Четвертая масть

Глава 8 Такой футбол

С утра мы разделились. Отец с бабушкой отправились по окрестным магазинам — Елизавета Петровна знала их гораздо лучше меня или Аллы, ну а Александр Васильевич выступал в качестве ходячего кошелька и носильщика. К тому же даже сейчас в советских магазинах можно было столкнуться с внезапным нормированием — продавец на глазок оценивал остаток товара и говорил, что макароны, например, продаются по килограмму в руки. Я пока на такое не натыкался, потому что обычно брал нечто более доступное, но слышал такие объявления во время своих походов за продуктами. Бабушку подобное не особо пугало, да и вдвоем они в любом случае могли закупить достаточно, чтобы нашей семье хватило на какое-то весьма продолжительное время.

Мы с Аллой отправились на Рижский рынок — нам надо было пополнить запасы хорошего кофе, купить нормальное мясо и те продукты, которые могли храниться долго. Отец рассказывал, что бамовцев снабжали относительно хорошо, но всё равно ему надо было что-то привезти из Москвы — то, чего точно нет в отдаленной тайге. Например, пару бутылок того же коньяка, который ему очень понравился. Я решил взять и немного всяких сладостей — на всякий случай. Если мои подозрения оправдаются, то лишними они точно не будут.

Поход по магазинам и рынкам в советское время — дело не быстрое и размеренное. Тут не было никаких «Ашанов» или «Перекрестков», под некоторые виды продуктов были выделены отдельные павильоны. В общем, нам всем пришлось хорошенько потопать по району, и освободились мы только к обеду. Потом угрохали ещё немало времени, чтобы распихать купленное по разным закуткам квартиры. И когда пришла пора выдвигаться в сторону «Динамо», я понял, что готов на всё, лишь бы избежать этого — но усилием воли заставил себя одеться и в компании Александра Васильевича направиться к метро.

Для меня футбол всегда был тайной за семью печатями. Коллеги по таксопарку, бывало, спорили до хрипоты, обсуждали переходы футболистов туда и обратно, забитые и пропущенные голы и шансы любимой команды занять какое-нибудь приличное место. Мне всё это казалось безумно скучным, в спортивных разговорах я особого участия не принимал, хотя поддакивать в нужных местах научился мастерски. Я и на стадионах был считанное число раз — например, уже в девяностые за компанию смотрел, как «Спартак» на каком-то из московских стадионов гоняет нулевую ничью со словацким «Кошице».

Впрочем, кое-чем те пивные спортсмены мне всё-таки помогли — именно благодаря им я и вспомнил, что в этом сезоне чемпионом СССР неожиданно для многих стал ленинградский «Зенит». Но вот о судьбе ЦСКА я не помнил ничего — взлеты и падения этой команды прошли мимо меня, и я не чувствовал, что что-то потерял в той и этой жизни. Но вот поди ж ты — знать бы, что будущий тесть будет болеть за эту команду…

Турнирную таблицу в случайно сохранившейся газете я посмотрел, но ничего необычного — с моей точки зрения — там не увидел. Ожидался семнадцатый тур чемпионата из тридцати четырех возможных, и впереди болтались «Спартак», киевское «Динамо», «Днепр» и — внезапно для меня — московское «Торпедо». «Зенит» был в этой группе, но пока лишь подбирался к лидерам, и только благодаря послезнанию я мог бы поставить на его победу любую сумму, которая у меня имелась. Впрочем, сейчас ставки были только подпольные — Валентин уже просветил, — и никаких гарантий выплаты выигрыша никто дать не мог. Скорее, я бы предположил, что мой огромный выигрыш мне никто не выплатит со стопроцентной вероятностью — а потому и сам отказался влезать в этой очень черный бизнес.

ЦСКА обитал ближе к нижней границе турнирной таблицы. Автор заметки, посвященной итогам тура, напоминал, что эта команда может и удивить — например, у неё имелось четыре победы, а также ничьи с прошлогодним чемпионом «Днепром», со «Спартаком» и с киевлянами. В целом в матче с «Нефтчи» именно армейцы были фаворитами; я ничего про эту игру не помнил — как и вообще про любую из игр нынешнего чемпионата.

