Чиста пацанская сказка

Глава шестая, в которой герой сперва бездельничает, шляется по городу, прикидывается Промокашкой и пристает к мальчикам, а потом наконец-то перестает околачивать и работает

Вымотанный получасовой беседой со старым ракшасом, Марат продрых до ранней обедни; да и встав, не сразу проснулся — пока не сошел вниз и не выпил криво сваренного, как заведено на Мусорскве, кофе. В кабаке было самое глухое время: ранний народ уже съел пироги да каши и свалил обтяпывать свои командировочные делишки, до обеда — как до Сяйны раком. Преодолев осторожность, Марат подозвал полового и пообещав «ежли тухлятину учую, в багно по плечи», заказал солянку и заячью спинку. Заранее отмазавшись, что шеф-повара пока нет, половой убежал.

Марат достал из-за пазухи ракшасов узелок и развязал. Разложив содержавшиеся в нем предметы, проверил, медленно водя над ними ладонью. Да, все как просил — вот Волчья голова, и сильная какая, аж пальцы покусывает; Иудино семя — хорошая штука: когда беседуешь с козлом, намеревающимся тебя вложить, у него на щеке начинает засос светиться. Его же Зеркало, носишь под рубахой промеж лопаток — и со спины тебя не видать. Ну, не то, чтоб совсем, но отводит — главное войти, и самая натасканная охрана за тобой носиться не станет. Обычные соглядатайские феньки, но лучшего, Магрибского качества — из пальцев мумий… Ого, из ногтевых фаланг, надо же. Ногтевые сильнее прочих многократно; и тех-то не найти, дрянью все вокруг банчат. Да, надо сказать, зыган не пожопился… Интересно, че он там про мою аджну-баха болтал, правда-нет ли? Блин, ежели правда, то эти симпатичные штучки я сам поновлять смогу. Классно бы. Ладно, сначало дельце изладим…

Марат удовлетворенно собрал артефакты и спрятал узелок за пазухой. Грех с таким обеспечением не сработать, да… Все равно, что если бы для исполнения заказанного человечка ядреный гриб тебе бы заказчик подогнал.

Оставалась самая простая, она же самая сложная часть — выход и внедрение, с их предварительной информационной подготовкой. Свистнув полового, испуганно затрясшего башкой — типа скоро уже, вот-вот сготовят! и успокоив — не о том, типа, речь, Марат зарядил его за деловой газетой — нельзя лажануться в базаре за торговые штучки.

… Так, биржа, ага, чем банчим-то… Масло, масло, масло… Одно масло… И все масляные дома — гляди-ка, одни йоббиты да эльфы в правлениях. Ну, это везде так; чем там еще край славен? Немножко воинского припасу… Хотя как «немножко» — вона че, перешибают ляпоту-то эльфам, перешибают. Чревато это дело, как не боятся… Так, по мануфактуре один сяньский да османский ввоз — самим лень, видать. Оба-на! Половина жрачки из-за бугра! Хотя… — Марат вспомнил виденную по дороге картину — океан грязи без дорог. — Не больно-то и удивительно… Перешел к финансовому разделу… Ну-ну. Дело Хавроди живет и крепнет… Конечно, той, времен Смуты, беззастенчивой вакханалии азарта уже нет — разве что оставленные для антуражу мелкие фармазонщики,… вон, глико-ся: Дурекс, спред пять пипсов, плечо до Луны… Без проскальзывания, надо же… Однако развлекались на старинный оркский манер немногие менялы — основная масса игроков и денег старательно возводила трубу, собирающую с рынка всю пенку и улетавшую куда-то туда. Вот так, именно «туда» — никто не мог конкретнее определить то место, где пропитывает собой землю оркская пенка, а потому базарить об этих абстракциях немного в падлу. В цене конкретика — подвел к трубе, та вдохнула; пока летит — откусываешь. Много откусил — молодец, мало — лошина березовый; лох — это «дырка» по йоббитски, дырка ты, значит… Вообще, финансовое наречие — как блатная музыка, не поймешь, где одно началось, а другое кончилось.

Прервавшись для приема сготовившейся пищи, Марат забил исфаханского и продолжил, уже пытаясь очертить круг возможных клиентов. Наконец, неопределенно хмыкнув, достал акинавца и высек из газетного листа колонку набранных петитом объяв.

