недалеко от Киёсу. Мысленному взору собравшихся в зале представилось сорокатысячное воинство Имагавы, заполоняющее Овари, как морской прилив. В ушах даже звучал его рокот.

Какой-то старик, удрученный горем, заговорил из угла:

— Высочайшее решение принято, но не следует считать славную смерть в бою единственным призванием самурая. Пусть меня назовут трусом, но, по-моему, время для переговоров еще не упущено, следует подумать о спасении всего клана.

Говорил Хаяси Садо — человек, прослуживший клану дольше любого из присутствующих. Наряду с Хиратэ Накацукасой, который ужаснул и восхитил Нобунагу самоубийством, Садо был одним из трех главных советников, назначенных умирающим Нобухидэ в опекуны сына. В живых остался один Садо. Слова Хаяси вызвали отклик в сердцах у людей. Все про себя молились о том, чтобы Нобунага прислушался к совету мудрого старца.

— Который час? — спросил Нобунага, резко сменив тему разговора.

— Час Крысы, — послышался ответ из соседней комнаты.

Значит, наступила ночь.

Хаяси простерся перед князем и заговорил, не поднимая седую голову:

— Князь, подумайте еще раз! Разумно вступить в переговоры. Умоляю! На рассвете наши войска будут смяты армией Имагавы, все крепости взяты. Нас ждет неминуемое и сокрушительное поражение. Не лучше ли начать переговоры, пока есть время, предотвратить тем самым гибель нашего клана…

Нобунага взглянул на старика:

— Хаяси!

— Слушаю, мой господин?

— Ты стар, и тебе утомительно находиться в этом зале без сна и отдыха. Спор закончен, а час поздний. Отправляйся спать!

— Князь, послушайте меня… — Хаяси заплакал от предчувствия, что он присутствует при последних минутах существования клана. Обида жгла сердце, ведь ему откровенно дали понять, что он теперь никчемный старик. — Если ваше решение непреклонно, я не произнесу ни слова.

— Вот и помолчи!

— Вы тверды в своих решениях, князь. Намерены выйти из крепости и вступить в открытый бой?

— Именно так.

— Наше войско мало. Один против десятерых, а в открытом бою на одного нашего воина придется тысяча. Только запершись в крепости, мы можем надеяться на относительный успех.

— Каким образом?

— Если мы продержимся хотя бы две недели или месяц, мы сможем послать гонцов в Мино или в Каи и просить подмоги. Можно придумать и что-нибудь другое, ведь под вашим началом немало умных людей, которые знают, как перехитрить врага.

Нобунага расхохотался. Эхо прокатилось по всем комнатам.

— Хаяси, эти хитрости хороши для обыкновенных случаев. По-твоему, ничего особенного не случилось?

— Вы правы, мой господин.

— Если нам удалось бы продлить остаток наших дней на неделю-другую, то обреченная крепость все равно падет. Не зря мудрость гласит о неисповедимости судьбы. Сейчас нам кажется, что мы на самом дне несчастья. Несчастье — вещь загадочная. Наш враг могуч, но, быть может, в эти мгновения высшей точки достигла не только моя судьба? Запереться в слабой крепости с надеждой на спасение жизни ценой позора? Люди рождаются, чтобы когда-нибудь умереть. Вручите свои жизни в мои руки, доверьтесь вашему князю! Все вместе мы выйдем в чистое поле и под синим небом примем свою погибель, как подобает истинным воинам. — Закончив эту речь, Нобунага заговорил обыденным тоном: — Все вот-вот заснут. — Он заставил себя улыбнуться. — Всем спать! Хаяси, и ты отдохни. Надеюсь, среди нас не найдется никого, кто не сомкнет глаз от страха. Смелые воины сейчас будут спать.

После таких слов не заснуть было бы позором. Нобунага, в отличие от подданных, не только удалялся на покой ночами, но и позволял себе вздремнуть днем.

Поняв, что его мольбы напрасны, Хаяси низко поклонился князю и всем вассалам и ушел.

Один за другим потянулись к выходу приближенные. Вскоре Нобунага остался один в большом зале. И сейчас он выглядел спокойным. В углу он увидел двух спящих юных оруженосцев. Одному из них, Тохатиро, было всего тринадцать. Он был младшим братом Маэды Инутиё.

— Тохатиро! — окликнул его Нобунага.

— Слушаю, мой господин! — Тохатиро сел, протирая глаза.

— Крепко спишь.

— Простите меня!

— Я тебя не браню. Наоборот, это лучшая похвала. Я тоже собираюсь поспать. Дай мне что-нибудь под голову.

— Вы не пойдете в спальню?

— Нет. В эту пору рано светает, зато ночью хорошо спится. Подай вон ту лаковую коробку, она сойдет за изголовье.

Нобунага опустился на циновку и лежал, подложив под голову руку, в ожидании, когда Тохатиро подаст ему коробку. Нобунаге казалось, будто тело его плывет по волнам. На лаковой крышке коробки золотой краской были нарисованы сосна, бамбук и слива — символы удачи.

— Мне приснятся счастливые сны, — сказал Нобунага, подложив коробку под голову. Он закрыл глаза. Пока юный оруженосец гасил бесчисленные светильники в зале, вялая улыбка сошла с уст Нобунаги, как стаявший снег. Он глубоко заснул, похрапывая.

Тохатиро вышел к самураям, стоявшим на страже у входа в зал. Они пребывали в мрачном расположении духа, предвидя скорое поражение. Все в крепости уже смирились с неминуемой гибелью.

— Смерть не страшна, вопрос в том, как суждено умереть.

— Как бы князь не простудился, — сказала Саи, служанка Нобунаги, укрывая его одеялом.

Нобунага проспал еще два часа.

В лампах не осталось масла, догорающие огоньки слабо потрескивали.

— Саи! Саи! Есть здесь кто-нибудь? — закричал внезапно проснувшийся князь.

Князь с чернёными зубами

Кедровая перегородка-фусума бесшумно отодвинулась. Саи почтительно поклонилась Нобунаге:

— Проснулись, мой господин?

— Который час?

— Час Быка.

— Хорошо.

— Что прикажете?

— Принеси мои доспехи и вели седлать коня. Приготовь что-нибудь на завтрак.

Саи была исполнительной и преданной служанкой, и Нобунага полагался на нее. Она понимала, что предстоит сегодня, но не выдавала своих чувств. Она разбудила оруженосца в соседней комнате, передала стражам приказ оседлать коня и занялась приготовлением завтрака для своего господина.

Нобунага взял в руки палочки для еды:

— С рассветом настанет девятнадцатый день пятого месяца.

— Да, мой господин.

— Никто в стране, верно, не завтракает сегодня так рано. Очень вкусно. Принеси мне еще. А еще что-нибудь есть?

— Морская капуста с орехами.

— Ты меня балуешь. — Нобунага доел одно блюдо и принялся за другое. — Настоящий пир! Саи, подай мне ручной барабан.

Свой барабан Нобунага берег как зеницу ока и любовно называл Нарумигата. Он положил его на плечо и несколько раз ударил в него.

— Превосходный звук! Это потому, что еще так рано. Звучит чище обычного. Саи, сыграй-ка мне, а я станцую.

Саи послушно приняла барабан из рук Нобунаги. Мелодичный звук из-под маленьких женских пальчиков разнесся по крепости, словно призывая спящих: «Вставайте! Вставайте!»

Нобунага запел:

Он встал и двинулся в танце, подпевая в ритм:

Он пел громко, словно наступили последние минуты его жизни.

По коридору стремительно промчался самурай. Он преклонил колени перед князем, и его доспехи звучно ударили о деревянный пол.

— Ваш конь оседлан. Мы ждем ваших распоряжений, мой господин.

Нобунага застыл на месте.

— Ты ведь Ивамуро Нагато? — спросил он, взглянув на самурая.

— Да, мой господин.

Ивамуро Нагато был в полных доспехах. Нобунага не спешил облачиться в доспехи. Он продолжал танцевать под маленький барабан. Нагато недоуменно поглядывал на князя. Юный оруженосец, верно, что-то перепутал. Нагато поспешно оделся и предполагал найти Нобунагу в полной готовности. Стоило Нобунаге крикнуть: «Коня!» — и он сам опережал всех во дворе.

— Войди, не стесняйся! — сказал Нобунага, сложив руки в очередной фигуре танца. — Ты счастливчик, Нагато. Ты единственный видишь мой танец прощания с жизнью. Достойное зрелище!

Нагато, осознав смысл происходящего, устыдился своих сомнений и почтительно застыл в углу зала.

— Это слишком великая честь для такого недостойного человека, как я. Позвольте и мне спеть последнюю песню.

— А ты умеешь? Прекрасно! Саи, играй!

Служанка стояла понурив голову.

Нагато пел, а перед его мысленным взором проносились долгие годы службы с той поры, когда Нобунага был еще юношей. Души певца и танцора слились воедино. В полумраке на бледном лице Саи заблестели слезы. Искусница Саи на этот раз играла на барабане прекрасно.

Нобунага швырнул на пол веер, воскликнув:

— Вот она, смерть! — Облачившись в доспехи, он обратился к верной служанке: — Саи, как только услышишь, что меня убили, немедленно поджигай крепость!

Отложив в сторону барабан, она склонилась в поклоне.

— Слушаюсь, мой господин, — ответила она, не посмев взглянуть ему в глаза.

— Нагато! Труби выступление!

Нобунага бросил взгляд в глубину дома, где жили его любимые дочери, посмотрел на поминальные таблички с именами покойных предков.

— Прощайте! — произнес он с глубоким волнением. Надев шлем, Нобунага выбежал из дома.

Трубный голос раковины прозвучал в предрассветной тьме. Из-за туч проглядывали яркие звезды.

— Князь Нобунага выступает в военный поход!

Самураи поспешили за своим господином.

Работники кухни и те, кто был слишком стар для сражения в поле, оставались охранять крепость. Они выбежали к воротам, чтобы проводить войско. Сейчас было видно, что в крепости не более полусотни мужчин. Да и войско Нобунаги было невелико.

Коня, на котором в это утро ехал Нобунага, звали Цукинова. В темноте у ворот шуршали листья, которые гнал сильный ветер, мелькали огоньки фонарей. Нобунага вскочил в украшенное перламутром седло и помчался к главным воротам. Доспехи и большой меч позвякивали на скаку.

Оставшиеся в крепости пали перед князем. Нобунага коротко попрощался с теми, кто долгие годы служил ему. Он жалел старых воинов, своих дочерей. Всем предстояли сиротство и лишения. Нобунага невольно прослезился.

Слезы у Нобунаги просохли, потому что Цукинова уже нес его навстречу рассвету.

— Наш господин!

— Остановитесь!

— Подождите!

Шестеро всадников — Нобунага и оруженосцы, — по обыкновению, скакали впереди. Нобунага не оборачивался на крики приближенных, которые пытались не отстать от князя. Враг был на востоке, там же находились и те, к кому он спешил на выручку. Когда они доберутся до места, где им предстоит умереть, солнце высоко поднимется в небе. Нобунага в какой-то миг подумал, что смерть его ничего не изменит в мире. Он родился на этой земле, здесь же и уйдет из жизни.

— Князь! Нобунага! — внезапно окликнули Нобунагу на городском перекрестке.

— Ёсинари! — удивился он.

— Я, мой господин.

— И Кацуиэ?

— Слушаюсь, мой господин!

— Быстро вы домчались! — похвалил Нобунага и, привстав в стременах, спросил: — Сколько вас?

— Двести. Сто двадцать всадников под началом Мори Ёсинари и восемьдесят воинов Сибаты Кацуиэ. Мы дожидались вас здесь.

Среди лучников, которыми командовал Ёсинари, были и Матаэмон и Токитиро с отрядом из тридцати пеших воинов.

Нобунага сразу заметил его. «А вот и Обезьяна», — подумал он. Нобунага обозрел свое воинство. Две сотни воинов, исполненных решимости сразиться и умереть. «Отваги им не занимать», — подумал Нобунага, и глаза у него загорелись. Конечно, такой отряд против армии в сорок тысяч человек — все равно что пригоршня песку против ветра. Нобунага сомневался, что воины Ёсимото обладают подобным мужеством и отвагой. Боевой дух соратников укрепил его волю. Пусть им суждено погибнуть, но их смерть не будет напрасной. Добровольно пойдя на смерть, они останутся жить в людской памяти.

— Светает. Вперед! — скомандовал Нобунага.

Он поскакал по дороге Ацута на восток. Воины следовали за ним в утреннем тумане, поглотившем придорожные дома. Воины катились валом, не соблюдая строя. По обычаю, когда князь отправляется на войну, все его подданные высыпают на улицу, провожая войско бодрыми криками. Войско идет под развернутыми знаменами. Военачальник едет во главе, блистая могуществом. Воины шагают под непрерывный барабанный бой. Нобунага был равнодушен к показному великолепию. Его отряд передвигался с такой быстротой, что невозможно было соблюсти строй.

Им предстояло сразиться насмерть. Нобунага скакал впереди, уверенный и решительный. Никто не отставал, не прятался под покровом тумана. По пути к отряду присоединялись новые воины. Сигнал к выступлению прозвучал внезапно, поэтому многие, не успев к построению, нагоняли отряд на улицах города.

Шум разбудил и тех, кто спокойно спал в этот ранний час. Заспанные крестьяне, торговцы и ремесленники отпирали ворота и кричали:

— Война! Война!

Они догадывались, что всадником, скачущим впереди, был их князь Нобунага.

— Нагато! Нагато!

Нобунага повернулся к Нагато, но того не оказалось рядом. Он скакал, отстав на пятьдесят кэнов, в толпе воинов. Вслед за князем мчались бок о бок Кацуиэ и Ёсинари. У въезда в Ацуту к ним присоединилась еще одна группа воинов.

— Кацуиэ! — прокричал на скаку Нобунага. — Мы приближаемся к вратам храма! Надо остановить все войско. Я хочу помолиться напоследок.

У храмовых ворот он спешился. Верховный жрец и его свита поспешили навстречу князю.

— Благодарю за встречу. Я приехал вознести молитву перед сражением.

На подступах к храму, между двумя рядами деревьев, висел туман. Верховный жрец подошел к священному ручью для совершения обряда очищения. Нобунага омыл руки из черпака и сполоснул рот. Затем зачерпнул воду ладонью и выпил одним глотком.

— Доброе предзнаменование! — громко, чтобы его услышали воины, произнес Нобунага, глядя в небо.

Туман рассеялся. Ветви старого дерева алели в лучах восходящего солнца. Над головами воинов летела стая птиц.

— Священные вороны!

Верховный жрец, облачившись в воинские доспехи, прошел в алтарь. Нобунага сел на циновку. Жрец принес кувшинчик сакэ на маленьком деревянном подносе и налил его в чашечку из неглазурованной глины. Нобунага, выпив ритуальное сакэ, хлопнул в ладоши и начал молиться. Воины, низко склонив головы и закрыв глаза, тоже молились, чтобы их души превратились в зеркала, отражающие лики богов.

Когда Нобунага вышел из храма, его ждала добрая тысяча воинов. Он сел на коня у южных ворот. Нобунага примчался сюда галопом, но из храма выезжал медленно, плавно раскачиваясь в седле. Он сидел на коне в непривычной для мужчины позе, свесив обе ноги на одну сторону, — так ездят наездницы в юбках в специально придуманном для них женском седле.

Наступило утро, все жители Ацуты стояли у своих домов и на перекрестках, наблюдая за тем, как армия отправляется на сражение.

Увидев во главе войска Нобунагу, они изумленно перешептывались.

— Значит, и вправду едут на бой!

— Не может быть!

— С его-то войском против Имагавы!

Нобунага добрался от Киёсу до Ацуты одним броском, поэтому, устав от галопа, ехал сидя «по-женски» в седле, что-то напевая себе под нос.

Выйдя на развилку дорог за городом, войско внезапно остановилось. Черный дым двумя столбами вздымался в небо с той стороны, где находились крепости Марунэ и Васидзу. Нобунага помрачнел. Обе крепости, вероятно, пали. Он глубоко вздохнул, а затем обратился к воинам:

— Мы не поедем по прибрежной дороге. Сейчас время прилива, поэтому пробраться там будет трудно. Двинемся по горной дороге к крепости Тангэ. Приведи всех старост Ацуты, — приказал Нобунага одному из самураев.

На поиски старост отправили воинов. Вскоре двоих привели к Нобунаге. Он обратился к ним громко, чтобы слышали люди, стоявшие вдоль дороги:

— Вам часто доводилось видеть меня, так что я для вас не в диковинку. Сегодня обещаю показать вам нечто необычайное: голову с вычерненными лаком зубами, голову князя Суруги. Это зрелище доступно только тем, кто рожден в моей провинции Овари. Поднимитесь на холмы и следите за ходом сражения!

Обойдите весь город и прикажите людям поднять над головами праздничные флажки, как боевые знамена. Украсьте алыми и белыми лентами ветки каждого дерева, особенно на холмах, запустите в небо побольше воздушных змеев. Пусть враг думает, что нас много. Понятно?