Из той же газеты я внезапно выяснил, что пока я сдавал сессию и разбирался с комсомольцами, в мире случился чемпионат Европы по футболу, который проходил во Франции. Советская команда по какой-то причине в нем не участвовала, а поэтому и освещалось это мероприятие не слишком широко — впрочем, я считал, что факт чемпионства хозяев турнира может мне пригодиться. К тому же капитаном французов тут оказался Платини — его знал даже я, человек, от футбола максимально далекий[3].

— А ты-то за кого болеешь? — спросил Александр Васильевич, когда мы спустились в метро.

Ответ у меня был наготове.

— За «Спартак», — сказал я.

— Вот как… А почему?

— Отец за них болел, сколько себя помню, ну и мне передалось. Но я, скорее, за нашу сборную болею и люблю, когда они побеждают.

Это была чистая правда. Мой отец действительно очень любил московский «Спартак» и не пропускал ни одного матча с их участием, которые показывали по телевизору. В 1977-м он с друзьями съездил на игру свердловского «Уралмаша» с вылетевшим в первую лигу «Спартаком» — но его команда тогда каким-то образом проиграла провинциалам. Мальцом мне лестно было сидеть рядом с ним перед телевизором и подражать его эмоциям, которые сопровождали забитые или пропущенные голы, ну а заодно я немного узнал историю этой команды — без особых подробностей. Ну а сборная — это сборная. Их матчи в институтскую пору мы смотрели все, независимо от предпочтений — как только нам стал доступен телевизор.

— А, сборная… понимаю, — кивнул Александр Васильевич. — Но у них маловато побед.

— Ну почему же, в последнем отборочном цикле было целых четыре, — блеснул я свежеприобретенными знаниями. — С поляками только не повезло, у них надо было тоже выигрывать.

Со мной, разумеется, согласились, и по тону Александра Васильевича я понял, что тест на футбол я сдал — не с высшей оценкой, но баллов мне хватило на уверенный зачет.

Окончательное примирение меня с футболом произошло уже на стадионе. Мы приехали примерно за час до начала игры, и отец Александр Васильевич повел меня не на наши места, а куда в глубину трибун — и там обнаружилось настоящее кафе, где можно было купить пиво в больших стеклянных кружках. Мы сумели захватить один из круглых высоких столиков, я остался его сторожить, а отец Аллы куда-то убежал — но вскоре вернулся сразу с четырьмя емкостями. Закуски, правда, он не взял, но я понимал, что ему просто не в чем было её нести — и согласился, что пиво само по себе является хорошей закуской. Правда, давали тут, как в любой другой подобной точке, весьма дурной «Ячменный колос» — кажется, даже слегка разбавленный, — но народ брал его помногу. Видимо, чтобы заранее отпраздновать победу любимой команды или же смыть печаль от её проигрыша. Пены для этого местная торговля предлагала много.

Молчали мы недолго — уже через пару глотков Александр Васильевич задал вопрос, который, кажется, серьезно его беспокоил.

— А с Аллой у вас как… — он запнулся. — Серьезно?

На вопрос о наших отношениях с Аллой ответить было легко.

— Более чем, — жизнеутверждающе ответил я. — Я сделал ей предложение, она дала согласие. Как в кино. Вот скоро к моим родителям поедем, познакомимся. А там, наверное, и о свадьбе можно разговоры разговаривать.

Он снова задумался.

— Это хорошо, что серьезно… а дети?

— А что с детьми?

В принципе, я понял, что он спрашивал, но решил немного поиграть в туповатого провинциала.

— Детей вы планируете?

Я пожал плечами.

— Как судьба распорядится, — безразлично ответил я. — Презервативами пользуемся, если вы об этом. Но вы должны понимать, что там вся проблема в вероятностях, так что ни один из вариантов исключать нельзя. А так — планируем. Года через два, как Алла ближе к диплому будет.

— Вот как… Ты слишком серьезно ко всему подходишь.

— Не мы такие, жизнь такая, — ответил я.

Цитата из «Бумера» снова осталась неузнанной.

— Я слышал, что приезжие студенты сейчас только и думают, как задержаться в Москве, — неожиданно жестко сказал он. — И женитьба на девушке из московской семьи — едва ли не единственный вариант, который они в состоянии придумать.

А этот вопрос мне не понравился — Александр Васильевич намекал, что я то самое меркантильное кю, которым я, собственно, и показал себя совсем недавно. Но сейчас я знал, что ответить на подобные обвинения.