— Эй, ряз-занския-я, счет давай! И ступай на улицу, извозчика смекни…

Седок попался хоть куда. Намотал изрядно, только по не очень хорошим местам — то шалман на Хырышавке, то мусарня в Брытееве, даже в известную всей Мусорскве нехорошую кофейню на Дверской заезжал. Один раз даже напугал — где-то в Шмарьинских переулках соскочил вдруг, да в проходняк! Но не успел извозчик толком расстроиться, как седок вернулся с каким-то маленьким узелком, сопровождаемый истошным визгом из подворотни. Влез, приказал в центр, где и расплатился не торгуясь.

На Шекельинке, в паре кварталов от Общака, с извозчика спрыгнул не больно характерный для этих чинных кварталов господин. Приземлившись с блатной присядочкой, господин радостно ухмыльнулся, словно вспомнив что-то хорошее, и тем же развинченым блатным переборчиком шуганул цокавшую по панели барышню. Барышня ойкнула и резво застучала по доскам панели, а господин гнусаво пропел:

Вертляво обернувшись, проводил барышню утрированно сальным взглядом, дернулся было закинуть за плечо отсутствующий шарф, но не нашел его и отчего-то расхохотался.

Жизнерадостно улыбаясь, господин взошел на крыльцо огромного доходного дома, сдающегося под конторы мелким финансовым домам, окатив хищным взглядом куривших на крыльце юных напомаженых брюкеров. Брюкеры машинально втянули головы в плечи и посторонились. Едва за господином захлопнулась дверь, и головы непонятно чем напуганных йоббитов начали возвращаться в исходное, как из двери высунулся тот же человек, и с озорной улыбкой приветливо обратился к брюкерам:

— Господа йоббиты! Вам кто-нибудь сегодня говорил, что вы очень симпатичные молодые люди?!

Ошарашенные брюкеры переглянулись и растерянно молчали, впав в некое подобие транса.

— А у братвы в палатках дедушки сморщеные отдуваются… — еще шире улыбаясь, пробормотал под нос человек непонятную фразу, подмигнул и скрылся.

Дверь уже зверски солидного, но пока не слишком большого меняльного дома «Шнырер, Стырер и Крысевич» распахнулась от бесцеремонного… слава Кул-Тху, хоть не пинка! — раздраженно набрала стервозности секретарша, длинная крашеная нежить из Лапландии, Карелии или еще откуда-то с севера, приготовившись заземлить нахала. В еще вибрирующих дверях показался… нифигассе… человек! А ниче, симпампоша, еще б не хмурился. Только вот ворот расстегнут, почему без крыла?… В изумлении выпучив глаза, человек воззрился на лярву, делая совершенно ничем не прикрытую стойку. Порозовевшая нежить аж проглотила отрепетированную осадку «вас ждут?», и судорожно вспоминала свое последнее отражение.

— Девушка! Я не стану катать вату и заявляю вам прямо — наконец-то! Я нашел — это вы! Ваша истинно северная красота — такая неожиданность в этой вульгарной, торгашеской Мусорскве! Настаиваю на ужине, и немедленно! Собирайтесь! Я пока быстренько перетру со Шнырером. У себя он? Кстати, я угадал — вы Брунгильда! Да? И вы из Бергена! — восторженно проорал человек, подходя, присаживаясь на стол и нежно овладевая холодной лапкой лярвы.

— Да. — растеряно ответила Ыпстигнея из Блаблагого, краснея сверх предельного для нежити уровня. — Как вы догадались…

— Породу не спрячешь! Шнырер, спрашиваю, здесь? — на полпути к двери обернулся галантный господин.

— У. у с-себя.

Глава финансового дома Бэмцыон Мыцаакович Шнырер почти успел затянуть крыло на расхлябаном ввиду духоты воротничке. Заслышав в приемной необычно шумного посетителя, он решил, что снова явился пожарный, вымогать на опохмел души… Илахим, да когда ж их, наконец, урезонят, а?! О, он еще и к Ипсочке пристает! Нет, я ему сейчас выскажу… Однако вместо Ипсочки с докладом в дверь ввалился тип такой характерной наружности, что руки Бэмцыона Мыцааковича замерли на крыле, а завтрак, обдав холодом прямую кишку, нехорошо сгрудился у самого сфинктера. Бесстрастно мазнув мертвыми глазами по Шныреру, человек расслаблено прошел к столу, выдернул из-под стола для совещаний посетительское кресло и подсел прямо к хозяину кабинета. Удобно устроившись, человек неторопливо потянулся к замершему финансисту, и сильно шлепнул его по колену, изображая радостную улыбку при том же мертвящем взоре:

— Здорово, раф Шнырер! Да погоди давиться, в доме таки радость! Я ж приехал, гостинца тебе из глубины Шыбирских руд притаранил, э!