Отъехав от Ацуты на половину ри, Нобунага обернулся и увидел над городом множество знамен и воздушных змеев. Казалось, что в город вошла большая армия из Киёсу.

Стояла жара, необычная для начала лета. Старики потом рассказывали, что такой погоды они не помнили на своем веку. Солнце стояло высоко, копыта лошадей топтали землю, десять дней не получавшую ни капли дождя. Войско Нобунаги продвигалось вперед в клубах пыли.

«Жизнь или смерть!» — сжав поводья, Нобунага мчался вперед. Воинам он мог сейчас казаться ослепительным Всадником Смерти или Вестником Надежды на спасение. Вера в князя была настолько сильна в войске, не ведающем исхода сражения, что все следовали за предводителем без ропота и колебаний.

«Шаг за шагом на смерть», — беспрестанно повторял про себя Токитиро. Захотелось бы ему сейчас сбежать, он не смог бы этого сделать: воины двигались мощной волной, поэтому на мгновение сбившегося с шага человека затоптали бы. Должность его невелика, но он все же командовал тридцатью пешими воинами и не мог уклониться от общей участи, пусть самой трагической.

«На смерть! На смерть!» — твердил Токитиро.

Скудного жалованья пеших воинов хватало лишь на то, чтобы их семьи не умерли от голода. Отчаянное урчание их постоянно несытых желудков отдавалось и в животе у Токитиро. Неужели люди готовы пожертвовать жизнью? Токитиро вдруг осенило, что он служит безумцу. Он безраздельно верил Нобунаге, когда поступил к нему на службу. И вот, кто казался ему мудрым и могущественным, посылает своих воинов и Токитиро на верную смерть. Токитиро вспомнил все, что мечтал совершить в жизни, взгрустнул о матери, дожидающейся его в Накамуре.

Предаваться грусти было некогда. Поступь тысячи ног, лязг и ослепительный блеск боевых доспехов внушали единственную мысль: «Умереть! Умереть!»

Потные лица воинов лоснились на солнце, покрываясь пылью. Беспечный нрав не изменил Токитиро в отчаянном положении, но думал он, как и все в этот час, что надо стоять и биться насмерть.

Воины шли, чтобы безропотно проститься с жизнью. Спускаясь с одного холма и взбираясь на другой, они приближались к тем местам, откуда в небо восходил черный дым.

На вершине очередного холма передовой отряд увидел раненого. Залитый кровью человек, еле передвигающий ноги, бормотал что-то невнятное.

Это был Дайгаку, вассал Сакумы, бежавший из Марунэ. Его привели к Нобунаге, и страдающий от тяжелых ран беглец рассказал следующее:

— Князь Сакума героически пал в огне пожара, князь Иио погиб самоотверженно, сражаясь в Васидзу. Мне стыдно, что я единственный остался в живых. Я бежал из крепости по приказу князя Сакумы, чтобы сообщить вам о случившемся. Далеко от захваченной крепости я слышал победные кличи врагов. Марунэ и Васидзу теперь в руках Имагавы.

Выслушав доклад Дайгаку, Нобунага призвал к себе Тохатиро. Маэда Тохатиро, совсем мальчишка, затерялся в гуще воинов. Услышав зов князя, он немедленно предстал перед Нобунагой, готовый выполнить любой приказ.

— Слушаю, мой господин!

— Тохатиро, подай мне четки.

Тохатиро берег княжеские четки как зеницу ока. Завернув их в тряпицу, он спрятал их у себя на груди, под доспехами. Он быстро достал сверток и, развернув его, подал Нобунаге. Князь надел четки на грудь. Они были из крупных серебристых жемчужин, которые казались еще великолепнее на фоне светло-зеленого кимоно.

— Какое горе! И Сакума, и Иио отошли в мир иной. Жаль, что они не дожили до часа моей победы. — Нобунага выпрямился в седле и молитвенно сложил руки.

Черный дым над Васидзу и Марунэ походил на погребальный костер. Воины молча смотрели кто на дым, кто на Нобунагу. Князь устремил взгляд вдаль. Помолчав немного, он резко повернулся лицом к воинам и закричал чуть не в исступлении:

— Сегодня девятнадцатый день пятого месяца. Этот день войдет в историю как дата моей смерти. И вашей тоже. Я скудно платил вам, и вы погибнете, так и не познав удачу. Таков удел всех, кто служит мне. Воины, которые вместе со мной сделают еще один шаг вперед, неминуемо погибнут. Я отпускаю всех, кому дорога жизнь. Отпускаю без упрека и гнева.

— Нет! Мы умрем вместе с нашим господином! — грянул в ответ дружный хор, в котором слились голоса командиров и рядовых воинов.

— И вам не жаль умирать за такого глупца?

— Мы с тобой до конца! — ответил за всех один из командиров.

— Тогда вперед! Имагава ждет нас! — хлестнул коня Нобунага.

Он первым рванулся вперед, но облако пыли мгновенно поглотило его. В смутности очертаний всадника и его коня людям чудилось нечто божественное.

Дорога шла вниз по склону и далее по низине. На границе провинции местность вновь стала холмистой.

— Тангэ! Крепость Тангэ! — перекликались, едва отдышавшись, воины.

Крепости Марунэ и Васидзу уже пали, поэтому всех страшила участь Тангэ. Теперь в глазах воинов вспыхнул радостный свет. Крепость Тангэ была неразрушенной, а ее защитники живы.

Нобунага подъехал к крепости и произнес, обращаясь к ее коменданту:

— Оборона маленькой крепости бессмысленна, поэтому сдадим ее без боя врагу. Поищем удачи в другом месте.

Гарнизон Тангэ влился в общее войско, и без привала оно поспешило к крепости Дзэнсёдзи. Узнав о приближении Нобунаги, люди в Дзэнсёдзи подняли громкий крик, но не ликующий, а напоминающий жалобный стон.

— Он подходит!

— Князь с войском!

Нобунага был правителем их провинции, но не все знали, какой из него выйдет военачальник. Никто и подумать не смел, что сам Нобунага внезапно прибудет в их заброшенную, удаленную от остальных крепость, защитники которой уже смирились с неминуемой гибелью. Сейчас, воспрянув духом, они готовы были умереть, но умереть, сражаясь под знаменами клана. В то же время из Хосидзаки подоспел заранее посланный туда Сасса Наримаса, а с ним триста всадников.

Нобунага приказал воинам рассчитаться по порядку. Сегодня утром, когда он выезжал из Киёсу, его сопровождали семеро спутников. Сейчас воинов стало почти три тысячи. Для поднятия боевого духа войску было торжественно объявлено, что собралось пять тысяч бойцов. Нобунага понимал, что это вся сила, которую можно собрать на подвластных ему землях, составляющих половину территории Овари.

Улыбка заиграла на устах у князя. Сорок тысяч воинов Имагавы находились на расстоянии слышимости крика. Воины Оды, спрятав боевые знамена, наблюдали за неприятелем с вершины холма.

Лучники Асано Матаэмона расположились на северном склоне холма, в стороне от основных сил. Привычным для них оружием были луки, но сегодня предстояла рукопашная, поэтому в руках у воинов были и копья. Здесь же находились тридцать пеших воинов, которыми командовал Токитиро. Раздался приказ о коротком привале.

Воины повалились в густую траву.

Токитиро вытер вспотевшее лицо грязным полотенцем:

— Эй, кто-нибудь! Подержите мое копье!

Один из его воинов поднялся с земли и взял копье Токитиро. Токитиро пошел куда-то, за ним зашагал и его невольный оруженосец.

— А тебе идти не обязательно.

— Куда вы, мой господин?

— Туда, где помощь не понадобится. Я собираюсь облегчиться, и вряд ли тебе понравится запах. — Засмеявшись, Токитиро свернул в сторону с узкой тропинки. Решив, что командир пошутил, воин некоторое время потоптался на тропе, озабоченно глядя в том направлении, куда ушел Токитиро.

Токитиро спустился на несколько шагов по южному склону, подыскивая местечко поукромней. Наконец он нашел его, развязал пояс и присел. На рассвете войско выступило в такой спешке, что Токитиро едва успел надеть доспехи, не то что облегчиться. На протяжении всего марша из Киёсу в Ацуту и Тангэ воинам давали лишь минутные передышки, и Токитиро думал только о том, как бы справить нужду. Теперь он с наслаждением присел в тени под безоблачным небом.

По закону военного времени даже здесь нельзя зевать. Вражеские лазутчики проникали в глубокий тыл противника. Застав неприятеля за этим безобидным занятием, подстреливали его из лука, чаще всего для потехи. Токитиро, глядя в синее небо, не благодушествовал. Река у подножия горы изгибалась, неся воды к полуострову Тита, к морю. Видел он и единственную в здешних местах дорогу, которая белой змейкой вилась по восточному берегу реки.

Васидзу, крепость в горах к северу от дороги, должно быть, сгорела дотла. На полях и в деревнях он видел множество людей, пеших и конных, которые отсюда казались муравьями.

Токитиро служил в войске маленькой провинции, поэтому выражение «несметное множество» пришло ему в голову, когда он увидел, как велико вражеское воинство. Подумав о том, что отсюда видна лишь часть армии Имагавы, Токитиро понял, почему князь Нобунага готовился сегодня умереть.

«Люди — странные существа. Доживу ли я до рассвета?» — думал Токитиро. Он услышал чьи-то шаги в зарослях внизу.

Враг? Токитиро поджидал вражеского лазутчика, который, верно, пробивался в расположение войска Нобунаги. Токитиро распрямился, завязал пояс, и внезапно взгляд его встретился с глазами человека, поднимавшегося по тропинке.

— Токитиро!

— Инутиё!

— Как ты здесь оказался?

— А ты?

— Узнав, что Нобунага готовится принять смерть, я поспешил, чтобы умереть вместе с ним.

— Хорошо, что ты пришел! — У Токитиро застрял комок в горле.

Он протянул руки старому другу. Они без слов поняли друг друга. Инутиё был в прекрасных доспехах. На спине Инутиё был герб в виде цветка сливы.

— Великолепно выглядишь!

Токитиро невольно залюбовался другом и неожиданно для себя вспомнил о Нэнэ, оставшейся дома, в Киёсу.

— А где ты был до сих пор?

— Ждал подходящего часа.

— Когда князь Нобунага изгнал тебя, ты не хотел поступить на службу в другой клан?

— Я могу быть верным лишь одному человеку. Я быстро понял, что изгнание прибавит мне опыта. Я благодарен князю Нобунаге за мудрый урок.

Слезы навернулись на глаза Токитиро. Инутиё понимал, что сегодняшнее сражение закончится героической гибелью всего клана Ода, и Токитиро гордился тем, что его друг не оставил бывшего господина в минуту смертельной опасности.

— Сейчас, первый раз за весь день, князь Нобунага позволил себе короткий отдых. Самое подходящее время. Пошли!

— Не спеши, Токитиро. Я не хочу попадаться на глаза князю.

— Почему?

— Я не хочу вымаливать прощения, тем более что сейчас он, наверное, готов простить каждого. И не хочу, чтобы другие именно так расценили мое появление.

— О чем ты? Мы все сегодня погибнем! Ведь и ты пришел сюда, чтобы умереть под знаменами нашего господина?

— Конечно.

— Тогда не о чем беспокоиться. Оставим сплетни тем, кто останется в живых.

— Нет, я предпочту погибнуть незаметно от князя. Простит меня князь или нет, это не имеет значения. Послушай, Токитиро!

— Да?

— Разрешишь мне тайком присоединиться к твоему отряду?

— Пожалуйста, но у меня всего тридцать пеших воинов, так что в твоих роскошных доспехах в нем не спрятаться.

— А так?

Инутиё прикрыл блестящий шлем чем-то вроде конской попоны и отправился в отряд Токитиро. Встав на цыпочки, он мог разглядеть самого Нобунагу. Голос князя, подхваченный ветром, был слышен каждому воину.

Одинокий всадник, подобно низко летящей птице, мчался по направлению к Нобунаге с той стороны, откуда никто не должен был появиться. Нобунага, первым увидев его, молча ждал. Всадник подъехал к князю.

— Какие новости?

— Основная часть армии Имагавы, войска под командованием Ёсимото и его помощников только что изменили маршрут и следуют на Окэхадзаму!

— Что? — Глаза Нобунаги заблестели. — Выходит, Ёсимото не заходил в Одаку?

Не успел князь пояснить свою мысль, как послышался крик:

— Смотрите! Еще один!

Прискакал второй всадник, потом еще два — возвращались лазутчики Нобунаги.

— Основные силы Имагавы направились на Окэхадзаму, но, не дойдя до нее, рассредоточились около Дэнгакухадзамы, к югу от Окэхадзамы. Они разбили лагерь. Шатер князя Ёсимото поставили в центре лагеря.

Нобунага молчал, взор его был острым, как лезвие меча. Смерть! Он думал только о смерти, страстно, самозабвенно и отчаянно. Он жаждал умереть, но умереть достойно, как подобает воину. С рассвета до полудня он бешено мчался навстречу смерти. Внезапно, как солнечный луч, пробившийся сквозь толщу облаков, в его мозгу вспыхнула мысль о том, что не все еще потеряно. У него появилась надежда на победу.

Если, конечно, судьба будет благосклонной к нему.

До этого мгновения Нобунага не верил в возможность победы, в то единственное, за что должен сражаться истинный воин.

Мысль человека подобна пузырькам на воде, а жизнь его — краткий миг. Мысли и поступки человека до последнего вздоха зависят от случая, сама по себе мысль способна уничтожить человека.

В повседневной жизни у человека есть время для размышлений, но миг, предопределяющий судьбу, внезапен и краток. Куда свернуть в минуту опасности — направо или налево? Нобунага стоял сейчас на роковом распутье и бессознательно сделал правильный шаг.

Характер, подготовка Нобунаги, конечно, сыграли роль в критический момент и удержали его от ошибочных действий. Он крепко сжал губы, хотя горел от нетерпения высказать нечто важное.

К нему неожиданно обратился один из вассалов:

— Мой господин, сейчас самое время! Ёсимото, взяв Васидзу и Марунэ, считает, что выявил нашу слабость, и празднует победу. Он упивается торжеством и его боевой дух низок, как никогда. Настало наше время! Если мы внезапно атакуем его лагерь, победа будет за нами.

— Согласен! Мне нужна голова Ёсимото. Вперед на восток, к Дэнгакухадзаме! — произнес Нобунага.

Командиры, не уверенные в успехе стихийного наступления, пытались отговорить князя от поспешности, но он не захотел их слушать.

— Перестраховщики! Не ворчите, следуйте за мной! Попаду я в огонь, и вы окажетесь в нем. Попаду я в воду, и вам придется последовать за мной. Не нравится — наблюдайте со стороны.

Презрительно усмехнувшись, Нобунага решительно хлестнул коня и помчался впереди войска.

Полдень. В настороженно замерших горах не слышно даже птичьего посвиста. Ветер утих, и палящее солнце словно испепелило все живое. Листья прижались к ветвям или скрутились, как сухой табак.

— Эй!

Несколько воинов во главе с командиром побежали по травянистому склону.

— Осторожней развешивайте!

Одни расчищали землю граблями, другие цепляли за ветви деревьев широкие полотнища. Они огораживали большое пространство, в котором намеревался разместить свою ставку Ёсимото.

— Ну и жара!

— Местные говорят, что не помнят такого пекла.

— Пот глаза заливает, доспехи — как железо на наковальне у кузнеца.

— Снять бы их да немного освежиться. Да вот с минуты на минуту подойдут господа.

— Передохнем чуть-чуть.

На холме росло несколько деревьев, и воины устроились под одним из них, в живительной тени.

Гора Дэнгакухадзама на фоне горной цепи, окружавшей долину, казалась всего лишь маленьким холмиком. Время от времени росшие на нем деревья вздрагивали от свежего ветерка с вершины Тайсигадакэ.

Один из воинов мазал лекарством натертую ступню и, случайно взглянув вверх, присвистнул.

— Что там? — спросил его сидевший рядом воин.

— Сам посмотри.

— Куда?

— Тучи набегают, к вечеру дождь, пожалуй, соберется.

— Дождь сейчас был бы очень кстати, но для тех из нас, кто починяет дороги и таскает поклажу, ливень может оказаться похуже любой схватки с врагом.

Ветер трепал развешенные полотнища.

Подошел командир и, оглядев подчиненных, скомандовал:

— Пора заканчивать. Князь остановится на ночлег в крепости Одака. Он намеренно ввел врага в заблуждение, изобразив, что направляется в Одаку через Куцукакэ. Срезав дорогу через Окэхадзаму, он прибудет сегодня вечером. Надо опередить его и позаботиться о мостах и опасных участках дороги. Пошевеливайтесь!