— Есть такое, — я кивнул, припомнив Дёму и его дочку министра. — Я даже знаю несколько таких ребят… и девушек тоже, кстати. Убитая подруга Аллы как раз очень активно охотилась на москвичей с целью получения столичной прописки, впрочем, не особо и успешно. Да и те мои знакомые не сказать, что удачливы. Но у нас с Аллой всё иначе было, мы с ней через многое прошли вместе…

— Все так говорят, — проворчал он.

— Люди все разные, — наставительно произнес я. — Кто-то из приезжих студентов и в самом деле готов на всё, чтобы остаться в Москве — в родные города они возвращаться не хотят, а фантазия у них так себе… и вариантов не слишком много, нынешняя бюрократия не приветствует переезд в столицу. В чем-то она, бюрократия, кстати, права — в провинциях жуткий дефицит кадров, вы должны это знать, иначе на БАМ комсомольский набор не объявляли бы. Сибирь и Дальний Восток у нас вообще не заселены, считай, перекос с европейской частью страны сильный. А ведь как там Ломоносов говорил — Россия богатством сибирским прирастать будет? Вот он правильно говорил, без сибирских богатств никакой России — или Советского Союза — быть не может. Нет ничего такого вокруг Москвы, кроме полей и чернозема к югу, недаром ещё цари на Урал нацелились…

Тут я осёкся, потому что заметил, что Александр Васильевич слушает меня очень внимательно и серьезно — без малейшей улыбки на лице. И молчит.

— Что? — чуть раздраженно спросил я. — Я что-то не так говорю?

— Да нет, всё так, — ответил он. — Только я такое уже слышал… от пары людей. Один из них был уверен, что советская власть не смогла нормально освоить Сибирь, а вот если бы не было Октябрьской революции, то Российская империя уже построила бы там город-сад. А другой считал, что России мешают другие республики, которые только тянут ресурсы, а ничего взамен не дают.

— Это люди ещё на свободе? — поинтересовался я.

— За разговоры в курилках не сажают, — пожал плечами Александр Васильевич. — Так что да — на свободе, работают… неплохие специалисты в своем деле.

— Это смотря за какие разговоры, — жестко сказал я. — За такие и посадить могут… и, честно говоря, правильно сделают.

— Почему? — неподдельно удивился Александр Васильевич.

— Специалисты они, может, и неплохие, но кругозор у них очень узкий, — объяснил я. — А это очень взрывоопасное сочетание. Начнут придумывать разные теории… плоская Земля, разоблачение вранья официальной истории. Найдут единомышленников, начнут обсуждать всякое — глядишь, через какое-то время засомневаются в шестой статье конституции, а потом и в целом — в устройстве советского общества. В общем, такие потенциальные враги советской власти, даже если прямо сейчас они ничего страшного не говорят и не делают. А ваш первый знакомый — типичный латентный монархист, который почему-то уверен, что уж он-то был бы в том проценте населения империи, которому положены особые права в силу происхождения. Хотя, на мой взгляд, вероятность попасть в крестьянское или мещанское сословие у него много выше, этих всё-таки там было девяносто пять, кажется, процентов.

Я не помнил, когда в сознание внедрили мемы про «хруст французской булки» и «Россию, которую мы потеряли», а потому не стал их упоминать, чтобы монархизм не стал массовым раньше времени. Адепты, судя по рассказу отца Аллы, у этого учения уже были.

Но вообще я оказался в знакомой стихии — словно на каком-то из форумов будущего обсуждал возможное обустройство России.

— И что, ты хочешь, чтобы я написал на них донос куда следует? — Александр Васильевич посмотрел на меня очень мрачно.

— Ну, у меня никаких желаний на их счёт быть не может. И почему сразу донос? — удивился я. — Слово нехорошее, скомпрометированное. Но на месте компетентных органов я бы заинтересовался, откуда у того вашего коллеги такие мысли. Вряд ли он сам это придумал.

— Он умный человек, — отрезал Александр Васильевич.