— К-к-акого г-гостинца?.. — выдавил Бэмцыон Мыцаакович, пытаясь куда-нибудь пристроить дрожащие руки.

— Да погоди, Быня, с гостинцами. Прям дите малое, гостинчика ему…

— А в-вы, извиняюсь,… в связи с чем? — решился наконец Бэмцыон Мыцаакович. Надо отдать ему должное — он был довольно смелым для йоббита.

— Обан-сон! — искренне удивился посетитель. — Вы че тут, дети мои, не помните, на чьем асфальте колоситесь? Вроде ненадолго я в Дом Родной подымался…

Бэмцыон Мыцаакович дураком никогда не был, и быстро смекнул про «на чьем асфальте». Ситуация, наконец, приобрела некое подобие плановой смены кровли… Похоже, мягкую кровлю вытесняет та, что пожестче… — решил Шнырер. — … Надо бы избежать пересмотра тарифов; может, даже и снизить. Эх, за что мусарне плачу — ни новостей, ни обстановки, ничего!..

— Я понимаю, наши текущие отношения с уважаемым Хрюном Брутеевским… подлежат пересмотру?

— Быня, ты не понимаешь, я не хочу твоих копеек. Хочешь платить мелким хулиганам — плати, Быня, это где-то даже практично. Стекла не перебьют.

Бэмцыон Мыцаакович похолодел — … Кажется, я попал глубже, чем хотел. Ой-вэй, если этому поцу Хрюн и впрямь мелкий хулиган — а он совершенно спокойно так его называет, зная, что я крышуюсь у этого кровожадного выродка… Ой-вэй, что с меня можно взять, кроме моих копеек… — и рефлекторно бросил взгляд на настольный портрет семьи, тут же перехваченный гостем. — Ой цорыс…

— Быня, давай поговорим о деньгах, а то ты совсем расстроился.

Человек сдернул перчатку и ткнул руку под нос Бэмцыону Мыцааковичу:

— Зюзьку бачишь?

Дождавшись утвердительного кивка Шнырера, человек продолжил:

— Быня, мне говорили уважаемые люди, что такие хитрые йоббиты, как ты, могут за банковский день делать из такой зюзьки две… и не надо майсыс, Быня. Если ты завтра сделаешь из этой зюзьки две, я дам тебе десять. Сто. Тысячу. Понимаешь меня, раф Шнырер?

— Общак? — несколько осмелев, поинтересовался Бэмцыон Мыцаакович. Надо сказать, что перспектива получения в управление даже сотни крыльев резко меняла статус его конторы.

— Общак, мобщак, Быня, что за глупости? — строго взглянул человек. — Клиент пришел, открыл счет. Кстати, о глупостях и гостинцах. Посмотри, теплые, нет? — перед Бэмцыоном Мыцааковичем мягко стукнулся о столешню газетный сверточек.

— Х… х… — заикал Шнырер, роняя на стол свежеотрезанные уши.

— Холодные? Эх, извини, остыли значит, пока до тебя добрался. Такие пробки, не поверишь. Значит, будем считать, что о глупостях мы поговорили, и ты все понял. Так?

— Да-а… — слабо прошуршал пересохшими губами Бэмцыон Мыцаакович.

— Тебя не зря считают подающим надежды поцем, Быня. Ну давай, скатывай, че сидишь-то.

Финансист торопливо схватил увесистую глазастую пирамидку за распростертые крылья, и поставил ее перед почетным клиентом. Проведя по передней грани руками, партнеры совершили трансакцию, ободравшую финансового гения на три процента за услуги платежной системы «Крылья Твоей Свободы». Горестно вздохнув при виде двух девяток и семерки на новом клиетском счету, Бэмцыон Мыцаакович проводил дорогого гостя мимо ошарашенной Ипсочки. На прощание новый клиент тяжко хлопнул своего финансового благодетеля по плечу, любуясь ярко горящей на левой щеке директора Иудиной меткой.

— Ипсочка, золотце, срочно мне экипаж, срочненько… — засуетился Бэмцыон Мыцаакович, едва дверь за гостем захлопнулась. — И налей мне уже коньяцку. Два, таки нет — три пальца, да…