Люди ушли, и горы погрузились в привычный покой, только цикады стрекотали в траве. Вскоре тишину нарушил конский топот. Не было ни барабанного боя, ни сигналов раковин. Отряд продвигался вперед, стараясь не шуметь. Усилия оказались тщетными — ни пыли, поднимаемой множеством лошадей, ни стука копыт не утаить. Цокот подков по камню и по утоптанной глинистой тропе загудел в воздухе, а холм Дэнгакухадзама и его окрестности усеяли всадники, пешие воины, знамена и шатры громадной армии Имагавы Ёсимото.

Ёсимото исходил потом. От спокойной жизни он к сорока годам безобразно располнел. Все видели, как мучителен для него этот поход. Его несуразно длинное и толстое туловище было облачено в алую парчовую накидку с белой нагрудной пластиной. Огромный шлем с пятью нашейными пластинами венчали восемь драконов. На поясе были большой меч по имени Мацукураго, которым род Имагава владел несколько поколений, и малый меч, сделанный руками искусного оружейника. Доспехи дополняли железные перчатки, наплечные латы и тяжелые сапоги. Снаряжение непомерным грузом давило на измученное жарой и усталостью тело князя.

Распаренный Ёсимото скакал под палящим солнцем, кожаные части его доспехов и черное перо на шлеме чуть ли не дымились от зноя. Наконец он добрался до Дэнгакухадзамы.

— Как называется это место? — спросил Ёсимото, усевшись в наспех воздвигнутом шатре.

Его окружали люди, заботившиеся о благополучии своего повелителя: оруженосцы, командиры, старшие советники, лекари.

— Мы находимся на холме Дэнгакухадзама, — ответил один из командиров. — До Окэхадзамы меньше одного ри.

Ёсимото кивнул и передал шлем оруженосцу. Слуги расстегнули на нем доспехи, и он с облегчением освободился от промокшей нижней одежды и переоделся в белое кимоно. Дул ветерок. Ёсимото облегченно вздохнул.

Походный стул князя поставили на середине холма, подстелив леопардовую шкуру. Слуги распаковывали затейливую походную утварь, которую Ёсимото повсюду возил за собой.

— Что за грохот? — воскликнул Ёсимото, едва не захлебнувшись чаем.

Отдаленный звук походил на выстрел из сотни мушкетов.

Оруженосцы насторожились. Один из них, приподняв полог шатра, выглянул наружу и поразился зрелищу, представшему его взору. Огнедышащий солнечный диск, проглядывавший сквозь водоворот черных туч, завораживал игрой света и тени.

— Это гром. Вдалеке грохочет, — доложил оруженосец.

— Гром? — Ёсимото натянуто улыбнулся, хлопнув себя ладонью по колену.

Оруженосцы подметили, что князь чем-то недоволен, но не осмелились задавать вопросы. Сегодня утром, при выезде из крепости Куцукакэ, Ёсимото упал с лошади. Расспросы о самочувствии прогневали бы князя.

Послышался шум, и одновременно множество пеших и конных появилось у подножия холма, устремляясь туда, где можно было преградить выход из долины.

— Что это значит? — негодующе спросил Ёсимото у одного из оруженосцев.

Не дожидаясь распоряжений князя, несколько вассалов выскочили из шатра. Шум не был отдаленным громом. Топот конских копыт и тяжелая поступь пеших воинов отчетливо слышались на вершине холма. Это был отряд сотен из двух воинов, нагнавший князя по пути из Наруми. Воины несли отрубленные головы защитников крепости.

Головы подданных Оды сложили к ногам Ёсимото.

— Вот что осталось от самураев Оды из Наруми! Полюбуемся! — Ёсимото сразу же повеселел. — Подайте мне стул!

Обмахиваясь веером, он внимательно осмотрел более семидесяти отрубленных голов. Когда унесли последнюю голову, Ёсимото воскликнул:

— Кровавая бойня! — и отвернулся, приказав закрыть полог шатра. Черные тучи бежали по полуденному небу. — Прекрасно. Ветер все свежее. Скоро полдень, верно?

— Нет, мой господин, уже настал час Лошади.

— Не зря я проголодался. Подать мне обед и накормить воинов!

Оруженосец вышел из шатра, чтобы передать распоряжение князя. В самом шатре забегали командиры, повара и слуги, но беспорядка не возникло. Из соседних храмов и деревень потянулись посланцы с дарами. Они приносили сакэ и кушанья, которыми славились эти края.

Ёсимото не допускал посторонних до себя, однако же распорядился:

— Передайте, что мы вознаградим их, когда вернемся из победоносного похода на столицу.

Посланцы ушли, и Ёсимото, удобно устроившись на леопардовой шкуре, велел подать сакэ. Командиры один за другим докладывали из-за полога о своих успехах, и каждый поздравлял князя с победой над Наруми, одержанной вслед за взятием крепостей Марунэ и Васидзу.

— Вам, должно быть, стыдно — слишком слабое сопротивление нам оказывают, — с улыбкой произнес Ёсимото, угощая самураев и оруженосцев сакэ.

— Хвала вашей стратегической мудрости. Но, как вы изволили заметить, если и дальше нам предстоит иметь дело со слабым врагом, то наши воины начнут роптать на то, что, мол, напрасно они мучились на учениях.

— Потерпите немного. Завтра вечером мы возьмем крепость Киёсу. Какими жалкими вояками ни оказались люди клана Ода, но мне кажется, за свою главную крепость они постараются постоять. Каждый из вас сможет проявить себя и получить заслуженную награду.

— Хорошо бы задержаться в Киёсу дня на три, чтобы отдохнуть и поразвлечься.

Солнце скрылось за тучами, но после обильных возлияний никто не заметил, что небо грозно нахмурилось. Порывом ветра приподняло полог шатра, пошел дождь, и загрохотал дальний гром. Ёсимото с приближенными весело беседовали, спорили, кто завтра первым ворвется в Киёсу, и злословили о Нобунаге.

Пока Ёсимото в шатре на холме потешался над своим незадачливым противником, Нобунага с трудом продвигался по диким склонам Тайсигадакэ. С каждой минутой он все ближе подходил к войску Ёсимото.

Тайсигадакэ — гора невысокая и пологая, но густо поросшая дубами, шелковицей и другими деревьями. Сюда обычно заходили только дровосеки. Для быстрого продвижения воины Нобунаги валили деревья, выравнивали почву. Они перебирались через валуны и переправлялись через ручьи.

Нобунага кричал воинам:

— Если лошадь подвернула ногу, бросай ее! Если знамя запуталось в ветвях, оставьте его там. Быстрее! Быстрее! Главное — поскорее овладеть лагерем Ёсимото и получить его голову. Лучше идти налегке. Стремительно врежемся во вражеские ряды! Не тратьте время на отрубание голов. Убил одного, сразу берись за следующего, пока самого не обезглавили. Не нужно совершать подвигов. Удаль напоказ — сегодня не для нас! Бейтесь самозабвенно, и докажете истинную преданность клану Ода!

Воины внимали его словам, как раскатам дальнего грома перед бурей. Полуденное небо быстро темнело, словно его заливало огромное пятно туши. Ветер дул отовсюду — с неба, из ущелья, из зарослей, даже из-под корней деревьев. В воздухе сгустилась тьма.

— Мы близки к цели! Дэнгакухадзама за той горой, остался всего один переход. Готовы ли вы умереть? Отставший от войска навсегда покроет позором себя и своих потомков.

Войско Нобунаги по-прежнему шло беспорядочно. Часть воинов отстала, другая брела гурьбой. Голос князя объединял разрозненное войско.

Нобунага кричал все громче и одержимее, и его воины с трудом понимали смысл его слов. Впрочем, слова были лишними. Достаточно того, что Нобунага рядом, что он возглавляет их отчаянный бросок. Начался дождь, первые капли засверкали, как острия копий. Крупные капли больно били по лицам воинов. Порывы ветра срывали с деревьев листья, бросая их охапками в глаза воинов.

Удар грома едва не расколол гору. На мгновение небо и земля слились воедино. Дождь низвергался дымно-белесыми потоками, увлекая водопады грязи и камней со склона на узкую тропу.

— Вот они! — воскликнул Токитиро, показывая на лагерь Имагавы своим пешим воинам.

Сквозь стену дождя промокшие шатры врага казались бесчисленными. Воины Токитиро разглядели, что передовые отряды Нобунаги почти у цели. Воины приготовили мечи, копья, алебарды.

Прокладывая дорогу через густой лес, взбираясь по травянистым склонам, воины подошли вплотную к лагерю Имагавы. В небе вспыхивали сине-зеленые молнии. Ливень и ветер погружали мир во мрак.

Токитиро во главе отряда карабкался вверх по склону. Люди соскальзывали вниз и падали, но старались не отставать. Они стремились не к победе, просто большая битва, как песчинку, увлекла за собой маленький отряд Токитиро.

В шатрах Ёсимото каждый раскат грома встречали взрывами хохота. Ветер усиливался, но шатры стояли крепко.

— Скоро, пожалуй, замерзнем, — смеялись воины, наполняя чашечки сакэ.

Вечером им предстоял бросок на Одаку и штурм крепости, поэтому люди не напивались.

Тем временем приготовили обед и в шатер Ёсимото принесли котлы с рисом и миски с супом. Капли дождя закапали на котлы, циновки, доспехи.

Не надеясь на улучшение погоды, воины начали искать места посуше. Шатер Ёсимото установили так, что в центре его оказалось огромное дерево толщиной в три обхвата. Князю, сидевшему под деревом, ливень был не страшен. Приближенные поспешили к дереву со своими циновками и мисками.

Ветви могучего дерева трещали под ветром, желтые и зеленые листья слетали с него, налипая на доспехи. Дым чахнувших под дождем костров, разложенных поварами, стелился по земле и заползал в шатер, слепя глаза Ёсимото и его военачальникам и вызывая у них удушье.

— Ничего не поделаешь. Надо развесить дополнительные навесы, чтобы дождь не докучал нам, — приказал воинам один из командиров, но его никто не услышал.

Стена дождя, вой ветра и скрип деревьев поглотили его голос. Слышался только треск дров, переходящий в шипение, — повара упорно жгли костры, чадящие белым дымом.

— Позовите командующего над пешими воинами!

Один из командиров выбежал наружу, и в шатер ворвался странный шум. Казалось, это стенала сама земля. Смятение прокралось в душу Ёсимото, заставив его забыть о буре.

— Что это? — спросил он, прислушиваясь к звукам, похожим на глухой лязг оружия. — Измена? Или наши воины бьются друг с другом?

Не понимая, что происходит, приближенные Ёсимото встали вокруг князя.

— Что случилось? — кричали они.

Воины Оды как приливная волна захлестнули вражеский лагерь, сражаясь совсем рядом с шатром Ёсимото.

— Враг?!

— Ода!

Звенели копья, в панике кричали захваченные врасплох воины. Ёсимото, стоявший под могучим деревом в центре шатра, словно утратил дар речи. Он закусил губу вычерненными зубами, не веря тому, что видел собственными глазами. Вассалы, обступившие его, растерянно переминались с ноги на ногу.

— Мятеж в войске?

Призывы о помощи неслись со всех сторон, но военачальники все еще не верили в то, что их лагерь атаковали враги. Воины клана Ода мелькали здесь и там, боевые кличи на наречии Овари резали слух вассалам Ёсимото. Несколько воинов Оды бросились к Ёсимото.

— Князь Суруги!

Только теперь, увидев воинов Оды, которые как одержимые кричат, мчатся по грязи и рвутся к ним с мечами и алебардами, люди в шатре Имагавы наконец осознали, что происходит в их лагере.

— Ода!

— Внезапное нападение!

Ночная атака вызвала бы меньший переполох. Ёсимото недооценил Нобунагу. Был обеденный час, бушевала непогода, что позволило неприятелю незаметно ворваться в лагерь. Повинными в случившемся были воины Ёсимото с передовой заставы, которую выставили на расстоянии в один ри от холма.

Нобунага тщательно избегал столкновений с передовыми заставами Ёсимото. Пройдя по склонам Тайсигадакэ и выйдя к Дэнгакухадзаме, Нобунага первым бросился в бой с копьем против воинов Ёсимото. Те даже не успели сообразить, кто был их противник. Тяжело ранив на скаку нескольких воинов, Нобунага мчался к шатру Ёсимото.

— Вон тот шатер! — закричал Нобунага, увидев, что его воины направляются в другую сторону. — Не дайте князю Суруги сбежать!

Окинув беглым взглядом вражеский лагерь, Нобунага безошибочно определил шатер Ёсимото.

— Мой господин!

В суматохе сражения Нобунага едва не раздавил одного из своих воинов, опустившегося перед ним на колени с окровавленным копьем в руке.

— Кто ты?

— Маэда Инутиё, мой господин!

— Инутиё! Ну так в бой! За торжество нашего клана!

Дождь хлестал по раскисшей земле, дико завывал ветер. Сломанные ветви деревьев с треском падали наземь. А с кроны дерева, под которым стоял Ёсимото, ему на шлем текли струи воды.

— Сюда, сюда, господин! — Несколько приближенных Ёсимото, взяв его в живое кольцо, повели князя в другой шатер, надеясь спасти его.

— Где князь Суруги?

Стоило Ёсимото покинуть шатер, как в то же мгновение в него ворвался один из воинов Нобунаги. Он наставил копье на одного из остававшихся там воинов.

— Иди-ка сюда! Сейчас я тебе покажу! — закричал тот, отражая своим копьем удар.

— Я Маэда Инутиё, вассал князя Нобунаги! — назвал свое имя тяжело дышавший воин.

Назвал имя и титул и противник. Он первым нанес удар, но Инутиё успел отпрянуть, и копье пронзило пустоту.

Инутиё, не теряя времени, ударил противника по голове тяжелым древком длинного копья. Шлем издал звук, похожий на удар гонга. Оглушенный самурай упал и на четвереньках выполз из шатра. В это мгновение еще двое воинов Ёсимото выкрикнули свои имена. Инутиё принял боевую стойку, и кто-то обрушился на него сзади. Инутиё поскользнулся и упал на лежащее на земле мертвое тело.

— Киносита Токитиро!

Где-то неподалеку, вступая в поединок, выкрикнул свое имя его давний друг. Инутиё усмехнулся. Ветер и дождь хлестали его по щекам, грязь залепила глаза. Повсюду лилась кровь. Упав, Инутиё подумал, что сейчас нет ни друзей, ни врагов. Трупы валились на трупы, а дождь плясал на спинах мертвецов. Пробиваясь сквозь нагромождение трупов, он увидел, что и сандалии его залиты кровью. Где же князь с чернеными зубами? Инутиё пришел сюда за его головой.

Завывал ветер, шумел дождь.

Не один Инутиё устремился на поиски Ёсимото. Кувабара Дзиннай, ронин из Каи, потрясая окровавленным копьем, рыскал вокруг камфарного дерева, крича нечеловеческим голосом:

— Я пришел за головой князя Суруги! Где великий Ёсимото?

Ветер распахнул полог шатра, и в блеске молнии Дзиннай разглядел человека в алой накидке поверх доспехов и в шлеме, украшенном восемью драконами.

Властный голос, отдающий приказы вассалам, мог принадлежать Ёсимото.

— Не беспокойтесь обо мне! Мне не нужно столько защитников! Сражайтесь с врагом, который пришел сюда, чтобы отдать вам свою голову! Убейте Нобунагу! Не тратьте время на мою защиту!

Ёсимото прежде всего командовал всей армией и лучше всех понимал суть происходящего. Он гневался на своих беспомощных командиров и растерявшихся воинов, мечущихся вокруг него с бессмысленными возгласами.

Преследуемые неприятелем, несколько воинов Ёсимото бежали по скользкой земле. Дзиннай вышел из своего укрытия и острием копья приподнял мокрый полог шатра.

Ёсимото там уже не было. Котлы с рисом опрокинулись, белые крупинки плавали в воде и крови.

Дзиннай заметил, что Ёсимото бежал в сопровождении небольшой группы вассалов, поэтому он пустился вдогонку, заглядывая в каждый шатер. Большинство пологов было сорвано, и они валялись на земле, истоптанные и окровавленные.

Ёсимото решил спастись бегством, и, разумеется, не пешком. Значит, он торопится туда, где привязаны лошади. В огромном лагере в пылу сражения непросто определить, где противник держит коней. Испуганные проливным дождем, лязгом мечей, потоками крови, животные, сорвавшись с привязи, мчались по лагерю.

Дзиннай, опершись о копье, раскрыл рот, подставив его освежающим дождевым струям. И вдруг на глазах у Дзинная воин, не распознавший в нем врага, принялся ловить переполошенного коня.

Красная сбруя и седло, инкрустированное перламутром. Красно-белые поводья, украшенные серебром. Конь явно принадлежал князю.

Дзиннай видел, как коня повели к высокой сосне, под которой был шатер, почти разметанный бурей.

Подкравшись, Дзиннай поднял завесу. Перед ним стоял Ёсимото. Ему только что доложили, что конь подан.

— Князь Суруги! Меня зовут Кувабара Дзиннай. Я сражаюсь за клан Ода и пришел за твоей головой. Приготовься умереть!