— Не особо, если озвучивает свои домыслы, — я пожал плечами. — Пусть и в курилке. Но я уже сказал — судя по вашей передаче его слов, кругозор там серьезно ограничен, знаний вне основной области деятельности маловато, вот и западают ему в голову всякие странные теории. Сами теории, кстати, не особенно и интересные. Российскую империю ликвидировали не большевики — до них буржуазные партии постарались, они же и царя отречение подписать заставили. А буржуазная Россия вряд ли сумела бы нормально завершить Первую мировую, да и потом бы не устояла перед фашистами. Так что там до освоения Сибири просто дело бы не дошло. А второй ваш знакомый вообще дурак — так легко разбрасываться территориями, которые когда-то очень тяжело завоевывали и осваивали наши предки. Милославского на него нет…

— Какого Милославского? — недоуменно переспросил Александр Васильевич.

— Жоржа, — улыбнулся я. — Не помните разве — сукин сын, самозванец, казенные земли разбазариваешь? «Иван Васильевич меняет профессию».

— А-а-а… — протянул он и рассмеялся. — Да, пожалуй, казенные земли разбазаривать нехорошо. Скажу ему.

Скажи, конечно. Только вряд ли он осознает свою ошибку. Эти люди совершенно не знают страну, в которой живут — как не знал её и отставленный со всех постов товарищ Горбачев.

— А почему у вас в семье не было машины? — спросил я.

Настала пора сменить скользкую тему, тем более что была моя очередь допрашивать будущего родственника.

Александр Васильевич посмотрел на меня, отодвинул пустую кружку и принялся за следующую.

— Мы с Лидой… когда ещё женихались, думали о машине и поездках на юг дикарями, — как-то через силу сказал он. — Тогда фильм как раз вышел, но мы с ней ещё до него посмотрели пьесу в Ермоловой, нам очень понравилось. В кино, конечно, всё было ярче и красивее, так что наше желание только укрепилось[4].

— И что помешало? — спросил я.

Мне действительно было любопытно, почему мечта о собственной машине в этой семье не была реализована — вроде всё говорило о том, что у них были средства обеспечить желаемое.

— Жизнь, — он пожал плечами. — Поженились с Лидой, потом Алла родилась, жили вместе с родителями и сестрой, но хотели свой угол заиметь, встали на очередь… Не до машины было, копили на первый взнос, работали как проклятые… родители помогали, конечно, но они оба уже на пенсии были, много помочь не могли. А потом всё… пошло в задницу, — в сердцах рубанул он. — Отец умер, а потом и Лидочка… на её лечение всё накопленное и ушло. И всё, ни квартиры, ни машины, ни её. Вот так, Егор.

Я сочувственно покивал — хотя история была совершенно обыденной, но именно это и вызывало какой-то экзистенциальный ужас. Двадцать лет жизни в трех предложениях, от романтики первых свиданий до похорон любимой женщины и фактически разрушенной семьи со всеми мечтами и желаниями. Сколько ему было, когда жена умерла? Меньше сорока, начать всё по второму разу в таком возрасте не каждый сподобиться — кто-то мог бы и за алкоголь схватиться. Он ещё крепкий оказался, хотя удар, конечно, был жестоким.

— Вы поэтому сбежали на БАМ? — я сам не ожидал, что задам этот вопрос.

— Почему сбежал? — удивился он.

— У меня сложилось такое впечатление, — пояснил я. — Словно вы хотели оказаться как можно дальше от места, которое вызывает неприятные воспоминания.

— А, это… — Александр Васильевич задумался. — Нет, пожалуй, нет. Так совпало. Лида умерла, а меня сделали ведущим по моей теме и поручили этот участок курировать. Я как дела принял, понял, что из Москвы многого не видно, вот и пришлось почти переселиться туда. А сейчас, пожалуй… я уже и не знаю, кто я больше — москвич или сибиряк. Тамошние меня за своего считают, друзей много, знакомых. А здесь, в институте, как появляюсь — так с коллегами только и обсуждаем, кто уже ушел, а кто только готовится это сделать.

— Текучка большая? — уточнил я.

Я смутно помнил, что в СССР многие люди работали на одном месте чуть ли не десятилетиями — и можно было, например, уйти откуда-нибудь годах в шестидесятых, а в восьмидесятых вернуться обратно и застать тех же и там же. Мобильность советского населения была минимальна — и вертикальная в смысле карьеры, и горизонтальная в смысле открытия новых регионов. В принципе, мои кураторы из властных структур были хорошим примером того самого застоя. Товарищ Смиртюков сидел на своей должности уже два десятилетия и уходить явно не собирался, а Валентин вообще уперся в потолок и смог получить следующее звание только после знакомства со мной.