С этими словами Дзиннай ударил копьем в спину Ёсимото. Железо лязгнуло по латам, но в мгновение ока Ёсимото обернулся и ударом меча разрубил древко. Дзиннай с криком отпрянул, держа в руках обрубок копья.

Дзиннай, отшвырнув его, закричал:

— Трус! Ты посмел стоять спиной к противнику, который уже назвал тебе свое имя!

Выхватив меч, Дзиннай рванулся в сторону Ёсимото, но один из вассалов схватил его сзади. Дзиннай легко стряхнул противника, но тут же подвергся нападению сбоку. Он попытался увернуться, но поверженный наземь противник ухватил его за ногу. Напавший сбоку вассал рассек тело Дзинная чуть ли не пополам.

— Мой господин! Прошу вас, немедленно уезжайте! Наши люди в смятении и не смогут отразить атаку. Отступление неизбежно, но оно будет временным, — говорил воин с окровавленным лицом.

— Пожалуйста! Медлить нельзя! — умолял второй воин, с трудом поднимаясь из грязи.

И внезапно раздался голос:

— Я пришел взглянуть на великого военачальника Ёсимото. Меня зовут Хаттори Кохэита, я — вассал князя Нобунаги.

Перед беглецами предстал огромного роста воин в железном шлеме с черным пером. Ёсимото отпрянул, когда красное древко большого копья сверкнуло в воздухе.

Один из приближенных Ёсимото, приняв удар на себя, рухнул наземь, пронзенный насквозь. Второй тут же рванулся на место убитого и через мгновение рухнул на тело друга, поверженный Кохэитой.

— Стой! Куда же ты!

Копье, стремительное, как молния, метнулось в Ёсимото, спрятавшегося за ствол сосны.

— Я здесь!

Обнажив меч, Ёсимото пристально смотрел на Кохэиту. Копье ударило князя в бок, но доспехи Ёсимото спасли его от серьезного ранения. Ёсимото даже не упал.

— Негодяй! — воскликнул князь и срубил наконечник копья.

Кохэита не сдавался. Отбросив обрубок, он рванулся вперед, но Ёсимото, упав на колени, ударил его мечом по бедру. Прекрасный меч Ёсимото высек искры, разрубая латы, и нога Кохэиты треснула, как переспевший плод граната. Кость блеснула в открытой ране, и Кохэита повалился на спину, а Ёсимото рухнул ничком, ударившись шлемом о землю. Едва он поднял голову, как раздался новый клич:

— Меня зовут Мори Синскэ!

Мори сзади схватил Ёсимото за голову, и противники покатились по земле. Нагрудная пластина Ёсимото слетела, и кровь заструилась из раны, нанесенной Кохэитой. Подмятый Ёсимото откусил Мори указательный палец на правой руке. Когда Ёсимото обезглавили, белый палец Мори торчал у него из красных губ, стиснутый искусно вычерненными зубами.

«Победили мы или проиграли?» — недоумевал Токитиро, тяжело дыша.

— Эй! Где мы? — спросил он у одного из воинов, но никто не мог ответить на этот вопрос.

В отряде Токитиро не осталось и половины, но уцелевшие находились словно в дурмане.

Дождь кончился, ветер утих. Тучи рассеялись, солнце сияло. Буря улеглась, и ад, в который превратились склоны Дэнгакухадзамы, исчез. Молнии отсверкали, и как ни в чем не бывало запели цикады.

— Стройся! — приказал Токитиро.

Токитиро пересчитал своих воинов, из тридцати осталось семнадцать человек, причем четверо были из другого отряда.

— Кто ваш командир? — спросил он у них.

— Тояма Дзинтаро, господин. Мы сражались на западном склоне холма, я оступился и потерял свой отряд. Увидев, как ваши воины гонят врага по склону, я присоединился к ним.

— Ясно. А ты?

— Мне казалось, что я сражаюсь со своим отрядом, а потом вдруг вижу вокруг ваших воинов.

Токитиро не стал расспрашивать остальных. Не только отдельные воины в пылу сражения потеряли командиров, отряд Токитиро отделился или отстал от всего войска и полка лучников Матаэмона, которому был придан, так что юноша не представлял, где находится сейчас.

— Похоже, сражение закончилось, — пробормотал Токитиро, ведя воинов в обратном направлении по дороге, по которой они недавно сюда пришли.

Мутные потоки с гор заливали дорогу. Увидев груды мертвецов на склоне холма, Токитиро удивился тому, что остался в живых.

— Должно быть, победа за нами! Смотрите! Вокруг трупы самураев из клана Имагава!

По направлению цепочки тел можно было судить о том, куда бежал неприятель.

Воины Токитиро, оглушенные шумом сражения и слишком уставшие, не имели сил затянуть победную песню.

Маленький отряд заблудился. На поле сражения внезапно воцарилась полная тишина, а ведь это могло означать и то, что воины Нобунаги перебиты до последнего человека. В любое мгновение можно оказаться в окружении и погибнуть.

Наконец они услышали победные кличи с холма, от которых содрогнулись земля и небо. Звучали они на родном наречии Овари.

— Победа! Победа!

Токитиро побежал туда, откуда раздавались крики. Его воины, только что падавшие с ног от усталости и отчаяния, мгновенно приободрились. Не желая отставать, они заковыляли за Токитиро.

Пологая гора, высившаяся за холмом Дэнгакухадзама, называлась Магомэяма. Черная толпа воинов в крови и грязи заполняла пространство от холма до деревни. Битва закончилась, и люди разбрелись кто куда. Над толпой промокших насквозь воинов поднимался густой белый пар.

— Где полк господина Асано?

Токитиро с трудом пробился к полку, которому принадлежал его отряд. На каждом шагу он невольно задевал чьи-то окровавленные доспехи. И хотя перед битвой он поклялся сражаться не жалея жизни, сейчас Токитиро чувствовал себя пристыженным. Он не совершил ничего, что заслуживало бы уважения соратников.

Только оказавшись в своем полку, Токитиро понял, что клан Ода победил. Оглядывая окрестности с вершины холма, он удивился тому, что нигде не было видно отступающего врага.

Нобунага, грязный и окровавленный, стоял на вершине, крепко сжав кулаки. В нескольких шагах от него воины рыли большую яму. Каждую отрубленную голову врага выставляли напоказ, а потом бросали в яму.

Никто не молился за упокой душ, но ритуал соблюдался. Воины хоронили своих врагов. И головы, сброшенные в яму, должны были служить уроком тем, кто остался в живых с надеждой отомстить.

Постоянно сталкиваясь с загадкой жизни и смерти, самурай не может не задумываться над тем, что значит быть воином. Никто не молился вслух, но руки у всех были молитвенно сложены. Когда над ямой, заполненной доверху отрубленными головами, насыпали курган, в небе вспыхнула яркая радуга.

Пока воины любовались прекрасным зрелищем, в лагерь вернулись разведчики из окрестностей Одаки.

Передовым отрядом войск Ёсимото в Одаке командовал Токугава Иэясу. Помня, сколь искусно Иэясу взял штурмом крепости Васидзу и Марунэ, Нобунага настороженно относился к нему.

— Весть о гибели Ёсимото повергла войско Токугавы в панику. Разослав лазутчиков во все стороны для выяснения действительного положения дел, Токугава вскоре взял себя в руки. Сейчас они готовятся к ночному отступлению в Микаву и, похоже, не собираются навязывать нам бой.

Нобунага выслушал донесения лазутчиков.

— Прекрасно! Мы тоже отправимся домой, — торжественно объявил как всегда непредсказуемый князь.

Солнце не село, и чуть поблекшая радуга стояла в небе. К седлу Нобунаги была приторочена одна отрубленная голова. Разумеется, она принадлежала великому Имагаве Ёсимото.

Войско Оды подъехало к вратам храма Ацута. Нобунага спешился и вошел в святилище, а его военачальники и рядовые воины, как один, простерлись ниц перед главными воротами. Фонари в храмовой роще наполняли ее алым свечением.

Нобунага, подарив храмовой конюшне священного коня, поспешил в путь. Доспехи казались ему невероятно тяжелыми, но, пришпоривая коня на залитой лунным светом тропе, он ликовал так, словно тело его обременяли не доспехи, а ласкал тончайший шелк летнего кимоно.

В Киёсу было настоящее столпотворение. Каждый дом украшали фонарики, на перекрестках пускали шутихи. Старики, дети и даже юные девушки высыпали на вечерние улицы, восторженно встречая победоносных воинов.

По обочинам дороги стояли толпы зевак. Женщины выискивали в торжественной процессии к воротам крепости мужей. Старики окликали сыновей, а девушки ждали встречи с возлюбленными. Толпа неистово приветствовала своего князя, силуэт которого величаво темнел на фоне вечернего неба.

— Князь Нобунага!

Нобунага был каждому дороже собственных детей, мужей и возлюбленных.

— Полюбуйтесь головой великого князя Имагавы! — крикнул Нобунага, сидя в седле. — Этот подарок я привез всем вам. Конец неприятностям на наших границах. Спокойно занимайтесь своими делами. Хорошо работайте и весело отдыхайте!

В крепости Нобунага сразу же кликнул старую служанку:

— Саи! Саи! Поскорее мыться! И поесть приготовь!

Нобунага вскоре объявил о награждении ста двадцати воинов. Дела и подвиги каждого из них, вплоть до самых низкостоящих, не ускользнули от его всепроникающего взора.

— Инутиё дарую прощение и право вернуться к нам на службу, — объявил он.

Войско уже находилось в крепости, и только Инутиё в ожидании княжеского решения стоял за воротами. Ему немедленно передали волю Нобунаги.

Токитиро не получил ни похвалы, ни награды, он, правда, ни на что и не рассчитывал. Он обрел в этот день нечто более ценное, чем жалованье в тысячу канов. Впервые в жизни он лицом к лицу увидел смерть, он сражался, он выстоял и, издалека наблюдая за князем, убедился, что Нобунага прирожденный воитель.

«Я получил хороший урок, — думал Токитиро. — Второй счастливчик после князя Нобунаги это я!» С этого дня Токитиро стал относиться к князю Нобунаге не только как к властелину провинции и своему повелителю. Он, почитая князя своим негласным наставником, пытался перенять лучшие стороны его натуры.

Посредник

Последнюю неделю Токитиро томился от скуки. Вскоре ему предстояло сопровождать Нобунагу в тайной поездке в одну из отдаленных провинций, а пока надлежало, сидя взаперти, готовиться к этому путешествию. Они должны были отбыть через десять дней, и Токитиро оставалось лишь ждать назначенного срока.

Он гадал, почему так много тайн вокруг предстоящей поездки. Куда, интересно, они отправятся?

Глядя на солнечные зайчики, прыгающие по забору, Токитиро вспомнил о Нэнэ. Ему приказали без крайней необходимости не покидать дом, но, когда подул вечерний ветерок, Токитиро оказался перед домом Матаэмона. Он почему-то избегал визитов сюда, а при встрече на улице с родителями Нэнэ те притворялись, будто не знают его. И сейчас он просто прошел мимо, как случайный прохожий, и отправился к себе.

Солнечные блики играли и на ограде дома Нэнэ. Накануне вечером Токитиро подсмотрел, как она зажигает лампу у себя в комнате, и вернулся домой с радостью на сердце. Сейчас он вдруг подумал, что личико Нэнэ белее цветов, обвивающих ограду.

Из кухни потянуло дымком. Токитиро искупался, переоделся в легкое кимоно и вышел на улицу через садовую калитку. Тут его и встретил молодой гонец с приказом. Токитиро поспешно вернулся домой, вновь надел официальную одежду и стремглав помчался в дом Хаяси Садо, где получил распоряжение следующего содержания: «Прибыть в усадьбу крестьянина Докэ Сэйдзюро на дороге к западу от Киёсу к часу Кролика».

Значит, Нобунага собирался путешествовать инкогнито, а Токитиро должен стать одним из его спутников. Токитиро казалось, будто он разгадал намерения Нобунаги, хотя на самом деле он ничего не знал о них.

Он понимал, что ему предстоит долгая разлука с Нэнэ, и в его груди бушевало желание полюбоваться ею при свете летней луны. По природе своей он никогда не отказывался от задуманного. Жажда немедленно увидеть девушку привела его к ее дому. И здесь, как озорной мальчишка, Токитиро прильнул к забору, вглядываясь в окошко Нэнэ.

Матаэмон жил в квартале лучников, где все хорошо знали друг друга. Услышав чьи-то шаги, Токитиро испугался. Трусливое поведение, конечно, постыдно, и Токитиро презирал бы любого, кто растерялся бы в подобном положении. Сейчас, однако, ему было не до собственной репутации.

Он был бы счастлив от единственного взгляда на Нэнэ. «Наверняка она вымылась, а сейчас подкрашивается, — подумал он. — А может, ужинает с родителями?»

Он три раза прошел мимо дома Нэнэ с независимым видом. Наступил вечер, и на улице было пустынно. Позор, если кто-нибудь окликнул бы Токитиро в то время, когда он подглядывает из-за забора. Он бы потерял всякую надежду когда-нибудь жениться на Нэнэ. Его соперник Инутиё по доброй воле отказался от нее, и с тех пор Матаэмон серьезнее относился к Токитиро. Токитиро положился на судьбу. И Нэнэ, и ее мать, похоже, благоволили ему, но Матаэмон пока не сказал своего слова.

Потянуло курениями от комаров. Из кухни донесся звон посуды. Верно, за ужин еще не сели. «Ей приходится много работать», — подумал Токитиро. В тусклом свете кухонной лампы Токитиро наконец увидел ту, которой предстояло стать его женой. «Женщина, такая как Нэнэ, наверняка будет содержать дом в порядке», — решил он.

Мать окликнула Нэнэ, и голос невесты колокольчиком зазвенел в ушах у Токитиро, неуклюже скорчившегося у ограды. В это мгновение он резко отпрянул в сторону — кто-то шел по улице.

«Она, бедняжка, такая милая, такая старательная. Матушке будет хорошо с ней, ведь Нэнэ не станет вести себя неучтиво только потому, что матушка — простая крестьянка. — Мысли взволнованного Токитиро коснулись и повседневных забот. — Нам не страшна и бедность, будем жить скромно. Нэнэ поможет мне во всех делах, она будет ласково глядеть на меня и прощать все мои грехи».

Она казалась Токитиро воплощением всех женских добродетелей. Никакой другой женщине не суждено стать его женой. Эта мысль приводила его в трепет. Сейчас, поглядев ввысь, на звездное небо, он глубоко вздохнул. Очнувшись от восторженных мечтаний, он обнаружил, что, еще раз обойдя весь квартал, вновь оказался у ворот дома Матаэмона. Вдруг совсем рядом он услышал голос Нэнэ — и перед ним проплыло ее бледное лицо.

И воду носит, бедняжка, совсем как служанка. Нежными ручками, умеющими играть на кото! Токитиро надеялся убедить свою матушку в том, что именно такая невестка ей нужна. Он не мог наглядеться на Нэнэ. Он слышал, как ведро наполняется водой. И вдруг Нэнэ повернулась к нему. «Неужели заметила!» — вздрогнул Токитиро. Нэнэ отошла от колодца и направилась к задней калитке. У Токитиро словно костер запылал в груди.

Когда Нэнэ, отворив калитку, выглянула на улицу, Токитиро бежал сломя голову. Обернулся он только на перекрестке. Нэнэ задумчиво стояла у ворот. Токитиро подумал, уж не обиделась ли она на него, но тут вдруг вспомнил, что завтра надолго уедет. Он попал в тайную свиту князя Нобунаги и не имел права рассказывать о предстоящей поездке даже Нэнэ. Бросив прощальный взгляд на девушку, он поспешил домой. Этой ночью он спал без сновидений.

Гондзо разбудил хозяина раньше обычного. Токитиро позавтракал и завершил последние приготовления к путешествию.

— Уезжаю! — заявил он слуге, не сообщив, куда направляется.

В дом Докэ Сэйдзюро он прибыл чуть раньше назначенного времени.

— Эй, Обезьяна! И ты в путь собрался? — спросил у него сельский самурай, стороживший ворота дома Сэйдзюро.

— Инутиё! — Токитиро изумленно уставился на друга. Его поразило не появление здесь Инутиё, а его внешний вид: Инутиё был одет как ронин, только что выскочивший из лесной чащи. — Ты что это так нарядился? — спросил Токитиро.

— Все уже собрались. Поторапливайся.

— А ты?

— Я пока постою на страже, а позже присоединюсь к вам.

За воротами начинался сад. На мгновение Токитиро замешкался, не зная, по какой тропке пойти. Жилище Докэ Сэйдзюро не походило на обычные деревенские усадьбы. Это был очень старый дом. Его, видимо, построили в те времена, когда несколько поколений семьи еще жили под одной крышей. Просторный дом со множеством комнат, несколько пристроек, внешние и внутренние ворота, разбегающиеся во все стороны тропинки.