— Не большая, но заметная, — Александр Васильевич заметно поморщился. — Многие считают, что железные дороги это тупик, и для их амбиций такое положение вещей не подходит категорически, зарплаты у нас в институте не самые большие в отрасли, на любом производственном предприятии специалист в такой же должности будет получать раза в два больше. Вот и имеем отток стариков и приход зеленой молодежи. Ладно, всё это хорошо… Допивай да пошли, скоро матч начнется.

У меня были странные представления о популярности футбола в Советском Союзе — я почему-то был уверен, что любой матч вызывал повышенный интерес, на дальних подступах спрашивали лишний билетик, как на выступления каких-нибудь звезд в будущем. Впрочем, я точно знал, что эти прекдставления у меня взялись из-за кинохроники сороковых или шестидесятых, когда футбол если и транслировался где-то, то лишь по радио. А реальность восьмидесятых оказалась немного другой.

Если я правильно помнил, эта версия стадиона «Динамо» вмещала около сорока тысяч человек. Зрителей набралось меньше четверти — основная группа сидела на южной трибуне, а остальные как-то распределились по двум длинным, позволяющими видеть всё поле в нормальном ракурсе. Диктор долго представлял команды, называя сплошь незнакомые фамилии — судя по всему, в будущем никто из этих футболистов звездой так и не стал. Ну а потом началась какая-то пародия на футбол, в которой хозяевам была отведена роль мальчиков для битья.

Нет, они куда-то бегали, кому-то пасовали, пытались забить; но уже на одиннадцатой минуте бакинцы повели в счете, а после перерыва закатили в ворота армейцев ещё один мяч. Судя по табло, оба раза отличился один и тот же игрок, которого противник постоянно оставлял в одиночестве — и мне было непонятно, как тот в таких тепличных условиях не забил ещё с десяток. В общем, почти весь матч я вспоминал сказанную кем-то из великих фразу про то, что такой футбол нам не нужен[5].

Александр Васильевич тоже в какой-то момент потерял веру в любимую команду — он хорошо продержался весь первый тайм, но во втором уже с нетерпением поглядывал на часы, видимо, ожидая финального свистка, который закончит это мучение. Я обладал чуть большей закалкой, и мне просто было интересно смотреть и на футболистов, и на других болельщиков — особенно тех, кто поддерживал армейцев до самого бесславного конца.

— Хрень какая-то, а не игра, — сказал он, когда мы спускались по длинным подтрибунным лестницам. — Знал бы, что так будет — не потащил бы тебя, а так даже стыдно за наших.

— Ну это спорт, — примирительно ответил я. — Кто-то должен был проиграть… на ничьи смотреть ещё мучительнее. А так — мяч круглый, в следующий раз и ЦСКА повезет.

— Остается только на это надеяться… — пробормотал Александр Васильевич[6].

Он хотел ещё что-то сказать, но осекся. Я тоже насторожился.

Мы как раз вышли на улицу и вместе с остальными зрителями шли по милицейскому коридору к станции метро. Толпа гомонила, обсуждая матч, и не сразу все осознали, что за звук повис в воздухе — и почему передние ряды как-то застопорились, а милиция не призывает народ к порядку, ведь давка сейчас не нужна никому. Толпа колыхалась, нас с Александром Васильевичем мотало по ней — и в какой-то момент мы оказались у края высокой террасы, выходящей на Ленинградский проспект. И увидели причину замешательства.

По дальней от нас стороне проспекта длинной колонной шло огромное множество самой разнообразной военной техники — в основном различные бронетранспортеры и боевые машины пехоты, а также тентованные грузовики, из которых выглядывали любопытные солдатики. Колонна шла аккуратно, в правом ряду, и её то и дело обгоняли припозднившиеся автолюбители, которые, кажется, специально прибавляли газ, чтобы оставить военных позади. А вот те, кто ехал в сторону области, наоборот — притормаживали. Всё-таки подразделения советской армии на улицах столицы были редким явлением.

— Началось? — на выдохе спросил меня Александр Васильевич.

Я не знал, что ему ответить.