— Обезьяна! Сюда!

Еще один сельский самурай устремился к нему из ворот, ведущих в сад. Токитиро узнал Икэду Сёню. В саду было десятка два вассалов Нобунаги, одетых как сельские самураи. Токитиро, предупрежденный о костюме, тоже выглядел деревенщиной.

Около семнадцати или восемнадцати горных отшельников расположились на заднем дворе. Это были переодетые самураи из клана Ода. Нобунага находился в небольшой пристройке на заднем дворе и тоже переодетый.

Токитиро и его будущие попутчики отдыхали перед долгой дорогой. Никто не задавал никаких вопросов, хотя все имели смутное представление о предстоящем путешествии.

— Князь будет выдавать себя за сына сельского самурая в сопровождении нескольких спутников. Путь предстоит, судя по всему, далекий, но никому не ведомо, куда мы отправимся.

— В доме у Хаяси Садо я краем уха слышал что-то о столице.

— Киото?

У всех перехватило дыхание.

Путешествие в столицу было делом рискованным, и если Нобунага намеревался предпринять его, значит, разработал хитроумный план. Токитиро потихоньку вышел в огород.

Через два дня сельские самураи, сопровождающие Нобунагу, и небольшая группа отшельников, которая держалась на некотором удалении от князя, но готова была в любую минуту прийти на помощь своему господину, отправились в столицу.

Люди, нарядившиеся деревенскими самураями из восточных провинций, изображали, будто пустились в увеселительное путешествие в Киото. Они шли не торопясь, погасив огонь, горевший в их глазах во время сражения на склонах Окэхадзамы. Их грубый облик и речи соответствовали маскировке.

Жилье им подготовил Докэ Сэйдзюро в доме на окраине столицы. Бывая в центре Киото, Нобунага надвигал шляпу на глаза и одевался как простой провинциал. Он ходил по столице в сопровождении не более пятерых вассалов. Выследи его враги, и он оказался бы легкой добычей.

Иногда он с утра до вечера бродил по шумным улицам Киото, порой по вечерам он неожиданно уходил в гости к какому-либо придворному для тайных переговоров.

Молодые самураи не сознавали ни цели путешествия, ни дерзости, с которой Нобунага оставил провинцию без князя в те дни, когда страну охватила усобица. Токитиро тоже пребывал в полном неведении, но времени не терял, внимательно присматриваясь ко всему вокруг. По мнению Токитиро, столица сильно изменилась. С тех пор как он начал странствия, торгуя иголками, ему не раз доводилось закупать в Киото товар. Сосчитав для верности на пальцах, он выяснил, что с тех пор минуло всего семь лет, но положение императорского двора существенно изменилось.

Сёгунат продолжал существовать, но Асикага Ёситэру, тринадцатый военный правитель, не имел подлинной власти. Приходили в упадок культура и нравственность. Всем казалось, будто близится конец целой эпохи. Власть перешла к помощнику наместника Миёси Нагаёси, но и он уступил ее одному из своих вассалов, которого звали Мацунага Хисахидэ. Самоустранение высокопоставленных лиц от дел привело к путанице, вылившейся в беспомощное, тираническое правление. Простолюдины перешептывались, что и Мацунаге недолго осталось властвовать.

Никто не знал, что произойдет завтра. Каждый вечер город светился яркими огнями, но народ пребывал в глубочайшей тьме. «Завтра тоже солнце взойдет», — думали люди, влача привычное существование, словно бы подчинившись мутному потоку времени, уносящему их куда-то вдаль.

Если Миёси и Мацунага слыли никчемными деятелями, то что можно сказать о наместниках провинций, назначенных сёгуном? Акамацу, Токи, Кёгоку, Хосокава, Уэсуги, Сиба и другие феодалы сталкивались в своих провинциях с беспомощными наместниками.

Именно в этот период Нобунага предпринял тайную поездку в столицу, на что не решился бы ни один из местных князей в стране, охваченной межклановой войной. Имагава Ёсимото, правда, намеревался предпринять поход на столицу, выступив во главе большой армии. Он хотел получить от императора полномочия на власть, подчинив себе и сёгуна, и всю страну. Его попытка была пресечена на начальном этапе, однако его пример мог оказаться заразительным. Любой владыка могущественных провинций вдохновился бы замыслом Имагавы. Один лишь Нобунага осмелился отправиться в Киото.

Нобунага после нескольких встреч с Миёси Нагаёси договорился о приеме у сёгуна Ёситэру. Прибыв во дворец к Миёси в неприметной одежде, Нобунага переоделся в официальный костюм и отправился во дворец сёгуна.

Дворец сёгуна ослеплял когда-то великолепием, но эти времена давно миновали. Сокровища, которые копили тринадцать поколений сёгунов, сейчас казались промелькнувшим сном. Дворец пришел в запустение. В нем остались лишь высокомерные и алчные чиновники и вельможи.

— Итак, ты Нобунага, сын Нобухидэ? — тихим голосом спросил Ёситэру.

Манеры его были изящными, но он казался Нобунаге безжизненной куклой.

Нобунага собственными глазами убедился в том, что у сёгуна не осталось сил на правление страной. Простершись ниц, он попросил покровительства у Ёситэру. Чувствовалось, однако, что у просителя намного больше могущества, чем у военного правителя Японии.

— Я прибыл в Киото под чужим именем. Сомневаюсь, чтобы скромные дары моего родного Овари удивили бы избалованных роскошью жителей столицы. — С этими словами он вручил Ёситэру список даров и хотел было удалиться.

— Может быть, поужинаешь со мной? — предложил Ёситэру.

Подали сакэ. Из зала приемов открывался вид на прекрасный сад. В вечерних сумерках росистый мох поблескивал в свете фонариков.

Своенравный Нобунага не следовал жестким требованиям этикета и часто действовал опрометчиво. Его не волновал ни ранг собеседника, ни официальность встречи. И сейчас он держался непринужденно, хотя и сакэ, и кушанья подавали строго по правилам, освященным веками.

Ёситэру, глядя на гостя, невольно удивлялся тому, как много и с каким наслаждением тот ест и пьет. Пресытившийся роскошью, сёгун гордился тем, что каждое из кушаний, подаваемых у него во дворце, слыло верхом изысканности в столице.

— Нобунага, нравится ли тебе столичная кухня?

— Она превосходна!

— Находишь ли ты ее ароматной?

— Эти ароматы слишком тонки для меня, а легкая пища непривычна для моего желудка.

— Вот как? Следуешь ли ты Пути чая?

— Я пью чай с детства, как воду, но тонкости чайной церемонии мне не знакомы.

— Видишь сад?

— Да.

— Что скажешь?

— Пожалуй, маловат.

— Маловат?

— Он, конечно, красив, но вид, который открывается у меня с холмов Киёсу…

— Ты действительно ничего не понимаешь! — расхохотался сёгун. — Лучше быть невеждой, чем полузнайкой. Ты хоть в чем-нибудь разбираешься?

— Люблю стрельбу из лука, пожалуй, других дарований у меня нет. Если вы пожелаете услышать нечто любопытное, я поведаю вам, что прибыл сюда из Овари за три дня, миновав вражеские провинции по дороге из Мино в Оми. Сейчас, когда страна повержена в усобицу, неприятности могут случиться рядом с вашим дворцом. Буду вам признателен, если в трудном положении вы вспомните обо мне, — с улыбкой закончил Нобунага.

Беспорядками в стране, по существу, воспользовался не кто иной, как Нобунага. Он сверг назначенного сёгуном наместника, который из Сибы должен был управлять всей провинцией Овари. Дело рассмотрел императорский суд, вынося нелестную оценку, но приговор был сугубо условный. Наместники теперь редко наведывались в Киото, и сёгун чувствовал себя покинутым. Он скучал, поэтому просьба Нобунаги об аудиенции развлекла его, и он с удовольствием беседовал с мятежным князем.

Ёситэру полагал, что Нобунага попросит об официальном утверждении в должности или о каком-либо титуле, но так и не дождался этого. Нобунага сердечно попрощался с сёгуном.

— Отправляемся домой, — сказал Нобунага после тридцатидневного пребывания в столице. — Завтра же, — поспешно добавил он.

Его свита, переодетая в сельских самураев и горных отшельников, собралась уже в обратный путь, как из Овари прибыл гонец с важным донесением.

Любой путь на родину проходил через несколько враждебных провинций. Какая дорога самая безопасная? Не стоит ли вернуться морем?

Спутники Нобунаги провели бессонную ночь в спорах, но так и не пришли к единому выводу. Неожиданно со стороны комнат, в которых расположился Нобунага, вышел Икэда Сёню.

— Почему вы до сих пор не спите? — недовольным тоном произнес он.

— Обсуждаем важный вопрос, — ответил один из собеседников.

— Не думал попасть на военный совет. Что же вы обсуждаете?

— Вы слишком беспечны для советника князя! Вам неизвестно о сегодняшнем донесении?

— Знаю.

— Нужно благополучно вернуться домой. Мы размышляем, какую дорогу избрать.

— Напрасные волнения. Князь уже принял решение.

— Неужели? Какова его воля?

— Мы прибыли в столицу многочисленным отрядом, обратив на себя внимание, хотя и переоделись для маскировки. Князь отправится в обратный путь с четырьмя-пятью спутниками. Остальные доберутся сами по любой дороге.

Нобунага покинул столицу еще до рассвета. Как и сказал Сёню, все горные отшельники и большая часть сельских самураев были предоставлены судьбе. Нобунага взял с собой четырех вассалов. Одним из них был Сёню. Самым счастливым чувствовал себя Токитиро, удостоенный чести сопровождать князя.

— Охраны мало! Сумеет ли он добраться? — Вассалы тревожились за своего князя. Решив на всякий случай следовать за ним, они добрались до Оцу, но здесь Нобунага и его спутники сели на лошадей и помчались на восток через мост около Сэты. Они легко преодолели множество застав. У Нобунаги была охранная грамота от Миёси, в которой указывалось, что он путешествует под покровительством помощника наместника. На каждой заставе он предъявлял грамоту, и отряд незамедлительно пропускали.

Чайная церемония распространялась по всей Японии. В мире, охваченном насилием и залитом кровью, люди искали покоя там, где их не мог настигнуть хаос, в тех местах, куда не проникал шум повседневной жизни. Чайная церемония изящно сочетала в себе действие и созерцательность, именно поэтому самыми страстными ее поклонниками стали самураи, жизнь которых в любую минуту могла обернуться кровопролитием.

Нэнэ изучила искусство чайной церемонии. Отец, которого она нежно любила, тоже ценил чай, так что ей было для кого стараться, ведь игрой на кото она могла усладить слух только случайных прохожих.

Нэнэ любила готовить чай в утренней тишине, ловя счастливую улыбку Матаэмона. Эта чайная церемония вошла в ее жизнь.

— Какая сегодня обильная роса в саду! А хризантемы еще не распустились!

Матаэмон с веранды любовался своим крошечным садиком. Нэнэ, хлопотавшая с чайником у очага, ничего не ответила. Кипяток из большого чайника, как из родника, ударил в заварной, обдав живительным паром небольшую комнату. Нэнэ с улыбкой взглянула в окно:

— Три хризантемы расцвели.

— Правда? А я и не заметил, хотя и подметал утром в саду. Жаль, что такие прекрасные цветы оказались в саду жалкого воина!

Тихо шелестела бамбуковая метелочка, которой Нэнэ взбивала чай. Нэнэ растрогали слова отца, но Матаэмон этого не заметил. Приняв чашку из рук дочери, он благоговейно выпил чай. На лице его было написано наслаждение утренним покоем. Внезапно он с огорчением подумал, что не сможет вкушать благородный напиток, если дочь выйдет замуж.

— Извини за беспокойство! — послышался голос из-за перегородок-фусума.

— Окои?

Жена вошла в комнату.

— Нэнэ, угости матушку чаем.

— Спасибо, я потом выпью.

Окои держала в руках шкатулку с посланием, которое привез гонец, ждавший на улице. Матаэмон, положив шкатулку на колени, открыл крышку. Письмо явно удивило его.

— От двоюродного брата господина Нобунаги, от князя Нагои. В чем дело?

Матаэмон поднялся на ноги, вымыл руки и почтительно взял письмо. Это был всего лишь свиток бумаги, но исходил он от родственника его господина, и Матаэмон держался так, словно перед ним был сам князь.

— Гонец ждет?

— Он сказал, что достаточно и устного ответа.

— Это было бы неучтиво. Принеси тушечницу!

Матаэмон написал ответ. Окои волновалась, ведь послание от двоюродного брата Нобунаги вассалу столь низкого ранга было делом необычайным.

— О чем письмо? — спросила Окои.

Матаэмон не знал, что ответить, потому что оно содержало только любезности. Самурай не уразумел потаенный смысл неожиданного послания.

За этими словами, вероятно, таилось нечто большее. Будь Матаэмон истинным знатоком чайной церемонии, ученым или человеком, обладающим чувством прекрасного, приглашение было бы естественным. Он даже не заметил, как хризантемы расцвели в его собственном саду. Он сдувал каждую пылинку со своего лука, но мог бы без особенных сожалений растоптать прекрасный цветок.

— В любом случае надо идти. Окои, подай мой лучший наряд!

Стоял солнечный осенний день. Выйдя на улицу, Матаэмон обернулся и оглядел свои скромные владения. Нэнэ и Окои проводили его до ворот. На душе у него было непривычно покойно: даже в мире неурядиц выдаются радостные минуты. Он усмехнулся собственным мыслям и заметил, что жена и дочь тоже улыбаются. Матаэмон решительно пошел по улице. По пути он отвечал на приветствия соседей. Дома лучников были неказисты. Бедные семьи, как правило, многодетны и здесь, и почти за каждым забором сушились пеленки.

«Скоро и мы, верно, будем развешивать пеленки нашего внука», — невольно подумал Матаэмон не без грусти. Ему не хотелось становиться дедом, ведь прежде ему необходимо снискать славу и почет в воинской службе. В битве при Дэнгакухадзаме он сражался не щадя жизни и все еще надеялся получить награду за грядущие сражения. Матаэмон, погруженный в мечты, подошел к богатой усадьбе князя Нагои. Здесь раньше был небольшой храм, но князь перестроил его под свой дом.

Князь Нагоя встретил гостя, не скрывая радости:

— Благодарю, что нашел время прийти. В этом году на нас свалилось столько бед, не говоря уже о войне, но мне все же удалось посадить хризантемы. Посмотрим их чуть позже с твоего позволения.

Матаэмона встретили чрезвычайно учтиво, но, поскольку он был в доме близкого родственника самого Нобунаги, командир лучников низко поклонился хозяину и сел на почтительном расстоянии от него. «Зачем он позвал меня?» — тревожился Матаэмон.

— Матаэмон, располагайся поудобнее. Возьми подушку. Ты и отсюда сможешь полюбоваться моими хризантемами. Глядя на хризантему, видишь не просто цветок, а труды рук человеческих. Предлагать вниманию людей выращенные тобою хризантемы — вовсе не хвастовство, а желание разделить с другим чувство прекрасного. Князь Нобунага тоже любит неуловимый аромат хризантем, согретых солнцем.

— Воистину, мой господин.

— Следует благодарить судьбу за то, что она одарила нас столь мудрым правителем. Думаю, никто из нас не забудет мужество, с которым князь Нобунага сражался в Окэхадзаме.

— Мой господин кажется мне не простым смертным. Он для меня — живое воплощение бога войны, Хатимана.

— Мы и сами не сплоховали, так ведь? Ты состоишь в полку лучников, но в тот памятный день сражался вместе с копьеносцами, верно?

— Да, мой господин.

— Ты участвовал в штурме шатра Имагавы?

— Когда мы взобрались на холм, там творилась такая неразбериха, что нельзя было разобрать, где враг, а где свой. В разгар сражения я услышал победный клич Мори Синскэ, который обезглавил князя Суруги.

— А воин по имени Киносита Токитиро был с вами?

— Так точно, мой господин.

— А Маэда Инутиё?

— Он навлек на себя немилость князя Нобунаги, но получил его разрешение на участие в бою вместе с нами. Я не встречал его с того дня, как мы вернулись из Окэхадзамы, но разве его не восстановили в прежней должности?

— Да. Ты, верно, не знаешь, но он только что сопровождал твоего князя в Киото. Они вернулись в Киёсу, и Инутиё по-прежнему состоит на службе у князя.

— В Киото! Почему мой господин поехал в столицу?

— Сейчас это уже не тайна. Он отправился туда со свитой человек в тридцать или сорок переодетых воинов под видом сельского самурая, совершающего паломничество. Нобунага отсутствовал сорок дней, а его вассалы делали вид, будто он в замке. Не пора ли взглянуть на хризантемы?

Матаэмон послушно, как слуга, следовал за хозяином в сад. Нагоя рассуждал о том, с каким тщанием следует выращивать хризантемы и лелеять их, как детей.

— Я слышал, у тебя есть дочь. Ее зовут Нэнэ, не так ли? Хочу помочь тебе подыскать ей хорошего жениха.

— Благодарю, мой господин! — Матаэмон склонился в глубоком поклоне. Он смутился. Упоминание о дочери напомнило ему о недавнем конфузе.

Нагоя, не обращая внимания на замешательство гостя, продолжил:

— Я знаю кое-кого, кто станет ей превосходным мужем. Положись на меня. Я все устрою.

— Моя семья воистину недостойна такой чести, мой господин.

— Тебе следует посоветоваться с женой. Человек, которого я считаю прекрасным женихом для твоей дочери, — Киносита Токитиро. По-моему, вы с ним хорошо знакомы.

— Да, мой господин, — произнес Матаэмон, мысленно упрекая себя в том, что не скрыл изумления, проявив тем самым неучтивость.

— Подумай.

— Да… Конечно… — Матаэмон раскланялся с хозяином усадьбы.

Ему не терпелось подробнее расспросить о причинах неожиданного сватовства, но он не смел проявить настойчивость перед близким родственником Нобунаги. Дома он обо всем рассказал жене, и она, казалось, огорчилась тем, что он сразу не дал положительного ответа.

— Следовало сразу же согласиться. Воистину добрая новость. Токитиро давно уже ухаживает за Нэнэ, значит, они связаны с предыдущего рождения. Токитиро — смелый человек, коли осмелился обратиться к двоюродному брату князя Нобунаги. Пожалуйста, завтра же отправься к князю Нагое и скажи, что ты согласен.

— Не кажется ли тебе, что прежде надо поговорить с Нэнэ?

— По-моему, она давно уже согласилась.

— Надо бы удостовериться.

— Нэнэ скрытная натура, но уж раз она на что-то решится, так будет стоять на своем.

Жена ушла, а Матаэмон с тревогой думал о будущем. Ему не нравилось, что все решили без него. Он думал, что дочь забыла Токитиро, не смевшего показаться у них в доме, но вдруг юноша вновь овладел мыслями всей семьи.

На следующий день Матаэмон поспешил к князю Нагое.

— Новости весьма неожиданные, — сообщил он жене, вернувшись домой.

Окои, едва взглянув на мужа, сразу же догадалась, что произошло нечто необычное. Он пересказал жене разговор с князем, и свет, озаривший судьбу Нэнэ, радостными улыбками осветил лица супругов.

— Сегодня я осмелился спросить у князя Нагои, почему он взял на себя роль посредника. Сама понимаешь, задавать такой вопрос близкому родственнику князя Нобунаги не так-то просто. Только я завел этот разговор, как он сам объяснил, что с этой просьбой обратился к нему Инутиё.

— Инутиё попросил князя Нагою отдать Нэнэ за Токитиро? — изумилась Окои.

— Разговор состоялся в то время, когда князь ездил в Киото. И кажется, наш господин тоже слышал эту беседу.

— Не может быть!

— Вот я и говорю, что дело необычное. Во время поездки Токитиро и Инутиё, похоже, долгими часами говорили о Нэнэ, причем в присутствии князя.

— И господин Инутиё согласился?

— Он обратился к князю Нагое с просьбой похлопотать перед нами за Токитиро. Нам не о чем больше беспокоиться.

— Надеюсь, ты дал князю Нагое положительный ответ?

— Да, я поручился за благополучный исход дела! — Матаэмон встал и потянулся, словно бы стряхивая с себя ношу, безмерно тяготившую его.

Прошел год, и чудесным осенним днем в доме у Асано Матаэмона отпраздновали свадьбу.

Токитиро пребывал в волнении и растерянности. Его дом опустел, потому что Гондзо и служанка отправились помогать Асано, а Токитиро оставалось лишь бесцельно бродить по комнатам. «Сегодня третий день восьмого месяца», — твердил он постоянно, словно не полагаясь на память. Он то отворял дверцы шкафа с одеждой, то ложился отдохнуть, но на месте ему не сиделось. «Я женюсь на Нэнэ и войду в ее семейство, — напоминал он себе. — Это случится сегодня вечером, но что-то на душе неспокойно».

После объявления о свадьбе Токитиро впал в несвойственную ему робость. Соседи и сослуживцы, узнав новость, стали наведываться к нему с подарками, а Токитиро краснел, сбивчиво благодарил и повторял, словно оправдываясь:

— Это всего лишь семейное маленькое торжество. Строго говоря, мне рановато жениться, но в семье считают, что свадьбу нужно сыграть поскорее.

Никто не подозревал, что мечта Токитиро осуществилась благодаря заботам его друга Маэды Инутиё, который не только уступил невесту Токитиро, но и уговорил князя Нагою поучаствовать в сватовстве.

— Говорят, за него поручился князь Нагоя, да и Асано Матаэмон согласился, так что Обезьяна действительно человек с будущим, — говорили сослуживцы Токитиро, а затем и жители города знатного и низкого сословий. Свадьба Токитиро прибавила ему достоинства, а недобрые сплетники прикусили языки.

Токитиро не интересовала молва — ни хорошая, ни дурная. Ему важней всего было известить о предстоящем событии матушку в Накамуре. Ему не терпелось самому поехать к ней и рассказать о Нэнэ, о ее красоте и тихом нраве, излить душу. Он помнил, что матушка наказала ему верно служить князю и не забирать ее из Накамуры, дабы заботы о ней не отвлекли сына от дел, которые ему предстояло совершить в жизни.

Подавив желание отправиться на родину, он сообщил о свадьбе в письме. Он часто писал матушке, и она всегда отвечала на его письма. Токитиро радовало то, что все в Накамуре знали о его успехах: и о недавнем повышении по службе, и о предстоящей женитьбе на дочери самурая, и о посредничестве двоюродного брата самого Нобунаги в сватовстве. Он понимал, что теперь в деревне будут с уважением относиться и к матери, и к сестре.

— Позвольте причесать вас, господин. — Гондзо с набором гребней опустился на колени возле своего хозяина.

— Что такое? Я ведь не женщина!

— У вас сегодня свадьба, и поэтому нужно привести волосы в порядок.

Тщательно причесанный, Токитиро вышел в сад.

В небе, из-за ветвей павлонии, уже проглядывали бледные звезды. Жених пребывал в возвышенном настроении, его словно захлестнула волна счастья. В такие минуты Токитиро всегда вспоминал о матери. И сегодняшняя его радость была отмечена печалью. Человеческие желания воистину безграничны. В конце концов, утешил он себя, сколько на свете людей, у которых матери покинули этот мир.

Токитиро вымылся, как следует потерев шею, переоделся в легкое хлопчатое кимоно. Войдя в дом, он растерялся, увидев множество людей, занятых непонятными хлопотами. Он обошел весь дом, заглянул в кухню и устроился в уголке, где гудели комары. Он рассеянно наблюдал за тем, как старательно работают незваные гости.

— Вещи жениха сложить в шкаф!

— Готово! Веер и коробочка с лекарствами там же! — громко перекликались они.

«Откуда они взялись, кто они? Чья это жена? А чей муж вон там?» Они не были ни близкими родственниками, ни добрыми знакомыми жениха, но дружно готовились к свадьбе.

Постепенно жених, притаившийся в углу, начал узнавать лица, и сердце его наполнилось великой радостью. В одной из комнат шумный старик припоминал старинные свадебные обычаи.

— Сандалии жениха не новые? Нехорошо! В дом к невесте надо войти в новых сандалиях. И нынче ночью отец невесты уснет, держа сандалии зятя в руках, чтобы тот никогда не покидал его дома.

— Понадобятся и бумажные фонарики. В дом к невесте нельзя входить с факелами. Фонарики надо отдать родителям невесты, а они оставят их в домашнем алтаре на три дня и три ночи, — заботливо добавила какая-то старушка, словно жених был ее сыном.

В это время явился гонец, доставивший первое официальное письмо невесты к жениху. Одна из женщин, взяв у него лакированную шкатулку, отправилась на поиски жениха, неуверенно пробираясь в сутолоке.

— Я здесь! — откликнулся Токитиро с веранды.

— Вот вам первое письмо от невесты, — сказала женщина. — Жених, согласно обычаю, должен ответить на него.

— А что надо писать?

Женщина захихикала, но ничего объяснять не стала. Токитиро подали тушь и кисть.

Он в задумчивости потеребил кисть. Он всегда писал без затруднений. Он научился грамоте в храме Комёдзи, и много писал, когда работал у гончара. Он был выше обычного уровня в каллиграфии, так что не стеснялся писать на глазах у посторонних. Беда в том, что он не знал, о чем следует сейчас написать Нэнэ. В конце концов он вывел единственную строку:

Токитиро показал сочинение женщине, принесшей тушечницу.

— Правильно?

— Сойдет и так.

— Вы ведь получали такое письмо от жениха в день свадьбы? Помните, что он написал?

— Нет.

Токитиро расхохотался:

— Значит, это не так уж важно!

Вскоре жениха переодели в праздничное кимоно и вручили ему веер.

Луна сияла в осеннем небе, и ярко горели факелы у входа в дом. Процессию возглавляли два копьеносца, ведя под уздцы лошадь. За ними следовали три факельщика, далее жених, разумеется, в новых сандалиях.

Они не несли дорогих свадебных подарков — инкрустированных ларцов, раздвижных ширм, китайской мебели, зато у них был короб с доспехами и с одеждой. В те времена для самурая, под началом у которого состояло всего тридцать пеших воинов, это было незазорно. Токитиро был даже по-своему горд, ведь никто из помогавших в его доме и провожавших его к дому будущего тестя не доводился Токитиро родственниками, но нанимать людей ему не пришлось. Они по доброте пришли порадоваться вместе с ним, как на свой праздник.

Этим вечером в квартале лучников яркие огни плясали у ворот каждого дома, и все ворота были распахнуты настежь. В воздухе вспыхивали шутихи. Люди с бумажными фонариками поджидали вместе с хозяевами появления жениха. Матери с детьми радостно махали руками, с улыбками на лицах, озаренных светом факелов и фонариков.

С ближайшего перекрестка прибежала стайка мальчишек. Они закричали:

— Идет! Идет! Жених идет!

Луна заливала улицу бледным сиянием. Люди замерли в ожидании.

Из-за угла показались двое факельщиков. За ними шествовал жених. На лошадях были попоны с бубенцами, которые позванивали в такт шагам, напоминая пение цикад. Пятеро товарищей жениха несли короб с доспехами и два копья.

Жених Токитиро выглядел прекрасно. Он был маленького роста, но в его осанке чувствовалась значительность, даже когда на нем была простая одежда. Красивым его можно было назвать только в шутку, но человек наблюдательный увидел бы по его лицу, что он не так глуп, как может показаться с первого взгляда. Любой из зевак, столпившихся у ворот, сказал бы, что Токитиро ничем не выделяется среди обитателей квартала и будет подходящем мужем Нэнэ.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать!

— Просим жениха в дом!

— Поздравляем! — приветствовали жениха ближайшие родственники Матаэмона, встречавшие Токитиро у ворот. Мерцающий свет озарял их лица.

— Пожалуйста!

Жениха провели в отдельную комнату, и Токитиро остался один. Дом был небольшим, комнат в восемь. Кухня находилась по другую сторону маленького сада, и Токитиро слышал, как там моют посуду, чувствовал запах кушаний.

По дороге сюда Токитиро не очень волновался, но сейчас сердце бешено колотилось в груди, во рту пересохло. Он чувствовал себя покинутым. Ему подобало следовать предписанной роли, поэтому он взял себя в руки, словно был на глазах у всех гостей.

К счастью, Токитиро редко скучал, да и разве до уныния жениху, которому вскоре предстояла встреча с невестой. В какое-то мгновение он, забыв о свадьбе, погрузился в размышления о судьбе крепости Окадзаки. Что там сейчас происходит? Эта мысль волновала томящегося в одиночестве Токитиро. Любой жених на его месте думал бы, какими словами встретит его завтра утром молодая жена, как она будет выглядеть.

Примут ли самураи из Окадзаки сторону Имагавы или заключат союз с кланом Ода? Перед его мысленным взором вновь предстала очередная развилка судьбы. В прошлом году, после страшного поражения, которое клан Имагава потерпел у Окэхадзамы, клану Токугава предоставился тройственный выбор. Продолжать ли им поддерживать могущественных Имагава? Сделать ли смелую ставку на самостоятельность, отказавшись от союза с Имагавой и Одой? Или вступить в союз с кланом Ода? Выбор неизбежен. Долгие годы клан Токугава существовал как вьюнок, участь которого зависела от могучего дерева Имагавы.

В сражении у Окэхадзамы ствол этого дерева был поражен и чуть ли не выкорчеван. Собственная мощь Токугавы была недостаточной, но после гибели Имагавы Ёсимото они не могли полагаться на помощь его наследника Удзидзанэ. Токитиро слышал об этом из разговоров старших советников клана или из городской молвы. Отрывочные сведения не давали покоя его голове.

«Теперь, — думал он, — можно будет выяснить, что собой представляет Токугава Иэясу». Токитиро, в отличие от других, много размышлял о юном князе из крепости Окадзаки. Токитиро понимал, что Иэясу — князь и властелин провинции по праву рождения — пережил гораздо больше испытаний и лишений, чем он, простой деревенский мальчишка. Рассказы о судьбе Иэясу вызывали у Токитиро симпатию к юному князю, которому в этом году исполнилось девятнадцать. В последней войне он командовал передовыми частями войска Ёсимото, проявив храбрость при взятии крепостей Васидзу и Марунэ. Достойно похвалы и его решение отступить в Микаву после поражения и гибели Ёсимото. Об Иэясу хорошо отзывались и в войске Оды, и потом в самом Киёсу. Токитиро размышлял, какой выбор сделает Иэясу.

— Господин жених! Вы здесь? — Раздвижная перегородка отворилась, и Токитиро вернулся к действительности, вспомнив, что у него сегодня свадьба.

В комнату вошел вассал князя Нагои Нива Хёдзо с супругой. Им предстояло посредничать в ходе церемонии.

— Пожалуйста, подождите еще немного. Мы готовимся к церемонии токороараваси, — сказал Хёдзо.

— Токороара — что? — растерянно спросил Токитиро.

— Это древняя церемония, во время которой родители невесты и их ближайшие родственники впервые знакомятся с женихом.

— Садитесь, пожалуйста, — произнесла жена Нивы и, отворив раздвижную перегородку, пригласила людей, дожидавшихся в соседней комнате.

Первыми с поздравлениями вошли родители невесты. Все были давно знакомы друг с другом, но обряд знакомства выполнялся серьезно и обстоятельно. Увидев лица будущего тестя и тещи, Токитиро почувствовал облегчение и пошевелил рукой, словно решил почесать в затылке.

Вслед за четой Асано в комнате появилась прелестная девушка лет шестнадцати. Она поклонилась и скромно сказала:

— Я — сестра Нэнэ. Меня зовут Ояя.

Токитиро изумился. Девушка была еще краше, чем его невеста. До сих пор он даже не знал, что у Нэнэ есть младшая сестра. В какой же потайной комнате своего маленького дома прятал Асано этот чудесный цветок?

— Вот и прекрасно. Благодарю вас за то, что пришли. Меня зовут Киносита Токитиро. Сама судьба привела меня сюда. Рад познакомиться.

Удивляясь пристальному вниманию со стороны жениха, которого ей впредь предстояло именовать старшим братом, Ояя кокетливо взглянула на Токитиро, но за спиной у нее толпились другие родственники, с нетерпением дожидавшиеся своей очереди. Они по очереди входили в комнату и знакомились с Токитиро. Вскоре он уже не соображал, кто кому доводится внучатой племянницей, а кто двоюродным дядей, и только удивлялся несметному количеству родственников Нэнэ.

С такой родней потом хлопот не оберешься, но сейчас внезапное знакомство с красавицей сестрой и учтивость, проявленная родственниками Асано, улучшили настроение Токитиро. У него почти не было родственников, но шумная веселая жизнь огромного семейства всегда привлекала его, хотя и казалась недостижимой.

— Господин жених, извольте сесть! — Супруги Нива пригласили его в маленькую комнату, не рассчитанную на такое количество народа, и усадили на почетное место.

Стоял осенний вечер, но в доме было жарко и душно. С карнизов еще не убрали летние щиты от солнца. Слышался стрекот насекомых. Порывы осеннего ветерка колыхали пламя фонариков. В скромной, чисто убранной комнате царил полумрак.

Ни малый размер комнаты для обряда, ни пустота ее не создавали ощущения грусти. Пол был устлан тростниковыми циновками. В углу комнаты был алтарь богам творения, Идзанаги и Идзанами, а перед ним выставлены угощения и сакэ, горела свеча и лежала ветвь священного дерева.

У Токитиро замерло сердце. Начиная с этого вечера…

После завершения церемонии на него лягут все обязанности супруга, он вступит в новую жизнь, неразрывно связанную с судьбой семейства Асано. Токитиро представил себя в новой роли. Самым сильным чувством, которое он сейчас испытывал, была, конечно, любовь к Нэнэ. Не прояви он такого упорства, она давно бы вышла замуж за другого, но с сегодняшнего вечера их судьбы связаны нерасторжимыми узами.

«Я должен сделать ее счастливой», — подумал он, когда наконец уселся на положенное жениху место. Токитиро жалел свою будущую супругу, потому что женщина держала нити судьбы в своих руках не так уверенно, как мужчина.

Началась главная церемония. Пожилые женщины ввели в комнату Нэнэ и усадили ее рядом с женихом.

Длинные волосы Нэнэ были переплетены алыми и белыми лентами. Верхнее кимоно было из белого шелка с золотым узором. Второе было тоже белое, а нижнее — алого шелка. У Нэнэ не было украшений из золота или серебра. Белила и румяна не коснулись ее лица. Облик невесты соответствовал безыскусности комнаты, в которой она находилась. Красота обряда заключалась не в роскоши нарядов.

— Да будет ваш брак долгим и счастливым! Вечно храните верность друг другу! — обратилась к жениху и невесте пожилая женщина.

Чашечку Токитиро наполнили сакэ, и он осушил ее. Потом налили сакэ невесте и она отпила глоток.

Токитиро очень волновался, сердце колотилось в груди, кровь прилила к голове, а Нэнэ держалась удивительно спокойно. Она вступала в желанный союз, пообещав себе никогда ни в чем не упрекать ни родителей, ни богов, как бы ни сложилась ее супружеская жизнь. Она с трогательной грацией поднесла чашечку к губам и отпила глоток сакэ.

И тогда Нива Хёдзо запел заздравную песнь. Голос его огрубел в многолетних походах и сражениях. Он не успел закончить и первой строфы, как кто-то с улицы принялся подпевать.

С того мгновения, как Хёдзо запел, гости почтительно замолчали. Неучтивость певца повергла всех в изумление, а Хёдзо умолк. Токитиро выглянул в окно.

— Кто там? — спросил слуга у незваного гостя за воротами.

Тот в ответ запел речитативом, подражая актерам театра Но, и неторопливо пошел в сторону веранды. Забыв о торжественной церемонии, Токитиро вскочил со своего места и выбежал на веранду.

— Это ты, Инутиё?

— Господин жених! — Маэда Инутиё откинул капюшон, скрывавший лицо. — Мы пришли совершить обряд омовения. Можно войти?

— Как я рад! Заходи поскорее! — Токитиро захлопал в ладоши.

— Я с друзьями. Ты не против?

— Конечно! Официальная церемония окончена, я вошел в эту семью.

— Что ж, хозяева дома не ошиблись в выборе. Можно попросить у господина Матаэмона чашку? — Инутиё направился в глубь сада. — Нам позволено совершить обряд омовения!

На призыв Инутиё в сад вбежали несколько человек, наполнив его шумом голосов. Здесь были Икэда Сёню, Маэда Тохатиро, Като Ясабуро и Гаммаку, старый друг Токитиро. И даже рябой десятник плотников.

По древнему обряду омовения верных друзей жениха сердечно встречают в доме отца невесты, хотя их не приглашают на свадьбу. Потом друзья берут жениха на руки, выносят в сад и обливают водой.

Сегодня этот обряд оказался не совсем к месту, потому что его, как правило, совершают через полгода или даже через год после свадьбы.

Семейство Матаэмона и Нива Хёдзо возмутились, но жених радостно встретил старых друзей.

— Как? И ты здесь? — улыбался он то одному, то другому приятелю, большинство из которых он давно не видел.

— Жена! — обратился Токитиро к Нэнэ. — Быстро принеси сюда еду! И сакэ! Да побольше!

— Сейчас!

Нэнэ вела себя так, словно заранее знала о приходе незваных гостей. Согласившись стать женой Токитиро, она понимала, что ее ждут всякие неожиданности, поэтому ничуть не рассердилась. Она переоделась в одежду, в которой занималась домашними делами, и принялась выполнять приказ мужа.

— Разве это свадьба! — в негодовании воскликнул один из приглашенных.

Матаэмон с женой успокаивали огорченных гостей, сам Матаэмон был спокоен. Услышав о приходе незваных гостей во главе с Инутиё, он сначала встревожился, но Инутиё смеялся и шутил с Токитиро, поэтому Матаэмон успокоился.

— Нэнэ! — сказал Матаэмон. — Если вдруг не хватит сакэ, пошли кого-нибудь в лавку. Пусть друзья Токитиро вволю напьются. — Обратившись к жене, он добавил: — Окои, что стоишь без дела? Сакэ подано, а чашечек нет. Невелико наше имущество, но неси сюда все, чем богаты. Я счастлив, Инутиё пожаловал к нам с друзьями.

Окои принесла чашечки, и Матаэмон сам угостил Инутиё. Он любил этого молодого человека, который мог бы стать ему зятем, но судьба распорядилась иначе. Мужская дружба двух самураев от этого не пострадала. Чувства бушевали в груди у Матаэмона, но он, как истинный самурай, не мог дать им волю.

— Я тоже счастлив. У вас такой замечательный зять! Поздравляю всех вас! — сказал Инутиё. — Неловко, что я нарушил торжество. Не сочтите это за непочтительность!

— Мы рады гостям! Будем пить и гулять всю ночь!

Инутиё оглушительно расхохотался:

— Если засидимся до утра, не прогневается ли на нас новобрачная?

— Почему? Она не такая! — вмешался в разговор Токитиро. — Нэнэ покорная и благовоспитанная девушка.

Инутиё, подсев поближе к Токитиро, начал поддразнивать его:

— Расскажи-ка поподробнее, что тебе об этом известно? Дело ведь деликатное.

— Прости! Я и так уж наболтал лишнего.

— Я от тебя так легко не отстану! Вот тебе большая чаша.

— Обойдусь и маленькой.

— Какой же ты жених? Где твоя гордость?

Они поддразнивали друг друга, как дети. Токитиро никогда не позволял себе напиваться. С детства он имел перед глазами печальный пример того, до чего доводит человека безудержное пьянство. Сейчас, когда ему силком навязывали большую чашу, он вспомнил лицо пьяного отчима, а потом печальный образ матери, вынесшей столько горя. Он был осмотрительным не по годам.

— Дай мне, пожалуйста, обычную чашечку. А я тебе спою.

— Что?

Токитиро забарабанил ладонями по коленям и запел:

— Прекрати! — Инутиё ладонью зажал ему рот. — Тебе этого петь не стоит. Эту песню замечательно поет наш господин.

— Я у него и научился. Это ведь не запрещенная песня, что плохого, если я спою ее?

— Не нужно!

— Почему?

— Она неуместна на свадьбе.

— Но князь танцевал под нее в то утро, когда войско выступило на Окэхадзаму. А сегодня вечером мы вдвоем, нищий супруг и его молодая жена, вступаем в большой мир. Все прилично.

— Поход на поле брани — одно дело, а свадебная церемония — другое. Истинные воины надеются со своими женами дожить до глубокой старости.

Токитиро хлопнул себя по колену:

— Верно! Честно говоря, я тоже надеюсь. Если случится война, тогда неизвестно, но я не намерен умирать понапрасну. Полвека супружества мне мало. Хочу целый век счастливо прожить с Нэнэ в любви и верности.

— Хвастун! Станцуй лучше! Не стесняйся!

Призыв Инутиё подхватили и остальные друзья Токитиро.

— Потерпите немного!

Токитиро повернулся в сторону кухни, хлопнул в ладоши и крикнул:

— Нэнэ! Сакэ кончилось!

— Минутку! — ответила Нэнэ.

Она не стеснялась гостей и каждого обнесла сакэ. Никто не удивился, кроме ее родителей и ближайших родственников, которые привыкли относиться к Нэнэ как к малому ребенку. Нэнэ всей душой была предана своему супругу, и Токитиро совсем не робел перед новобрачной. Инутиё, как и следовало ожидать, покраснел, когда Нэнэ подала ему сакэ.

— Нэнэ, с сегодняшнего вечера ты жена господина Токитиро. Позволь еще раз поздравить тебя, — сказал он, принимая из ее рук чашечку с сакэ. — Есть нечто известное всем моим друзьям, потому я и не хочу скрывать это от других. Согласен, Токитиро?

— О чем ты?

— Позволь на минуту одолжить твою жену.

— Пожалуйста! — засмеялся Токитиро.

— Нэнэ, еще недавно говорили, что я влюблен в тебя. Сущая правда. С тех пор ничего не изменилось. Я искренне люблю тебя.

Инутиё говорил все серьезнее. В душе Нэнэ бушевали иные чувства, ведь она только что вышла замуж. Закончилась ее свободная девичья жизнь. Забыть своих чувств к Инутиё она не могла.

— Нэнэ, говорят, что юные особы безрассудны, но ты поступила мудро, выбрав не меня, а Токитиро. Я отказался от тебя, хотя и не перестал любить. Любовная страсть — загадочное чувство, но признаюсь, что я на самом деле люблю Токитиро гораздо сильнее, чем тебя. Я отдал тебя другу в знак любви к нему. Я обошелся с тобой как с вещью, но таковы по природе все мужчины. Правда, Токитиро?

— Я догадывался об истинных мотивах твоего поступка, потому и принял твой дар.

— Попробовал бы не принять его! Тогда бы ты не просто обидел меня, а стал глупцом в моих глазах! Ты получил в жены девушку, которая выше тебя во всех отношениях.

— Не говори глупости!

— Ха-ха-ха! Все равно я счастлив. Послушай, Токитиро. Мы дружим много лет, но мог ли ты представить, что нас ждет такая счастливая ночь?

— Нет.

— Нэнэ, где тут у вас барабан? Я сыграю, а гости пусть станцуют. Киносита человек невоспитанный и бесчувственный, он, я думаю, и танцевать не умеет.

— Я станцую для гостей, хотя и не очень ловка в этом, — внезапно сказала Нэнэ.

Инутиё, Икэда Сёню и остальные гости изумленно уставились на молодую жену. Нэнэ раскрыла веер и под барабан, на котором заиграл Инутиё, двинулась в танце.

— Прекрасно! — Токитиро хлопал в ладоши и был так счастлив, словно сам кружился в танце. Все изрядно выпили, и никто не чувствовал усталости. Кто-то предложил отправиться на прогулку в Сугагути, самое живописное место Киёсу. Во всей компании не нашлось трезвого человека, который отговорил бы гостей от этой затеи.

— Пошли!

Токитиро, первым выскочив на улицу, возглавил шествие. Родителей и родственников Нэнэ особенно возмутило то, что веселая ватага друзей, без приглашения явившаяся в дом для совершения обряда омовения, в суматохе забыла о том, за чем пришла, и вывалилась на улицу в обнимку с женихом.

— Бедная, бедная невеста… — Родня жалела Нэнэ, которую гуляки оставили дома.

Оглядевшись по сторонам, ее не нашли. Ведь только что она здесь танцевала! Оказывается, Нэнэ выскользнула через боковую дверь на улицу. Она крикнула мужу, окруженному пьяными друзьями:

— Хорошенько повеселитесь! — и кинула Токитиро собственный кошелек.

Молодые люди из крепости часто наведывались в питейное заведение «Нунокава». Расположенное в старинном квартале Сугагути, оно, говорят, возникло на месте винной лавки, которую держали купцы, поселившиеся здесь задолго до того, как к власти в Овари пришел Сиба, а потом Ода. Старинный дом издали бросался в глаза.

Токитиро был частым гостем здесь. Стоило ему не прийти, и его друзья, и трактирщики чувствовали, что веселью чего-то не хватает. Свадьба Токитиро послужила завсегдатаям поводом для того, чтобы как следует выпить.

— Почтенные гости, добрые хозяева! Извольте поприветствовать нового гостя! Мы привели жениха, равного которому не сыщешь на земле! Догадайтесь, кто он? Самурай по имени Киносита Токитиро! Пейте и веселитесь! Здесь мы и совершим обряд омовения!

Ноги у гуляк заплетались, языки тоже. Едва держался на ногах и Токитиро.

Хозяин переглянулся со слугами, но, сообразив наконец, в чем дело, разразился громким хохотом и с восторгом выслушал историю о том, как жениха похитили в разгар свадьбы.

— Это не обряд омовения, а похищение жениха! — сказал трактирщик.

В ответ грянул смех. Токитиро, которого под руки втащили в трактир, оглядывался, словно прикидывал, в какую сторону бежать, но верные друзья окружили его, громогласно заявив, что он будет их пленником до рассвета. Все потребовали сакэ.

Никто не знает, сколько они выпили. Вскоре песни и танцы смешались в оглушительный шум.

В конце концов все рухнули на пол и тут же заснули: кто широко раскинув руки и ноги, кто подложив ладони под голову. В трактире гулял осенний холодок.

Инутиё внезапно поднял голову и прислушался. Проснулся и Токитиро. Открыл глаза Икэда Сёню. Они тревожно осматривались по сторонам. Их разбудил стук копыт на улице.

— Что это?

— Отряд, и не маленький! — Инутиё хлопнул себя по колену, словно вспомнив о чем-то. — Должно быть, возвращается Такигава Кадзумасу. Его посылали на переговоры с Токугавой Иэясу в Микаву. Верно, он.

— Конечно. Везет из Микавы ответ, заключит ли клан Токугава союз с Одой или будет по-прежнему уповать на Имагаву?

Гуляки один за другим нехотя поднимались, но трое друзей торопливо вышли из «Нунокавы». Они помчались к главным воротам крепости на звук конских копыт и человеческих голосов.

Кадзумасу, после прошлогодней битвы под Окэхадзамой, несколько раз ездил на переговоры в Микаву. Весь Киёсу знал, что Такигаве князь поручил добиться союза Токугавы Иэясу с кланом Ода.

До недавнего времени Микава была слабой провинцией, зависевшей от Имагавы. Овари, которая тоже числилась в отсталых провинциях, нанесла сокрушительной удар могущественным Имагава, поэтому многие князья поверили в то, что среди возможных правителей всей страны первое место занимает теперь князь Ода Нобунага. И воинская мощь, и боевой дух клана Ода окрепли, желанный союз провинций пока скромно именовался содружеством, и сложная игра велась во имя того, чтобы клан Ода получил ведущую роль в новом объединении.

Чем меньше провинция, тем решительней должен быть ее князь. Микаву можно завоевать молниеносным штурмом. После гибели Ёсимото его провинция оказалась на роковом распутье. Подчиняться ли клану Имагава во главе с Удзидзанэ или перейти под покровительство Оды?

Токугава колебались, поскольку имели множество доводов как в пользу так и против союза с Одой. Старшие вассалы держали советы, принимали и отправляли послов на переговоры. А в это время шла война на границе Суруги и Микавы. Не прекращались и частые стычки между окраинными крепостями Микавы и Оды. Никто не мог предположить, как повернется судьба той или иной провинции, когда начнется очередное кровопролитие. Помимо Оды и Токугавы, существовало множество других кланов, которые ожидали начала войны, — Сайто из Мино, Китабатакэ из Исэ, Такэда из Каи и Имагава из Суруги. Ни один из кланов не мог похвастаться решающим преимуществом. Токугава Иэясу не стремился начать войну, а Нобунага прекрасно понимал, что победа над кланом Токугава не стоит крови его воинов. Иными словами, Нобунага не хотел первым вступать в войну, но скрывал истинные устремления, чтобы клан не сочли слабым. Нобунага, зная упорство и долготерпение рода Токугава, ловко играл на этих качествах.

Мидзуно Нобутомо был комендантом крепости Огава. Он считался вассалом Оды, но доводился родным дядей Токугаве Иэясу. Нобунага попросил его о посредничестве в переговорах. Нобутомо встретился с Иэясу и его старшими советниками, чтобы склонить их на сторону Оды. Теснимый со всех сторон клан Токугава, кажется, пришел к определенному решению, и вскоре должен был поступить ответ от Иэясу. За ним и послали Такигаву Кадзумасу в Микаву. Принял ли Иэясу предложение Нобунаги о военном союзе? Кадзумасу, невзирая на поздний час, немедленно поспешил в крепость. Он был одним из самых опытных военачальников клана и превосходным знатоком оружейного дела и лучником.

Нобунага ценил его ум выше, чем меткость в стрельбе. Такигава был немногословен, каждое слово было взвешенно и убедительно. Он отличался живым и здравым умом, поэтому Нобунага счел его лучшим посредником на важной стадии переговоров.

Было далеко за полночь, но Нобунага не спал, поджидая Кадзумасу в зале для приемов. Кадзумасу, не успевший даже переодеться с дороги, низко склонился в поклоне перед князем. В такие моменты человеку, облеченному ответственной миссией, не до того, чтобы смыть пыль и пот, переодеться и причесаться с дороги. Да и Нобунага первым бы не удержался от издевки:

— Вырядился, чтобы цветочками полюбоваться?

Кадзумасу не раз был свидетелем того, как распекали в таком положении других, поэтому он, не переведя дух, в одежде, пропахшей конским потом, поспешил к князю. Нобунага редко заставлял своих подданных подолгу ждать себя.

Нобунага горел нетерпением узнать ответ Иэясу.

Ответ оказался кратким. Среди вассалов Нобунаги были такие, кто запинался, заводил разговор на посторонние темы или распространялся о мелочах. Вразумительный отчет у таких получить было трудно. Нобунага злился, слушая этих болтунов, мрачнея на глазах.

— Ближе к делу! — обрывал он заговорившегося вассала.

Кадзумасу хорошо это знал. Он заговорил без промедления:

— Мой господин, я привез хорошие новости. Соглашение с князем Иэясу достигнуто, причем принято большинство ваших условий.

— Удалось, значит…

— Да, мой господин.

Лицо Нобунаги оставалось бесстрастным, но в глубине души он почувствовал облегчение.

— Мы договорились обсудить дальнейшие шаги на встрече с Исикавой Кадзумасой из клана Токугава, которая состоится в крепости Наруми.

— Князь Микавы согласен действовать вместе с нами?

— Под вашим началом.

— Молодец!

Нобунага в первый раз позволил себе похвалить вассала. Затем тот перешел к подробному отчету.

Встреча князя с посланцем закончилась на рассвете. Рано утром слух о союзе Оды с князем Микавы уже передавался из уст в уста.

Секретные сведения о предстоящей встрече представителей двух кланов в крепости Наруми для подписания договора и о приезде Иэясу в Киёсу на первую встречу с Нобунагой на Новый год были тайной для вассалов Оды.

Инутиё, Сёню, Токитиро и другие молодые самураи, очнувшиеся от хмельного сна в трактире в Сугагути, сразу поняли, что за всадник пронесся по улицам, и поспешили за ним в крепость. Они с нетерпением ждали известия о войне или мире с Микавой.

— Радостная весть! — сообщил друзьям Тохатиро, юный оруженосец князя.

— Союз заключен?

Они и ждали такого решения, но, услышав подтверждение, обратились мыслями в будущее.

— Теперь мы сможем начать войну, — сказал один из самураев.

Вассалы Нобунаги радовались союзу с Микавой вовсе не потому, что удалось избежать войны. Заключив союз с провинцией, которая угрожала им с тыла, они готовы были встретить могущественного врага.

— Наш князь получил доброе известие.

— Да и Микаве повезло.

— Теперь можно спокойно поспать. У меня глаза слипаются, — сказал один из друзей Токитиро.

— А мне совсем не хочется спать! У меня был счастливый вечер и утро прекрасное! Стоит вернуться в Сугагути и выпить еще сакэ! — весело отозвался Токитиро.

— Не придумывай! По правде, тебе хочется отправиться к Нэнэ. Да и то сказать — тебе разве не интересно, как молодая жена провела первую брачную ночь? Господин Токитиро! Не хочешь ли ты опозориться? Следовало бы отпроситься со службы на целый день и отправиться домой. Тебя там с нетерпением ждут, — отшутился Сёню.

— Действительно!

Токитиро сорвался с места под оглушительный хохот друзей. В крепости ударили в большой барабан, и все поспешили на свои места.

— А вот и я!

Ворота в доме Асано Матаэмона были невысокими, но Токитиро они показались громадными. Голос его звучал звонко, а радость была неподдельной.

— Ой!

Ояя, младшая сестренка Нэнэ, игравшая в мяч на лестнице, вытаращила глаза на Токитиро. Ей показалось, что к ним пришел гость, но, увидев мужа сестры, она захихикала и скрылась в глубине дома.

Токитиро тоже рассмеялся. Он был в непривычно веселом настроении. Он ушел развлекаться с друзьями, потом из трактира отправился в крепость и вернулся домой только к вечеру через сутки после начала свадебной церемонии. Сегодня фонарики не горели у входа, но, по обычаю, для ближайших родственников свадебные торжества должны длиться три дня. У порога Токитиро увидел много чужих сандалий.

— Вот я и дома! — воскликнул молодой муж.

Никто не вышел встретить его, значит, хозяева хлопочут в кухне или сидят с гостями в гостиной, подумал Токитиро. Со вчерашнего дня он стал своим в этом доме. И значит, вместе с тестем и тещей — полноправным хозяином. Может, ему и входить не следовало, пока они не выйдут встречать его.

— Нэнэ! Я пришел!

Со стороны кухни послышался удивленный возглас. Матаэмон, его жена, Ояя, родственники и слуги вышли в прихожую и с недоумением уставились на него, словно не понимая, зачем он явился. Наконец появилась и Нэнэ. Она быстро сняла передник и опустилась на колени.

— Добро пожаловать! С возвращением!

Все остальные вслед за Нэнэ выказывали Токитиро почтение, выстроившись в ряд и поклонившись. Только родители Нэнэ держались так, будто просто вышли посмотреть, кто пришел.

Токитиро взглянул на Нэнэ, перевел взгляд на гостей и поклонился всем сразу. Затем решительно направился к тестю, учтиво поклонился ему и начал рассказывать о том, что произошло сегодня в крепости.

Со вчерашнего дня Матаэмон пребывал в гневе. Ему хотелось поставить зятя на место, упрекнуть в непочтительности к новым родственникам и неподобающем поведении с Нэнэ. Токитиро вернулся как ни в чем не бывало, и Матаэмон решил не откладывать объяснения, невзирая на присутствие посторонних. Но Токитиро держался так спокойно и уверенно, что Матаэмон попросту забыл о своем намерении. Токитиро прямо с порога принялся докладывать ему новости из крепости, о настроении князя Нобунаги. Матаэмон невольно смягчился и миролюбиво произнес:

— Похоже, у тебя выдался нелегкий денек.

В результате он похвалил Токитиро, вместо того чтобы обругать.

Токитиро до позднего вечера оставался с гостями, забавляя их рассказами. Большинство гостей разошлись по домам, но несколько родственников заночевали у Матаэмона, потому что они жили слишком далеко. Нэнэ все время хлопотала на кухне, и слуги едва не падали от усталости.

И даже теперь, когда Токитиро вернулся, у молодоженов не было времени обменяться хотя бы улыбками, не говоря уж о том, чтобы остаться вдвоем. Глубокой ночью Нэнэ отнесла в кухню посуду, распорядилась о завтраке, убедилась, что оставшиеся гости удобно устроились, и только после этого распустила шнурки на рукавах кимоно. Она пошла искать того, кто стал ее мужем.

В комнате, отведенной им под спальню, расположились родственники с детьми. В гостиной все еще сидели родители Нэнэ, беседовавшие с близкой родней.

«Где же он?» — подумала Нэнэ. Она вышла на веранду, и тут из боковой комнаты для слуг донесся голос мужа:

— Нэнэ?

Нэнэ хотела ответить, но голос вдруг отказал ей. Сердце бешено забилось. Она не могла поднять глаза на Токитиро.

— Иди сюда! — позвал Токитиро.

Нэнэ слышала голоса родителей. Она стояла, не зная, что ей делать, и тут увидела благовонную палочку, которая дымилась на веранде, отгоняя комаров. Нэнэ взяла ее и робко пошла в боковую комнату.

— Ты здесь собираешься спать? Сколько комаров!

Токитиро улегся на голом полу и посмотрел на свои босые ступни.

— А, комары…

— Ты, верно, очень устал.

— Ты тоже. Родственники возражали, но я же не мог допустить, чтобы старики спали в комнате для слуг.

— Но в таком месте… На голом полу…

Нэнэ хотела встать, но Токитиро удержал ее.

— Мне приходилось спать и на земле. Тело мое закалено нищетой. — Он сел. — Нэнэ, подойди поближе.

— Хорошо… — неуверенно сказала Нэнэ.

— Молодая жена — как новый бочонок для сакэ. Если его долго не использовать, он рассыхается, а со временем и обручи лопаются. Не следует и супругу забывать о своих обязанностях. Мы собираемся прожить вместе долгую жизнь и поклялись друг другу в верности до старости, но судьба у нас будет нелегкой. Пока мы полны теми чувствами, которые испытываем сейчас, нам надо кое-что пообещать друг другу.

— Я согласна. Я сдержу свое обещание, что бы ни случилось, — твердо произнесла Нэнэ.

Токитиро был очень серьезен, почти мрачен, но Нэнэ радовалась и тому, что на лице у него наконец появилось торжественное выражение.

— Во-первых, как супругу, мне хотелось бы сказать, что я жду от тебя.

— Изволь.

— Моя матушка — бедная женщина, живущая в деревне. Она даже не приехала к нам на свадьбу, но она больше всех на свете обрадовалась моей женитьбе.

— Понятно.

— Когда-нибудь матушка будет жить вместе с нами. Твои заботы о супруге должны отойти на второе место. Я мечтаю, чтобы ты всецело посвятила себя моей матушке и принесла ей счастье.

— Хорошо.

— Матушка родом из самурайской семьи, но задолго до моего появления на свет она обеднела. Ей пришлось растить нескольких детей в великой нищете, а ведь в таких обстоятельствах и одного ребенка поставить на ноги равносильно подвигу. У нее никогда не было никакой радости, даже нового хлопчатого кимоно на зиму или на лето. Она не получила образования, говорит по-деревенски и не знает этикета. Способна ли ты отнестись к такой женщине с искренней любовью? Будешь ли ты уважать ее и заботиться о ней?

— Да. Если твоя мать будет счастлива, значит, и ты будешь счастлив. По-моему, это естественно.

— Твои родители находятся в добром здравии. И я собираюсь обходиться с ними так же почтительно и заботливо, как ты с моей матушкой.

— Спасибо тебе.

— Хочу попросить тебя еще кое о чем. Родители воспитали тебя добродетельной девушкой, обучив всем правилам хорошего тона. Я вовсе не прихотлив. Мне достаточно полагаться на тебя только в одном.

— Я слушаю.

— Мне хочется, чтобы ты чувствовала себя счастливой от сознания того, что твой муж состоит на службе у князя, что он занят своим делом. Только и всего. Звучит просто, не правда ли? Легкой жизни у тебя не будет. Посмотри на мужей и жен, проживших вместе долгие годы! Есть жены, не представляющие, чем занимаются их мужья. Такие мужья — несчастные люди, даже если они отдают все силы, служа стране. В собственном доме они выглядят жалкими и слабыми, вызывая сожаление. Только муж, жена которого разделяет его служебные заботы, может бесстрашно идти на бой. По-моему, это главное призвание жены самурая.

— Понимаю.

— Вот и хорошо. А теперь давай послушаем, какие надежды ты возлагаешь на меня. Говори честно, обещаю все исполнить.

Нэнэ упорно молчала.

— Если ты не хочешь назвать свои желания, позволь я сам их перечислю.

Нэнэ улыбнулась и тут же потупила взгляд.

— Супружеская любовь?

— Нет…

— Верная любовь?

— Да…

— Рождение здорового сына?

Нэнэ задрожала. Если бы здесь горела лампа, то Токитиро заметил бы, что она стала пунцовой, как мак.

На следующее утро после завершения трехдневного свадебного торжества Токитиро и его жена облачилась в самые дорогие кимоно для участия еще в одной церемонии. Они должны были нанести визит князю Нагое, выступившему посредником в их бракосочетании, и посетить еще несколько домов. Молодым казалось, что весь Киёсу смотрит на них.

— Зайдем к господину Отоваке, — предложил Токитиро.

— А, Обезьяна! — воскликнул Отовака, но тут же осекся. — Токитиро!

— Я хочу познакомить тебя с женой.

— Что? А, ну да, конечно же! Почтенная дочь лучника, господина Асано. Счастливчик, ничего не скажешь!

Всего семь лет назад Токитиро вошел на эту веранду невзрачным продавцом иголок в грязных лохмотьях, голодный. Когда его угостили, он жадно набросился на еду.

— Тебе так везет, что дух захватывает, — сказал Отовака. — Ладно, заходи. В доме, правда, не убрано.

Отовака окликнул жену и сам проводил гостей. В этот миг с улицы раздался громкий крик. Это был глашатай, спешивший от одного дома к другому.

— Немедленно прибыть к месту службы! Приказ князя Нобунаги!

— Приказ? — переспросил Отовака. — Значит, с оружием.

— Господин Отавака, — сказал Токитиро, — я быстро переоденусь и сразу же приду в отряд.

До сегодняшнего дня ничто не предвещало приближения серьезных событий. Токитиро не заметил ничего настораживающего в гостях у князя Нагои. Зачем их собирают? Врожденная сообразительность Токитиро сейчас была бессильна. Стоило при нем произнести слова «война» или «битва», он сразу же догадывался, кто противник и куда направится войско. Но женитьба отвлекла его на время от текущих дел. Он задумчиво шел по самурайскому кварталу, обитатели которого с оружием выскакивали на улицу и мчались на место сбора.

Из крепости галопом вылетело несколько всадников. Токитиро предположил, что войску предстоит далекий поход.

Нэнэ, опередив мужа, поспешила домой.

— Киносита! Киносита! — услышал Токитиро в квартале лучников.

Обернувшись, он увидел Инутиё. Самурай сидел на коне в тех же доспехах, в которых сражался при Окэхадзаме, за спиной у него на бамбуковом шесте трепетал стяг с изображением цветка сливы.

— Я только что прибыл по приказу господина Матаэмона. Бери оружие и поскорее в отряд.

— Выступаем? — спросил Токитиро.

Инутиё спешился.

— Как дела?.. В последнее время?..

— О чем ты?

— Не притворяйся. Я хотел спросить, стали ли вы по-настоящему мужем и женой.

— Не беспокойся.

Инутиё громко рассмеялся:

— В любом случае мы отправляемся на войну. Опоздаешь, так тебя поднимут на смех, мол, ясное дело — молодожен.

— Я не обижусь.

— Нам предстоит выйти к реке Кисо. Две тысячи пеших воинов и всадников.

— Значит, поход на Мино.

— Поступило секретное сообщение, будто Сайто Ёситацу из Инабаямы внезапно заболел и умер. Идем туда, чтобы выяснить, есть ли доля истины в этой истории.

— Посмотрим. Летом, помнишь, такие же слухи ходили, и сколько волнений тогда пережили.

— На этот раз, похоже, все верно. С точки зрения фамильных интересов дело выглядит так: Ёситацу убил князя Досана, а тот доводился тестем князю Нобунаге. По совести, Ёситацу нам враг, и мы не можем жить с ним под одним небом. Если нашему клану суждено стать главным, так мы обязаны вторгнуться в Мино.

— И этот день близок!

— Выступаем сегодня вечером!

— Нет. Не думаю, что наш князь пойдет на откровенное вторжение.

— Войско возглавят князья Кацуиэ и Нобумори. Нашего господина с нами не будет.

— Если Ёситацу мертв, а его сын Тацуоки — совершенный глупец, остается троица из Мино — Андо, Иё и Удзииэ. Они-то живы. К тому же есть еще и Такэнака Хамбэй, который, по слухам, уединился в Курихаре. Положение сложное.

— Такэнака Хамбэй? — переспросил Инутиё. — Тройка известна далеко за пределами Мино, но неужели Такэнака представляет угрозу?

— Несомненно. Я — единственный его почитатель во всей Овари, — ответил Токитиро.

— Откуда ты узнал о нем?

— Я провел долгое время в Мино. — Токитиро запнулся на полуслове. Он никогда не рассказывал Инутиё о своих скитаниях, о времени, проведенном у Короку в Хатидзуке, о тайной миссии в Инабаяме. — Ладно, нечего время терять.

Инутиё вскочил на коня:

— Увидимся на месте сбора.

— До встречи!

Друзья разошлись в разные стороны.

— Вот и я! — по обыкновению громко возвестил Токитиро, давая знать всем в доме — от кухонного слуги до хозяев, что молодой хозяин вернулся. Сегодня Токитиро не ждал, когда кто-нибудь выйдет его встретить.

Войдя к себе в комнату, Токитиро не поверил собственным глазам. На новой циновке были разложены его оружие и доспехи. Нэнэ не забыла о коробочке с лекарствами, об амулете и провизии, словом, обо всем, что может понадобиться воину, собирающемуся в поход.

— Я все собрала.

— Замечательно! Спасибо тебе!

Он бездумно похвалил, но вдруг его осенило, что, восхищаясь женой, до сих пор недооценивал ее. Она превзошла все его ожидания.

Токитиро облачился в доспехи, и Нэнэ попросила его не беспокоиться о ней. Она наполнила священным сакэ глиняную чашечку.

— Береги себя.

— Хорошо.

— У меня нет времени попрощаться с твоим отцом. Передай ему поклон от меня.

— Матушка и Ояя отправились в храм Цусима, а отцу приказано оставаться в крепости, и он прислал записку, что не придет ночевать.

— Ты остаешься одна?

Нэнэ отвернулась, но не заплакала.

С его тяжелым шлемом в руках она напоминала цветок, склонившийся под порывом ветра. Токитиро надел шлем, и в воздухе поплыл аромат алоэ. Он ласково улыбнулся жене и туго завязал пропитанные благовонием шнуры.